20 сентября 1941 года

Ефрейтор Бекер родом из Берлина. Отец его был банковским служащим. Отец говорит, что сын «отбился от работы». Бекер считает, что отец «пропах нафталином».

Бекер кончил среднюю школу, но круг его познаний ограничен и своеобразен. История для него — комплекс обид: все народы обижали Германию. Одновременно он объясняет, что Германия «справедливо властвовала над миром». Ей, оказывается, принадлежали древний Киев и Дижонское герцогство. География Бекера — это справки о распространении, немецкой расы. По его словам, Бретань населена немцами, а шведы говорят «на испорченном немецком языке».

Он никогда не слыхал имени Гейне. Он говорит, что Гёте и Шиллер «чересчур трудны» для чтения. Читает он, по его собственным словам, только «бульварные романы», добавляет: «Книги очень утомительная штука. Потом неинтересно, как другие врут».

В его карманах нашли коллекцию порнографических открыток и словарь непристойных слов на французском языке.

Бекер считает, что войну Германия ведет против плутократов. Когда я спросил его, много ли плутократов в Советской России, он ответил: «Это неважно. Вы должны были выбирать между нами и англичанами». Разговорившись, он признался: «Неважно, зачем воевать, — это решает фюрер, но я лично доволен войной. Без войны мне пришлось бы работать. А я побывал во Франции. Конечно, эта страна распущенная и там беспорядок, грязь, но зато мы отдохнули. Все там очень дешево. И мне понравились француженки... У меня в Берлине невеста. Но на войне можно проказничать. В Антверпене мы, по правде сказать, скучали. Но там недурно едят. Потом мы там выпили все запасы портвейна. Одним словом, поглядели немного свет...»

Для него война — нечто вроде бюро Кука.

Он горд железным крестом «За Ковентри». Рассказывает: «Это была чистая работа — мы показали англичанам, что такое наши фугаски». Я спрашиваю: «Почему?» Бекер пожимает плечами: «Говорят, что англичане перед этим разрушили детскую больницу...» Какую больницу? Этого он не знает. Это его и не интересует. Зато он с восторгом говорит: «Когда они начали гасить пожары, мы перешли на фугаски по пятьсот килограммов — это хорошо крошит...»

В Россию немцы, по его словам, пришли за «жизненным пространством». Он настаивает: «У нас очень тесно». Я его спрашиваю: сколько у него комнат в Берлине? «Две с половиной». Я интересуюсь, что бы он сказал, если бы в эти «две с половиной» комнаты вселились чужие. Он смотрит на меня исподлобья и бурчит: «Не пустил бы».

У него голубые глаза, но они лишены выражения, это стекляшки в чучеле зверя. Мы говорим об авиации. Бекер рассуждает: «Конечно, «спитфайеры» неплохая штука, но мы сильнее. У вас против наших хорошо работают «МИГи» и еще новые истребители, но это неважно. Мы...»

Он вдруг запнулся — вспомнил, что его машину сбили и что он не в берлинской пивнушке, но в плену. Он щерится, как зверь в клетке.

Потом берет папиросу и снова все забывает, начинает хвастать: «Мы крошили английские города, как крошки хлеба между пальцами... Фюрер сказал, что мы победим, — значит, мы победим... Но работы еще много — Египет, Суэц, Индия...»

Я снова его спрашиваю: «Зачем?» Я хочу понять, зачем этот человек разрушал дома, убивал детей. Но он, зевая, отвечает: «Я не люблю философствовать». Я думаю, что, если ефрейтора Бекера посадить в зоологический сад и надписать «Homo sapiens», никто из посетителей не поверит, что перед ним — человек.