Наш гуманизм

Сердце обливается кровью, когда едешь по освобожденной земле и видишь, что сделали немцы с городами, с людьми, даже с деревьями. Десятки лет Гитлер мечтал о таком апофеозе. Я не хочу преувеличивать роли этого духовно ничтожного честолюбца. Я говорю «Гитлер», как я мог бы сказать «Мюллер» или «Беккер». Откуда он пришел, этот злой пигмей, чье имя теперь неразрывно связано с горем нашего века? Из подполья, из щели. Там, в темноте и сырости полусгнившего общества, появились личинки фашизма. Это были неудачники, оказавшиеся вне жизни, суеверные и невежественные маньяки, завистники, авантюристы, сутенеры, мошенники, кретины. Как духов тьмы, их призвали к жизни слепые и жадные люди денег, которые хотели остановить ход времени. Фашисты должны были преградить путь истории миллионами человеческих трупов, потопить в крови наш век, затемнить землю, уничтожить не только мечты человечества о лучшем будущем, но и память о прошлом.

Когда Гитлер снимался перед развалинами Амьена или Смоленска, люди дивились: откуда взялся этот жук-могильщик? Откуда? Из гнили и плесени. Он жил для уничтожения. За два года до войны всесильный правитель Германии, увидав на мюнхенской выставке картины, которые не пришлись ему по вкусу, вынул из кармана перочинный нож и стал полосовать холсты. Один из приближенных Гитлера рассказывает, что в молодости будущий фюрер мечтал о «расчистке Европы» — люди, народы, города представлялись ему деревьями, которые надо вырубить. Приятель фюрера Муссолини, будучи подростком, спрашивал: «Достигнет ли наука такой высоты, чтобы, заложив достаточное количество динамита, взорвать земной шар?» Ученые Германии старались первыми приблизиться к идеалу: они сидели над первыми набросками «душегубки». «Зона пустыни» — так они окрестили свои достижения.

Глядя на развалины Новгорода и Чернигова, мы можем сказать, что не только наш народ — все человечество обеднело, лишившись неповторимых памятников. Народ растет и меняется, но есть нечто объединяющее его длинный, извилистый путь. Когда-то наш народ вкладывал в древние соборы свое понимание истины, справедливости, красоты. Конечно, по-другому смотрит человек нашего века на эти памятники, но он чувствует в них тепло своей истории. Есть в искусстве нечто, перерастающее границы времени. Разве не восхитится человек, далекий от всякой религии, куполом Софии или красками Андрея Рублева? В Оксфорде, в Филадельфии, в Пуатье сидели люди, которые посвящали годы своей жизни изучению храма Спаса в Нередицах. Немцы его взорвали. Может быть, среди этих факельщиков были и археологи. Но что значит профессия рядом с сущностью, а природа фашизма — это уничтожение. Немцы хотели опустошить не только наши закрома, но наше сознание, наше сердце.

Глядя на плодовые сады, срубленные немцами, я понял, о чем лаял по ночам маленький фюрер: он вызывал смерть. Круги вокруг сердцевины дерева понятны человеку, они как бы сближают жизнь яблони с жизнью девушки. Я видел не раз стариков, которые сажали крохотные деревца. Они знали, что умрут, не увидев плодов, — плоды достанутся детям. В этом правда жизни. Есть деревья, которые видели славу наших дедов, под которыми мечтал лицеист Пушкин, тень которых прикрывала великие могилы. Вырастить дерево долго и трудно: нужны для этого и дожди, и солнце, и человеческий пот. Немцы рубили деревья Царского Села и Михайловского, рубили яблони, на которых еще содрогались яблоки, розовые, или золотые, или бледно-лимонные, антоновки, крымские, ранеты, наливные, анисовки, кальвиль, апортовые, коричневые — соки и запахи земли.

Женщина знает, что значит выносить, родить ребенка. Много в этом горя и гордости. Потом начинается подлинная страда матери: не застудить, защитить от множества болезней, вынянчить. Когда ребенок начинает говорить, когда он, спотыкаясь, идет от отца к матери, близким это кажется чудом. Да разве не чудо человек? Как просты самые сложные машины по сравнению с человеком, который их изобрел! Настает час — рождается Пушкин, рождается Толстой, рождается Мечников. Кто знает, кем станет этот ребенок, что сейчас играет с пустой жестянкой? Да и не в одних гениях волшебство человеческой жизни. Часто говорят: «обыкновенный человек», а это все равно что сказать: «обыкновенное чудо», — ведь жизнь каждого человека прекрасна, сложна и необычайна. Он прокладывает дороги через океаны, он превращает пустыню в сад, он строит изумительные города. Что может быть выше человека? И вот настойчиво, аккуратно, педантично фашисты заняты одним: они убивают людей. Каждый знает, сколько прекрасных людей погибло от рук немцев. Многие из них погибли на самой заре своей жизни, когда об их талантах, об их душевных богатствах знали только близкие. Я не знаю, кем бы стали Зоя Космодемьянская и Олег Кошевой, если бы их не убили немцы. Читая дневники Зои, слушая рассказы о Кошевом, понимаешь, что это были высокоодаренные натуры. Не будь фашистов, они проявили бы себя в иных подвигах. Я помню в Белоруссии труп убитого немцами мальчика. Может быть, из него вырос бы великий поэт, о котором мы все тоскуем, или ученый, химик, биолог, гениальный медик, который спас бы человечество от рака? Наш народ талантлив и душевно щедр. Пришли фашисты: газовые автомобили, рвы и овраги, заполненные трупами, вытоптанные человеческие нивы.

Все люди, все народы созданы для счастья. Но без лжи, без глупого хвастовства мы можем сказать, что русский народ острее и полнее других осознал ценность человека. Иностранцы называют русскую литературу: Толстого, Достоевского, Чехова, Горького — самой человечной литературой. Никакая мишура, никакие условности не мешали русским писателям разглядеть высшее благо: человеческую жизнь. В песнях, в сказках, в легендах народ повторял то, что выражено поговоркой: «Душа не сосед — не обойдешь». Был наш народ душевным и совестливым.

Революция расширила понятие гуманизма. Мечтам она придала плоть. Конечно, в годы великих бурь трудно бывает не только тростнику — и рослому дереву. Но я вспоминаю Москву 1920 года. Голодно тогда было. Советская республика отражала удары врагов. В Москве росли сугробы, не было ни трамваев, ни фонарей. Одиноко, как маяк, светилась на Свердловской площади надпись, сделанная из электрических лампочек. В других странах так светятся рекламы автомобилей, духов или ликеров. Три слова горели в черном небе иззябшей Москвы: «Дети — цветы жизни». С этими словами вышла в дорогу наша Республика. Много лет спустя я как-то был в сельских яслях. Крестьянка, которая ухаживала за малышами, мне важно сказала: «Тише! Сейчас мертвый час — дети спят...» Их лелеяли, как принцев. Немцы кидали их живыми в могилу... Так столкнулись жизнь со смертью, советский гуманизм с человеконенавистничеством.

Говорят, что теперь не время думать о ценности человека: идет страшная и беспощадная война. Но наши воины не автоматы и не фашисты: они знают, во имя чего идут на смерть. Мы защищаем от фашистов человека, его прошлое и будущее, его достоинство, его право быть своеобразным, сложным и большим. В одном дневнике немецкого офицера я прочитал следующие строки: «Кажется, что люди, никогда не страдавшие головной болью, не понимают, что это значит. Когда при мне говорят о любви, я отсутствую. Я не только никого не люблю, но чувство связанности с женщиной, с приятелем, а тем более с детьми мне представляется оскорбительным...» Я не знаю, убивал ли этот немец детей, но он спокойно мог бы кинуть младенца в колодец. В нем пустота, зияние. И вот такие напали на нас. Они напали на другие страны. Они принесли столько горя людям, что, кажется, все реки Европы: и наша красавица Волга, и тихая Сена, и Молдова, и Дунай — стали солеными от женских слез.

Кто же теперь гуманисты? Люди, которые пытаются спасти палачей, или наши солдаты с их высоким обетом: «Смерть фашистам»? Я знаю, что наши танкисты, которые давят на Украине детоубийц, наши снайперы, которые считают число убитых немцев, как некогда считали число добрых дел, наши пехотинцы, в неудержимом гневе идущие на запад, защищают не только нашу землю, но самые высокие ценности человечества. Их благословляют все матери мира. И все мыслители, все художники, все творцы видят в них защитников подлинного гуманизма. А если сейчас женщина смотрит на новорожденного, если девушка в счастье первой любви повторяет имя возлюбленного, если прорастает зерно, из которого через сто лет вырастет ветвистое дерево, если на школьной скамье сидит новый Шекспир и новый Толстой, то это только потому, что Красная Армия побеждает смерть, топчет фашизм, убивает немецких человеконенавистников. Кровь на штыке бойца — это заря счастья, это спасение человека.