Глава десятая

Весной 1942 года полк перебазировался в район Северного Донца. Небольшой аэродром находился на возвышенности, покрытой густой зеленью. С посадочной площадки виден был Изюм, искалеченный бомбежками: каждый день более пятидесяти немецких самолетов появлялось над городом.

С юга аэродром огибала большая грунтовая дорога, связывающая наш тыл с фронтом. Ежедневно на рассвете появлялся немецкий разведчик, наблюдавший за движением наших войск. Это был самолет итальянской марки «макки», похожий на советский самолет «чайка». Когда «макки» первый раз вынырнул из облаков, никто не обратил на него внимания, считая своим. Нескольким солдатам это стоило жизни. За «макки» стали следить. Наши летчики настойчиво охотились за ним, но он никогда не вступал в бой. При появлении советских самолетов он скрывался.

Вот и сейчас «макки» выпал из мутно-голубых облаков и, описывая круги, стал летать недалеко от аэродрома. На хвосте самолета четко выделялся черный пиковый туз.

— «Макки» охраняет подходы к нашему аэродрому, — шутливо проговорил Пряхин. — А наши появятся, и он, как заяц, в кусты.

— Да, повадка труса, — соглашались летчики, — но нахален, стервец.

В стороне, подпрыгивая на выбоинах, ехала легковая машина. К ней от своего самолета быстро шел Банников.

— Ты куда, Борис? — окликнул его Пряхин.

— В Изюм, за Колосковым. Госпиталь в тыл эвакуируется, и подполковник боится, как бы не потерялся Колосков.

— Ну, ну, двигай. И Яше привет передавай. Жаль, Назарова нет, с тобой бы попросился...

Изюмский госпиталь был уже на колесах. Молоденькая сестрица ввела Банникова в большой автобус. Внутри по боковым стенам висели кровати, в которых лежали тяжелораненые. Банников окинул их быстрым взглядом. В углу лежал Колосков.

— Приехал! — обрадовался Яков. — А меня профессор после пустяковой операции лежать заставил. — Колосков поспешно надел сапоги.

— Пойду попрощаюсь с Лидой, она здесь лежит.

Яков осторожно подошел к кровати.

— Лида, уезжаю в часть, — обращаясь к девушке, проговорил он.

Лида с трудом улыбнулась.

— Спасибо, что не забыл... — ее большие впалые глаза смотрели печально.

— Успокойся, все будет хорошо. Поправишься — и опять к нам.

— Я к сестре поеду, она живет в станице Белокаменской, — чуть слышно ответила Лида.

На обратном пути летчики говорили о Лиде, о родных и близких.

— Никак не дают мне покоя мысли о маме и сестре, — говорил Банников. — Трудно им. Обе они по характеру вспыльчивые, непокорные. Терпеть не станут.

— А ты, видно, в отца, спокойный, уравновешенный, — заметил Колосков.

— Я… У меня судьба другая, Яша. Я ведь был беспризорником. Как-то в 1926 году в Харькове сидел на тротуаре и завязывал бечевкой развалившиеся ботинки. Вижу, подходит какая-то женщина.

— Что, мальчик, починкой занялся? — спросила.

— Да, — говорю, — беда. Старое рвется, а новое не шьется.

Мне тогда было семь лет. Я рассказал, что родные мои умерли в Донбассе. Остался где-то на Украине дед, мама к нему послала. А я в Харьков отправился, учиться решил. Вот закончу ремонт и пойду в милицию, доложу о своем приезде.

— Тяжеловато тебе будет.

— Я ко всему привычный. Беда моя, говорю, возраст мал.

— Как тебя зовут?

— Борис...

— Пойдешь ко мне в сыновья?

Неожиданно это было, но я, не колеблясь, ответил:

— Пойду.

— У меня есть девочка, поменьше тебя. Живем с ней вдвоем.

— Так, значит, ты не родной ее сын? — изумленно воскликнул Яков, — и Таня тебе не сестра?

— Не родная она, но была не хуже родной. В первый день я сказал матери: «Пока я буду звать тебя тетей. А если будешь настоящей мамой, то...».

И назвал ее мамой через три дня...

Разговор прервал сильный рев моторов в воздухе. На высоте шел жаркий бой двух советских бомбардировщиков с немецким хищником, который всеми силами пытался уйти в облачность. Банников узнал итальянскую машину из отряда «пикового туза». Бомбардировщики яростно атаковали немца, прижимая его к земле.

— Можно утверждать: немец на «пиковом тузе» проиграет, — подмигнул шофер.

«Пиковый туз», сделав крутой разворот в сторону левого бомбардировщика, пошел ему прямо в лоб, открыв ураганный огонь. Шофер испуганно воскликнул:

— Пропал бомбардировщик!

— Не пропадет, — сказал убежденно Колосков.

Удачная очередь пулеметов второго бомбардировщика зажгла немецкий самолет. С земли было видно, как «пиковый туз» бросился в сторону, в глубокую спираль, пилот вывалился из кабины и повис на стропах парашюта.

Машина свернула с дороги и помчалась по полю к месту предполагаемого приземления парашютиста. Видно было, как немец упал на землю, быстро подхватился и помчался к лесу. Тотчас же Банников и шофер выскочили из машины и бросились вдогонку. Немец, достигнув опушки, оглянулся и устремился к Донцу.

Банников решил во что бы то ни стало настичь врага. Он нагнулся, сбросил сапоги и побежал дальше. Вот немец уже близко, Банников выхватил пистолет и открыл по нему огонь.

Внезапно в лесу разорвался снаряд, за ним другой. Видимо, немцы подошли вплотную к Донцу. Банников в нерешительности остановился.

— Надо отходить, — раздался сзади запыхавшийся голос шофера, — немцы наводят переправу.

В это время фашист подбежал к реке. Банников быстро прицелился, но выстрела не последовало — кончились патроны. Фашист прыгнул в воду с крутого берега, лег на спину и поплыл по течению на юг, туда, где немцы строили переправу. Банников яростно погрозил кулаком:

— Все равно, гад, не уйдешь! Под землей разыщем!

Когда машина подъехала к аэродрому, полк уже сворачивался.

— Товарищ командир, прибыли! — доложил штурман командиру полка.

— Берите с собой в легковую машину четырех техников и быстро уезжайте. Я с инженером полка полечу на У-2. Эх, оставлять жалко, — Зорин показал на одиноко стоящий бомбардировщик. — Мотор и планер хороши, а шасси надломленно, не взлететь!

— Товарищ командир, если разрешите — взлетим. Шасси можно усилить деревянными распорками.

Колосков ждал ответа.

— Зачем рисковать жизнью?

— Товарищ подполковник, разрешите, — вмешался Банников. — Жалко ведь машину...

— Ладно. Даю полчаса. Инженер, посмотрите, что надо — сделайте...

Немецкие снаряды уже рвались на восточной окраине аэродрома, когда Колосков вырулил на взлетную. Самолет, набирая скорость, побежал по зеленому полю и незаметно оторвался от земли. Все вздохнули с облегчением.

— Пора и нам. Немцы близко, — и, обращаясь к Пряхину, Зорин приказал: — Идите оврагами, навстречу вышлю машины.

Когда командир полка улетел, Пряхин подошел к техникам.

— Медлить некогда. Немцы обошли нас с севера и юга. До нового аэродрома сто километров. Будем пробираться оврагами. Оружие у всех есть?

— Да.

Через несколько часов подъехали к реке. Возле переправы столпилось много народа. Люди ждали, пока пройдет встречная колонна танков. Тяжелые, новенькие машины, поднимая пыль, медленно одна за другой расходились по полю, готовясь к встрече с врагом.

Высоко в небе большой группой пролетели фашистские самолеты. Но не успела скрыться с глаз замыкающая группа, как самолеты стали разворачиваться обратно. Раздался свист падающих бомб. Шеганцуков выскочил из легковой машины.

— Скорее в лес! Заходят на переправу!

Банников метнулся следом за мотористом, но не успели они скрыться, как раздался в лесу взрыв. Шеганцуков резко отшатнулся назад, широко раскинув руки, загородил Банникова. Комья земли тучей обрушились на смельчака и отбросили его в сторону. Когда улеглась пыль, Банников увидел моториста. Он лежал со сжатыми кулаками, запорошенный землей. Лицо было в крови. Штурман испуганно вскрикнул:

— Шеганцуков! Что с вами?

Шеганцуков открыл глаза и громко чихнул. Увидев вокруг себя товарищей, слабо улыбнулся и стал медленно подниматься с земли. Банников помог ему, потом обнял его и крепко поцеловал в запекшиеся губы.

До нового аэродрома добрались благополучно. Бывает и так на войне.

Глава одиннадцатая

Два фонаря «летучая мышь», стоявшие на ящиках из-под бомб, тускло освещали командный пункт. Несмотря на поздний час, никто не спал. На нарах сидели летчики, штурманы и техники, ожидавшие прихода командира полка. Дежурный телефонист задумчиво смотрел на переговорную трубку.

Зорин вошел в землянку не сразу. Он несколько минут постоял у входа и только потом неохотно переступил порог.

— Колосков летит разбрасывать листовки. Один самолет остается для разведки, — заговорил командир.

Он медленно развернул полетную карту и стал ее рассматривать. В полку осталось всего два самолета. Летный состав на боевые задания не летал. Ждали новых машин, а их все не было.

«А что, если и завтра, и послезавтра не прилетят? — подумал Зорин. — Да нет, не может такого быть».

— Веселее, орлы, — обратился он к летчикам, — завтра, ну, от силы, послезавтра самолеты будут. — Оглядел летчиков, улыбнулся: — Что же молчите?

— Верим, товарищ командир, вот и молчим, — проговорил Мирон Исаев.

Зорин кивнул головой, задумался. Да, положение не из легких. Не в силах вести общее наступление, фашистское командование бросило все свои резервы на юго-запад, создав здесь большой перевес сил.

Тысяча танков хлынула в донские и кубанские степи. Фашисты рвались к Грозному и Баку и особенно к Волге. Немецко-фашистское командование мечтало обходным путем занять Москву и с востока отрезать ее от Урала и Сибири.

Наша армия сумела остановить наступление разбойничьих орд. Вот уже несколько дней гитлеровские дивизии, истекая кровью, топтались на одном месте. Сейчас, как никогда, нужны были самолеты, а их все нет и нет...

Заскрипела дверь землянки, вошел Колосков. На нем были черный зимний комбинезон и меховые белые унты, плотно обтягивающие ноги. В руках он держал реглан, с которым не расставался с начала войны. Это было все, что он захватил с собой в день тревоги.

— Самолет готов, — доложил летчик. — Разрешите лететь.

— Да, разрешаю.

Зорин раскрыл свой планшет и достал карту.

— Сбросите листовки в населенные пункты. Внимательно просмотрите вот эти дороги к Сталинграду.

— Ясно, товарищ командир.

И снова тяжело заскрипела дверь. Вошел капитан Банников и передал командиру полка телеграмму. По тому, как изменилось лицо командира, все поняли: вести радостные.

— Дружинин с первой девяткой самолетов утром будет здесь. — Зорин засмеялся. — Спите, неугомонные, завтра налетаетесь!

* * *

Колосков попытался пошевелиться, но боль обручем сковала тело. Он силился вспомнить, что с ним произошло в полете. Постепенно кое-что прояснялось. Самолет попал в полосу зенитных разрывов... Отказал мотор... Самолет падал вниз... Дальше провал.

Колосков еще раз попытался приподняться. Но сейчас это ему удалось. В темноте прямо перед ним возвышался переломленный фюзеляж самолета, чуть сбоку лежал без движения полузасыпанный листьями Банников. Яков всем корпусом потянулся к товарищу, но тут же отвалился назад и от резкой боли в руке заскрипел зубами. «Черт, опять та же рука!»

Так он сидел довольно долго, привязанный ремнями к пилотскому сиденью, не в силах пошевелиться. Потом осторожно отстегнул поясной замок, оттянул ремни парашюта. Стало легче. Он сполз с сидения и нагнулся над Банниковым. Тот пошевелился.

— Жив, — радостно проговорил Колосков, ощупывая тело друга.

Штурман застонал. Сквозь брюки просачивалась кровь Мокрая гимнастерка уже успела замерзнуть и звенела, как жестянка.

— Куда ранило? Слышишь, Борис! Куда?

— В спину, — чуть слышно ответил штурман. — Очень больно.

Летчик медленно приподнялся, разглядывая место падения самолета. Бомбардировщик врезался в кусты. Кроме этих нескольких деревцев, кругом была голая степь, жилья поблизости видно не было. Поднятые ветром желтые листья влетали в разбитый корпус самолета и шуршали там.

— Далеко забрались, — проговорил Яков. — Ночь... только она и спасла нас. Как же быть?

— Яша, — зашептал штурман, — кроме Белокаменской, населенных пунктов поблизости нет. Это километров пятнадцать отсюда. Сможешь добраться? Там живет брат матери. Помнишь, в 1940 году у наших гостила Елена Александровна, жена дяди Феди...

Колосков, молча посмотрев на штурмана, присел на корточки.

— Я не брошу тебя, Борис. Давай подумаем вместе, может, что еще на ум придет.

Он осторожно отстегнул у штурмана парашют, распустил его, достал из кармана нож и стал срезать стропы.

— Сделаю тебе из руля поворота сани, попробую дотянуть.

Через полчаса все было готово для трудного путешествия.

— Ну, держись, Боря.

Яков потянул за белые стропы, и руль поворота, прижатый телом штурмана, сдвинулся с места. «Совсем ты плох, друг, — думал Колосков. — Надо быстрее двигаться, каждая минута дорога. Надо уйти подальше в лес от места падения самолета и от грунтовой дороги, которая ведет к линии фронта».

Долго полз Яков, таща за собой Банникова. Наконец, он решил отдохнуть и остановился. Банников открыл глаза:

— Сына повидать хочется... Яша. Так хочется.

Сглотнув горький комок, Яков проговорил:

— Увидишь еще... Летчиком сын станет.

Ветер постепенно слабел. Стало тихо. Слышалось лишь поскрипывание кустов, тронутых тонким льдом, да временами доносился посвист вороньих крыльев. Голодные птицы стаями кружились над полем.

— В детстве и я мечтал быть летчиком, — тихо заговорил Борис. — И вот не получилось из меня истребителя, стал штурманом... Ты, Яша, в Белокаменскую заходи с южной стороны. На площади трехэтажное здание — это школа, рядом живет дядя мой, Федор Банников, его все знают... Не забудь документы мои взять, а если первым попадешь в Харьков, зайди к нам. Таня любит тебя...

— Обязательно будем в Харькове. Зайдем к вашим, опять душистым чаем нас напоят. Помнишь, каким Таня нас угощала?

Банников молчал.

— Слышь, Борис, а там свадьбу с Таней сыграем, а там, глядишь, кумом будешь моим.

Борис с трудом пошевелил губами и слабо улыбнулся. Потом внутри у него что-то заклокотало, по телу пробежала судорога.

Яков быстро нагнулся к штурману. Тот лежал без движения, широко открытые глаза его были неподвижны.

Умер!.. Яков стянул шлем, долго смотрел в застывшее лицо Бориса. Потом достал нож, стал копать могилу. Рыть было тяжело. Верхний слой земли с трудом поддавался, на ладонях быстро появились ссадины. Порою Яков в изнеможении припадал к земле, отдыхал, набирался сил и снова копал. Когда могила была вырыта, Яков отбросил нож и окровавленной рукой провел по мокрому лицу. Шатаясь, поднялся на ноги, бережно осмотрел карманы Банникова, раскрыл партийный билет и долго разглядывал фотографию друга.

— Ах, сволочи, сволочи! — погрозил он кулаком куда-то в сторону.

Просматривая бумаги, он увидел небольшой блокнот. На первой странице прочел: «Я не щажу себя никогда. И потому вы здесь все меня любите, потому что вы мне верите. Ф. Дзержинский».

И чуть ниже: «12 декабря 1941 года — лучший день в моей жизни. Меня, молодого секретаря комсомольской организации, приняли в партию. После заседания партийного бюро ко мне подошел командир полка, поздравил и долго со мной беседовал. На прощанье сказал слова, которых я никогда не забуду: «Только тот побеждает врага, кто его ненавидит».

— Мы победим, Борис, победим, — прошептал Яков. — Клянусь тебе! И отомстим за тебя.

Среди листков блокнота Яков нашел небольшой портрет Владимира Ильича Ленина. Аккуратно свернул его и вместе с партбилетом бережно положил в левый карман гимнастерки.

В планшете была фотография Бориса. Из коры дерева Яков быстро вырезал рамку, вставил туда фотографию, написал карандашом: «Погиб за Родину 5.XI.1942 г. — капитан Борис Банников» — и прикрыл ее целлулоидом, отрезанным от планшета. Потом он осторожно уложил тело Бориса в могилу и стал засыпать мерзлой землей. Когда среди кустов вырос небольшой холмик, летчик вытащил пистолет и, забыв об осторожности, разрядил его в свинцовое небо.

Лишь к вечеру Яков выбрался из леса. Впереди на возвышенности раскинулась станица. Яков решил переждать в кустах возле грунтовой дороги и уже ночью перебраться в Белокаменскую. Погода хмурилась. Над Доном спускалась морозная дымка, белые нити инея узорами ложились на деревья и кусты. Из-за поворота показалась машина.

«Неужели заметят?» — думал летчик, прижимаясь плотнее к земле. Недалеко от него на полном ходу промчалось несколько автомашин с немецкими солдатами. Они испуганно жались друг к другу, держа наготове автоматы, направленные в сторону леса.

Когда машины проехали, Колосков с трудом поднялся и пошел по дороге, ускоряя шаг. На повороте он остановился. В глазах зарябило. Тошнота подкатывалась к горлу. «Главное — не потерять сознания», — размышлял летчик.

Где-то высоко в бездонном небе Яков услышал гул самолетов. Он поднял голову. Самолеты летели тремя девятками. Левее и выше больших двухмоторных кораблей парами барражировали истребители сопровождения. «Ну вот и дождались наши», — с облегчением подумал летчик.

Превозмогая боль, шатаясь, он перешел поле и, оглядываясь по сторонам, вошел во двор крайнего домика поселка. Долго прислушивался. Потом, сжимая в руках пистолет, постучал в окошко.

В комнате послышались шаги. Кто-то надрывно закашлялся, подошел к дверям.

— Кто там? — донесся до слуха Якова старческий голос.

— Скажите, Банникова Елена Александровна далеко живет?

— Пятый дом от угла.

До дома Банниковых Яков добрался благополучно. Открывшая дверь женщина проворчала:

— Ночевать негде, да и не имеем права пускать посторонних, узнают — расстрел, — но все же посторонилась, пропуская летчика.

Миновав темные сенцы, Яков вошел в комнату. Окна были занавешены шторами, сделанными из камыша, на столе тускло горела керосиновая лампа Летчик быстро осмотрелся, устало присел на скамью. Вошедшая вслед за ним женщина, остановившись у порога, внимательно рассматривала летчика. Вдруг на лице ее появилась растерянная улыбка:

— Яша, откуда... ох, голубь ты мой! — Елена Александровна бросилась к нему.

— Елена Александровна, вы не беспокойтесь. Я только перевяжу рану и сейчас же уйду.

— Да ты что? Куда же в ночь пойдешь? Не пущу, и не думай. Ишь, что придумал: «не беспокойтесь». Располагайся, как дома, а завтра подумаем, что и как.

— В станице немцев много?

— Немцев мало, а румын много, госпиталь здесь у них.

Елена Александровна поспешно достала из печи большую кастрюлю, налила в таз горячей воды.

— Давай обмою рану и перевяжу. Да ты не стесняйся.

Она молча обмыла летчику распухшую руку и покачала головой:

— Где же это тебя?

— Подбили утром, за лесом упал. Там и друга похоронил, — проговорил Колосков, умолчав, что друг этот — Банников.

— А Боренька как?

— Он у нас герой... герой, — тихо проговорил Яков.

Елена Александровна поспешно подошла к шкафу, набросила на плечи солдатскую шинель.

— Пойду к соседям, у них живет румынский солдат, в госпитале работает... йода и бинтов возьму. Да ты не беспокойся, — замахала она руками, заметив движение Колоскова, — он не выдаст, помогает нашим...

Когда Елена Александровна ушла, Яков достал из планшета карту, развернул ее. Он решил завтра же ночью пробраться в Калач. Путь предстоял далекий и трудный. Немцы укрепились на левом берегу Дона. Линия фронта дугой уходила к Волге.

«Подамся на северо-восток, — размышлял летчик, — там наши ближе, да и лесов побольше. Ночами доберусь до своих. Эх, если бы не рана!»

Елена Александровна вернулась быстро. В руках она держала небольшой саквояж. Ставя его на стол, радостно проговорила:

— Сейчас выберем, что нам надо, — и тут же спросила: — Последние известия не слышал?

— Нет.

— Наши сегодня на всех фронтах сдержали наступление немцев. Много немецких самолетов сбито, и наших пять не вернулось с боевого задания.

«И мы вошли в это число», — подумал Яков и спросил:

— Откуда узнали?

— Соседи рассказали, они читали сообщения Информбюро.

— Где же достали?

— Да мы-то здесь всё знаем, ведь советская власть осталась. Каждый день, утром или вечером, обязательно расклеивают сообщение. Районная газета и то выходит. Немцы ищут наших людей, да видно руки коротки.

— Выходит, и в тылу им покоя не даете. Долго не устоят...

Елена Александровна внимательно посмотрела на Якова и заботливо проговорила:

— Ты, Яша, лезь на печку, там и переоденешься. В углу лежат брюки и рубаха. Федины... Он под Харьковом погиб, а старший сын погнал трактора за Волгу. Я вот с младшим осталась. А Таня с матерью где?

— В Харькове. Не успели они уехать.

— У вас с Таней серьезно?

— Да, Елена Александровна. Думали осенью сорок первого пожениться, да вот не удалось.

— А Гитлер по-своему решил, кровушки захотел, — она всхлипнула и посмотрела на кровать, где, раскинув кулачки, неспокойно спал мальчик лет четырех.

— Твои-то родные на месте остались?

— Отец из Крамова никуда не поедет. Он и до войны не любил разъезжать. Братишка с ними, втроем остались...

Ночью Яков проснулся от выстрелов на улице. Нащупал под подушкой пистолет, поднял голову. Возле, окна, прильнув к стеклу, стояла Елена Александровна. До слуха летчика долетел шепот: «Проклятые собаки, тешитесь. Ну, погодите, кровопийцы...»

Выстрелы стихли, Елена Александровна еще немного постояла у окна, прислушиваясь, потом, вздыхая, пошла к кровати.

Утром, когда Колосков проснулся, Елена Александровна хлопотала у стола, мальчик по-прежнему лежал в кровати, глаза его были закрыты.

-Что это он у вас заспался? — спросил Колосков.

— Заболел Валя мой. Второй день жалуется, что головка болит. И помочь некому — вот время-то наступило.

«Сына Бориса тоже так звали», — подумал Яков, глухо спросил:

— Сколько мальчику лет?

— Три годика. Был здоров, от окна не отходил. Как увидит наших военных, все зовет — папа идет, папа. Да ты вставай, кушать будем. Костелу, тот румын, о котором я тебе вчера говорила, консервы передал.

— Этот Костелу надежный человек? Вы точно знаете?

— Наши ему доверяют.

— Так, может, он поможет... Лодку мне надо. Пора уходить.

— А если свалишься в дороге-то?

— Доберусь. Рана на ходу скорее заживет, — проговорил Яков.

Мимо окон промелькнула женская фигура, и сразу же раздался громкий стук в дверь.

— Лезь на печь и закройся, — испуганно проговорила Елена Александровна и быстро вышла в сенцы.

Яков услышал ее раздраженный голос.

— Что вам надо?

— Меня прислали к вам. У вас сын заболел, — ответил тихий голос.

— Кто вас просил, я никому не говорила.

— Ничего не знаю, меня прислали, я должна его осмотреть и лекарство принесла. С дежурства прямо к вам.

— За помощь спасибо, но в комнату вас не пущу.

— Почему?

— Сами знаете...

— Эх, тетя Лена, и не стыдно вам...

Яков услышал, как резко захлопнулась дверь. В комнату вошла возбужденная Елена Александровна.

— Кого это вы прогнали?

— Да здесь одна, летом приехала к сестре, в школе они живут. Могли бы с войсками нашими уйти. Так нет, остались. И мало того — эта вот у румын в госпитале работает. Офицер в очках каждый вечер к ней ходит. Старшей-то стыдно стало, на улицу не показывается. Бесстыдницы... — она сердито сплюнула, подошла к окну и раздвинула занавески.

— Вот она — полюбуйся.

Возле большого кирпичного здания стоял румынский офицер в кожаном пальто. Рядом с ним — девушка.

— Да это же Лида Кириченко! — воскликнул Колосков. — Нет, не может быть... — Забыв об осторожности, он припал к стеклу, вглядываясь в девушку: не ошибся ли?

— Да чего смотришь? Кириченко и есть, — Елена Александровна зло переставляла на столе посуду. — Что, знакомая твоя? Не ожидал? И мы не ожидали. На вид такая девушка славная, приветливая. И вот — на тебе.

— А может, ошибка?

— Какая там ошибка? На немцев работает, ясно. А те ей помогают. Вчера со старостой поскандалила, а потом в комендатуру побежала жаловаться. И старосту сразу же сняли.

— А что он представлял из себя? — задумчиво спросил Яков, отходя от окна.

— Вреда никому не делал. Со всеми уживался.

— И с немцами тоже?

— Да, пожалуй, — замялась Елена Александровна.

«Лида Кириченко не дорожила своей жизнью, других спасала... Почему же она не ушла с нашими частями?» — Яков еще раз посмотрел в окно и тихо спросил:

— А где живут эти сестры?

— Да вон в том доме напротив, на втором этаже. А зачем тебе? Ты только идти туда не вздумай, предаст...

-Да нет, я просто так, — неопределенно ответил Яков.

Проснулся Валя, приподнял с подушки бледное личико, громко попросил:

— Мама, пить!

Елена Александровна поспешно кинулась к сыну.

— Валюша, сыночек мой. Ты лежи, лежи. К нам дядя пришел. Он папу видел, — и она укрыла сына.

Вскоре Елена Александровна ушла разведать насчет лодки, и Колосков остался один. Он подсел к мальчику, рассказывал ему всякие военные истории. Время тянулось медленно. Уже начало темнеть, а Елена Александровна не приходила. Может, что случилось? Отгоняя тревожные мысли, Яков обдумывал план своего побега. Если удастся достать лодку, ночью он переберется на другой берег, а там до своих километров тридцать. Уж как-нибудь он их одолеет...

И еще одно не давало летчику покоя — Лида. Не мог он поверить в ее предательство. Что-то тут не то. Он должен узнать правду. Для себя, для Назарова. Если же Кириченко действительно изменница, он убьет ее.

Колосков решил сейчас же сходить к Лиде. Он надел старенький тулуп Банникова, шапку, подпоясался и незаметно вышел из комнаты. Ночь была лунная и безветренная. Дощатый тротуар трещал от мороза. На улице тихо, станица погрузилась в глубокий сон. Даже облака как будто вздремнули, прижавшись друг к другу. Колосков огляделся и проскользнул в дом, где жила Лида. Отыскав на втором этаже дверь, он тихо постучался. За дверью раздался громкий голос:

— Не дури, Варя, входи, я опаздываю на службу.

Яков открыл дверь. В углу на диване в сером пальто, повязанная шерстяным платком, сидела Лида. Девушка, очевидно, собиралась уходить. Увидев Колоскова, она переменилась в лице. В это время из другой комнаты вошел пожилой румынский офицер в белом халате.

— Рана заживет, — проговорил он и, увидев в дверях незнакомого человека, настороженно уставился на него.

— Что вам надо? — резко спросила девушка, подходя к Якову.

Не давая летчику сказать ни слова, Лида оттеснила его к порогу, буквально вытолкнула за дверь. Сжимая в кармане рукоятку пистолета, Колосков сквозь зубы выругался:

— Сволочь!

Презрительно сощурив глаза, он подумал: «Если она выйдет сейчас из комнаты, я ее убью». Но Лида не вышла. Она захлопнула дверь и повернулась к румыну.

— Мадам, жду обещанного — проговорил тот.

Девушка быстро выпрямилась и, роясь в сумочке, проговорила:

— Простите, доктор, я забыла... — Она достала маленькие золотые часики и быстро сунула ему.

— Вот возьмите, а шубу сестры я завтра передам через Костелу. Только лечите скорее.

— Сами знаете, я рискую, лечу раненую, узнают... А у меня в Румынии дети, жена... — Он что-то забормотал по-румынски и, поспешно пряча часики, вышел из комнаты.

Когда в коридоре утихли шаги, Лида быстро подошла к дивану, приподняла спинку, достала связку газет. Вышла из школы и остановилась на углу улицы. Долго всматривалась в темноту, прислушивалась, потом медленно пошла вдоль каменной стены.

Навстречу девушке из-за угла метнулась человеческая фигура. Они подошли вплотную друг к другу. Лида тихо проговорила:

— Завтра ожидается приезд нового коменданта. Костелу передал, ночью будет облава.

— Хорошо. Парикмахеру скажите — у нас вышли из строя батареи для приемника, пусть достанет в госпитале.

— Вот здесь статьи, но нет передовицы.

— Секретарь райкома завтра напишет. Как сестра?

— Скоро встанет.

— У тебя все?

— Сегодня ко мне заходил знакомый летчик, но я не могла поговорить с ним. Хочу сейчас же разыскать его, ведь мы в одной части были. — Голос у нее дрогнул. — Я не хочу, понимаете, не могу допустить, чтобы он думал обо мне плохо.

— Об этом не беспокойся. Сделаем. А рисковать тебе нельзя. Летчика я разыщу сам, помогу ему выбраться. Вот раненой немного вина и печенья, пусть быстрее поправляется. Возьми листовки и передай Костелу, пусть раздаст солдатам.

— Хорошо. Сегодня передам, — шепотом ответила Лида.

— Ну, действуй, я пошел.

Лида осталась одна, и, как ни гнала она тяжкие мысли, они упорно не уходили.

«И надо же было Яше прийти в тот момент, когда был у меня этот румын. Встретит Назарова, расскажет ему. Ой как плохо получилось».

Многое отдала бы девушка за то, чтобы вновь встретиться с летчиком, рассказать ему, почему она осталась в станице, расспросить его про Колю. И то, что это было невозможно, страшно угнетало ее.

«Так вот ты какая! — думал Яков, идя по улице. — Жаль, что в Барвенкове тебя насмерть не свалила пуля... Дрянь, какая же дрянь!»

В дверях Яков столкнулся с Еленой Александровной. Та всплеснула руками:

— Да где ты был, Яша? Я уже не знала, что и думать, — голос у нее дрожал от волнения.

— Простите меня, Елена Александровна. Был я у Кириченко... Не поверил вам... Теперь убедился.

— Да ты успокойся, Яша. Мало таких среди народа нашего. И хватит о ней. Выдать она тебя, думаю, не успеет. Сейчас пойдем к Дону, там ждет Костелу. Он взял лодку с румынской переправы. Мы перевезем тебя на тот берег... Скорей, Яша, скорей... Вот тут приготовила тебе на дорогу все. Такой мешок получился, что еле донесешь, — она засмеялась. — Всей улицей снаряжали. Ну, иди... Я вещи захвачу и догоню тебя.

Не доходя реки, летчик заметил между кустов человека с веслом и направился к нему.

Румын молча пошел к берегу, Яков за ним. Их нагнала Елена Александровна.

— Садись впереди, а я буду грести, — на чистом русском языке проговорил румын.

— Вы русский язык знаете? — удивленно спросил летчик.

— Его родные жили в Бессарабии, — пояснила Елена Александровна.

Костелу бесшумно оттолкнул лодку от берега длинным шестом, потом взял весла со дна лодки, стал грести. Было слышно, как плескалась вода за бортом.

— До войны здесь было людно, — тихо заговорила Елена Александровна. — Вечерами катались на лодках, до самого утра лились песни. Счастливо жил народ в этих местах. А теперь...

Лодка, покачиваясь с борта на борт и разрезая течение, быстрее пошла вперед. После долгого молчания румын заговорил.

— Я вот говорю своим солдатам: мы не должны воевать против русских. Не они начали войну.

— Да, наш народ никогда не начинал первым, — задумчиво произнес Яков. И, помолчав, так же задумчиво, медленно продолжал: — Вот не думал, что среди врагов союзника встречу, с его помощью до своих доберусь...

— Ты вот что мне скажи, летчик, как это такая сильная армия, как ваша, отступила за Дон?

— Это очень сложный вопрос, Костелу, — ответил Яков. — Гитлер напал на нас неожиданно. Как видишь, внезапность большое дело. А потом... — он запнулся, с трудом добавил: — Не знали как следует своего противника, плохо подготовились. За все это пришлось расплачиваться дорогой ценой...

— А вдруг и дальше вам отступать... Тогда как же?

— Дальше не пойдем, стали насмерть. Русский народ непобедим.

— Это правильно... — согласился Костелу. — Ваши девушки и те не боятся смерти. У нас в госпитале работает одна, листовки нам передает, сообщает, что делается у нас в Румынии. Хороший человек.

— А как девушку звать? — встрепенулась женщина.

— Катюша, — поспешно проговорил Костелу и мечтательно добавил: — Да, люди у вас красивые, да и жизнь хорошая.

— Все добыли в борьбе... — ответила Елена Александровна. — А как жили... — и она глубоко вздохнула.

Показался противоположный берег.

— Я сойду первым, — проговорил Костелу, — лодку привязывать не будем. Там у переправы стоит наш часовой. Когда мы с ним уйдем в землянку, оттолкнитесь от берега и плывите по течению к лесу. — Вглядываясь в зеркальную гладь Дона, он поднялся на ноги и вдруг протянул Якову автомат: — Возьмите.

— Спасибо, — проговорил Яков.

На прощанье они крепко пожали друг другу руки.

— Расстаемся друзьями? — спросил Колосков.

— Навечно, братьями!

Румын скрылся в темноте.

* * *

Над Волгой низко плывут ноябрьские свинцовые облака. Перегоняя друг друга, они спешат на юг, к Сталинграду, откуда до аэродрома день и ночь доносятся взрывы. Возле самолетов шеренги летчиков, штурманов и техников замерли в положении «смирно». В наступившей тишине отчетливо слышно каждое слово долгожданного приказа:

«Семнадцать месяцев длится героическая, невиданная по силе, упорству, героизму борьба советского народа с немецко-фашистскими бандитами и их сообщниками. Воины Красной Армии! Славные защитники донских рубежей! В боях ваши сердца закалились волей к победе. Вы слышите стоны замученных и обездоленных советских людей: отцов и матерей, жен и детей наших. Ваши сердца преисполнены священной ненавистью к фашистской мерзости, отребью рода человеческого. Вы ждете приказа идти вперед, на разгром врага, на освобождение наших городов и сел, наших семей.

Настал грозный час расплаты с лютым врагом. Приказ дан. Вперед всесокрушающей лавиной, славные воины!

...Вперед, советские богатыри, за честь и свободу нашей Родины!

Военный Совет фронта, ноябрь 1942 года».

— По самолетам! — дал команду Зорин.