Глава четвертая

Зима прошла спокойно. Личный состав полка в боях не участвовал, изучал новые двухмоторные самолеты. За несколько сот километров впереди наши части вели ожесточенные бои. Войска Первого Украинского фронта, прорвав вражескую оборону, продвигались на запад. В сводках появилось львовское направление. Уже был освобожден Тернополь. Летчики и штурманы с нетерпением ждали боевого приказа.

Зорин не спеша шел по аэродрому, покрытому розовым клевером, словно одеялом. Кое-где в низинах еще стояла помутневшая весенняя вода. Недалеко от стоянки самолетов на юго-восток уходила железная дорога, параллельно тянулась ровная белая полоса шоссе, по которой то и дело сновали к линии фронта и обратно в тыл груженые машины. Места эти были хорошо знакомы Зорину. Здесь стоял его полк. Сколько раз приходилось ездить по этим дорогам. А вон там, за изгибом шоссе, возле вишневого садочка, он не раз с детьми рвал полевые цветы. За три года он не получил от семьи ни одного письма. Но в глубине души жила надежда, что дети и жена живы. «Скоро Львов, а там обязательно разыщу их...» — успокаивал себя командир.

Где-то послышалась громкая команда. Зорин очнулся от дум. Возле самолетов показались техники, они быстро расчехляли свои машины, — начинался рабочий день. Командир полка пошел к стоянке первой эскадрильи. Возле второго самолета стояла группа техников. Зорин подошел к ним.

— Ну как, орлы, материальная часть к бою готова?

— Так точно, товарищ полковник! — отчеканил Исаев.

— Самолеты работают, как часы, — добавил Репин, молодой воздушный стрелок.

— В шестнадцать часов поднимемся в воздух. Еще раз проверьте все.

Подошел Назаров. Зорин спросил его:

— Вчера из села приходили девушки, вас спрашивали. Видели их?

— Так точно, товарищ командир. У них закопан разобранный трактор. Просили помочь собрать и дать недостающие части. Пахать надо, а им нечем...

— Что же вы решили?

— Бюро комсомольской организации поручило мне организовать бригаду. Я подобрал ребят. А вот насчет запасных частей... Не знаю, право, что делать. Может, у танкистов попросить.

— Поговорите с инженером, кое-что и у нас найдется.

— Есть, товарищ командир.

Через час пришел долгожданный приказ. Одним из первых взлетел Назаров.

Бомбардировщики подошли к цели. Внизу — железнодорожная станция, стоят шесть эшелонов. Посыпались бомбы. Ожесточенно били зенитки. Били довольно метко, видимо, успели пристреляться. Неожиданно машину Назарова бросило вниз. В левый мотор попал снаряд, сразу же вспыхнуло пламя.

— Ребята, держись! — крикнул экипажу летчик и схватился за раненый бок.

Пылаев быстро дал команду стрелку: — Передай ведущему, идем на вынужденную.

Самолет летел на одном моторе. Назаров, круто развернув машину, со скольжением стал уходить на восток, через линию фронта. Пламя приближалось все ближе к кабине летчика, стало душно от дыма. Назаров открыл боковые стекла, перехватил горячий штурвал, накренил самолет. Пламя лизало пол кабины. Загорелся комбинезон. Но внизу уже была своя земля.

— Прыгай, наша территория! — отдал команду Николай и облегченно вздохнул — экипаж спасен.

Самому ему не выбраться из кабины, и он должен во что бы то ни стало посадить самолет. Вдруг он увидел, что его горящая машина опускается прямо на нашу артиллерийскую позицию. Последним усилием воли Назаров повернул штурвал и потерял сознание. Самолет ударился о землю. К месту падения бежали артиллеристы. На горящем самолете стали рваться пушечные снаряды. Бегущий впереди артиллерист взмахнул руками, упал. Другому осколок попал в плечо, и тот, зажимая рану, остановился. Но остальные продолжали бежать. Надо было во что бы то ни стало спасти летчика. Возле самолета артиллеристы увидели двух людей в обгоревших комбинезонах. Они вытаскивали из кабины летчика. Это были штурман и радист. Артиллеристы подхватили мертвого Назарова и бросились прочь от самолета. Не успели они отбежать метров двадцать, как раздался взрыв. Пылаев, вытирай обгорелыми руками лицо, обратился к командиру батареи:

— Слушай, артиллерист, будь братом. Прикажи отвезти тело летчика в Ставрополь, там наши. Век будем помнить. Его ребята похоронят.

— Успокойся, все сделаю. Запомни Денисова, из санбата позвони.

Подъехала санитарная машина. Оттуда выскочила женщина в белом халате, и кинулась к раненым. Увидев Пылаева, стоявшего на коленях, она остановилась.

— Вася... ты?!.. Что с тобой?

Еще не понимая, что произошло, она стала торопливо раскрывать санитарную сумку.

Пылаев не удивился, увидев Лиду. Он знал из письма, которое два дня назад получил Назаров, что девушка воюет совсем рядом, в артиллерийском полку. Еще она писала, что просит командование перевести ее к летчикам. Так мечтала о встрече с Николаем. И вот встретились...

— Погиб... Николай погиб, Лида.

Лида смотрела на Пылаева растерянно, все еще не понимая, что же случилось. И тут она увидела мертвого Назарова. Уронив сумку, она со стоном припала к груди любимого:

— Прощай, друг, — прошептал Василий, и направился к санитарной машине. Двое артиллеристов поддерживали Репина.

У санитарной машины Василий оглянулся. Командир его уже лежал на носилках, лицо было прикрыто марлей. Лида, согнувшись, стояла рядом. Эх, какие порой несправедливо жестокие вещи происходят в жизни!

* * *

Был воскресный день. Возле общежития летчиков, прислонясь к стене, стоял дневальный Шеганцуков. Он тоскливо смотрел, как на огородах женщины копали грядки. Ему хотелось подойти к ним и помочь. Он скучал по земле, по мирной жизни. А сегодня все вокруг дышало миром. Возле озера в камышах рыбаки ставили сети, над ними, пронзительно крича, кружились чайки. За рекой девочка-подросток громко ругала ленивых быков, которые медленно тянули воз, нагруженный глиной.

К общежитию подъехала грузовая машина. Шофер вышел из кабины и, обращаясь к дневальному, громко спросил:

— Слушай, дружок, как мне найти полковника Зорина?

— Все на аэродроме. А зачем тебе?

— Я с передовой, артиллерист. Летчика убитого привез, командир батареи, старший лейтенант Денисов приказал.

Шеганцуков бросился к машине. Там, на соломе лежало тело убитого. Моторист бережно приоткрыл край плащ-палатки.

— Мой командир звена, Николай Иванович Назаров, — дрогнувшим голосом сказал Шеганцуков и, сняв пилотку, комкая ее в руках, тихо спросил: — Остальные... где?

— Отправили в лазарет. Один сильно подгорел, а другой ушибся. Геройские ребята...

Шетанцуков стоял, опустив голову. Нет, невозможно привыкнуть к смерти. А в такой вот томящий, такой мирный день, особенно. Шеганцукову стало стыдно за свои недавние безмятежные мысли. Ни на минуту нельзя забывать, что идет война, гибнут люди, кто знает, скольких не станет еще до конца войны. Но напрасно корил себя Шеганцуков. Человек создан для мира. И даже на войне, вернее именно на войне, мечтает о мире. Мечтает, когда идет в бой, мечтает в минуты затишья, и последняя мысль его, если суждено человеку погибнуть, тоже о мирной жизни...

Назарова хоронили в саду сахарного завода. Падали, падали листья на открытый гроб. Тени скользили по мертвому лицу Назарова. И было невыносимо думать, что никогда, никогда больше не ощутит он ласки солнца, не увидит неба, не порадуется удивительной красоте земли.

Один за другим подходили летчики и, склоняясь над гробом, прощались с боевым товарищем. Чуть поодаль стояли женщины и плакали, не стесняясь своих слез. Они оплакивали не только Назарова, а своих мужей и братьев, которые не вернулись с войны.

— Больно подумать, что старшего лейтенанта больше нет в живых, — сказал Колосков. — Он был таким человеком, таким... — Голос у капитана дрогнул. — Не забудем мы Колю Назарова. Вечная ему память!

Раздался салют зенитной батареи. Гроб медленно спустили в глубокую могилу. Вскоре вырос над ней небольшой холм, усыпанный цветами.

После похорон летчики, получив боевое задание, взлетели с аэродрома. Звеньями, на бреющем полете они пролетали над могилой друга, посылая ему последний боевой привет.

* * *

Зорин с террасы штаба наблюдал за летчиками, играющими на волейбольной площадке в городки. Потом внимание его привлек невысокого роста худенький мальчик, который стоял около открытой двери столовой. Чем-то напомнил он Зорину сына. «Эх, Витюшка, Витюшка», — вздохнул полковник, отходя от окна.

Вытягивая тощую шею, мальчик заглядывал в столовую, Там, кроме официантки, никого не было. Женщина торопливо убирала грязную посуду, расставляла на стол алюминиевые чашки и кружки, искоса поглядывала на мальчика. Лицо у него бледное, худое, волосы взъерошенные. Не по росту широченные брюки, подпоясаны веревкой. Через плечо висела большая сумка из мешковины. Когда официантка отвернулась, мальчик шмыгнул в столовую и воровато схватил с крайнего стола кусок хлеба.

— Ты ешь, — сказала официантка, — не бойся. Звать тебя как?

Мальчик вздрогнул, посмотрел на нее виновато, потом тихо сказал:

— Воевать не берут, на довольствие не ставят... А звать меня Витей.

— Куда же путь держишь? — женщина поставила перед мальчиком кружку компота.

— Отец перед войной уехал в Белоруссию. Мама погибла... — глотая компот, мальчик низко склонился к кружке. — Думаю податься в Белоруссию, отца разыщу.

— Скоро придет наш командир. Я поговорю с ним. Он добрый, поможет тебе, а пока будешь на кухне работать, воду носить.

— А кто у вас командир? — с радостью спросил Витя.

— Майор Черненко.

— Тетя, а вы не шутите? Я все буду делать. Только не гоните меня. Найду отца... Он тоже летчик... К нему подамся... А вы ругать меня не будете?

— Это за что? — в свою очередь спросила официантка и подсела к мальчику.

— Я хлеб украл... — произнес Витя, не глядя на женщину.

— Ну что ты, разве это воровство. Ешь, я еще дам.

— Когда не было наших, я больше с протянутой рукой стоял, милостыню просил. Кто давал, а кто ругал.

— И язык у них поворачивался!

— В одном селе под Львовом один дяденька даже собаку на меня натравил...

Официантка украдкой смахнула кончиком платка слезу, бесшумно отодвинула большой таз с посудой, встала.

Витя, волнуясь и запинаясь, продолжал:

— Я не успел отбежать от забора, упал и закрыл лицо руками. Собака перескочила забор, обнюхала, обмочила меня и ушла...

— Ты успокойся, Витя, теперь все хорошо будет.

* * *

Полковник Зорин пытался углубиться в дела и не мог. Почему-то не шла из головы жалкая фигурка мальчика, стоявшего у дверей столовой. Зорин встал, походил по террасе, спустился во двор и медленно направился к столовой. В это время из открытых дверей вышел мальчик.

Несколько секунд, показавшихся Зорину очень долгими, они смотрели друг на друга. И вдруг Зорин негромко вскрикнул:

— Витя!

Мальчик продолжал смотреть на него с недоумением, а потом в глазах его что-то дрогнуло, он бросился к Зорину.

— Папа, мой папа! Зорин крепко обнял сына.

— Витя... Мальчик мой... Мальчик мой, сынок... А где же мама? Где Надя? — наконец спросил он.

Всхлипывая, судорожно прижимаясь к отцу, мальчик не мог сказать ни слова. Значительно позже Зорин узнал, что семья его из Львова выехала в деревню, которую вскоре заняли немцы. Надя здесь заболела и умерла. Мать пошла во Львов за хлебом, сказала, что скоро придет, и не вернулась. Витя пошел искать мать, потом бродяжничал, а когда узнал, что наши наступают, решил пробраться к фронту.

Тяжелое горе придавило Зорина. Он крепился, на людях держался бодро, но когда оставался один, не знал, куда деваться. Правда, с ним теперь был сын, это облегчало горе. И все же оно было велико, порой оно было просто невыносимо. В эти горькие дни совершенно поседела голова Зорина.

Глава пятая

Теплая ночь. На аэродроме тихо. Далеко, над Шепетовкой, мелькают вспышки. Это, очевидно, разрывы зенитных снарядов: немецкие самолеты пытаются нащупать железнодорожный узел.

Колосков и Пылаев решили навестить Дружинина. Григорий обрадовался друзьям.

— Садитесь, гостями будете.

— Беллетристику читаешь? — спросил Пылаев, увидев книгу в руках Дружинина.

— Нет. Просматривал бюллетени по обмену боевым опытом. Думаю записать несколько примеров.

— И зачем тебе это сейчас?

— Как зачем? — удивился Григорий. — Завтра я должен вести группу. Со мной летят истребители, штурмовики. А полеты в горах имеют свои особенности. Опыт в этой области изучить не мешает.

— Лучше отдохни, — Василий снял пилотку и бросил ее небрежно на стол. — Я вот два года воюю и сделал вывод: чтобы выиграть бой в воздухе, нужны смелость, умение рисковать. В этом залог победы. Сейчас воевать нужно. А за книгу засядем после войны. Тогда всем придется учиться.

— Если мне не изменяет память, ты, Вася, был раньше другого мнения, — сказал Дружинин.

— Что ж, все меняется. И мы тоже. Разве таким я начинал войну? — он провел рукой по своему изуродованному ожогами лицу.

— И все же ты не прав, Вася. Учиться везде надо, — вмешался Колосков. — Меняются времена, меняется и тактика воздушных боев. Сейчас она уже не та, что в 1941, когда летали без истребителей прикрытия.

— Это еще посмотрим. Ну, я пошел, лучше посплю лишний час.

— Путаный какой-то Василий стал, — вздохнул Дружинин. — С одной стороны в бой рвется. Лично к маршалу авиации обращался, просил разрешения летать вместо Назарова. С другой — какое-то наплевательское отношение ко всему, какая-то вялость. Да еще выпивки эти...

— Летать ему на самолете Назарова разрешили. Предложено только проверить технику пилотирования. По-моему, Василий не подкачает. Ведь он до войны аэроклуб окончил. Да и налет у него большой. Вот если бы не выпивки его... Раз споткнулся человек, и никак выровняться не может. Характера не хватает, видно.

— Я дал ему рекомендацию в партию, — сказал Яков, — он два месяца проносил ее в кармане и вернул обратно. Говорит: рано еще. Я верю, что возьмет он себя в руки, а мы помочь ему должны. В общем-то он парень хороший.

— Конечно, поможем.

Василий, прийдя к себе в комнату, стал рассматривать в небольшое зеркальце свое лицо. Он до сих пор никак не мог смириться с этими шрамами, ожогами, что изуродовали, обезобразили его.

— Проклятье...

Пылаев со всего размаха ударил зеркалом об пол. Скрипнула дверь и вошел моторист Шеганцуков. Василий быстро нагнулся и, пряча глаза, стал собирать осколки.

— Товарищ старший лейтенант, ваш ужин.

Не поднимая головы, Пылаев буркнул:

— Спасибо. Но... мне ничего не надо...

— Товарищ командир, что с вами? — озабоченно спросил моторист.

— Уйди... тошно мне...

— Может, что принести, так я мигом. Прикажите, все достану...

— А самогону достать сможешь?

— Достать-то могу, но... — моторист замялся.

— Ну что?

— Нельзя вам. Пришло приказание допустить вас к полетам. Летчиком будете летать.

— Это правда?!

— Лично слышал от инженера. Завтра самолет принимаю. На фюзеляже напишем: «За Николая Назарова».

Старший лейтенант рывком поднялся на ноги, обнял механика.

— Значит, летать будем, Шеганцуков! За Колю мстить!

Утром командир эскадрильи капитан Дружинин заканчивал розыгрыш предстоящего полета. Еще накануне он приказал штурману эскадрильи сделать на земле макет аэродрома противника со всеми его особенностями и зенитными точками.

Подошел Колосков. Некоторое время он наблюдал, как проводит занятие командир второй эскадрильи. И макет аэродрома и само занятие очень понравились Якову. Взглянув на часы, Яков направился к противоположной стороне аэродрома, где находилась его эскадрилья. Надо будет и у себя провести такое же занятие.

Он шел не спеша по ровному полю аэродрома, частенько посматривая на небо, — погода портилась. Небо покрывалось весенними пушистыми облаками, а чуть ниже с востока наползали на аэродром темно-фиолетовые, густые тучи. О плоскости самолетов ударили первые капли дождя. И вдруг за лесом вспыхнула и повисла над землей разноцветная радуга. Яков обрадовался: дождя не будет — и ускорил шаг.

Большинство летчиков и штурманов эскадрильи Колоскова ушли от самолетов в КП эскадрильи, лишь Пылаев да несколько человек технического состава, расположившись под крылом машины, с азартом резались в домино.

Пылаев предложил играть на сто граммов, которые положены были каждому летчику перед обедом. Всухую, дескать, скучно. Увлеченные игрой, летчики не заметили, как подошел командир полка. Исаев, случайно подняв голову, сразу же вскочил на ноги и в замешательстве крикнул:

— Смирно!

На землю посыпались костяшки. Все растерянно посматривали на командира.

— Вольно! Продолжайте играть, — сказал полковник и, помолчав, добавил: — Только без всякого «интереса», а того, кто придумал играть на водку, — накажу.

Зорин обвел присутствующих внимательным взглядом, словно запоминал играющих, и не спеша зашагал по скошенной траве.

— Н-да, влип. Придется отвечать, — махнул рукой Пылаев. — Да ладно. Придет время — отвечу, а сейчас пошли в столовую. Время обедать.

— Как мы не заметили командира, — с сожалением проговорил Шеганцуков. Он опустился на колени и стал собирать костяшки в пустую банку из-под консервов.

— Да, теперь полковник снимет с Пылаева стружку по всем правилам, — заметил Исаев и торопливо добавил: — Что ж, в такую погоду двести грамм не мешает. — Плутовато взглянул на Шеганцукова и осекся...

На него смотрели косо поставленные злые глаза.

— Какая тебя муха укусила? — насторожился Исаев.

— Нехорошо играем мы. Чужое нехорошо себе брать, — Шеганцуков неодобрительно покачал головой — Мы пить будем, а он отвечать... Нехорошо, начальник...

— Было бы о чем говорить, — небрежно ответил Исаев. — Проиграл, значит, расплачиваться должен. И весь сказ. Пошли в столовую.

Но механика слова Исаева не утешили. Он укоризненно покачал головой. Сам он вырос в большой семье: три сестры младше его, он да старший брат. Мать умерла рано, и отцу пришлось не только работать в поле, но и заниматься домашним хозяйством. Бывало, перед тем, как идти на работу, отец сунет в руки каждому по куску хлеба и колбасы, этим и сыты целый день. Уезжал далеко в поле. Старший брат хитрый был, прячет свою порцию, а сам у детей выманивает. Под вечер тайком уйдет в сарай и съест свою порцию. Однажды, когда младшая сестренка со слезами просила есть, Хазмет пошел в сарай, думал найти что-нибудь в погребе. Тут-то он и увидел старшего брата с хлебом и колбасой в руках. Тот жадно ел, чавкая, давился, спешил. С тех пор Шеганцуков невзлюбил старшего брата. Когда тот уезжал в Нальчик учиться, Хазмет даже не пошел его провожать. И вот сейчас Исаев чем-то напомнил ему брата.

— Долго тебя ждать? — нарушил молчание Исаев.

— Идите, я позже приду, — ответил Шеганцуков и отвернулся.

В столовой было, как всегда, шумно. Официантки торопливо носили на длинных алюминиевых подносах тарелки с борщом, тут же адъютанты наливали по сто граммов водки. Пылаев подошел к адъютанту своей эскадрильи, негромко попросил:

— Мои сто граммов отдай Исаеву, — и, обращаясь к летчикам и штурманам первой эскадрильи, шутливо сказал: — Товарищи, пожертвуйте по десять граммов.

— Опять проиграл, — заметил Колосков и первым отлил водки в пустой стакан. — Когда перестанешь побираться?

— Не сомневайтесь, граждане, верну сполна.

— Вот что, Василий, — сказал уже строго Колосков. — Даю последний раз. Бросай играть.

Пылаев молча взглянул на капитана и отвернулся. Через несколько минут возле Василия уже стоял стакан, наполненный спиртным. Василий внимательно смотрел на водку, усмехаясь:

— С миру по капле, бедному напиться.

Официантка поставила перед ним тарелку с борщом и чуть слышно шепнула:

— Вася, осталась вчерашняя, могу принести.

— Вместо компота, — тихо ответил Пылаев, и, как ни в чем не бывало, продолжал есть.

В столовую вошла очередная смена летного и технического состава. В тесном и маленьком зале стало душно и жарко.

— А я разыскивал своих летчиков, думал, где же Пылаев, — громко сказал Дружинин, входя в столовую. — Что-то сто граммов у тебя большие стали, ишь как посоловели глаза, — заметил он, присаживаясь рядом.

— Угостила первая эскадрилья, — небрежно ответил Василий.

— Иди к самолету, отдохни, полетишь со мной, проверю технику пилотирования. Погода улучшается, к вечеру на задания пойдем.

— Гриша, давай разделим твои сто граммов, чувствую — не добрал...

— У тебя и так уже через край. И когда ты успеваешь, — сердито ответил командир эскадрильи.

— Ослабел, внутри все на ниточках держится. За мать и Кольку Назарова я бы не знаю, что сделал Гитлеру... Разочарован в жизни, да... — он не договорил, махнул рукой и встал из-за стола.

Выйдя из столовой, Василий остановился, прислонившись к стене, закурил. Отсюда, где стоял Василий, хорошо были видны замаскированные самолеты. Полк был рассредоточен по эскадрильям с большим промежутком. Пылаев быстро отыскал свою машину. Скорее бы лететь», — подумал он. Это будет его первый вылет как летчика. Только в полете он забудет свое горе.

Над аэродромом сгущались тучи, пошел редкий, но крупный дождь. Большие капли тяжело ложились на сухую пыльную землю, оставляя маленькие глубокие воронки. По дороге к селу невысокого роста женщина гнала корову, и Пылаев снова вспомнил о матери.

— Что, старший лейтенант, задумались? — послышалось рядом.

Пылаев вздрогнул, быстро повернулся. Возле него стоял командир полка. Василий попытался выпрямиться.

— Идите отдыхать, через три часа вылетаете.

— Да я не устал, — Пылаев опустил голову. И вдруг горячо заговорил: — Товарищ полковник, к какому самолету ни подойду, Назаров так и стоит перед глазами. Отошлите меня на передовую...

— Зря вы так, — голос у Зорина был непривычно мягкий. — Вы хороший боец, замечательный товарищ. Бросьте пить, возьмите себя в руки. Я верю — летать вы сможете.

Пылаев помрачнел, обожженное, багровое лицо побледнело. Не поднимая головы, взволнованно сказал:

— Да, товарищ полковник. Мне без воздуха нельзя. Счет с врагом не сведен.

— Вот именно. Вы поймите, Пылаев, только люди безвольные в водке ищут спасение. А разве у вас воли нет? Вы же себя губите.

Сейчас мне нужен заместитель командира эскадрильи. Вы кандидат на эту должность. Но могу ли я, как командир, рекомендовать вас? Нет, совесть не позволит. И если говорить правду до конца, то с таким поведением и настроением, как у вас, и в полет нельзя пускать. Но я верю...

И вдруг Пылаев поднял голову и залпом выпалил:

— Товарищ полковник, игру я придумал, а вчера ночью это меня пьяного из столовой вывели, официантки скрыли.

Где-то неподалеку глухо длинно рвануло, не то снаряд, не то бомба. Гвардии полковник встревоженно прислушался. «Немцы соседний аэродром бомбят», — подумал он. Ему нужно было идти, и не хотелось прерывать разговор с Пылаевым.

Зорин вспомнил, как утром к нему пришел старший повар и рассказал, что вчера ночью кто-то из летчиков пьяный буянил в столовой, пока товарищи не увели его. Но кто это был, командир полка не знал. И вот Пылаев сам признался. Это очень хорошо. И если он, командир полка, в ответ на это признание запретит Василию летать, он испортит все дело.

— Так вот. Я верю вам... Запомните, нам нужны не только специалисты, но, и это главное, — сильные, убежденные люди. Командующий разрешил вам летать за летчика. Я не против. Отдыхайте и сегодня полетите заместителем командира группы у Дружинина.

Такого решения Василий не ожидал. После того, что он натворил, командир вправе был отстранить его от полетов. Василий приготовился к этому и решил проситься на передовую, хоть в штрафной батальон. Лететь заместителем командира группы... Ответственная задача и не каждому по плечу! Пусть командир полка не беспокоится, он не подведет его. Ни в этом полете, ни в дальнейшем.

— Выше голову, старший лейтенант, — сказал на прощание Зорин. — Берите себя в руки. Пока назначаю вас командиром звена, а потом посмотрим...

— Справлюсь, товарищ командир, — четко повернулся Пылаев и, стараясь держаться прямо, пошел в расположение своего звена.

Полковник смотрел ему вслед. «Надо собрать летчиков и поговорить с ними, надо общими усилиями помочь Пылаеву», — подумал он.

Командир полка отошел от окна и взволнованно заходил по КП. Началась пора напряженных боевых вылетов. Полк участвовал во Львовской операции. Сегодня в воздух поднялась эскадрилья Дружинина. Давно бы ей пора вернуться, а вот нет и нет.

На КП вошел Мирон Исаев. Он бесшумно закрыл за собой дверь, и вытянулся по команде смирно.

— Товарищ полковник, наши части ведут бой на окраине Львова.

— Надо сообщить в эскадрильи. Пусть порадуются, — сказал Зорин.

— Все сделано. Я и комсорг Светлаев провели беседу у техников. Радость была большая, — Исаев замолчал. Он не уходил, видно, хотел сказать командиру еще что-то.

— Получили приказ подготовить экипаж. Полетим ночью к партизанам в немецкий тыл, — сказал Зорин.

— Кто полетит?

— Я хотел послать Дружинина.

— Но он еще не вернулся с боевого задания.

В комнату вошел Колосков. Услышав последние слова Исаева, Яков обратился к полковнику:

— Разрешите лететь мне, я сегодня сделал всего один вылет.

— Хорошо, подумаю.

Выйдя из командного пункта, Исаев направился в большую палатку.

Это была комната отдыха. Сюда привозили обед, иногда начальник клуба батальона демонстрировал здесь кинокартины, правда, случалось это редко. Кто-то из летчиков старательно написал на брезенте: «Гостиница пилотов». Это название прижилось.

Только что сюда вошли пилоты из третьей эскадрильи. Сняв шлем, молодой штурман Снегов бросил его на стол. Он был высокого роста, белые, как лен, волосы свисали на высокий лоб.

— Тяжелый полет. Над Львовом было больше пятисот самолетов, — сказал он устало.

— Чей скрипучий голос слышу? — вставая с постели, проговорил штурман полка Морозов.

Это был спокойный, медлительный, добродушный майор. После того, как на Кубани Морозова контузило в голову, он, когда волновался, сам того не замечая, громко кричал, причем ему казалось, что все отвечают слишком громко. Майор сердито повторял: «Не кричите, не глухой, пока слышу». Он любил шутить, но в работе был строг и требователен, особенно к молодым летчикам и штурманам.

— Да, досталось вам, — продолжал он. — Лететь на самолете, у которого отбит хвост, а сзади почетный караул — пара немецких «фоккеров»... В общем, товарищ лейтенант, вы сегодня получили боевое крещение, теперь можете смело действовать, в раю место обеспечено.

Все засмеялись.

— Покажите мне бортжурнал, тогда я скажу, чем вы занимались в полете, — уже другим голосом проговорил майор.

Снегов неохотно достал из планшета небольшой лист бумаги.

— Так и знал, записали только одно время вылета, и все, а курс, высота, скорость где? Не годится, придется доложить вашему командиру эскадрильи.

— Больше этого не будет. Я ведь первый раз в таком полете, забыл.

— Ладно. Завтра проверю, а пока нанесите на карту новую линию фронта. Забывать не разрешаю. Помните, вы в воздухе, где ваши действия рассчитаны по минутам, и, если что забудете, можете поплатиться жизнью.

— Товарищ майор, — попросил Снегов, — вы не докладывайте командиру, больше не повторится.

Штурман полка вскинул густые брови, закричал:

— Не просите и не кричите так громко, не глухой, слышу. Не доложу на первый раз, — и без всякой связи: — Родом вы откуда?

— Из Крыма, товарищ майор.

— Соседи, я с Кубани. Не подведете, Снегов, соседа?

— Что вы!

Майор подошел к Исаеву.

— Сегодня ночью должен лететь с Дружининым, а его все нет.

— Капитан Колосков хочет лететь, Он у полковника сейчас.

— Вот летчик, за друга готов в огонь, — проговорил кто-то из присутствующих.

— Старых летчиков надо беречь, — вмешался Снегов. — Я бы с удовольствием заменил капитана, но разве мне доверят? А такие, как Дружинин и Колосков, заслужили отдых; ветеранов в полку осталось не так уж много.

В палатку вошел начальник штаба Руденко. Все, встали.

— Получена телеграмма, наши взяли Львов.

— Через двенадцать минут прилетает эскадрилья Дружинина, — он повернулся и хотел уходить, но у дверей остановился: — Не забудьте сегодня поздравить Петра Степановича Пряхина и капитана Дружинина с награждением их орденами Ленина...

На командный пункт вбежал растерянный, без фуражки майор, начальник связи. Увидев полковника Зорина, он отрывисто доложил:

— Группа Дружинина, выполнив задание, легла на обратный курс. Ведущий тяжело ранен. В районе предгорья Карпат его самолет врезался в лес.

Майор замолчал.

— А дальше, дальше что? — закричал Зорин.

— Не могу знать, связь с группой прервана.

* * *

К штабу подъехал большой санитарный автобус. Из машины вышел Пряхин, за ним Лида Кириченко в аккуратно сшитой шинели.

— Вы, товарищ Кириченко, можно сказать, у себя дома, — говорил Пряхин. — Скоро увидите старых друзей. А сейчас зайдемте в штаб.

— Товарищ подполковник, а Коля где похоронен?

— В заводском саду. Видите акации налево... там, — Пряхин пристально взглянул на девушку. — Идите... я подожду.

Лида сделала несколько шагов и остановилась, стараясь справиться с волнением. Припомнилась вся короткая любовь ее и Николая, от первой встречи в поле до последнего торопливого прощания...

Вошла в сад. Медленно опустилась на колени перед холмиком, усыпанным свежими полевыми цветами. Слезы заливали лицо. Бежали минуты, а Лида все шептала: «Коля, Коля. Любовь моя...» — она не могла оторваться от этой могилы, не могла уйти. Наконец пересилила себя, с трудом поднялась на ноги.

Несколько минут стояла неподвижно, словно к чему-то прислушивалась. Невозможно было поверить, что человека, которому она отдала всю свою любовь, уже нет в живых. И опять, точно в бреду, девушка чуть слышно шепчет: «Коля, Коля... Как же мне дальше жить...» — в последний раз взглянула на холмик и, пряча в душе свое горе, свою любовь, вышла из сада.

У штаба Лиду встретил Пряхин. Ни о чем не спросил, поспешно открыл дверь.

— Петр Степанович. Вот кстати, — обрадовался начальник штаба подполковник Руденко. Встав из-за стола, он обнял Пряхина и, заметив девушку, радостно вскрикнул:

— Лида! Какими судьбами? Вот молодец, приехала. Что там в Киеве? Что новенького? Скоро ли войне конец? — забросал он вопросами прибывших.

— Прежде всего поздравляю вас, Александр Васильевич, вы награждены орденом Отечественной войны. Наших многих наградили, — Пряхин достал из планшета пакет и передал его Руденко. — В Киеве жизнь налаживается, — продолжал он. — И конец войне, видимо, близок. Народ повеселел.

Руденко взглянул в соседнюю комнату, где находился строевой отдел, и приказал писарю:

— Два стула для гостей.

— Лидию Ивановну я встретил в штабе фронта, она отвозила тяжелораненых в тыл. Служит недалеко от нас, а вот ни разу не соизволила приехать к нам.

— Что ж, — шутливо проговорил Руденко, — наверное у артиллеристов лучше.

— Вы для меня родные, — серьезно ответила Лида. — Разве я могу вас забыть. Просто время горячее, выбраться не могла. Я привезла письмо и посылку Дружинину. Отец его с делегацией новосибирской был у нас в части. А где Григорий, Яша, Вася Пылаев?

— Пылаев в воздухе, — ответил Руденко.

— Жаль, мне через двадцать минут надо отправляться, — вздохнула Лида.

— Ну вот, в кои веки собралась и сейчас же уезжать. Как же так? Вы отдыхайте, Лида, а я быстренько на аэродром съезжу. Наши вот-вот вернутся, привезу их.

На аэродроме Пряхин увидел Зорина, следившего за посадкой бомбардировщиков.

Вернулись все самолеты. Только Дружинина не было. Зорин поспешил к севшим экипажам.

— Товарищ полковник, Лида Кириченко привезла Дружинину посылку и письмо от отца.

— Дружинин не вернулся на базу. Был тяжело ранен. Врезался в лес.

— Где?

— На территории противника. Подробностей не знаю.

Летчики с прилетевших бомбардировщиков были построены возле стоянки, где обычно находился самолет командира эскадрильи. Здесь капитан Дружинин объявлял своим летчикам и штурманам благодарность за отлично выполненное задание, разбирал ошибки, допущенные во время полета. Отсюда летчики эскадрильи Дружинина расходились по своим самолетам, чтобы опять подняться ввысь. Командир звена, старший лейтенант Пылаев выровнял строй. Подав команду, подошел к Зорину.

— Товарищ полковник, задание выполнено. Прямым попаданием на аэродроме уничтожено до шести самолетов противника. Все сфотографировано. Во время разворота от цели самолет ведущего стал беспорядочно падать, потом вышел в горизонтальный полет. Радист передал: «Капитан тяжело ранен. Принимайте команду». Я принял. Истребителям отдал приказание парой сопровождать подбитый экипаж. Через несколько минут истребители нас догнали. Ведущий передал мне: бомбардировщик пошел на снижение и на небольшой высоте, возле гор, врезался в лес.

* * *

Прошло двадцать минут, а Пряхин все не возвращался. Лида в волнении ходила по комнате. «Неужели придется ехать, не дождавшись Дружинина, не увидев Василия и Яшу Колоскова»? — беспокойно думала она. Как хотелось встретиться со старыми друзьями, поговорить с ними.

В соседней комнате задребезжал звонок телефона, через несколько минут оттуда вышел подполковник Руденко, он поспешно направился к выходу.

— Куда вы, Александр Васильевич? — крикнула вдогонку Лида.

— Скоро вернусь, подождите, — взволнованно сказал начальник штаба.

— Ради бога, говорите, что случилось? — Лида схватила его за руку.

— Сам не знаю, Лидочка! — и он быстро сошел с крыльца.

Лида нерешительно пошла к автобусу. Надо было ехать. Уже в машине Лида достала из сумки потертый конверт, перечитала короткое письмо Василия Пылаева.

«...Часто вспоминают тебя, твою заботу. За все большое спасибо от меня и стрелка-радиста. Твоей дружбой, Лида, я очень дорожу. Пиши мне. До свиданья. В. Пылаев».

— Нужно же было так неудачно приехать.

Как ни тихо были сказаны эти слова, шофер услышал их и решил успокоить девушку:

— Вы не переживайте, может, они живы.

Лида невольно вскрикнула и схватила шофера за плечи.

— Подробностей не знаю. Слышал от ребят, что сбили один самолет, а чей — не сказали.

Глава шестая

Окруженный нашими истребителями, самолет Дружинина опускался все ниже. Григорий потерял много крови, сознание его слабело. «Только бы удержать управление, успеть посадить самолет, — напряженно работала мысль. — Спасти экипаж во что бы то ни стало». На мгновение он посмотрел в боковое окошко кабины. Внизу — Карпатские горы, покрытые лесом. Сесть трудно, но дальше лететь он не в силах. Теряя сознание, Григорий выключил зажигание, и в ту же минуту самолет врезался в лес.

Немного погодя из задней кабины вылез штурман Кочубей, за ним показался стрелок Репин. Настороженно озираясь, прислушались. В лесу было тихо. Слышно было только, как из разбитых баков, хлюпая, вытекает бензин. Ребята подошли к кабине и вытащили раненого командира. Дружинин, не открывая глаз, тихо стонал.

— Петя! — обратился к стрелку штурман Кочубей. — Километрах в двух отсюда хутор, я заметил его с воздуха. Иди за помощью.

Репин положил в карман гранаты, перезарядил пистолет и побежал в направлении, указанном штурманом. Кочубей склонился над командиром и стал перевязывать ему раны.

Репин вернулся очень скоро. За ним плелся маленький старичок.

— Проводника привел, — переводя дыхание, заговорил сержант, — он сторож часовни. Охраняет чудотворный источник. Больше там никого нет, а вот за горой, в четырех километрах отсюда, хутор, там есть врач.

— Папаша, поможешь? — спросил штурман. Старик закивал головой.

Из летних комбинезонов летчики сделали походные носилки, бережно уложили раненого и вслед за стариком двинулись в путь.

— Мой командир, — говорил старику Репин, — вам помогать летал. Там сбили. — Он указал рукой на долину.

— Дюже жалко, — обернулся старик к сержанту. Помолчал и вдруг оживленно добавил. — Бывал и я в ваших краях. В императорском полку служил, в Москве жил. Нас оторвали от России, но мы ее не забывали. Она одна нам родная…

Обойдя нависшую скалу, они спустились в глубокое ущелье. Откуда-то донесся шум.

— Что это? — настороженно спросил Кочубей старика.

— Вода.

Вскоре показался водопад. С большой высоты вода низвергалась на остро торчавшие внизу камни, пенилась, клокотала. Немного отдохнув, пошли дальше. В гуще леса, возле развалившейся охотничьей избушки, старик остановился.

— Дальше нельзя, мадьяры. Ждите, приведу врача, — сказал он и скрылся в густом кустарнике.

— Вдруг предаст? — неуверенно произнес Репин.

— Живыми не сдадимся. А если придется умереть, то умрем умеючи. У тебя сколько патронов?

— Шестнадцать и три гранаты.

— Хорошо, приготовимся на всякий случай к обороне и будем ждать.

Они внесли Григория в избушку и стали у входа. Дружинин открыл глаза, губы чуть-чуть пошевелились.

— Наверное, пить хочет, — сказал Репин и побежал к ручью, протекавшему где-то недалеко отсюда.

Петр Репин очень любил своего командира. Год тому назад, он работал оружейником. Когда он узнал, что немцы задавили танком его деда, он пришел к командиру эскадрильи и попросился на передовую. Дружинин зачислил оружейника в свой экипаж стрелком.

Набрав полную флягу родниковой воды, Репин повернул обратно. Вдруг справа затрещали сучья. Репин схватился за гранату. Показался старик, а с ним невысокий человек с маленьким чемоданчиком в руках. «Врач», — догадался Репин.

В избушке врач зажег несколько свечей, и стало сразу светло. После осмотра раненого он что-то сказал старику.

— Раненому необходима срочная операция, — перевел старик. — Недалеко отсюда стоит подвода. Надо перенести туда вашего командира.

— Жить будет? — спросил штурман.

— Пока трудно сказать. Вы оба оставайтесь здесь, — продолжал старик. — В село вам нельзя, там полно мадьяр. Ночью пришлю проводника или сам приду. О раненом не беспокойтесь. Придут ваши, сдадим в лазарет. А пока вот вам ужин, — он достал из большого кармана сверток.

Кочубей и Репин подошли к раненому, молча поцеловали его. Старик и врач перекрестились.

Ночью пришел старик и повел летчиков на восток. Перед рассветом он вывел их на грунтовую дорогу. Внизу лежали предгорья, сплошь поросшие лесом.

— Пройдете Яблоницкий перевал и речкой дойдете до Коломы, там ваши, — указал рукой старик. — Через два дня будете дома. Ну, в добрый путь, сынки.

— До свиданья, дедушка. Хороший ты человек! — ответил Репин.

К своим они все-таки не пошли. Они решили сначала убедиться в том, что с командиром все в порядке, что ему не грозит опасность. Ползком пробираясь по обочине дороги, друзья достигли окраины хутора и залегли в винограднике. Они видели, как старик не спеша подошел к воротам двора, где жил врач, посмотрел по сторонам, потом открыл калитку и скрылся в саду.

По единственной улице хутора шла группа пьяных мадьяр. Стараясь перекричать друг друга, они горланили песню. Следом проехало несколько автомашин, потом все стихло.

Штурман и стрелок решили подождать еще немного. Недалеко от них бежала узкая, но быстрая горная река. Вода, ударялась о большие камни, лежавшие в реке, далеко разбрасывала брызги.

— Какая сила пропадает, — тихо заговорил Кочубей. — Кончится война, здесь электростанцию построят.

— А я так думаю, неплохо здесь построить и лесопильный завод, — кругом лес, да и электричество будет свое.

— Меня бы назначили электромонтером, светом залил бы всю местность. Я ведь до армии был электромонтером на шахте. Люблю эту специальность, — проговорил Кочубей.

Он вытащил из кармана пистолет, пересчитал патроны, приказал Репину:

— Лежи здесь, в случае чего — дай знать.

Он поспешно перелез через низкий забор и уверенно пошел к дому. Не прошло и десяти минут, как Кочубей вышел вместе со стариком и подозвал Репина:

— Пошли в комнату. Командир бредит, тяжело ему.

Завтра один из нас уйдет к своим, а другой останется с командиром.

Назавтра Кочубей недалеко от хутора встретил передовые танковые части, вместе с ними вернулся за командиром эскадрильи и сержантом. У Дружинина уже началось заражение крови. Врачи решили отнять раненому левую ногу. Ампутация прошла благополучно. Дружинина отправили в госпиталь.