Живые тени

Телеграмма из Парижа сообщает: «Германские оккупационные власти решили снести памятники Вольтеру и Жан-Жаку Руссо. Металл будет использован для нужд военного ведомства».

У немчуры хозяйственный глаз и длинные руки. Кастрюля? Тащи кастрюлю! Дверная ручка? Живо отвинчивай! Памятник? Давай памятник!

Вольтер стоял на набережной Сены. Он глядел на букинистов, на старые, очень старые книги. Он глядел также на веселых парижских детей. Это была замечательная статуя, и это была душа Франции: ее благородная ирония, ее разум, ее любовь к свету. Теперь по набережной Сены бродят тупые ефрейторы. Их раздражала улыбка старого француза — бронзовая, но живая.

Руссо и Вольтер зажгли в сердце Франции любовь к свободе. Их книги были фундаментом величественного здания, именуемого французской революцией. После Руссо стала постыдной несправедливость. После Вольтера стало позорным изуверство. Теперь, когда Францию захватили люди, для которых справедливость — пустой звук, для которых просвещение — враг, нет места в Париже для Руссо и Вольтера. Может быть, на освободившиеся пьедесталы немцы поставят другие статуи — из гипса: вместо Руссо мясник Гиммлер, вместо Вольтера колченогий Геббельс.

Мы знали, что гитлеровцы ненавидят будущее. Они хотят остановить ход истории. Они беспощадно истребляют дерзкую мысль. Они травят изобретателей и поэтов. Они ненавидят и настоящее. Европа жила большой, сложной жизнью. Люди работали, боролись, любили, мечтали. Гитлеровцы обратили Европу в концлагерь, в пустыню, в кладбище. Они ненавидят и прошлое. У них нет предков. На кого они могут сослаться, кого помянуть? Даже инквизиторы отрекутся от Гиммлера. Даже колдуны-алхимики высмеют Геббельса. Только древние германцы, варвары в звериных шкурах, приносившие кровавые жертвы богу Вотану, с удовлетворением посмотрят на зверства тирольского шпика.

Они воюют с памятниками. В Кракове они снесли статую Шопена. В Париже — статуи Вольтера и Руссо. У нас они стреляли в портреты Пушкина. Но тени прошлого живы. Их не расплавить, не застрелить. В городах истерзанной Польши по ночам бродит тень Шопена. В тишине слышатся вечные мелодии, и поляки говорят друг другу: «Жива красота. Жива Польша». По улицам темного Парижа ночью ступает Руссо. Он заходит в печальные дома. Он повторяет старые слова о совести, о счастье. В ставни стучится Вольтер. Старик пришел, чтобы приободрить французов. Он говорит о глупости тиранов, о неизбежной победе разума.

В Москве на Тверском бульваре стоит Александр Сергеевич Пушкин, и зима снова серебрит его юную голову. Защитники Москвы охраняют не только сон живых москвичей. Они охраняют и статую великого поэта. И в напряженной тишине, между двумя атаками, московские переулки обходят крылатые слова: