Домик Голофаевых знали многие. Он стоял на окраине города Добруша, недалеко от реки Ипути.
В летнюю пору на берегах реки всегда было шумно: кто купался, кто катался на лодках, играл в волейбол.
Если надо было людям попить холодной водички, они спешили в домик Голофаевых.
Когда с берега вдруг раздавался тревожный крик: «Спасите!» — из домика выскакивал рослый загорелый парень и с ходу бросался в воду на помощь.. А бывало, что на тревожный зов с реки из дома Голофаевых выбегали сразу двое парней, очень похожих друг на друга, — братья Опанас и Иван, а следом за ними бежала девочка в лёгком ситцевом сарафане — Маня Голофаева, сестра, и за ней, еле-еле поспевая, — Мишка, младший брат.
«Спасательная команда» действовала дружно, и не было такого случая, чтобы на реке около дома Голофаевых произошло несчастье.
Лето 1941 года не было похоже ни на одно лето.
В конце июня Опанас с Иваном ушли на фронт воевать с фашистами.
Над городом Добрушем пролетали вражеские бомбардировщики. Гудели сирены воздушной тревоги. Где-то рвались бомбы.
Но вот воздушные налёты стали чаще — город бомбили каждый день, и оставаться в нём жителям было всё опасней и опасней, и тогда многие ушли в лес, в близлежащие деревни.
Домик Голофаевых смотрел на реку пустыми окнами — стёкла были выбиты. В доме ни души. Голофаевы — мама, отец и Маня с младшим братом схоронились в лесу, в землянке, далеко от города.
В то лето Мане исполнилось восемь лет.
Сама Маня считала, что восемь — не так уж и мало. Осенью в школу.
Все взрослые называли её ребёнком и на расспросы девочки: «Почему мы живём в лесу, а не дома!», мама, отец и соседи шутливо отвечали: «Много будешь знать, скоро состаришься».
Маня нисколько не боялась «состариться». Пусть только взрослые скажут ей, почему на Добруш, её родной город, фашисты бросают бомбы!. Кому он мешает!
Но вот налёты на город прекратились, стало вдруг так тихо, что не верилось этой тишине...
Но никто в город обратно не возвращался. И это было совсем непонятно Мане. Почему люди не идут в свои дома! Там же лучше жить, чем в землянках!..
И девочка всё время спрашивала: «Сколько же мы ещё будем жить в лесу! Сколько!..» Маня не знала, что в Добруш уже вошли гитлеровцы.
Как-то девочка услышала разговор отца с соседом, безруким дядей Степаном. Они сидели у маленького костра, курили самосад и вели разговор:
— Ума не приложу! — говорил дядя Степан. — Как жить будем дальше! Слухи ходят, что будто немец к Москве движется и скоро войдёт в неё, как в наш Добруш. Что тогда-то!
— Как ты можешь такое говорить, Степан! — рассердился на соседа отец. — Совсем не понимаешь обстановки. Или забыл, как в гражданскую дрались! Сколько тогда разных врагов Москву желали завоевать, всю Россию... А не вышло. А что получили! — кол осиновый... То-то!
На другой день Маня собрала вокруг себя ребят, живущих в «лесном городке», и повела с ними свой разговор: — На нашу страну, знаете, сколько раз враги нападали!.. Много. Завоевать нас хотели, но сильнее, чем Красная Армия, никого нет. И фашисты получат кол осиновый, вот. Правда, Димка!
Димка, сын дяди Степана, кивал, мол, правда, и доставал из своего портфеля книжки и читал вслух про гражданскую войну и про Красную Армию, которая громила белых генералов: Врангеля, Деникина... Димка был старше всех из ребят в «лесном городке», он уже перешёл в четвёртый класс и новые учебники прихватил с собой, очень желая скорее начать учиться. Но из-за фашистов нельзя было теперь ходить в школу.
Иногда Димка разрешал ребятам брать свои учебники и смотреть картинки.
На одной картинке Маня увидела марширующих красноармейцев. Ей показалось, что среди этих красноармейцев художник нарисовал и её братьев — Опанаса и Ивана. Они шагали в строю под развёрнутым знаменем с винтовками в руках. И ещё увидела Маня одно знамя. Оно развевалось над Кремлём в Москве. Значит, Москва — наша и её никогда не отдадут фашистам.
Надвигалась осень.
У живущих в «лесном городке» кончались запасы еды. Не было лекарств, чтобы лечить простывших, изголодавшихся детишек. А впереди — зима с холодами и голодом. Был единственный выход — вернуться в занятый врагом город, и подпольный Обком партии принимает решение: семьям, где есть маленькие дети, возвратиться в город.
Добруш нельзя было узнать. Это был словно какой-то чужой город. На уцелевших зданиях висели флаги с фашистскими знаками, похожими на огромных пауков. По городу шагали, ехали в машинах гитлеровские солдаты, офицеры.
Дом Голофаевых уцелел. Отцу удалось его кое-как привести в порядок. Окна застеклить было нечем, и он заколотил их досками, фанерой.
На улицу, к подружкам, ходить не разрешалось: гитлеровцы хватали детей и отправляли их в больницу. Там у ребятишек брали кровь для раненых. Если надо было посидеть с Мишкой, мама говорила: — Ты взрослая девочка, Маня. Посмотри за братиком!..
И совсем по-другому рассуждала мама, когда Маня просила у неё разрешения сбегать к Димке.
— Этого ещё не хватало! Малому дитю — и на улицу!.. Лучше этим кровопийцам, фашистам, на глаза не попадаться... Ты, дочка, уже не маленькая. Должна понимать...
Странно рассуждает мама: то Маня «совсем большая», а то «малое дитё».
Но уж очень ей хотелось сбегать к Димке, попросить ещё разочек посмотреть на книжку с картинками, где были нарисованы красноармейцы, а среди них Опанас и Иван: «Мама увидит их и обрадуется...» Однажды в дом Голофаевых пришла соседка Скороходова и прямо с порога заголосила:
— Грабят! По всем домам шныряют, без всякой совести... Всё, что под руку ни попадётся, тащут!..
Мане не нужно было объяснять, о ком говорила соседка. Ясно, что о новых «хозяевах».
— Ничего, потерпите немного. И на них управа найдётся, — спокойно говорил Манин отец.
В последнее время он часто куда-то отлучался из дома. Приходил под утро. Мыл испачканные грязью сапоги. Молча пил кипяток.
Отец был связным у партизан. И никто не знал, что командир партизанского отряда дал ему задание: «Наблюдать за вражескими солдатами в городе и обо всём сообщать через связных в отряд». Он даже устроился на работу к немцам, на бумажную фабрику.
Соседка рассказывала, что немецкие солдаты всё разорили в Доме пионеров, разграбили имущество, побили в окнах стёкла, а около дома, где всегда стояли статуи пионера и пионерки: мальчик держал в руке горн, а у девочки в руках была книга — гитлеровцы сколотили из брёвен виселицу. На ней болтались концы обрезанных верёвок...
Маня хорошо знала этот весёлый дом: до войны Дом пионеров был открыт для всех ребят, для больших и маленьких. Маня бывала там много-много раз и даже записалась в кружок рукодельниц.
Когда девочка услышала, что в пионерском доме всё разорили фашисты, ей захотелось сбегать туда, посмотреть самой...
Маня надела жакетку, повязала платок и осторожно, чтобы не заметила мама, шмыгнула за порог.
Она прошла проходными дворами и вскоре очутилась в переулке, где стоял Дом пионеров.
К небольшому одноэтажному дому подходить было страшновато. Больше всего пугала девочку высокая, крепко сколоченная виселица с верёвочными петлями. Из-за угла дома на тротуаре показался часовой. Он прошёлся мимо дома, повернулся и пошёл обратно, снова завернул за угол...
Надо было перебороть страх. Маня утешала себя: «Никого нет... Никто меня не увидит... Я маленькая... Вот только часовой снова пройдёт обратно за угол...» Она дождалась, когда часовой сделал свой новый проход мимо дома и повернул обратно, неслышно юркнула в приоткрытую дверь, прошла раздевалку и очутилась в самой большой комнате. В этой комнате показывали ребятам кино. Здесь выступали артисты, а под новый год сюда привозили большую-большую ёлку... И дед Мороз раздавал подарки, и все пели и танцевали под музыку...
Маня осмотрелась кругом. «Ой, что наделали фашисты!»
Детские рисунки, которые висели раньше на стенах, валялись на грязных половицах. Тут же, в пыли и грязи, затоптанные сапогами, были разбросаны салфеточки, кукольные платьица, вышитые дорожки... Всё это девочки готовили на выставку рукодельниц, которая должна была открыться в июне месяце, в воскресенье. Но в это воскресенье началась война.
В углу комнаты, среди разодранных книг, под осколками стекла, му- 10 сором, она увидела какой-то свёрток. Осторожно вытащила его. Это было свёрнутое знамя.
Маня развернула его и прочитала слова пионерского призыва: «Будь готов! Всегда готов!» Она стояла в растерянности, как поступить?!
Маня быстро расстегнула жакетку и спрятала под неё кумачовое полотнище. Хотела выйти — идёт часовой, нельзя. Надо дождаться, когда он пойдёт обратно, и выскользнуть незаметно, и скорей-скорей домой...
* * *
— И правильно сделала! — похвалил девочку отец, когда Маня рассказала ему про знамя. — Сберечь его надо. Наши вернутся, и тогда оно снова будет на своём месте... И никому ни слова. Ни одна душа не должна знать.
Увидев в руках Мани свёрток, мама ахнула: — Зачем принесла! Узнают, найдут — нас же всех повесят...
— Если хорошо спрятать, не найдут, — возразил отец. — И помалкивать. Разные люди имеются...
Маня и сама знала, что разные. Напротив их дома, через дорогу, стоял дом Исаровых. Гаврила Исаров в первый же день пошёл к фашистам на службу, стал полицаем. Жена его, тётка Александра, помогала ему, на всех доносила: кто что делает, куда ходит и к кому... Лучше ей на глаза не попадаться.
Маня поняла отца и про свою тайну никому не говорила. Она аккуратно завернула знамя в мамин платок, спрятала сначала свёрток в одёжный шкаф, но вспомнила рассказ соседки Скороходовой о грабежах, которые устраивают немцы по домам, вынула свёрток, перепрятала его в старый валенок и положила за печку.
Почти всю ночь Мане не спалось. А когда под утро заснула, то ей приснился сон. Будто приехали с войны Опанас и Иван. Мама накрыла для них стол, угощает. à Иван вдруг спрашивает: «Знамя-то пионерское куда Марийка спрятала! Уж не в валенок ли!» Маня проснулась, слезла с кровати и на цыпочках отправилась к печке. На месте ли валенок!
От того, что она увидела, её затрясло: брат Мишка пытался вытащить валенок.
— Ты чего! — тихо прикрикнула на него Маня. — Нельзя.
Она сама достала валенок, вынула из него свёрток, открыла дверцу в печке и положила его прямо в золу.
Как только мама проснулась, Маня спросила её:
— Ты печку топить когда будешь! — и не дождавшись ответа, попросила: — Без меня не топи, ладно!
— Это что ещё за новости! — удивилась мать и пошла посмотреть, не положила ли дочь что в печку.
Мать выгребла из печи вместе с золой свёрток и показала его мужу. Отец подозвал к себе дочку и тихонько ей сказал:
— Самое верное — закопать его на огороде. Я как раз собирался там яму рыть, припасы кое-какие схоронить. Так заодно...
— Можно, и я с тобой! Я сумею. Дашь мне лопату!
Утро выдалось хмурое, туманное.
Маня копала вместе с отцом на том месте, где недавно росла картошка.
Земля была рыхлая, мягкая. Управились скоро.
Знамя девочка завернула в клеёнку, которую ей дал отец, втиснула его в глиняный горшок и опустила в яму.
Туман ещё не успел рассеяться, как всё было уже сделано: землю разровняли, перемешали свежую со старой, набросали поверх тайничка вялой картофельной ботвы.
— Ну вот и всё в порядке, — сказал отец. — Теперь не волнуйся, дочка. Пока нет дождей, пусть полежит. А там проверим.
Поздней осенью, когда зачастили дожди, Маня откопала знамя, посмотрела — свёрток не промок. Всё было сухим. Тайник оказался надёжным!
А когда землю подморозило и выпал снег, то за знамя можно было не тревожиться. Оставалось ждать того дня, когда можно будет без опаски поднять землю, достать свёрток и вынуть из него знамя.
Летом 1944 года город освободили наши войска.
Знамя проплыло по освобождённому Добрушу. Его несла Маня, а за ней шли ребята. Много добрушских ребят! Они приблизились к дому, где временно размещался Обком партии. Навстречу ребятам вышел секретарь Обкома партии, и ему передала Маня спасённое знамя Добрушского Дома пионеров.
Секретарь громко, чтобы все слышали, сказал:
— Это ваше знамя, ребята! Когда мы откроем ваш пионерский дом, оно снова там займёт своё место!..
За спасение и сохранение пионерского знамени Маня Голофаева награждена Почётной грамотой ЦК ВЛКСМ, и её имя занесено в Книгу Почёта Белорусской пионерской организации.
