Глава десятая
Механики, осмотрев свои самолеты, отдыхали в ожидании прихода летных групп. На стоянку принесли газеты. Репин не спеша развернул газету и вздрогнул от неожиданности. «Процесс группы шпионов в Румынии, — читал он. — Сегодня в бухарестском военном трибунале начался процесс группы шпионов, которые завербованы иностранной разведкой в Румынии с целью проведения шпионажа, террора и другой подрывной деятельности... На скамье подсудимых десять главарей, в том числе организаторы этой шпионской банды Троян Мушатэску, Пэтру Драгомиреску, Мирга Барбору и другие. В обвинительном заключении говорится, что иностранная разведка после войны сумела завербовать преступные элементы — бывших членов фашистской партии, а впоследствии членов партии Маниу и Братиану, а также военных и уголовных преступников, недовольных новым демократическим строем в Румынии. Снабжала их радиоаппаратурой, шифром, оружием, фальшивыми документами, ядами и деньгами. Шпионская группа за это время совершила ряд диверсионных и террористических актов против рабочих, служащих и крестьян, преданных народно-демократическому правительству. Кроме того, шпионы-террористы, завербованные иностранной разведкой, прошедшие подготовку на специальных курсах, с помощью Иона Татулеску и Трояна Мушатэску перебрасывались в Советский Союз с целью собирания информации экономического, политического и военного характера. Подсудимый Мушатэску показал, что, когда ему уже нельзя было больше оставаться на территории Румынии, он собрал шпионский материал и вместе с женой в ночь с 14 на 15 августа попытался перейти границу, но был задержан. Несколько позже были арестованы другие главари этой шпионской группы. На предварительном следствии все подсудимые полностью признали себя виновными».
Читая сообщение, Репин почувствовал, как холодный пот заливает ему лицо. Вот и конец. Теперь доберутся и до него. Оставаться сейчас здесь — значит погибнуть. Надо немедленно удирать подальше на юг. Но как? Он не находил выхода. «А если сесть в кабину «яка» да попытать счастья? — мелькнула мысль. — До границы около 400 километров, а там...»
Репин огляделся. Возле самолетов стояли группами механики и техники, ожидавшие командиров экипажей. До его слуха долетели шутки и громкий смех.
«Нет, эти не дадут взлететь, — размышлял Репин, — а если и взлетишь, — сразу же посадят. На «яке» далеко от реактивного не уйдешь. Придется подождать до завтра. Напрошусь дежурным по стоянке. В случае чего сделаю круг над аэродромом и сяду. Там пусть наказывают... Оправдаюсь: всю, мол, жизнь мечтал стать летчиком, вот и решил самостоятельно испробовать свою подготовку. Могут досрочно демобилизовать. Что же, это к лучшему. А если меня сегодня же арестуют? Но ведь другого выхода нет».
Взяв себя в руки, механик полез в кабину протирать приборы. Потрогал ручку управления, плавно потянул на себя, потом остановил ее в нейтральном положении, отдал сектор газа. Нет, не забыл! Готов хоть сейчас взлететь.
Подошли курсанты. Степанов окликнул Репина и, отозвав его в сторону, тихо сказал:
— Приезжает отец Зорина. Так вот, мы тебя просим, не напоминай полковнику о своей ссоре с Виктором. С тобой он обязательно говорить будет. Ведь вы вместе всю войну провоевали. Ну, как, не подведешь?
Механик окончательно растерялся.
— Что же молчишь? — переспросил Степанов.
— Хорошо, все сделаю, — машинально ответил механик и нерешительно подошел к самолету. Ему казалось, что за ним уже следят.
Раздалась команда инженера эскадрильи:
— Становись!
Личный состав выстроился впереди своих самолетов для встречи командира эскадрильи, и только после этого инструкторы-летчики стали принимать самолеты. Старший лейтенант Кудрявцев выслушал рапорт Репина и начал надевать парашют.
— Техник звена при пробе мотора присутствовал? — спросил он.
— Так точно! Вы не сомневайтесь, мотор на земле работает превосходно, — ответил Репин и стал помогать командиру экипажа застегивать парашют.
— На вас лица нет, вы больны? — пристально посмотрел на механика инструктор.
— Нет, просто устал. Пришлось за короткий срок снять старый и поставить новый мотор.
— Желаете послушать в воздухе работу мотора?
— Очень, — поспешно проговорил механик.
— Надевайте парашют. Часок полетаем, сядем, вы проверите, потом я опять полечу, и только после этого допустим курсантов. Садитесь.
Далеко позади остался аэродром. Скорость 400 километров. Стрелка высотомера подползла уже к 3500 метрам. Механик засуетился в кабине. «Час полета до границы — и я спасен. Как овладеть самолетом»? Мозг напряженно работал. Попробовать вырвать у Кудрявцева управление и махнуть к границе? Но не успел он дотронуться до ручки, как услышал окрик старшего лейтенанта:
— Репин, не мешай, убери руки!
Тогда он поспешно достал из комбинезона большой складной нож, чуть подался вперед к перегородке и, сколько было силы, ударил Кудрявцева в шею.
Застонав от боли, Кудрявцев бросил управление и обеими руками схватился за голову. В первый момент он не сообразил, что с ним произошло. Но, когда почувствовал, как механик, овладев управлением, разворачивает самолет к границе, понял, что за спиной у него враг.
Превозмогая боль, старший лейтенант стал передавать на землю:
— Изумруд, я — Кудрявцев. Ранен, иду на вынужденную. Я — Кудрявцев, прием.
Но ему никто не отвечал, да и не мог ответить, так как механик сбил волну и нарушил двухстороннюю связь. Тогда Кудрявцев, схватившись за ручку управления, с яростью стал вырывать ее у противника. Самолет то набирал высоту, то резко шел на нос, нагоняя скорость...
Старший лейтенант чувствовал, что слабеет от потери крови. Вырвать управление он не в силах, не мог он и убрать газ или выключить зажигание. В туманном сознании мелькнула мысль:
«Если я его не задержу, кто же это сделает? Надо не допустить, чтобы враг удрал за границу. Но как?»
И тогда Кудрявцеву пришла смелая мысль: вместе с Репиным врезаться в землю. Только так. Правым коленом и обеими руками он уперся в управление и стал жать ручку к приборной доске. В этом положении он замер, и уже никакая сила не могла бы его оторвать. Самолет почти отвесно стал приближаться к земле. Задрожал весь корпус фюзеляжа, словно готовый разлететься на мелкие части. Репин понял замысел Кудрявцева, он немедленно открыл фонарь и выдернул кольцо парашюта. Подхваченный потоком воздуха, купол парашюта вырвал механика из кабины. К летчику ворвалась бешеная струя воздуха. Поняв, что задняя кабина пуста, он, как во сне, медленными рывками стал брать управление на себя, стараясь уменьшить скорость падения. Внизу горы, покрытые лесом. Кудрявцев увидел между складками гор ущелье и там поляну, убрал газ, выключил зажигание, стал планировать к земле. Внизу замелькали редкие кипарисовые деревья. Чем дальше летел самолет, тем шире становилось ущелье. В голове — одна мысль: не потерять скорость, не сорваться в штопор. Раздался треск. Самолет, срывая верхушки деревьев, прополз несколько метров и внезапно, словно наткнувшись на что-то твердое, подался назад, пошел на нос и, упираясь в землю, приподнял хвост.
Как иголками кольнуло в позвоночник, дрожь пробежала по всему телу, и Кудрявцев застонал от боли.
Приподняв голову, Кудрявцев отчетливо видел купол парашюта: враг спускался в ущелье.
— Убежит, — прошептал инструктор и стал осторожно освобождаться от парашютных ремней. Сжав зубы от боли, он перевалился на вырванный борт кабины, упал на плоскость и медленно скатился в траву. Несколько минут он лежал с закрытыми глазами.
Место было пустынное. Небольшую долину окружали молчаливые горы. Вряд ли сюда заглянет кто-нибудь. Значит, он, Кудрявцев, погибнет здесь, и никто не узнает, что под фамилией Репина скрывался враг? Нет, надо выбраться отсюда, надо выжить!
Летчик кое-как поднялся на четвереньки и пополз. Его мучила жажда, внутри все горело, во рту ощущался солоноватый вкус крови. Где-то пронзительно закричала птица, потом рядом хрустнули сучья. В глазах совсем потемнело, будто наступила ночь. Но Кудрявцев все полз и полз.
«Что же ты, Леша? Крепись!» — подбадривал он себя, посматривая на небо. Невысоко над ним парил большой горный орел. Его могучие крылья, разрезая воздух, плавно скользили вперед. Сделав несколько взмахов, орел опустился на зубчатую скалу, слегка наклонил голову и стал смотреть в ущелье.
«Надо попробовать еще проползти, здесь в зарослях оставаться нельзя, тут меня не найдут», — решил Кудрявцев. Но с места сдвинуться уже не мог. До слуха донесся топот множества ног. Совсем рядом, в кустах, что-то затрещало и хрюкнуло. Это были дикие кабаны. Почуяв человека, они метнулись в сторону.
Кудрявцев стал рвать сочную траву, чтобы утолить жажду. Пережевывая горькие листья, он высасывал из них холодный сок.
«Сейчас в училище тревога, нас разыскивают», — успокаивал он себя и... потерял сознание.
Очнулся от холода. Солнце зашло за горы, в ущелье запахло сыростью. Очевидно, сегодня его уже не найдут. Придется ждать до завтра. А выдержит ли он до завтра? «Что ж, я сделал все, что мог, не дал врагу перелететь границу. Здесь его обязательно схватят наши люди».
Опираясь обеими руками о землю, летчик поднял отяжелевшую голову и прислушался. Откуда-то издалека до его слуха донесся рокот работающих моторов. Вдруг невысоко над ущельем пролетел бомбардировщик. Он круто развернулся и прошел над разбитым самолетом.
— Я здесь! — громко, как думалось ему, закричал Кудрявцев. На самом деле голос был таким тихим, что его нельзя было услышать и за десять шагов. Бомбардировщик свечой набрал высоту и выскочил из ущелья.
Высоко в небе зажглись звезды. Горы и ущелье покрылись вечерней дымкой. Где-то поблизости однозвучно журчала вода. Кудрявцев прислушивался и ждал...
Возвращаясь с задания, Василий Пылаев и Кочубей пробили облачность над морем и взяли курс на приводную радиостанцию.
— ЯК-18 вышел из облаков, разрешите продолжать выполнять задание, — передал летчик руководителю полетов.
Получив по радио положительный ответ, Пылаев увеличил скорость. Под крылом самолета мелькали горы и сплошной лес. Внезапно на волне связи с наземной радиостанцией послышалось слово «ранен». Как ни напрягал слух, он больше так ничего и не уловил.
— Кто-то ранен, — сказал штурману летчик.
— Да. Наверно, отказал мотор и при посадке пилот ранил себя. Давай спустимся ниже, — проговорил Кочубей и приготовился к осмотру местности.
Спустились к горам. Искусно пилотируя, командир эскадрильи повел самолет над ущельем. Замелькали острые выступы скал. Узенькой полоской потянулась горная речонка. Штурман сообщал:
— Платановое ущелье. Растет много платановых деревьев и течет Черная река.
Штурману вспомнилась легенда об этом ущелье.
Когда-то здесь находился монастырь, в котором жило столько монахов, сколько кругом росло платанов. Каждый из монахов имел право посадить только одно дерево. У кого платан принимался, тот считался святым и оставался в монастыре, остальных убивали.
За платановыми деревьями ущелье было шире, здесь местами река разливалась на несколько рукавов, образуя ровные песчаные площадки. Всматриваясь в эти песчаные «пятачки», Кочубей заметил разбитый истребитель. Нос самолета уткнулся в землю, высоко торчал хвост.
— Смотри ЯК-11, вероятно, из училища.
Пылаев уменьшил обороты, установил нужную скорость и прошел над разбитым самолетом. Возле разбитого самолета, да и поблизости, никого не было видно. Значит, летчик или погиб или тяжело ранен и не может подать сигнал о помощи.
— Сообщи руководителю полетов, — отдал приказание Пылаев.
— Слушаюсь, — ответил Кочубей.
Пылаев дал полный газ. Бомбардировщик сердито взревел, как будто не хотел улетать из ущелья, и резко взмыл над горами.
На аэродроме самолет уже поджидал Колосков. Пылаев отрапортовал:
— Задание выполнено. Полет в облаках прошел успешно.
— По пути встречных самолетов не заметили? — спросил Колосков.
— Нет. Но видели разбитый ЯК-11 в районе платанового ущелья.
— Укажите место на карте, — заторопил гвардии майор и взял у Пылаева планшет.
— Вот здесь, — показал пальцем Кочубей. — Двадцать километров южнее монастырских развалин.
— Надо срочно сообщить в училище. Кудрявцев с Репиным не вернулись на аэродром. Звонил оперативный дежурный из округа.
— Что с ними случилось, неужели отказал мотор? Леша — грамотный летчик. И зачем так далеко залетели, — проговорил Кочубей.
— Трудно гадать, скоро все выяснится. Будем надеяться, что Кудрявцев и Репин живы.
— Товарищ майор, разрешите съездить в училище, — спросил Кочубей. — У Гали горе, с ее братом несчастье.
— Поезжай, помоги девушке, — ответил Колосков. — Пойдемте в штаб позвоним.
Миновав поляну, друзья вышли к кирпичным стенам военного городка.
— Мы были в училище, — заговорил Колосков. — Репина так и не дождались. Летал с инструктором. А теперь вот... Даже не верится.
Репин-Пашкевич посмотрел на часы — было пять часов утра. Вчера до наступления темноты он только и успел дойти до монастырских развалин. Ночью боялся идти через перевал и просидел здесь в полуразрушенной башне, не смыкая глаз, до самого утра. С рассветом решил двинуться через перевал на юг. О погоне Пашкевич не думал. Он был уверен, что самолет разбился, Кудрявцев погиб и похоронил с собой его тайну. Если и найдут самолет, то, вероятнее всего, предположат, что Репин тоже погиб.
Достать бы теперь гражданский костюм, переодеться и можно смело пробиваться к границе. Он развернул портмоне и осмотрел его содержимое. Деньги, паспорт на имя Смоглова он отложил, остальные документы, принадлежащие Репину, сжег. Отныне он — Иван Смоглов, техник-строитель, прибывший на отдых к морю. Спрятав среди камней погоны и пилотку, Пашкевич двинулся в путь.
Прошло несколько часов. Идти было трудно. То и дело тропинку преграждали стволы поваленных деревьев, навороченные камни. Пашкевич решил отдохнуть. Вдруг со стороны ущелья до его слуха донесся лай собаки. Неужели по его следам идут люди? Пашкевич побежал вверх. Он уже не обращал внимания ни на камни, попадавшиеся на пути, ни на колючие кустарники. Лицо, руки, ноги кровоточили, но он не замечал этого. «Только бы до перевала добраться, — лихорадочно думал он, — а там уже будет легче».
Вот и перевал. Далеко внизу видна светлая полоска горной реки. Добежать бы до воды, тогда и собака не угонится.
Снова послышался лай собаки, уже явственнее, ближе. Пашкевич побежал вниз, спрыгнул с обрыва в реку. Где-то недалеко раздался паровозный гудок. Значит, он вышел к железной дороге, к морю. Надо запутать следы и сбить погоню! Пашкевич подошел к водопаду. Струи воды, сверкая на солнце, падали в широкий водоем, за которым виднелся вход в пещеру. Скорее туда.
Только Пашкевич успел спрятаться, как появились двое с собакой. В одном из преследователей Пашкевич узнал Зорина и еще теснее прижался к мокрой стене.
Собака, потеряв след, подняла в нерешительности голову и жалобно заскулила.
— Оскандалился, Снежок, — долетел до Пашкевича голос лейтенанта. — Нарушитель скорее всего по реке спустился вниз к городу, но ничего, от нас далеко не уйдет...
Лейтенант закурил, подумал немного, очевидно, принимая решение, и заговорил снова:
— Вы можете быть свободны, товарищ курсант. Спасибо за помощь. А мы со Снежком будем продолжать поиски. Придется обследовать оба берега и найти то место, где он вышел из воды.
— Разрешите мне с вами остаться, — попросил Виктор.
— Не возражаю, — согласился лейтенант и взглянул на часы.
— Пошел, Снежок!
Собака крутилась на месте и не хотела уходить.
— Пойдем, пойдем, — потянул за ошейник лейтенант.
Лейтенант, Зорин и Снежок скрылись за поворотом реки, и Пашкевич только теперь позволил себе пошевелиться. Ноги у него окончательно застыли, и все тело страшно ломило. «Далеко ли они пройдут вниз по реке и как скоро вернутся?» — спрашивал он себя, не рискуя выходить из пещеры.
Время, как ему казалось, тянулось страшно медленно. Через полчаса на противоположном берегу речки снова показались те же фигуры. Лейтенант на поводке держал Снежка, который шел, обнюхивая землю. Вскоре они остановились, о чем-то посоветовались и пошли в сторону города.
Только теперь Пашкевич решил покинуть своё убежище. Через водоем он двинулся из пещеры. Застывшие ноги едва повиновались ему. Заметив большого тарантула, он остановился. Рядом с тарантулом опустился желтый шмель и стал брать глину. Тарантул подбежал к нему. Шмель взлетел, сердито загудев. Через несколько секунд опять сел, но ядовитый паук опять прогнал его. Тогда шмель, «спикировав» на тарантула, ударил его всем корпусом. Тарантул мертвый распластался на земле.
Не выходя из воды, Пашкевич напился и вымыл руки.
— Рано вы еще справляете по мне отходную, я вам не тарантул, — прошептал он и злобно выругался.
Через границу ему теперь не пробраться. Придется остаться в городе, надежно спрятаться и ждать до нового года, чтобы потом встретиться с охотником в платановом ущелье.
Обсушившись и отдохнув в укромном месте, Пашкевич, минуя тропинку, пробрался к городу. Здесь он сразу же зашел в первый попавшийся магазин, купил белые брюки, голубую шелковую рубашку, шляпу с широкими полями, легкие парусиновые туфли. Все это он вложил в небольшой чемодан и вышел к морю. Полчаса спустя, переодетый, с чемоданом в руке, Пашкевич с группой курортников вошел в аллею. «Попробуйте найдите теперь меня», — зло подумал он и затерялся среди отдыхающих.
Виктор встретил Кочубея и Галю возле легковой машины. Они уже давно поджидали его, чтобы возвратиться в училище. Он поздоровался и тут же спросил:
— Как самочувствие командира? Вы были у него, разговаривали?
— Нас не пустили к нему. С позвоночником неладно, и крови много потерял, рана глубокая, — Галя сжала губы, чтобы не расплакаться. — Неужели этого подлеца не поймают?
— Поймают. Мы за ним через перевал гнались. Рекой воспользовался, собака следы потеряла. Он, вероятно, в городе скрывается. Там-то его и накроют.
— Коля, а как к нему попали документы и дневник вашего однополчанина?
— Сам, Галя, об этом думаю. Вчера сделали запрос в военкомат, узнаем, где Петр Репин. Я думаю, не случайно спустился на парашюте в эти края и «король керосина», какая-то связь между ними есть.
«Москвич» тронулся с места и легко побежал по раскаленному асфальту. Кочубей украдкой поглядывал на Галю, которая сидела рядом с ним. Она задумчиво и грустно смотрела вперед, губы часто вздрагивали. Лицо за эти сутки осунулось и побледнело.
Сегодня утром, покрыв за пять часов свыше ста пятидесяти километров, они приехали сюда, чтобы повидать Кудрявцева, но их не допустили к нему. Несмотря на слезы и мольбы Гали, врач не согласился даже на то, чтобы она «хоть взглянула на брата». Он лишь сказал: «Сделаем все, будет жить». Только к вечеру медицинская сестра рассказала им о том, что офицер не поднимается, сильно ушиб позвоночник, да и рана вызывает опасение. И вот они едут домой, где все с нетерпением ждут их сообщений.
Глава одиннадцатая
Галя чуть свет забежала к Розе Исаевой. Дверь была открыта, но в комнате никого не было.
— Роза, где ты?
— Заходи, — отозвалась Роза из спальни, — я еще в постели.
— Я к тебе на минутку... Вчера Лешу в тяжелом состоянии привезли в больницу... — и, вытирая платком слезы, рассказала все, что ей удалось узнать. — Поедем ночью пригородным поездом, ему будет приятно, если ты навестишь его.
Роза медлила с ответом. Сегодня в части, где служит ее брат, вечер офицерского состава. Хотелось потанцевать. Она не думала лишать себя такого удовольствия.
— Стыдись. В такую минуту ты медлишь с ответом. Значит, не любишь моего брата?
— Могут бог знает что подумать, — невнятно проговорила Исаева.
— Вы дружили, и здесь нет ничего плохого, твой долг навестить товарища. Леша мне говорил, что скоро ваша свадьба.
— Мне нравится твой брат, но замуж я не собираюсь. А сегодня я дала согласие поехать на вечер к своему брату.
— Я тебя, Роза, не могу понять, что ты за человек?
Исаева обняла подругу и шепотом сказала:
— Не сердись. Передай привет. Ведь он и без меня все равно поправится.
— Подумай, Роза, — сердито заговорила Галя, — что ты говоришь. Месяц тому назад вот в этой комнате ты мне говорила, что выйдешь только за Лешу и мы втроем хорошо заживем, а теперь?
Роза беспечно рассмеялась и стала заплетать косы. Глядя в зеркало и любуясь собой, она гортанным голосом пропела:
И клянусь, я тебя до могилы— Ты, Галюша, думаешь о какой-то неземной любви, а ее нет. Только в романах пишут. И мужа надо выбирать с умом.
— Опять слова матери. Все с расчетом да подсчетом.
— Хорошее слово не грех повторить. Ты не обижайся на меня, — более серьезно проговорила Роза. — Я глупая и сама не знаю, что тебе говорю. Конечно, к Леше надо поехать, он столько сделал мне добра...
— Не надо одолжений, — сказала Галя и быстро вышла.
До начала работы оставалось около тридцати минут. Она села на скамеечку под дубом. Здесь было тихо. Упало несколько сухих листьев. Галя подняла их и положила на колени. Она думала о брате, о себе, и глаза помимо ее воли наполнялись слезами.
Много горя пережила она за свою короткую жизнь. Смерть матери и старшего брата... Годы неволи на чужбине... Вспомнился тот, кто скрывался под фамилией Репина. Она не случайно тогда заподозрила его...
И кого он ей тогда напомнил? От неожиданной догадки Галя даже привстала. Да, конечно же, это был он, палач из концлагеря в Нейссе. Как ей раньше не пришло в голову. Сейчас она по-иному оценила поступки и поведение лже-Репина. Нет сомнения, что он хотел покончить с ней, как с живой свидетельницей, и столкнул в реку. Он и брата чуть не убил...
В ясном безоблачном небе проплыли на юг звеньями бомбардировщики. Они быстро слились с кромкой высоких гор и скрылись из виду. «Наверное, там и Коля Кочубей», — подумала девушка. — Хороший парень». «Я за такую девушку не только в воду, но и в огонь брошусь», — вспомнила она его слова и улыбнулась.
Заводской гудок вывел Галю из раздумья, и она поднялась.
Возле проходных ворот толпились рабочие. Увидев Галю, они поздоровались и расступились, давая ей дорогу.
— Слышали о геройском поступке Алексея, — пропуская Галю вперед, сказал мастер цеха. — Как его здоровье?
— Плохо.
— Когда к нему поедешь?
— После работы.
— Возьми меня и Николаеву, вместе поедем. Договорились?
Галя молча кивнула головой.
Роза после ухода Гали подошла к столу, где лежали золотые часы, подаренные Кудрявцевым, надела их на руку и задумалась. Как глупо она вела себя с Галей. Даже не спросила о здоровье Леши. Он хороший и душевный человек, с ним не надо терять дружбу. Когда поправится, они опять вдвоем будут весело проводить время.
Вошла мать.
— Ты еще спишь? Я вот такое услышала, что не верится даже. Репин — шпион, а Леша разбился, лежит при смерти.
— Знаю, мама, Галя приходила, приглашала поехать к нему в больницу.
Исаева подумала, все взвесила и сказала:
— Поезжай. Он этого заслужил. Только не задерживайся. У тебя скоро день рождения. Надо подумать, кого пригласить.
— Брата с женой, Кочубея и Галю, а может, и Леша к этому времени приедет.
— Что ты. У него с позвоночником неладно. На всю жизнь калека. Я Виктора Зорина приглашу.
— Мама, что ты говоришь? — воскликнула Роза и вся загорелась от возмущения. — Сама не разрешала ему заходить к нам. Я перестала с ним встречаться, а теперь...
— Я тогда не разрешила, так нужно было, а теперь разрешаю, — спокойно ответила Исаева.
— Как это гадко!
— Эх, милая. Жизни ты не знаешь. С твоим характером в девках насидишься. Счастье, как голубь: не удержишь — улетит.
— Напрасно, мама, ты стараешься, женихов мне ищешь. Замуж я без любви не пойду. Думаю поговорить с братом и устроиться у них на работу. А там, может, и в комсомол вступлю.
— С твоей-то красотой работать, — всплеснула руками Исаева и от неожиданности даже присела на стул. — Ты вот все о любви мне говоришь, а любовь — это привычка, к хорошему человеку всегда можно привыкнуть. Без любви люди живут, и неплохо. Вот Константинов, живет всем на загляденье, не смотри, что без руки.
— У него жена на пятнадцать лет старше, — возразила Роза, — брак с выгодой. А мы договорились с Лешей повременить, я его на другого не променяю...
— О Леше ты забудь. Если и выживет, то все равно с постели ему не подняться. А с Виктором я промахнулась, каюсь, доченька. Что-нибудь надумаю, как вас помирить.
Роза махнула рукой и безразличным тоном проговорила:
— Делай как знаешь. Только, если у Виктора есть самолюбие, он к нам не придет.
Колоскова с утра знобило, и все же он не остался дома. «Пройдет», — подумал он и пошел в класс своей бывшей эскадрильи, где, по его мнению, сегодня должен проводиться разбор полетов.
К его удивлению, в классе, кроме Пылаева, никого не было.
— Летчики где? — спросил он командира эскадрильи и, отвечая на приветствие, подал Пылаеву руку.
— Отправил на аэродром парашютной подготовкой заниматься, — ответил гвардии капитан, поглядывая на хмурое, недовольное лицо заместителя командира части.
— Разбор полетов провели?
— Нет, да и зачем. Командир части вчера указал на недостатки.
— Ты, как командир эскадрильи, обязан был самостоятельно провести разбор полетов в своем подразделении. Командир части всех ошибок у твоих подчиненных не мог подметить, ты их лучше знаешь.
— После обеда проведу, исправлю ошибку.
— Правильно. Я советую тебе, независимо от того, были полеты или нет, ежедневно собирать личный состав, подводить итоги за день, ставить задачу на следующий день. Больше показывай людей, кто как работает, лучших похвали, поставь в пример. Ваша эскадрилья может и должна быть лучшей.
— Я мечтаю до приезда командира сделать эскадрилью отличной.
— Видишь, ты даже поставил перед собой цель, это хорошо. Люблю, когда у человека есть цель впереди, значит, он будет работать не вхолостую и наверняка добьется того, что желает. Партийная организация у вас многочисленная, надежная опора.
— Коммунисты работают хорошо, не жалуюсь. Только вот командир беспартийный, как отрезанный ломоть, — с сожалением проговорил Пылаев.
Колосков достал из планшета аккуратно сложенный лист бумаги.
— Вот тебе моя рекомендация. Другую даст Пряхин. Мы с ним говорили об этом. Вступаешь, Василий, в партию, где и маршалы и солдаты все равны.
— Не подведу — сказал Пылаев, — спасибо, друг.
— На вечере сегодня будешь? — спросил Колосков и устало присел за стол. Он почувствовал непривычную слабость в ногах, все тело дрожало, в голове шумело.
— Да, придется.
— Мне-то женщины работенку нашли: на баяне играть. Попробуй откажись.
— Молодцы наши женщины. За короткий срок, а что сумели сделать. Организовали самодеятельность, музыкальный кружок для детей, работают в вечерней школе. Цветов насадили. Как-то уютней стало в нашем городке.
— Да, хорошо, что ты напомнил о детях. Комсомольцы взяли шефство над детским садом. Лейтенант Гордеев закупил литературу. Почему бы вашей эскадрилье не взять шефство над школой?
— Мысль хорошая. Надо поговорить с личным составом, — ответил Пылаев.
— Добро, сейчас пойдем в штаб, надо потолковать кое о чем.
В штабе они застали Пряхина, Кочубея и Исаева.
— Как будто все в сборе, — сказал Пряхин, — начинай, Яков Степанович.
— Товарищи, друзья! Мы начали войну все вместе. Били врага сообща. Делили и радость и горе. Вместе хоронили своих друзей... В мирное время мы по-прежнему все вместе... И больно было узнать, что один из нас имеет два лица: одно на работе, другое в семье... Я имею в виду тебя, Мирон.
Мирон побледнел и после недолгого молчания спросил:
— В чем же я все-таки виноват?
— Ты виноват в том, что плохо живешь с женой. Помнишь, еще в Румынии, когда жена от тебя хотела уйти, ты дал слово командиру, что исправишься. Ты сдержал слово? Нет. Ты и поныне прячешь от жены деньги, жадничаешь на каждом шагу.
— Что это, офицерский суд? — дерзко проговорил Исаев.
Пряхин нахмурился и сердито сдвинул брови.
— Как тебе не стыдно, и как ты смеешь бросать нам такие слова! Мы пока еще твои друзья, и ты должен нас выслушать. Твоя жадность и на работе отражается. Ты, Мирон, не всегда можешь товарищу помочь. Недаром говорят: «У Исаева среди зимы снега не выпросишь».
— Подумай, Мирон, нехорошо получается, — вмешался в разговор и Пылаев. — Имеешь на книжке тысяч тридцать, а жена вынуждена перед получкой ходить занимать деньги. Да разве так можно жить?
— Позор. Инженер эскадрильи, с тебя пример рядовые должны брать, а ты... — резко сказал Пряхин.
— Выходит, и хорошего у меня ничего не осталось. Разве мне когда-нибудь делали замечания по службе или не ставили в пример, лично вот вы, товарищ гвардии майор?
— Вот поэтому мы с тобой и разговариваем, хочется спасти тебя, а ты... ты этого не понимаешь. Отвечай, как ты думаешь дальше жить, хочешь ли называться нашим другом?
Исаев с трудом проговорил:
— Конечно, товарищи, что за вопрос. Сам понимаю, водится за мной такое... Я не думал, что это так серьезно... Если поверите еще раз, — простите.
— Ну как, боевые друзья, поверим еще? — спросил Пряхин.
— Придется поверить, но в последний раз, — ответил за всех Кочубей и вышел из класса. За ним вышли Пылаев, Колосков и Пряхин. Исаев остался один. «До чего докатился, — с горечью подумал он. — Если я не справлюсь со своей жадностью, то потеряю друзей, а может быть, и службу. Надо жить иначе, но как себя переделаешь?»
Весело проходил вечер отдыха офицеров и их семей. Танцы были в разгаре. Колосков сидел возле радиолы и перебирал пластинки. К нему подошла Лидия Ивановна.
— Что не танцуешь?
— К сожалению, не научился.
— Чего же тебя жена не научит? Она, говорят, хорошо танцует.
— Не знаю, может, и хорошо.
Жена Колоскова танцевала с полковником Зориным. Он молодцевато приподнял поседевшую голову и, улыбаясь своей партнерше, лукаво поглядывал на Колоскова. Следом за ним шли Исаевы, Пряхины, Морозовы и другие пары. Замыкающим в круге был Руденко. Начальник штаба части не отставал от молодежи и легко кружился в вальсе.
Радиола замолкла. Колосков снял пластинку и положил другую, но в это время на середину зала вышел Кочубей и громко объявил:
— Просим Якова Степановича на баяне исполнить краковяк. Танцуем на приз.
Колосков забросил широкий бархатный ремень на плечо и заиграл. К нему подсела жена.
— Приз обеспечен начальнику штаба, смотри, как красиво танцует.
— Внимание, товарищи, — заговорил Кочубей, когда Танец кончился, — приз присуждается... — он замолчал и лукаво посмотрел на окружающих.
— Руденко, Руденко! — раздались дружные возгласы.
— Правильно, товарищи, наши мнения сходятся!
Внимание всех приковано к закрытой корзине, которую вручила комиссия жене начальника штаба. Руденко торжественно поднял крышку, и все увидели голову красивой хохлатки. Необычный приз был встречен смехом и аплодисментами.
— Просим Мирона Исаева, пусть что-нибудь прочтет, — проговорила Таня Колоскова.
— Просим!
Исаев стал отказываться. После беседы с друзьями он чувствовал себя неловко и не знал, как себя вести. Но, взглянув на Пылаева, который громче всех кричал «просим», согласился.
Колосков поставил баян возле радиолы, а сам вышел в коридор покурить.
— Яков Степанович, что с вами, вы побледнели? — с беспокойством спросил его Зорин.
— Целый день плохо себя чувствую, то в холод бросит, то в жар.
— Надо быть осторожным. В санчасть ходили?
— Нет, товарищ командир. Занят был.
— Понимаю. Но придется сходить к врачу.
В зале Мирон Исаев красивым басом читал:
И потому не плачем, вспоминая— Да... — тяжело вздохнул Зорин. — Многих среди нас нет... — Он опустил голову, замолчал. К нему подошел дежурный по гарнизону и вручил телеграмму. Зорин быстро прочел ее и обратился к Колоскову:
— Поздравляю вас, Яков Степанович, — он пожал Колоскову руку, — пойдемте в зал. Товарищи, — обратился он к танцующим. Радиола умолкла, все повернулись к Зорину. — Получен Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами офицеров нашего полка: «За отличное выполнение своего служебного долга наградить: орденом Красного Знамени гвардии майора Колоскова Якова Степановича. Орденом Красной Звезды — капитана Снегова Евгения Никифоровича, рядового Цимбала Куприяна Гавриловича».
Дружные аплодисменты раздались в зале. Все бросились поздравлять награжденных.
— Внимание! — крикнул Морозов. — Послушаем боевых друзей — гвардии подполковника Пряхина, гвардии майора Колоскова, гвардии капитана Пылаева и Кочубея. Пусть исполнят «Солнце скрылось за горою».
Радостные возгласы и аплодисменты были ответом. Колосков взял баян, и товарищи дружно запели:
Солнце скрылось за горою,Присутствующие вполголоса подхватили знакомые слова песни:
Они жизни не щадили,Не успела смолкнуть песня, как раздался громкий голос Евгении Сергеевны Исаевой:
— Дамский вальс.
Исаева включила радиолу и подошла к Якову.
— Яков Степанович, не откажите.
— Отказываться не смею, да еще в такой вечер. Но учтите, это первый провозной, — сказал он и несмело вошел в круг.
После танца Колосков проводил Исаеву к месту, почувствовав себя плохо, вышел из клуба.
Ночь была темная, высоко в небе горели крупные звезды. Колосков прислонился к стене и стал слушать песню, долетавшую сюда из открытых окон.
Воздух был мягок и душист. Из-за горы показался щербатый месяц и несмело осветил дома, позолотил крыши старинных солдатских казарм. За высокими кирпичными стенами военного городка возле скал закричали хором шакалы, будто настойчиво просили часового: «пусти, пусти».
До слуха Колоскова донесся громкий голос Кочубея:
— Отгадайте! «Без ног оно, и без крыльев оно, не видно его, и не слышно его. Быстро летит — не догонишь его».
Кто-то тоненьким голоском выкрикнул:
— Время! — и все засмеялись.
Опять заиграла радиола, зашуршали подошвы танцующих. Яков Степанович вошел в коридор и встретил жену, улыбнулся ей. Она внимательно посмотрела на него и сказала:
— Яша, тебе плохо? Может, уйдем?
— Да нет уж, останемся. В кои веки собрались. Иди веселись. — Он взял жену под руку и повел ее в зал.
Глава двенадцатая
Колосков положил на подоконник руки и, прижав горячий лоб к стеклу, смотрел на улицу. Ему хорошо было видно, как первые самолеты заходят на посадку, и он пытался угадывать, кто ведет машину.
Колоскова тянет на аэродром, к друзьям, но болезнь крепко приковала его к кровати. Вот уже второй день он не выходит из дому. А что толку? Болезнь не оставляет его в покое.
Колосков обессиленный опустился на кровать. «Немного полежу и встану, — подумал он, — не надо, чтобы Таня и врач застали меня в постели».
Сколько прошло времени, он не помнил. Отбросив одеяло, он снова посмотрел в окно. Полеты кончились. Из штаба вышел командир части при всех орденах. «Куда это он?» — подумал Колосков. Командир части сел в машину и поехал в сторону аэродрома.
«Наверное, к сыну», — решил Колосков. Мимо окна прошел Цимбал. В его руках Яков Степанович заметил газеты и несколько журналов.
— Разрешите, — донесся с порога голос.
— Входите, — ответил Колосков и, пошатываясь, встал.
— Здравствуйте, товарищ гвардии майор. Как ваше здоровье?
— Здравствуйте, товарищ Цимбал, вот воюю с малярией, думаю не поддаваться. Садитесь.
— Як вам на минутку, газеты занес и письмо из Румынии.
Колосков распечатал письмо и сел на кровать.
— От Костелу Садояну, — бросил он и начал читать. Вдруг руки его опустились. — Убили, — прошептал он в волнении.
— Кого убили, товарищ майор? — воскликнул Цимбал.
— Репина убили, а мы-то гадаем, где он. Между Констанцей и Кармен-Сильвой сбросили в море. Говорил, вот отслужу в армии, загляну в Белоруссию, посмотрю, где деда похоронили, потом поеду к Шеганцукову. Вот и не поехал...
Колосков продолжал читать вслух: «Мы поставили Петру Репину памятник на крутом берегу Черного моря. Аника, его знакомая девушка, принесла нам фотографию. Убийца Репина, очевидно, под фамилией Репина скрывается у вас. Будьте бдительны, не давайте себя обмануть. Дорогой Яша, жизнь у нас налаживается, делается лучше. Я работаю в горкоме партии. Вот бы вам сейчас заглянуть в Румынию. У меня на этот случай припрятана бочка темно-красного, как рубин, вина. Дорогим гостям всегда рады. Привет Лидии Ивановне, Василию и всем, кто меня знает. Пиши, как живете, что у вас нового в семье. Твой друг Костелу».
— Передайте командиру полка это письмо, — проговорил Колосков, обращаясь к Цимбалу.
— Все офицеры уехали в училище. Командующий вызвал, — ответил Цимбал. — Разрешите идти?
Цимбал вышел из комнаты и побежал в общежитие, чтобы рассказать солдатам и сержантам о гибели однополчанина Петра Репина, которого в части многие хорошо знали.
Колосков несколько времени сидел неподвижно, потом, взглянув на фотографию брата жены, стоявшую на столе в красивой рамке, подумал: «Да, Боря, такие-то дела... Из наших однополчан еще одного не стало. Борьба продолжается. Надо немедленно передать письмо Костелу куда следует».
Яков Степанович незаметно задремал, сидя на кровати, и не слышал, как вошли в комнату жена и врач. Таня подошла к мужу и взяла его за плечо.
— Яша, проснись.
Колосков приоткрыл глаза.
— Товарищ гвардии майор, — заговорил врач, — из города прислан санитарный самолет. Надо вам лететь в госпиталь. Сейчас приедет за вами машина, и мы отвезем вас на аэродром.
— Без госпиталя нельзя разве обойтись? — с обидой спросил Колосков.
— У нас нет условий в лазарете. Вам необходимо полежать в госпитале.
— Жаль, а я ведь думал, два дня потрясет и отпустит. Бессильна ваша медицина...
В комнату с криком вбежал Валя Пылаев.
— Дядя Яша, спасите, мама умирает, а папы нет.
— Окажите помощь, — приказал врачу Колосков и сам, шатаясь, без фуражки, пошел за мальчиком.
— Яша, куда же ты, сейчас машина приедет! — крикнула вдогонку Таня и бросилась за ним.
Лидия Ивановна без сознания лежала на полу, по ее бледному лицу текла кровь. Вероятно, падая, она ударилась виском о порог.
Здесь уже была Евгения Сергеевна.
— Яков Степанович, что же делать? Лиду срочно надо в больницу, она за последний час дважды теряла сознание от резких болей. Могут начаться преждевременные роды.
Колосков спросил врача:
— Какое ваше решение?
— Надо везти в город.
— Давайте машину и везите к санитарному самолету.
— А вы?
— Я потерплю до завтра.
Евгения Сергеевна и Таня вместе с врачом понесли Пылаеву к машине, Исаева попросила жену Колоскова:
— Таня, пригляди за дочуркой, я полечу с Лидой. Муж приедет, передай ему, заночую у его матери.
Яков присел на стул и снова почувствовал, что очень слаб и уже отсюда ему не дойти до своей квартиры. Он откинул со лба нависшие влажные волосы и, чтобы не упасть, оперся руками о стол. Со двора вошли Таня и Цимбал, они помогли ему подняться и, поддерживая, повели домой. Таня всю дорогу испуганно посматривала на мужа.
В Доме офицеров летного училища только что окончилось совещание. Пылаев и Кочубей вышли первыми.
Солнце уже клонилось к закату и лежало на зубчатом перевале, как будто не хотело уходить за горы и на время задерживалось здесь. В небе над притихшей долиной кружились ласточки. Наступал вечер.
К летчикам подошли гвардии подполковник Пряхин и штурман части Морозов.
— Командир части и Кочубей остаются здесь. Мы едем вчетвером. Остальные за нами, на грузовой, — сказал Пряхин.
Они спустились по ступенькам прямо к парку.
— Желаем, Николай, тебе успеха, — протягивая руку, проговорил Пылаев.
Морозов ударил Кочубея по плечу.
— Невесту привози. Да смотри не задерживайся, послезавтра вылетаем в командировку. На мою руку, благословляем всей частью...
По деревянному мосту, перекинутому через реку, шла домой очередная смена рабочих. Кочубей среди них увидел Галю и пошел ей навстречу.
Кто-то из работниц громко, чтобы услышал и он, крикнул:
— Галя, смотри, твой идет!
Раздался смех, шутки. Девушки о чем-то зашептались.
Николай поздоровался с девушками и подошел к Гале. Не скрывая охватившей их радости, они медленно пошли к заводскому парку.
— Несколько дней не виделись, а показалось вечностью, — заговорил Кочубей. — Как Леша, что у тебя нового?
— Брату стало лучше. Вчера у него был командующий, сказал, что он представлен к награде. Врачи заверили, через шесть месяцев будет летать. Спрашивал о тебе, передавал привет.
— Спасибо.
— Давай побудем здесь, — предложила Галя и первая присела на скамейку. Они сидели недалеко от реки. Отсюда хорошо был виден противоположный обрывистый берег, большое трехэтажное здание офицерского клуба. Река за мостом уходила вправо и пропадала среди высоких зарослей орешника.
— Я эти дни скучал по тебе, — проговорил Николай.
Он ласково посмотрел в лицо Гале и быстро поцеловал. Она не сопротивлялась и не сердилась, лишь легонько оттолкнула его.
— Скажи, любишь? — тихо и настойчиво спросил он.
— Вот чего захотел...
— А ты скажи, прямо скажи!
— Да, — прошептала Галя, и щеки ее покрылись густым румянцем.
— Сейчас же иди домой, надень самое красивое платье, я тебя буду ждать возле машины, через час едем в город. Там в ЗАГСе нас будут поджидать гвардии полковник Зорин с сыном.
— Что за поспешность, и почему именно через час. Да разве можно так! — в замешательстве, растерянно шептала Галя.
— Родная ты моя, я за эти четыре месяца все продумал. Мне не восемнадцать лет, и если я полюбил, то крепко, на всю жизнь. Нет силы отговорить меня. Отвечай: да или нет?
Николай ждал и боялся, что она сейчас возьмет и скажет — нет. Галя молчала, и это тревожило его.
— Говори. Только правду... — настаивал он, стараясь скрыть свое волнение.
— Коля, дай подумать, посоветоваться с братом.
— Нет времени. Понимаешь, в моем распоряжении всего два дня.
— Какие два дня, что ты говоришь? Куда же ты денешься?
— Только что собирал нас командующий. Еду на год в учебную командировку, — он подсел ближе к девушке.
— В какую командировку! Как же так, а я?.. Что же будет, а если не вернешься?..
— Вернусь, — твердо проговорил он. — Ничего со мной не случится. Всю войну провоевал, жив остался... Ну как, согласна?
Галя молча прижалась к нему. Со стороны заводского клуба донеслись звуки рояля, кто-то играл «Полонез» Огинского.
— Коля, откажись от командировки... Я не хочу с тобой расставаться.
Николай поправил на голове девушки шелковую косынку, нежно дотронулся ладонями до ее пылающих щек.
— Не могу, вопрос уже решен. Но если ты будешь моей женой, то, может, тебе разрешат приехать ко мне…
Кочубей обнял ее и стал целовать. Галя вырвалась и побежала по мосту.
— Догонишь, тогда поеду в ЗАГС! — громко крикнула она.
— От меня не уйдешь.
Николай несколькими прыжками настиг девушку и взял за руку.
— Постой. Тебе надо сходить на завод и отпроситься на эти два дня.
Галя раскраснелась и, тяжело переводя дыхание, проговорила:
— Жди меня здесь. Я позвоню из проходной.
— Не задерживайся, — крикнул он ей вдогонку. Кочубей облокотился на перила моста и закурил.
Не ошибся ли я? Не поспешил ли с предложением? Нет, она самой судьбой предназначена для него. Она будет верной женой и подругой.
Увидев на берегу, левее моста, множество кустов роз, Кочубей подошел к ним и сорвал ярко-красный цветок. Сзади кто-то положил на его плечо руку. Кочубей увидел сторожа заводского парка.
— Нехорошо, гражданин военный. Придется вас оштрафовать.
— Папаша, сорвал только одну, простите.
— Ничего не знаю. Если каждый из нас сорвет по одной розе, то ничего не останется. Они для красоты посажены, чтобы человеку легко на душе было. Платите, батенька, пять рублей, — грозно сказал сторож и уже поднес к губам свисток, чтобы позвать милиционера.
— Меньше можно? — пошутил Кочубей.
— Гражданин военный, я с вами не шуточку шучу, не позволю рвать розы, приказ.
— Хорошо. Только не шумите, — Николай полез в карман за деньгами. — У меня сегодня счастливый день, папаша, через час едем с Галей Кудрявцевой в ЗАГС, расписываться, вот и решил преподнести ей этот цветок.
— Гале! Так что же ты раньше не говорил? Поздравляю, молодой человек, — старик крепко пожал штурману руку. — Такой день бывает у человека раз в жизни. От меня подарочек примите с невестой. Знаю ее, хорошая девушка, — сторож осторожно срезал несколько роз, еще не полностью распустившихся.
Кочубей достал газету и, аккуратно завернув букет роз, поблагодарил и пошел к мосту. Вот и Галя.
— Наконец-то.
— Сделала все.
Он привлек ее к себе.
— А вдруг, Коля, уедешь, разлюбишь, найдешь себе другую?
Кочубей нахмурился и медленно проговорил:
— Ты не веришь мне...
— Прости, Коля, я и сама не знаю, что говорю.
Галя теснее прижалась к нему и крепко поцеловала в губы.