На какое-то время маленькая уютная читальня на антресолях ленинки стала для меня кают-компанией крейсера «Пересвет». Я поднимался сюда по скрипучей деревянной лестнице, так и хочется написать «трапу», устраивался за длинным рабочим столом, вроде того, что стоял в жилом офицерском отсеке нашей подводной лодки, только пошире и подлиннее, раскрывал карты тяжеленного Морского Атласа и вчитывался в дневники командира «Пересвета» Константина Петровича Иванова-Тринадцатого. Мне удалось разыскать все три недостающих журнала с продолжениями и окончанием его походных записей. В одном из номеров был помещен и фотопортрет автора: стриженный под «бобрик» моряк с огромными кручеными усами, в эполетах с капитан-лейтенантскими звездочками и белым крестиком офицерского Георгия опирался на эфес палаша. Взгляд грустный, чуть задумчивый...

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Капитан 1 ранга Константин Петрович Иванов-Тринадцатый родился в 1872 году в Кронштадте. Отец моряк, из младших офицеров, определил сына в Морской кадетский корпус. В 1895 году гардемарин Иванов был произведен в мичманы и вышел, как тогда говорили, в Черное море на броненосце «Синоп».

Чтобы отличить новоиспеченного мичмана от других флотских Ивановых, к его фамилии добавили порядковый номер «13». И как бы в оправдание дурной славы «чертовой дюжины» служба молодого офицера с самого начала пошла трудно. Его перебрасывали с корабля на корабль, с флота на флот... За один девяносто пятый год ему пришлось сменить поочередно «Синоп» на «Двенадцать апостолов», «Двенадцать апостолов» на «Дунай». Так же кочевал он и в следующем году: снова «Двенадцать апостолов», затем номерной миноносец, затем крейсер «Казарский».

Офицер без связей и капитала, Иванов-Тринадцатый служил честно и скромно, не метя на высокие посты и не надеясь на благосклонность фортуны. И уж совсем было махнул он рукой на свою карьеру, женившись на дочери ростовского грека-купца (презренное торговое сословие!) Елене Кундоянаки. Однако же ему было уготовано нечто большее, чем обычная лямка корабельного офицера. Фортуна улыбнулась ему в 1904 году, но улыбка ее была кровавой...

К тому времени тринадцатый из флотских Ивановых, произведенный в положенный срок в лейтенанты, находился во Владивостоке, где командовал батареей на крейсере «Рюрик», не ведая ни сном ни духом, что очень скоро станет последним командиром этого корабля.

В знаменитом бою отряда владивостокских крейсеров близ острова Цусима «Рюрик» разделил геройскую судьбу «Варяга», только более горшую. Истерзанный снарядами едва управлявшийся, корабль остался один на один с японской эскадрой из четырнадцати вымпелов.

После гибели командира офицеры «Рюрика» по старшинству сменяли друг друга в боевой рубке. Они поднимались туда, как на эшафот, залитый кровью своих предшественников. Капитану 1 ранга Трусову оторвало голову, и она перекатывалась в такт качке по скользкой палубе рубки; старший офицер кавторанг Хлодовский лежал в лазарете с перебитыми голенями. Заступивший на его место старший минный офицер лейтенант Зенилов простоял в боевой рубке недолго: сначала был ранен осколком в голову, а затем разорван снарядом, влетевшим под броневой колпак... Настал черед лейтенанта Иванова-Тринадцатого. Оставив свою батарею левого борта, он поднялся в боевую рубку — броневой череп корабля. Мрачное зрелище открылось ему: исковерканные приборы, изуродованные трупы... Не действовал ни один компас.

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА:

«Несомненно, — писал потом Иванов-Тринадцатый, — крейсер был обречен на гибель или пленение. Только одна мысль, что окруживший нас противник из четырнадцати вымпелов постарается овладеть нами (как ценным моральным призом), заставляла возможно быстрей принять какое-то решение. Наше действительное положение было такое, что достаточно было прислать с неприятельских судов четыре баркаса с вооруженной командой, и они с легким и полным успехом могли бы подойти к крейсеру и овладеть им, так как при том разгроме, который царил на «Рюрике», не было никакой возможности оказать им должное сопротивление: артиллерия была вся испорчена и молчала, абордажное оружие было также перепорчено, а живая сила команды, обескровленная пережитым боем, сделалась непригодной к серьезному сопротивлению. Не теряя времени, я отдал приказание мичману барону Шиллингу взорвать минное отделение крейсера с боевыми зарядными отделениями мин Уайтхеда. Боясь за неудачу или задержку отданного приказания, а времени уже терять было нельзя, так как кольцо неприятельских судов без единого выстрела все суживалось вокруг «Рюрика», тут же я отдал приказание старшему механику капитану 2 ранга Иванову открыть кингстоны затопления крейсера и об исполнении мне доложить. Выбежав на верхнюю палубу, я объявил о принятом решении и отдал распоряжение о спасении раненых из недр корабля. Но не насмешкой ли звучало мое приказание? Какое же спасение раненым и оставшемуся экипажу я мог предоставить? На этот раз только тихие и глубокие воды Японского моря в 40–50 милях от берега и те плавучие средства, кои представляют пробковые матрацы коек и спасательные нагрудники. Ни одной шлюпки не было в целости, все гребные и паровые суда были побиты в щепки. Часть команды начала доставать и расшнуровывать койки, другие начали выносить раненых из нутра судна на верхнюю палубу, прилаживать к ним спасательные средства и прямо спускать за борт. Надо было посмотреть на матросов и вестовых «своих благородий», которые с полным самоотвержением в ожидании ежеминутно могущего произойти взрыва проявляли заботы о раненых офицерах, устраивая то одного, то другого к спуску на воду. Я помню несколько эпизодов из этой заключительной сцены нашей драмы.

На юте с левой стороны лежал на носилках вынесенный с перевязочного пункта наш старший офицер капитан 2 ранга Николай Николаевич Хлодовский. Он был совершенно голый, грудь его высоко поднималась от тяжелого дыхания, ноги с сорванными повязками представляли ужасный вид, с переломанными голенями и торчащими костями. Около него возился вестовой матрос Юдчицкий, старающийся приладить под носилки несколько пробковых поясов, но это оказалось напрасным. Хлодовский, приподнявшись на локтях, открыв широко глаза, глубоко вздохнул и скончался на своем корабле. Идя дальше, на шканцах я наткнулся на лежащего ничком на палубе командира кормового 8-дюймового плутонга лейтенанта Ханыкова. Торс его был обнажен, и на спине, ниже левой лопатки, зияла громадная круглая рана обнажавшая переломанные ребра, сквозь которые ясно было видно трепетанье левого легкого. Увидя меня, Ханыков умоляюще попросил его пристрелить, но так как при мне не было револьвера, я мог только его утешить, сказав: «Потерпи еще минуту, а там будет общий конец».

Тут же под кормовым мостиком полулежал наш младший доктор Бронцвейг, у него были перебиты обе ноги в щиколотках. Обещав сделать распоряжение и приставить к нему людей для помощи, пошел дальше и вдогонку услышал: «Не надо, все равно я пропавший уже человек». Тут же навстречу попался наш старший механик капитан 2 ранга Иванов, доложивший, что четыре главных кингстона затопления уже открыты. Я приказал травить пар из котла и застопорить обе машины. Больше я его не видел, он потонул при крушении. В это время явился ко мне мичман барон Шиллинг и доложил, что взрыва минных погребов произвести не удалось, так как нет подрывных патронов. Действительно, часть из них хранилась в особом помещении рулевого отделения, уже затопленного, а другая часть взорвалась в боевой рубке. Я ответил, что теперь это безразлично, так как кингстоны открыты, крейсер наполняется водой и мы не попадем в руки неприятеля. Дал ему поручение проследить за порядком спуска на воду раненых и за возможно быстрейшим исполнением этой задачи.

Крейсер уже заметно стал садиться в воду с дифферентом на корму и креном на левый борт. Я должен был, как последний командир корабля, еще раз обойти палубу крейсера, чтобы запечатлеть живее в памяти всю обстановку, а также посмотреть, много ли еще живых душ томится в его недрах и нуждаются в помощи. Зайдя в боевую рубку, окинул тело командира капитана 1 ранга Трусова прощальным взглядом. Каким-то могильным холодом повеяло на меня. Тут же вспомнил, что на последнем из живых офицеров лежит обязанность выбросить за борт мешок со всеми секретными сигнальными книгами, шифрами и документами, а также и с колосниками для тяжести. С трудом вытащил мешок на крыло мостика и выбросил его за борт. Конечно, в нашей обстановке, при гибели судна на глубине около 300 сажень, такая мера и не требовалась, но я уже не рассуждал и от физического переутомления, от ран, контузий и всего морального потрясения, пережитого во время боя, действовал автоматически, не считаясь со здравым смыслом.

На мостике я наткнулся на труп матроса, лежавшего на палубе, уткнувшись лицом в лужу сгустившейся крови; и вдруг этот труп, приподнимая голову, обратился ко мне с вопросом: «А скоро ли конец, ваше благородие, и потопляться-то будем?» Я привожу этот случай, так как вид его запечатлелся у меня на всю жизнь и много лет преследовал в сновидениях и ночных галлюцинациях. Кожи и мяса на его лице почти не было, на меня смотрел единственный уцелевший глаз, казавшийся необычайных размеров, вставленный в голый череп смерти. Другая часть лица была совершенно разворочена. Это было кошмарное, нечеловеческое лицо. Невольно отпрянув в сторону, я поспешил успокоить его, сказав, что сейчас пришлю за ним, и быстро спустился по поломанному трапу на верхнюю палубу, оттуда через носовой люк в батарею 6-дюймовых орудий, с намерением спуститься в следующую жилую палубу. Но в этот момент почувствовал легкие содрогания корпуса и ясно ощутил, что крейсер быстро начинает валиться на левый борт, а дифферент сильно увеличивается на корму. Пробежав по батарейной палубе к корме, я через грот-люк выскочил на палубу, где с юта навстречу мне катилась лавина бурлящей воды, подминающая верхнюю палубу. Стоять на ногах из-за сильного крена на левый борт, быстро увеличивающегося, было почти невозможно. Я подполз к правому борту, где через барбет средней 75-мм пушки перешагнул через планшир, очутившись на наружном борту, поскользнулся и поехал, как на салазках с горки, но, дойдя до медной обшивки подводной части, уже обнаружившейся из воды, зацепился одеждой за какую-то медную заусеницу, и меня точно неведомая сильная рука прижала к корпусу судна. Глаза застелила зеленоватая масса воды, и я почувствовал, что крейсер увлекает меня в свою водяную могилу. Когда через несколько мгновений я вынырнул на поверхность, увидел на миг таран крейсера, вставшего на попа на корму. Перевернувшись на левый борт, он, исчез под водой, а вдоль тихого, спокойного моря раздалось громкое, потрясающее «ура!» плавающей на воде команды».

Это погребальное «ура!» ему доведется услышать еще раз — на другом полушарии земли, в водах Средиземного моря, сомкнувшихся над «Пересветом».

За бой на «Рюрике» его последний командир был удостоен ордена Св. Георгия IV степени, но вместо золотого оружия, какое получили другие уцелевшие офицеры, лейтенанту Иванову-Тринадцатому «высочайше был упразднен цифровой номер среди Ивановых и повелено впредь именоваться «Ивановым-Тржнадцатым». Эта странная награда навечно сплела его простую фамилию с «чертовой дюжиной», проклятой моряками всех стран.

Феодосия. Ноябрь 1920 года

Промозглым осенним вечером в город вместе с колонной кубанских казаков, отступавших под ударами красных, вошел рослый немолодой офицер с погонами капитана 1 ранга на суконной армейской шинели. Лицо его, серое от усталости, украшали длинные замысловатые усы.

Все гостиницы, казармы, все углы города были забиты кубанцами. Искать коменданта или другое начальство было бессмысленно, и человек с морскими погонами на солдатской шинели решительно направился к двухэтажному особняку с каменными львами — дому-музею Айвазовского.

На вопрос испуганной горничной пожилой офицер устало ответил:

— Доложите хозяйке: капитан первого ранга Иванов-Тринадцатый.

Он знал: в доме Айвазовского моряку всегда откроют двери. И не ошибся. Вдова великого мариниста Нина Александровна приняла неурочного визитера любезно, как в добрые старые времена: беседу о смутном лихолетье скрасили чашечка густого кофе и хрустальный стакан с ледяной водой. Надо полагать, что гость после трех суток голодного и бессонного отступления не отказался бы и от горбушки черного хлеба. Тем не менее светский тон был выдержан, и, хотя каперанг валился с ног от усталости, он поблагодарил хозяйку за приглашение осмотреть мастерскую Айвазовского. Он почтительно разглядывал старинный мольберт, палитру, хранившие следы великой кисти...

— А это последняя картина Ивана Константиновича, — показала вдова на незаконченное полотно. — Она называется «Взрыв корабля»...

Гость вздрогнул и резко обернулся.

Багровый столб пламени взлетал над палубой фрегата выше мачт. Так взрываются крюйт-камеры — пороховые погреба... Каперанг, не отрывая взгляда от картины, сделал несколько неверных шагов, лицо его исказилось, и он поспешно закрылся ладонями. Плечи с измятыми погонами задергались судорожно...

— Боже, вы плачете! — изумилась вдова. В этом нечаянном сухом рыдании человек с нелепой фамилией оплакал все — и свою тридцатилетнюю флотскую службу, на редкость опасную и невезучую, и смертную тоску белого бега, и прощание с Россией — наверное, вещало сердце, и будущую безрадостную эмигрантскую жизнь в Лионе.

— Простите, сударыня... Нервы!

Он открыл лицо и долго вглядывался в полотно.

То была не просто марина, то была аллегория его судьбы, и он запоздало пытался постичь ее. «Взрыв корабля»...

Сквозь очертания парусника для него проступал иной силуэт: мощные орудийные башни, ступенчатый мостик, высокие трубы... и точно такой же огненный столп, разворотивший палубу... «Пересвет» — вечная боль его и укор.

Все корабли, которыми ему выпадало командовать, по злому ли року, по печальной ли прихоти морского случая, — гибли.

«Рюрик» был затоплен по его приказу в Японском море. Крейсер «Жемчуг», бывший под его началом перед первой мировой, нашел себе могилу в Индийском океане, дредноут «Измаил» — вершина его командирской карьеры — так и не был достроен. Наконец, «Пересвет», погребенный в Средиземном...

«Взрыв корабля»... Невольное пророчество художника. Айвазовский преподнес в дар Морскому корпусу свои картины в тот год, когда гардемарин Иванов, еще без злополучной фамильной приставки, штудировал науки первого курса...

Москва. Январь 1982 года

В огромных окнах библиотеки — заснеженные кровли Кремля.

Походный дневник командира «Пересвета»... По-военному лапидарные и штурмански точные записи довольно объективно рисовали «поход и гибель линейного корабля «Пересвет».

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА:

«Как и кем была произведена приемка «Пересвета», но она была совершена недостаточно серьезно, требовательно и внимательно... — писал Иванов-Тринадцатый. — Зашпаклевавши и замазавши непроницаемым толстым слоем краски все дефекты, японцы привели их («Варяг», «Полтаву» и «Пересвет». — Примеч. Н. Ч.) во Владивосток, где состоялась передача, и наших многострадальных ветеранов вновь осенил славный Андреевский флаг».

О возможности взрыва на «Пересвете» говорили с первых же дней похода. Дело в том, что большая часть боезапаса была японского изготовления. Иванов-Тринадцатый писал:

«В переданной японским артиллерийским офицерам инструкции относительно хранения японских порохов было указано, что необходимо постоянное и неослабное наблюдение за температурой боевых погребов, так как их порох имеет свойство сохранять свою сопротивляемость от разложения лишь до известной температуры (что-то около +40°), после чего он быстро начинает разлагаться и становится опасным для самовозгорания. На всех японских судах и береговых складах устроены специальные охладительные вентиляции, коих на нашем «Пересвете» нет, и нам рекомендовалось очень внимательно следить за температурой в погребах и охлаждать их всеми возможными способами. Такая рекомендация сильно озабочивала старшего артиллерийского офицера, ибо хотя на судне у нас и имелась положенная вентиляционная система, но она брала лишь наружный воздух с той температурой, коей он обладал, и приспособлений охладить его не было; японцы предлагали поставить специальные рефрижераторы, но это задержало бы нас еще на порядочное время и стоило бы немалых денег, вследствие чего морским министром не были разрешены эти работы и было предписано уходить так, как есть. Пришлось немало поработать судовым парусникам для увеличения комплекта различных виндзейлей, дабы достигнуть максимума вентиляции всех нужных помещений. Ну а для понижения температуры нам оставалось обращаться в своих молитвах в небесную канцелярию».

Больше всего меня интересовали последние страницы дневника, где Иванов-Тринадцатый описывал гибель «Пересвета».

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА:

«С утра 22 декабря ст. стиля погода заметно стихла, и мы начали готовиться к съемке. К 3 часам на крейсер прибыли лоцман и английский матрос-сигнальщик, которого я назначил в распоряжение старшего штурмана.

Ровно в 3 часа якоря были убраны, и мы вошли в канал, следуя за идущим впереди конвоиром. Подходя к концу закрытого мола, лоцман просил ввиду большой волны и свежей погоды спустить его раньше под прикрытие мола, указав, что все четыре пары выходных баканов видны и что по проходе четвертой пары я могу следовать куда мне нужно вполне безопасно. Согласившись на его просьбу, застопорил машину и спустил лоцмана, после чего, передав в машину приказание дать ход, постепенно доводя его до самого полного, сделал распоряжение о разводке очередной боевой смены по боевому расписанию к орудиям, погребам и на корабельные посты, дав приказание дать ужин команде на полчаса раньше, то есть в 5.30 вечера.

Перебравшись в походную рубку, я занял свое место на мостике, где у главного компаса находились оба штурманских офицера и сигнальщик-англичанин.

Картина в данный момент была следующая: прямо по курсу, навстречу, с моря шел в Порт-Саид какой-то греческий пароход. Для расхождения с ним нам пришлось обоюдно слегка изменить курсы, дав друг другу дорогу. Впереди нас на расстоянии двух-трех кабельтовых шел конвоир, точно придерживаясь данного нам курса. Между прочим, проложенный нам обоим курс до Мальты не совпадал с тем рекомендованным курсом, коим пользовались коммерческие, пароходы, местами расходясь с ним довольно значительно. На мой вопрос об этом при получении карты английский флаг-капитан сообщил, что они дают нам курсы, специально предназначенные для военных судов.

Слева по крамболу, на расстоянии около мили, виднелась пара французских дозорных тральщиков, по курсу которых можно было судить, что они идут по направлению к Александрии.

Ветер до семи баллов, и крупная с беляками волна в левую раковину часто попадала на палубу бака.

Пройдя четвертую пару входных баканов, конвоир сделал поворот (зигзаг) вправо; не применившись еще к его циркуляции, мы запоздали с перекладкой руля и проскочили точку поворота. Дав указание штурману не зевать с поворотами, я лег конвоиру в кильватер на новом курсе...

Время подходило к 5.30 вечера, сумерки начинали сгущаться, пошел небольшой дождь, и погода заметно стихла. Была дана боцманская дудка к ужину, вскоре после которой конвоир вновь начал делать зигзаг вправо, меняя курс. Наш поворот удался очень хорошо, но, только что завершив циркуляцию, мы легли ему в кильватер, как я почувствовал два последующих сильных подводных удара в левый борт, около носовой башни; корабль сильно вздрогнул, как бы наскочив на камни, и, прежде чем можно было отдать себе отчет в происходящем, рядом, поднявши по борту столб воды, из развороченной палубы с левого борта около башни вырвался громадный столб пламени взрыва, слившись в один из нескольких последовательных взрывов по направлению к мостику. Было ясно, что за последовавшим наружным двойным взрывом детонировали носовые погреба правого борта, разворотили палубу и сдвинули броневую крышу у носовой башни.

Я застопорил машины, а судовая артиллерия открыла огонь, стреляя из носовых шестидюймовых орудий ныряющими снарядами по неопределенной цели, ибо никому не удалось увидеть ни лодку, ни перископ, да и открыть последний и в более спокойной обстановке было бы затруднительно, а гулявшие беляки служили хорошим прикрытием для подводной лодки. После нескольких минут интенсивной стрельбы по левому траверсу на расстоянии четырех-пяти, кабельтовых был замечен большой подводный взрыв с широким основанием и довольно темной окраски.

Если этот взрыв не был от взорванной нашими снарядами предполагаемой лодки, то, во всяком случае, здесь, должно быть, взорвалась целая минная банка.

Этот взрыв был ясно виден с конвоировавшего нас английского авизо и записан им в вахтенный журнал. Не видя смысла в продолжении недисциплинированного огня, я прекратил стрельбу, тем более что она угрожала как нашему конвоиру, так и французским тральщикам, кои находились еще у нас в виду.

Положение «Пересвета» было угрожающим. Тотчас же после взрыва корабль сильно осел, и волны начали заливать бак, образуя крен на левый борт, все время увеличивавшийся. Было ясно, что никаких мер к спасению корабля из-за полученных сильных повреждений предпринять было уже невозможно, и была дана команда «Всем надеть пояса!» и «Все на гребные суда!».

Опасаясь возможного взрыва носовых десятидюймовых погребов, я убрал всех людей с мостика и велел быстрее спускать шлюпки. Однако задача эта была не из легких. Море было еще свежо; крен на левый борт и дифферент на нос все увеличивались с каждой минутой.

В сумерках мне было плохо видно, как шло дело со спуском шлюпок, которыми распоряжался старший офицер, но у меня уже не было сомнений, что корабль начинает тонуть, переворачиваясь на левый борт, почему и была дана команда «Спасайся, кто может!» с указанием покидать корабль с правого подветренного борта.

Носовая часть совершенно ушла в воду, и волны стали обрушиваться на мостик, когда я ясно почувствовал, что внутри корабля какие-то переборки не выдержали, послышался отдаленный грохот, и что-то внутри корпуса посыпалось к носу. Это могли быть сорванные котлы носовых кочегарок.

Взяв себе пробковый матрац из кем-то расшнурованной и брошенной на мостике койки, я завернулся в него и, кое-как обвязав вязки (они наполовину были оборваны), стал ожидать своей участи. Набежавшей на мостик волной я был подхвачен и брошен в открытый порт правого носового шестидюймового барбета, в котором и застрял, но следующая волна выжила меня из порта и бросила на свободную воду.

Дальше начиналась индивидуальная борьба каждого находившегося в воде за свое индивидуальное существование. На этом, собственно говоря, и заканчивается избранная мной тема...»

Дальше