Поездка в Шомрон

Очерк Фрау Эрна позвонила из Дюссельдорфа и попросила оказать гостеприимство ее младшему сыну, который снова собирается в Израиль.

С фрау Эрной мы познакомились несколько лет назад, когда отдыхали на Мертвом море. Она услышала русскую речь и подошла к моей жене. Фрзу Эрна приехала сюда со своим шестнадцатилетним внуком. Русский язык, по ее мнению, она уже начала забывать. Ведь она уехала из России в Германию еще в 1928 году.

Трудно объяснить, как и почему возникает взаимная симпатия между случайно встретившимися людьми. К фрау Эрне, вероятно, больше всего привлекала ее естественность. Она не старалась казаться лучше, чем есть. Это отличало ее от знакомых нам немцев. Фрау Эрна много путешествует. Ее заносило в самые экзотические места земного шара. Израиль ее тоже интересует. Но не больше и не по другим причинам, чем, скажем, Индонезия или Таити. Никаких комплексов. Никакого чувства вины.

Зато у ее младшего сына непреодолимая любовь к Израилю. Пять раз он приезжал сюда. Жил в кибуцах и у бедуинов в Негеве, не просто смотрел, а изучал все, что доступно иностранцу в Израиле. Несомненно, ее сыну будет интересно познакомиться новыми гражданами, выходцами из Советского Союза, почувствовавшими себя неотъемлемой частью своей страны. С этой стороной израильской жизни ее сын еще не знаком. Ведь у немцев тоже есть проблема трансфера.

И вот сейчас фрау Эрна позвонила и предупредила нас о приезде в Израиль своего младшего сына.

— А на каком языке мы будем общаться? — спросила жена.

— Арвид владеет английским, — ответила фрау Эрна.

Арвид прилетел в Израиль за несколько дней до праздника Суккот.

Однажды в Мюнхене мы обедали с женой в ресторане недалеко от ратуши. Солидная атмосфера добропорядочного ресторана. Отличная кухня. Метрдотель, словно отставной адмирал. Спорые, исключительно вежливые официанты. Но кусок не лез в горло. За соседними столиками сидели, казалось, мои старые знакомые. Мужчины моего возраста и старше в мышиных пиджаках без отворотов, мышино-зеленоватых пиджаках, как будто перешитых мундирах офицеров вермахта. Только ли вермахта? А вот этот поджарый немец с прической ежиком за вторым столиком, не убийца ли он из СС? Вкусный обед остался недоеденным. Мы покинули ресторан, подавленные атмосферой уже виденного.

Поток положительных эмоций во время посещения красивейших мест в Германии и в Австрии немедленно прерывался, когда я встречал немцев и австрийцев, казавшихся мне знакомыми. Мне трудно было отрешиться от подобного чувства и во время случайных встреч с пожилыми немцами, поселившимися в США и в Канаде.

Арвиду сорок три года. Он родился в 1945 году. Я не уточнил, когда именно. Но даже появись он на свет в первый день этого года, я, в последний раз раненный в конце января, не мог встретиться с ним в бою.

Арвид оказался симпатичным интеллигентным человеком. Он бизнесмен. Его хобби — стеклянная скульптура. Нет, он не следует классике. Его произведения — это своеобразные конструкции из целого и битого стекла, это символы, смысл которых абсолют-но ясен благодаря изречениям из Библии. Все надписи на иврите. Буквы ивритского алфавита в его скульптурах так красивы, что сами по себе составляют существенную часть воплощенного художественного замысла. Почему надписи на иврите? Действительно, готический шрифт представляет художнику не меньшие возможности. Но все его произведения на сугубо еврейскую тему, и Арвид дарит их синагоге. К раввину он относится с огромным почтение и считает себя его учеником. Арвид, конечно, верующий, хотя не может отнести себя ни к одному из известных ему вероисповеданий. Пожалуй, иудаизм ему ближе всего. Но евреев он никак не может понять.

Как после всего могут они селиться в Германии? Как могут они выносить немецкую речь и даже считать ее своим родным языком? Как могут они жить рядом со своими убийцами? Ведь еще сегодня в Германии немало бывших нацистов, гнавших евреев в газовые камеры. Можно было бы понять и простить таких евреев, если бы у них не было своего дома. Но сейчас, когда у них есть прекрасная страна, Израиль, которой он не перестает восторгаться, сейчас снова рассеиваться по свету и тем более селиться в Германии? Нет, это непостижимо!

Я был готов подписаться под каждым словом Арвида. Но что-то будило во мне непонятный протест и даже подавляемое в зародыше озлобление. Не могу понять, почему я лишал его права на такие высказывания.

В разговоре, естественно, возникла тема так называемой «интифады» — беспорядков в Иудее, Самарии и Газе, — длившейся к тому времени уже более девяти месяцев. Арвид рассказал о непрекращающемся потоке антиизраильской пропаганды в Европе, об отрицательном образе израильского солдата-оккупанта, ничем не отличающегося от немецких фашистов.

Я рассмеялся.

Арвид с недоверием слушал мой рассказ об арабах, бросающих бутылки с зажигательной смесью в автомобили с еврейскими женщинами и детьми, ударом ножа в спину убивающих безоружных учащихся ешив, направлявшихся помолиться к Стене плача, об израильских солдатах, безмолвно сносящих отборную брань, плевки и град камней, потому что командование категорически запрещает применять оружие в случаях, непосредственно не угрожающих жизни. Арвид не хотел поверить мне, когда я рассказал о том, как военный суд наказал четверых солдат, которые поколотили двух мерзавцев, бросавших в них камни.

Что касается немецких фашистов, то, применив их средства, можно было бы прекратить «интифаду» в течение нескольких часов. Даже с моим советским опытом я установил бы порядок в течение двух дней. Для этого мне вовсе не потребовались бы войска. В первый же день силы полиции должны были обезвредить всех, кто посягнул на жизнь евреев. Убитых было бы значительно меньше, чем за прошедших девять месяцев. Надо было немедленно выселить из Израиля несколько десятков зачинщиков с их семьями и, естественно, не допустить журналистов с теле — и фотокамерами, стимулирующими террор.

Арвид не нашел ничего предосудительного в этом, если, конечно, обстановка соответствует моему описанию. Но очень трудно поверить услышанному после всего, что он увидел на экране телевизора.

Внезапно у меня возникла идея. Раз в неделю, по четвергам, я работаю в Самарии. Когда началась «интифада», я посчитал своим гражданским долгом хоть таким образом помочь еврейским поселенцам, жизнь котрых постоянно подвергается опасности из-за преступной игры нашего правительства в неограниченную демократию.

Ни одно демократическое правительство в мире не позволило бы себе такой роскоши. Интересно, знают ли наши правители знаменитое изречение Черчилля о том, что главнейшим долгом всякого правительства является защита своих граждан?

Арвид не смог бы ответить на этот вопрос, поэтому я спросил его о другом:

— Вы были в Самарии?

— К сожалению, нет. Я был в Иудее, в Синае, я видел ваш прекрасный Ямит — чудо, построенное на дюнах. Я очень переживал, когда вы разрушили Ямит, отдав Синай Египту. А в Самарии мне быть не довелось. Конечно, я мечтаю увидеть эту землю.

— Считайте, что ваша мечта уже осуществилась. Завтра в семь часов утра, если вы не возражаете, мы поедем в Шомрон, так называется на иврите Самария.

Я видел, как из уст Арвида рвется вопрос, не очень ли опасна такая поездка. Но мужское достоинство не позволило ему задать его.

На следующий день, как только мы сели в автомобиль, я предупредил Арвида, что буду гидом с весьма ограниченной функцией. От меня он услышит только географические названия, а ему остается следить за спидометром, думать и делать выводы. Думать и делать выводы можно без помощи гида.

Мы поехали на север по шоссе Геа. На перекрестке Мороша, где мы свернули на шоссе, пересекающее Шомрон, я попросил Арвида запомнить, что это место находится в пяти километрах от Средиземного моря.

Навстречу шел непрерывный поток автомобилей. Внезапно из него на нашу полосу вырвался зеленый «Мерседес». Идущий впереди меня «Фиат» почти остановился. Я резко затормозил и смачно матюкнулся. Не знаю, понял ли Арвид смысл классической русской фразы, но его реакция не отличалась от моей: «Донерветер!» — вырвалось у него. «Мерседес» втиснулся в свою полосу, чуть не задев «Фиат» и автомобиль, который оказался за ним.

— Не могу вас уверить, что так не поступил бы какой-нибудь еврей, но у арабов это чуть ли не норма, — сказал я.

— Откуда вы знаете, что это был араб? — спросил Арвид.

Я объяснил, что на автомобилях израильтян платы желтого цвета, а «Мерседес» был с бирюзовой платой. Именно такие на автомобилях арабов Иудеи, Самарии и сектора Газы.

На семнадцатом километре шоссе я снизил скорость, отлично понимая, как отреагирует на это идущая за мной колонна. Девяносто километров в час, скорость, с которой мы ехали все время, их тоже не очень устраивала.

Фактически мы уже были в Шомроне, хотя еще не доехали до «зеленой черты», границы Израиля до июня 1967 года.

Не знаю, чем объяснить, но всегда, когда я подъежал к этому месту, у меня сладостно замирало сердце. Все те же холмы, все те же террасы, слева стесанная стена горы, под которой проложили шоссе, но что-то непонятное...

— Я чувствую присутствие Бога, — вдруг торжественно произнес Арвид.

Я посмотрел на него, улыбнулся и нажал на акселератор. Через две минуты я обратил внимание Арвида на дома слева от дороги.

— Это арабское село Кафр-Касем, последний населенный пункт на территории Израиля до «зеленой черты» А вон там, в пятистах метрах на холме, это Шаарей-Тиква, еврейское поселение в Шомроне, то, что вы называете оккупированной территорией.

— Не может быть! — воскликнул Арвид, посмотрев на спидометр. — От перекрестка мы проехали семнадцать километров. И это ведь не по прямой. Если выпрямить, будет, скажем, пятнадцать. Плюс пять — двадцать километров от границы до моря? Не может быть!

— Замечу, Арвид, что это не самое узкое место Израиля, отмеренного нам Организацией Объединенных Наций,очень добропорядочных и высоконравственных наций.

— Не может быть! — продолжал восклицать Арвид.

— Но ведь вы шестой раз в Израиле. Неужели только сейчас дошла до вас эта истина?

— Я действительно шестой раз в Израиле, но, знаете, я как-то не замечал его размеров. Несколько климатических зон. Множество впечатлений. Невероятное количество встреч с интересными людьми. Продолжая мыслить европейскими категориями, я ощущал европейские просторы. Понимаете, выбранный масштаб. И вдруг.

Проезжая мимо поселения Элькана, я сказал Арвиду, что здесь живут мои ближайшие друзья. Если он будет продолжать мыслить европейскими категориями и за точку отсчета примет не климатические зоны, а число интеллигентных людей, то это небольшое еврейское поселение в Шомроне вполне сойдет за Дюссельдорф или Эссен.

На двадцать девятом километре от перекрестка Мораша, в тридцати километрах от Средиземного моря, мы въехали в город Ариэль. Я попросил знакомого показать Арвиду город и приступил к работе. Через два с половиной часа, когда я отпустил последнего пациента, в кабинет вошел возбужденный Арвид.

— Вы не имеете права отдавать Ариэль! Вы без него, как без правой руки.

— Арвид, мы договорились, что я буду гидом с ограниченной функцией. Думайте и делайте выводы сами. Я не хочу навязывать вам своих взглядов, тем более что даже не все мои соотечественники разделяют их.

Мы сели в автомобиль и поехали в Гинот-Шомрон. Свернув на север с шоссе, автомобиль стремительно покатился вниз в широкую долину между холмами.

Жаркое сентябрьское солнце неописуемыми красками разрисовало каменные террасы, поросшие дымчато-зелеными маслинами. Библейские холмы, словно сказочные декорации на фоне безоблачного синего неба. Темные кипарисы, как восклицательные знаки в конце мудрых изречений, высеченных катаклизмами в желтовато-серых скалах.

— Какая потрясающая красота! Ведь здесь фактически ничего нет, почему же это так прекрасно? — спросил Арвид Я не ответил. Я был гидом с ограниченной функцией.

Мы свернули в Якир, хоть это было не по пути. Отсюда с высокого обрыва, я показал Арвиду Нофим, и Карней-Шомрон, и Гинот-Шомрон, и долину, которую нам предстояло объехать. Напрямик до поселений рукой подать, но у непосвященного, едущего по шоссе, создается впечатление о значительных расстояниях.

Арвид стоял, очарованный красотой и покоем, в который мы окунулись. Но меня ждали пациенты.

С дороги я показал Арвиду город религиозных евреев — Иммануэль, ступени многоэтажных домов, взбирающихся по склону горы.

Когда мы проезжали мимо арабского села Джинсафут, Арвид обратил внимание на богатые каменные дома, проектируя которые, архитекторы не очень ограничивали свою фантазию.

— Не так уж плохо живут у вас арабы. У нас, в Германии, у фермеров нет таких роскошных строений.

— Это детали, замеченные вами с дороги. За двадцать лет израильской «оккупации» здесь открыты школы, больницы и даже университеты, которых и близко не было ни при турецком владычестве, ни в течение тридцати лет цивилизованного британского мандата, ни в течение девятнадцати лет родной палестинской власти хашимитского короля. Это видимые материальные блага. А что вы скажете о правах человека? В какой из арабских стран, в какой социалистической стране Европы, в какой стране «третьего мира» у людей есть такие гражданские права, такая свобода, как у этих «несчастных арабов, угнетаемых израильскими оккупантами»? Когда в 1970 году палестинцы чуть зашевелились в Иордании, король Хусейн, которого вы считаете таким просвещенным и симпатичным, в течение одного дня перебил тысячи своих единоверцев. У вас в Европе это никого не возмутило. Зато, если в борьбе за свое существование, в борьбе за право не быть сброшенными в море или хладнокровно зарезанными убийцами евреи застрелят одного из этих бандитов, вы поднимаете свой возмущенный голос, забывая даже об элементарном долге, который ни вы, ни ваши отдаленные потомки не в состоянии оплатить. Но стоп! Я увлекся и забыл об ограниченной функции.

— Нет-нет, мне это все очень интересно и важно.

В Гинот-Шомрон, пока я принимал больных, две симпатичные чиновницы поселенческого совета взяли на свое попечение Арвида.

Домой мы возвращались по шоссе Шхем — Калькилия. Арвид продолжал уверять меня в важности Шомрона для обороны Израиля. Я не реагировал.

В нескольких километрах восточнее Калькилии, там, где начинается спуск в прибрежную равнину, я остановил автомобиль на обочине. Красота действительно была неописуемой. Но не для этого я сделал привал.

— Видите, Арвид, там, на горизонте город Хадера с электростанцией, снабжающей электричеством почти весь Израиль, А вот там, левее, Нетания, которой вы так восхищаетесь. А это Герцлия. Видите, отсюда кажется, что она слилась с Тель-Авивом. А вот там, на юге, Ашдод, второй порт нашей страны. В этой узкой полосе живет две трети населения Израиля.

— Непостижимо! Не надо быть полководцем, чтобы понять стратегическую важность места, на котором мы сейчас стоим.

— Вы считаете?

— Могут ли быть малейшие сомнения?

— Не знаю. Как, в таком случае, расценить требование ваших соотечественников и ваших европейских соседей отдать это место арабам? Вы ведь не хотите, чтобы нас уничтожили? Или я ошибаюсь? Может быть, ваши соотечественники и ваши европейские соседи считают, что во время войны недоуничтожили евреев и эту ошибку надо исправить сейчас?

Я направился к автомобилю, не ожидая ответа.

У восточного въезда в Калькилию нас остановил военный патруль. Немолодой сержант с профессорской внешностью попросил меня:

— Не будешь ли ты так добр подвести этого типа? — он кивнул в сторону дома, где рядом с нашими солдатами на корточках сидел араб лет двадцати пяти.

— Куда? — спросил я.

— Высадишь его, когда выедешь из города. Он не местный. Болтался здесь, а в Калькилии комендантский час. Если он там появится, его снова задержат.

Я попросил Арвида пересесть на заднее сидение. Вероятно, он сообразил, в чем дело, и сел за моей спиной. Араб сел рядом с ним.

— Ты понимаешь иврит? — спросил я его.

— Нет, — ответил он по-английски.

— За что вас арестовали? — спросил его Арвид.

— Не знаю. Ни за что.

Мы ехали по абсолютно безлюдной улице. Вчера здесь совершили террористический акт — и город был закрыт.

Я вспомнил крамеровский фильм «На последнем берегу». Наверно, у Арвида возникли такие же ассоциации.

— Как после ядерной войны, — сказал он.

— Да. А ведь мы едем по одному из самых оживленных мест Израиля В трех километрах отсюда еврейский город Кфар-Сава. Сюда за покупками кроме арабов приезжали десятки тысяч евреев. Жители Калькилии наслаждались достатком и другими благами, которые обеспечивало им географическое положение города. Не так ли? — обратился я к арабу.

— Да, так было.

— Что же мешало вам продолжать жить во много раз лучше, чем вы жили при короле Хусейне, и во много раз лучше, чем сейчас живут его подданные?

— Мы не успокоимся, пока не выгоним вас из Палестины.

В зеркале заднего вида я уловил изумление на лице Арвида. Я низложил с себя функции гида и приступил к политической беседе с врагом.

— А по какому праву вы хотите выгнать нас из Палестины?

— Это наша земля.

— Ваша? Вы еще не существовали как народ, когда здесь жили евреи. Четыреста лет еврейским государством на этой территории правили судьи. Затем — три царя. Затем здесь было два еврейских государства — Иудея и Израиль. Иудея существовала девятьсот лет, а вас все еще не было в помине. Даже после поражения Иудеи здесь не переставали жить евреи. И только спустя шестьсот лет из пустыни пришли арабы. В этих местах их можно было пересчитать по пальцам. Только когда еврейские пионеры стали осваивать землю, когда гиблые малярийные болота они превратили в поля, плантации и цветущие сады, сюда в поисках заработка пришли те, кто сейчас называют себя палестинцами.

— Это все выдумки сионистского врага. Ничего подобного не было. Это наша земля.

— Допустим. Но по декларации Бальфура земля Израиля должна была стать еврейским национальным домом. Четыре пятых нашего национального дома англичане преступно отдали вам, создав Трансиорданию. С болью в сердце мы били вынуждены смириться с этим. Затем Организация Объединенных Наций отдала вам больше половины оставшейся одной пятой земли Израиля. Мы и с этим смирились потому, что хотели дать приют бездомным уцелевшим жертвам геноцида. Но вас не устраивало даже такое решение — и арабские государства пошли войной на безоружных евреев. Мы выстояли. Но в 1967 году вы решили прикончить нас. В результате вы потерпели неслыханное в истории войн поражение. Чем обычно заканчиваются такие войны? Аннексией территорий и контрибуцией, взымаемой с побежденного.Евреи снова продемонстрировали свою идиотскую исключительность и не поступили так, как на их месте поступил бы любой другой народ. У вас были две возможности: стать нормальными гражданами Израиля со всеми правами и обязанностями, включая службу в армии...

— Мы не будем воевать против своих братьев-арабов!

— Вы абсолютно правы. Я даже могу согласиться с вами, что арабы нигде и никогда не воюют друг с другом. Вообще мусульмане исключительно миролюбивы. Но у вас оставалась вторая возможность — быть уважаемыми, добропорядочными жителями Израиля. Только без права избирать и быть избранными, без права на политическую деятельность. И любого, нарушившего эти правила, я бы выслал за пределы Израиля. Но вы не согласны ни с первым, ни со вторым. Вы вообще не согласны ни с чем меньшим, чем с нашим уничтожением. Мы с вами несовместимы, заметьте, не по нашей вине. Поэтому остается только одна возможность — трансфер. У вас есть двадцать два арабских государства, у нас -только узкая полоска земли. Нас с вами следует разъединить. Спросите вашего соседа, сколько немцев подвергли трансферу.

— Двенадцать милионов, — сказал Арвид.

— Слышите? Двенадцать миллионов. Из них миллионы ушли буквально голыми, оставив роскошные квартиры со всем содержимым, оставив имения, какие вам даже не снились. Советский Союз и Польша аннексировали Восточную Пруссию и Силезию. И это справедливо. Немцы развязали войну. Простите мне, Арвид, мою жесткую прямоту.

— Все в порядке. Я не могу вам возразить.

— Так вот. Вас здесь полтора миллиона. Из них — более шестисот тысяч беженцев. Их давно должны были принять арабские страны, если бы ваши лидеры не строили свою грязную политику на несчастье людей. Остается девятьсот тысяч. Это не двенадцать миллионов. Кстати, из арабских стран в Израиль переселилось почти такое же количество евреев, оставив там все свое имущество. Это тоже трансфер. И еврейские поселенцы, премещенные из Синая во имя мира с Египтом — это тоже трансфер. И мое переселение в Израиль из страны, за которую я добровольно воевал и пролил кровь, которой я отдал все, — это тоже трансфер. Я предлагаю вам трансфер более гуманный. Вы сможете забрать с собой все. За недвижимость вы получите справедливую компенсацию. Я приму вас в гости, когда вы приедете к нам из одной из двадцати двух арабских стран. Мы научим вас осваивать пустыню. Мы будем способствовать вашему экономическому расцвету. Мы можем стать добрыми соседями. Но опыт показал, что мы не можем жить вместе в одной стране. А другой у нас нет.

— Да, — сказал Арвид, — все это справедливо и не кажется мне антигуманным.

Араб молчал.

Мы выехали из Калькилии. Мы проехали перекрестки дорог на Алфей-Менаше и Кфар-Саву.

— Где вас высадить? — спросил я араба.

— Отвезите меня в Кафр-Касем.

— Я довезу вас до шоссе, пересекающее Шомрон. Там мы свернем направо.

— Но мне надо в Кафр-Касем!

Арвид с удивлением посмотрел на соседа. Я рассмеялся.

— Арвид, спросите его, взял ли бы он меня в свой автомобиль? А если бы взял, не попытался ли бы он всадить мне нож в спину?

Только знаете, уважаемый, я бы вам не позволил это сделать. Вы бы не успели согнуть руку, как я разрядил бы в вас этот пистолет.

Арвид потом признался, что был поражен, увидев в моей руке неизвестно как и откуда появившийся пистолет, о существовании которого он даже не догадывался.

— Конечно, я был бы осужден и посажен в тюрьму моими мазохистскими властями, но, заметьте, живой. А вы были бы трупом.

Мы подъехали к перекрестку. Я остановил автомобиль, но наш пассажир не торопился выйти.

— Мне надо в Кафр-Касем. Отвезите меня в Кафр-Касем.

— Перейдете через дорогу и попросите, чтобы вас кто-нибудь подвез на попутном автомобиле.

Араб неохотно повиновался, возможно вспомнив мое объяснение о тюрьме и трупе.

— Ну и ну, — сказал Арвид, — даже не поблагодарил.

Должен признаться, что в этот момент я, вероятно, несправедливо, подумал о немецком восприятии юмора. Арвид снова сел рядом со мной.

— Да, такой урок о ваших проблемах мне преподали впервые. Но почему ваши средства пропаганды не объясняют этого миру?

— Не знаю, Арвид, я ведь относительно новый гражданин Израиля. Может быть, дело просто в том, что мир не желает слышать наших объяснений.

P.S. Прошло чуть больше года. В гости к нам приехала дочка моего покойного друга, танкиста, с которым я учился в институте. Прочитав очерк, она захотела увидеть Самарию. Я повез ее точно по описанному маршруту и даже, хотя сознавал ответственность за благополучие гостьи, проехал через Калькилию, имея возможность объехать ее по новой дороге. Дома, переполненная увиденным, гостя стала обсуждать поездку.

— Ты действительно описал все абсолютно точно, но Арвида ты, конечно, придумал?

— Танечка, я ничего не придумал. Это не художественное произведение, а очерк — точный протокол происшедшего.

Я не успел окончить фразы, как зазвонил телефон:

— Шалом! Говорит фрау Эрна.

— Где вы?

— Мы с Арвидом в Тель-Авиве, в гостинице.

Через полчаса фрау Эрна и Арвид были у нас. Таню потрясло удивительное совпадение. В какой-то момент она сказала Арвиду, что прочла мой рассказ о том, что мы увидели в Самарии.

Арвид, оказалось, тоже опубликовал в Германии очерк о нашей поездке.

Я попросил его прислать мне этот очерк. Но Арвид скромно заметил, что он не коллекционирует своих произведений.

А жаль. Мне бы очень хотелось узнать, как он рассказал соотечественникам о нашей совместной поездке в Шомрон.