Час настал
Великий киноактер Чарли Чаплин в своем последнем фильме изображает Гитлера: диктатор Германии показан злосчастным маньяком, злым сумасшедшим. Недавно в Лондоне демонстрировали эту картину. Фашистский диктатор на экране был смешон. В действительности он смешон и ужасен: этот человек, одержимый манией величия, лишенный простых радостей жизни, решил повернуть историю вспять, он отбросил народ Германии в доисторическую ночь.
На нас идет орда современных дикарей. Я помню, как одна немка мне рассказывала: «Моего мужа избили в концлагере Дассау до крови. А мне сказали — принесите белье. Они заботились о гигиене». В Париже они навели «порядок». Транспорт там заменили человеческой тягой — возле вокзалов стоят французы с ручными тележками. Фашистские полицейские выстраивают рикш, как автомашины. При мне один безработный на шаг вышел из ряда. К нему подошел фашист и ударил его револьвером по голове. Француз упал, фашист не моргнул: он был горд своей миссией. Объясните ему, что во Франции была своя культура, что дело не в том, как выстроить рикш, а в том, почему французы под фашистской оккупацией стали рикшами, — он не поймет. Он гордится тем, что он не думает. Его дело — бить по голове.
Как только эти дикари ворвались в Париж, они составили «список Отто» — список французских книг, подлежащих уничтожению. В нем были французские и переводные романы, классики, стихи... Они придумали зажигательные бомбы. Я видел работу этих бомб. В Туре они сожгли библиотеку с рукописями Бальзака. Сожгли древний Руан с его музеями и замечательными памятниками старины. Жалкие варвары!
Я видел, как они обобрали Францию: пришли туда тощими и жирели у нас на глазах. Когда они входили в Париж, они не радовались — не до этого было — шли и ели, ели, ели. Напечатали фальшивые деньги — «оккупационные» марки, которые не имеют хождения в Германии, раздали их своим солдатам и все «скупили» в две недели. Денщики надрывались — таскали ящики, сундуки, кули всяческого добра, награбленного офицерами. Богатая Франция превратилась в пустыню.
Я проехал по Бельгии, по Голландии — то же зрелище — развалины и голодные бездомные люди. Здесь прошли кочевники. Их экономика проста. Они отбирают все молоко. Тогда крестьяне порабощенных стран убивают скот. Они реквизируют все яйца. Крестьяне уничтожают кур. Они забирают весь хлеб. И крестьяне больше не сеют.
Они вывезли оборудование заводов и дверные ручки, музейные картины и дамские чулки... Я видел поезда с их «трофеями», они шли из Парижа в Берлин. Они были набиты краденым чужим добром.
Фашистские разбойники не только грабят — они мучают, убивают; это злая орда. Они знают, как унизить человека. Великая радость — родной язык, на котором человек впервые услышал слова ласки, язык матери. Фашисты преследуют языки порабощенных народов. Они заменяют старые имена немецкими. В парижских театрах они выпускают немецких актеров. В голландских школах они учат детей по-немецки, голландский язык, по их мнению, — «наречие». Недавно восемьдесят две тысячи чешских учителей отправлены на полевые работы: зачем учить детей низменному чешскому языку? Пусть лучше копают землю — победители любят картошку...
Они оскорбляют тупо, по-фашистски — вот тебе мой сапог!.. Французов они называют «негроподобными». В Варшаве они устроили кино, куда доступ полякам запрещен, — видите ли, убийцам не нравится запах поляков!.. Они снесли памятник Адаму Мицкевичу.
В одном из норвежских городов они переименовали улицу Нансена в улицу Геринга.
Они превратили миллионы людей в рабов. В Голландии введена смертная казнь за отказ работать на немцев. Голландцев и бельгийцев насильно посылают в Германию на каторжные работы. Как арестанты работают два миллиона французов — это «военнопленные». О поляках Геббельс с презрением сказал: «Чересчур плодовитая раса! Если убить сто тысяч, ничего не изменится...»
Они убивают методично, аккуратно, изо дня в день. Бельгийцев юношу Лефевра и девушку Гуни — казнить: они прятали подозрительных людей. Вот француз Дюкан — казнить: он слушал английское радио. Вот поляк Стрешевский — казнить: он не уступил дороги господину обер-лейтенанту. Они неистовствуют в Бергене и в Белграде — от моря до моря.
В шведской газете напечатана корреспонденция из Гдыни. Это скромный сухой рассказ. Гестапо в Гдыне помещается на Герингштрассе. Фашисты жалуются — они потеряли сон.
В гестапо приводят поляков, арестованных лишь за то, что они говорили по-польски. Поляков пытают научно, цивилизованно. И нецивилизованные поляки кричат. А это мешает фашистским чиновникам наслаждаться покоем.
На далеком Севере, на Лофотенских островах, фашисты пытали шестьдесят восемь рыбаков — хотели узнать, кто помогал англичанам во время десанта. Я был на Лофотенских островах. Там живут сильные, отважные люди. Они привыкли к шторму, к океану, к смерти. Но никогда прежде они не имели дела с фашистами. Из шестидесяти восьми двадцать девять скончались от какой-то таинственной эпидемии.
Миллионы разноплеменных людей, доведенных фашистами до отчаянья, с ненавистью смотрят на палачей. Начинается борьба в фашистском тылу. Еще спокойно на улицах Парижа, но победители насторожились. Они боятся заходить в рабочие кварталы. Они сидят в дорогих кафе и допивают последние бутылки шампанского под охраной часовых. Одиннадцатого ноября парижские студенты выбросили с третьего этажа фашистского офицера, который оскорбил француженку. Это было сигналом. С той поры время от времени офицеры и солдаты германской армии исчезают. В Польше немецкие газеты каждый день пишут о «бандитизме».
В Роттердаме немцы избивали дубинками детей, которые несли цветы на могилы жертв прошлогодних бомбардировок. В Моравской Остраве фашисты порезали бритвой лицо девушке — у нее нашли ленту с национальными чешскими цветами. Мне тяжело вспоминать об этих низких делах.
Фашисты до сих пор имели дело с беззащитными жертвами. У голландцев, норвежцев, датчан не было армии. Во главе Франции стояли французские фашисты. Они встретили своих единомышленников не бомбами, но цветами. Французский народ предали: ему не дали возможности обороняться, а там, где небольшие отряды оказывали сопротивление, фашисты растерянно останавливались. Так, городок Сомюр на Луаре защищали двести курсантов — против воли командования: и двести подростков сорок восемь часов отбивали атаки германской дивизии.
Они, может быть, думали, что советский народ испугается? Может быть, они думали, что застанут нашу страну врасплох, как они застали врасплох Югославию, во главе которой почти до рокового дня стояли фашистские лакеи? Они горды «походом» на Югославию. Они не говорят, что у югославов не было противотанковых пушек, что орудия там тащили волы. Они упоены «взятием Парижа». Они молчали о том, что Париж был им сдан генералом Денцем.
Я не забыл того дня, когда услышал на улицах свободолюбивого Парижа топот фашистской орды. Зимними ночами мне мерещился Лондон — его древности и дома терзали бомбы фашистов. Потом, как легендарный витязь Янко, в неравной борьбе, истекал кровью югославский народ. Тяжелые дни...
Мы не хотим для себя чужих земель, мы сражаемся за нашу землю, за нашу свободу, и зрелище нашего мужества наполнит надеждой сердца порабощенных Гитлером людей.