19 марта 1943 года

Последние недели мировая печать много говорила о материальной помощи союзников России. Некоторые газеты спрашивали: знает ли русский народ о помощи союзников? Конечно, знает и, конечно, ценит. Спросите наших шоферов о качестве американских грузовиков. Пойдите на завод — и вы увидите английские станки, о которых с похвалой отзываются рабочие. Я писал об идиллии между украинцем-танкистом и мисс «Матильдой». За вопросами одной стороны: «Ценят ли?», за репликой другой: «Ценим» — чувствуется, однако, некоторое душевное беспокойство. О нем я хочу рассказать английским друзьям.

Несколько недель тому назад я сидел в избе с танкистами. Старшина Васильченко, красавец с двумя орденами на груди и с детской улыбкой, готовил ужин. Он взял жестянку с американской колбасой и сказал: «Давай откроем второй фронт...» Я засмеялся, но у Васильченко глаза были грустные. Выпив и закусив, мы проговорили с ним далеко за полночь. Он мне рассказал о своей судьбе. Он с Полтавщины. Там осталась его мать. Там осталась и любимая девушка Галя. Старшина говорил: «Убили или угнали в Германию...» У Васильченко были три брата. Старший убит в Сталинграде. Младший, моряк, был ранен в Севастополе и потерял зрение. О третьем старшина ничего не знает. Воюет он с первого дня войны, дважды был ранен. Побывал в окружении, хлебнул горя. Рассказав о себе, поговорив о возможности нового немецкого наступления, Васильченко снова повторил слова «второй фронт» — теперь без консервов и без шуток: «Будет или опять отложат?»

Этот вопрос я слышал тысячи раз. Прошлым летом я отвечал на него бодро, не задумываясь. Теперь я отмалчиваюсь. Я и Васильченко не смог ничего ответить. Я вспомнил его глаза, читая статьи о помощи союзников. Англичане должны понять реакцию среднего советского человека: на войне сердце играет не меньшую роль, чем в любви. Может быть, чудесная колбаса оставила во рту старшины Васильченко чуть горький привкус — он ведь думал о своей матери и о своей Гале...

Я продолжаю говорить о чувствах. Мы никогда не скрывали нашего напряжения, наших жертв. Прошлым летом мы говорили о том, что война вошла в каждую русскую семью. А с тех пор мы пережили героическую оборону Сталинграда, где люди своей грудью отстаивали крохотный клочок земли от двадцати немецких дивизий. С тех пор мы пережили жестокие бои на Кавказе, наше наступление — Ростов, Курск, Харьков, Донбасс, Великие Луки, Синявино. С тех пор мы пережили и немецкое контрнаступление на юге. Россия пошла на все жертвы, чтобы отстоять себя. Но горе матери или жены остается горем. Но пустое место остается пустым местом.

За границей дивились успехам нашей военной промышленности, которая, несмотря на потерю крупных центров, продолжает снабжать фронт вооружением. Инженеры могут дивиться производительности эвакуированных заводов. Писатель вправе подчеркнуть крепость сердца. Кто знает, как тяжело людям, вырванным из родных мест, потерявшим свое добро, разлученным с близкими и обреченным на тяжелые условия? Можно было бы исписать много листов, рассказывая о жизни в бараках или в землянках, о зябких одесситах в Сибири, тысячах бытовых бед. Трудно живется людям: героями теперь стали все.

Что добавить? Может быть, что ни один русский не может забыть прошлой зимы Ленинграда? Или что теперь, после нашего успеха, немцы с новой яростью обрушиваются снарядами и бомбами на этот прекрасный город? Что каждый день немцы в Ленинграде убивают женщин и детей? Я повторяю — каждый день. Или что, наступая, вместо городов — Ржева, Вязьмы, Белого — мы находим только развалины и трупы замученных? Или что мы не можем спокойно думать о Харькове? Ведь мы знаем, что ждет его злосчастных жителей... Пусть наши английские друзья поймут, что Вязьма, Харьков или Ленинград для нас не географические обозначения, не малоразборчивые термины радиокомментатора, а куски нашего тела, что у одного в Харькове жена, у другого семья в Вязьме и что у всех нас близкие в Ленинграде.

Я говорил о чувствах. Я скажу теперь о рассудке. Один полковник мне недавно сказал: «Прошлой весной союзников могли бы толкнуть на второй фронт возвышенные чувства. Теперь их должен толкнуть простой расчет».

Я пишу эти строки в дни равноденствия: ночь и день сравнялись. По календарю это начало весны. Если угодно, некоторое неустойчивое равновесие установилось и на театре войны. Никто не скажет, чьей будет открывающаяся весна. Немецкой армии был нанесен зимой ряд тяжких ударов. Эти удары только случайно совпали с зимним временем, и в конце 6-й армии холода играли третьестепенную роль. В последней своей статье Геббельс признает тяжесть немецких потерь, он подчеркивает, что страшнее всего для Германии потеря техники и живой силы. Однако немцы на юге сумели перейти в контрнаступление. Они продолжают на некоторых участках теснить наши части. Гитлер мечтает о реванше за Сталинград.

Почему немцы добились некоторых успехов? Почему они снова овладели Харьковом? Гитлер может маневрировать. Дивизии, наступающие на юге, — свежие дивизии, привезенные из Западной Европы или из Германии. Некоторые иностранные газеты возражают: но ведь Гитлер направил на запад некоторое количество дивизий из России. Бесспорно: он отправил во Францию лохмотья полков, клочки батальонов — из-под Касторного, Ростова, Кубани, Оскола, Курска. Там он хочет вернуть этим пораженным морально людям душевное равновесие, придать пополнение и летом двинуть на восток отремонтированные дивизии. Расчет Гитлера прост. Он был бы слишком прост, если бы он имел дело с одним народом, с одной страной, с одной психологией.

Все немецкие пленные — я разговаривал и с солдатами, и с крупными штабными офицерами — говорят одно: «Второй фронт был бы для нас концом. Но второго фронта не будет». В этих рассуждениях не только отзвук длительной пропаганды Геббельса, в них известное самовнушение. Немцы воюют с таким упорством именно потому, что принимают свои пожелания за действительность. В этом состоянии неустойчивого равновесия, о котором я говорил, наступление союзников в Европе было бы для Германии моральной катастрофой. Я настаиваю на роли психики в немецком упорстве. Германия рухнет сразу, как в 1918 году. Она подточена, но она может стоять еще долго, она может еще причинить много зла и нам, и оккупированным странам, и Англии, если ее не свалить с ног, ударив и с запада. А средний немец не ждет такого удара. Напротив, он убежден, что разговоры о втором фронте останутся разговорами. Германия может выдержать еще десяток военных поражений, но она не выдержит морального потрясения, когда война на два фронта станет реальностью.

Начиная с Мюнхена, Гитлер, а за ним и вся Германия играют на одну карту: разъединение противников. Немцы покрыли стены Курска плакатами, в которых они высмеивают второй фронт. Из десяти листовок, которые немцы сбрасывают на расположение наших войск, пять посвящены высмеиванию «эгоизма плутократов». В Англии и в Америке немцы распространяют статьи о «красном империализме» или о «московской лаборатории мировой революции». Понимая, как трудно разъединить гнев и чаяния союзных народов, немцы хотят по меньшей мере разъединить их военные действия. Бить на востоке и бездействовать на западе до того часа, когда можно будет бить на западе и бездействовать на востоке, — такова стратегия Гитлера. До настоящего времени она ему удавалась. Благодаря ей он взял Харьков. Весна покажет, не ошибся ли Гитлер. Уж чересчур простоватыми он считает своих противников...

Я рассказал о наших чувствах и наших мыслях. Мы не сомневаемся в конечной победе союзников. Но мало победить, нужно еще жить после победы. Страшно становится, когда думаешь о разрушенной, голодной, опустевшей Европе. Для того ли мы работали, о том ли мечтали? Мы хотим победы, которая дала бы возможность восстановить жизнь, перейти к труду, к садам, к станкам, к книгам. Скажу прямо: меня страшит великое запустение Европы, непоправимость многих ран, судьба наших детей. Чем скорее придет победа, тем больше возможностей спасти Европу, спасти нашу культуру. А культура у нас одна: от Эллады, от Библии, от христианства, от Возрождения, от Шекспира, от гуманистов, от Франции энциклопедистов, от Пушкина, от романтиков, от Толстого. Мы приняли эстафету из рук прекрасных веков. Что передадим мы детям? Я не могу спокойно читать некоторые иностранные статьи, в которых люди, отделенные тысячей миль от Европы, пишут про военные поставки... в 1945 или 1946 годах. Есть лекарства, которые горше смерти. Это не только голос сердца, это и голос разума. Узенький пролив не может отделить судьбу Англии от судьбы Европы, как не могут отделить тысячи и тысячи километров судьбу Урала от судьбы Франции или Англии. На войне командир батальона не агитирует перед командирами соседних батальонов, он излагает свои доводы, он говорит: «Необходимо то-то и то-то». Я верю, что мы с союзниками различные части одной армии свободы, что мои слова будут восприняты не как агитация, не как осуждение или призыв, но как честный прямой отчет — солдата солдатам.