Спортсмен
Трофейный мотоцикл БМВ мчался по серому от пыли асфальту. Мелькали вдоль шоссе среди цветущих бело-розовых садов белые крымские мазанки.
Стремительный бег мотоцикла походил на бреющий полет, и мысли Леонида были сродни тем — рассветным... Да, он мог гордиться результатами разведки, которую провел всего два часа назад. Главное, вчера вечером удалось убедить комдива, что взлетать надо еще в темноте, хоть и нет на аэродроме оборудования для ночного старта. Леонид был уверен: ему будет достаточно десяти фонарей «летучая мышь». Их поставили налетном поле в ряд, с промежутками в пятьдесят метров. И капитан взлетел вдоль этой цепочки еле заметных огней.
Зато сумел подойти к устью Казачьей бухты, когда только начало развидняться. Леонид строил свои поисковые заходы со стороны моря на небольшой высоте. А над бухтой выскакивал внезапно, с разных направлений.
Удачно поиграл в прятки с немецкими зенитчиками.
И ему посчастливилось не только увидеть, но и заснять на пленку баржу, так сильно интересовавшую командование. Эту самоходку вчера потопили наши бомбардировщики. Оказалось, она лежит неглубоко на дне. Однако на контрольных снимках ничего нельзя было разглядеть из-за волн — днем они всегда мешают съемке. А на рассвете даже легкая рябь не тревожила моря — вода оставалась совершенно прозрачной. Вот самоходка и выдала себя. Еще Леонид обнаружил вблизи селения Омега таинственные понтоны, служащие причалами для немецких самоходных барж. Заметил, что немцы их прячут под воду у самого берега. И догадался: наверно, поднимают, надувая воздухом, с наступлением темноты или когда нет наших самолетов... Во всяком случае, причалы тоже прекрасно просматривались на пленке. Ее очень быстро проявили, высушили спиртом и дешифровали в штабе дивизии.
Вот эту-то драгоценность и доставлял сейчас капитан Бахтин на КП командующего воздушной армией.
Он безо всяких происшествий промчался по асфальтовому проходу между бело-розовыми садами. И «пленный фриц» вынес его на простор разномастной степи. По сторонам ежиком торчали молодые всходы, свежая трава, бурьян... Лишь кое-где их приглаживали порывы утреннего ветерка, как бы примеривающегося задуть в полную силу. И повсюду степь была испятнана, словно родинками или веснушками, множеством цветов. Увы, вскоре Леониду пришлось свернуть с асфальта на подсохший, раскатанный до блеска грейдер. Стало рискованно любоваться яркими красками весенней степи. Капитан теперь не отрывал взгляда от поверхности проселка, застывшего серой лавой.
Наконец он домчался до К.П. Поставил мотоцикл в соседней балочке вблизи машин комдива и командующего. Но на вершину холма полез по самой крутизне. Сохраняя равновесие, нагибался, балансировал, раздвигал проволочные стебли дрока, веревочные кустики полыни... Было так приятно ощущать себя ловким, проворным.
Взобравшись, Бахтин распрямился, поднял глаза. Отсюда склоны холма полого спускались в сторону противника. На фоне обычной военной дымки-занавеса из пыли, закрывавшего передний край, — видны были отдельные белые облачка разрывов. Около них взметывались темные столбы земли. Сколько раз он пролетал над этой линией боевого соприкосновения! Бахтин оглянулся.
И сразу же удивился: совсем близко, но спиной к нему, стояли командующий и комдив. Наверно, поднялись из землянки, пока он разглядывал передовую. Однако оба генерала смотрели в бинокли не на передовую, а в тыл.
Невольно Бахтин тоже повернулся. Все небо на востоке и на севере было затянуто сплошной частой сеткой — шли многие сотни наших самолетов. Никогда не видел Леонид сразу столько самолетов в воздухе. Вот уж стал слышен густой моторный гул. Он делался громче и громче, нарастал волной. И, опасаясь, как бы этот рев не перехлестнул через холм, не накрыл бы КП, Бахтин поспешил доложить командующему, передал пленку, показал на ней баржу, причалы...
Генерал рассмотрел все очень внимательно, расспросил обо всех деталях, и Бахтин подумал: «Такому никто не вкрутит!» И конечно, генеральская похвала порадовала капитана. А все же Леонид с удивлением и каким-то тайным удовольствием отметил: зрелище нашей воздушной мощи задело его сильнее лестного отзыва командующего.
Однако горделивое чувство не помешало Бахтину придирчиво присмотреться к боевым порядкам приближающихся самолетов. Истребители надежно прикрывали бомбардировщиков и штурмовиков. Впереди шел заслон из двух групп. И сзади виднелся резерв. Обычно в него выделяют лучших летчиков. Наверно, там сейчас идет Володя Лавров со своей эскадрильей... Что ж, каждому по способности — надежнее Володи никто не сумеет обуздать «мессеров», если они все-таки пробьются сквозь щит авангарда «яков». Недаром капитан Лавров первым в дивизии получил Звезду Героя. А на днях свалил уже двадцать шестого фашиста. Значит, скоро и дважды Героем — тоже первым в дивизии — станет.
Бахтин наконец посмотрел в сторону Севастополя.
Оттуда к синему куполу неба карабкалось всего несколько черных крестиков. Так мало в сравнении с нашей армадой...
— Да, придется господам «мессерам» влезать в нашу шкуру, — прорвался сквозь моторный рев громкий голос командующего.
Бахтин заметил: часть «мессеров» вступила в бой с передовыми «яками» — отвлекла их на себя, но три пары обошли заслон со стороны солнца. Они теперь не видны «якам» боевого прикрытия, может быть даже и тем, что идут в группе резерва, — солнце бьет в глаза нашим летчикам...
Комдив бросился к выносному микрофону — предупредить своих истребителей о маневре немцев.
Тем временем ускользнувшие от заслона «мессеры» успели затесаться в боевые порядки наших самолетов — затерялись среди множества машин. Как раз и применили уловку, которой «ястребки» пользовались в начале воины. Конечно, подражать всегда проще... А нашим в сорок первом еще и потому было труднее, что «ишачки» тогда гораздо больше отличались от немецких машин, чем теперь «мессеры» от «яков». И все-таки сбивали фрицев.
Неожиданно четыре «месса» вынырнули сзади бокового прикрытия, связали его боем, оттянули в сторону.
А в образовавшуюся брешь вонзились еще два «мессера». Даже Бахтин с земли не углядел, откуда они так удачно вывернулись.
Тотчас крайний бомбардировщик задымил и, припадая на одно крыло, косо пошел вниз, а на ловких «мессеров» сверху свалились шесть «яков» резерва.
И завертелось, закипело! Будто под голубой чашей воздушного бассейна разом открыли краны — вверх взметнулись фонтанчики ввинчивающихся в небо пар.
Они восходили спирально, кружась, вспыхивая на солнце плоскостями, смещаясь в стороны игрушечными смерчиками. Каждый стремился набрать побольше высоты и вместе с тем не прозевать удобный момент, чтобы кольнуть противника кинжалом короткой пушечной очереди.
Особенно увлеченно танцевала свой вальс одна пара.
Бахтину даже показалось: «месс» нарочно подставил «яку» хвост — на, мол, бей! Рассчитывал затянуть в невыгодную фигуру? Но «як» глубоким виражом ворвался внутрь спирали — ближе к ее оси. Оттеснил «месса» на внешний край. И тут же стремительно метнулся вверх — кратчайшим путем. Такой маневр мог проделать лишь очень сильный, очень выносливый летчик. На него в эти секунды давили огромные — в семь раз больше, чем его собственный вес, — перегрузки. Зато «як» оказался выше своего врага. И немедленно воспользовался — резко спикировал, достал «месса»! Тот кувыркнулся через правое крыло, стал беспорядочно падать. А «як», проскочив мимо, погнался за другим. Но фашистские летчики, словно по команде, все разом вышли из боя, пустились наутек.
«Яки» помчались вдогон. Впрочем, и вся наша воздушная армада уже далеко продвинулась на запад, унося с собой волну моторного гула.
Падая, сбитый «мессершмитт» вдруг окутался красным с черной каймой плащом огня и дыма. Будто по самому себе траур зажег. И тотчас от самолета отвалился большой темный комок.
Бахтин догадался: немецкий летчик жив или только легко ранен. Он падал отвесно и... прямо на КП! Но почему-то не открывал парашют. Не мог? Или боялся, что его расстреляют? Хотя вокруг уже не было самолетов.
Лишь на высоте ста метров немец раскинул руки, и над ним распустилась белая чашечка ландыша. А все равно парашютист опускался на КП.
Генералы переглянулись, и Бахтин готовно подался вперед, вынул пистолет из кобуры...
— Обезоружьте! — негромко приказал комдив.
С криком «Хэнде хох!» капитан бросился к уже приземлявшемуся в каких-нибудь двадцати метрах вражескому пилоту. Тот падал на пологий склон холма, слегка согнув ноги в коленях и плотно сдвинув их вместе. А едва коснулся земли, свалился на бок. Но тут же вскочил, стал подтягивать стропы парашюта — гасить все еще надутый купол. Действовал по правилам, словно совершал очередной учебный прыжок у себя на аэродроме. И очевидно, не был ранен. Однако, несмотря на бесспорную ловкость, даже изящество движений, немец не выглядел молодым человеком.
Бахтин волновался. В воздушных боях он стрелял по самолету. Часто и не видел вражеского летчика. А тут, кажется, предстояло нечто вроде дуэли. На бегу Бахтин не отводил взгляда от огромной деревянной кобуры, болтавшейся на поясе немецкого пилота. И в то же время следил за его правой рукой. Твердо решил: первым даст предупредительный выстрел, если тот вздумает коснуться кобуры. Только не знал: целиться ли ему в ноги или вообще демонстративно стрелять вверх? Хотя, в самом-то деле, не на дуэль же вышел капитан Бахтин -просто должен взять в плен врага.
Он почти наткнулся на немца. Теперь отчетливо видел: тому за сорок. Но вот рук будущий пленный не поднимал! Правда, и попыток сопротивляться или бежать — не делал... Вторично Бахтин провозгласил свое заклинание:
— Хэнде-хох!
Его все еще приковывал к себе парабеллум немца, торчащий концом длинного дула из деревянной кобуры.
Однако краешком глаза Бахтин не без удовольствия отметил: от спрятанных в балке машин уже бегут адъютант и шофер командующего — оба с автоматами.
Неожиданно вражеский пилот произнес очень чисто по-русски:
— Я спортсмен, а не бандит, на земле не воюю.
Бахтин изумился, но сказал как мог небрежнее:
— В таком случае — ваше оружие!
Тоном постарался замаскировать свое удивление — не хотел ни в чем уступить врагу. Однако про себя растерянно подбирал объяснения: перебежчик, предатель? Но тогда он скрывал бы свое знание языка, да и держался бы поскромнее...
Еще и необычная пряжка на диковинной кобуре мешала сосредоточиться. Леонид ее расстегивал одной левой-правой чуть не втыкал в грудь немцу свой «ТТ».
А застежка, конечно, невыносимо долго не поддавалась.
И немец смотрел на капитана со скучающим видом. Кажется, даже едва заметно усмехался? Правда, не шевелился. Но вовсе не выглядел взволнованным, испуганным...
Наконец мудреный замок покорился, парабеллум лег в ладонь капитана. Все же затянувшаяся возня с обезоруживанием, оторопь в мыслях, а теперь еще и собственная нелепая поза — два пистолета в вытянутых руках — вызвали приступ стеснения. Бахтин пролепетал:
— Пройдемте!
И тут же вспомнил: «Любимая формулировка милиционеров!»
А немец вдруг как-то весь подтянулся, пошел печатным шагом. Но, не доходя пяти метров до командующего, резко остановился — Бахтин чуть не налетел на него сзади, — четко приложил руку к шлему, громко выпалил:
— Господин генерал! Герцог впервые принужден сдаться в плен!
Ошеломленно капитан соображал: «Неужели захватил эмигранта-аристократа?»
А генералы не обратили внимания на хвастливый тон пленного, ничуть не удивились его русской речи, его аристократическому титулу. Принялись расспрашивать о тактике истребителей эскадры «Удет». И сиятельная особа отвечала весьма обстоятельно, даже вроде — охотно!
Вопросы задавались обычные. Но в них, как казалось Бахтину, было еще кое-что помимо чисто профессионального интереса. Вроде бы генералы давно знают этого странного немца. Действительно, командующий вдруг спросил:
— Так сколько же теперь числится за вами самолетов?
Невольно Бахтин подумал: «Теперь! Значит, счет уже когда-то велся, был известен нашим? Но откуда? Не за круглым же столом они встречались. Вот разве в Испании?»
И было похоже, что пленный тоже прекрасно знает, кому отвечает. На «интимный» вопрос командующего отрапортовал с победной усмешкой:
— Сто пятьдесят три, господин генерал!
И прищелкнул каблуками. Однако тут же стер улыбку с лица, принялся деловито перечислять: столько-то в Польше, во Франции, над Англией... Затем были названы Норвегия и Ливия, Греция и Югославия, наконец — Италия... А в Россию его перевели совсем недавно...
Непринужденно аристократ рассказывал, какими приемами добивался победы. Конечно, ему попадались и устаревшие военные самолеты, и вовсе беззащитные транспортники... Но спорт есть спорт, законы игры одинаковы для всех — выигрывает более сильный, более ловкий.
И раз ты слаб, то нечего и ввязываться в борьбу.
А Бахтин прикидывал: сто пятьдесят три самолета?..
Правда, этот спортсмен уже больше четырех лет воюет.
И с плохо подготовленными противниками. Покрышкин вон за два года около сорока самолетов сбил. Но каких!
Тех самых победителей Европы, один из которых здесь хвастает...
Вдруг капитан услышал весьма вовремя заданный вопрос комдива:
— Неужели вы все еще надеетесь на победу Германии?
И уклончивый витиеватый ответ пленного:
— Мы потрясены величием России! Россия встала, как феникс из пепла!
Бахтин догадывался: тому, кто привык побеждать, даже в плену трудно признать себя потерпевшим поражение. Тем более когда он только что проповедовал правоту победителей.
Немецкий ас перешел к рассказу о своем последнем воздушном бое. На международном языке летчиков — с помощью собственных ладоней — демонстрировал последовательность взаимных атак в погоне за высотой.
Бахтин придвинулся поближе, чтобы лучше видеть, ничего не пропустить. И оказался рядом с комдивом.
Тотчас генерал легонько коснулся его правой руки, лукаво улыбнулся и глазами показал на пистолет «ТТ», который капитан все еще держал наготове... Предохранитель не был спущен! Значит, Бахтин брал аристократа в плен голыми руками?.. И может быть, спортсмен это видел?
Недаром усмехался... Но главное: капитан не только уважал — любил своего командира дивизии, а так перед ним опозорился!
Герцог тем временем уже просил, чуть ли не требовал, чтобы ему показали летчика, который его сбил. Он убежден, что с ним дрался гроссмейстер! Только настоящий летчик мог не попасться в хитрую ловушку...
Тут Бахтин с удовольствием уловил новый оттенок в ответе командующего. Приказав по радио разыскать в диспетчерских журналах дивизий фамилии тех, кто вел бой, генерал сказал жестко:
— Напрасно думаете, Герцог, что ваше широко известное имя дает вам особые права. Помните, вы здесь — военнопленный.
И опять Бахтин изумился: выходило, что «герцог» — не титул, а фамилия немецкого аса! Да еще и многим знакомая... Правда, эта новость не приоткрывала завесы над тайной русской речи немца. Пожалуй, наоборот — только затемняла ее...
Однако найти того, кто сбил Герцога, оказалось не просто. Донесения от полков еще не поступали. Ждать их пришлось бы не меньше получаса. Удалось лишь выяснить: все воздушные бои велись летчиками дивизии, в которой служил Бахтин.
Может быть, генералам и самим хотелось поговорить с победителем Герцога? Во всяком случае, командующий решил заехать вместе с пленным в штадив. Ведь к моменту их приезда должны вернуться на свои аэродромы истребители, а вслед поступят и донесения из полков...
Бахтин первым примчался в штаб дивизии. Должен был сдать разведотделу пленку. И сразу узнал, что в трех донесениях сказано: «Вел бой, результатов не наблюдал». Но лишь у капитана Лаврова обнаружен солидный расход боеприпасов. К тому же известно: Лавров командовал шестью «яками» резерва, которые атаковали «мессеров», подбивших нашего бомбардировщика. Взвесив все это, начальник Штаба вызвал капитана Лаврова в штадив. И тот уже несся сюда на таком же, как у Бахтина, трофейном мотоцикле.
Тут вбежал техник пo связи, заорал с ходу:
— Есть! Нашел в записях радиопереговоров! Лейтенант Тарасенко в семь двенадцать крикнул: «Семнадцатый сбил «месса»! Подтверждаю!»
Все знали: семнадцатый — номер на хвосте лавровскою «яка». Теперь отпадали последние сомнения — Володя одолел лучшего немецкого аса!
И конечно, именно в эту минуту ввалился виновник торжества. Он, оказывается, в горячке боя не расслышал подтверждения Тарасенко. Да и сам не заметил, куда делся «месс».
— Вроде бы чуял, что на этот раз ему крепко попало... Но чутье и обмануть может, — смущенно отвечал Володя на упреки окружающих в чрезмерной скромности. Кажется, даже чувствовал себя виноватым: задал штабным офицерам столько лишней работы...
Наконец в штадив вошли генералы. За ними адъютант и шофер командующего ввели пленного.
И Герцог мгновенно просиял, узнав, что сбит Героем Советского Союза капитаном Лавровым. С лица блистательного спортсмена стерлись всякие следы невозмутимости. Самодовольно улыбаясь, Герцог спросил Володю:
— Почему после второй атаки вы не пошли за мной мелким виражом — не повторили мой маневр? Ведь я подставил хвост...
Усмешка Герцога показалась Бахтину снисходительной. Побежденный в воздухе, уж не собирается ли он взять реванш на словах?
А Володя, конечно, не мог не удивиться русской речи немца. Однако виду не подал. Отбил спокойно:
— Видел, что не достану, но могу потерять выбор следующего маневра. Жертву и в шахматах не всякий примет.
— Разве вы не боялись потерять меня из виду?
— Нет, — все так же ровно отвечал Володя. — Я сделал боевой разворот с большим креном — не переставал наблюдать за вами, а заодно выскочил выше вас.
Теперь пришла его очередь усмехнуться. Но Володя только добавил холодно:
— Вот и смог успешно атаковать.
Тут уж Герцог погасил свою улыбочку. Противники еще продолжали разбирать подробности боя. Их ладони летали по воздуху, как бы повторяя подлинные эволюции «яка» и «месса». Однако немец больше не пытался вставать в позу экзаменатора. И, покидая штадив вслед за командующим, выглядел невесело. Может быть, только теперь по-настоящему почувствовал себя военнопленным?
Вдогонку ему радиотехник бросил довольно громко:
— Немецкого-то аса и с неба ссадили, и спеси лишили!
Конечно, все засмеялись. Наверно, у некоторых сложилось впечатление: капитан Лавров так же легко победил Герцога в воздухе, как в словесно-жестикуляционном турнире — здесь, у них на глазах.
Только сам Володя не спешил принять торжественно-победный вид. Даже немного смущенно спросил комдива:
— Что это, товарищ генерал, крестник-то мой так ловко по-русски? На власовца не похож, гонора больно много...
Генерал улыбнулся было, но ответил серьезно:
— Нет, Герцог — прибалтийский немец. С детства говорит по-русски — получил образование в одной из рижских гимназий. Правда, после революции родители увезли его в Германию. Однако лет через десять-двенадцать Герцог был прислан в Липецкую летную школу для усовершенствования. Опять у нас учился. Конечно, пока Гитлер не пришел к власти...
Бахтин знал: и комдив, и командующий тоже кончали Липецкую школу — возможно, в одно время с этим спортсменом, а потом в Испании с ним дрались — давнее знакомство.
— Разрешите вернуться в полк? — спросил Володя.
— Да, конечно, вы оба свободны... — Генерал отвечал рассеянно. Видно, прошлое не сразу и нелегко отпускало от себя.
Капитаны вышли во двор. Вдруг Володя заговорил тихо:
— Знаешь, Ленька, этот немец мне куда труднее других достался. Попортил крови... Выходит, сами себе на шею его учили...
— Зато сами и отучили, — отшутился Бахтин где-то слышанными или читанными словами.
А лет через пятнадцать — двадцать после окончания войны Леонид Сергеевич Бахтин разговорился как-то в поезде с соседом по купе — оказалось, воевали на одном участке фронта. Сосед не был летчиком, однако служил в авиачастях. И Леонид Сергеевич рассказал ему о блистательном спортсмене. Сосед слушал внимательно и отозвался живо:
— Да, интересно, я ведь не знал, как Герцога в плен брали.
— Значит, вообще-то слыхали о нем?
— Конечно. До вас разве не дошло, что с ним потом было?
— Нет. Севастополь освободили через несколько дней, и наша дивизия сразу перебазировалась под Житомир.
— Ну а мне по роду моей службы пришлось заняться делом этого Герцога вскоре после окончания войны. Поступило на него заявление: один пленный молодой летчик сообщил, что летом сорок первого Герцог учил их «действиям по наземным целям». Они тогда наступали через Белоруссию. Герцог выбирал глухие лесные деревни. И сначала бил зажигательными по соломенным крышам. А когда из горящих изб выбегали люди — по живым мишеням тренировался. Или штурмовал обозы с эвакуированными, расстреливал с воздуха женщин, стариков, детей...
«Я спортсмен, а не бандит», — вспомнилось Бахтину.