21 февраля 1944 года

Один американец недавно спросил меня: «Что думают русские о будущем?» Я ему ответил: «Нам некогда — мы воюем». В первую мировую войну была пропасть между фронтом и тылом. Фронт воевал, тыл философствовал и развлекался. В Карпатах шли кровавые битвы, в Петербурге спорили об антропософии, о футуризме, о тибетской медицине. Земля Вердена обливалась кровью, в Париже волновались: падет ли кабинет Вивиани и хороши ли декорации Пикассо к балету «Парад». У нас теперь нет тыла: вся Россия — передний край. Миллионы беженцев третий год живут как бы на полустанках. Рабочие Урала или Сибири работают до изнеможения. Машинисты не спят трое суток напролет, ведут сквозь пургу тяжелые составы. Среди развалин Сталинграда девушки кладут по пять тысяч кирпичей в день. Горняки Донбасса восстанавливают изуродованные шахты. В деревнях женщины, старики, дети борются за хлеб. Нет в стране ни отдыха, ни довольства. Россия сжала зубы: она воюет. Она хочет как можно скорей покончить с войной. Наша земля стосковалась по колосьям, и наши сердца стосковались по василькам. Мирный народ, мы воюем с таким ожесточением, потому что мы ненавидим войну.

Было бы грустно, если бы раздел между фронтом и тылом, пропасть непонимания легли между народами. Теперь нет нейтральных стран, но есть страны-фронт и есть страны-тыл. Я вижу город в одном из средних штатов Америки. Вечером люди, встречаясь, толкуют о мировых проблемах. Они спорят, нужно ли ненавидеть врага. Они обсуждают добродетели и грехи далекой Европы. Один из них, уважаемый владелец аптекарского магазина или представитель страхового общества, говорит, что финны всегда платили кредиторам, что генерал Франко спас Испанию от анархии, что французы выродились, что нельзя разрушать Бенедиктинское аббатство, что Германия все же культурная страна, а большевики все же подозрительные экспериментаторы. Он говорит это не особенно серьезно и не особенно убежденно: он говорит об этом, как о пятнах на луне или как о звездных туманностях. Конечно, он остается хорошим патриотом, он радуется и успешным налетам на Берлин, и победам Красной Армии. Он хочет, чтобы Объединенные Нации разбили Гитлера. Он любит добро и справедливость, но он рассуждает как человек в глубоком тылу. Я хочу рассказать ему и его согражданам, что думают русские о будущем, потому что русские, разумеется, думают о будущем, они думают в те короткие часы, когда выпадает досуг. Они говорят об этом в землянках и в блиндажах, в поездах во время длинного пути, после работы.

Они думают прежде всего, что нужно как можно скорей победить. Будущее России, будущее Европы, будущее мира зависит не только от того, как будет одержана победа, но и от того, когда она будет одержана. Что такое будущее?

Это дети. Каждый день тысячи детей умирают от голода в захваченной немцами Белоруссии, в Польше, в Греции, во Франции. Миллионы детей, попавшие под рабство немцев, дичают: у них нет ни школ, ни моральных норм, ни ласки. Они растут на базарах, они видят виселицы, они крепятся душой. Что такое будущее? Это живые люди. Они гибнут под немцами. Не лучше ли вместо того, чтобы рассуждать о вырождении Франции, подумать о том, что ее виноделы и садоводы, ее рабочие, ее профессора, художники, писатели умирают — одни в концлагерях, другие в Германии, третьи в темных нетопленых домах? Что такое будущее? Это и прошлое. Конечно, обидно, что Бенедиктинское аббатство было обращено немцами в форт, хотя мне непонятно, почему именно на этом вандализме гитлеровцев сосредоточено внимание мира. Разве немцы не разрушили множества изумительных памятников? Я смею заверить американских друзей, что Новгород, разрушенный немцами, достоин большего внимания, чем Монтекассино. Новгород — это Равенна, это Шартр, это София. Но не лучше ли вместо того, чтобы оплакивать погибшие ценности, подумать о спасении уцелевших? Есть только один способ спасти церковь, музей, город — это удвоить силу атак.

Несколько дней тому назад я слышал радиообзор весьма осведомленного комментатора Би-би-си Юэра. Он сказал: «Русские нас учат — не наносите удара прежде, чем вы не будете вполне готовы». Конечно, каждую военную операцию нужно подготовить. Наши союзники это знают сами. Я думаю, что если русские и учат чему-нибудь друзей, то другому: война не арифметический задачник. Тот, кто готовится, дает время для подготовки и своему противнику. Немцы возлагали огромные надежды на Днепр. Это очень широкая река, ее западный берег крут и неприступен. Я был у Днепра, когда русские его форсировали, я могу заверить, что наши войска перешли эту реку не потому, что они хорошо подготовились к. переправе, а потому, что не дали времени противнику как следует закрепиться. Русская пехота, не дожидаясь понтонов, переправлялась на досках, на бочках, даже на плащ-палатках, набитых соломой.

Наступление Красной Армии началось 12 июля прошлого года, и оно продолжается. Двести двадцать пять дней непрерывных боев. Пройдено расстояние, равное пути от Кале до Берлина. Наступление происходит на длиннейшем фронте, равном фронту между Осло и Биаррицем.

Так воюет Россия, и она так воюет потому, что действительно думает о будущем, потому, что действительно хочет мира.

Победы Красной Армии приводят в ярость немцев. Они ведь думали захватить Россию в несколько недель, они ведь давно похоронили Красную Армию. Они сейчас не только обозлены, они растеряны: они не могут понять, как глубоко демократическая, народная армия Советской республики бьет профессионалов войны, специалистов по военным походам, знаменитый рейхсвер. Немецкая военщина — это искусственно выведенная порода. Я убежден, что Рейхенау или Рундштедт детьми играли не в прятки, а в охваты. Они воспитывались на магических словах: Клаузевиц — Шлиффен — Канны — клещи. И вот пресловутые «клещи» попали в руки русских, любимец рейхсвера «котел» оказался на нашей кухне, в этом «котле» только что выкипели десять немецких дивизий. Кто станет отрицать военные качества немецкого солдата? С детства они жили одним: подготовкой к войне. Они в мирное время были не штатскими, но только уволенными на побывку, временно исполняющими обязанности рабочих, приказчиков, скотоводов, пивоваров или философов. Мир не видел столь идеальной армии завоевания, как та, что 22 июня 1941 года перешла наши границы.

И вот эту армию бьют русские.

Я понимаю возмущение и растерянность немцев. Я не понимаю смущения некоторых друзей. Порой мне кажется, что владелец аптекарского магазина, о котором я упоминал, любил нас куда больше, когда он думал, что мы слабы. А ведь ничего нет приятней в союзнике, чем его сила. Немцы нашептывают: «У русских, упоенных своими победами, проснулись инстинкты завоевателей». Это низкая клевета. Русский народ никогда не любил войны. Будучи смелым, он оставался миролюбивым. Только тогда, когда враг врывался на русскую землю, когда он оскорблял ломоть хлеба и сон ребенка, русский народ отдавался с душой войне. Так было в дни нашествия татар, поляков, французов. Так случилось и теперь: народ-пахарь, народ-строитель, народ-певец стал народом-воином. Мы не разлюбили серпа во имя меча. Мы научились воевать, чтобы уничтожить носителей войны, но мы не стали от этого ни завоевателями, ни профессионалами походов. Русские солдаты между двумя боями говорят о земле, о льне или о гречихе, о пчелах или о яблонях, о семьях, о свадьбах, о детях, о мирном прошлом и о мирном будущем.

Сила и миролюбие хорошо дополняют друг друга. Двадцать шесть лет тому назад штыки первых красноармейцев отстояли молодую республику от войск кайзера. Тогда слова о братстве многие приняли за слабость, за отречение России. Наша страна показалась кой-кому бесхозяйным добром. Даже румынские бояре под шумок оторвали кусище.

Теперь, когда Красная Армия показала свою силу, разбойники, естественно, встревожены. Но почему смущен владелец аптекарского магазина? Россия не завоеватель. Россия хочет только того, что принадлежит ей по праву.

Любя мир, русские хотят покончить с вечной угрозой германских хищников. Эти мысли связаны с тревогой за наших детей и за будущее мира.

Есть побежденные, у которых победители многому учились. Народы Европы ненавидели захватчика Наполеона, но за Наполеоном виднелась, хотя бы изуродованная, тень французской революции, прогресса, «Декларация прав человека и гражданина». Русские офицеры мужественно сражались против Наполеона. Они вернулись из Парижа, воодушевленные идеей свободы, и десять лет спустя в Петербурге разразилось восстание декабристов. Испанец Риего сражался против солдат Наполеона, но после изгнания французов, воодушевленный идеями, пришедшими из Франции, он вступил в бой с испанскими тиранами.

Что стоит за спиной солдат Гитлера? Убожество, дикость, прусская военщина, мракобесие «расовой теории», аморальность и жестокость. Необходимо зарыть этот труп, не то он заразит своими миазмами землю.

Мы далеки от желания навязать другим наши идеи, наши вкусы, наши распорядки. Различными путями приходят люди и народы к справедливости. Когда мы думаем о необходимости уничтожить фашизм, нами руководит не фанатизм, а душевная чистота и тревога за судьбы следующего поколения.

Недавно исполнилось десять лет со дня фашистского мятежа в Париже. 6 февраля 1934 года было прелюдией к 14 июня 1940-го, когда гитлеровцы вошли в преданный французскими фашистами и полуфашистами Париж. Я был в этом городе и 6 февраля и 14 июня, я знаю, что такое микробы фашизма. Знает ли об этом беспечный владелец аптекарского магазина?

Суеверия распространяются куда быстрее, нежели познания. Лекарства нужно изобретать, изготовлять, переправлять, а микробы не нуждаются ни в лицензиях, ни в пароходах. Расовая и национальная нетерпимость, антисоветизм, страх перед прогрессом, культ грубой силы, преступность проникают из Германии в другие страны. Есть один способ покончить с отвратительной эпидемией: довести до конца разгром фашизма.

Может быть, всего опасней фашист, который стыдится этого наименования, гитлеровец, загримированный гуманистом, яд, подаваемый в бутылке из-под молока. Фашизм в Испании называется фалангизмом, в Германии — национал-социализмом, в Хорватии — «усташизмом», во Франции — «дориотизмом». Но полуфашизм, вернее закамуфлированный фашизм, выглядит еще неожиданнее. Так, в Сербии фашисты называют себя «четниками» и уверяют, будто они борются против фашистов. Так, в Финляндии Таннер именует себя «социал-демократом», хотя на деле это обыкновенный приказчик германского фашизма. Нужно уничтожить сущность заразы, не обращая внимания на ярлычки.

Мы видим, как Европа борется против трупного яда. В Алжире теперь судят слуг Петэна. В Бари итальянцы заклеймили великосветский маскарад вчерашних приятелей Гитлера. Югославские патриоты обличают Михайлевича. Это не партийная борьба. Это не столкновение идей. Это сопротивление живого организма трупному яду.

Легко догадаться, что сделают немцы, когда Красная Армия подойдет к границам рейха. Ведь и теперь многие немецкие офицеры говорят то о 1960-м, то о 1965 годе, — предвидя военный разгром, они уже мечтают о реванше. Они легче предадут Гитлера, чем мечту о господстве над миром. Это специалисты по заменителям: они устроят эрзац-покаяние, эрзац-очищение и эрзац-демократию, только чтобы спасти военный инвентарь, тяжелую промышленность и законспирированный рейхсвер. Герр Шульц вызовет герра Мюллера и скажет: «Завтра вы будете безумным анархистом, вы подожжете церковь и убьете фрау Квачке». А потом герр Шульц станет кричать по радио: «Германии грозит анархия! Необходима твердая власть! Нельзя ослаблять нашу полицию!» Он будет апеллировать и к владельцу аптекарского магазина. Он постарается еще раз обмануть мир.

Русские думают, что в 1960-м и в 1965 году не должно быть новой войны. Нужно похоронить фашизм. Нужно очистить мир от заразы. Нужно отучить германских захватчиков от периодических набегов. Этого требуют могилы мертвых. Этого требуют колыбели детей. От смелости и честности Объединенных Наций зависит облик XX века. Мы хотим, чтобы вторая половина столетия была человечней и благотворней первой.