Часть вторая
Глава первая
С пронзительным воем падал наш горящий бомбардировщик. Падал прямо в Дон. Со страшной скоростью близилась зеленая лента реки и горбатые, припорошенные снегом береговые холмы.
Метрах в пяти от воды летчику удалось вырвать самолет из крутого падения. Бомбардировщик дернулся вверх, потом ткнулся в крутой берег и, резко заскрежетав фюзеляжем по склону холма, замер. Из кабины самолета выпрыгнули Дружинин и Пылаев и побежали к реке. Через несколько минут за их спинами раздался взрыв.
— Жалко машину... — вздохнул Дружинин.
Друзья огляделись. На восточном берегу Дона тянулся полосой лес, а чуть левее, извиваясь змеей, уходил вдаль Хопер. Там строили переправу. Ветер доносил голоса людей, ржание лошадей, рокот подъезжающих к переправе танков.
— Ну что, Гриша, пошли, — проговорил Пылаев.
— Давай отдохнем малость, руку мне перевяжешь, а то смотри, крови уже полный рукав.
— Тьфу ты, как же это я... Давай, давай...
— Помнишь, как немцы переправились через Дон и рвались к Волге? — задумчиво сказал Дружинин. — Тяжелое было время...
Он вспомнил, что где-то здесь на правом берегу Дона Колосков похоронил своего штурмана. И, повинуясь какому-то душевному движению, тихо сказал:
— Вот мы и вернулись, Борис.
— Ты о чем? — удивился Пылаев.
— Вспомнил Банникова. В этих краях его убили... На руках Якова умер. А Якова тяжелораненого разведчики подобрали и привезли в госпиталь, — после паузы он продолжал: — Якова я перед самым вылетом видел. Он собирался к командиру дивизии. Родные у него в этих краях. Думал разрешение взять, слетать к старикам.
— А разрешат?
— Разрешат. Летчиков хватает.
В небе послышался ровный гул. Большой отряд наших самолетов шел на запад. Могучие машины летели строгими рядами, как-то спокойно, неторопливо, уверенно.
Дружинин проводил их взглядом, и опять его мысли вернулись к погибшему другу.
«Эх, Борис, Борис! Дожить бы тебе до этих дней... Невыносимо думать, что унес ты с собой в могилу горечь тех дней нашего отступления, наших поражений. Конечно, в победу ты верил, как и все мы. Но одно дело верить в нее, и совсем другое увидеть ее своими глазами, увидеть много наших самолетов в нашем небе...
Некоторое время спустя летчики двинулись к переправе. На полпути их нагнала легковая машина. Из кабины выпрыгнул высокий военный.
— Молодцы, ребята, — сказал он. — Приношу благодарность от всей дивизии,-и, пожимая летчикам руки, продолжал: — Я полковник Донской, командир дивизии. Видел, как вы с врагом расправились. Здорово нас выручили. Попали мы в переплет. На середине реки застряли, ни назад, ни вперед, а он знай садит... В гости надо бы вас всех пригласить — попотчевать, да сами знаете, некогда. Скажите, кого благодарить? — спросил полковник, вынимая блокнот.
— Партию большевиков.
— Крепко сказано, а вспоминать о ком же?
Пылаев улыбнулся.
— Вспоминайте летчиков-гвардейцев. Полковник обнял летчиков, потом вскочил в машину и, взмахнув рукой, уехал.
Летчики долго смотрели ему вслед, а потом Пылаев тронул Григория за плечо:
— Пойдемте, товарищ капитан, — сказал он. — У нас сегодня заседание комсомольского бюро. Шеганцукова в кандидаты партии рекомендуем.
С высоты ста метров Яков внимательно смотрел вниз. Сейчас должно было быть Крамово, местечко, освобожденное нашими войсками сегодня ночью. В Крамове жили родные Якова. Сегодня утром он попросил Зорина позволить ему навестить родных. Он был уверен, вернее, уверял себя, что они живы, что ничего недоброго не случилось с ними. Подполковник разрешил, но только вечером, когда полк перелетит на новый аэродром.
Яков летел с инженером наместо новой стоянки самолетов, смотрел вниз, узнавал родные места... Внизу белели меловые горы, широкие поля, заросшие бурьяном... А вот и Крамово. Здесь его родина. Первые радости, первая любовь... Где-то сейчас та, которую он впервые поцеловал вон в той рощице за мостиком?
Яков сделал круг над местечком... Крамово было разрушено. И в который раз за время войны в сердце Якова вместе с болью, вместе с жестокой тревогой вспыхнула ненависть к врагу. К тем, кто превратил цветущую степь в бесплодную, к тем, кто шахты, лежавшие там внизу, сравнял с землей, к тем, кто украл у миллионов не только радость, но и жизнь...
В полдень бомбардировщики прилетели на новое место базировки, и экипажи, получив задание, с хода улетели преследовать вражеские наземные войска. Колосков отправился в Крамово.
Вот она, когда-то широкая, нарядная, оживленная улица Ленина, центральная в поселке. Вместо домов — груды битого кирпича. Не доходя угла Советской, возле большого уцелевшего здания Яков остановился. За этим углом должен быть дом, где он родился. Что там его ждет? С замирающим сердцем Колосков шагнул за угол. Дом его был разрушен. Среди развалин бродил какой-то старик. Срывающимся голосом Яков спросил его:
— Дедушка, а где же хозяева?
Старик обернулся, и Яков узнал своего отца. Тот смотрел на него неподвижным взглядом куда-то в пустоту.
Какое-то мгновение они молча стояли друг против друга. И Яков понял: отец слепой.
— Батя, батя, — захлебнулся Яков, обнимая отца.
— Яша, Яшенька... Жив, жив.
Не разжимая объятий, они сели на порог разрушенного дома.
— Мама жива? А брат? — спросил Яков.
Отец помолчал. Потом с трудом заговорил:
— Страшные дни, сынок, пережили... Мама померла от тифа. Костюшку немцы схватили, связали, бросили в вагон, отправили неизвестно куда. Не захотел он покориться немцам, выпрыгнул на ходу. Часовой вдогонку бросил гранату. Утром добрые люди подобрали Костю... мертвого.
Прислонившись к отцовскому плечу, Яков беззвучно рыдал.
— Фашисты пришли в наш поселок утром... Начались обыски, грабеж, убийства... За то, что я отказался идти работать, меня били головой о стену... От этого я, наверное, и ослеп...
Отец и сын долго молчали, переживали свое горе.
— Танюша, как только узнала, что я ослеп, с матерью переехала к нам, — снова заговорил старик. — Не знаю, что бы я делал без этих людей.
— А где сейчас Таня?
— Работает в Совете.
В небе четким строем шла эскадрилья наших самолетов. Полк возвращался с выполнения боевого задания.
— Наши... Много их? — тихо спросил старик. — Много, очень много, отец, — ответил Яков.
— Это хорошо. Уж мы ждали, ждали. Вот и дождались. Теперь жить станем. Шахты восстановим, работать будем... Больше уголька дадим, и жизнь посветлеет...
Дружинин переходил разбитую городскую площадь, когда звонкий девичий голос окликнул его:
— Дружинин! Гриша!
Капитан остановился.
— Таня Банникова! Какими судьбами?
Они крепко обнялись.
— Я сейчас с работы спешу на аэродром, куда Яша с отцом пошли. А Борис с вами? — беспорядочно говорила девушка... — Что же ты молчишь? — Таня вгляделась в лицо капитана и упавшим голосом коротко спросила: — Когда?
— В 1942 году. Около Дона. Яков похоронил его.
Они долго молчали. Дружинин не умел утешать. Да и чем он мог утешить девушку?
— Мертвых не вернешь, Таня. Как ни больно, это так. Но они с нами остаются... Ни ты, ни я, ни Яша, ни другие Бориса не забудут... А ты как жила здесь?
— Разве мы жили? — горестно усмехнулась Таня. — Маму немцы дважды вызывали в гестапо, она отказалась сообщить, где похоронен Чугунов...
— Чугунов? Наш комиссар! — перебил Григорий.
— Да. Он был сбит над лесом за Холодной горой. Туда мама с тетей ходили за дровами. Они нашли Чугунова и принесли его домой. А у нас в это время жил Константинов. Помните, вы с ним приходили к нам, еще когда в училище были?
— Константинов! Как он к вам попал? — воскликнул Дружинин.
— Это уже иная история. Так вот, этот Константинов вскоре после похорон комиссара исчез. Маму вызвали в гестапо, спрашивали о Чугунове и Константинове. Били ее очень, потом отпустили. Мы сразу же уехали из Харькова в Крамово, ближе к Яшиным родным. У них ведь тоже большое горе. Вот так, Гриша... Все сразу не расскажешь. А сейчас ты прости, Гриша, я спешу на аэродром, к Яше.
— Пойдем вместе, мне тоже туда.
Не доходя аэродрома, Таня увидела впереди двух мужчин. Они шли очень медленно. Один из них, высокий, стройный, в летной форме, бережно поддерживал другого, который едва передвигал ноги.
— Яша! — вскрикнула она. Летчик обернулся, рванулся к ней.
— Таня, Таня, моя Таня! — твердил он, обнимая ее.
— Любимый! — Таня прильнула к летчику и, словно стыдясь своего счастья, проговорила: — А Бориса-то нет, Яша.
— Да, дорогая, нет. Я так ему и не успел сказать ни про Валюшку... Ни про Зою...
— А что? Неужели Зоя и Валюша тоже!.. — ахнула Таня. — А мама не знает ничего. Сразу такое горе... Как же быть, Яша?.. Может быть, вместе к маме пойдем?
— Не могу я, Таня, к вечеру сниматься должны... А может, и раньше, — добавил летчик, увидев бегущего от аэродрома Шеганцукова.
— Товарищ командир! — закричал моторист еще издали. — Получен приказ немедленно вылетать.
— Хорошо. Идите на аэродром, готовьтесь, я сейчас.
Таня грустно улыбнулась:
— Опять разлука!
Яков нежно взял девушку за руки.
— За отца спасибо. Береги его. И маму тоже. Придется тебе самой со всем справляться. Скоро увидимся, верь мне.
Яков вырвал листок из блокнота и, быстро набросав адрес полевой почты, подал девушке.
Тягостно тянулись минуты прощания. Со стороны взлетного поля донесся одновременный рокот нескольких десятков моторов. Колосков, поцеловав отца и Таню, побежал к аэродрому.
Через несколько минут на запад поплыли самолеты. Таня и Колосков-отец запрокинули головы к небу, но оба ничего не видели: старик был слеп, а у Тани глаза застилали слезы.
Глава вторая
Член Военного Совета фронта генерал Серов только что вручил авиационному гвардейскому полку боевой орден Красного Знамени за бои над Доном. С ответным словом выступил Зорин. Он сказал коротко:
— Мы, товарищи, прошли большой боевой путь. Каждый из нас побывал во многих тяжелых боях. Вспомните, как немецкое командование сообщало в листовках о гибели нашего полка. Но гвардейская слава нашей части жила, живет и будет жить. А наши летчики били, бьют и будут бить врагов, — и, обращаясь к члену Военного Совета: — Прошу передать командованию, что высокую награду мы будем носить с честью, гвардейского знамени никогда не опозорим.
После митинга летчики и штурманы разошлись по землянкам на отдых: сегодня туман, погода нелетная. Назаров, Пылаев, Колосков начали собираться в дорогу. Завтра они выезжают в глубокий тыл за новыми самолетами...
Друзья остановились в тыловом городке, на окраине которого был расположен аэродром. Как-то в предвечерний час к аэродрому шли Назаров и Пылаев.
— Колосков говорил, что вечером пойдем к Чугуновой, — Пылаев вытер вспотевшее лицо. — Она здесь живет. Может, о Лиде что знает. А ты на телеграф заходил?
Назаров мрачно ответил:
— Заходил. Запрос послал в станицу. Пусть ответят, что натворила моя... — Назаров осекся, — гражданка Кириченко. Понимаешь, не могу поверить, чтобы Лида на подлость пошла...
— Сам слыхал, что капитан рассказывал. И все же надо проверить.
Когда друзья вышли на асфальтированную дорожку, кто-то окликнул:
— Пылаев! Пылаев!
Пылаев посмотрел по сторонам. За железным решетчатым забором стоял высокий мужчина в сером халате. Он призывно махал рукой:
— Василий, не узнаешь?
Пылаев, пожав плечами, пошел к забору. И только подойдя ближе, радостно улыбнулся:
— Дядя Ваня, какими судьбами? Вот так встреча...
Так неожиданно Василий встретился с братом своей матери. Он знал, что дядя был уволен из армии по состоянию здоровья, что оставался в Симферополе.
— Ты как очутился здесь?
— Да это история долгая, — проговорил Иван. — Как заняли Симферополь, я ушел к твоим, в село.
— Как там мать? — нетерпеливо спросил Василий.
Дядя Ваня медлил с ответом, и Василий приготовился услышать самое худшее, самое тягостное.
— Говорите, дядя Иван. Не томите, лучше сразу.
— Когда в село пришли каратели, то ихний офицер приметил Галю. Сестра твоя красавицей стала. Офицер силой взял ее, обесчестил...
— Дальше что? — шепотом спросил Пылаев.
— Галя с позору удавилась, а твоя мать подстерегла того офицера, бросилась на него и чуть не задушила. Убил ее...
Василий вздрогнул.
— Ночью мы с ребятами подожгли дом, где остановились каратели, забросали его гранатами, — продолжал Иван. — В селе оставаться я больше не мог и стал пробиваться к своим. Немного воевал под Харьковом и вот попал в этот госпиталь.
Василий пытался что-то сказать и не мог. Лицо его болезненно искривилось. Машинально перебирая руками прутья железной решетки, он поплелся вдоль забора.
— Постой, куда же ты? — окликнул его дядя. Тот, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Одному мне сейчас... легче будет... Завтра зайду.
Горе обрушилось на Василия неожиданно и придавило его. Мама! Мама! Он вспоминал ее строгость и нежность, все ее заботы, ласковое, мудрое внимание, которым она всегда окружала его. И вот нет больше мамы. И Гали нет, нет его зайчика, верной подруги детства.
С аэродрома доносился рокот моторов, голоса летчиков. Но Василий не слышал ничего и шел дальше. Казалось, он был один во всем мире. Он и горе его. Ему хотелось забыться хоть на минутку, хотелось, чтобы утихла эта раздирающая сердце боль. Напиться разве?
Василий огляделся. Оказывается, он забрел в город. Улица знакомая ему. Вон за теми зелеными воротами живет старик, про которого говорят, что он торгует спиртом.
Пылаев подошел к зеленым воротам, постучал.
— Полегче, собак нет, — донесся со двора хрипловатый старческий голос.
Пылаев вошел во двор и направился к открытой веранде. Из-за стола поднялся небольшого роста старик. Жирное лицо его с маленькими, как у хорька, глазами, добродушно улыбалось.
— Чем могу быть полезен, товарищ фронтовик? — спросил он, осторожно спускаясь по ступенькам веранды.
— Спирту мне надо. Сколько стоит — заплачу.
— За деньги не продаю. Вы мне вещичку, — я вам спиртик. Скажем, вот этот реглан я бы взял.
Старик потянулся к реглану и короткими толстыми пальцами стал торопливо мять кожу.
— Не могу, вещь не моя...
— Что ж, дело ваше, — и старик пошел к воротам.
— Постойте, — Василий посмотрел на свои ручные часы, быстро снял их. — Возьмите.
— Простые... — с сожалением заметил старик, поднося поближе к уху, добавил: — но механизм неплохой... Бутылочку можно. Подождите, сейчас принесу.
— Закуска есть? Дайте что-нибудь.
— Здесь хотите пить? — недовольно спросил старик.
— Да, здесь, и побыстрее...
Василий поднялся на веранду и сел за стол. Когда вернулся старик с бутылкой спирта, поднял на него измученные глаза.
— Горе у меня. Мать убили, сестренка погибла...
— Война, всякое бывает, — промолвил старик, ставя на стол раскупоренную бутылку со спиртом.
— Пейте, молодой человек, сразу горе забудете...
Василий торопливо наполнил граненый стакан и поднес к губам.
— Осторожно, обожжетесь. Налейте водицы, — предупредил старик и заботливо пододвинул к штурману графин с водой.
Василий одним глотком выпил спирт. Посидел несколько минут недвижимо, потом отодвинул стакан.
— Не берет. Дрянь, а не спирт, — проговорил он. — Покрепче дайте.
— Что вы, молодой человек... Обижаете... Торгую честно, — забормотал старик. Он суетливо налил на блестящий поднос несколько капель спирту, поднес спичку. Голубой язычок пламени взметнулся вверх. — Как слеза, без примеси.
Василий налил еще с полстакана, выпил. Потом повел вокруг тяжелым взглядом. Аккуратный двор. В углу — сарай с огромным замком. В окно, выходившее на террасу, была видна комната — там горел свет. Блестели массивные стекляшки люстры, посуда в зеркальном буфете, полировка пианино. Пылаев перевел взгляд на старика, некоторое время рассматривал его в упор. Тот беспокойно зашевелился, потянулся было налить летчику еще, но Пылаев резко прикрыл стакан ладонью.
Его вдруг пронзила ненависть к этому старику-паразиту, извлекавшему пользу из людского горя. Подумать только — этакая нечисть живет, а его матери, его сестры, сотен других настоящих людей нет. К ненависти примешивалось глухое чувство недовольства собой. Он сознавал, что делает не то, что нужно, что не след бы ему сидеть здесь, за столом у этого мерзкого спекулянта, пить его спирт.
А старик пристально следил за лицом летчика, и, видимо, беспокойство и страх все больше овладевали им. Когда Пылаев выпил еще с полстакана спирта, старик сунул ему недопитую бутылку в руки и заговорил:
— Идите, товарищ фронтовик. Пора вам. Потом допьете. И друзей угостите.
— Ах ты, паскуда, — сдавленно проговорил Пылаев, — Забрался в щель, как таракан, отсиживаешься... Люди гибнут, а ты...
Схватив бутылку, он швырнул ее в отшатнувшегося старика. Тот, заслонив рукой лицо, закричал:
— Спасите, убивают!
Нетвердой походкой Пылаев направился к воротам, рванул калитку и вышел на улицу.
До позднего вечера Назаров ждал Пылаева, теряясь в догадках, где мог так долго задержаться его друг. Часов в девять к нему зашел Колосков с летной картой.
— Сейчас проложил маршрут завтрашнего полета, — сказал он. — А потом пойдем в город, надо же семью Чугунова навестить. Остальных в театр отпустим. А Пылаев где?
— Да где-то здесь должен быть, — неопределенно ответил Николай.
Спустя час летчики вышли за ворота авиагородка. На мосту они увидели Пылаева. Облокотившись на перила, штурман задумчиво смотрел вниз. Назаров подошел к нему, хлопнул по плечу.
— Где ты пропадал? Я уж хотел было идти на поиски.
И тут друзья заметили, что штурман пьян.
— Да ты что, рехнулся, что ли? Нашел время пить! — возмутился Назаров.
— Виноват, — пробормотал Пылаев. — Так сказать, отбомбился не по цели, ударил по своим, вас подвел, Комендантский патруль задержал, отобрали пистолет. Сказали, пусть командир группы сам придет, а меня вот отпустили. Подвел я вас, товарищ командируй все из-за проклятого святоши.
— Себя ты, Василий, подвел, а мне, как летчику, в глаза плюнул, — сердито бросил Назаров.
— Да, плохо получилось. Фронтовик прилетел в тыл за самолетами, напился, попал в комендатуру, остался без оружия. Что же будем говорить в полку, как оправдываться? — спросил Яков.
— Ну, чего молчишь, тебя спрашивают? — требовательно проговорил Николай.
— Обо мне не беспокойтесь, я что... пустое дело. Был Пылаев и нет Пылаева. Жизнь дала трещину, не житок я на этом свете, отпылал!
— Да ты постой, постой, что ты мелешь, — сразу изменил тон Назаров. — Толком говори, что с тобой произошло? Встречу обмывали или погибших друзей вспоминали?
Василий прикрыл ладонью глаза, с трудом ответил:
— Маму мою немецкий офицер застрелил, а над сестренкой надсмеялся, руки на себя наложила... Шестнадцать лет было. Дядя сообщил, сам все видел...
Наступило тяжелое молчание.
— Жить мне не хочется. Утопиться или застрелиться впору.
— Думал, в моем звене все ребята-орлы, а выходит, ошибся, — возмутился Колосков. — Да как у тебя язык повернулся! Сейчас почти у каждого горе. Если все начнут стреляться, кто же воевать будет? Эх, Василий, Василий, не на тех оборотах едешь. Нас здесь трое. У Николая родители на оккупированной, живы или нет — не знает. Да и с Лидой ерунда получилась. У меня, сам знаешь, что в семье произошло. Ведь нисколько нам не легче.
Пылаев безразлично махнул рукой, отвернулся от друзей.
— Что ж, — медленно проговорил Назаров. — Вот возьми пистолет, стреляйся. Ну, что стоишь?
Пылаев медленно повернулся, удивленно посмотрел на летчика, на пистолет, который тот ему протягивал, и криво улыбнулся.
Ночь была тихая, звездная. То и дело со стороны аэродрома доносился глухой рокот, и сейчас же в небо взлетала еще одна звезда — то поднимались самолеты. И как-то вдруг Василий увидел и эту ночь, и эти звезды, услышал голос моторов, почувствовал рядом друзей. Василию стало стыдно за себя, за малодушие, за слабость свою. Он посмотрел на Колоскова, Назарова.
— Неправ я, друзья, знаю. Но такое горе, и так сразу. До сих пор вот здесь огнем жжет, — приложил Пылаев руку к груди.
Колосков сжал его плечо.
— Успокойся... Иди в общежитие, приведи себя в порядок, и вместе пойдем к Чугуновым. Мы будем ждать тебя здесь, на мосту.
Через час летчики подошли к небольшому домику на окраине города. Летчики вошли в уютно обставленную комнатку, слабо освещенную тусклым светом электрической лампочки. Их встретили две девушки. Одна из них, блондинка с большими голубыми глазами, внимательно посмотрела на гостей и улыбнулась краешком губ:
— Пожалуйста, садитесь. Чугунова сейчас придет с работы, — она подошла ближе, протянула руку. — Меня зовут Людмила. А это моя подруга, Шура.
Только летчики успели сесть, как дверь распахнулась и в комнату вошла темноволосая, крупная девушка и какой-то военный.
— Я вижу, гостей много, — непринужденно заговорила вошедшая. — Будем знакомы — Вера Чугунова.
Яков назвал себя, потом взглянул на военного и отпрянул: перед ним стоял Константинов... Первое мгновенье они молча смотрели друг на друга. Потом Константинов неестественно рассмеялся:
— Девушки, я ведь забыл принести обещанный подарок. Сейчас схожу в общежитие и быстро вернусь.
Он круто повернулся и вышел.
— Постой, куда ты? — крикнул Колосков. Рванув с вешалки реглан, он бросился вдогонку. В дверях обернулся к товарищам: — Вот чудак! Убежал. Наш бывший летчик!
Константинов быстро шел по улице. Услышав позади себя шаги, он остановился.
— Оставь меня. Стыдно мне... — сказал он подошедшему Якову.
— Таня Банникова кое-что о тебе рассказывала.
— Ты, ты не презираешь меня, Яша? Я воевал честно. Руку вот мне, видишь, оторвало. Потом попал в окружение. Пробрался в Харьков. Сколотил группу таких же, как я, инвалидов. Как могли, немцам вредили... Сейчас работаю контролером в мастерских, ремонтируем танки. Помогаю семье Чугунова. Слово дал комиссару, что разыщу их.
В это время со двора домика донесся громкий голос Пылаева:
— Куда вы запропастились, идите, пришла Чугунова.
Яков сказал:
— Я рад, что ты изменился. Пойдем. Нас ждут.
— Я всю жизнь буду благодарен комиссару, — тихо говорил Константинов. — Он помог мне вылезти из болота. Никогда не забуду его слов: «В бою самое главное не потерять доверие товарищей».
Когда вошли в комнату, навстречу им с дивана поднялась женщина. Некоторое время молча она напряженно вглядывалась в Колоскова, потом, узнав его, проговорила:
— Вот вы какой стали, Яша. Не узнать сразу.
— Здравствуйте, Нина Павловна.
— Про мужа расскажите, — тихо попросила Чугунова.
Колосков стал рассказывать о комиссаре.
— Он и сейчас, Нина Павловна, для нас всех живой. Многим помог комиссар в тяжелую минуту... Учил нас любви к Родине, верности товарищу... В том, последнем своем бою он ведущим был, снаряд попал в его самолет. Над Харьковом сбили. Ну, а остальное вам рассказал Константинов.
Нина Павловна тихо плакала. Чтобы отвлечь ее, Яков спросил:
— Расскажите нам, как вы живете, может, в чем вам помочь. Считайте, что мы ваши родные, ваша семья. Это от командира полка подарки вам. А это — Колосков достал из планшета большой пакет, — деньги, собранные личным составом для ваших детей. Пусть они будут такими же, как отец, не забывают его.
— Зачем деньги, мы и так обеспечены. Я работаю мастером на заводе. Первое время, не скрою, трудно приходилось, а сейчас полегчало. За подарки-спасибо. А детей воспитаю такими же смелыми и честными, каким был Дмитрий... Сейчас они у деда, на Урале. — Нина Павловна встала и посмотрела на часы. — Вы простите, я тороплюсь. Наш цех сегодня ночью работает. Можете у нас заночевать, место для всех найдется. В тесноте, да не в обиде. Вера, угости их чайком.
— Нина Павловна, не беспокойтесь. Нам надо спешить, завтра на рассвете вылетаем, — Колосков поднялся.
— Так скоро... Что ж, желаю вам большого счастья, а главное... Мы все хотим, чтобы вы скорее возвращались с войны.
Колосков взволнованно ответил:
— Спасибо... постараемся...
— Берегите себя, а мы вас уж будем так ждать, так ждать...
Глава третья
Полк был переброшен на Курское направление. На аэродроме «Большая вишня» летчики разместились в бывших немецких землянках. Здесь в 1942 году находилась немецкая авиационная часть.
В одной из таких землянок отдыхали летчики и штурманы первой эскадрильи. Командир эскадрильи Яков Колосков в парадном костюме, при всех орденах и медалях, сидит за столиком. Возле дверей стоит моторист Шеганцуков.
— Товарищ командир, ну как же? — нерешительно спрашивает моторист.
— Я же сказал, нельзя... Понимаете? — в голосе Колоскова прозвучала явная досада. — Ты здесь нужен.
— Отец прислал письмо, — торопливо заговорил Шеганцуков. — Спрашивает: скажи, Хазмет сколько немцев ты убил? А что я отвечу? Ох, командир, еще раз прошу, пожалуйста, пошлите на передовую.
— Твой самолет сделал уже тридцать боевых вылетов, сбросил на врага сотни бомб. Это твоя работа. Так и напиши отцу.
— Враг отступает, — вел свое Шеганцуков, — наши люди уничтожают мировой капитализм, а я еще живого фашиста в глаза не видел. Я за старшего брата должен отомстить.
— Хорошо, Шеганцуков, — Колосков поднялся из-за стола. — Пошли на командный пункт полка. Я сам напишу письмо твоему отцу и сегодня же отправлю.
Шеганцуков попытался возразить, но Колосков не слушал его, вышел, и моторист, безнадежно махнув рукой, последовал за летчиком.
Через несколько минут дверь землянки распахнулась. Вбежал Исаев.
— Ребята, говорю по секрету. Сегодня у нас в полку сабантуй. Получен Указ...
— Говори толком, кого наградили?
— Будет ли вылет? — спрашивали летчики.
— На передовой полнейший штиль, приказано заниматься своими делами, а что касается наград... — Исаев не договорил.
С шипением взлетела ракета. Из ближайшей землянки выбежал оперативный дежурный:
— По самолетам!
Пылаев с усмешкой взглянул на техника.
— Эх ты... штиль...
Эскадрильи взлетали по тревоге и направлялись к линии фронта. Впереди, выдвинувшись клином, летело ведущее звено во главе с командиром полка. Второй летела эскадрилья капитана Дружинина. За ней — девятка самолетов под командованием Колоскова.
В районе Курск-Белгород немецко-фашистское командование предприняло последнюю попытку перейти в наступление. В этом районе было сосредоточено семнадцать танковых, три моторизованных и восемнадцать пехотных дивизий. К Курску и Орлу было стянуто более двух тысяч различных самолетов. В этот день в воздух поднялись сотни советских самолетов. Прикрывая своими могучими крыльями наземные части, они обрушили на врага штурмовые и бомбардировочные удары.
Внизу — Прохоровка. Здесь разыгралось огромное танковое сражение, в котором с обеих сторон участвовало более тысячи восьмисот танков. Из кабины Яков видит, как горят подожженные машины. Дым заволакивает цель. В самолете душно. Колосков открыл форточку колпака. В кабину ворвался ветер, сорвал с летчика кашне и унес его. Правее и ниже пролетела группа «хейнкелей-111» под прикрытием «мессершмиттов». И сразу же вверху появились наши истребители. Они вошли в крутое пикирование, открыли пушечный огонь. Объятые пламенем, два немецких бомбардировщика развернулись и резко пошли к земле.
Колосков вывел свой бомбардировщик на цель. С земли били зенитки. Отчетливо виднелись мохнатые шапки разрывов. Самолет встряхивало, но умелые руки летчика выдерживали линию полета. Сбросив бомбы, Яков смелым маневром увел свою эскадрилью от зенитного огня. А сверху к нему подкрадывалось звено немецких истребителей. Они зашли со стороны солнца и летели прямо в лоб ведущему. Внезапно увидев перед собой их тупые носы, Колосков нажал гашетку, но было уже поздно. Резкий толчок потряс самолет, и он накренился на одну сторону.
Колосков быстро выровнял машину. Убрал сектор подбитого мотора, перекрыл бензобаки. Как же он оплошал? Первый раз в жизни не заметил врага вовремя. Теперь расплачивайся. В наушниках раздался взволнованный голос штурмана:
— Товарищ командир, что будем делать?
— Лететь, — отвечает Яков, пытаясь на одном моторе продолжать полет.
С наземной радиостанции в эфир понеслось:
— Чистяков, прикрой ведущего!
Колосков узнал позывные командующего. Значит, за полетом следят, если нужно, придут на помощь. Самолет постепенно терял высоту.
На аэродроме тихо. Оружейники подвозят запасы бомб, проверяют патронные ленты для нового боевого вылета. Время тянется медленно. Техники с тревогой поглядывают на запад, ждут свои самолеты.
Первой показалась группа Колоскова. Одной машины нет. Кто не вернулся с задания? Но вот и девятый самолет с выключенными моторами планирует на посадку. Что случилось? Исаев сорвался с места и побежал к приземлившемуся самолету.
Колосков вылез из машины и начал медленно снимать комбинезон. Руки его заметно дрожали.
— Товарищ капитан, где это вас? — спросил Исаев.
— Над целью.
Подошел Дружинин.
— Яша, не ранен?
— Цел, только чертовски устал... — он лег на траву и вытянулся во весь рост.
— Сегодня в полку в честь тебя торжество. Ты об этом знаешь? — спросил Дружинин, подсаживаясь к другу.
— Командир полка еще утром приказал парадный костюм надеть, в нем и летал.
Григорий достал из кармана гимнастерки письмо жены, бережно расправил листок, негромко проговорил:
— Нам, Яша, тяжело, а вот им еще тяжелее.
— Ничего, Гриша, теперь уже недолго...
Большое кирпичное здание, где разместилась столовая, было ярко освещено. Свет лился из больших окон в сад, густо заросший сиренью. Раздвигая кусты, на дорожку нетвердой походкой вышел Пылаев. В руках он держал большую плетеную корзину. Наскочив на срубленную вишню, Василий споткнулся и чуть не упал. Погрозив дереву пальцем, он двинулся дальше, по направлению столовой, откуда слышалась любимая песня летчиков:
Не грусти, я сегодня в полете.Пылаев переступил порог столовой. В длинном зале стояли столы, за ними сидели офицеры. Василий пробрался к Назарову и сел рядом. Тот сердито отодвинулся. Штурман склонился к нему и виновато сказал:
— Не сердись на меня, я чуть-чуть, самую малость, это меня от радости качает. Да и как не радоваться? Моему командиру эскадрильи присвоили Героя — раз. Письмо получили, которое Лиды касается, — два!
Назаров смотрел на него вопросительно.
— Как, ты ничего не знаешь? — зашептал штурман. — В станице Лида по заданию оставалась. Работала в румынском госпитале. Иди в общежитие, там инженер полка лично тебе письмо от нее привез.
Волна радости захлестнула Назарова. Значит, с Лидой все в порядке. Она жива. Она наша. Назаров встал из-за стола, направился к двери.
— Товарищи мои боевые! — заговорил командир полка вставая. — Так уж повелось у нас: в честь того, кто совершит двести успешных вылетов, устраивать торжество. Сегодня получен Указ о присвоении звания Героя Советского Союза нашему летчику Якову Колоскову. Нужно сказать, трудно в бомбардировочной авиации совершить двести успешных вылетов. Очень трудно. А летчик Колосков совершил их, сбросил на врага свыше шестидесяти тысяч килограммов бомб. Товарищ Колосков в полку с 1941 года. Пришел он к нам со школьной скамьи. За эти тяжелые годы вырос из рядового летчика до командира эскадрильи. Партия и правительство высоко оценили боевую работу летчика, присвоив ему звание Героя Советского Союза! Пожелаем же ему, товарищи, новых больших успехов!
Вслед за командиром поднялся Колосков. Он долго молчал, смущенный, не зная, с чего начать. Потом обвел глазами столы, увидел Дружинина, который радостно кивал ему, и начал:
— С группой товарищей я был в Кремле, получал первую награду. Михаил Иванович Калинин нам так сказал: «Вижу, трудно вам приходится. Но держитесь, пришло время доказать, на что способен советский человек». И мы, товарищи, докажем. Многих нет среди нас... — он сделал паузу. — Но мы помним их. И никогда не забудем. А я, я никогда не подведу вас, товарищи, — волнуясь, закончил Колосков.
— Правильно, Яша! — закричали летчики.
После Орловско-Курской операции наши части стремительно приближались к Днепру. Полк часто менял посадочные площадки. Передовая команда, высылаемая командиром, не успевала как следует устроиться, как уже снова приходилось двигаться вперед на запад. Наконец, полк задержался на аэродроме Краснополья. Посадочная площадка здесь была большая и ровная, покрытая высокой густой травой. Правее аэродрома протекала небольшая речушка, ее берега заросли старыми, нависшими над водой вербами. Километрах в двух левее аэродрома раскинулось село Краснополье с небольшими домиками, прятавшимися в садах, деревянной церковью с круглыми куполами.
Батальон аэродромного обслуживания вел спешные приготовления к встрече полка. Мылись полы в землянках, матрацы набивались сухой душистой травой. На кухне повара готовили на обед лучшие блюда.
В одиннадцать часов дня над селом появилась первая, а затем вторая, третья девятка самолетов. Летчики поприветствовали жителей освобожденного села взмахами крыльев и пошли на посадку.
...В столовой, как всегда, шумно и весело. Со всех сторон несутся шутки. Вошел командир полка, дежурный по столовой доложил:
— Товарищ гвардии полковник, обед готов.
— Гвардии подполковник, — поправил дежурного Зорин.
— Никак нет, товарищ командир. С сегодняшнего дня — полковник. Только что в штабе был, телеграмму лично видел.
— Узнали раньше меня, — улыбнулся командир. Рядом с полковником стоял небольшого роста старик, лет семидесяти пяти. Он был в белой украинской рубахе, подпоясанной голубым кушаком. На груди — Георгиевский крест и медаль «За отвагу». Пригласив деда к столу, Зорин обратился к летчикам:
— Товарищи, сегодня у нас дорогой гость — Иван Кузьмич Богун. Он многое сделал для нас. Прошу к столу, а после обеда послушаем рассказ Ивана Кузьмича.
— О чем же вам рассказать? — спросил, окончив обед, Богун.
— Расскажите, как вы спасли летчиков.
— Меня в деревне прозвали Тараканом, — начал дед. — Поговорка у меня такая есть: «Едят те мухи не хуже тараканов», — отсюда и прозвище. В конце сорок первого пришли в нашу деревню немцы. Вот на этом поле у них тоже стояли самолеты — такие чудные, с большими хвостами. Пришли, значит, фашисты и стали лазить по дворам, ловить гусей, стрелять кур. Видя такое дело, ударил я в набат. Ихний старший сам к колокольне прибежал. А я говорю: по нашей религии сегодня праздник Серафима постника, вот и звон полагается. Тут же возле, церкви меня... Ох, господи, едят те мухи не хуже тараканов... Сняли штаны и всыпали... Однажды ваши ребята налетели и стали клевать ихние машины. Краснопольцы повышли из хат, обнимались от радости — наконец-то своих увидели. А я опять полез на колокольню и давай бить в колокола. Ну, немцы снова мне всыпали. А еще было — случилась беда. Самолет наш немцы подбили — свалился прямо в чащу. Ночью взял я хлеба, простился со старушкой, пошел в лес. Всю ночь проблукал... А утром нашел соколов... Двое были не так сильно поранены, а третий погиб. Накормил я раненых, перевязал, как мог. Пять дней прожил с ними, потом отправил к партизанам.
В столовую вошел Пылаев. Он вынул из корзины граненую бутылку.
— Дедусь, прошу выпить сибирского медку за ребят и за нашего командира, которому присвоили звание Героя Советского Союза.
Дед Богун встал, погладил рукой бороду, хитро подмигнул летчикам:
— Наш народ и бить врага любит и повеселиться любит! — Выпив, Иван Кузьмич раскланялся на четыре стороны, поблагодарил и вышел из-за стола. — Спасибо за хлеб-соль. Спешу, дома теперь работы много, изрядно придется почистить все после фашистского пришествия.
Теплый день сменился прохладной ночью. Колосков и Дружинин вышли из землянки покурить. Тихо. Легкий ветерок шелестит сухими травами. Темное небо разрисовано звездами. Большая Медведица своим золотым ковшом, казалось, старалась зачерпнуть их побольше.
— У нас в Сибири снег лежит. Отец теперь с ночной смены домой пришел. Мать, наверно, пельменей ему наварила. Ох, и любит отец пельмени! — Григорий улыбнулся. — А места, Яша, у нас какие! Кончится война — поедем к нам!
— Поедем. Но у нас на Украине места не хуже. Да вообще страна у нас такая — не придумаешь сразу, где краше.
— Это правильно.
Где-то в лесу заиграла гармонь, послышались звонкие девичьи голоса.
На огонек подошел командир полка.
— Не спится, а спать надо. Завтра летим за Днепр. Там временно выключаемся из боевой работы. Вошли в резерв Верховного Главнокомандующего, пополнимся людьми и материальной частью.
На соседнем аэродроме вспыхнули прожекторы. Ночные бомбардировщики взлетали и направлялись на запад.