26 мая 1942 года

Эта война богата контрастами. В немецком тылу не затихает партизанская война. Люди с охотничьими ружьями и с ножами нападают ночью на немецкие штабы. А в районе Харькова продолжаются гигантские танковые сражения, похожие на морские бои, где приходится говорить не столько о территориальном продвижении, сколько об уничтожении сухопутных кораблей противника. В Карелии можно проехать десятки километров фронта и никого не увидеть. А вот участок фронта, где бои идут за один дом, даже за одну комнату.

Город расположен на Западной Двине. В нем было много древних церквей, и городом интересовались, кроме окрестных крестьян, только археологи. Улицы были полусельскими. Во дворах мычали коровы, кудахтали куры, когда проезжал автомобиль, на него кидались с лаем собаки. Но городок был советским. В школах мальчики мечтали об авиации и об Арктике. Все знали, что сын огородника стал депутатом Верховного Совета, что касается дочки аптекаря, она любила перманентную завивку, а увлекалась Хемингуэем. В городе были даже кружок друзей испанского народа и курсы поэзии. Потом началась война. В город пришли немцы. Сначала они только грабили, но, когда к городу подошли русские, немцы стали убивать жителей. Эсэсовцы согнали четыреста человек: женщин, стариков, детей — и всех расстреляли. Немецкий комендант объявил, что «расстреляны евреи», но среди убитых было много русских.

Три месяца идут уличные бои. Когда подъезжаешь к городу днем, над развалинами низко стелются черные облака дыма. Ночью город пылает, — сколько может гореть город, в котором половина домов из дерева? Казалось бы, давно он должен был превратиться в гору пепла. Но он еще горит... силы города велики, и только человек еще упорней.

«За что сегодня идет бой?» — «За детский дом». Это не шутка. Двухэтажное каменное здание, здесь помещался детдом. Бойцы еще нашли среди гильз и мусора куклу с отбитым носом. Этот дом был превращен немцами в дот, в амбразурах мелкокалиберные пушки, в окнах верхнего этажа пулеметчики и автоматчики. За вывеской «Детский дом» сидел автоматчик. Русское орудие пробило стену. Русские ворвались в нижний этаж. Немцы убежали на верхний этаж. Лестницу они забросали гранатами. Тридцать шесть часов бой шел между двумя этажами. Один из красноармейцев, осмотревшись, заметил, что потолок деревянный. У русских был крупнокалиберный пулемет. Начали строчить от одного угла к другому. Наверху забегали. Потом закричали: «Рус, сдаюсь»... Дом захвачен.

В другом доме — здесь была фотография, еще валяются карточки молодоженов и детишек — борьба шла между двумя комнатами. Красноармейцы, высовываясь в окно, кидали гранаты в соседнее окошко.

Идут сражения за маленький домик, за ларек, за газетный киоск, за будку сторожа среди огородов. Отдельные немецкие гарнизоны из 25–30 солдат и офицера защищают дома, превращенные в дзоты. В мае уличные бои разгорелись с новой силой. В боях за одну улицу немцы потеряли свыше пятисот человек. Запах трупов и гари. Яркое, уже знойное солнце. И оскалы мертвых.

Немцы стараются поджечь деревянные дома, укрепленные русскими. Пожары приходится тушить среди боя. Саперы тащат мешки с песком, а если нужно, берутся за гранаты.

Подошли русские танки. Таких боев город еще не видал. За два дня от немцев очищено более половины города. Немцы ушли за реку. Теперь бои идут на другой стороне.

Ночью ползут к русским постам перебежчики. Их становится все больше. Один из них, солдат 257-го полка 83 ПД Вильгельм Штрейх, пьет чай и лопочет: «Это ад... ад...» Он католик из Прирейнской области, религиозный человек, он в ужасе рассказывает: «В церкви мы убивали женщин... полковник приказал... звери... у нас полторы тысячи раненых в подвалах, а их даже не перевязывают... полковник сказал, что, если мы сдадимся, будут отвечать семьи... у меня жена, мать... Это ад... ад...»

Город горит. И будто улыбается мертвый немец на улице. Рядом с ним расплющенная детская кровать, томик стихов и пробитая пулей жестяная вывеска магазина «Торты. Пирожные. Сдоба». Пламя пожара кажется бледным и нарисованным среди золота заката. Так изображали ад художники пятнадцатого века. В двадцатом веке так воюют.