В три часа ночи в кабинете начальника отдела контрразведки «Смерш» округа полковника Бахрушева раздался телефонный звонок. Звонил дежурный — капитан Чернышев. Он доложил, что в квадрате 24–40 полчаса назад сбит «юнкерс».
— Экипаж цел? — уточнил полковник.
— Нет, все погибли. Но… — дежурный замялся.
— Что «но»? Не тяните, капитан!
— Есть данные, что самолет сбросил троих парашютистов.
— Что значит, есть данные? — в голосе Бахрушева прозвучало раздражение. — Кто видел, где и когда?
— Да пацаны из села Базыкуль.
— Немедленно вызывайте группу капитана Петракова. И позвоните на аэродром — мы срочно вылетаем.
Через пятнадцать минут видавшая виды «эмка» уже мчала Бахрушева и группу Петракова на аэродром.
— Что скажешь, Паша? — обратился Бахрушев к Петракову.
— Честно говоря, все это не очень понятно, Иван Сергеевич. Зачем немцам высаживать десант в степи? Диверсия? Но в том районе нет никаких стратегически важных объектов. Значит, что-то другое? Но что?
— Вот то-то и оно, — полковник задумался. — Непонятно. И это хуже всего.
…Через полтора часа самолет с контрразведчиками на борту приземлился в районе села Базыкуль. А еще через четверть часа в доме председателя сельсовета Бахрушев и Петраков расспрашивали мальчишек.
— Так значит, говорите, трое их было?
— Точно, трое, — уверенно ответил тот, что был постарше и назвался Васькой.
— А как вы их увидели? — Бахрушев обращался ко всем, но смотрел на Василия. Этот парнишка своей серьезностью и уверенностью внушал полковнику доверие.
— Ну, значит, гул услыхали самолетный, — Васька бросил взгляд на своих товарищей. Те закивали. — Ну вот, услыхали гул. А я еще и говорю: вот зараза, гудит, как «юнкерс».
Бахрушев удивленно вскинул брови.
— Вы не сомневайтесь, — Васька тяжело, совсем не по-детски вздохнул, — у меня под Ростовом мамку и сестренку разбомбило. Так что я этот гул на всю жизнь запомню. Ну вот… Удивился еще. А потом гляжу: самолет показался. Тут уж я точно увидал — фашист летит. Подумал: ща бомбить начнет. И точно — три точки от него отделились. Вот, думаю, гадина! И вдруг — парашюты раскрылись. Аккурат три штуки. Я пацанам говорю: дуйте к Василь Нефедычу, это председатель сельсовета наш, пусть сообщит, куда следует.
— Ну, а сам? — включился в разговор Петраков.
— А сам побежал поглядеть, куда они сядут.
— И куда ж они сели?
Васька виновато опустил голову:
— Не углядел я. Ветром их сильно снесло. Километра, однако, думаю, на три-четыре, в сторону Кривой балки.
— Молодец! — Бахрушев потрепал Ваську по вихрастой голове и, уже обращаясь ко всем, повторил. — Молодцы, хлопцы. А теперь какая ваша главная задача?
Пацаны недоуменно переглянулись.
— Ваша главная задача — молчать. Чтоб ни одна живая душа не узнала о том, что видели. Запомните: это военная тайна.
…Когда Бахрушев и Петраков остались одни, полковник приказал:
— Здесь где-то недалеко ускоренные курсы комсостава расквартированы. Так вот, скажи Иванушкину, пусть берет оттуда роту и в районе Кривой балки землю носом роет — ищет парашюты. Не потащили же они их с собой, должны были зарыть или спрятать где-то.
— Ясно, Иван Сергеевич.
— Погоди… А Скуратову передай, пусть запросит местное управление НКВД, может, у них есть что-то интересное по этому району.
Петраков вышел. Бахрушев присел на табуретку и стал массировать виски. После бессонной ночи и полуторачасового перелета голова раскалывалась. Это мешало сосредоточиться, раздражало. Последнее время головные боли стали регулярными. Врачи говорили — переутомление, нужен отдых, режим. «Какой тут к черту режим, когда война», — думал Иван Сергеевич, досадуя на то, что забыл прихватить из стола таблетки.
Вернулся Петраков, принес крепкого чаю и карту.
— Добре, Паша, — Бахрушев подвинулся к столу. — Почаевничаем. И подумаем. Крепко подумаем. Сейчас важнее всего понять, что им нужно здесь, в калмыцких степях.
…За четверть века работы в органах Иван Сергеевич Бахрушев повидал немало. В двадцатых участвовал в ликвидации банды Антонова на Тамбовщине. Потом был Туркестан — напряженная борьба с агентурой иностранных разведок, басмачами, контрабандистами… В начале тридцатых — учеба в Москве, а затем направление в Свердловск. Здесь и застала Бахрушева война. В первый же день написал рапорт с просьбой направить на фронт, и получил отказ. Потом были еще рапорты — и снова отказы. «Командование лучше знает, где вас использовать. А работы вам хватит». Эту фразу Ивану Сергеевичу приходилось выслушивать частенько. И всякий раз она звучала для бывалого чекиста как приговор. Конечно, без работы он действительно не сидел. На Урал было эвакуировано немало крупнейших предприятий, здесь работали ученые и конструкторы с мировым именем — все это, безусловно, привлекало внимание немецкой разведки. Только за первые полгода войны было обезврежено несколько десятков агентов и диверсантов. Правда, многих из них, видимо, готовили наспех, недооценивая, судя по всему, выучку советских контрразведчиков.
Позже, в сорок втором и сорок третьем, Ивану Сергеевичу приходилось сталкиваться с гораздо более серьезным противником. Это говорило о том, что абвер сделал выводы из ошибок. И тем не менее Бахрушев и его товарищи работали достаточно эффективно.
В начале сорок четвертого Иван Сергеевич получил назначение в Ростов, на должность начальника отдела контрразведки «Смерш» Северо-Кавказского военного округа. Конечно, это был не фронт, но, по крайней мере, гораздо ближе к нему. И это добавляло Бахрушеву энергии и оптимизма. «Так, глядишь, вслед за войсками и до Берлина дойду», — шутил он. Однако сейчас ему было не до шуток. Внимательно изучая карту, он пытался понять, что интересует диверсантов в этом районе?
— Яшкуль, Гашун, Чилгир, Утта… — малонаселенные, глухие места, — вслух размышлял Бахрушев. — Значит, диверсия маловероятна. Тогда что? Иван Сергеевич поднял глаза на Петракова.
— Может быть, связь с резидентом? — высказал мысль Павел.
— Что ж, возможно, — Бахрушев отхлебнул чаю. — Во всяком случае эту версию нельзя отбрасывать.
Некоторое время они молча изучали карту, то и дело посматривая на часы. Время сейчас играло на руку противнику, а от Иванушкина и Скуратова известий пока не было.
Павел выкурил уже не одну папиросу. «Нервничает», — подумал Бахрушев. Капитан действительно нервничал, хотя любой посторонний человек едва бы уловил на аскетичном лице Петракова даже тень волнения. Но полковник за три месяца совместной работы хорошо изучил своего подчиненного и видел — нервничает. Впрочем, это было понятно. Ничто не заставляет так переживать, как вынужденное бездействие.
К Петракову Иван Сергеевич относился с симпатией, уважал его. За смелость, решительность, умение быстро анализировать ситуацию. К тому же за плечами капитана был немалый фронтовой опыт: дважды выходил из окружения, партизанил, выполнял задания в тылу врага. Да и ордена — два Красной Звезды и Боевого Красного Знамени, а также две нашивки за ранения говорили о многом. После второго, тяжелого ранения, Павел и оказался в отделе Бахрушева.
…В дверь постучали. Иван Сергеевич оторвался от карты, коротко бросил:
— Войдите.
Вошел Скуратов:
— Товарищ полковник, разрешите…
Прерывая излишние сейчас церемонии, Бахрушев махнул рукой и указал старшему лейтенанту свободный табурет:
— Садись и докладывай.
— Докладывать-то особо нечего. По данным НКВД район спокойный. Правда, есть один любопытный фактик. Лет десять назад, в середине тридцатых, орудовала здесь банда Оганова: грабили, убивали, мародерствовали. Года три за ними гонялись — ничего не могли поделать. И только в тридцать шестом банду ликвидировали. Но самому Оганову удалось уйти. Есть данные, что он бежал за границу. Правда, в декабре сорок второго во время оккупации его вроде бы видели в здешних краях. Однако точно это установить не удалось.
— Так-так, — Бахрушев нервно потер руки. — А где скрывалась банда?
— Где-то в районе Сарпинских озер.
Полковник посмотрел на Петракова:
— Ты понял, Паша?
— Иван Сергеевич, я почти уверен, что они ищут Оганова.
— Тогда действуй!
…«Действуй!» Павла Петракова это слово всегда заряжало энергией. И тогда он мог работать сутками без сна и отдыха. Его мозг не уставал от напряженной многочасовой работы, а тренированное сильное тело питалось какими-то тайными запасами бодрости. «Действуй!» Это означало, что для него начиналась новая схватка с противником — не на жизнь, а на смерть.
И победить в ней сможет тот, кто решительнее, умнее, хитрее, хладнокровнее. И он действовал…
Уже через два часа силами все тех же курсантов были перекрыты все немногочисленные дороги, ведущие к Сарпинским озерам со стороны Базыкуля. Оставалось ждать.
Конечно, брать диверсантов — это дело оперативников. И Петраков, безусловно, вызвал бы людей, будь у него резерв времени. Но его не было. Приходилось рассчитывать только на свою группу да на то, что курсанты в крайнем случае не подведут.
Павел был уверен, что на одном из трех маршрутов они перехватят парашютистов. Вот только на каком? Никогда не веривший в Бога, сейчас он твердил про себя, как одержимый: «Господи, сделай так, чтобы они вышли на меня».
Нельзя сказать, что Петраков не доверял своим подчиненным. И педантичный, предельно аккуратный Игорь Скуратов, и добродушный, невозмутимый Федор Иванушкин уже были проверены в деле, но все же опыта оперативной работы им пока недоставало. Это-то больше всего и волновало Павла, и он в мыслях вновь и вновь возвращался к своим подчиненным, так же как и он несшим сейчас нелегкую вахту томительного ожидания…
Особенно тревожился Петраков за Иванушкина. Его невозмутимость могла расслабляюще подействовать на курсантов. Павел порой поражался ей. Два часа назад Федор так спокойно доложил о найденных парашютах, словно он не улики, а гриб в лесу нашел. «Наверное, он точно так же бы доложил, что война кончилась», — подумал Петраков.
…Разумеется, Федор Иванушкин не подозревал о волнениях своего командира. Получив задачу, он, привыкший все делать основательно, рассудил: табун лошадей, юрта и пастух вряд ли вызовут у кого-либо подозрения. С лошадьми и юртой вопрос решился просто — их позаимствовали в соседнем селении. Хуже было с пастухом — курсанты оказались все как на подбор — под стать Иванушкину: рослые, белокурые — настоящие русаки. Пришлось ему самому облачаться в халат, который тут же затрещал по швам. Это вызвало дружный смех. Федор нахмурил брови:
— Цыц, братва. Не до шуток. Нам теперь не парашюты — диверсантов брать.
Говоря это, он, конечно же, не мог знать, что через несколько часов ему действительно предстоит вступить в схватку с матерым и коварным врагом…
Солнце уже садилось, когда Федор увидел на горизонте три фигуры. Какое-то внутреннее чутье подсказывало: они. Иванушкин подвинулся поближе к костру и сел вполоборота к дороге, так, чтобы диверсанты издали не смогли разглядеть его лица.
Из юрты доносились приглушенные голоса.
— Тихо, братва, приготовиться, — сказал Федор. Сам он сунул руку за пазуху и снял пистолет с предохранителя.
…Минуты ожидания были томительны. Те трое шагали не спеша, и Иванушкин, бросавший украдкой взгляд на дорогу, в какую-то секунду даже усомнился, диверсанты ли это — уж больно уверенно держались они, Федор даже расслышал смех. В недавнем прошлом полковой разведчик, он с трудом привыкал к тому, что враг, с которым ему приходилось иметь дело теперь, — совсем другой: он не крадется, не прячется, а творит свои черные дела под личиной советского человека.
Прошло еще несколько минут. Иванушкин уже опасался оборачиваться, чтобы не привлечь к себе излишнего внимания. Он и так был уверен: незнакомцы не пройдут мимо — остановятся, чтобы расспросить, уточнить дорогу. Спина его под халатом вспотела, но не столько от жары, сколько он напряжения.
Тихо заржали кони. Федор не выдержал, бросил через плечо короткий взгляд. Его хватило, чтобы увидеть: двое остались на дороге, а третий направился к нему. И в следующую секунду он услышал:
— Эй, отец, далеко ль до Сарпы?
Федор не шелохнулся. Он ждал, когда незнакомец подойдет поближе. Но тот остановился в нескольких шагах и повторил свой вопрос. Теперь у Иванушкина не оставалось и тени сомнения, что перед ним враг. Надо было действовать. Он закашлялся. Это был сигнал курсантам. Но прежде чем полог юрты распахнулся, Федор резко вскочил и бросился диверсанту в ноги. Падая, тот успел выхватить пистолет и выстрелить в Иванушкина. Резкая боль пронзила все тело. Теряя сознание, Федор услышал выстрелы и молодой, еще мальчишеский голос, строго приказавший: «Встать! Руки вверх!» «Молодцы!» — последнее, что успел подумать он…
— Молодцы! Ну, молодцы! Нечего сказать, — полковник Бахрушев ходил из угла в угол своего кабинета и бросал недовольные взгляды на подчиненных. Петраков и Скуратов стояли, понурив головы. — Казаки-разбойники, а не работа. Иванушкин убит, двое диверсантов тоже. Третий ранен. В высшей степени непрофессионально.
Павел вздохнул.
— Что вздыхаешь?
Полковник сел в кресло, закурил. Он не курил уже больше месяца, крепился, но сейчас не выдержал. Какое-то время все трое молчали. Первым заговорил Бахрушев:
— Ладно, — он рубанул ребром ладони по столу, — значит, так: курсантам объявить благодарность — научили их стрелять на свою голову. Парашютиста после перевязки ко мне. Все. Свободны!
Петраков и Скуратов вышли. Иван Сергеевич затушил окурок, подошел к окну, распахнул створки. После только что прошедшего дождя на улице было свежо. Бахрушев вздохнул полной грудью, закрыл глаза, подставил лицо прохладному легкому ветерку. Так он простоял несколько минут, стараясь успокоиться. Он сердился на себя за то, что нашумел на Петракова. Задача у того была архисложной, а решать ее пришлось силами трех контрразведчиков и ничего не смысливших в этом деле курсантов. Конечно, все могло закончиться удачней, выйди диверсанты на Павла, но они вышли на Иванушкина…
Ивану Сергеевичу было жаль лейтенанта. Всего два месяца назад пришел к ним после госпиталя этот бывший командир разведвзвода. Конечно, за такое короткое время ремеслу контрразведчика не научишься. Да и Скуратов в отделе всего полгода. По сути один Петраков профессионал. «Действительно, кадры решают все!» — подумал Бахрушев и открыл глаза. За окном занимался рассвет. Начинался новый, полный тревог и забот день…
Обер-лейтенант Гюнтер фон Зоттель был подавлен: столь успешно начавшаяся операция так неожиданно и трагически закончилась для него. Зоттель почувствовал, что его бьет озноб. Он хотел думать, что это от саднящей раны в плече, но обмануть себя не удавалось — обер-лейтенант понял: это страх. Он боялся умереть. Сейчас, когда ему не перед кем было притворяться бесстрашным и фанатично преданным фюреру, он в полной мере ощутил весь ужас своего положения. Не новичок в разведке, Гюнтер знал: либо он вынужден будет работать на русских, либо он умрет.
В коридоре послышались шаги. Зоттель напрягся, озноб начал колотить его еще больше — он почувствовал: это идут за ним…
В кабинете Бахрушева было накурено. Закурив после месячного воздержания, Иван Сергеевич теперь не мог остановиться и прикуривал одну папиросу от другой. На столе перед ним лежали документы задержанного.
— Крылов Борис Николаевич, — вслух прочитал полковник.
С фотографии на него смотрел лет двадцати пяти, светловолосый молодой человек. «Кто он, — размышлял Иван Сергеевич, — предатель, фашист? С чем пришел на нашу землю?»
В дверь постучали.
— Войдите, — отозвался Бахрушев и поднял глаза. В первую секунду он даже не узнал человека, чью фотографию только что рассматривал — лицо его было серым, осунувшимся, левый глаз заплыл. «Видно, кто-то из курсантов приголубил», — не без ехидства подумал Иван Сергеевич, но тут же одернул себя, сказал сухо:
— Садитесь.
Зоттель устало опустился на стул, бросил жадный взгляд на пачку «Казбека». Бахрушев, заметив это, подвинул папиросы на край стола, положил рядом спички.
— Курите.
Гюнтер жадно затянулся и тут же закашлялся. Иван Сергеевич усмехнулся:
— Да, вижу непривычны вы к нашему табачку, недоработочка это у вас в абвере.
Зоттель напрягся, словно в ожидании удара, бросил на полковника косой взгляд. Многое бы он отдал сейчас, чтобы не видеть этих внимательных, с хитрым прищуром глаз. Он даже зажмурился.
— Вам плохо? — спросил Бахрушев.
— Хуже бывает только мертвым, — выдавил из себя Гюнтер, и, произнеся эти слова, вдруг отчетливо понял, что расскажет все…
— Итак, — Бахрушев остро отточенным карандашом сделал пометку в блокноте. — Вы, офицер абвера Гюнтер Зоттель, двадцать четвертого мая были заброшены к нам в тыл. Цель, задачи вашей группы? И, пожалуйста, поподробнее.
Зоттель откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу. В этой привычной для себя позе он нашел некоторое успокоение, его перестал бить озноб. Он пропал вместе со страхом, потому что самое страшное было позади — выбор сделан, отступать некуда.
— Еще в сорок втором году, — начал Гюнтер, откашлявшись, — адмирал Канарис потребовал от разведслужб расширить подготовку и заброску квалифицированной агентуры в глубинные районы Советского Союза, он требовал усилить работу по разложению ваших людей, используя для этого вынашиваемые некоторыми лицами националистические планы. Наша абвергруппа — 103, действуя в сорок втором году против ваших войск на Северо-Кавказском фронте, проводила агитацию среди военнослужащих Красной Армии и населения, устанавливала связи с бандами, созданными национальными лидерами, формировала связи с бандами, созданными национальными лидерами, формировала из них добровольческие отряды. Один из таких отрядов предполагалось создать на базе бывшей банды Оганова, активно действовавшей в середине тридцатых годов из районе Сарпинских озер.
Оганов был в составе вашей абвергруппы? — спросил Бахрушев, снова закуривая.
— Нет, — Зоттель покачал головой. — Насколько мне известно, он в свое время бежал из вашей страны в Турцию и там в начале войны был завербован нашим агентом. В Калмыкию его перебросили только в январе сорок третьего, накануне отступления наших войск. Связь с ним была потеряна. Моя задача и состояла в том, чтобы, во-первых, восстановить ее, а во-вторых, подготовить условия к приему диверсионной группы и оружия для Оганова и его людей.
— А что дальше? — в голосе полковника прозвучала тревога.
— Дальше, насколько мне известно, должна была начаться операция под названием «Каракурт».
— Каракурт?
— Да, каракурт. Это, кажется, такое насекомое, которое водится в здешних степях. Его укус может оказаться смертельным для человека.
— Конечная цель операции? — спросил Бахрушев.
— Не знаю. — Зоттель поднял глаза. — Я действительно не знаю. Возглавлять операцию должен старший диверсионной группы доктор Долль.
— Кто он?
— Я сказал все, что мне известно.
— Хорошо. — Иван Сергеевич встал, прошелся по кабинету. Он чувствовал, что Зоттель говорит правду, и эта правда вызывала у старого контрразведчика серьезную тревогу: по всей видимости, абвером затевалась крупная операция. Бахрушев снова сел за стол, спросил:
— Вы лично были знакомы к Огановым?
— Нет.
— А какой пароль при встрече?
— Старинный медальон с изображением этого самого каракурта.
Бахрушев достал из ящика стола, где лежали личные вещи, отобранные при обыске у диверсантов, небольшой серебряный медальон.
— Этот?
Зоттель кивнул.
— Хорошо, — Иван Сергеевич снова убрал медальон в стол и нажал кнопку звонка. В комнату молча вошел лейтенант. Поставив на стол рацию, он также молча вышел.
Зоттель закрыл лицо руками. Он без слов понял, что потребуют от него сейчас. И действительно, полковник произнес именно те слова, которых Гюнтер ждал:
— Я надеюсь, не только убитый радист, но и вы знаете шифры и сможете передать радиограмму. Так что у вас есть шанс, Зоттель. Ваша судьба в ваших руках. Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду? Итак…
— Я согласен, — сказал Гюнтер, на отрывая рук от лица, и, помолчав немного, повторил — Я согласен.
…После допроса Зоттеля Бахрушев вызвал к себе Петракова:
— Ну, что, Павел, похоже, неудачное начало мы можем компенсировать неплохой комбинацией через нашего подопечного, — сказал Иван Сергеевич, дав капитану протокол допроса.
Петраков углубился в чтение, а Бахрушев подошел к распахнутому окну. С улицы уже не веяло прохладой. Солнце нещадно палило, обжигая своим жаром молодую еще листву.
— Да, не тот пошел нынче немец, не тот, — раздумчиво произнес полковник. Ну, да это нам на руку.
Павел дочитал протокол допроса и тоже подошел к окну:
— Иван Сергеевич, думаю, не ошибусь, если скажу, что вы размышляете о том, кого послать в банду вместо Зоттеля?
— Читаешь мысли.
— Так, может быть, я?..
Бахрушев обнял капитана за плечи:
— Верю, что смел, что решителен, но не верю, что хорошо подумал прежде чем предлагать свою кандидатуру. Учти, Оганов прошел через руки абвера, да и неизвестно, кто у него в банде. А ты, насколько я знаю, немецкий в школе недолюбливал. — Иван Сергеевич улыбнулся. — Да и какой ты немец, больше на цыгана похож.
— Это верно, — Павел вздохнул, — только выбор-то у нас невелик. А времени мало.
— Что правда, то правда, — Бахрушев снова потянулся было за папиросой, но одернул себя, сказал сердито — Вот черт, сорвался, задымил, теперь остановиться не могу.
Петраков сочувственно кивнул. Некоторое время оба молча глядели в окно. Город строился, оживал, переходил к мирной жизни. Но для контрразведчиков здесь, в тылу, был фронт, и война здесь шла не менее беспощадная. Бахрушев снова вспомнил об Иванушкине и в который уже раз с горечью подумал о том, что большинство гибнет по неопытности.
— Люди нужны, хорошо подготовленные люди, — полковник и не заметил, что высказал свою мысль вслух. Понял это, лишь когда услышал ответ Петракова.
— Вы правы, людей хронически не хватает. А операция, как я понимаю, нам предстоит серьезная.
— Да-да, произнес задумчиво Бахрушев и, помолчав немного, заключил — Придется обращаться за помощью к Москве. А пока займемся радиоигрой. Тащи сюда этого фона.
…Через два часа Гюнтер фон Зоттель передал в свой радиоцентр радиограмму: «В районе высадки самолет был сбит. Экипаж и оба радиста погибли. Остался один. Удалось установить связь с местным отрядом калмыков. Рация была повреждена, поэтому сеанс радиосвязи задержался…» А ровно через сутки пришел ответ. Зоттелю предписывалось продолжать операцию по плану. И он продолжал. Но только по плану, разработанному работниками военной контрразведки во главе с полковником Бахрушевым.
— С фронта в глубокий тыл… Да… Но, видно, так нужно, комэск, — задумчиво сказал командир полка. — Короче, поступаешь в распоряжение ответственного сотрудника военной контрразведки. Не посрами звания пограничника.
Майор Васильчиков подтянулся, отчеканил:
— Так точно, не посрамлю.
Разумеется, командир кавалерийского эскадрона не представлял, сколь тяжелой и необычной будет задача, поставленная ему полковником Бахрушевым. А боевая задача казакам-пограничникам звучала так: построить в сорока километрах северо-восточнее села Яшкуль посадочную площадку длиной два километра, домик для радиостанции, командный пункт для руководителя операции, установить прожектора. Личному составу — вырыть добротные землянки. Все тщательно замаскировать, как на фронте. Времени же на все это отводилось — десять дней.
Майор Васильчиков не спал уже третьи сутки. Люди, отдыхавшие урывками, валились с ног. Казалось, только Петраков, контролировавший техническую сторону подготовки операции, не знал усталости и торопил комэска.
После очередного разговора с Павлом, Васильчиков вспылил:
— Знаешь что, капитан, иди ты… Люди не машины, им отдых нужен. Все, хватит. Иду к полковнику.
Бахрушева комэск нашел в палатке. Иван Сергеевич изучал карту района, но, увидев возбужденного командира пограничников, отложил ее, указал майору на табурет.
Васильчиков сел, затем вскочил и, с трудом сдерживая раздражение, спросил:
— Разрешите спросить, товарищ полковник?
— Слушаю вас внимательно.
— Вам знакомо слово «такыр»?
— Признаться, нет.
— Так вот, это сильно уплотненная глина в степи. И на ней нам в считанные дни надо сделать взлетно-посадочную полосу. И это при сорокапятиградусной жаре, сильнейших восточных ветрах, иссушающих все вокруг. И это когда песок забивает глаза, лезет в рот, наметает барханы на лагерь и строящуюся площадку. Однако это еще полбеды. Но сегодня, когда полоса уже почти готова, я получаю от Петракова распоряжение рыть поперек полосы через каждые двести метров глубокие рвы. Прямо скажем, очень обидно было услышать такое…
Бахрушев пододвинул комэску табурет:
— Вы все-таки садитесь, Степан Фадеевич.
Майор присел, бросил насупленный взгляд на полковника.
— Ну что ж, Степан Фадеевич, — полковник улыбнулся, — пора, пожалуй, и вам знать цель задуманного нами сражения с абвером. Так вот, должен доложить вам, что мастер шпионажа и провокаций Вильгельм Канарис задумал организовать засылку сюда, в Калмыкию, своих головорезов. Надо сделать так, чтобы самолет их сел, а взлететь не смог. Ловушку им устроить надо, капкан. Понимаешь? Вот для этого и рвы делаем. И тут же их надо тщательно замаскировать, чтоб сверху не видно было.
— А как же немцы найдут наш аэродром?
— Зоттель имеет постоянную связь с ними, а для самолетов — целую станцию наведения.
— Так значит, Зоттель этот работает на нас?
— Да, и пока вполне добросовестно.
Васильчиков покачал головой.
— Да, дела… Он тут, кстати, недавно к лошадям нашим подходил, просил разрешения совершить верховую прогулку.
— И дали?
— Под благовидным предлогом отказали, товарищ полковник. Все-таки немец…
— Выделите ему лошадь, — сказал Бахрушев, и тут же, улыбнувшись, добавил — Не от своего ли шефа, адмирала Канариса, у него любовь к лошадям? Адмирал, видишь ли, Васильчиков, имеет привычку по утрам совершать верховые прогулки. Правда, сейчас, говорят сократил их до двух-трех в неделю. Не до выездов…
Иван Сергеевич встал и, перейдя на официальный тон, приказал:
— Работы продолжать круглые сутки. По окружности аэродрома оборудовать опорные пункты и расположить в них личный состав и огневые средства, провести учебные занятия по захвату самолета и борьбе с вражеским десантом. — И, помолчав немного, добавил — Хотя лучше, конечно, обойтись без стрельбы.
Но сколь ни важна была операция по захвату самолета, гораздо больше волновала полковника Бахрушева засылка нашего агента в банду Оганова. Иван Сергеевич знал, что самолет из Москвы уже два часа назад приземлился в Ростове, и теперь он с минуты на минуту ждал сообщения о прибытии москвича.
…Старший лейтенант Сергей Куксов выглядел моложе своих двадцати пяти. Это поначалу смутило полковника. «Надо же, мальчишку прислали», — подумал он, но вскоре устыдился своей первой реакции. За плечами старшего лейтенанта оказался опыт, которого не было даже у него, начальника отдела контрразведки. Больше двух лет провел Куксов за линией фронта. Около года работал в оккупированной Эстонии под видом военного журналиста Франца Вантенберга. Затем был переброшен в Карелию, где по легенде (выздоравливающий после госпиталя фронтовик) вел активную разведывательно-диверсионную деятельность. В одной из операций был ранен.
— Так что я к вам прямо из санатория, — улыбнулся Сергей.
— Ну что ж, добре, — подвел итог знакомству Бахрушев. — Но, сам понимаешь, сюда, в глубокий тыл, тебя не долечиваться прислали. Игра здесь затевается серьезная, так что работать начнем не откладывая. С этого момента ты — Гюнтер фон Зоттель, а по легенде абвера — Крылов Борис Николаевич, — связник, заброшенный в банду Оганова.
…Конечно, старшему лейтенанту Куксову не впервой было готовиться к работе в стане врага. Но это задание было для него необычным: ведь выполнять его предстояло в своем тылу, и противник здесь ждал его совсем другой. Какой? С какими людьми предстояло ему встретиться: озлобленными, ненавидящими все советское или обманутыми и запуганными? Эти вопросы мучали Сергея больше всего, и он упорно искал ответы на них. Ведь чем лучше знаешь противника, тем легче одержать верх над ним.
Зоттель, с которым Куксов проводил теперь целые дни, был поражен, во-первых, безукоризненным знанием нашим разведчиком немецкого языка, а во-вторых, той скрупулезностью и дотошностью, с которыми Сергей выяснял все тонкости его подготовки и заброски в наш тыл. Гюнтер, видимо, окончательно поверив, что угроза смерти миновала, чувствовал себя раскованно и на вопросы отвечал охотно.
— А что вы лично думаете о людях, к которым шли? — спросил как-то Куксов.
Зоттель на минуту задумался, а потом ответил:
— Дерьмо. Как в сущности и вся наша затея.
— Значит, вы не согласны с адмиралом Канарисом?
Гюнтер пожал плечами:
— Мы, немцы, очень дисциплинированная нация. Мы привыкли выполнять приказы, не задумываясь.
При этих словах Зоттель надулся, лицо его сделалось надменным. «Именно так, надменно, и должен вести себя связник абвера с Огановым», — подумал Сергей.
…В то время, пока Куксов работал с Зоттелем, майор Васильчиков со своими казаками-пограничниками лопатил «такыр». Теперь Петракову не приходилось подгонять их. После разговора комэска с Бахрушевым люди Васильчикова работали с удвоенной энергией. Да и то — времени-то оставалось — всего ничего.
Наконец майор принес на утверждение схему круговой обороны аэродрома. Внимательно изучив ее, Иван Сергеевич остался доволен:
— Что ж, поработали мы хорошо, — сказал он и, оглядев собравшихся, продолжил — но самое главное и самое трудное впереди — через два дня принимаем самолет. Васильчикову еще раз проинструктировать командиров групп захвата и поиска, а Петракову и Куксову подготовить Зоттеля — никаких случайностей быть не должно.
…В два часа ночи над аэродромом появился четырехмоторный дальний самолет «Фокке-Вульф-200». Бахрушев, руководивший операцией, дал команду зажечь сигнальные огни. Но самолет на посадку не пошел. Набрав высоту, он делал круг за кругом.
— Что за черт, почему не садится? — полковник бросил недовольный взгляд на Зоттеля.
У того похолодело внутри. Он сам не мог понять, что случилось. Томительное ожидание затянулось, а самолет все кружил над аэродромом. Наконец от него отделилась точка. Это был парашютист.
Петраков, переодетый в гражданское платье, подтолкнул Зоттеля:
— Пошли. И чтоб без глупостей.
Через несколько минут они встретились. Диверсант, узнав Зоттеля, обрадовался, о чем-то спросил по-немецки. Павел встал за спину Гюнтера. В кармане он сжимал пистолет. Уловив волнение Петракова, Зоттель перевел:
— Он рад видеть меня живым и здоровым. Его сбросили, чтобы убедиться в этом и осмотреть полосу.
— Полосу он не должен осматривать, — строго сказал Петраков. Скажите ему, что здесь рано светает и времени у нас в обрез. И пусть назовет сигналы.
Зоттель и парашютист снова заговорили по-немецки. Павел понимал отдельные слова, но смысла разговора уловить не мог. Напряжение достигло предела. Наконец Гюнтер перевел:
— Он сказал, что нужно зажечь фонарь желтого цвета. И еще командир экипажа просил разжечь посередине полосы костер.
Петраков молча кивнул и, выйдя на шаг из-за спины Зоттеля, дважды выстрелил в диверсанта. Тот упал. У Гюнтера в глазах застыл страх. Ноги его предательски задрожали. Ему показалось, что сейчас Павел выстрелит и в него.
— Не нервничайте, Зоттель, — успокоил его Петраков. — Мы привыкли держать свое слово.
Гюнтер судорожно сглотнул слюну. На лбу у него выступил пот. До него не сразу дошел смысл сказанного Павлом. Но, увидев, что тот прячет пистолет в карман, понял: ему не грозит смерть.
…Через три минуты посередине полосы полыхал костер. Самолет начал делать очередной заход над аэродромом.
Из группы поиска Бахрушеву сообщили: с самолета сброшен груз-цистерна с горючим, ящики с оружием, боеприпасами, продовольствием и листовками.
Тем временем облегченный «Фокке-Вульф» начал снижаться. Он ярко осветил своими фарами посадочную полосу, промчался, едва касаясь земли, несколько сот метров и остановился между восьмым и девятым рвом. Не выключая моторов, спустили трап. По нему затопали диверсанты: один… пять… десять… пятнадцать… Всего двадцать пять человек. Последним по трапу спустился невысокого роста худощавый человек в пенсне. И в этот момент Бахрушев подал сигнал. Вспыхнули двенадцать прожекторов, ослепив диверсантов. «Вы окружены, сопротивление бесполезно, сложить оружие», — раздался приказ на немецком языке.
Какие-то секунды диверсанты находились в полном замешательстве. Первым среагировал на случившееся командир экипажа «Фокке-Вульфа». Самолет рванулся с места, но, пробежав по полосе несколько десятков метров, остановился, угодив передним шасси в ров. Ловушка сработала.
Гитлеровцы тем временем открыли беспорядочный огонь, стреляя наугад. Однако несколько очередей, которые дали наши бойцы, находившиеся в укрытии, заставили их прекратить огонь. Бахрушев, наблюдавший в бинокль за немцем в пенсне, а это был доктор Долль, видел, как исказила злоба его лицо. Он что-то истошно кричал и размахивал пистолетом. Но все было бесполезно. Сбившись в кучу, как стая волков, обложенная флажками, диверсанты ждали своей участи.
…Итак, капкан захлопнулся. «Зверь» был больше не опасен.
В районе Сарпинских озер Куксов кружил уже вторые сутки. Изматывала жара. Постоянно хотелось пить. Но фляга давно опустела. Сергей ругал себя, что тратил питье так нерачительно, потому что вода в озерах оказалась горько-соленой и глоток ее только усилил жажду.
Временами Куксову казалось, что кто-то следит за ним. Но либо это была игра воображения, либо этот кто-то так искусно прятался, что даже тренированный глаз разведчика не мог обнаружить его в складках нехитрого пейзажа.
Сергей в который уже раз достал карту Зоттеля. На ней крестиком было помечено место, где пересыхающий в жару рукав Сарпы убегал к подножию Ергиней. По словам Гюнтера, именно здесь, где начиналась единственная в этих степях возвышенность, следовало искать людей Оганова. Но где они?
Куксов спрятал карту, нагнулся к вещмешку, чтобы достать сухарь, и в этот самый момент какое-то необъяснимое внутреннее чутье заставило его обернуться. Шагах в десяти от него стоял бородатый угрюмый человек в коротком замызганном халате, офицерских бриджах и солдатских кирзачах. На плече у него небрежно болтался «шмайссер». Сергей непроизвольно потянулся в карман, где лежал пистолет. Но угрюмый моментально вскинул автомат и неприятным хриплым голосом спросил:
— Что нужно здесь?
— Ищу одного человека, чтобы передать привет, — сказал Куксов спокойно и, улыбнувшись, добавил — Может, поможешь?
Угрюмый поморщился:
— Короче и яснее. Кого ищешь?
— Хозяина одной забавной штуки, — ответил Сергей и достал из нагрудного кармана гимнастерки огановский медальон.
Бандит сделал несколько шагов вперед. Рассмотрев медальон, он как-то жутковато оскалился, глаза его заблестели.
— Пошли, — сказал он, указав стволом «шмайссера» вправо, где начиналась едва заметная тропинка.
Сергей подхватил вещмешок и двинулся туда, куда указал бандит. Теперь он уже не сомневался, что за ним следили давно, выжидали, проверяли, нет ли хвоста. «Серьезные ребята», — подумал Куксов.
Шли около часа. Спустились в каньон.
— Стоять! — приказал угрюмый.
Тут же из-за огромного валуна выскочили еще два бандита. Они проворно накинули Сергею на голову мешок и потащили его куда-то. Тащили недолго. Когда мешок сняли, Куксов определил, что находится то ли в небольшом гроте, то ли в землянке. При тусклом свете единственной свечи он увидел человека лет сорока пяти. На хищном орлином лице его играла улыбка.
— Мне сказали, что вы хвастались старинным медальоном?
— Да, — сказал Сергей, протягивая медальон. — Меня просили передать его тому, кто покажет такой же.
Человек с орлиным лицом вынул из кармана точно такой же медальон и, протянув его Куксову, сказал:
— Слава аллаху! Дождался.
Сергей понял, что перед ним Оганов. Он бесцеремонно опустился на единственный стоящий здесь табурет и, кивнув на бандитов, что стояли за его спиной, потребовал:
— Пусть они уйдут.
Оганов махнул рукой, и они остались вдвоем.
…В это время в кабинете Бахрушева проходило совещание. Полковник был заметно взволнован. Он ходил из угла в угол и массировал виски. Голова раскалывалась: давало о себе знать напряжение последних дней. По расчетам Ивана Сергеевича Куксов уже должен был выйти на связь. Но он молчал.
Петраков прекрасно понимал состояние своего начальника. Он и сам нервничал, в который уже раз убеждаясь: нет ничего хуже, чем вынужденное бездействие, когда ты бессилен вмешаться в ход событий и обязан лишь одно — терпеливо ждать.
Наконец Бахрушев сел в кресло. Обведя собравшихся взглядом, сказал:
— Операцию по ликвидации банды Оганова необходимо форсировать. Не вернувшийся с задания самолет, безусловно, вызовет у абверцев беспокойство. И лично я не поручусь, что они не пришлют нам новых «гостей». — Иван Сергеевич помолчал немного, а потом, обращаясь к подполковнику-авиатору, спросил — Товарищ Платонов, что с «Фокке-Вульфом»? Когда он будет готов?
Подполковник поднялся:
— Я думаю, к завтрашнему утру закончим ремонт.
— Хорошо, — Бахрушев кивнул. — А что у вас, Васильчиков?
— Как вы приказали, людей отобрал, проинструктировал. Так что у нас готовность полная.
— Ясно. — Полковник закурил. — Только еще раз объясните людям, что оружие можно применять только в крайнем случае. Я уверен, что в этой банде далеко не все — ярые враги Советской власти. И не наша задача их казнить. Наша задача — обезвредить.
— Вас понял. Не подведем!
Сказано это было так, что и Бахрушев и Петраков почувствовали: комэск все организует без сучка, без задоринки. Вообще, после того как Васильчикова посвятили в суть операции, он с каким-то особым азартом помогал контрразведчикам. И если еще две недели назад, направляясь с фронта в тыл, он обижался на командира полка, остановившего свой выбор именно на его эскадроне, то теперь майор гордился, что именно ему и его казакам-пограничникам приходилось участвовать в операции, проводимой работниками «Смерша».
После слов комэска в кабинете повисло тягостное молчание. И никто не решался нарушить его. Наконец Иван Сергеевич загасил папиросу, сказал:
— Значит, так. К завтрашнему утру все должны быть в полной готовности. Связь со мной держать постоянно. К операции можем приступить в любую минуту. Все. Свободны.
Когда кабинет опустел, Бахрушев расслабил портупею и прилег на диван. Ему казалось, что едва он ляжет, как тут же заснет. Но сон не шел. Усталость отступала перед тревожным и томительным ожиданием известий из банды.
…Оставшись с глаза на глаз с Огановым, Куксов почувствовал себя намного уверенней. Стараясь держаться и говорить надменно, Сергей потребовал вернуть ему вещмешок:
— Я боюсь, ваши варвары испортят рацию. А эта штука сегодня для нас с вами, господин Оганов, — самая необходимая. — Куксов посмотрел на часы. — Кстати, скоро я должен выйти в эфир.
Оганов молчал. Сергей заметил, как передернулось лицо бандита при слове «варвары», невольно подумал — не переборщил ли? Между тем Оганов еще раз достал медальон и, поднеся его к свече, стал внимательно рассматривать. Наконец он сказал:
— Скажите, этот медальон вам передал господин Грубер?
Куксов насторожился. В беседах с Зоттелем фамилия Грубер не встречалась ни разу. Почувствовав какой-то подвох, Сергей внутренне собрался, внешне же сохраняя надменную снисходительность, ответил, усмехнувшись:
— Вам совершенно необязательно знать, кто лично вручил мне этот медальон, но так и быть, я удовлетворю ваше любопытство. Мне передал его доктор Долль, если вам что-нибудь говорит это имя.
Оганов просиял.
— Доктор Долль! Как же, я хорошо знаю его. Бедняга по-прежнему мучается печенью?
«Дешевая проверка, — подумал Сергей. — Он хочет посмотреть, не занервничал ли я». Это было ясно. Не ясно было другое — действительно ли у Долля больная печень. Нет, то что Оганов не знал Долля, в этом Куксов был уверен — Зоттель сказал, что они не могли встречаться. Но о Долле бандит мог слышать, мог слышать и о его болезни, если таковая существовала. «Так что ответить Оганову? Что?» — стучала в висках мысль.
…Разведчик всегда ходит по лезвию ножа — это Сергей хорошо знал по собственному опыту, ведь все предусмотреть невозможно. Поэтому риск неизбежен. Вот и теперь, любой ответ, какой бы ни дал Куксов, был рискованным. Оставалось надеяться на чутье, которое за время войны еще ни разу не подводило Сергея.
— Вы что-то путаете, любезный, — процедил сквозь зубы Куксов, господин Долль вполне здоров. И, кстати, скоро вы сможете убедиться в этом лично, если не будете задавать глупых вопросов.
Лицо бандита расплылось в притворной улыбке:
— Прошу простить меня. Но, как говорится, береженого Бог бережет.
Сергей кивнул:
— Я надеюсь, на этом мы закончим бесполезную часть нашей беседы. У нас с вами не так уж много времени. В ближайшие дни нам предстоит принять самолет с диверсионной группой и боеприпасами. Надеюсь, вы найдете для этого безопасное место?
Глаза Оганова заблестели.
— Бог мой, конечно, найдем. Ведь я ждал этого. Я так ждал!
«Пристрелить бы тебя, как собаку», — подумал Куксов, и, чтобы невольно не выдать своих мыслей, встал и отошел в глубь землянки. Здесь было сыро и пахло плесенью. Подумалось: «Вот и Оганов со своей бандой такая же плесень».
Сергей снова посмотрел на часы. Светящиеся стрелки сошлись на цифре девять. До выхода в эфир оставалось пятнадцать минут…
…Петраков влетел в кабинет Бахрушева без стука.
— Есть радиограмма! Куксов вышел на связь, — радостно сообщил он и положил на стол расшифрованную радиограмму. Иван Сергеевич пробежал текст: «Контакт с Огановым установлен. Приступаю к операции. Москвич».
— Ну что ж, Павел, — сказал Бахрушев, откладывая радиограмму. Теперь слово за нами. Сработать надо, чтоб комар носа не подточил.
— Понимаю, Иван Сергеевич, — ответил Петраков. Он действительно вполне отчетливо понимал всю меру сложности и ответственности предстоящей операции. Понимал и то, что Оганов — стреляный воробей и любая неточность может вызвать в нем подозрение в том, что гости, которых он ждет, — подставные. И тогда ситуация может стать непредсказуемой. Мысли Петракова невольно перекинулись на Куксова — так он там? И что принесут очередные сутки? Не пережмет ли он, форсируя события, не переиграет ли?
Словно угадав мысли подчиненного, Бахрушев сказал:
— Куксову верю. Парень с головой. Словом, надеюсь на вас.
В эти минуты Иван Сергеевич вспомнил Иванушкина. Сегодня утром он получил письмо от его матери. Из головы не выходили строки: «…Как радовалась я, когда Федя написал мне, что служит теперь в глубоком тылу. Ведь он у меня единственный. А что еще нужно матери, за что молить Бога, как не за то, чтобы единственная твоя кровиночка осталась живой и невредимой. Простите меня за это письмо, но я не понимаю, почему же и в нашем тылу убивают наших сыновей?»
«Да, убивают, — с горечью подумал Бахрушев. — И, к сожалению, Иванушкин не последняя жертва, павшая на этом невидимом фронте. Но мы должны, обязаны сделать все, что б этих жертв было как можно меньше!»
— О чем задумались, Иван Сергеевич? — прервал размышления полковника Петраков.
— О чем? — Бахрушев на секунду задумался, а потом ответил — О том, что операцию надо постараться провести без единого выстрела. Понимаешь? Без единого! Мы должны — ведь мы профессионалы.
Внутреннее волнение полковника передалось Павлу. Он посерьезнел, на его худом лице забегали желваки:
— Постараемся, Иван Сергеевич.
— Постарайся, сынок, постарайся… — это «штатское» слово, сорвавшееся с уст старого контрразведчика, заставило Павла на какое-то мгновение забыть, что перед ним полковник — начальник отдела «Смерш». Он увидел уже немолодого, много повидавшего на своем веку человека, отца, не раз посылавшего своих сыновей на смерть. Наверное, сколько смертей, столько и рубцов было на его сердце…
Почти двое суток прошло после того разговора в кабинете Бахрушева, а у Петракова он не выходил из головы. Вот и теперь, садясь в трофейный «Фокке-Вульф» вместе с группой в двадцать человек, переодетых в диверсантов, Павел снова вспомнил напутствие полковника — провести операцию без единого выстрела. Он еще раз оглядел бойцов. Это были надежные, тщательно отобранные люди. Капитан верил в них. И все же с каждой минутой полета сердце его билось все чаще…
Не меньшее волнение испытывал в эти же часы и Куксов. Трое суток, проведенных в банде, измотали его. Ему еще никогда не было так трудно. Даже в фашистском тылу он не ощущал такого адского напряжения. Здесь же он постоянно чувствовал, что за каждым его шагом, за каждым словом и даже взглядом постоянно следят. Огромных усилий стоило Сергею не показать, что он нервничает. А вот то, что Оганов нервничал, было заметно.
— Вас что-то беспокоит? — спросил Куксов, стараясь говорить как можно спокойнее.
Оганов молча уставился на Сергея. Так он смотрел на него, наверное, с полминуты, потом отвел взгляд и резко бросил:
— Нет!
В этот момент послышался отдаленный гул самолета.
— Пора зажигать костры, — сказал Сергей.
Оганов щелкнул пальцами, и двое бандитов, стоявших рядом, бросились выполнять приказ. Через минуту все шесть костров уже пылали.
— Господин Оганов, — сказал Сергей. — Я думаю, надо спешиться. Кони могут испугаться самолета. Пусть ваши телохранители отведут их в балку, где укрылся отряд.
Оганов недоверчиво посмотрел на Куксова.
— Чем вам помешали мои люди?
— Нам могут помешать кони. Это, во-первых. А во-вторых, — Сергей усмехнулся, — мне кажется, вы чего-то боитесь. Чего?
— Мне нечего бояться, — бросил Оганов и соскочил с коня.
То же самое сделал и Куксов.
— Отведите коней в балку и будьте начеку, Хамид, — сказал Оганов тому самому бородачу, что три дня назад присел Сергея в банду.
Тот молча кивнул. Между тем гул «Фокке-Еульфа» слышался уже совсем рядом. Не прошло и пяти минут, как Оганов и Куксов увидели самолет. Он сделал круг и пошел на посадку.
…Один за другим сбегали по трапу «диверсанты» — здоровые крепкие парни, увешанные оружием. Сергей лишь на секунду представил себе, что было бы, если б это действительно были гитлеровцы. Ему стало жутко. Зато в глазах Оганова забегали зловещие чертики. Во всполохах затухающих костров лицо его приобрело еще более хищное выражение. Похоже, он забыл о своих страхах. «Вот и славненько», — подумал Сергей.
В этот момент по трапу сошел Петраков. На переносице его блестело пенсне.
— Доктор Долль, — шепнул Куксов. — Пойдемте.
Когда Оганова с Куксовым и Павла разделяли несколько шагов, Сергей неожиданно остановился, принял строевую стойку и вскинул правую руку вверх:
— Хайль Гитлер!
Петрахов небрежно поднял ладонь:
— Хайль.
Затем он сделал несколько шагов навстречу и протянул Куксову руку:
— Рад видеть вас живым и невредимым.
— Спасибо, господин Долль, — отчеканил Сергей.
Похлопав его по плечу, Петраков протянул руку Оганову. Взгляды их на мгновение встретились. Этого хватило Павлу, чтоб убедиться, что перед ним беспощадный человек, способный на все, недаром же говорят, что глаза — это зеркало души. Слащавая улыбка, вдруг появившаяся на лице бандита, не смогла сгладить первого впечатления. С этой улыбкой елейным голосом он произнес, обращаясь к мнимому доктору Доллю:
— Счастливы приветствовать вас на калмыцкой земле.
— Я думаю, это встреча заслуживает того, чтобы ее отметить, — улыбнулся в ответ Петраков. — Пройдемте в самолет, у меня там есть бутылка великолепного коньяка.
Втроем они подошли к самолету. Павел легко взбежал по трапу и скрылся в салоне. Оганов, занесший было ногу на ступеньку, вдруг остановился. Сергей, стоявший позади него, увидел, как напряглась спина бандита. Он невольно потянулся в карман за пистолетом. Но замешательство Оганова было секундным. Зверь не почуял капкана…
В салоне на небольшом столике стояла бутылка французского коньяка и рюмки.
— Прошу, — сделал широкий жест Павел, приглашая выпить.
Оганов потянулся за рюмкой да так и застыл, ощутив на затылке леденящую сталь пистолета.
— Все, Оганов! Кончен бал, — сказал Петраков, снимая пенсне и доставая из кармана наручники.
Бандит тяжело задышал. Казалось, еще секунда, и он бросится на Павла. Куксов почувствовал это и крепче прижал ствол к затылку Оганова:
— Без глупостей, — строго предупредил он.
После этих слов бандит как-то весь обмяк. Ноги его задрожали, и он повалился на колени…
А через час окруженная в балке банда Оганова приняла предложение Петракова сдать оружие. Операция «Каракурт» полностью провалилась.
____________________
Юрий Викторович БУРЫЛИН — военный журналист, подполковник. Родился в Москве в 1954 году. В 1977 году окончил факультет журналистики Львовского высшего военно-политического училища. В 1986 году — редакторское отделение ВПА им. Ленина. Автор ряда рассказов на военную тему. Публиковался в сборниках Воениздата, журналах «Советский воин», «Пограничник».