Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Лондон, 10 июня 1940 года

Перед письменным столом президента Бенеша сидел полковник Моравец. Президент никак не мог привыкнуть к тому, что этот неуклюжий, склонный к полноте, похожий на школьного учителя человек является офицером.

— Сегодня ночью у нас был сеанс связи с Прагой, — докладывал полковник, — Получены очень интересные сведения. Немцы готовят высадку в Англии. Мы получили краткое описание плана вторжения и примерные даты. Думаю, англичан это очень заинтересует.

— Заинтересует — это мягко сказано, — улыбнулся Бенеш. — Они просто оторвут эти сведения с руками. Мы хоть как-то сможем отблагодарить наших хозяев за оказанную нам помощь. Но насколько надежен источник, из которого вы получили эти сведения?

— Источник довольно надежен, — заверил Моравец, — Мы давно с ним работаем. Вам он известен под именем А-54. Но сейчас мы его называем «Рене».

— А с чем связано такое изменение? Он находится в опасности?

— Любой агент постоянно находится в опасности, — пожал плечами полковник, — но в данном случае смена псевдонима связана с обычной конспирацией. Мы периодически меняем псевдонимы агентов, чтобы ввести в заблуждение противника.

— Понятно, — кивнул Бенеш. — Вы говорите, что получили краткое описание плана вторжения и примерные даты. Можно ли у него запросить более подробные сведения?

— Полученные данные вполне позволяют начать организовывать необходимую оборону, — заметил Моравец. — Я, конечно, запрошу подробности, но трудно сказать, насколько скоро придет ответ.

— Почему? — поднял брови Бенеш.

— Связь с этим агентом осуществлялась через Гаагу, Стокгольм и Женеву, — пояснил полковник, — В данный момент Гаага и Стокгольм оккупированы немцами, и воспользоваться этими каналами мы уже не можем. Остается Женева, но сведения через этот канал поступают слишком медленно. Я хочу переключить этого агента на нашу группу в Праге. Они с ним уже работали, но при этом возникли трудности, поэтому мы используем этот канат только в крайнем случае. Теперь, похоже, такое время настало.

— Что вы подразумеваете под трудностями? — поинтересовался президент.

— Полученной от Рене информацией группа делилась с третьими лицами, — вздохнул полковник. — Не знаю, делились ли они с участниками коммунистического Сопротивления в Праге, или же, не веря в наши возможности, передавали ее прямо Советам. Во всяком случае, по моим данным, Советы получали эту информацию одновременно с нами.

— Это надо в корне пресечь! — воскликнул Бенеш. — В конце концов, это мы платим за работу. Прикажите им ни в коем случае не передавать никому эту информацию без нашего разрешения.

— Я уже им указывал на это, и пошлю очередное предупреждение, — пообещал Моравец. — Но, к сожалению, они не воспринимают нас слишком серьезно. Мы им почти не оказываем никакой помощи. В этом отношении коммунистическое Сопротивление, руководство которого находится в Чехословакии и которое получает хоть какую-то помощь от Коминтерна, находится в более выгодном положении. Насколько мне известно, оно пользуется в стране намного большей популярностью.

— А какая помощь им нужна?

— Оружие, подготовленные люди, ну, и еще кое-какие мелочи.

— Я завтра же поговорю об этом с англичанами, — заверил Бенеш, делая пометку в настольном календаре. — Они сейчас заняты организацией подполья в Бельгии и Голландии, по, думаю, найдут какие-нибудь резервы и для нас. Особенно, после той информации, которую мы им предоставим.

— Это было бы очень кстати, — согласился Моравец.

Прага, 15 июня 1940 года

Балабан скинул наушники и встал с табуретки. Он, не торопясь, разобрал рацию, упаковал ее в чемодан и спрятал его в тайник в вентиляционной трубе. Потом взял листок бумаги, на которой была записана шифровка, и подошел к столу, взяв по дороге с книжной полки маленький томик стихов. Он раскрыл книгу, положил рядом шифровку и, взяв карандаш и еще один лист бумаги, начал расшифровывать сообщение.

Моравек, все еще с перевязанной рукой, нервно ходил из угла в угол. Очевидно, оторванный палец снова давал о себе знать.

На расшифровку сообщения у Балабана ушло минут пять. После этого он вздохнул, выпрямился, вынул сигарету и закурил.

— Ничего интересного, — подвел он итог, — Диверсионную работу продолжайте на свое усмотрение, возможно, в ближайшее время вышлем боеприпасы и прочие мелочи, ни в коем случае не делитесь информацией, полученной от Рене, с посторонними. Вот и все.

— Не делитесь, как бы не так, — фыркнул Вацлав. — Это уж позвольте нам решать. Они сидят в Лондоне, попивают коньяк и рассуждают кому можно, а кому нельзя предоставлять эту информацию. А в это время она с каждой минутой теряет свою ценность. Я делюсь этой информацией с теми, кто может извлечь из нее пользу. Наше правительство в изгнании переводит тонны бумаги, зачитывает заявления, да где-нибудь в Глазго проводит смотр чехословацкого корпуса. В промежутках между всем этим отдает нам приказы. И все это называет борьбой за освобождение. Слава Богу, хоть мы здесь что-то делаем. Нет уж, этой информацией я буду распоряжаться на свое усмотрение.

— Да, — согласился Балабан, — мне самому иногда очень хочется наплевать на них и перейти к коммунистам. Те действительно борются. Но с другой стороны, мы здесь, давай будем до конца честными, сами себе хозяева, а у коммунистов железная дисциплина.

Лондон, 1 июля 1940 года

Не успел Моравец явиться на службу, как к нему в кабинет зашел офицер связи, дежуривший этой ночью.

— Пан полковник, — отсалютовав, начал он свой доклад, — мы, как положено, отправили вашу радиограмму, но не сумели получить ни подтверждения приема, ни встречного сообщения. В ответ на нашу передачу радиостанция начала передавать свои позывные и буквально на полуслове замолчала. Мы попробовали выйти на связь с ней в запасное время, но в эфире была полная тишина.

— Вы меня очень расстроили, — посерьезнел Моравец. — Один раз их чуть было не схватили во время радиопередачи.

— Сейчас изобретены приборы, которые позволяют определять местоположение работающей радиостанции. Англичане этим уже вовсю пользуются. Думаю, у немцев тоже есть нечто подобное. Однако для того, чтобы засечь радиостанцию, нужно, чтобы она работала какое-то время на передачу. В данном случае она работала считанные секунды, и немцы при всем желании просто не успели бы определить ее местоположение.

— Очень плохо, очень плохо, — задумчиво проговорил Моравец. — Но, может быть, у них все же села батарея?

— Нет, это исключено, — покачал головой офицер. — Когда садится батарея, сигнал затухает постепенно, а здесь передача, как я уже сказал, оборвалась буквально на полуслове. В данном случае, скорее, можно подозревать отказ самой радиостанции. Но если там отказал только передатчик, то неопытный оператор мог этого и не заметить.

Когда офицер связи ушел, Моравец еще какое-то время задумчиво сидел за своим письменным столом. Он подвинул к себе папку, раскрыл ее и еще раз перечитал отправленную радиограмму. Она гласила:

«Вторично просим сообщить, состоялась ли ваша встреча с Франтишеком-Рене. Для нашей деятельности, а, следовательно, для всех нас в Англии, как никогда важно своевременно и умело использовать этот источник. От его данных зависит очень много. Просим обратить на это все ваше внимание. МОРА».

Офицер сказал, что за это время немцы не могли определить местоположение радиостанции. А если они просто старым добрым способом выследили Моравека? А что, если Моравек перед этим с той же радиостанции передавай шифровку кому-то еще? Что, если он ведет двойную игру и выходит на связь с той же Москвой? Но все это только предположения, ничего конкретного пока нет. Надо подождать следующего сеанса.

Моравец тяжело вздохнул и направился рапортовать Бенешу.

— Выходит, что если группа штабс-капитана провалилась, то больше у нас в Чехословакии никого нет? — спросил Бенеш, выслушав доклад полковника.

— Не совсем так, — покачал головой Моравец. — Какая-то сеть у нас там существует и действует, и она с каждым днем хоть и медленно, но растет. Просто теперь у нас нет с ними связи. Рация была только у группы штабс-капитана. Даже если это просто какая-то мелкая неприятность, нам все равно надо создать там, по крайней мере, еще одну группу с радиостанцией. Рене передает нам бесценную информацию, но теперь он остался без связи. В той шифровке, которую мы передавали сегодня ночью, я просил Моравека установить с ним связь. До этого Рене, как я вам уже докладывал, работал через зарубежные каналы.

— Англичане вовсю готовят парашютистов для работы в Голландии и Бельгии. Они мне обещали взять на курсы и несколько наших военных, но пока это только обещания. Сегодня я обязательно подниму еще раз этот вопрос. Они сами должны быть в этом заинтересованы, так как постоянно обращаются ко мне с просьбой запросить подробности операции по высадке и уточнить время ее проведения.

— Это можно будет сделать только после того, как восстановится связь с Моравеком, а тот в свою очередь установит связь с Рене.

Лондон, 11 июля 1940 года

Моравец сидел за своим письменным столом и задумчиво вертел в руках карандаш. Сегодня ночью должен был состояться сеанс связи с группой Моравека. В прошлый раз они начали было отвечать, но потом передача внезапно прекратилась. Офицер связи сказал, что здесь, вполне вероятно, имеют место проблемы с передатчиком. Надо надеяться на лучшее и считать, что у них осталась хотя бы односторонняя связь. У группы в запасе должны быть и другие рации, но все участники — Моравек, Балабан и Машина — прошли всего лишь ускоренные курсы радиооператоров и, возможно, как заметил радист, могли не заметить неисправность передатчика. Ну что же, попробуем еще раз.

Моравец придвинул к себе лист бумаги и начал писать: «Установили ли вы связь с Франтишеком-Рене? Сведения от него нам крайне необходимы. Пожалуйста, поторопитесь, но при этом не забывайте об осторожности; восстановление связи — задача первоочередной важности. Спасибо. Проверьте работу вашего передатчика. При последнем сеансе он резко прекратил работу. МОРА».

Он отодвинул радиограмму и снова задумался. Интересно все же, что там у них происходит? Своей последней фразой он может подать идею начать радиоигру. Это, конечно, при наихудшем развитии событий. Вообще-то, на такой случай у них обговорен специальный сигнал, но кто знает, в последнее время в радиограммах чувствовалось недовольство слишком большой пассивностью лондонского руководства. Сейчас коммунистическое Сопротивление, центр которого расположен в Словакии, проводит крупные акции и с каждым днем приобретает все большую и большую популярность. Может быть, Моравек решил переметнуться, туда? Надо еще раз напомнить Бенешу о подготовке чешских парашютистов. Нам просто необходимо иметь там еще одну или две группы с радиостанцией.

Моравец снова тяжело вздохнул, взял листок с радиограммой и направился в шифровальный отдел.

Прага, 15 июля 1940 года

Балабан закончил с расшифровкой сообщения и встал из-за стола.

— Практически полностью повторяет шифровку от первого числа. Очевидно, они поняли, что у нас вышла из строя радиостанция, и не были уверены, получили ли мы их последнюю радиограмму. Но сегодня тут звучат уже новые нотки. Послушай: «Установите связь с Франтишеком-Рене. В свои дела его не посвящайте. Обращайтесь по-дружески и удовлетворяйте его потребность в деньгах. Это наш давний и исключительно ценный сотрудник, который во многом может помочь и непосредственно вам. Мы весьма заинтересованы в поддержании с ним связей — при соблюдении осторожности. Круг наших людей, посвященных в это дело, должен быть крайне ограниченным. МОРА». Надо завтра же начать устанавливать связь с Рене.

— Да, эти две недели мы были заняты только тем, чтобы поменять радиостанцию, — вздохнул Моравек. — Хорошо еще у нас была в запасе другая. Нам обязательно надо найти радиста, который мог бы в случае необходимости чинить радиостанции. Если не сумеем найти такого человека здесь, то обязательно надо запросить его из Лондона. Думаю, после этого инцидента они зашевелятся.

— Надо завтра же пойти договориться о встрече с Рене. Теперь, когда мы начнем работать с ним напрямую, мы сможем получать от него не только информацию для Лондона, но и интересующие нас сведения. Насколько мне известно, он вхож и в гестапо, и в СД.

— Возможно, — согласился Моравек. — С его помощью, мы сможем помогать и всем тем, кто здесь борется с немцами. В Лондоне еще не понимают, что нам надо объединить все силы против немцев, а уж потом делить власть.

Прага, 16 июля 1940 года

Балабан и Моравек остановились у стеклянных дверей большого подъезда старого четырехэтажного коммерческого дома, расположенного недалеко от Вацлавской площади.

— Это здесь, — сказал Моравек. — Пойдем вместе или один останется внизу?

Балабан внимательно осмотрел улицу.

— Здесь, похоже, все спокойно, — ответил он. — Пойдем вместе: вполне возможно, что засада находится именно в квартире, и я хоть как-то сумею тебя прикрыть.

Он решительно открыл дверь подъезда. Моравек в кармане сжимал рукоять пистолета. Обрубок оторванного пальца почти зажил, на руке оставалась лишь легкая повязка, которая нисколько не мешала ему пользоваться пистолетом.

Как только они оказались в просторном фойе подъезда, им навстречу вышел привратник.

— Мы хотим видеть пани Елену, — обратился к нему Балабан.

Привратник на мгновение задумался, потом ответил:

— Пани Елена еще не выходила. Это третья квартира на втором этаже.

Мужчины поднялись по широкой лестнице и позвонили в дверь. Им открыли на второй звонок.

— Что вам угодно? — спросила миловидная женщина средних лет, одетая в шелковый домашний халат, но уже с убранными в прическу волосами.

— Нам нужна пани Елена, — с легким поклоном ответил Балабан.

Моравек, не вынимая руку из кармана, стоял несколько позади него.

— Это я, — ответила женщина. — Чем могу быть полезной?

— Мы прочитали в объявлении, что вы продаете старое издание «Чешско-немецкого словаря», — назвал Балабан пароль.

— К сожалению, я его уже продала, — ответила женщина, — но у меня есть современное издание «Немецко-чешского словаря». Может быть, он вас заинтересует.

— Хотелось бы на него взглянуть, — улыбнулся Балабан.

— Тогда проходите, — пригласила их женщина внутрь.

Пройдя прихожую, они оказались в большой светлой, залитой солнцем гостиной. Комната была обставлена старинной массивной мебелью, на столе в хрустальной вазе стоял роскошный букет цветов.

— Итак? — уже совсем по-деловому спросила женщина.

— Нам надо встретиться с Франтой, — сказал Моравек, — Наш общий друг уехал, и мы не можем его найти.

— С Франтой? — медленно переспросила женщина, — Он в постоянных разъездах. Но я попробую с ним связаться. Зайдите послезавтра часа в три, — она оглядела мужчин и добавила: — Но пусть приходит кто-нибудь один. Франтишек очень осторожен.

Он зашла в соседнюю комнату и вышла оттуда с толстой книжкой в руках.

— Возьмите вот это, — сказал она. — Это чтобы у привратника не возникало лишних вопросов. Послезавтра принесете ее обратно.

Когда мужчины оказались на улице, Балабан сказал:

— Похоже, все чисто. Видишь, даже потребовали, чтобы на встречу пришел кто-нибудь один, опасаются.

— До такой мелочи может додуматься и гестапо, — возразил Моравек, — В этом случае они будут уверены, что придет старший.

— Так может быть тогда послезавтра пойти мне? — предложил Балабан.

— Какая разница, — пожал плечами Вацлав. — Мы здесь все старшие. Я вспоминаю, что я старший только тогда, когда надо решить какой-то спор, что бывает довольно редко. А так, мы ведь все решаем сообща. Это у них в Лондоне играют роль чины и звания, а у нас в оккупации есть те, кто сражается и те, кто сотрудничает.

— В этом ты прав, — согласился Балабан.

Прага, 18 июля 1940 года

Штабс-капитан Вацлав Моравек поднялся по уже знакомой лестнице и позвонил. Пани Елена открыла дверь почти сразу. Сегодня на ней был изящный темно-синий костюм, белая блузка и туфли на высоких каблуках. Красиво уложенные волосы прикрывала небольшая шляпка с вуалью.

Как только Вацлав поздоровался, пани Елена, не отвечая па приветствие, сказала:

— Пойдемте быстрей, ваш Франта нас уже, наверное, ждет.

— Далеко идти? — поинтересовался Вацлав, когда они вышли на улицу.

— Не очень, — ответила пани Елена. — До Староместской площади. Он будет ждать нас там.

Как только они оказались на Староместской площади, Вацлав принялся внимательно изучать обстановку. Люди спешили по своим делам, заходили в магазины, останавливались у газетных киосков. Но того, кто явно бы ждал кого-то, не было видно, однако и засады, похоже, тоже не было. Напротив сберегательной кассы задом к ним стоял старенький «Опель».

Пани Елена уверенно подошла к «Опелю» и кивнула водителю.

— Вот он, — коротко сказала она через плечо Вацлаву.

Вацлав открыл заднюю дверцу машины и пропустил вперед пани Елену. Он хотел сесть рядом с ней, но шофер низким голосом сказал:

— Садитесь на переднее.

Моравек подчинился.

Как только все уселись, машина сразу тронулась. Теперь Вацлав мог рассмотреть шофера получше. Ему было около сорока лет, выглядел он очень импозантно, пышная шевелюра с проседью, ухоженные небольшие усики, дорогой костюм. Шофер был в темных очках, это несколько насторожило Моравека, но потом он подумал, что Франта тоже, наверное, боится провокации.

— Куда мы едем? — через некоторое время поинтересовался Вацлав.

— А куда можно ехать в такое время, — небрежно пожал плечами водитель. Говорил он, можно сказать, на безупречном чешском с пражским выговором: — Пообедать. Ресторан «Губертус» вас устроит?

— Вполне, — кивнул Моравек.

Вообще-то он избегал дорогих ресторанов, так как там всегда было много немцев. В дешевых кабачках, где основными посетителями были чехи, он чувствовал себя намного спокойней. С другой стороны, явится с такой компанией в дешевый кабачок означало привлечь к себе слишком много внимания.

Ресторан располагался в старом здании с большой террасой. Благодаря хорошей летней погоде часть столиков была выставлена на террасу, но Франта-Тюммель провел всю компанию внутрь здания и попросил подскочившего к ним метрдотеля провести их в отдельный кабинет.

Когда официант подал заказ и удалился, Франта посмотрел на затянутую в кожаную перчатку руку Моравека и на то, как тот неуклюже управляется со столовым прибором. Эту маскировку Вацлав применил впервые. Свободный палец перчатки он набил ватой, вставив в середину для прочности кусок проволоки.

— Несчастный случай? — с легкой улыбкой спросил Франта Моравека.

— Что-то вроде, — не желая вдаваться в подробности, буркнул Вацлав.

Франта снял очки, с минуту пристально всматривался в лицо Моравека.

— Я кое-что слышал о вашем приключении, — сказал он наконец. — То описание, которое составило о вас гестапо, не очень-то к вам подходит. Хотя, с другой стороны, по нему можно арестовать полгорода.

Весь дальнейший обед Франта рассказывал забавные истории, свежие анекдоты, слегка коснулся политических событий. Моравек поддерживал разговор и тоже не заговаривал о деле.

Когда с обедом было покончено, Франта попросил официанта накрыть десерт на террасе.

— Иди на террасу и поскучай немного над десертом, — сказал он пани Елене. — А мы с паном пройдемся немного по саду. Я покажу ему свои любимые цветы.

Мужчины спустились с террасы в парк, а пани Елена села за столик и, когда подали десерт, начала рассеянно ковыряться ложечкой в вазочке с мороженым.

Мужчины вернулись через полчаса. Судя по их виду, оба были в очень хорошем настроении. Тюммель наполнил три рюмки коньяком и поднял свою: — За приятное знакомство!

Лондон, 29 июля 1940 года

Когда президент Бенеш появился в кабинете полковника Моравца, тот моментально выскочил из-за письменного стола и по-военному отсалютовал высокому гостю. Такого еще не случалось.

Бенеш по-стариковски махнул рукой и добродушно сказал:

— Сидите, сидите, Франтишек. Я только что был в английском правительстве и по дороге, чтобы лишний раз вас не дергать, решил заехать сюда сам. Садитесь, и я присяду. Кстати, у вас не найдется чашечки кофе?

Моравец вызвал адъютанта и приказал принести две чашки кофе. Он снова сел за свой письменный стол, а Бенеш уселся напротив него.

— Как я уже сказал, я только что был в английском правительстве, — начал он, — Они нам очень благодарны за те сведения, которые мы им поставляем. Между прочим, там присутствовал офицер из штаба авиации. Он мне объяснил, почему пока невозможна доставка парашютистов. Дальность действия их авиации не позволяет им совершать полеты в Чехословакию. Такие самолеты есть у американцев, но Англия пока ими не располагает. Американцы издали закон, который разрешает продавать оружие воюющим странам, но эта система продажи называется у них «Кэш-энд-кэрри», «заплатил-уноси». Эта система заключается в том, что весь товар должен быть сразу же оплачен, а увозить его можно только на своих собственных судах. Во-первых, англичане уже испытывают затруднения с валютой, а во-вторых, немецкие подводные лодки топят довольно большое количество транспорта. С учетом всего этого, закупки в Америке оказываются золотыми. Английские конструкторы рассматривают сейчас вопрос об увеличении дальности полетов некоторых типов английских бомбардировщиков. Они хотят вместо нескольких бомб поставить подвесные баки с горючим. Для бомбардировщиков это, может быть, будет и не выгодно, но для наших целей вполне подойдет.

Адъютант принес кофе, и Бенеш сразу же с жадностью сделал несколько глотков, потом продолжил:

— Короче говоря, этот летчик пообещал мне, что к весне будущего года этот вопрос будет обязательно решен. А теперь о главном, за чем именно я и зашел к вам. Когда у вас ближайший сеанс связи с вашими разведчиками?

— Сегодня ночью.

— Они установили связь с этим немцем, который постоянно меняет псевдонимы?

— Так точно.

— Тогда запросите у них дату начала высадки немцев в Англии. Это очень важно. Англичанам надо закончить строительство оборонительных сооружений именно к этой дате.

— Я запрошу их об этом, пан президент, но весь вопрос в том, сумеют ли они добыть такие сведения.

— Вы уж, голубчик, попросите их, чтобы они постарались, — как-то униженно произнес президент.

Он сделал еще несколько глотков кофе, затем добавил:

— Заодно скажите им, чтобы послушали передачу чешского радио из Лондона 2 августа. Я попрошу, чтобы в это передаче была объявлена им благодарность. Попробуем хоть так пока поддержать их.

Берлин, 15 августа 1940 года

Сегодня Геринг, как представитель партии, ответственный за решение еврейского вопроса, собрал у себя в кабинете собрание. Поводом для этого послужило назначение Адольфа Эйхмана начальником подотдела IV В4 и выпущенный им циркуляр о переселении евреев на Мадагаскар. На совещание были приглашены Гиммлер, Гейдрих, Риббентроп, Фриск, Эйхман и Дорт.

Кабинет Геринга был не обставлен, а забит антикварной мебелью, стены увешаны картинами старых мастеров, далеко не все из которых представляли собой художественную ценность. Все приглашенные расселись за столом, уставленным прохладительными и спиртными напитками. Геринг никогда не считал вино помехой для деловых разговоров. Перед каждым стоял большой набор рюмок, фужеров и бокалов.

Это совещание открыл хозяин кабинета.

— Здесь собрались все те, кто в какой-то степени имеет отношение к решению еврейского вопроса, — начал он, потом бросил взгляд в сторону Риббентропа и добавил: — или могут помочь в его решении. Сегодня герр Эйхман выпустил циркуляре переселении евреев на остров Мадагаскар. Я уже давно говорил о том, что это самое подходящее решение данного вопроса. Мне бы хотелось, чтобы герр Эйхман рассказал нам, как практически будут осуществляться предписания этого документа.

Штурмбанфюрер Эйхман хотел было подняться со стула, но фельдмаршал жестом показал ему, что это совсем не обязательно.

— Сейчас, когда Франция вошла в зону нашего влияния, — начал Эйхман, — получить разрешение на создание на Мадагаскаре нескольких опытных еврейских колоний не составило большого труда. Основной трудностью является финансирование этого проекта. Германия, естественно, не хочет брать на себя эти расходы. На данный момент я нашел одного еврейского коммерсанта, который согласился зафрахтовать два судна для перевозки партии евреев на Мадагаскар. Он даже согласился закупить продукты на все путешествие. Однако он поставил условие. Это условие заключается в том, что сначала суда должны будут зайти в Палестину, и только в том случае, если им не удастся договориться с английскими властями Палестины, продолжить путь на Мадагаскар.

— Условие очень скользкое, — заметил Гейдрих. — Как вы, должно быть, знаете, мы по согласованию с Международным Сионистским комитетом отправили три судна в Палестину. Первые два судна с большими припонами, но все же были приняты, а вот третье без всякого предупреждения было расстреляно английским крейсером. Все пассажиры погибли. Всю вину за этот инцидент англичане, естественно, повесили на нас. Вы не боитесь, что с этими судами произойдет то же самое?

— Это маловероятно, — вмешался Риббентроп, — Что касается того инцидента, Англия действительно хотела возложить всю вину за эту трагедию на Германию. Но сионистская пресса, а также остальные страны это не поддержали. Сионисты даже довольно тепло высказались о нашем начинании. В данный момент Англия находится в очень затруднительном положении: для продолжения войны ей просто необходима помощь США. Сейчас, благодаря стараниям президента Рузвельта, им оказывается какая-то помощь, пусть и на грабительских условиях, но от страны, переполненной евреями, другого ждать и не приходится. Далеко не весь конгресс одобряет эту помощь. Если Англия решит повторить нечто подобное, ни о какой помощи не будет идти и речи.

— Вопрос с Палестиной, конечно, очень запутан, — согласился Эйхман. — Два года назад я целый год провел в переговорах с сионистами и арабами, пока меня не депортировали из Палестины англичане. Но в данном случае, я считаю, что мы вполне можем принять это условие. Документально это будет оформлено так, что судам надо зайти в Палестину за грузом, а не для выгрузки пассажиров. Переговоры с английскими властями они берут на себя.

— Вы слишком доверяете евреям, мой друг, — снова вмешался Гейдрих. — На словах все получается неплохо. Но боюсь, что в Палестине эти суда ожидает очередная провокация. Евреи способны на все. Вспомните эвианскую конференцию: президент Доминиканской республики сам пригласил к себе евреев. Он обещал переселенцам льготные налоги и материальную помощь на первое время. Многие еврейские семьи согласились на это. И что же? Сионистские организации чинили им в пути всякие препятствия. Наиболее агрессивные сионисты доходили до физической ликвидации переселенцев. В результате, до Доминиканской республики добрались лишь единицы. Надо очень осторожно подходить к этому вопросу.

— И все же, — возразил Риббентроп, — это следует попробовать. По крайней мере, все увидят, что мы ищем приемлемое решение еврейского вопроса и не отказываемся от сотрудничества с самими евреями. Даже если они и задумали какую-то провокацию, не думаю, что она направлена против нас. Сионисты пока еще надеются на сотрудничество с нами. После нашей победы над Англией, палестинский вопрос будет решен быстро и к их полному удовлетворению. И они это прекрасно понимают.

— Что вы спорите? — хлопнул по столу ладонью Геринг, — В конце концов, мы вывозим из страны несколько тысяч евреев, а что с ними будет потом, нас совершенно не интересует. Как только они пересекут границы Рейха, мы не несем за них никакой ответственности. Штурмбанфюрер Эйхман провел большую работу, и мы должны его за это поблагодарить, у нас слишком много своих забот, чтобы беспокоиться о судьбе евреев, выехавших из Рейха. А вам, Гейдрих, вместо того, Чтобы критиковать, стоило бы уделить больше внимания подразделению штурмбанфюрера Эйхмана. Кстати, по приказу фюрера не только мы с Эйхманом ответственны за еврейский вопрос, но и вы. Я бы советовал вам помнить об этом.

— Я вовсе не уклоняюсь от этого, — огрызнулся Гейдрих. — Я просто предупреждаю вас о возможных последствиях.

— Это нас не должно беспокоить, — строго сказал Геринг. — Наша задача вывести их за пределы Рейха, а там пусть о них думает кто-нибудь другой.

Берлин, 3 сентября 1940 года

Гейдрих, держа в руках красную кожаную папку, стоял навытяжку перед Гитлером, в то время как тот, нервно расхаживая по кабинету, говорил:

— В прошлом году перед нападением на Польшу нам надо было во что бы то ни стало нейтрализовать Советский Союз. Мы позволили ему присоединить к себе Прибалтийские государства, которые испокон веков ориентировались на германскую культуру. Мы закрыли глаза на то, что он отторгнул территории у наших потенциальных союзников Румынии и Финляндии. В конце концов, мы уступили ему большую часть Польши. После этого мы рассчитывали, что он, оставаясь если не нашим союзником, то, по крайней мере, нейтральным государством, обратит свои взоры на Азию, к которой он и принадлежит. И что в результате? Несколько дней назад в Германию приезжает герр Молотов и объявляет, что Советскому Союзу нужен Босфор и Болгария. Оккупация Советским Союзом Босфора вызовет сильное недовольство Италии, а Болгария готова войти с нами в союз. Естественно, мы высказали свое отрицательное отношение к этим планам.

Гитлер остановился перед продолжающим стоять на вытяжку обергруппенфюрером.

— Если мы до 43-го года не разделаемся с Англией, то в войну обязательно вступит США. Тогда все наши силы будут связаны на этом фронте, и, боюсь, Советский Союз начнет нас в буквальном смысле шантажировать. Вот поэтому я и попросил вас составить мне рапорт об истинной политике Советского Союза в отношении Германии. По данным ведомства Риббентропа, она вполне лояльна, но я бы хотел услышать мнение вашего разведывательного аппарата.

— Мой фюрер, я подготовил для вас подробный отчет по этому вопросу. Но хотел бы обратить ваше внимание на следующее обстоятельство, — заговорил Гейдрих, продолжая держать перед собой папку. — Министерство иностранных дел вполне справедливо отмечает внешне лояльную в отношении нас политику СССР. Но я в своем рапорте сосредоточил внимание на несколько другом аспекте этой проблемы. Советский Союз создал крупную международную организацию под названием «Коминтерн», центр которой находится в Москве. С первых дней основания эта организация ведет диверсионно-подрывную и шпионскую работу в отношении всех стран Запада, в том числе и против Германии. После заключения между Советским Союзом и Германией договора о ненападении, методы работы этой организации несколько изменились, они стали более современными и утонченными, но суть осталась все той же. И, хотя Советский Союз и пытается убедить всех, в том, что Коминтерн действует по собственной инициативе, все прекрасно понимают, что без указки из Москвы он ничего предпринять не может.

Гейдрих раскрыл папку.

— По всей Европе, — продолжил он, — распространялись воззвания и директивы отдельных национальных секций Коминтерна, преследовавших одну цель — призвать приверженцев коммунистической идеологии к напряженной и длительной подрывной работе против Германии, ведущей «империалистическую войну», причем не последнюю роль при этом играли намерения Советского Союза изменить в свою пользу обстановку, возникшую в результате пакта о ненападении. Призыву Коминтерна нашли свой отклик в первую очередь в оккупированных странах. Именно там за последние годы резко возросла их агентурная сеть. Координационный центр находится в Стокгольме, им руководит депутат шведского парламента Линдерот. С помощью специально оборудованных курьерских вагонов из Стокгольма во все страны Европы доставляются деньги, инструкции и оборудование для шпионско-диверсионной работы. Подготовку агентов ведет небезызвестный комиссар ГПУ Дмитрий Федосеевич Крылов. Более подробно обо всем этом с указанием прочих имен сказано в моем докладе.

Гейдрих перевернул несколько страниц.

— В ближайшее время Москва планирует увеличить количество инструкторов, — сказал Гейдрих, глазами ища нужный отрывок в докладе. — Наряду с английскими диверсантами, которые, стремясь ослабить германский торговый флот, совершают диверсии на судах, агенты Коминтерна устраивают диверсии на всех судах стран антикоминтерновского пакта. Первоначально это были просто поджоги, но в последствии эти агенты начали широко применять взрывчатку.

— И вы все это знаете и бездействуете! — воскликнул фюрер.

— От чего же, — пожал плечами Гейдрих, — В моем рапорте сказано и о проведенных нами арестах, но на месте выбывших членов тут же появляются новые. После подписания договора о ненападении Советы усилили шпионско-разведывательную работу и на территории Германии. Посол в Германии Шкварцев, профессиональный дипломат, заменен Деканозовым, который прибыл сюда вместе со своим «советником» Кобуловым. Оба эти человека являются сотрудниками иностранного отдела ГПУ. Таким образом, можно сказать, что Советский Союз ни на минуту не прекращал своей подрывной работы против Рейха. Все это более подробно отражено в моем рапорте. Мы отнюдь не бездействуем и отслеживаем всю ситуацию, хотя, возможно, что-то и ускользает от нашего взора.

Он протянул папку фюреру.

— Спасибо, — сказал Гитлер, — я ознакомлюсь с этим материалом и, возможно, в ближайшее время мы еще вернемся к этому разговору.

Манчестер, 28 октября 1940 года

Президент в изгнании Бенеш медленной старческой походкой обошел стройные ряды Чешского корпуса, потом встал перед строем и заговорил:

— Наша многострадальная страна переживает тяжелые времена. И все мы, живущие на чужбине, ощущаем это еще более остро. Наша страна одной из первых столкнулась с опасным и жестоким врагом. Мы первые приняли на себя этот удар. Но никто не посмеет сказать, что мы проиграли. Нет! Битва еще не закончилась. Вы это доказали, сражаясь в Польше и на полях Франции. Многие ваши товарищи так и остались там лежать. Но память о них навеки пребудет с нами. И пусть враг не надеется, что сломил нашу волю. Мы еще померимся с ним силами, объединив свои силы со всеми здоровыми силами человечества.

Он обвел взглядом ряды солдат и продолжил:

— Все вы продолжаете рваться в бой, готовы положить свои жизни на алтарь освобождения Отечества. Сегодня я хочу вручить награды отличившимся в весенних боях во Франции.

Далее президент начал называть фамилии. Солдаты и офицеры строевым шагом выходили из рядов и получали из рук президента награды.

Совсем неожиданно для себя свое имя услышал и Йозеф Габчик. Он четким шагом вышел из строя и застыл перед президентом.

— За проявленную вами доблесть вручаю вам Чешский крест первой степени, — улыбнувшись, объявил президент Бенеш.

— Рад стараться! — отчеканил новоиспеченный ротмистр.

Президент Бенеш аккуратно прицепил на грудь молодого человека орден и добавил:

— Надеюсь, вы и дальше с такой же доблестью будете служить своему Отечеству.

Хайфа, 5 ноября 1940 года

Днем раньше на рейде порта Хайфа встало два судна — «Патрия» и «Струма». Оба судна везли евреев-беженцев из Германии и Чехословакии. Однако, по документам, они должны были забрать в Палестине груз, принадлежащий еврейской общине. Английские власти прекрасно знали тактику нелегальных иммигрантов, переселяющихся в Палестину: евреи, попав на палестинскую землю, разбегались в разные стороны, какую-то часть удавалось поймать, но основная масса убегала и находила себе приют среди жителей Израиля. Поэтому до прибытия груза причал судам не дали, а рядом с ними выставили сторожевой катер.

И все же беженцы сумели еще вчера через одного из членов команды передать ходатайство английским властям и американскому консулу. В ходатайстве говорилось, что их отправляют на остров Мадагаскар, который находится в ведении профашистской французской администрации и на котором собираются организовать немецкую военно-морскую базу. Таким образом, их иммиграция теряет всякий смысл.

Английская администрация категорически отказала в приеме такого большого (около пяти тысяч человек) количества нелегальных иммигрантов, но американская сторона начала настаивать на том, что беженцам надо помочь. К концу дня, 5 ноября, обе стороны пришли к компромиссному решению: корабли будут отправлены на остров Маврикий, управляемый английской администрацией, и беженцы до конца войны будут жить там. На это время им была обещана всяческая поддержка и помощь, как с английской, так и с американской стороны. Дополнительные расходы, связанные с изменением рейса, американцы решили взять на себя. Беженцы с радостью согласились на такие условия.

Вечером в небольшом домике на окраине Хайфы был собран совет руководителей «Хаганы», террористической организации сионистских боевиков, которая впоследствии стала ядром израильской армии. Председательствовал командир этой организации Шаул Авигур.

— У нас в порту находятся два судна с еврейскими беженцами из Германии и Чехословакии, — начал Авигур военный совет. — Вчера они подали прошение о разрешении остаться на израильской земле. Английские власти, естественно, им отказали. Но они одновременно обратились за поддержкой и в американское консульство, американцы надавили на англичан, и те нашли выход: отправить беженцев на остров Маврикий, пообещав при этом, как всегда, золотые горы и обещая после войны вернуться к этому вопросу. Но что самое неприятное в этом деле, так это то, что беженцы с радостью согласились. Здесь явно недоработка нашей пропаганды. Если так пойдет и дальше, то евреев скоро отправят на Филиппины или в Новую Зеландию. Я уже не говорю о том, что эти евреи позабыли о своей исторической родине. Думаю, нам надо предпринять какие-то меры.

— А что здесь можно предпринять? — заметил еврей средних лет, которого совсем недавно приняли в «Хаганы», — Они сделали свой выбор и громко заявили об этом.

— Пока это заявлено еще не слишком громко, — покачал головой Шаул. — Но если они доберутся до Маврикия, и англичане в целях пропаганды выполнят свои обещания, вот тогда крику будет на весь мир. И сразу же найдутся еще предатели. Я предлагаю взорвать оба судна. Наша пресса громко объявит о том, что для еврея лучше смерть, чем жизнь вдали от исторической родины. В крайнем случае, спишем все на англичан. Но надо согласовать это с нашим министром иностранных дел Шаретом. Я сейчас же свяжусь с ним.

Он встал и направился в соседнюю комнату, где был телефон.

— Разве так можно? — воскликнул все тот же еврей, член «Хаганы», — Ведь там же несколько тысяч евреев. Среди них много женщин и детей.

— Тем убедительней это будет для остального мира, — заметил Меир Мардор, командир одной из террористических бригад.

Остальные молча обдумывали услышанное.

Через несколько минут вернулся Авигур.

— Шарет одобрил такое решение, — сказал он, — министерство иностранных дел проведет широкую кампанию в связи с этими взрывами. Так что, считаю этот вопрос решенным.

— Я не понимаю, как можно убивать евреев, — не унимался все тот же еврей.

— Эта жертва не будет напрасной, — настаивал на своем Авигур, — Смерть этих четырех-пяти тысяч евреев поможет миллионам других евреев обрести, наконец, родину. Думаю, дальнейшие дебаты неуместны. Перейдем к техническим вопросам. Очевидно, груз, который эти суда должны взять здесь, они теперь не возьмут. И вообще, скорее всего этот груз является просто предлогом для того, чтобы суда зашли сюда. Однако они явно будут пополнять запасы продовольствия. Мы должны завтра же вместе с продовольствием поставить в трюмы обоих кораблей мины, установив их взрыватели на завтрашнюю ночь. Ночное время подходит для этого лучше всего: спасательные службы прибудут с опозданием, а спящие пассажиры не сразу сообразят, в чем дело.

— Это не пройдет, — возразил Мардор. — Порт слишком хорошо охраняется англичанами, да и еврейских рабочих они досматривают особенно тщательно. Возможно, такое и можно проделать, но только после длительной подготовки, а времени на нее у нас нет.

— И что же тогда ты предлагаешь? — спросил Авигур.

— Я и кто-нибудь еще из моих ребят подплывем к кораблям с аквалангами и поставим мины на дно судов. Правда, мины придется использовать послабее, но для того, чтобы затопить судно, их вполне хватит.

— Идея неплохая, — согласился Авигур, — к тому же, в этом случае можно будет вполне сказать, что англичане торпедировали их.

— Тогда я пойду готовиться, — встал Мардор. — Нам надо успеть все сделать до рассвета. Возможно, мы сумеем подорвать их даже сегодня ночью.

Бухта Акко, 6 ноября 1940 года

Около часа ночи от одного из рыбацких причалов отошел баркас. На баркасе было трое рыбаков, которые ловко управлялись с парусами. Лодка уверенно взяла курс в сторону порта Хайфа.

Но если подняться на борт баркаса и внимательно осмотреть его, то можно было бы увидеть еще двух человек, которые лежали на дне лодки. Рядом с ними, прикрытые сетями и пустыми корзинами для улова, были спрятаны два акваланга.

Не доходя метров двухсот до акватории порта, лодка приспустила паруса, и рыбаки начали разматывать сети. К ним тут же направился сторожевой катер. Два аквалангиста едва успели перевалиться за борт со стороны моря до подхода катера.

— Вам что, моря мало? — крикнули рыбакам с катера.

— Мы не заходим на территорию порта, сэр, — на довольно сносном английском ответил один из рыбаков. — Здесь хорошо ловится: рыбу привлекают огни судов и выбрасываемые с них пищевые отходы. Мы знаем порядок и ближе не подходим.

На катере с минуту посовещались, потом все тот же голос сказал:

— Учтите, зайдете на территорию порта, расстреляем без предупреждения.

— Мы знаем правила, сэр, — снова заверил их рыбак.

А тем временем два аквалангиста, находясь под самым днищем рыболовного баркаса, прислушивались к этому разговору. Когда сторожевой катер отошел, один из аквалангистов показал на фонарь, прикрепленный у него над маской, и скрестил обе руки, что означало запрет на использование фонаря. Второй сначала покачал головой, потом утвердительно кивнул. Закончив этот немой диалог, аквалангисты поплыли в сторону порта.

* * *

Часам к трем ночи оба аквалангиста вернулись на баркас. Они тихонько перевалились через борт со стороны моря и, лежа на дне, начали снимать подводное снаряжение.

— Все в порядке? — спросил их один из рыбаков.

— Будем надеяться, что да, — ответил Мардор, — Вокруг все время крутился сторожевой катер, и мы побоялись включать фонари. Поэтому взрыватели пришлось выставлять на ощупь.

Лодка на всех парусах быстро удалялась от порта.

Около шести часов утра произошел взрыв на «Струме». Судно затонуло в считанные минуты, подоспевшие спасательные суда сумели спасти только одного человека. Взрыв на «Патрие» произошел в десять часов утра. После взрыва судно еще продержалось на плаву около двадцати минут. Благодаря самоотверженной работе английских спасателей, большую часть пассажиров удалось спасти. Погибло только 260 человек.

Манчестер, 15 декабря 1940 года

Йозеф Габчик сидел в армейской столовой и только приступил ко второму, когда к нему подошел командир роты.

— Когда пообедаешь, зайди в канцелярию, — сказал он ему, — тебя там ждет рождественский подарок.

Йозеф поднял удивленный взгляд, но командир уже прошел дальше. Иногда солдаты получали письма с родины, отправленные неизвестно с какой оказией, они приходили в канцелярию, но в основном письма получали те, у кого родственники жили в столицах, в Праге или Братиславе. Габчик на такое не рассчитывал.

Он быстро покончил с обедом и поспешил в канцелярию.

Когда он вошел в канцелярию, писарь, молодой сержант, попавший в армию с филологического факультета, порылся среди бумаг, достал большой листок и, широко улыбнувшись, сказал:

— Ну, расписывайся за свой подарок.

Йозеф удивленно взял листок и быстро пробежал глазами текст. Это был приказ о присвоении ему звания ротмистра.

— Так, смотришь, — пошутил писарь, — к концу войны и генералом станешь.

— Если она и дальше так будет тянуться, то можно дослужиться и до маршала, — буркнул Габчик.

Его уже давно угнетала бездеятельность. В Польше и Франции они сражались, а здесь, в Англии были одни только разговоры, если кто и сражался, так это флот и авиация.

Первым, кого он встретил, выйдя из канцелярии, был Адольф Опалка.

— Тебя можно поздравить, — весело улыбнулся он.

Новости здесь распространяются, как в маленькой деревушке, подумал Габчик.

— Поздравить можно было бы, если бы мы начали действовать, — вздохнул Йозеф. — Надоели все эти разговоры и ожидания.

— Это точно, — вздохнул Адольф, — Сначала все говорили, что немцы вот-вот высадятся в Англии, теперь говорят, что мы сами высадимся в Европе, а воз так на месте и стоит.

— Я хочу подать заявление на курсы бортстрелков, — признался Габчик, — Потери в авиации большие, бомбардировщиков, в большинстве случаев, теряют вместе с экипажем. Может, и возьмут. Говорят, у них уже есть полностью чешские экипажи.

— Попробуй, — пожал плечами Адольф. — Попробуй, хотя мы им и здесь нужны: нас бросят вперед в первых рядах. Англичане не любят воевать своими руками, вспомни Францию.

Уже вечером в казарме Йозеф уселся на койке, положил на колени книжку, разложил на книжке чистый лист бумаги и начал писать:

«Я родился 8 апреля 1912 года в Полувеси, Жилинский район. По профессии слесарь-механик. Окончил начальную школу в Раецке-Теплицах. 4 класса средней школы и 2 класса училища металлистов окончил в Коваржове, район Милевско. Действительную военную службу проходил с 1 октября 1932 года в 14-м полку в Кошице. Школу сержантов окончил в Прешове четвертым с оценкой „отлично“ в чине младшего сержанта. Остался в чехословацкой армии на сверхсрочную службу в чине сержанта. Через три года службы по собственной просьбе был переведен на военный завод в Жилину.

Во время оккупации ЧСР я был определен на работу в хранилище боевых отравляющих веществ на склад № 5 в Скалке-у-Тренчина. Сделав непригодными запасы иприта, хранившиеся на складе, 1 мая 1939 года бежал из Словакии в Краков, где вступил в чехословацкую воинскую часть. Из Кракова я был направлен во Францию, а оттуда — в Иностранный легион. После начала войны был переведен в чехословацкую армию во Франции. На фронте я имел звание старшего сержанта и был заместителем командира пулеметного взвода. В первом же бою я стал командиром взвода. В Англию прибыл на последнем транспорте, который уходил из Франции. 15 декабря получил звание ротмистра. 28 октября награжден Чехословацким боевым крестом. В настоящее время являюсь заместителем командира взвода 3-й роты 1-го батальона.

Моя гражданская специальность — слесарь-механик. Я прошу перевести меня в авиацию, так как надеюсь, что знания слесаря-механика лучше всего смог бы применить в авиации. По мере сил я хотел бы внести свой вклад в дело освобождения Чехословакии, в дело нашей общей победы — нашей и союзников.

Подавая настоящее прошение, я отдаю себе отчет в том, что при переводе в авиацию я потеряю материальные преимущества, которые имею, неся службу в 3-й роте 1-го пехотного батальона. Я был бы счастлив стать авиастрелком. По всем указанным выше причинам прошу положительно решить мой вопрос о переводе в авиацию».

Белград, 4 февраля 1941 года

Пауль Тюммель подошел к небольшому двухэтажному зданию на окраине Белграда. Краска на здании выцвела и облупилась, дверь давно не красилась и была разбита. Около дверей висела неказистая вывеска, гласившая: «Экспорт-импорт сельскохозяйственной техники».

Могли бы организовать и что-нибудь поприличней, подумал Тюммель, входя в подъезд. Он поднялся по видавшей виды лестнице на второй этаж и вошел в приемную. В приемной секретарша средних лет что-то бойко отстукивала на пишущей машинке. Здесь был более презентабельный интерьер: на полу лежал цветастый ковер, кругом были расставлены цветы, стены сверкали свежей краской.

— Что вам угодно? — оторвалась от своего занятия секретарша.

— Я вчера звонил и разговаривал о поставке двух комбайнов для уборки картофеля, — ответил Тюммель.

— Проходите в кабинет, пан Кочек вас ждет.

Тюммель прошел в кабинет. Кабинет, также как и приемная, дышал процветанием: массивный дубовый письменный стол, в углах и на окнах цветы, мягкий ковер, перед диваном журнальный столик, по бокам от которого стояли два мягких кожаных кресла. В кабинете сидели два мужчины, оба явно чехи. Одному было лет тридцать, среднего роста, блондин, с круглым румяным лицом. Второй уже в годах, с намечающейся лысиной, склонный к полноте, чем-то напоминал школьного учителя.

Тот, что постарше, встал, сделал несколько шагов навстречу, протянул руку и представился:

— Полковник Франтишек Моравец.

— Очень приятно встретиться, — ответил Тюммель, — Не часто доводится встречаться с главой разведки государства.

— Не скромничайте, — улыбнулся Моравец. — Насколько мне известно, Канарис принимает вас в любое время.

— У Канариса я числюсь не просто агентом, а начальником направления, — в тон ему ответил Тюммель.

— Я решил встретиться с вами, — перешел к делу Моравец, — чтобы обговорить наше дальнейшее сотрудничество и решить некоторые организационные вопросы. Сейчас еще действует этот югославский канал, но, боюсь, скоро он тоже закроется.

— Да, похоже, дело идет к этому, — согласился Тюммель. — И какие же вопросы вам хотелось бы обсудить?

— Мы очень благодарны вам за предоставляемую нам информацию, — сказал Моравец, — Наше правительство высоко вас ценит, и лично президент Бенеш просил передать вам свою благодарность. А в первую очередь я хотел бы обсудить с вами каналы связи. В прошлом году у нас с вами получилась небольшая заминка. Мы постараемся, чтобы такого больше не происходило. Сейчас в Чехословакии работает всего лишь одна наша группа, имеющая рацию. Надеюсь, в скором времени их будет больше, тогда задача упростится. А во-вторых, это не упрек, а просьба, мы бы хотели, чтобы вы пользовались только проверенной информацией. Вы нам передавали несколько дат начала вторжения в Англию, но оно так и не осуществилось.

— В последнем нет моей вины, — полковник было протестующе поднял руки, но Тюммель жестом его остановил и продолжил: — У нашего ОКБ часто возникают желания, которые не соответствуют действительности. Дата вторжения несколько раз переносилась, и, в конце концов, наши генералы поняли, что у них нет на это сил. Та информация, которую я вам передаю, исходит из первых рук: я вхож в СД и гестапо, у меня много друзей, занимающих высокие посты в вермахте.

— Извините, — кивнул Моравец. — Я всегда считал, что немцы реалисты и хорошо рассчитывают свои возможности.

— Это так, — грустно улыбнулся Тюммель, — но к великому сожалению наших полководцев, Гитлер часто просто навязывает им решения, которые не совсем согласуются с действительностью. Отсюда и частое изменение планов.

Мужчины уселись вокруг журнального столика и приступили к обсуждению технических деталей предстоящего сотрудничества в новых условиях. К концу беседы обе стороны были очень довольны достигнутым взаимопониманием.

Полковник Моравец достал бутылку хорошего французского коньяка, разлил его по рюмкам и предложил:

— За дальнейшее успешное сотрудничество.

Прага, 10 марта 1941 года

К советскому посольству подошел мужчина средних лет. На нем была тирольская шляпа и элегантный макинтош, правая рука его была затянута в черную перчатку.

— По какому вопросу? — не ответив на приветствие, спросил его дежурный чиновник, сидящий за стойкой в фойе посольства.

Мужчина подошел к стойке, положил на нее обычный почтовый конверт и сказал:

— Передайте, пожалуйста, это лично в руки посла.

После чего развернулся и вышел.

Чиновник внимательно ощупал конверт, посмотрел его на свет и только после этого положил на край стола.

Когда через полчаса в здании появился посол, чиновник передал ему конверт, рассказав, как он попал к нему. В ответ посол только кивнул головой.

Поднявшись в свой кабинет, посол разделся, сел за письменный стол и вскрыл конверт. Там оказался небольшой листок бумаги, на котором было написано: «В мае Германия планирует вторжение в СССР».

Лондон, 5 апреля 1941 года

В кабинете полковника Моравца раздался телефонный звонок.

— Это президент Бенеш, — услышат он в трубке. — У меня для вас приятные новости. Срочно приезжайте.

Через час полковник уже стоял перед президентом.

— Проходите, усаживайтесь, — радушно поприветствовал его Бенеш, — Я сейчас скажу, чтобы принесли кофе. Хотя такое событие надо отметить чем-нибудь другим. Что мы и сделаем во время нашего разговора, — по-мальчишески озорно подмигнул он. — У меня для таких случаев в запасе есть не что-нибудь, а настоящая чешская сливянка.

Президент, словно специально тянул время. Он суетливо ходил по кабинету, достал рюмки и бутылку сливянки, и только когда секретарша принесла кофе и вышла из кабинета, он уселся напротив Моравца.

— Наконец-то мы добились успеха, — ликующе сообщил он, — Министерство обороны согласилось начать подготовку наших военных для заброски их в Чехословакию. Вам надо будет в ближайшее время составить список кандидатов. Список составьте с запасом, чтобы они могли отобрать тех, кто им больше подходит, поэтому к списку должна быть приложена подробная характеристика на каждого кандидата. А также составьте предварительный план операций, которые вы собираетесь провести в Чехословакии.

— Это действительно добрая весть, — улыбнулся Моравец. — Нам надо как можно быстрее продублировать связь с Рене. Кстати, у меня уже есть подготовленный человек. Он прошел спецподготовку еще в Чехословакии. Хорошо бы было договориться забросить его как можно быстрее. Необходимо просто познакомить его с новой техникой. Думаю, англичане согласятся на это: они не меньше нас заинтересованы в получении информации от Рене.

— Отныне такими вещами и переговорами вы будете заниматься сами, мой дорогой Франтишек, — улыбнулся президент. — Я свое дело сделал: получил разрешение. Теперь должны работать вы, специалисты. Вы свяжетесь с капитаном Дугласом, это офицер из Управления специальных операций, которое недавно создано по настоянию Черчилля. Теперь будете работать напрямую с ним. Я буду вмешиваться в вашу работу, только по вашей просьбе в случае возникновения политических трудностей.

Бенеш налил по рюмочке сливянки, они выпили за успех начинаемого дела, после чего президент сказал:

— Вы мне говорили, что коммунистическое Сопротивление благодаря своей активности завоевало большую популярность. Теперь и мы сможем активизировать наши действия. И вот о чем я подумал, возвращаясь из Министерства обороны: когда будете формировать группы, ориентируйте две-три группы на покушение на высокопоставленных чиновников. Мы убьем, например, Франка или вашего однофамильца министра Эммануила Моравца. Потом по радио объявим, что они приговорены чешским правительством к смертной казни, и приговор приведен в исполнение. Это, думаю, резко поднимет наши акции.

— Это принесет нам определенную известность, — покачал головой Моравец, — но пойдет ли это на пользу? После таких акций по стране прокатится волна жестоких репрессий. Пострадает большое количество народа, и в первую очередь это будут сочувствующие Сопротивлению люди. Это может просто озлобить людей против нас.

— Нисколько! — воскликнул Бенеш. — Наоборот, это должно настроить народ против немцев и увеличит сопротивление. Мы просто заставим немцев показать свое истинное лицо.

— Такое «истинное лицо» покажет любое правительство, если его начнут отстреливать, — продолжал возражать Моравец. — Я не вижу в подобной акции ничего полезного, но если это приказ, то я его выполню.

— Считайте, что это приказ, — твердо сказал Бенеш. — Потом вы увидите, что я был прав. Поверьте, я вошел в правительство со дня основания республики, и я знаю психологию народа.

Лондон, 8 апреля 1941 года

Перед Моравцем стоял высокий, стройный молодой ротмистр.

— Ротмистр Отмар Ридл по вашему приказанию прибыл, — отрапортовал молодой человек.

Моравец встал из-за стола, подошел к нему и представился:

— Полковник Моравец, начальник разведки Чехословацкой освободительной армии. Проходите и садитесь, у меня к вам серьезный разговор.

Ротмистр скованно сел на предложенный стул и застыл в ожидании. Моравец сел на свое место и продолжил:

— Насколько я знаю, вы еще в Чехословакии прошли подготовку, как парашютист-разведчик.

— Так точно, пан полковник, — кивнул головой молодой человек. — Я уже два раза подавал рапорт с просьбой использовать меня в соответствии с моей подготовкой.

— До сих пор мы не могли ничего сделать, — развел руками Моравец, — у англичан не было самолетов, способных долететь до Чехословакии и без заправки вернуться обратно. Но теперь ситуация изменилась, и мы хотим предложить вам выполнить одну опасную операцию. Хочу сразу предупредить, что это дело сугубо добровольное — если вы откажетесь, это никак не отразится на вашей дальнейшей службе. Мы хотим забросить вас в тыл к немцам, точнее, в Чехословакию, для выполнения там особого задания. Вы согласны?

— Я именно это и просил, — просиял молодой человек. — Конечно, согласен.

— Очень хорошо, — кивнул Моравец. — Тогда я посвящу вас в некоторые детали. Вы будете первым из чешских парашютистов, за вами последуют другие. Операцию, которую вам предстоит выполнить, мы назвали «Бенджамин». Вас выбросят с самолета неподалеку от Праги. Вы хорошо знаете Прагу?

— Я там учился в кадетском корпусе, — поспешно заверил молодой человек.

— Ах да, правильно, — спохватился Моравец. — Мы ведь это учитывали, когда рассматривали вашу кандидатуру. Основная цель операции — установить связь с одним из наших очень ценных агентов. Сейчас с ним работает группа наших разведчиков, но нам необходимо установить с ним дополнительные каналы связи. Ваша главная задача будет поддерживать связь с этим агентом. Работать будете в непосредственном контакте с уже действующей там группой. Возможно, они будут привлекать вас к своим операциям, можете принять в них участие, но помните, что основная ваша задача — связь. Попутно мы будем давать вам задания разведывательного характера. Привлекайте к своей работе местное население. Но проявляйте при этом осторожность: как это ни прискорбно, но какая-то часть населения поддерживает немцев, к тому же, нельзя сбрасывать со счетов и умелую работу гестапо.

Моравец порылся среди бумаг у себя на столе, нашел чистый лист, положил его перед собой и сказал:

— Сейчас я напишу вам направление на курсы. Курсы продлятся неделю. Вы освежите в памяти то, что уже знаете и познакомитесь с новым снаряжением. После этого мы решим вопрос с вашей заброской. Явки, пароли и подробности задания получите перед заброской. Сейчас с этим направлением отправитесь в Министерство обороны Англии и найдете там капитана Дугласа. Он вам скажет, когда и куда явиться. Желаю удачи.

Военный полевой аэродром в Шотландии, 18 апреля 1941 года

Ротмистр Отмар Ридл сидел на летном поле и ждал, когда самолет вырулит на взлетную полосу. Совершенно неожиданно рядом с ним возник полковник Моравец.

— Пришел проводить вас, — смущенно улыбнулся он, — Как-никак, вы наш первенец. Мне очень хочется, чтобы у вас все получилось.

— Мне тоже этого бы хотелось, — улыбнулся в ответ Риал, — Думаю, первый этап пройдет без труда. Раз я первый, то немцы вряд ли будут прочесывать лес после того, как над ним пролетит самолет. Документы у меня в порядке, и до Праги добраться не составит труда.

— Я тоже так думаю, — кивнул Моравец, — но нельзя забывать о всяких случайностях. Будьте все время настороже.

В это время на взлетную полосу вырулил большой двухмоторный бомбардировщик. Он остановился в самом начале полосы, в фюзеляже открылась дверь, и там появился пилот. Пилотом был молодой белобрысый веснушчатый парень.

— Карета подана, — весело объявил он, — прошу на посадку, — провожающих просим покинуть перрон.

Моравец подтолкнул Ридла к самолету и сказал:

— Да хранит тебя Господь.

Ридл сделал несколько шагов, обернулся, махнул Моравцу на прощанье рукой и начал подниматься по спущенной пилотом металлической лестнице. Когда Ридл оказался в узком коридоре, который тянулся вдоль всего фюзеляжа, пилот критически осмотрел его и сказал:

— Вы довольно легко одеты. Замерзнете. Ваше место комфортабельным никак нельзя назвать. Сейчас я принесу вам летную куртку. Перед прыжком оставите ее в самолете вместе со шлемом. Я вас предупрежу за три минуты до прибытия на место. Вам придется самому пристегнуть вытяжной строп и открыть люк. Прыгаете по моей команде.

— Я знаю, — кивнул Ридл.

— Это я на всякий случай, — пояснил пилот. — Некоторые перед выброской начинают так волноваться, что забывают все, чему их учили. Однажды один парень даже позабыл пристегнуть вытяжной строп. Хорошо хоть догадался открыть запасной парашют.

Куртка оказалась очень кстати. Отмар сидел в коридоре фюзеляжа на жестком откидном сиденье недалеко от люка. Люк, похоже, был только слегка прикрыт: всю дорогу он дребезжал и из него ужасно дуло. Наконец, Ридл услышал в наушниках:

— Готовность три минуты.

Он встал, отключил связь, пристегнул вытяжной строп и открыл люк. Через три минуты в конце коридора показалась голова молодого пилота, который махнул рукой. Ридл собрался и шагнул в пустоту.

Он приземлился в небольшой лиственной рощице. Ночь была лунная, поэтому он без труда смог разглядеть метрах в ста дорогу.

Ридл нашел парашют со своим снаряжением, проверил целостность груза, после чего закопал оба парашюта, спрятал рацию, взрывчатку и прочие вещи, которые ему были не нужны в первое время, и вышел на дорогу.

Он прошел километра три и только тогда приблизился к городку. С правой стороны дороги в полумраке серым пятном виднелся указатель. Отмар подошел к указателю и прочитал: «Ландек».

Ридл сел на камешек рядом с указателем и закурил. Первые несколько секунд в его голове крутились только всевозможные эпитеты в отношении английских летчиков. Моравец как в воду глядел, когда говорил о случайностях: вместо Чехословакии Ридла выбросили в Австрии в альпийском Ландеке. Теперь ему надо было с чешскими документами пройди по Австрии до чешской границы и пересечь ее.

Отмар вернулся на место приземления, откопал рацию, подготовил ее к работе и составил свою первую шифровку: «Был выброшен в Австрии, район Ландека. Бросаю рацию и пытаюсь пройти в Чехию. Бенджамин».

Это была первая и единственная радиограмма, которую передал Ридл.

Берлин, 24 апреля 1941 года

Гейдрих сидел у себя в кабинете и просматривал накопившиеся за сутки сводки и рапорта. Один рапорт привлек его внимание. В рапорте говорилось, что на чешско-австрийской границе задержан молодой человек. У него имелись чешские документы, но только те, которые существовали в Чехословакии до возникновения протектората, никаких новых документов не обнаружено. При себе молодой человек имел 50000 рейхсмарок и пистолет «Вальтер Р-38». Задержанный утверждает, что занимался контрабандой, но не имеет представления ни о ценах, ни о потребностях рынка. Местное отделение Гестапо подозревает, что молодой человек является английским парашютистом.

Бред какой-то, подумал Гейдрих. Англичане выбрасывают довольно большое количество парашютистов в Бельгии, Голландии и Франции. Ни в Чехословакии, ни в Австрии пока об английских парашютистах не слышали. К тому же, англичане тщательно подготавливают своих диверсантов, и выбрасывать парашютиста в Австрии с чешскими документами не будут. Возможно, парень действительно контрабандист, но контрабандист крупного масштаба, о чем говорит такая большая сумма денег. Возможно, он занимается чем-то вроде оружия, тогда понятно, почему он не знает цены и потребности рынка, но о своем истинном занятии не рискует говорить. Но, может быть, все же в заключении местного гестапо что-то и есть.

Гейдрих сделал на рапорте пометку: «Докладывать о результатах еженедельно» и отложил рапорт в сторону.

Лондон, 3 мая 1941 года

Выслушав доклад Моравца, Бенеш с полминуты помолчал, как бы переваривая услышанное, потом сказал:

— Сегодня англичане выразили мне соболезнование по поводу случая с Ридлом. Они готовы были бы наказать экипаж, но наказывать некого: экипаж с задания не вернулся — был сбит над Голландией. В Военном министерстве мне объяснили это тем, что этот район еще не освоен для полетов. Возможно, в будущем они подыщут для таких заданий чешский экипаж. А как у вас идут дела с подготовкой других парашютистов?

— С завтрашнего дня начинают подготовку четыре наших офицера и пять сержантов, — ответил Моравец. — В ближайшее время будет составлена еще одна группа из шести офицеров и шести сержантов. Это, конечно, капля в море, но все же это лучше, чем ничего. Англичане продолжают считать приоритетными направлениями Голландию, Бельгию, Францию и Испанию. В эти страны они забрасывают свою агентуру не только с самолетов, но и с подводных лодок. Чехословакия стоит у них на заднем плане. Я бы попросил вас попробовать договориться еще хотя бы об одной группе.

— Да, да, я обязательно поговорю об этом с кем-нибудь из правительства. И не забывайте о том, что минимум две группы надо ориентировать на покушения. Я уже обсуждал эту идею с нашим правительством, в целом она там нашла положительный отклик.

— Ну что же, хоть я и остаюсь противником этого решения, я попрошу англичан, чтобы из этих групп одна была ориентирована на покушение. О второй группе будем говорить, если нам увеличат общее количество парашютистов. Сейчас мы просто не можем позволить себе такой роскоши.

— Хорошо, — кивнул Бенеш, — Думаю, я сумею договориться с англичанами.

Манчестер, 20 мая 1941 года

Ротмистр Йозеф Габчик вошел в полковую канцелярию. Кроме писаря там сидел незнакомый сухощавый штабс-капитан.

— Меня просили зайти в канцелярию, — обратился Габчик к писарю.

Писарь не успел еще ничего ответить, как вмешался незнакомый штабс-капитан:

— Вы Йозеф Габчик?

— Да.

— У меня к вам серьезный разговор, — штабс-капитан повернулся к писарю. — Оставьте нас на несколько минут наедине.

Писарь с недовольным лицом вышел.

Когда тот вышел, штабс-капитан предложил Габчику сесть и начал:

— Как я понимаю, вы очень тяжело переносите вынужденное безделье. Я читал ваш рапорт с просьбой перевести вас в авиацию. Но я хочу предложить вам другое занятие. Сейчас мы начинаем подготовку группы военнослужащих для заброски их на территорию Чехословакии для проведения разведывательной и подрывной работы. Дело это опасное и тяжелое и, конечно же, сугубо добровольное. Рассмотрев вашу кандидатуру, мы решили, что вы вполне подходите для такой работы, теперь осталось только получить ваше согласие. Насколько я помню, судя по вашему рапорту, вы не очень держитесь за материальные преимущества, но в данном случае какая-то материальная выгода будет тоже.

Габчик был совершенно сбит с толку таким предложением. Предложение было очень заманчивым: снова оказаться на родине, да еще и не просто так, а вести там борьбу — это отодвигало мысли о какой бы то ни было опасности на задний план.

— Конечно же, я согласен! — воскликнул он.

— Я не тороплю вас с ответом, — поднял руку штабс-капитан. — Могу вам дать какое-то время на обдумывание моего предложения. Учтите, на территории, занятой неприятелем, вас будет поджидать множество всевозможных опасностей. Если вы попадете в руки к немцам, то никакой пощады вам не будет, даже если вы и согласитесь с ними работать. У гестапо существуют жесткие инструкции в отношении диверсантов и партизан.

— Мне нечего раздумывать, — тут же ответил Габчик. — Я уже смотрел смерти в лицо в Польше и Франции. Я покинул родину именно для того, чтобы продолжать бороться. Отсиживаться можно было бы и там.

— Ну что же, хорошо, — кивнул штабс-капитан, — Давайте тогда обсудим еще один вопрос. Мы хотим направить вас в группу, которая будет ориентирована в первую очередь на покушения на высокопоставленных лиц немецкой администрации, или на чешских коллаборацистов. Попутно вы будете вести и разведывательную деятельность, но это будет уже вашей второстепенной задачей. Как вы посмотрите на это?

— Положительно, — улыбнулся Габчик. — Об этом можно было только мечтать. Это настоящее дело и настоящая борьба. Я согласен.

— Отлично, — улыбнулся в ответ штабс-капитан. — Значит, мы в вас не ошиблись. Сейчас я выпишу вам предписание. Оформите все документы и явитесь по указанному в предписании адресу. Подготовка вашей группы начнется 25 мая. Скажите писарю, что он может войти.

На прощанье штабс-капитан вручил Йозефу предписание и сказал:

— Желаю удачи на новом поприще.

Каммес-Дэррахе, Шотландия, 27 мая 1941 года

На взлетном поле перед английским сержантом инструктором выстроилась шеренга из двенадцати чешских курсантов.

— Ребята, — начал сержант, — все вы уже сделали несколько пробных прыжков с вышек и теперь имеете представление, как надо приземляться. Сейчас вам предстоит прыгнуть с настоящего самолета. Это ненамного отличается от прыжка с вышки. Парашют у вас откроется автоматически. Главная хитрость состоит в том, чтобы прыгнуть, сохраняя стойку «смирно», потому что прыгать будете через бомболюк, который намного уже парадных дверей. Не вздумайте при прыжке смотреть себе под ноги: это грозит переломанной челюстью. Этим отличаются обычно американцы. Им почему-то обязательно надо посмотреть, куда они прыгают. Если вы встретите курсанта со сломанной челюстью, то это, скорее всего, и есть американец.

Он осмотрел строй.

— А, в общем, ничего в этом сложного нет. Пилот подаст предупредительный сигнал за три минуты до прибытия на место выброски, потом последует сигнал на десантирование.

Уже вечером после прыжков двенадцать чешских курсантов сидели за составленными в ряд обычными канцелярскими столами. Перед ними за отдельным столом стоял молодой лейтенант, инструктор по подрывному делу и говорил:

— Сейчас я вас познакомлю с совершенно новым типом бомбы, — он достал из портфеля металлический шар диаметром около пятнадцати сантиметров. — На лицевой стороне этой бомбы есть небольшой циферблат. На нем вы выставляете то расстояние, прокатившись которое, бомба должна взорваться. Бросать ее надо как шар в кегельбане. Бомба взорвется, проделав выставленный на циферблате путь, вне зависимости, ударилась она во что-то, или нет. Здесь же на корпусе есть небольшой рычажок: он включает и выключает ударный взрыватель. Если ударный взрыватель активизирован, то бомба взорвется от удара, даже если она не прошла выставленное расстояние. Очень удобно использовать, если вам надо подорвать движущуюся автомашину.

Он пустил бомбу по рукам, давая курсантам возможность внимательно осмотреть ее.

— На следующем нашем занятии, а оно будет последним, — сказал инструктор, — я расскажу вам, как делать взрыватели и получать взрывчатку из подручных материалов. Можно пройтись по магазинам и купить все, что необходимо для изготовления бомбы. Как это сделать, я расскажу завтра. Насколько я понимаю, вы будете работать в отдаленном районе, куда доставку специальных средств осуществить будет проблематично.

Лондон, 16 июня 1941 года

Закончив свой доклад, Моравец начал неторопливо складывать разложенные перед ним бумаги и сказал:

— Сегодня начинают подготовку на курсах парашютистов еще двенадцать человек. Через три недели у нас будет более тридцати подготовленных парашютистов, но англичане как-то не торопятся с заброской. После той неудачной выброски они, похоже, растерялись. Может быть, действительно, подобрать для этой цели чешские экипажи? Я бы попросил вас поднять этот вопрос на уровне правительства. Мы и так уже потеряли много времени.

— Хорошо, я поговорю завтра с министром обороны, — кивнул Бенеш. — Вы подготовили группу, ориентированную на покушение?

— Да, одна такая группа уже готова. Это ротмистр Габчик и сержант Свобода. Оба имеют хорошие характеристики, боевой опыт и правительственные награды.

— Прекрасно. Теперь нам надо решить, кто станет жертвой террористического акта. Хотелось бы, чтобы это покушение прозвучало как можно громче, чтобы об этом услышал весь мир. Очевидно, самой подходящей фигурой для этого будет Франк, в крайнем случае, фон Нейрат. Но фон Нейрат старый дипломат, и могут не поверить, что именно он повинен в организации террора в Чехословакии. Франк для этого подходит больше, хотя он и не такая уж заметная фигура в рейхе. А покушение надо произвести именно в Чехословакии, и преподнести его как приговор чешского народа.

— Выше чем Нейрат и Франк в Чехословакии никого нет, — пожал плечами Моравец. — Я не изменил своего отношения к этой идее, но я солдат и подчиняюсь приказам.

Берлин, 29 июля 1941 года

Фельдмаршал Геринг наткнулся на Гейдриха в коридорах рейсхканцелярии совершенно случайно. Вместо того, чтобы ответить на приветствие обергруппенфюрера, Геринг остановился, секунды две пристально и внимательно смотрел на старого товарища, а потом сказал:

— Очень удачно получилось, что я тебя здесь встретил, Рейнгард. У меня к тебе есть очень серьезный разговор, но я все не мог собраться пригласить тебя к себе. Если у тебя есть время, может быть, пройдем ко мне.

Гейдрих посмотрел на часы, что-то прикинул и медленно кивнул.

— Хорошо, только не очень долго. Как только началась война с Советами, зашевелились и все местные тараканы. Приходится работать с утра до вечера.

— Это так, — закивал Геринг, — поэтому работу надо очень хорошо организовать. Кстати, мой разговор будет касаться и этого вопроса.

Они поднялись на другой этаж и прошли к кабинету фельдмаршала. Тот сам открыл перед Гейдрихом дверь и, отойдя чуть в сторону, предложил пройти туда первым. Оказавшись в кабинете, Геринг кивком указал Гейдриху на кресло, а сам ослабил ремень и достал из бара рюмки и коньяк.

— Я вот о чем хотел с тобой поговорить, — начал он, разливая коньяк, — мы с тобой оба отвечаем перед фюрером за еврейский вопрос. Пока что у нас идут только одни разговоры в этом направлении. Твой Эйхман за последние полгода не выпроводил из Рейха и тысячи евреев.

— Но это зависит не только от него, — начал было заступаться за подчиненного Гейдрих.

— Знаю, знаю, — махнул рукой Геринг. — О чем и речь. Все только говорят, а дела ни от кого не видно. А ты представляешь, что будет, когда мы займем Белоруссию и Украину? У русских в свое время там была черта оседлости, то есть по-нашему гетто. Черту оседлости отменили, но далеко не все евреи оттуда уехали. Их там и сейчас полным-полно. А мы с тобой так еще и не решили, что делать с нашими.

— Послушай, — вдруг оживился Гейдрих, — а может быть нам последовать примеру русских и устроить в этих двух районах одно большое гетто.

Геринг удивленно уставился на собеседника и несколько секунд обдумывал поданную ему мысль.

— Нет, — покачал он головой, — В какой-то мере это может быть только промежуточным этапом решения проблемы. А нам нужно окончательное. Украина представляет интерес в первую очередь своими плодородными землями, а наши сельскохозяйственные курсы для евреев были ориентированы на Палестину. Там природа другая. И вообще, нужно очистить от них территорию Рейха. Так вот, я собираюсь издать приказ, в котором на тебя будет возложена ответственность за организацию работ по подготовке окончательного реше ния еврейского вопроса. Организацию работ по подготовке, — он поднял указательный палец. — Вопрос этот сложный: предлагаю организовать что-то вроде конференции, на которой все заинтересованные лица выскажут свои идеи.

Гейдрих сидел, смотрел на фельдмаршала и раздумывал: «Ну и хитрая же ты, бестия, при такой постановке вопроса, несмотря на то, что мы с тобой в равной степени отвечаем за это дело, при провале ты подставишь меня, как проигравшего. А если дело завершится успехом, почивать на лаврах будешь ты».

— В общем, прими к сведению, — продолжал разглагольствовать Геринг, — Найди в своем еврейском отделе какого-нибудь бездельника, и пусть он составит и согласует список участников конференции, подберет помещение, короче, сделает все необходимое. Тебе останется только проконтролировать. Фюрер в любой момент может спросить с нас работу, а мы в этом вопросе толчемся на одном и том же месте.

— Если мы устроим очередную говорильню, работа с места не сдвинется, — поморщился Гейдрих.

— Ну, как же не сдвинется, — возмутился Геринг, осушая свою рюмку коньяка. — Мы можем найти оправдание, сказав, что созвали конференцию, ищем решение. Работа идет. Это ты зря. Вполне возможно, что на этой конференции мы и в самом деле найдем такое решение, которое устроит всех.

Гейдрих подумал о том, что приказ у Геринга, наверняка, уже готов. Отказаться от его выполнения он не может: придется так же, как Герингу, искать и для себя козла отпущения. Время, конечно очень неудачное, но он переживал и более трудные времена.

Прага, 5 августа 1941 года

Вацлав Моравек пришел на конспиративную квартиру, где его уже ожидал Балабан, в приподнятом настроении. Он сбросил куртку, прошелся несколько раз взад-вперед по комнате, закурил и, выпустив густую струю дыма, обратился к товарищу:

— Ну, и что ты скажешь?

— Насчет чего? — поинтересовался Балабан.

— В Брно взорвали помещение управления гестапо! Вот это работа! А мы, сидя здесь, извини меня, способны только на мелкие пакости.

— Да, после начала войны с Советским Союзом коммунистическое подполье оживилось, — кивнул Балабан. — Ты же знаешь, оно очень большое. И организованное. Их снабжают советниками, оружием и всем прочим. А мы с тобой живем на старых запасах, которые, кстати говоря, скоро подойдут к концу. Нам до их размаха далеко.

— Вот и я говорю то же самое, — Моравек встал напротив товарища. — Надо поставить вопрос ребром: или Лондон срочно присылает нам людей и оружие, или мы считаем себя ничем ему не обязанными.

— Сколько раз мы поднимали этот вопрос? — вздохнул Балабан. — Угрожали, просили, ставили условия. Они уже, наверное, привыкли к твоим ультиматумам.

— Нет, на этот раз надо им дать понять, что дальше мы ждать не будем. У нас на руках есть козырная карта: Франтишек. Этого агента они ценят на вес золота, но если мы с ними порвем, то мы не только нарушим их связь с ним, мы сможем перетащить его к себе. Насколько я понял, этот Франтишек работает исключительно за деньги. Деньги найдут и коммунисты.

— Это получится не совсем честно, — покачал головой Балабан.

— А нынешнее их отношение к нам ты называешь честным? — возмутился Моравек, — Мы с тобой каждый раз просто ломаем голову, где достать необходимое для очередной акции снаряжение. Воруем, покупаем, делаем сами. Отсюда и результат.

Он снова заходил по комнате, потом подошел к окну.

— Ты посмотри, с кем мы работаем, — продолжил он. — Учителя, клерки, торговцы. Да они и пистолет-то берут двумя пальцами, боясь, что он вдруг выстрелит. Я не говорю, что вокруг нас должны быть только военные. Но у нас должна быть группа, которая взяла бы на себя задачу подготовки остальных бойцов. Даже мы с тобой после более двух лет подполья еще не доросли до такого уровня. Мы — самоучки, а нам нужны профессионалы. И если Лондон говорит о том, что борется с нацистами, то пусть это, в конце концов, и продемонстрирует.

— Ну что ж, пошли очередной ультиматум, а я посмотрю на результат, — спокойно пожал плечами Балабан.

Вацлав сел за стол и придвинул к себе небольшой листок бумаги, достал из кармана пиджака карандаш и задумался.

— Надо составить краткую, но ясную радиограмму, — сказал он. — Такую, чтобы они поняли, что нашему терпенью пришел конец. Я тут разговаривал с летчиками: все эти отговорки насчет дальности полетов просто ерунда. Пришло время ставить точки над «i».

Несколько дней спустя они получили радиограмму, в которой лондонское руководство заверяло их, что до весны на территорию Чехословакии будет заброшено около тридцати парашютистов.

Берлин, 15 сентября 1941 года

Дверь кабинета Гейдриха распахнулась, и на пороге возник раскрасневшийся Геринг, в руках у него была какая-то бумага.

— Так ты все-таки своего добился, — проревел он, размахивая в воздухе бумагой, — Мне казалось, что мы с тобой обо всем договорились, а ты все же решил действовать за моей спиной.

— О чем ты говоришь? — невозмутимо поинтересовался Гейдрих.

— Вот об этом, — Геринг положил бумагу на стол, прихлопнув ее рукой.

Гейдрих вытащил у него из-под руки бумагу и взглянул на нее. Это был только что подписанный Гитлером приказ о переселении евреев с территории Рейха и Протектората в Польшу и Белоруссию.

— Я не понимаю, что ты так горячишься, — заметил Гейдрих. — Такой вариант мы с тобой уже обсуждали. Подготовка конференции об окончательном решении уже началась. Если их пока сосредоточат в одном месте, то хуже от этого не будет.

— Да, мы с тобой говорили об этом варианте, — согласился Геринг, — но я его отклонил. А ты, несмотря на это, пошел к фюреру и убедил его принять такое решение. И вот теперь получается, что ты вовсю занимаешься этим вопросом, а я сижу в стороне.

— Никто про это не говорит, — запротестовал Гейдрих. — Фюрер одобрил идею созыва конференции и знает, что ты обязательно на ней выступишь. Он прекрасно понимает, что ты занят глобальным решением вопроса. И разреши мне тебя заверить, что к этому приказу я почти не имею отношения. Да, я как-то мимоходом намекал фюреру о таком варианте, но это был только намек. Честно говоря, этот приказ и для меня довольно неожиданный.

Гейдрих достал сигарету, закурил и продолжил:

— А, может быть, даже и нежелательный. Организовывать их перевозку придется моим людям. И отвечать за это буду я и мои люди. А ты будешь разве что только подгонять. К тому же, мне кажется, ты не понимаешь своевременности этого приказа. Послезавтра в СС под руководством Гиммлера будет проходить совещание о положении в Протекторате. Там складывается очень неприятная ситуация. И евреи играют в этом не последнюю роль. Когда мы вступили в Протекторат, это был сильный экономический регион. А теперь он с каждым днем катится под гору.

Геринг несколько поостыл, плюхнулся в стоящее у окна кресло и закурил.

— И все же ты поступил не по-товарищески, — с обидой в голосе сказал он, — Ты бы хоть предупредил меня об этом.

— Я тебе уже сказал, что это решение принято без моего участия, — начиная раздражаться, заявил Гейдрих. — И я тебе сказал, что для меня оно также является лишней головной болью.

Берлин, 17 сентября 1941 года

Сегодня в штаб-квартире СС царило необычное оживление. У рейхсфюрера СС Гиммлера на полдень было назначено совещание по обсуждению сложившейся в Протекторате обстановки. Кроме высших чинов СС и СД на это совещание были приглашены и те, кто имел даже косвенное отношение к Протекторату. Приглашен был и протектор Богемии и Моравии барон фон Нейрат, он не являлся членом «Черного ордена», но без него это совещание могло потерять всякий смысл. Сегодня утром с ним вместе на самолете прилетел в Берлин и Карл Франк, руководитель СС и гестапо Протектората. Карл с утра уже обивал пороги старых друзей и начальства и везде что-то выпрашивал, о чем-то договаривался, что-то согласовывал.

Из-за большого числа присутствующих совещание проходило в конференцзале. Когда все собрались, в президиуме появились Гиммлер, Гейдрих, фон Нейрат, Карл Франк и еще несколько человек.

Гиммлер сел в центре стола, сиял очки, долго и тщательно протирал их, а потом, не вставая с места, сказал:

— Фюрер очень озабочен сложившейся в Протекторате обстановкой. До образования Протектората Чехословакия была одной из самых развитых в экономическом отношении стран Европы. Основная промышленность этой страны была сосредоточена на территории Протектората. При образовании Протектората мы сделали все, чтобы сохранить этот экономический потенциал. Мы ожидали от Протектората многого, но в действительности его экономика падает с каждым днем.

При этих словах сидящий недалеко от рейхсфюрера фон Нейрат поморщился. Он понимал, что это камень в его сторону, но ничего возразить не мог: цифры говорили сами за себя. Большую часть своей жизни он провел на дипломатической работе и сейчас, оказавшись у руководства целого большого региона, показал свою полную несостоятельность. Фон Нейрат уже понимал, что над его головой сгущаются тучи, и судорожно пытался найти выход из создавшегося положения.

— СД является глазами и ушами партии, — продолжал Гиммлер, — а гестапо ее орудием защиты. Поэтому я считаю, что для начала нам надо выслушать человека, в чьих руках находятся оба эти инструмента, обергруппенфюрера Гейдриха, — сказав это, он кивнул в сторону сидящего справа от него своего заместителя.

Тот встал со своего места, подошел к небольшой кафедре и, встав за нее, прищурившись, внимательно оглядел зал.

— Положение в Протекторате действительно довольно сложное, — начал он, — В этом есть вина многих. Но давайте будем говорить по порядку. В Протекторате мы не сталкиваемся с таким организованным Сопротивлением, как во Франции или Голландии. И все же порядка там нет. А нет его по той простой причине, что там процветает обычный уголовный элемент. Вы мне сейчас скажете, что здесь плохо работает Крипо. Но это не совсем так. Условие для процветания уголовников создает руководство Протектората. Нам приходится отправлять в Протекторат большое количество продуктов и товаров первой необходимости. И что? До семидесяти пяти процентов от всего этого идет на черный рынок. И Крипо оказывается бессильно бороться с ним: во-первых, из-за слишком мягких законов, а во-вторых, из-за того, что все это происходит с молчаливого согласия местных чиновников. Управленческий аппарат Протектората подобран во многих случаях просто бездарно.

Нейрат дернулся, хотел было что-то сказать, но потом снова опустил голову.

— Со стороны управленческого аппарата, — продолжал тем временем Гейдрих, — мы не видим никакой заботы о тех, кто честно работает на Рейх. Это вынуждает людей искать себе занятия, которые не совсем согласуются с политикой Германии.

Его речь продолжалась около часа. Потом выступил Франк. Фон Нейрат так слова и не взял. В конце совещания Гиммлер попросил подготовить проекты приказов, которые смогли бы улучшить положение, хотя бы в сфере, входящей в компетенцию СС.

Лондон, 28 сентября 1941 года

Когда полковник Моравец явился к президенту для своего обычного доклада, Бенеш встретил его почти радостно.

— Вы читали о последних новостях, полковник? — спросил Бенеш, выходя ему навстречу.

— Вообще-то я с ними к вам и пришел, — улыбнулся полковник.

— Да, конечно, вы же держите руку на пульсе событий, — закивал Бенеш, — И все же, может быть, кое-какими новостями удивлю вас и я. О том, что фон Нейрат подал прошение фюреру о предоставлении ему отпуска по состоянию здоровья, вы, конечно, знаете. Наверняка знаете и о том, что Гитлер это прошение подписал и на его место назначил Гейдриха?

— Ну, это есть во всех газетах, — пожал плечами Моравец. — Я в своем докладе даже не стал на этом акцентировать внимание. Надо подождать развития событий.

— Они уже начали развиваться, полковник, — воскликнул президент, — и развиваются стремительными темпами. Какое сегодня число?

— 28 сентября, пан президент.

— Именно! Сегодня день князя Вацлава, святого, который считается покровителем Праги! — возбужденно сообщил Бенеш. — И именно в этот день Гейдрих объявляет по Протекторату о введении чрезвычайного положения! Вам не кажется это символичным? Мы обязательно отметим это сегодня в радиопередаче на Прагу.

— Гейдрих ввел чрезвычайное положение? — удивленно переспросил Моравец.

— Да, — подтвердил Бенеш. — Вот видите, я же сказал, что сумею вас удивить. Мне об этом только что сообщили по телефону из Уайт-холла. Насколько я понимаю, пока Гейдрих общается со своими заплечных дел мастерами, но уже объявлено, что на днях он соберет все руководство Протектората.

— Гейдрих не фон Нейрат, — вздохнул Моравец, — Теперь руководство Протекторатом будет необычайно жестким. Вы, конечно, очень информированы, пан президент, но и я попробую преподнести вам новость из этой же области. К работе Крипо Протектората подключено гестапо. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Крипо все же обязано передавать дела в суд, а вот гестапо, в определенных случаях, может разбираться и на месте.

— Да, да, — снова закивал Бенеш. — Теперь чехи на собственной шкуре убедятся, что такое нацизм. Но в этом назначении я вижу перст судьбы. Нам теперь не надо гадать, на кого устроить покушение. Лучшего кандидата не найти. Глава гестапо и СД, правая рука Гиммлера. Как говорится, второй человек в СС. Такое покушение найдет отклик во всем мире. За этот подвиг нам будут благодарны очень многие. Ведь, кроме всего прочего, Гейдрих отвечает и за решение еврейского вопроса. Правда, вместе с Герингом, но этот боров больше говорит, чем делает.

— Покушение на Гейдриха не простое дело, — покачал головой Моравец. — Гейдриха окружает не просто охрана, а элита. К нему и подойти-то будет трудно.

— Но мы должны это сделать, — настаивал Бенеш, — Просто обязаны. Теперь мы объявим вашим ребятам, на кого именно им предстоит совершить покушение. Это придаст им рвения. Они должны уже сейчас обдумывать, как они это сделают.

Бенеш подошел к письменному столу и начал судорожно листать перекидной календарь.

— Так… давайте-ка мы назначим на 3 октября совещание и посвятим его именно вопросу, касающемуся покушения на Гейдриха, — объявил он, — Пригласите на него всех, кто будет иметь к этому отношение. Но не забывайте, что все должно оставаться в глубокой тайне. Вы сами только что сказали, что покушение на Гейдриха дело не простое, а представьте себе, если его об этом еще и заранее предупредят.

— Мои люди умеют держать язык за зубами. — с обидой в голосе напомнил Моравец. — Будут только те, кто действительно имеет отношение к этому делу.

— Однако надо будет подумать о том, когда лучше осуществить наш замысел, — задумчиво сказал Бенеш. — Хорошо бы подобрать для этого какую-нибудь подходящую дату. Как это получилось, например, с чрезвычайным положением.

Прага, 2 октября 1941 года

В огромном старинном Чернинском дворце было собрано совещание руководства Протектората. В городе уже несколько дней только и говорили о новом протекторе. Новое руководство сразу же почувствовали все. На улицах и площадях города появились повешенные. Некоторых чиновников уже поднимали среди ночи и отвозили во дворец Печека, где располагалось главное управление гестапо. Произошли замены и в высшем эшелоне власти Протектората.

К самому совещанию никто особо не готовился: полагали, что главную роль здесь возьмет на себя Гейдрих. Возможно, что-то скажет и Франк: с того момента, как Гейдрих стал протектором, влияние Франка резко возросло. При фон Нейрате его почти не было видно в коридорах власти, теперь же напротив, его в любое время можно было встретить во дворце в Граде, где располагалось правительство Протектората.

Гейдрих появился в зале, где собрались участники совещания, вместе с Франком. Они приехали вместе на машине Гейдриха и, проходя по дворцу, продолжали оживленный разговор, начатый, очевидно, еще по дороге. Франк весь был поглощен разговором, в то время как Гейдрих то и дело приветливо кивал головой кому-нибудь из знакомых.

— Барон фон Нейрат, — начал свою речь Гейдрих, — в связи со своей болезнью не мог лично проконтролировать многие вопросы. К сожалению, некоторые его помощники оказались слишком нерадивыми, и это привело к ряду промахов, которые нам с вами предстоит исправить. Вы уже, наверное, поняли, что одним из неотложных вопросов, стоящих перед нами, является существование черного рынка. Мы с ним уже начали бороться, и я надеюсь, что через три месяца это слово выйдет из обихода жителей Протектората.

Он осмотрел зал, и на его тонких губах появилась улыбка.

— Многие из вас уже видели повешенных на площадях города. Мне докладывали, что есть люди, которые возмущены, что эти казни проводились без суда и следствия. Таким я хочу сразу объявить, что теперь торговля на черном рынке рассматривается, как государственное политическое преступление, а значит, входит в компетенцию гестапо, которое в определенных случаях может определять и наказание. Да, мы казнили, — он заглянул в бумажку, — уже 232 человека. Среди них, правда, оказалось несколько коммунистов, но об этой категории людей, полагаю, сожалеть не приходится. И заверяю вас, это только начало. Пока нам в руки попались только продавцы, но в ближайшее время мы доберемся и до поставщиков, то есть до тех чиновников, которые снабжают этот пресловутый черный рынок. Поверьте мне, пощады им тоже не будет.

Гейдрих еще долго говорил о мерах по ликвидации черного рынка.

— Чем больше я знакомлюсь с управлением Протектората, тем больше мне бросается в глаза одна странная вещь, — заявил он. — Мы все знаем о расовом превосходстве немцев. Но, к сожалению, среди нас встречаются такие, которые забывают о своем предназначении и начинают опускаться. Таких людей просто нельзя назвать немцами. К сожалению, я сплошь и рядом в Протекторате встречаю подобных людей. Но, что характерно, этим людям платят зарплату выше, чем чехам только за то, что они называют себя немцами. Понятие немец — это не билет на благотворительный обед. Понятие немец обязывает бороться. А если ты ни на что не способен, то ты уже не немец, ты просто мусор. В то же время, если представитель низшей расы тянется вверх и хочет приблизиться к представителям высшей, то почему он за работу должен получать меньше? Его, наоборот, надо еще и поощрять.

Такое заявление одного из высших нацистов Рейха было столь неожиданным, что по залу пробежал шепоток. Разница в оплате немцев и чехов была столь привычной, что ее даже никто и не замечал.

После Гейдриха, как все и ожидали, было предоставлено слово Франку. Тот более подробно рассказал об уже проведенных облавах на черном рынке и посетовал, что ему раньше не предоставили таких больших полномочий.

Лондон, 3 октября 1941 года

В кабинете полковника Моравца собралась небольшая группа военных. Кроме хозяина кабинета здесь присутствовали майор Генерального штаба Крчек, офицеры разведки полковник Бартик и майор Паличек, а также ротмистр Габчик и сержант Свобода. Габчик и Свобода чувствовали себя здесь лишними, они не могли понять, зачем их сюда пригласили, причем пригласили даже без отца-командира группы чешских парашютистов штабс-капитана Шустра. Из разговоров старших офицеров они поняли, что ожидается прибытие самого президента Эдуарда Бенеша.

Президент прибыл с опозданием на пятнадцать минут, с порога извинился, пожал руку хозяину кабинета полковнику Моравцу, который вышел из-за стола встретить его, потом пожал руку Крчеку и, не спросив разрешения, занял во главе стола место хозяина кабинета. С остальными присутствующими он поздоровался, уже сидя за столом.

— Наша страна переживает страшные дни, — с места в карьер начал Бенеш. — С того момента, как протектором стал Гейдрих, там казнили уже более трехсот человек. На многих площадях Праги стоят виселицы, на которых по несколько днай висят трупы. В стране развернут настоящий террор. Гитлеровцы казнят участников Сопротивления и просто торговцев, коммунистов и чиновников, но все это сыны чешского народа, и в большинстве случаев, лучшие его представители, те, кому не безразлична судьба страны. И все они взывают к отмщению.

Он обвел всех присутствующих взглядом, словно ожидал возражений, потом сам себе утвердительно кивнул головой и продолжил:

— Немцы уничтожают лучших людей. Это война, причитать и плакать бесполезно, надо действовать. Наши соотечественники на родине не сидели, сложа руки, но в настоящее время их возможности оказались сильно ограниченными. Очередь за нами, они ждут нашей помощи отсюда, извне. Вам поручается серьезная задача. Октябрь — месяц нашего национального праздника, нашей независимости. И в нынешней обстановке, когда годовщина нашего освобождения столь омрачена, важно, чтобы этот праздник был действительно чем-то ознаменован. Решено отметить это событие актом, который войдет в историю. Развязанный в стране террор и убийства связаны с именами Франка и недавно прибывшего в Прагу Гейдриха. Мы и наши высокие руководители считают, что один из них должен расплатиться за все. Этим мы ответим ударом на удар.

Он снова обвел глазами присутствующих, но теперь его взгляд остановился на Габчике и Свободе.

— Выполнение поставленной задачи мы поручаем вам, — сказал он, обращаясь уже к этим двум молодым солдатам, — Завтра вы отправитесь отрабатывать ночные прыжки. На родину вы полетите вдвоем, действовать будете, полагаясь лишь друг на друга. По понятным причинам важно, чтобы эту задачу вы осуществили, не привлекая к операции никого из местного населения. Говоря «никого не привлекая», я подчеркиваю, что вы должны действовать исключительно вдвоем до самого проведения акции, после чего вам будет оказана помощь и защита. Способ и срок осуществления задачи вы определите сами. Вас сбросят в районе с максимально благоприятными условиями для высадки. Вы будете снабжены всем, чем мы в силах вас обеспечить. Насколько нам известна ситуация у нас в стране, вы можете рассчитывать на поддержку со стороны тех наших патриотов, к которым вы можете обратиться. Но от вас, разумеется, потребуется крайняя осмотрительность и трезвая оценка происходящего. Нет необходимости повторять, что перед вами стоит исторически важная задача; риск велик. Многое зависит от вашей находчивости и сообразительности. Все детали мы обсудим после вашего возвращения с учений. Задача, еще раз подчеркиваю, серьезная. Для ее успешного выполнения необходимо убеждение в ее необходимости. Я призываю вас искренне высказать все возможные сомнения относительно полученного задания.

Он сделал паузу, но, не получив никакого ответа, закончил:

— Вы сейчас со своими старшими товарищами обсудите возможные пути осуществления этой задачи. Я не буду вам мешать, у вас есть свои профессиональные тайны, в которых я, увы, не разбираюсь. В этом разговоре я, конечно же, буду лишним. Я пришел сюда только для того, чтобы подчеркнуть важность поставленной перед вами задачи. Некоторые относятся к этой операции как к обычной акции Сопротивления, — при этих словах он бросил быстрый взгляд в сторону Моравца, — Но это не так. Эта акция войдет в историю. Она сделает больше, чем все то, что уже сделано за эти два года.

Сказав это, он попрощался и так же стремительно покинул кабинет, как и вошел.

Дальнейшие разговоры имели общий характер. Никто еще даже не знал, какое место Гейдрих выбрал для своей резиденции, сколько времени он будет проводить в Праге, а сколько в Берлине — ведь с него никто не снимал тех функций, которые он выполнял в СС. Никто не мог сказать, с какой охраной и где именно появляется новый протектор. Правда, подробно обсудили, какое снаряжение надо будет подготовить для этих двух парашютистов.

Когда совещание закончилось, и все стали расходиться, Моравец попросил Габчика и Свободу задержаться. Оставшись наедине с ними, он сказал:

— Подумайте еще раз — у вас еще есть время отказаться, — сделав паузу, он достал из выдвижного ящика стола два листа бумаги с машинописным текстом и положил по листу перед каждым из молодых людей, — Если вы согласны, то подпишите эти расписки.

Суть расписки сводилась к тому, что на выполнение этого задания каждый изъявляет свое добровольное согласие и обязуется приложить все силы для его выполнения.

Подписав расписки, ребята покинули кабинет.

Аэродром Тангмор, 3 октября 1941 года

В небольшой комнатке, расположенной в главном здании аэродрома, сидели штабс-капитан Шустр и ефрейтор Павелка. С первого взгляда можно было сказать, что в этой комнате не было постоянного хозяина: мебель была расставлена кое-как, в самых неожиданных местах можно было обнаружить какой-нибудь мусор. Из этой комнаты обычно уходили в свой опасный путь бельгийские, французские и английские парашютисты.

Павелка и Шустр сидели за обшарпанным столом напротив друг друга. Рядом со штабс-капитаном лежал раскрытый портфель, в углу лежал рюкзак и парашютный мешок, в котором обычно спускали груз для подпольщиков и парашютистов.

— Пока у нас с тобой все идет нормально, — улыбнулся Шустр. — Прогноз погоды хороший. Экипаж обещали дать опытный. Все складывается, как нельзя лучше. Взлет — примерно через час.

На каждую фразу своего командира Павелка только кивал головой. Он изо всех сил старался продемонстрировать хладнокровие, но от этого его волнение наоборот становилось еще более заметным.

Штабс-капитан заглянул в портфель и достал оттуда большой конверт, ножницы, тюбик с клеем и какую-то коробочку.

— Сейчас мы подготовим тебе документы, — сказал Шустр, доставая из конверта паспорт.

Он очень тщательно, несколько раз примерив, вырезал ножницами фотографию Павелки, вклеил ее на место, после чего, открыв коробку, начал перебирать лежащие там печати. Выбрав нужную, он снова полез в портфель и достал оттуда подушечку для штампов. Прежде чем поставить печать в паспорт, штабс-капитан несколько раз смотрел на печать, дышал на нее, снял мизинцем с нее какую-то соринку, и только после этого тщательно примерившись, приложил ее к документу. Поставив печать, он подул на паспорт и наконец, закрыв, торжественно протянул его ефрейтору.

— Ну, вот твой документ, — сказал он. — С ним должно быть все в порядке. Главное для тебя, добраться до Праги, ребята там опытные, в подполье более двух лет, они тебе помогут.

Павелка расстегнул на груди комбинезон и долго засовывал паспорт куда-то на грудь. Шустр сидел и наблюдал за этой процедурой.

— Что будешь делать после войны? — вдруг спросил он Павелку.

Тот удивленно посмотрел на своего командира, потом пожал плечами и ответил:

— Наверное, пойду учиться дальше, в университет. Меня ведь в армию призвали оттуда.

Штабс-капитан припомнил личное дело ефрейтора и спросил:

— Вернешься к философии?

— Да, — смущенно ответил Павелка.

— А что в наши дни делают философы? — вдруг неожиданно даже для самого себя спросил Шустр.

Этот вопрос заставил задуматься и Павелку.

— Наверное, как и раньше — думают, — усмехнулся ефрейтор.

— Хорошая работа, — вздохнул Шустр.

Несмотря на то, что полет длился более четырех часов, в самолете они почти не разговаривали. Оба сидели, погруженные в свои думы. Наконец, в помещении фюзеляжа появился штурман.

— Ребята, подлетаем к Праге, — сказал он, — Трехминутная готовность.

Павелка встал и начал неуклюже разминать затекшее тело. Штабс-капитан тоже встал, чтобы подтащить к люку грузовой парашют и мешок с грузом. Все это надо будет сбросить перед прыжком парашютиста: груз будет спускаться самостоятельно, его будет относить ветер, парашютист, прыгнув вслед, должен видеть парашют с грузом, чтобы постараться приземлиться рядом и не тратить много времени на поиски. Наконец, все было готово, штабс-капитан открыл люк и Павелка встал на самом краю зияющей темной пропасти.

Как только зажглась красная сигнальная лампочка, Шустр скинул груз, а через три секунды за ним последовал и Павелка.

Поток холодного, обжигающего воздуха ударил в лицо сержанта, его закрутило. Но вот Франтишек почувствовал рывок, и стремительное падение прекратилось. Он нагнул голову и стал искать глазами парашют с грузом. Ночь действительно была ясной. Молодая луна не давала много света, но все же хоть как-то рассеивала темноту. Груз спускался чуть впереди и правее. Стараясь приблизиться к нему, Франтишек начал подтягивать стропы. Ему казалось, что спуск длится целую вечность. Но вот он уже начал различать отдельные деревья, разглядел пробегающую среди них дорогу.

Роща оказалась не слишком густой, и Павелка вместе с парашютом сумел спуститься между деревьев. Как только Франтишек почувствовал под ногами твердую землю, его сразу же стала обуревать жажда бурной деятельности. Он отстегнул парашют и быстро стянул с себя комбинезон, запихал все это комом в парашютную сумку и спрятал ее под лежащую невдалеке кучу хвороста. Потом огляделся, постарался запомнить это место и пошел на поиски груза. Грузовой парашют, который, как оказалось, висел на дереве, он обнаружил после сорокаминутных поисков. Пришлось залезать на дерево и отцеплять его. Дело оказалось не таким простым: только что освобожденные из веток стропы тут же цеплялись за другие. На это занятие у Павелки ушло более часа. Наконец, закинув на спину мешок со снаряжением и взяв в охапку грузовой парашют, Франтишек побрел на место своего приземления. Однако найти его в темноте оказалось не так-то и просто: он уже решил было плюнуть на свой парашют комбинезон, когда наткнулся на нужное ему место. Взятой из мешка со снаряжением лопаткой он закопал оба парашюта и комбинезон под деревом и тщательно укрыл это место дерном. Потом разбросал между деревьями оставшуюся землю.

Взвалив на спину мешок с рацией и прочим снаряжением, Павелка пошел в сторону дороги. Мешок с рацией он закопал примерно в пятидесяти метрах от шоссе, напротив километрового столба под раскидистой старой яблоней. После этого он вышел на дорогу, отошел метров сто от этого места, присел на обочину и закурил. Был уже шестой час утра. Светало. Теперь он почувствовал, как на него навалилась усталость. Хотелось пить и есть. У него была плитка шоколада, но если шоколад как-то и утолит голод, то жажда от него только усилится. Сейчас надо было в первую очередь определить, где он находится, и уже в соответствии с этим строить дальнейшие планы и думать о еде и отдыхе.

Примерно в это же время штабс-капитан Шустр шел от приземлившегося самолета в сторону главного здания аэродрома. В здании он попросил у дежурного офицера разрешения позвонить и набрал номер полковника Моравца. Когда ему ответил заспанный голос, он сказал:

— Это Шустр. Начало операции «Персентаж» прошло успешно.

Каммес-Дэррахе, Шотландия, 7 октября 1941 года

На летном поле, недалеко от взлетно-посадочной полосы в лучах мощных прожекторов стояла группа из десяти чешских курсантов, а перед ними неспешно прохаживался здоровенный английский сержант. «Даже здоровые английские мужики производят впечатление толстяков», — подумал Габчик.

— Ваша задача состоит в том, — объяснял сержант, — чтобы приземлиться как можно ближе к выложенному на поле белому кресту. Крест вы увидите только тогда, когда будете уже довольно близко от земли. Он слегка светится. Деревьев в том районе мало, но все равно постарайтесь на них не повиснуть. Есть еще пруд. Засчитываться будет не столько точность прыжка, сколько то время, за которое вы успеете подойти к кресту. Вы все уже не раз прыгали с парашютом. Ночной прыжок отличается только тем, что у вас ограничена видимость. Желаю успеха. На посадку!

Курсанты с шутками начали подниматься на борт самолета. Внутри они расселись на две тянущиеся вдоль бортов самолета скамейки. Последним поднялся английский сержант, он уселся рядом с выходом из кабины пилотов.

Полет длился считанные минуты: учебное поле находилось где-то совсем рядом, главное, самолету требовалось набрать высоту. Как только зажглась красная сигнальная лампа, парашютисты один за другим с интервалом в три секунды начали прыгать в бомболюк. Габчик прыгал четвертым, за ним должен был следовать сержант Свобода.

Начало прыжка было совершенно стандартным: свободное падение, легкое вращение, затем рывок раскрывшегося парашюта. Придя в себя после рывка, Габчик посмотрел вниз: там была сплошная темнота. Он вспомнил слова сержанта о том, что крест будет виден только при достаточном приближении к земле, и стал ждать. Через некоторое время он сумел разглядеть внизу два других парашюта. Потом из-за тучи выглянула луна, и внизу в виде неясных контуров появилась земля. Габчик заметил какое-то светлое пятно и начал подтягивать стропы в нужном направлении. Он даже радостно подумал о том, что, возможно, он будет единственным, кто приземлится в непосредственной близости от выложенного креста. Свою ошибку он понял довольно поздно, как раз в тот момент, когда увидел настоящий крест. Первоначально за крест он принял тот пруд, о котором их предупреждал сержант. В последний момент Йозеф, судорожно подтягивая стропу, сумел избежать посадки в самый центр пруда, но вот от заболоченного берега уйти не удалось. Он по колено погрузился в пахнущее тиной мокрое месиво. Выбираясь на сушу, он весь вывалялся в тине и намочил парашют. Оказавшись на твердой поверхности, Габчик с благодарностью подумал о прорезиненном комбинезоне. Он сложил парашют так, чтобы его можно было повесить через плечо, и поспешил в ту сторону, где в последний момент заметил выложенный крест.

Габчик подошел к кресту третьим. Кроме подоспевших парашютистов у костра стояли штабс-капитан Шустр и двое англичан, одетых в штатское.

Через четверть часа у креста собралось девять курсантов. Не хватало только одного: сержанта Свободы. Шустр покачал головой и сказал, что он пойдет к машинам и попросит включить фары. Только тут Габчик разглядел, что крест выложен метрах в ста от дороги, на которой стояли две легковые машины и грузовик с крытым кузовом. Минуты через две все собравшиеся у креста оказались освещенными автомобильными фарами.

Выждав еще минут десять, Шустр отдал приказ парашютистам идти на поиски товарища. В том случае, если пропавший курсант появится, Шустр должен был дать красную ракету.

Поиски Свободы заняли около сорока минут. Наткнулся на него подпоручик Адольф Опалка. Свобода лежал на небольшом бугорке: при приземлении ему под правую ногу попался камень, на который он и попробовал встать, но камень вывернулся из-под ноги, и сержант упал, повредив стопу. Свобода попробовал встать, но резкая боль не позволила ему это сделать. Сначала он решил ползти в нужном направлении, но потом пришел к выводу, что ползти с парашютом он просто не сможет, а если поползет налегке, то товарищам придется довольно долго искать место его приземления. В отношении себя он четко представлял, что в ближайшее время на задание ему уже не вылететь.

На обратном пути в грузовике Свобода сидел рядом с Габчиком.

— Придется тебе лететь на задание с кем-нибудь другим, — грустно вздохнул он.

— С твоей ногой какая-нибудь ерунда, — попробовал успокоить товарища Йозеф. — Вот доедем до доктора, тот за минуту вправит тебе ногу, а через день ты уже будешь прыгать, как молодой олешек.

— Вылет, считай, уже послезавтра, — покачал головой Свобода. — Даже если у меня и просто вывих — это слишком короткий срок. Нет, на это задание мне уже не лететь. Охота на Гейдриха пройдет без меня.

Габчик действительно получил нового напарника — ротмистра Кубиша, но начало операции «Антропоид» было отменено. Идея президента Бенеша приурочить покушение ко Дню независимости провалилась. Выздоровевший Свобода был подключен к другой группе, которую, правда, тоже готовили к покушению, но уже на кого-нибудь другого.

Прага, 13 октября 1941 года

Майор Абвера Пауль Тюммель вышел из дома около десяти часов утра в очень хорошем настроении. На нем был дорогой костюм от модного портного, импозантный плащ, широкополая мягкая шляпа. Пауль любил и умел носить свою форму, но работа разведчика редко предоставляла для этого возможность. Он любезно раскланялся с привратником, а выйдя из подъезда, зажмурился и остановился. День выдался на редкость ясный. Это был один из тех осенних дней, в который можно почувствовать остатки лета и заметить запахи весны. Пауль прогулочным шагом прошелся до угла и купил в газетном киоске несколько утренних газет. Он каждый день внимательно просматривал несколько немецких и несколько чешских газет. Работа обязывала следить за тем, что происходит вокруг.

Купив газеты, майор вернулся к своему подъезду и открыл водительскую дверь стоящего там старенького «Опеля». Он бросил газеты на переднее пассажирское сиденье и уже занес ногу, чтобы самому водрузиться на водительское место, как ему на плечо легла чья-то рука.

— Герр Тюммель, — на хорошем немецком с мягким южным выговором проговорил приятный баритон, — сегодня вам лучше будет прокатиться на нашей машине.

Майор обернулся. Рядом с ним стоял молодой человек в спортивном костюме и легкой куртке. В нескольких шагах от него стоял другой, более крепкий мужчина средних лет, который держал правую руку в кармане.

— К сожалению, у меня срочное дело, — холодно ответил Тюммель, — Думаю, вы просто приняли меня за кого-то другого.

— Ошибаетесь, — покачал головой молодой человек, — Я назвал вас по имени, и вы от этого имени не отказались. И это означает только одно, что мы знаем, кто нам нужен, и при этом не ошиблись в выборе.

— Раз уж вы знаете, кто я такой, то должны понимать, что для задержания офицера абвера нужны веские причины, — все так же спокойно заметил Пауль.

— У нас есть приказ — это, на наш взгляд, вполне веская причина, — улыбнулся одними губами молодой человек. — И вы должны бы понимать, что глупые эксцессы не выгодны ни вам, ни нам.

Майор вынужден был согласиться с этим. Долгая служба в разведке научила его тому, что приключения со стрельбой обычно ни к чему хорошему не приводят. Разведка — дуэль умов, а не состязание в силе и ловкости. Он кивнул и последовал за молодым человеком. Только теперь он заметил, что напротив его подъезда стоит еще один «Опель», более новый и черный. Правда, стоит он на другой стороне улицы. Второй мужчина последовал за ними немного сзади. Молодой человек услужливо открыл Тюммелю заднюю дверцу машины. Не успел майор сесть, как с другой стороны открылась дверца, и рядом с ним оказался тот, что был постарше. Молодой человек сел вслед за Паулем. Водителем был молодой парень в кожаной куртке и с военной стрижкой. Пауль заметил, что под приборной доской машины в специальном кронштейне стоит автомат.

— Поехали, — коротко приказал молодой.

Машина тут же тронулась и направилась в сторону дворца Печека. Объяснять шоферу, куда ехать, не было никакой необходимости.

Они въехали во двор дворца. Стоящие у ворот два эсэсовца с автоматами не спросили у них никаких документов: видимо, эту машину и ее пассажиров здесь хорошо знали. Когда ворота за ними закрылись, по спине Тюммеля впервые пробежал холодок. Они вышли из машины, и его повели к небольшой неприметной двери в углу двора. Пройдя по ломаному коридору, поднялись на второй этаж по узкой лестнице, прошли опять по коридору, поднялись на третий этаж и, миновав очередной коридор и большой зал, остановились у двери в кабинет. Молодой человек постучался, услышав ответ, открыл дверь и доложил:

— Майор Тюммель по вашему приказанию доставлен.

Тюммеля ввели в кабинет. Кабинет был обставлен просто, но со вкусом: письменный стол, не очень старый, но и не новый, удобный и изящный; несколько старых мягких стульев; пара крепких современных стульев, книжный шкаф, дубовый и с незатейливой резьбой. За письменным столом на большом мягком стуле с подлокотниками сидел довольно молодой гауптштурмфюрер. Он был худой, с жидкими светлыми волосами, зачесанными на косой пробор, с большими умными глазами, которые выделялись на бледном лице ярким пятном. Вообще, казалось, что эти его глаза занимают у него большую часть лица. Когда он встал, Тюммель обратил внимание на его высокий рост.

— Вы свободны, — отпустил он сопровождавших. Тюммеля.

Когда сопровождение вышло, гауптштурмфюрер обратился уже к Тюммелю:

— Садитесь, пожалуйста, герр майор. Боюсь, разговор у нас с вами будет длинный: мне бы хотелось обсудить с вами очень многое.

Не трогаясь с места, Тюммель надменно заявил:

— Гауптштурмфюрер, я — майор Абвера. Для моего ареста нужны не только веские основания, но и разрешение моего начальства. Я бы попросил вас позволить мне связаться с адмиралом Канарисом.

Гауптштурмфюрер посмотрел на него своими по-детски большими голубыми глазами, кивнул и сказал:

— Если потребуется, мы побеспокоим и герр адмирала. Но пока речи об аресте еще нет. Я бы даже не назвал это и задержанием. Я просто хочу с вами побеседовать на некоторые очень интересующие меня темы. Согласитесь, если бы вы были свидетелем, скажем, карманной кражи и вас бы попросили дать показания, а вы бы начали заявлять, что вы офицер абвера и вам для этого нужно разрешение начальства, это бы выглядело просто смешным.

— Но я не помню, чтобы я был свидетелем какого-то преступления, — парировал Тюммель.

— Вы знаете, — улыбнулся гауптштурмфюрер, — у моей знакомой вытащили кошелек. И народу вокруг было много, но все говорили, что ничего не видели. А когда приехал офицер Крипо и начал их всех опрашивать, то оказалось, что всем было что сказать по этому поводу. Они просто не понимали, что на их глазах совершается преступление. Благодаря их показаниям, преступник был очень быстро пойман.

— Ну, хорошо, — вздохнул Тюммель.

Он сел на один из мягких стульев, стоящих у стола, снял шляпу, поискал глазами, куда ее положить и в конце концов водрузил ее на лежащий на столе изящный бювар.

— Спрашивайте, гауптштурмфюрер, — предложил он.

— Можете называть меня просто Абендшен, — предложил гестаповец. — Итак, мне бы очень хотелось узнать, какие у вас отношения с паном Моравеком и его приятелями. Насколько мы знаем, вы с ними неоднократно встречались.

— Да, я с ним знаком, — кивнул Тюммель, — более того, я даже знаю, что он каким-то образом связан с подпольем. Правда, предупреждаю сразу, что конкретных доказательств этой связи у меня нет. Видите ли, герр Абендшен, моя специальность — дезинформация. Чтобы дезинформировать противника, мне нужно как-то с ним связаться. Этим и объясняются мои встречи и знакомства с некоторыми подозрительными личностями. О чем я с ними говорю, это уже служебная тайна, и здесь только мое начальство может решить, в какой мере я могу вас в нее посвятить.

— Понятно, — кивнул Абендшен, — придется, видимо, все же побеспокоить адмирала. А пока попробуем выяснить другой вопрос. В феврале этого года вы ездили в Белград. Какова была цель этой поездки, и с кем вы там встречались?

— Это опять-таки, была служебная поездка, — ехидно улыбнулся Тюммель.

— Ну что же, — посерьезнел гауптштурмфюрер, — придется вам немного у нас задержаться и подождать, пока мы свяжемся с вашим начальством. На это уйдет какое-то время. Своим нежеланием отвечать вы вынуждаете меня идти к группенфюреру Франку, но, вполне возможно, что сам он не захочет беспокоить адмирала, и ему придется обратиться к обергруппенфюреру Гейдриху. Насколько я знаю, он в довольно хороших отношениях с Канарисом.

Очевидно, говоря это, Абендшен нажал на какую-то скрытую кнопку, потому что не успел он закончить фразу, как открылась дверь, и на пороге появился ражий шарфюрер.

— Проводите нашего гостя в комнату ожидания, — попросил Абендшен. — Проследите, чтобы он ни в чем не нуждался. Кстати, — обратился он уже к Тюммелю, — оставьте здесь ваш пистолет. В комнате ожидания вам ничто не угрожает.

Тюммель замялся, но очень быстро сообразил, что он сейчас находится не в том положении, чтобы возмущаться. Он молча расстегнул плащ и пиджак и выложил на стол пистолет.

В сопровождении шарфюрера он вновь пошел по бесконечным коридорам и лестницам дворца Печека. В конце концов, оказался в небольшой комнатке, в которой стоял маленький столик, узкая койка, заправленная чистым бельем и несколько стульев. В конце комнаты была небольшая дверь, которая вела в туалет, где кроме унитаза стояла и раковина. Окон ни в туалете, ни в комнате не было.

Часа через два ему принесли обед, который оказался вполне приличным.

Около шести часов вечера в комнату в сопровождении все того же ражего шарфюрера вошел Абендшен.

— Герр майор, — подчеркнуто вежливо сказал он, — мы связались с вашим начальством. Сейчас вы пройдете с нами и лично переговорите с герр адмиралом.

На этот раз их путь был довольно коротким. Абендшен зашел в небольшую комнатку, похожую на кабинку в телеграфных переговорных пунктах, взял трубку аппарата и отдал приказ оператору. Потом он жестом пригласил в кабинку Тюммеля и передал ему трубку. После этого он вышел и присоединился к стоящему в коридоре шарфюреру.

— Адмирал Канарис слушает, — раздалось через некоторое время в трубке.

Хотя в трубке постоянно что-то трещало, а голос был очень глухой и тихий, Тюммель пришел к выводу, что это, похоже, действительно Канарис.

— Это майор Тюммель, герр адмирал, — представился Пауль.

— Мне уже звонил о вас Гейдрих, — быстро заговорил Канарис. — Мне очень жаль, что вы попали в такую ситуацию. Можете практически открыто говорить о своей работе с вашим следователем. Но только с ним и ни с кем больше. В Прагу уже выехал наш следователь, который будет вести контроль за вашим делом. Надеюсь, в ближайшее время все станет на свои места. Наши друзья из гестапо уже научились узнавать о противниках чуть больше, чем о самих себе. Теперь они учатся их ловить. Потерпите немного, скоро все образуется. Я попросил Гейдриха лично проследить за вашим делом.

— Слушаюсь, герр адмирал, — отчеканил Тюммель и повесил трубку.

Когда он вышел в коридор, Абендшен ему сказал:

— Как видите, ваше начальство оказалось более сговорчивым. Несколько дней вам придется провести в нашей комнате ожидания. Сегодня беседы у нас с вами не получилось. Подумайте, как сделать так, чтобы завтра она была более продуктивной.

— Может быть, мы с вами уладим все вопросы прямо сейчас? — предложил Тюммель.

— Извините, — покачал головой Абендшен, — сейчас у меня есть другие неотложные дела.

Прага, 17 октября 1941 года

Франк уже собирался покинуть кабинет Гейдриха, когда тот его остановил.

— Послушайте, Карл, что там у вас с этим майором из Абвера?

— С ним ведется работа, герр обергруппенфюрер.

— Меня интересует не процесс, а результат, — нахмурился Гейдрих, — Канарис уже два раза мне звонил и интересовался. Расскажите мне подробнее.

— Вот уже полгода мы получаем косвенные данные, что здесь, в Праге, работает английский агент, — ответил Франк, — Агент высокого уровня, который если не сам вхож в высшие коридоры власти Рейха, то, по крайней мере, имеет там хорошие связи. Я подключил к этому делу одного из самых талантливых наших следователей, гауптштурмфюрера Абендшена. И вот недавно мы вышли на этого майора Тюммеля. Абендшен просто убежден, что этот Тюммель и является тем агентом. Сложность заключается в том, что по его словам, да и по заверениям Канариса, этот майор занимается дезинформацией и связан с подпольем, исполняя свои прямые обязанности.

— Надо сравнить ту информацию, которую он туда передал с той, которую должен был передать. Я могу запросить Канариса предоставить нам эти сведения, — предложил Гейдрих.

— У нас нет точных данных о той информации, которую он передал, — покачал головой Франк. — У нас есть радиоперехваты, но мы их пока не сумели расшифровать. По нашим подозрениям, мы оставляли его несколько раз без связи, но при этом ни разу не сумели захватить радиста или шифровальные блокноты. Нам пока не от чего оттолкнуться. Абендшен в данный момент работает с ним по другой линии. И мы ждем, что вот-вот должен появиться новый английский радист. На это мы нацелили всю нашу службу перехвата.

— Шире используйте пеленгаторы, — заметил Гейдрих. — Эти машины очень эффективны в поиске радистов.

— Мы используем, герр обергруппенфюрер, но их у нас очень мало. Нам трудно перекрыть весь район возможного появления радиста. У нас всего лишь четыре таких машины.

— Я распоряжусь, чтобы сюда перебросили еще четыре из Берлина, — пообещал Гейдрих, — Там в них сейчас нет такой большой необходимости: мы провели несколько успешных операций, и теперь в Берлине радисты редкость.

— Мы будем вам очень благодарны, герр обергруппенфюрер.

— Так что мне передать Канарису?

— Что мы еще недельку-другую подержим этого майора у себя.

— Постарайтесь получить положительный результат, — предупредил Гейдрих. — Канарис зол, как удав — если мы продержим этого майора зря, он не преминет раструбить о нашей промашке на всех углах.

Прага, 25 октября 1941 года

Франтишек Павелка сошел с поезда в Праге, в руках у него был небольшой чемоданчик с рацией. С тех пор, как он добрался до Праги в первый раз, прошло уже более двух недель. На конспиративной квартире, адрес которой он получил в Лондоне, его встретили необычайно осторожно. Подпольщики очень боялись провокаций. Проверка тянулась более недели: его расспрашивали разные люди. Вопросы были самые неожиданные: спрашивали о знакомых местах в Чехии, интересовались теми, кто служит в Освободительной армии. В конце концов, ему поверили, и он получил задание привезти рацию и подготовиться к работе.

Сейчас он направлялся на одну из уже известных конспиративных квартир, а завтра его вместе с рацией должны будут переправить на новую квартиру гдетто в пригороде. Там он должен будет начать работу. Он уже считал первую часть задания выполненной.

Франтишек смешался с толпой, сошедшей с поезда, и шел по перрону в направлении вокзала. У самого выхода с перрона он заметил эсэсовский патруль. Они стояли по двое с каждой стороны перрона и внимательно, как это делают встречающие, боящиеся пропустить того, кого встречают, следили за толпой. Время от времени они останавливали кого-нибудь из приехавших, быстро проверяли документы и отпускали. У Франтишека уже два раза за эту поездку проверяли документы, и оба раза все обходилось благополучно. Правда, теперь вместе с паспортом требовали введенную недавно по настоянию Гейдриха трудовую книжку, но Павелка объяснял ее отсутствие тем, что едет устраиваться на работу. Оба раза такое объяснение вполне устраивало проверяющих.

Вот и на этот раз один из эсэсовцев поманил его пальцем. Франтишек без всякого страха подошел к патрулю.

— Что угодно пану офицеру? — вежливо поинтересовался он.

— Документы, — коротко бросил тот.

И хотя эсэсовец бросил всего одну фразу, Павелка сразу понял, что тот вполне сносно говорит по-чешски, очевидно это был кто-то из судетских немцев.

— Вот, пожалуйста, — протянул ему свой паспорт Павелка.

Немец бегло просмотрел паспорт.

— Трудовая книжка, — протянул он руку.

— Я приехал в Прагу к родственникам, — начал пояснять Павелка. — Хочу здесь устроиться на работу. Здесь больше возможностей.

Немец задумался. Теперь на Павелку внимательно смотрел и второй эсэсовец. Заметив замешательство, через толпу к ним стал пробиваться эсэсовский офицер, которого Франтишек сначала и не заметил. Очевидно, это был старший патруля. Когда офицер подошел к ним, первый эсэсовец передал ему паспорт Павелки и начал что-то быстро объяснять своему командиру. Говорил он гортанно, резко и быстро, по-северному, и Франтишек улавливал только отдельные слова, но все же и из этого понял, что солдат пересказывает его объяснения. Офицер коротко кивнул головой и что-то отрывисто приказал.

— Откройте чемодан, — попросил патрульный.

— Зачем? — опешил Павелка.

— Откройте чемодан, — снова строго приказал солдат.

Теперь в живот Павелки смотрел ствол автомата. На курсах парашютистов им рассказывали, как надо действовать в таких случаях, были даже и упражнения. Тогда все происходило с шутками и всегда удачно. Павелка в развороте ударил левым локтем по стволу автомата, а при завершении поворота рассчитывал ударить правым под ребра эсэсовцу. Но тот оказался сообразительным и ловким: от удара он увернулся. Тут же вмешался второй солдат: он сильно, действуя как копьем, ткнул стволом автомата Франтишека в бок. От острой боли тот замер и через секунду почувствовал, как в месте удара одежда становится мокрой. В этот момент ему уже заламывали руки за спину. Злополучный чемодан валялся у его ног.

Павелку поволокли в сторону вокзала. Там его затащили в помещение гестапо и бросили на длинную дощатую скамью. Офицер направился к телефону, а тот эсэсовец, который требовал открыть чемодан, встал в трех шагах от скамьи, держа автомат наизготовку.

Франтишек откинулся к стене и решил посмотреть на свою рану. Удар был настолько сильным, что ствол автомата не только прорвал куртку, но и распорол кожу на боку, сразу под реберной клеткой. Павлека провел рукой по ране и посмотрел на ладонь — она была вся в крови. Тогда, делая вид, что вытирает ладонь о брюки, он осторожно из часового кармана брюк достал ампулу с ядом. Потом поднес руку к лицу, словно хотел посмотреть, хорошо ли ее вытер, и в тот момент, когда рука была у него перед глазами, он быстрым движением отправил ампулу в рот.

Попыток гестаповцев спасти его он уже не чувствовал.

Прага, 28 октября 1941 года

Абендшен стоял в кабинете Франка по стойке смирно, хотя это ему и не совсем удавалось: его манеры, как он ни старался, всегда оставались немного гражданскими.

— Гейдрих при каждой встрече спрашивает меня о результатах работы с Тюммелем, — раздраженно говорил Франк. — Нам нужен какой-то результат. Лучше положительный. Каковы ваши успехи?

— Пока, можно сказать, топчемся на месте, герр группенфюрер, — посетовал Абендшен, — Позавчера патруль задержал английского радиста. Теперь у нас есть шифровальный блокнот: с его помощью криптографы уже пробуют расшифровать предыдущие радиограммы. Есть надежда, что это им хотя бы частично удастся. Полагаю, что радист шел к Моравеку, то есть тот опять остался без связи.

— А что говорит сам радист? — полюбопытствовал Франк.

— К сожалению, радист успел принять яд, — хмуро признался Абендшен, — Его даже не успели предварительно допросить в вокзальном участке.

— Раззявы, — выругался группенфюрер. — Пора бы привыкать к тому, что мы все чаще будем сталкиваться с профессионалами, а не с евреями-учителями, играющими в шпионов.

— Судя по действиям радиста, — возразил Абендшен, — его тоже трудно назвать профессионалом. Другое дело, что и патруль допустил некоторые ошибки.

— Я выясню, кто в этом виноват, и накажу этих разгильдяев, — пообещал Франк.

— Извините, группенфюрер, — покачал головой Абендшен, — я согласен, что им надо указать на ошибки, но надо все же как-то и поощрить. Ведь они проявили достаточную бдительность. Выловить из толпы человека, не имея ни описания, ни каких-либо примет не так-то просто. У ребят есть чутье, и это очень хорошо. Это заслуживает внимания. Другое дело, что они, посчитав, что раненный при попытке к бегству радист сломлен, расслабились. Думаю, второй раз их на этом не проведешь.

— Вот и надо, чтобы первый раз запомнился на всю жизнь, — уже не так сердито проворчал Франк.

— Я проверил работу патрулей, — пояснил свою позицию Абендшен. — Этот парень, по крайней мере, один раз прошел проверку документов. Вот тот патруль заслуживает строгого наказания. Правда, определить, кто именно проверял у него документы, будет довольно трудно. Вам, конечно, видней, но я бы выпустил приказ, в котором бы отметил патруль, задержавший радиста, и указал на необходимость быть более внимательными остальным. В этом случае пользы было бы больше.

— Ладно, я подумаю об этом, — пообещал Франк. — А ты нажми на своего Тюммеля, нажми посильнее, расколи его.

— Нажимом мы ничего не добьемся, — покачал головой гауптштурмфюрер. — Тюммель старый разведчик. Он прекрасно знает, как проводится допрос. С ним нельзя использовать стандартные приемы. Я в этом убедился на собственном опыте. В этих случаях он сразу же чувствует, чего от него добиваются, и начинает подыгрывать. Но я найду к нему ключик. Обязательно найду. Я ни на минуту не сомневаюсь, что именно он и является этим агентом. Я просто поражаюсь пронырливости этого парня: он вхож к нам, свой человек в СД, у него уйма друзей в центральном аппарате армии.

— Значит, ищи нестандартный подход, — сказал Франк, — если мы с ним промахнулись, абвер нам этого не простит.

Инонница, ночь с 3 на 4 ноября 1941 года

Обершутце Курт Фогель подбросил еще несколько сухих веток в большую кучу хвороста и оценил общин объем. Решив, что этого будет вполне достаточно, он собрал в охапку всю кучу и медленно пошел к дороге. Идти в темноте по роще было трудно, пару раз он чуть было не упал, споткнувшись о торчащие из земли корни. Наконец, он форсировал глубокий придорожный кювет и вылез на твердую почву. До машины было не более тридцати метров.

Фогель подошел к задней дверце фургона и крикнул:

— Кто еще не окончательно замерз, откройте дверь, сейчас будем согреваться.

Дверцу открыл роттенфюрер Вернер.

— Тебя только за смертью посылать, — проворчал он.

— Попробовал бы сам в темноте побродить по лесу, — огрызнулся Фогель.

В фургоне было не так уж и холодно и, если не снимать шинель, то вполне можно было сидеть. Однако всем хотелось комфорта, но никому не хотелось бродить по лесу. Фогель бросил свою охапку сразу же у входа, а Вернер присел у маленькой сваренной из толстых листов железа печки. Кроме них в машине находился еще напарник Фогеля Фриц, который в данный момент нес дежурство на радиостанции. Он сидел в наушниках перед большой панелью и крутил ручки. Старший машины унтерштурмфюрер Хольцман сидел, развалившись в кресле, и курил. Шофер машины Карл предпочитал оставаться в кабине: он считал, что там теплее, просторнее и спокойней.

— Проклятая зима, — ворчал Вернер, ломая сучья и запихивая их в топку, — то ли дело лето. А тут еще такие морозы.

— Разве это морозы? — усмехнулся Хольцман. — Представь себе, что ты в России, под Москвой, я читал в газетах, что там жуткие морозы. Кажется, ниже двадцати.

— Меня туда никакими коврижками не заманишь, — покачал головой Вернер.

— Пошлют, и поедешь, куда ты денешься, — пожал плечами Хольцман.

— Работает радист, — прервал их диалог Фриц.

Вернер бросил свое занятие и метнулся к своему рабочему месту — брать пеленг было его задачей. Он натянул наушники, попутно выяснив у Фрица, на какой частоте работает радист. Покрутив ручки, он щелкнул переключателями рации, связывающей их со второй машиной.

— Я — Вольф один. Я — Вольф один. Частота три-один-ноль. Пеленг два-девять-три. Точка А-4. Перехожу в точку Б-2. Пошел на Б-2, — крикнул он уже в переговорную трубу, соединяющую фургон с кабиной водителя.

В динамике рации зашипело, потом послышался ровный голос:

— Я — Вольф два. Я — Вольф два. Мой пеленг ноль-четыре-шесть. Точка Ц-1. Перехожу в точку Б-4.

Хольцман быстро натянул резинки на большой карте.

— Совсем рядом, — сказал он, — где-то в крайних домах. Надо вызывать штурмовую группу.

Он надел наушники, пощелкал тумблерами и взял в руки микрофон.

— Я — Вольф один. Я — Вольф один. Абордажу выйти в точку Б-3.

— Точка Б-2, — раздалось из переговорной трубы.

— Я — Вольф один. Я — Вольф один, — сразу же начал передачу Вернер, — частота прежняя. Пеленг два-ноль-два. Точка Б-2. Сигнал слишком сильный. Жду вашего пеленга.

Динамик тут же щелкнул, и оттуда раздалось:

— Я — Вольф два. Я — Вольф два. Пеленг один-четыре-три. Точка Б-4. Сигнал сильный. Жду указаний.

— Второй дом слева от дороги, — объявил Хольцман, — Направляю штурмовую группу, — он снова взял микрофон, — Абардаж, я — Вольф один. Дом номер четыре по Пражскому шоссе. Радист еще работает.

Он снял наушники, открыл дверь фургона, выскочил на дорогу и закурил. Машина стояла метрах в двухстах от деревни. Была уже половина двенадцатого, и почти ни в одном доме не было света. Во втором доме он тоже не сумел отсюда разглядеть свет.

Он успел всего лишь раза три затянуться, как увидел, что к дому на большой скорости подлетел крытый грузовик. Хольцман выбросил недокуренную сигарету, запрыгнул в машину и крикнул:

— Ко второму дому.

Теперь он уже не сел в свое кресло, а снял с крючка автомат и передернул затвор.

— Сейчас посмотрим, что за соловьи нам попались, — улыбнулся он.

Машина затормозила, почти уткнувшись в капот уже стоящего у дома грузовика. Хольцман снова выскочил из фургона. Рядом с крытым грузовиком стоял всего лишь один солдат с автоматом, а в небольшом садике, окружавшем дом, чувствовалось какое-то движение. В это время в доме начали загораться огни. Придерживая висящий на плече автомат правой рукой, Хольцман направился к входной двери. Дверь была выбита, и в проеме был виден свет в прихожей.

Поперек прихожей валялась вешалка. В большой комнате, куда можно было пройти из прихожей, сидел мужчина средних лет в нижнем белье и женщина в ночной рубашке. Оба были бледными и растерянными. Вместе с ними в комнате находилось несколько эсэсовцев, один из них сразу же навел автомат на Хольцмана.

— Свои, свои, — успокоил его Хольцман. — Где оберштурмфюрер Гельц?

Однако, эсэсовца это не убедило.

— Стоять на месте до выяснения, — приказал он, не опуская автомата.

В это время из соседней комнаты выглянул Гельц.

— А, Хольцман, — улыбнулся он, — Хорошая работа. Взяли тепленькими. И со всем имуществом. Один, правда, попытался бежать, но, думаю, сейчас его приведут.

Хольцман направился в ту комнату, откуда выглядывал Гельц. Комната была небольшой, в ней умещались лишь две узенькие солдатские койки и маленький кухонный стол, на котором и была разложена рация. Рядом с рацией лежал шифровальный блокнот с обгоревшими углами: очевидно, радист пытался его сжечь, но тот не успел разгореться. На одной из коек сидел молодой мужчина, руки у него были за спиной, очевидно, связанные или скованные наручниками, лицо опущено на грудь, на нем виднелись ссадины от ударов. На полу валялся пистолет. Рядом с мужчиной надменно стоял эсэсовец.

Со стороны прихожей раздался какой-то шум.

— Ну, вот и второго привели, — улыбнулся Гельц. — Пойдем, посмотрим.

Они снова вышли в большую комнату, в это же самое время из прихожей в комнату втолкнули взъерошенного мужчину со связанными за спиной руками. Его сопровождали два автоматчика и здоровенный ризеншнауцер, который не то шипел, не то рычал. Это была специально обученная для ночных облав собака, таким псам, когда они были еще щенками, удаляли голосовые связки.

— Теперь можно готовить дырочки и для наград, — хмыкнул Гельц. — Работа чистая — не придерешься.

— Работайте дальше, — удовлетворенно кивнул Хольцман, — а я пойду к своим. Оставь кого-нибудь на связи: вдруг еще понадобитесь.

— Нет, — покачал головой Гельц, — сейчас тебе пришлют кого-нибудь другого. У нас тут дел невпроворот: обыск, вызов местной полиции, предварительные допросы. Будем трудиться до утра.

Прага, 6 ноября 1941 года

Гауптштурмфюрер Абендшен поднял трубку телефона и услышал раздраженный голос Франка:

— Что у тебя там с Тюммелем?

— Продолжаем работать, — ровным голосом ответил Абендшен.

— Я каждый день выслушиваю упреки от Гейдриха, а вы все не можете разобраться с этим паршивым майором. Расшифровка что-нибудь дала?

— Не очень много, — признался Абендшен, — теперь он ссылается на то, что среди дезинформации обязан был давать и правдивую второстепенную информацию.

— Так вы с ним никогда не закончите, — недовольно заметил Франк, — может быть его передать на время кому-нибудь другому, чтобы почувствовал разницу.

— Не стоит, — возразил Абендшен, — это только разозлит абвер. У меня и так на хвосте висит их проверяющий. Однако продвижка небольшая намечается. Два дня назад взяли двух английских радистов. Взяли хорошо: сумели захватить не только шифровальные блокноты, но и журнал радиопередач. Сейчас с этим работают.

— Что толку в этой работе, если он опять заявит вам, что передавал эту информацию пользы ради, — напомнил Франк.

— Информация информации рознь, — возразил Абендшен, — да и количество ее играет роль. К тому же, я хочу сейчас подойти к Тюммелю с другой стороны.

— Это с какой же? — очень недоверчиво поинтересовался Франк.

— Тюммель, по крайней мере, последние три года распоряжается очень большими суммами, — как бы обдумывая на ходу каждое слово, заговорил Абендшен, — На идейного бойца он никак не тянет, а вот на гуляку, швыряющего деньги на ветер, вполне. Вспомните дело полковника Редля — тот тоже попался именно на деньгах. Я хочу зайти с этой стороны, но работа эта кропотливая. Вполне возможно, нам придется на время майора выпустить.

— Чтобы он сбежал? — сразу же возразил Франк. — Или замел следы?

— Раз уж он вляпался в это дело, то его так просто не отпустят, — заметил Абендшен, — или он продолжит свою работу, или его попытаются вывезти в Англию. Оба варианта для него очень рискованны. И плюс деньги. Где-нибудь да поскользнется.

— Не знаю, не знаю, — ты меня пока ни в чем не убедил, — проворчал Франк.

— Сейчас события будут разворачиваться очень быстро и активно, — настаивал на своем Абендшен. — Мы нанесли им ощутимый удар: за полторы недели мы ликвидировали две радиостанции. Сейчас они срочно начнут искать новые каналы связи, а когда что-то делаешь второпях, то всегда допускаешь ошибки.

— То-то я не помню, чтобы вы торопились, — буркнул Франк. — Кстати говоря, — после небольшой паузы добавил он, — Гейдрих тоже считает, что именно Тюммель и является английским агентом.

Аэродром Тангмор, 7 ноября 1941 года

Ротмистры Габчик и Бартош сидели в комнате подготовки парашютистов на аэродроме Тангмор, напротив них за столом штабс-капитан Шустр занимался тем, что вклеивал их фотографии в документы.

— Сейчас сделаем все в лучшем виде, лучше, чем в немецком околотке, — бормотал он, ставя на паспорта печати, — а вы пока проверьте карманы, чтобы ничего английского в них не осталось.

— У нас только английские сигареты, — ответил Габчик, — мы их в самолете сдадим.

— Смотри, не забудь, — проворчал Шустр, — а то еще провалитесь из-за такой мелочи. За вами следит сам президент. Он и англичан все подгонял.

Он положил перед ребятами готовые паспорта.

— Вот, берите, сейчас выдам все остальное.

Он раскрыл свой портфель и вытащил оттуда четыре пачки чешских сигарет, два пистолета с двумя запасными обоймами каждый, две пачки шоколада в совершенно чистых обертках, два набора таблеток и две маленькие коробочки с ампулами с ядом.

— С таблетками разберетесь сами: я уж не знаю, какая отчего, а вам на курсах должны были это объяснить.

— Разберемся, — кивнул Бартош.

В это время в комнату вошел англичанин в летном комбинезоне.

— Вам до Праги? — улыбнулся он.

Все уставились на него.

— Через пятнадцать минут идите на полосу номер три, — сказал он, не дождавшись ответа. — Это первая отсюда. Самолет будет стоять там.

Шустр сразу вскочил и принялся еще раз проверять пряжки на мешке со снаряжением.

— Прыгнет первый, — говорил он при этом, — через две секунды я брошу груз, потом через две секунды — второй.

— Знаем, знаем, — улыбнулся Бартош.

Габчик был очень доволен, что ему в напарники попался этот веселый, разговорчивый, жизнелюбивый парень. Теперь он уже не сожалел о том, что Свобода подвернул ногу. Спустя некоторое время Свобода снова появился на курсах, но ни один из них не заговаривал о том, что хорошо бы вернуть все на свои места.

Все трое вышли из здания и направились к ближайшей взлетной полосе. С другой стороны в их направлении выруливал большой двухмоторный бомбардировщик. Он остановился как раз против ожидавшей его троицы.

— Прямо как такси, — заметил Бартош.

Через минуту открылась дверца в фюзеляже, и, кажется, все тот же пилот спустил металлический трап.

В самолете было холодно, а рев двигателей не давал никакой возможности разговаривать. Ребята съежились и попытались поспать, но холод и шум не позволили и этого. И все же, четыре с половиной часа прошли почти незаметно. Ребята сидели и пытались представить себе новую жизнь, которая вот-вот должна для них начаться.

Отворилась дверь кабины, и оттуда вышел все тот же пилот.

— Экипаж лайнера приносит свои глубокие извинения пассажирам, — прокричал он, — Внизу такой снег, что даже Праги не видно. Ни о какой выброске не может быть и речи.

— Ну и что же, что снег, — прокричал ему в ответ Бартош, — при дожде-то прыгаем. Может ничего?

— Что ничего? — раздраженно прокричал в ответ летчик, — Мы даже не можем найти место, куда вас выбросить. Летим обратно.

— Черт! — сплюнул Бартош. — А я-то уж думал, что обратной дороги нет.

— Скажи «спасибо», что они еще вовремя сообразили, — заметил ему Шустр, — а то одного выбросили в Австрии. Тоже, наверное, заверял, что «может ничего».

— И как он? — поинтересовался Габчик.

— Не знаю, — пожал плечами Шустр, — Сообщил, что приземлился в Австрии, и больше о нем ничего не было слышно.

Каммес-Дэррахе, 15 ноября 1941 года

Рядовой Петр Каминский вышел из ворот казармы в приподнятом настроении. Пока все шло удачно. Правда, увольнительную ему дали только до завтрашнего утра, но завтра воскресенье, и можно надеяться, что до вечера его никто не хватится, а вечером он уже будет в казарме. И потом, одним наказанием больше, одним меньше, не велика разница.

Он быстрым шагом прошел до шоссе, ведущего в Бэнберри, выйдя на шоссе, он несколько сбавил шаг и задумался. Можно было бы подождать здесь на месте и попытаться поймать какую-нибудь попутную машину, но тут он будет у всех на виду, и вполне возможно, что кто-нибудь из знакомых привяжется с расспросами. К тому же, идти вперед как-то спокойней. И он снова прибавил шагу.

Он прошел около пяти километров, прежде чем остановилась первая машина. Англичане боялись немецких шпионов, но Петр надеялся, что его военная форма рассеет такие подозрения. Военная форма могла помочь и в случае с попутной военной машиной. Остановившаяся машина оказалась большим грузовиком, груз которого был укрыт брезентом. Судя по грязным колесам, машина приличное расстояние прошла по бездорожью. Наверное, везла груз с какой-нибудь фермы. Шофером оказался молодой веснушчатый парень лет двадцати пяти. Он без лишних разговоров открыл пассажирскую дверцу и впустил Каминского в кабину.

— Что это у тебя за форма? — спросил он своего пассажира после нескольких минут пути. — Никогда раньше такой не видел.

— Чешская освободительная армия, — с гордостью ответил Каминский.

— Понятно, — кивнул шофер. — А я бы так не смог, — признался он, — сидеть где-то в чужой стране и ждать.

— Тяжело, конечно, — согласился Каминский, — Но мне ждать осталось недолго.

— А что, намечается высадка на материк? — удивился парень.

— Нет, об этом я не слышал, — покачал головой Петр. — Просто я окончил курсы парашютистов, и скоро меня забросят в Чехословакию.

— Здорово, — присвистнул шофер. — А сейчас куда?

— Доеду до Бенберри, а оттуда до Оксфорда, — не моргнув глазом, ответил Каминский. — Сестра у меня приехала туда учиться. Хочу повидаться.

— Как же она туда из Чехословакии добралась? — удивился парень.

— Через Францию и Португалию. По надежным каналам.

— Натерпелась, наверное, страху, — посочувствовал англичанин.

— Не знаю, — пожал плечами Каминский. — Я же ее еще не видел.

За разговорами дорога прошла незаметно. На железнодорожной станции в Бенберри к Каминскому подошел патруль, но, проверив документы, не нашел причин его задерживать, хотя в принципе о поездке в Бенберри или Оксфорд в увольнительной не говорилось ни слова.

В поезде Каминский выбрал себе местечко у окошка и немного подремал. Периодически он мысленно восхищался собой, хваля себя за то, как он четко все спланировал.

По приезде в Оксфорд, он тут же попал на автобус в Эйлсберри, что счел хорошим предзнаменованием. В Эйлсберри он вышел из автобуса, когда было уже около одиннадцати часов вечера. Теперь осталось найти место, где можно было бы переночевать. К полуночи он отыскал городскую ночлежку и зашел туда. Увольнительной у него там никто не догадался спросить, а удовлетворились удостоверением личности и рассказом о приехавшей сестре. Правда, теперь в рассказе о сестре он не упоминал Оксфорд, а говорил о курсах медицинских сестер для Освободительной армии.

Получив место в ночлежке, он улегся и заснул сном праведника.

Эйлсберри, 16 ноября 1941 года

Каминского поднял громкий звонок. Ночлежка полностью оправдывала свое название: она работала только ночью. В семь часов всех обитателей будили, давали им время на то, чтобы привести себя в порядок, кормили благотворительным завтраком и выпроваживали на улицу. На утренний туалет у Петра ушло не более двадцати минут. Потом он сел за стол. Всем выдавали по миске непонятной похлебки, состоящей в основном из томатной пасты, жареного лука и бобов. Похлебка была жидкой и пресной, но за время войны Каминский привык к любой пище, главное, она была горячей и в ней плавали кружочки жира. Запив все это кружкой жидкого, почти несладкого чая, он вышел на улицу как раз в тот момент, когда у него кончилась увольнительная. Однако здесь он этого не очень-то и боялся: в Эйлсберри привыкли к чешской форме, и даже если бы его и остановили, он всегда бы мог сказать, что выбежал за газетой из резиденции президента Бенеша.

Он погулял по улицам города до одиннадцати часов и только после этого направился к резиденции. Месяц назад его направляли сюда для охраны резиденции, именно тогда он и изучил здесь все ходы и выходы. Он прогулочным шагом обошел резиденцию, убедился, что все там осталось по-старому, и подошел к воротам. Ворота находились несколько в стороне от калитки, рядом с которой и располагалась караульная будка. В его время охрана подходила к воротам, только заслышав гудок автомобиля. Каминский достал из кармана перочинный нож, раскрыл его, сунул в щель ворот и попробовал приподнять запор тупой стороной ножа. Замок не поддался. Тогда он покачал ворота и уловил момент, когда запор свободно пошел вверх. Как только запор выскочил из пазов, ворота начали открываться, и Каминскому пришлось даже бросить нож, чтобы схватиться за створки. Он ногой подтолкнул нож в глубь территории, потом заскочил внутрь сам и закрыл за собой ворота.

Он огляделся. Его проникновение в резиденцию президента, похоже, осталось незамеченным. Стараясь держаться в тени кустов или построек, он пробрался к главному входу и проскочил в здание.

В большом фойе с искусственными пальмами и толстыми коврами никого не было. Направо был вход в банкетный зал, но это Каминского тоже не интересовало. Он направился к широкой мраморной лестнице, ведущей на второй этаж. Когда он уже поднялся на середину лестницы, то услышал в фойе чьи-то шаги. Петр слегка повернул голову и краем глаза заметил прошедшую из служебного помещения в банкетный зал горничную. Это было не страшно. Гражданский контингент привык к тому, что военные из охраны постоянно меняются, и никогда не задавал им вопросов.

Петр поднялся на второй этаж и прошел в длинный коридор. Эта территория была для него малознакома. Он знал, что здесь находятся спальни для гостей, спальня самого президента, его кабинет, но что именно находится за той или иной дверью было для него тайной за семью печатями. Он начал пробовать все двери подряд.

Первые две оказались закрытыми, а когда он подошел и взялся за ручку третьей, то услышал за спиной строгий женский голос:

— Что вам здесь надо, молодой человек?

Он обернулся и увидел пани Бенеш. На ней был шелковый китайский халат с серебристыми и золотыми драконами.

— Извините, пани, — смущенно заговорил Каминский, — мне нужен пан президент. Мне обязательно надо подать ему прошение.

— Пана президента нет здесь, — уже не так строго ответила пани Бенеш, — Он еще рано утром отправился в Лондон. Сейчас война, и он работает даже по воскресеньям.

Лицо Каминского отразило целую гамму чувств. Здесь была и растерянность, и досада, и отчаяние.

— Пани Бенеш, — дрожащим голосом попросил он, — может быть, вы не сочтете за труд передать ему мое прошение.

Он запустил руку во внутренний карман шинели и достал оттуда обычный почтовый конверт.

— Вам надо подать его через вашего командира, — ответила пани Бенеш, стараясь, чтобы это прозвучало строго, — в крайнем случае, обратитесь в канцелярию правительства. Пан президент обязательно рассматривает все прошения, которые приходят на его имя.

— Я это знаю, — почти плаксиво заговорил Каминский, — но мне это надо срочно. Мне надо очень срочно.

Это прозвучало по-детски наивно, но, в то же время, в этих словах, да и во всем облике Каминского чувствовалась такая мольба, что в пани Бенеш проснулись материнские чувства.

— Хорошо, — кивнула она, — давайте его сюда.

Каминский бережно передал ей конверт.

— Вы очень добры, пани, — пролепетал он, — У вас очень доброе сердце. Когда будете передавать это прошение, замолвите за меня словечко.

— Я же не знаю, что в этом прошении, как же я могу замолвить за вас слово, — сказала она так, как объясняют ребенку, почему нельзя тыкать пальцем в пламя свечи. — К тому же, я не вмешиваюсь в дела правительства.

— Большое вам спасибо, пани, большое спасибо, — пролепетал он, — До свидания, пани.

Каминский развернулся и пошел к лестнице. С лестницы он спускался уже вприпрыжку, перескакивая через две ступени, и напомнил пани Бенеш ребенка, который покончил с трудным и неприятным делом.

Из резиденции президента Каминский вышел уже через калитку. Его никто даже не попробовал остановить.

Тем же путем, что и вчера, он вернулся к себе в казарму. Как он и предполагал, за все воскресенье никто не заметил его отсутствия.

Прага, 16 ноября 1941 года

Сидя за столом, Гейдрих перебирал пачку документов и одни подписывал, другие откладывал в сторону. Наконец, он наткнулся на документ, который привлек его внимание несколько дольше остальных.

— Вы хотите отпустить Тюммеля? — обратился он к стоящему в ожидании рядом со столом Франку.

— У нас нет веских доказательств его вины, — коротко ответил Франк.

— И стоило тогда затевать всю эту чехарду и склоку с абвером?

— Как мне сказал следователь, который занимается этим делом: «Мы выпускаем его, чтобы он показал нам, где лежат улики».

— Вы уверены, что этот следователь знает, что делает? — нахмурился Гейдрих.

— В этом я уверен, — отчеканил Франк, — У этого следователя нет нераскрытых дел. Его профессионализм вызывает восхищение у многих наших сотрудников.

— Странно, — покачал головой Гейдрих, — И какие же улики он должен вам показать?

— В первую очередь гауптштурмфюрер Абендшен рассчитывает, что Тюммель попадется на деньгах. Сейчас мы незаметно пытаемся проверить всю его бухгалтерию. Похоже, он получает от англичан приличные суммы. И движение этих-то денег и можно проследить.

— А у вас не получится, как в этот раз: он вам тут же представит вполне законный источник доходов? — с издевкой спросил Гейдрих.

— Вот для этого мы и стараемся тщательно проверить все его счета. Включая зарубежные банки.

— Ну, например, в Швейцарии вы никогда не получите никаких отчетов, — с сомнением сказал Гейдрих.

— Отчетов от банка не получим, — согласился Франк, — но вот если с каких-то счетов оплачиваются издержки Тюммеля, то ему придется потрудиться объяснить, что это за счета.

— Это в том случае, если такие счета не придерживаются им до лучших времен.

— Он не тот человек, который откладывает на черный день, — настаивал Франк, — В этом мы уже убедились. Тратит он намного больше жалования майора абвера. К тому же, по нашим подозрениям, он сейчас остался без связи. Когда налаживаешь новый канал связи, всегда существует большой риск ошибок и провала. Если он связан с Лондоном, мы его обязательно на чем-нибудь да поймаем. — Если, — проворчал Гейдрих и подписал бумагу.

Лондон, 18 ноября 1941 года

Полковник Моравец закончил свой доклад, аккуратно подровнял разъехавшуюся стопку бумаг и закрыл папку.

— Если у вас, пан президент есть какие-то вопросы, то я готов постараться дать на них ответы.

— У меня к вам, Моравец, накопилось много вопросов, — нахмурился Бенеш, — и надо отдать должное, все они неприятные.

— Ну, что ж, давайте неприятные, — вздохнул Моравец.

— Как дела с операцией «Персентаж»?

— На том же уровне, — вздохнул Моравец, — агент так на связь и не вышел.

— И как вы это объясняете? — настаивал Бенеш.

— На это есть только два объяснения, — пожал плечами полковник, — либо агент провалился, либо что-то случилось с рацией.

— А может быть, провалились те, к кому он шел? — высказал свое предположение президент.

— В этом случае он должен был выйти в эфир самостоятельно, — покачал головой Моравец.

— Хорошо, — кивнул Бенеш, — А что у нас с вашим Рене? Не помню, говорил ли я вам это, но Черчилль отозвался о нем так: «Это тот агент, получив сообщения от которого, мы начинаем двигать армии». Или что-то в этом роде. Я давно не слышал от вас сообщений о нем.

— Во-первых, — Моравец начал загибать пальцы, — Рене на данный момент лишен связи. Про операцию «Персентаж» мы с вами только что говорили. Во-вторых, в начале месяца мы потеряли радиостанцию, которая хоть и с опозданием, но передавала сообщения от Рене. А в-третьих, у меня есть непроверенные данные, что Рене сейчас находится в Гестапо.

— Если последнее правда, то это будет для нас невосполнимой потерей. Вы бы не могли ему как-то помочь?

— Как я уже сказал, у нас сейчас трудности со связью, — напомнил Моравец. — К тому же, наша помощь скорее пойдет ему во вред. Рене занимает довольно высокий пост в вермахте — такого человека гестапо может взять только в том случае, если у него есть очень веские основания для этого. Но даже и в этом случае, контрразведка вермахта постарается заполучить его себе, чтобы не выносить сор из избы. Я предлагаю подождать более точных известий.

— Ладно, подождем, — недовольно кивнул Бенеш. — Перейдем к следующему. Я давно ничего не слышу об операции «Антропоид». В каком она состоянии?

— Я вам уже докладывал, что первый вылет этой группы оказался неудачным, — напомнил полковник, — Англичане обещают сделать в конце месяца вторую попытку, пока ориентировочный срок — 30 ноября.

— Ускорьте это дело, — попросил Бенеш. — А теперь самое неприятное, и это как раз связано с операцией «Антропоид». Оказывается, эта операция не более, как секрет Полишинеля.

— Я не понимаю, о чем вы говорите? — поднял брови Моравец.

— Сейчас объясню, — кивнул Бенеш. — Три дня назад ко мне в резиденцию пробрался молодой человек. Надо отдать должное, парашютисты у вас прошли хорошую подготовку. И передал моей жене для меня прошение, в котором просит моего содействия для отправки его с заданием убить Гейдриха или кого-нибудь еще из руководства Рейха. Он явно в курсе данной операции.

— На этот вопрос я вам сейчас не готов ответить, — признался Моравец, — Вы бы не могли мне сообщить имя этого человека. Я наведу справки и предоставлю вам обстоятельный отчет об этом деле. Я не верю, что у нас произошла утечка информации.

— Имя этого человека — рядовой Петр Каминский, — сказал Бенеш, заглянув в бумажку. — Попрошу вас дать мне объяснения по этому делу в ближайшие дни.

Лондон, 22 ноября 1941 года

Пока президент Бенеш читал поданный ему рапорт, полковник Моравец продолжал в ожидании стоять перед его письменным столом. Сегодня, против обыкновения, президент и не подумал предложить ему сесть. Президент читал рапорт и все больше хмурился. А в рапорте говорилось следующее:

«Рядовой Каминский Петр, личный номер Ф-3311, родился 27.06.1919 в Старой Любовне, в Словакии, прописан там же; родной язык — словацкий; профессия — продавец; холост; вероисповедание — римско-католическое; образование — 5 классов начальной школы и 3 — городской, а так же курсы торговых работников; говорит по-польски, по-венгерски и по-немецки. В заграничную (чехословацкую) армию вступил 7.05.1940.

Командир 2-й роты первого батальона дает вышеуказанному следующую характеристику:

„Личные качества: хитрый, льстивый, ведет себя не по-товарищески, лицемерный.

Воинские качества: нерешительный, непорядочный, обучен хорошо, но работает только под наблюдением, ненадежный“.

Перечень нарушений дисциплины прилагается.

При расследовании его появления в загородной резиденции президента республики были установлены следующие факты:

Рядовой Каминский находился в резиденции президента республики два месяца назад в составе 2-й роты первого батальона для несения охранной службы, тогда-то он и познакомился с обстановкой.

Рядовой Каминский сообщил, что в субботу, 15.11.1941 года, вскоре после обеда, он выехал автостопом в Бэнберри, откуда поездом доехал до Оксфорда и потом автобусом до Эйлсберри, где переночевал в городской ночлежке. На следующий день, между 13.20 и 14.00, он вошел в здание резиденции господина президента, пройдя через ворота для машин, и, никем не замеченный, вошел в само здание, поднялся на второй этаж, где, встретив супругу господина президента, вручил ей письмо для господина президента. Обратно он вернулся тем же путем и оказался в своей части 16.11.1941 около 20 часов.

В резиденцию президента республики рядовой Каминский отправился без пропуска; у него было только разрешение на увольнение из части до 7 часов 16.11.1941.

Рядового Каминского постоянно преследуют навязчивые фантастические идеи о том, как он мог бы устранить руководящих нацистских лиц в Германии. Например, он желал бы отправиться самолетом в Словакию, где у него якобы есть знакомый майор запаса Шварц, по профессии коммивояжер, с его помощью… он попал бы в Германию, где на каком-нибудь сборище нацистов осуществил бы свой замысел с помощью ручной гранаты.

По этому поводу он уже писал господину президенту, а потом его секретарю. Не получив ответа, он сам направился с письмом к господину президенту 15.11 в его резиденцию. Хотя рядовой Каминский и делает тайну из своих замыслов, тем не менее, он доверительно поделился со штабс-капитаном Дивоким, что ведет себя так для того, чтобы его наказали и признали ненадежным. А потом, когда он исчезнет из части и разнесется слух, будто бы он удрал к врагу, то это только облегчит осуществление его планов, о подробностях которых он и хотел бы поговорить с президентом.

После беседы с рядовым Каминским, последний обещал, что планы свои оставит и вести себя будет пристойно. Судя по всему, рядовой Каминский, вероятно, не совсем нормальный.

Командир бригады: Мирослав (собственноручно)».

Президент дочитал до конца рапорт, отложил его в сторону, снял очки и протер глаза.

— Час от часу не легче, — вздохнул он. — Вы уверены, что он до этого додумался сам, а не услышал эту идею из разговоров?

— Ротмистры Габчик и Кубиш и сержант Свобода достаточно дисциплинированы для этого, — отрезал Моравец, — а если офицеры разведки или Генерального штаба обсуждают такие вещи с рядовыми, то это уже не армия. И смею сказать, что подобная идея не так уж и оригинальна. Насколько мне известно, англичане тоже подумывают об организации покушения на Гитлера.

— Откуда вы знаете? Они бы должны держать это в секрете! — воскликнул Бенеш.

— Вы, наверное, забыли, что я разведчик, — грустно улыбнулся полковник. — Чужие тайны — это моя профессия.

Лондон, 3 декабря 1941 года

— Что случилось, полковник? — спросил Бенеш, поднимаясь из-за стола, когда в дверях его кабинета появился Моравец. — Секретарь сказал мне, что вы просите буквально немедленно принять вас.

— Да, извините, пан президент, я действительно очень настоятельно просил срочно принять меня, — закивал Моравец, подходя ближе к президенту. — Мне нужна ваша помощь. Я уже устал бороться с англичанами. Поднимите вопрос о заброске наших парашютистов на самом верху. Обратитесь к Черчиллю, в конце концов. 30 ноября выброска «Антропоида» снова сорвалась: самолет сбился с курса и вернулся ни с чем. Возможно, надо и впрямь создать чешский экипаж специально для этих целей.

— Я уже слышал, что выброска «Антропоида» сорвалась в очередной раз, — вздохнул Бенеш, — и меня это очень расстроило.

— Вопрос надо ставить гораздо шире, пан президент, — настаивал Моравец, — У нас без связи сидит очень ценный агент. У нас без поддержки остались несколько очень активных групп. В конце концов, они просто уйдут в коммунистическое подполье. Москва с каждым днем все активнее поддерживает движение сопротивления в Центральной Европе. И, вы уж меня извините, такой оборот дела приведет к краху вашей политики. На родине будут говорить, что вы президент радиостанции, так как это единственное, что у нас есть. Из-за неточной, это еще, мягко говоря, выброски сорвана операция «Бенджамин», и потерян агент. В провале операции «Персентаж» мы не можем прямо обвинять англичан, но и не можем сказать, что они тут ни при чем. Отложены операции «Антропоид», «Сильвер-А» и «Сильвер-Б». А мы уже планируем следующие. Среди парашютистов скоро начнет падать дисциплина. Да и сами посудите, как можно с риском для жизни идти на выполнение операции, спланированной людьми, которые не могут организовать даже начало, даже самую простую часть операции?

— Да-да, — замахал руками Бенеш, — вы, наверное, во многом правы, но поймите правильно, мы здесь в роли приживалок, и не можем стучать кулаком по столу.

— Нас сюда пригласили, как союзников в борьбе с общим врагом, — забыв о всякой вежливости, отрезал Моравец. — Или мы вместе боремся, или я тоже пойду к Советам. Кстати говоря, в Москве уже поговаривают о создании нового чешского правительства.

— Это просто невозможно! — воскликнул Бенеш.

— Очень даже возможно, пан президент, — жестоко продолжал Моравец, — польское правительство там уже, можно сказать, сформировано. И учтите, ситуация под Москвой заставляет всех тех, кто сидит под немецким сапогом, обращать свои взоры именно туда.

— Ситуация под Москвой еще очень неясная, — попробовал возразить Бенеш. — Русским помогает зима. Немцы остановят наступление на зиму, а весной начнут его снова. Вспомните Францию.

— Здесь нет ничего общего, — стоял на своем полковник. — Во Франции всю зиму велись редкие перестрелки, а русские на такое положение не согласны. Русские и сейчас ведут настоящие бои. По моим данным, немцы уже потеряли около пятнадцати процентов личного состава, а вот русские подтягивают все новые и новые дивизии из Сибири. Вы постоянно в своих выступлениях говорите о том, что война закончится в будущем году. Возможно и так, но только при таком развитии событий она закончится тем, что русские будут стоять во Франции.

— Англия и Америка этого не допустят, — энергично замахал руками Бенеш.

— А их и не спросят, — уже устало закончил Моравец.

— Хорошо-хорошо, — тоже устало сказал Бенеш. — Я сейчас же, следуя вашему совету, буду настаивать на срочном приеме у Черчилля.

Аэродром Тангмор, 28 декабря 1941 года

У командного здания аэродрома стояла и курила группа чешских парашютистов.

— И чего это нас привезли сюда в такую рань? — заметил ротмистр Вальчик.

— У них не получается выброска по ночам, — усмехнулся ротмистр Кубиш, — теперь они хотят попробовать днем. Будем прыгать, как на авиационном празднике на стадионе «Сокол».

— До такого маразма не додумаются даже англичане, — проворчал надпоручик Бартош. — Нас привезли сюда, чтобы мы торчали здесь, как бельмо на глазу, и не позволили им отменить вылет.

Подошел запыхавшийся и раскрасневшийся штабс-капитан Шустр.

— Я предупреждал, чтобы группы между собой не переговаривались, — напомнил он уже на подходе.

— Пан штабс-капитан, — с какой-то укоризной заметил Бартош, — мы все очень хорошо друг друга знаем, и разговаривали между собой не ранее, как во время завтрака. Давайте не будем строить из себя идиотов.

Шустр махнул рукой.

— Я договорился, чтобы вас накормили обедом, — с гордостью объявил он. — Сейчас пойдете в летную столовую и подкрепитесь.

— Пан штабс-капитан, а какой смысл был привозить нас сюда с самого ранья? — поинтересовался Габчик, — Попробовать местную кухню и вернуться обратно?

— Была речь о том, чтобы перебросить вас на другой аэродром, — чувствуя нервное состояние парашютистов, попробовал их успокоить Шустр. — Сегодня вы полетите на новом мощном самолете «Галифакс». Были опасения, что этот самолет не сможет здесь сесть из-за короткой взлетной полосы. Но сейчас пилоты убедили начальство, что они здесь сядут и взлетят, — Штабс-капитан сделал небольшую паузу, а потом, видно для того, чтобы быть убедительней, добавил: — А пока вы обедаете, сюда подвезут еще одну группу. Заброска будет произведена в трех районах одновременно.

Установилась тишина, все пытались переварить услышанное.

— Может, это и к лучшему, — кивнул Бартош.

Часам к пяти вечера приехала машина, которая привезла группу «Сильвер-Б». Штабс-капитан Шустр провел ее в комнату для парашютистов.

— С вами должны были отправить мне пакет, — обратился он к старшему группы ротмистру Земеку.

Тот передал штабс-капитану большой пакет, который все это время держал в руках. Шустр проверил печати и вскрыл пакет. Внутри были два паспорта и фотографии участников группы «Сильвер-Б». Потом он взял свой портфель, открыл его и достал оттуда ножницы, коробочку с печатями и подушку для штампов. Шустр довольно быстро вырезал и вклеил в паспорта фотографии, но когда дело дошло до печатей, тихо выругался.

— В чем дело? — поинтересовался Земек.

— Да вот, на днях купил новую подушку да я штампов и забыл залить ее пастой, — покачал головой штабс-капитан, — Пойду, попробую найти пасту у англичан.

Его не было почти полчаса. Наконец, он появился с чернильницей в руках.

— Пасты нигде нет, — пояснил он, — попробуем залить в подушку чернила.

Он залил чернила из чернильницы в подушку и на чистом листе бумаге попробовал поставить несколько печатей, затем поставил печати в паспорта, подождал пока чернила высохнут и протянул паспорта Земеку и Шкаху.

— Паспорта отличные, — заметил Земек, несколько секунд рассматривая свой документ, — но вот печать вызывает подозрения. Словами даже это не выскажешь, но чувствуется, что что-то не то.

— Ничего, немцы спишут это на небрежность чехов, — высказал свое предположение Шустр.

— И списали бы, — согласился Земек, — если бы им предъявили один такой паспорт, а когда им предъявят два паспорта, выданные в разных местах и в разное время, но с одинаковой небрежностью — тут они могут и призадуматься.

— Доберетесь с этими паспортами до места, а там вам сделают новые, — пообещал Шустр.

Ребята со вздохом убрали паспорта в карманы.

Когда Шустр и группа «Сильвер-Б» появились на крыльце здания, радист Иржи Потучек сообщил:

— Кажется, прилетел наш самолет. Здоровенная машина.

— Сейчас я пойду к диспетчерам и все узнаю, — пообещал Шустр, он взглянул на часы, — Надо уже готовиться к отлету.

Прилетевший самолет оказался действительно «Галифаксом», предназначенным для парашютистов. Этот самолет и в самом деле не был похож на те, на которых ребята летали раньше: в помещении, где сидели парашютисты, было тепло, шум двигателей не так слышен, были поставлены мягкие скамейки. Во время полета ребята сидели группами, и только время от времени переговаривались с соседом.

Наконец, из кабины пилотов вышел штурман и объявил:

— Пролетаем Прагу. Группе «Антропоид» подготовиться к прыжку.

Габчик и Кубиш встали и занялись проверкой своих парашютов, Шустр начал переставлять мешки со снаряжением.

Наконец открылся люк, и через пару секунд вспыхнула красная сигнальная лампочка.

Первым прыгнул Габчик, потом Шустр выбросил мешок со снаряжением. Кубиш обернулся и крикнул остающимся:

— Скоро вы о нас услышите!

И тут же прыгнул в пустоту.

Минут через пять полета тот же штурман приказал подготовиться группе «Сильвер-А».

Последней самолет покинула группа «Сильвер-Б».

Как только самолет приземлился в Англии, штабс-капитан Шустр пошел искать телефон.

— Это Шустр, — представился он, когда ему ответил сонный голос полковника Моравца. — Заброска произведена.

— Все в порядке? — поинтересовался полковник.

— Можно сказать, что да, если не считать того, что районы высадки всех трех групп были слегка изменены: район, где надо было выбросить «Антропоид», пилоты не нашли и сбросили их поблизости, потом из-за низкой облачности они не смогли перелететь Железные горы и поэтому «Сильвер-А» была сброшена в районе Часлова, а «Сильвер-Б» в районе к севро-западу от Ждирца.

— Ну, это еще не так страшно, — после небольшой паузы ответил Моравец. — Спасибо, штабс-капитан.

Район Брандыс-над-Лабой, ночь с 28 на 29 декабря 1941 года

Кубиша сначала начало слегка крутить, но очень скоро хлопок парашюта и рывок ремней зафиксировали его в воздухе. Немного придя в себя, он начал оглядываться. Ночь была тихой и ясной, светила половина луны. Очень скоро он разглядел внизу два парашюта и начал подтягивать стропы в ту же сторону. Габчик, очевидно, ориентировался по грузовому парашюту, каким образом он за ним наблюдал, было непонятно. Вскоре Ян сумел рассмотреть поле, небольшую деревеньку и рощу. Грузовой парашют и Габчик опускались прямо в середину рощи. Кубиш решил не рисковать и приземлиться на краю поля рядом с рощей. Уже у самой земли он в последний раз взглянул на парашют Габчика, чтобы запомнить направление.

Приземлился он очень удачно: на поле было по колено снега. Он отстегнул парашют, но после недолгих размышлений решил пока не снимать летный комбинезон. Собрав в охапку парашют, он оттащил его на край поля и спрятал под кустами. Проделав это, он достал пистолет и пошел на поиски Габчика. Роща была буковой, довольно редкой и это облегчало задачу Кубиша. Местные жители, очевидно, постоянно собирали здесь хворост: весь лес был изрезан узенькими тропинками, однако все они были слегка присыпаны только что выпавшим снегом.

Он более получаса бродил по лесу, прежде чем наткнулся на грузовой парашют. Тот висел примерно в четырех метрах от земли на большом суку раскидистого дерева. Габчика нигде поблизости видно не было. Кубиш остановился в задумчивости: он прикидывал, что лучше, снять сначала груз или сперва пойти искать Габчика. Наконец, он решил, что Габчик сейчас тоже ищет его или груз, поэтому пока он будет снимать парашют с дерева, тот вполне может появиться здесь. На то, чтобы снять парашют с дерева ушел почти час. Ветки как живые, цеплялись за парашют и не отпускали его. В конце концов, он справился с этой задачей, но Габчик так и не появился. Теперь Кубиш начал уже волноваться. Он оставил парашют и груз под деревом и отправился на поиски Габчика, рассчитывая по следам очень быстро вернуться на это место.

Он уже собрался было вернуться, зарыть парашюты, спрятать груз и отправиться на конспиративную квартиру одному, как это и было обговорено на подобные случаи, как услышал хрустнувшую ветку. Он насторожился, достал пистолет и осторожно пошел в ту сторону, откуда раздался звук. Он сделал десяток шагов и заметил впереди и чуть-чуть слева какое-то движение. Он замер, но тут услышал громкий шепот:

— Ян, это ты?

— Я, я, — радостно с облегчением отозвался Кубиш.

Он подошел к Габчику — тот сидел под деревом, рядом на поляне валялся отстегнутый парашют.

— Что случилось? — поинтересовался Кубиш.

— Что-то с ногой, с большим пальцем, — ответил Йозеф. — Представляешь, пока летели, все думал про Свободу, мол, хорошо, что с ним это случилось на тренировке. И вот те на.

— Идти-то сможешь?

— Без груза по дороге как-нибудь доковыляю.

— Как это случилось?

— Да вот, хотел дотянуть до опушки леса, но так и не сумел. Лес кончается метрах в ста отсюда, а там поле. Попробовал сесть между деревьями, но все же зацепился за какой-то сук и упал. Вот и ушиб ногу.

— Значит, лес кончается и с этой стороны, — задумчиво сказал Кубиш. — Давай-ка я схожу, посмотрю что там, а потом решим, что делать. Подожди меня здесь. Нам надо уже поторапливаться — скоро будет светать.

На опушку леса он вышел довольно быстро. Там действительно простиралось поле, но в отличие от того поля, где он приземлился, дороги за ним не было. Метрах в ста пятидесяти от леса на поле возвышался поросший деревьями холм. В это время показалась луна и ярко осветилась вся окрестность. Ян заметил у подножия холма какую-то дыру. Он решил подойти поближе и посмотреть, что это такое.

Дырой оказался вход в явно заброшенную каменоломню.

— Там заброшенная каменоломня, — сообщил он Габчику, вернувшись со своей разведки. — Давай я помогу тебе добраться туда, потом схожу, спрячу парашюты, и перенесу туда же все снаряжение. Попробуем день отсидеть там.

Он подставил плечо Габчику, и они поковыляли в сторону каменоломни.

Район Часлова, ночь с 28 на 29 декабря 1941 года

Йозеф Вальчик прыгнул вторым, сразу после того, как Шустр выбросил за борт мешок со снаряжением. Придя в себя после того, как открылся парашют, он начал оглядываться. Погода была достаточно ясной, сквозь жидкие облачка просвечивала половина луны. Ниже и немного правее от себя он заметил парашют. Был ли это парашют Потучека, который прыгнул первым, или грузовой парашют, Вальчик не понял, но решил стараться не упускать его из виду.

Спустившись ниже, он разглядел рощу и прорезающую ее дорогу, далее виднелось что-то вроде деревни. Парашют, которого он придерживался, должен был, по его расчетам, приземлиться в роще, метрах в ста от дороги и примерно в километре от деревни. Это было очень хорошо.

Роща оказалась очень редкой, и приземление прошло без всяких приключений. Йозеф отстегнул парашют, запихал его под ближайший куст и пошел искать парашют, за которым он следовал. Это оказался грузовой парашют. Вальчик надел ранец с рацией на плечи, взял в охапку парашют и отнес все это к месту своего приземления. Теперь надо было искать Бартоша и Потучека.

Он начал по спирали обходить место своего приземления, внимательно приглядываясь к следам на снегу. На это занятие у него ушло около двух часов, но никаких следов своих товарищей он так и не нашел. Йозеф посмотрел на часы и увидел, что скоро уже начнет светать. Надо было возвращаться на место своего приземления, прятать рацию и идти одному. Правда, у него еще была надежда, что пока он искал своих товарищей, те уже нашли место его приземления и ждут его там.

На обратном пути он постоянно натыкался на свои следы, но все же чуть было не заблудился. Около рации и парашютов его никто не ждал. Он скинул комбинезон, взял саперную лопатку, которая была в мешке с рацией и принялся копать под кустом яму. Сначала он хотел закопать рацию вместе с парашютами и комбинезоном, но потом решил, что рацию надо будет спрятать где-нибудь поближе к дороге. Покончив с ямой, он забросал ее снегом, взял рацию и лопатку и пошел к дороге.

Рацию он закопал под приметным раскидистым деревом напротив километрового столба: такое место будет очень легко найти, когда он вернется за ней.

Выйдя на дорогу, он направился в сторону деревни. Пройдя метров семьсот, он наткнулся на развилку, там стоял указатель, из которого Вальчик узнал, что деревня называется Сеница.

Йозеф сел на придорожный камень, закурил и смачно выругался: его выбросили где-то у самых Подебрад. Он начал прикидывать, где находится ближайшая конспиративная квартира. Докурив, он направился к деревне.

Дойдя до деревни, он пошел дальше по шоссе, рассчитывая, дойти до Подебрад.

В Подебрады он пришел уже около восьми часов утра. Там сразу же нанял такси и поехал в Хрувим. В Хрувиме он отпустил такси и пошел по данному ему в Лондоне адресу.

Нужную улицу он нашел довольно быстро, хотя и не обращался за справками к редким утренним прохожим. Улица была на самом краю городка. Он пошел по ней, стараясь незаметно читать номера домов. В небольшом проулочке совсем недалеко от нужного ему дома он заметил черный «Опель», в котором никого не было. Сам дом оказался небольшим сельским домиком, окруженным маленьким садом и палисадником. Вальчик попытался разглядеть знак, извещавший, что явка безопасна. Если явка была безопасна, то на перилах крылечка должны были лежать забытые цветастые варежки, а если явка провалена, то на этом месте должны были лежать темные мужские перчатки. Он не сумел найти ни того, ни другого. Он замедлил шаг, прикуривая, и краем глаза постарался оценить обстановку. Дорожки были не расчищены, а протоптаны, к колодцу вела цепочка полузанесенных снегом следов. Последнее решило все его сомнения. Жить без воды нельзя. Значит, дом навещают только эпизодически, а по его данным, в доме должен был постоянно жить пан Бурш.

Потушив спичку, Вальчик ускорил шаг и прошел мимо этого дома. Он снова направился к центру города, а оттуда пошел пешком в деревню Микуловице.

В Микуловице он пришел далеко за полдень. Он смертельно устал, хотелось спать и есть. Когда он нашел нужный ему дом, то знак, говоривший о том, что явка безопасна, был на месте. Вальчик поднялся на крыльцо и постучал в дверь.

Бартош приземлился на небольшой полянке посередине рощицы, отстегнул парашют и прислушался. Кругом стояла гробовая тишина. Кто-то должен был приземлиться справа от него. Два других парашюта относило влево, и он скоро потерял их из вида, очевидно, это были грузовой парашют и парашют Потучека. По грубым подсчетам, тот парашют, который он видел до последнего мгновения, должен находится не более чем в ста или двухстах метрах от него. Сам он прыгнул последним, и остальным видеть его приземление было просто невозможно. Значит, на поиски надо отправляться ему.

Он пошел налево, петляя и постоянно останавливаясь и прислушиваясь. Так он бродил около часа и вдруг, совершенно неожиданно услышал:

— Фреда, это ты, что ли?

Он резко повернулся на голос, но только хорошенько приглядевшись, увидел притаившегося под деревом с пистолетом в руках Потучека.

Убедившись, что это действительно Бартош, Иржи вылез из своего укрытия.

— Слышу, кто-то пробирается как медведь, вот я и спрятался, — объяснил он.

— Ну, ты уж загнул, — обиделся Бартош, — я шел очень осторожно. Где твой парашют?

— Здесь, недалеко, я его припрятал в какой-то норе. Может, барсучьей.

— А если хозяин его вытащит? — засомневался Бартош.

— Его и арестуют, как английского парашютиста, — усмехнулся Потучек.

— Вальчика не видел?

— Когда я был в воздухе, я видел парашют, который приземлился далеко на севере. Я изо всех сил старался подтянуться в его сторону, но у меня это почему-то очень плохо получалось и я, в конце концов, плюнул, решив лучше пройти это расстояние по земле, и только теперь я понял, что это будет не так-то просто. Когда я приземлился, мне показалось, что я видел, как мелькнул твой парашют, и попробовал пойти в эту сторону.

— Итак, — Бартош быстро вошел в роль командира, — сейчас идем, прячем мой парашют и идем искать рацию и Вальчика.

На дорогу они вышли в шестом часу утра, когда начался серый рассвет.

— Будем надеяться, что Вальчик нашел рацию и теперь самостоятельно отправится на конспиративную квартиру. Там и встретимся, — решил Бартош.

Они зашагали по дороге в сторону деревни, которую Бартош приметил с воздуха. Минут через двадцать они подошли к развилке, на которой стоял указатель. Прочитав указатель, Бартош сверился с картой и со злостью сказал:

— Эти асы выбросили нас у самых Подебрад. Даже не знаю, куда нам лучше податься.

— Пойдем, для начала в деревню, — предложил Потучек, — Может, сумеем там обогреться, поесть и отдохнуть.

Они пошли в деревню, совершенно не подозревая, что через пятнадцать минут у этого самого указателя остановится Вальчик.

У самой деревни Бартош предложил:

— Надо постучаться или в дом врача, или в дом учителя и попросить приют.

Потучек выбрал учителя и в тот самый момент, когда Вальчик читал указатель, они поднимались на крыльцо учительского дома.

Район Брандыс-над-Лабой, 29 декабря 1941 года

Ян первым услышал приближающиеся шаги. Он быстро встал, достал пистолет, передернул затвор и тихонько подошел ко входу в каменоломню. Выглянув наружу, он увидел идущего в их сторону пожилого мужчину с охотничьим ружьем за спиной. Мужчина явно шел по их следам. Ян сунул пистолет в задний карман брюк и, не вынимая руки из кармана и не отпуская рукоятки пистолета, вышел наружу.

— Здорово, папаша, — крикнул он.

Старик вздрогнул и остановился, их разделяли какие-то двадцать-тридцать метров.

— Здорово, — не больно-то приветливо поздоровался старик — Что это ты тут делаешь?

В это время Ян спиной почувствовал, что в проеме появился и Габчик.

— Да вот, хотим снова начать работы на каменоломне, — послышался голос Габчика. — Проводим разведку.

— Расскажи это кому-нибудь другому, — хмыкнул старик, — Эту каменоломню закрыли десять лет назад, и с тех пор никому еще такая умная идея в голову не приходила.

— Меняются времена, меняются взгляды, — засмеялся Габчик. — Строительного камня здесь, конечно, почти не осталось, но щебенку покопать можно.

— Не дури мне голову, — буркнул старик и покосился на спрятанную в кармане руку Яна.

— А что ты так беспокоишься? — поинтересовался в свою очередь Ян, — Сокровища местные охраняешь, что ли?

— Может, и охраняю, — проворчал старик, — а вот вы на них заритесь.

— Это что же за сокровища? — удивился Габчик.

— Лесник я местный, вот что, — заявил старик. — А вы уж больно на браконьеров смахиваете.

Габчик и Кубиш в один голос искренне рассмеялись, и эта искренность, похоже, успокоительно подействовала на старика.

— У нас даже браконьерничать-то нечем, — заверил Ян.

— А что это у тебя в кармане? — усмехнулся старик.

— Сигареты, — заверил Ян и вынул руку с пачкой сигарет, — Хочешь, иди, покурим.

Старик с недоверием посмотрел на вынутую пачку, но потом все же решился подойти поближе.

— Я таких уже года два не видел, — сказал старик, доставая из пачки сигарету.

— Это мы тут по случаю ящик из старых запасов купили, — пояснил Габчик, — А покажи-ка нам свое удостоверение, — вдруг попросил он.

Старик сунул сигарету в рот, с кряхтеньем достал из кармана брюк зеленое удостоверение и, раскрыв его, выставил на обозрение. Габчик внимательно его рассмотрел, потом толкнул локтем Кубиша и кивнул в сторону удостоверения, но Ян так и не понял, на что обращал его внимание Йозеф.

— А вы что, со вчерашнего дня здесь торчите? — поинтересовался старик, кивнув в сторону затушенного костра.

— Со вчерашнего, — согласился Габчик. — Пока лазили здесь по камням, я ногу подвернул, вот и застряли. Сидим здесь холодные и голодные.

— Эта каменоломня — пустое, — махнул рукой дед. — Не зря же ее бросили. Вот в карьере, где уголь добывали, там еще можно что-то найти. Сейчас-то уголь дорогой и в дефиците, там, может, и есть смысл копать.

— А где этот карьер? — насторожился Габчик.

— А как из второго входа в каменоломню выйдете, так километра два прямо пройдите, в него и упретесь.

— Сходить бы туда, — вздохнул Габчик, — да только с голоду помрем. Слушай, дед, а не принесешь ли ты нам сюда что-нибудь поесть. Мы заплатим.

— Чем это вы заплатите?

— Деньгами, конечно, — удивился Габчик и показал две купюры рейхсмарок.

— Кучеряво живете, — покачал головой старик, — И где вы их только берете. Нам и то зарплату только чешскими платят. Ладно, принесу.

Старик докурил сигарету, затоптал окурок и пошел обратно.

— Часа через полтора приду, — крикнул он через плечо.

— Надо будет одному остаться и караулить здесь, — сказал Габчик, — а другому пойти ко второму входу, заодно и найти его: он может оказаться полезным.

— Здесь делить нечего, — пожал плечами Ян, — Мне надо идти искать второй выход, а ты со своей ногой сиди здесь. Кстати, что тебя так заинтересовало в его удостоверении?

— А ты не понял? — удивился Габчик. — Он работает в лесничестве района Брандыс-над-Лабой. Теперь понял, где мы находимся?

— Понятно, — протянул Ян. — От Праги это недалеко, но совсем не там, где нас должны были выбросить.

— Скажи спасибо и на этом, — буркнул Габчик.

Прага, 30 декабря 1941 года

Гауптштурмфюрер Абендшен вернулся во дворец Печека уже около шести часов вечера. Он вынул из портфеля толстую папку, швырнул ее на свой письменный стол и только после этого начал снимать шинель. Раздевшись, он погрел руки о батарею центрального отопления, сел за свой стол, раскрыл папку и начал раскладывать перед собой бумаги. Но тут, как назло, зазвонил телефон. Абендшен поморщился и снял трубку.

— Вас вызывает к себе группенфюрер, — послышалось в трубке в ответ на его «алло».

Абендшен вздохнул, встал из-за стола, одернул мундир и направился к двери.

— Гауптштурмфюрер Абендшен по вашему приказанию прибыл, — четко отрапортовал он, входя в кабинет Франка.

— Где вас только носит, — проворчал Франк, подняв голову, — Это дело Моравека-Тюммеля не дает никому покоя. Опять звонил Гейдрих и требовал отчета. Что там у тебя нового?

— В ночь с 28 на 29 декабря была произведена очередная заброска английских парашютистов, — ответил Абендшен. — Парашютистов — это я так полагаю. Северо-западнее Ждирца высадку заметили, и при приземлении был задержан радист и взята рация. Они утверждают, что больше никого кроме радиста не было. Может, оно и так. Вполне логично предположить, что этот радист предназначался Моравеку-Тюммелю, но тогда не понятно, почему его выбросили так далеко от Праги.

— Вы допросили радиста? — оживился Франк.

— К сожалению — нет, — покачал головой Абендшен, — его ранили при задержании, и к моему приезду туда он уже скончался. Сами они его тоже допросить не успели.

— Черт! — выругался Франк. — Я там с них всех головы поснимаю! Каждый раз на том же месте! Дальше?

— Меня заинтересовал путь этого английского самолета над территорией Протектората, — ответил Абендшен. — Я только что вернулся из ПВО, поэтому еще не успел составить его точного маршрута. Могу сказать только, что он пролетал очень близко от Праги. И вообще, сделал довольно большую петлю над нашей территорией. Боюсь, что он произвел еще одну или несколько выбросок.

— Ускорьте эту работу, — приказал Франк, — Можете подключить к ней любых наших сотрудников.

— Количество людей здесь не поможет, — покачал головой Абендшен, но потом подумал и добавил: — В принципе, я сегодня ночью закончу с вычислением маршрута самолета, а завтра утром разошлю младшие чины по всем местным отделениям гестапо на этом маршруте. В местных отделениях могли и не обратить внимания на какие-нибудь мелкие странности.

— Хорошо, — кивнул Франк, — если встретите какие-нибудь трудности, можете пользоваться моим именем, а при необходимости — обращайтесь прямо ко мне.

В кабинет Абендшен вернулся, прихватив по пути у дежурного горячий кофейник. Он подозревал, что спать ему доведется лечь только под утро и то в собственном кабинете.

Прага, Высочаны, 2 января 1942 года

Приемные часы уже подходили к концу. Доктор встал и выглянул в приемную, там сидел единственный пациент пан Пискачек. Они с Пискачеком были знакомы довольно давно и находились, если не в дружеских, то в приятельских отношениях. Познакомились они еще тогда, когда Пискачек занимал высокий пост в спортивном обществе «Сокол», а сам доктор был моложе и занимался спортом. Но потом «Сокол» стал слишком политически активным, выступал против отделения Судет, и доктор перестал ходить на стадион. Несколько дней назад Пискачек привел ему странного пациента, молодого парня с вывихом большого пальца на правой ноге. Визит этот доктору очень не понравился. Дело в том, что когда было предложено сделать рентген ноги, парень наотрез отказался. Складывалось такое впечатление, что у него не все в порядке с документами.

— Здравствуйте, пан Пискачек, — поздоровался доктор, — как наш больной.

— Спасибо, доктор, ему уже намного лучше, — ответил Пискачек. — Ходит почти не хромая. Мазь и компрессы очень помогли. Я, в принципе, к вам и пришел по поводу этого парня и его друга. Видите ли, у них нет трудовых книжек, а без них, сами знаете, сейчас никуда. Даже рентген не сделать. Не поможете ли вы оформить им трудовые книжки и вписать там какую-нибудь болезнь, чтобы их не взяли на трудовую повинность.

— Вы понимаете, что вы мне предлагаете? — возмутился доктор.

— Понимаю, — вздохнул Пискачек, — но на данный момент мне больше не к кому обратиться. Если потребуются какие-то расходы, то мы готовы их оплатить.

Доктор прошелся по приемной, потом снова остановился перед посетителем.

— Я даже не знаю, как вам помочь, — сказал он, — я могу, конечно, написать какой-то вымышленный диагноз, но и только. Трудовые книжки и освобождение от трудовой повинности дает страховое агентство. У меня есть там один хороший знакомый, но я даже не знаю, как обратиться к нему с такой просьбой.

— Поймите, доктор, — настаивал Пискачек, — для них сейчас это вопрос жизни и смерти.

— Ну, хорошо, я попробую поговорить со своим знакомым, но ничего обещать не буду. Зайдите ко мне… — доктор что-то прикинул в уме и после паузы закончил: — через два дня.

Подебрады, 2 января 1942 года

Около городского отдела гестапо со скрипом затормозил небольшой черный «Опель». Из него вышел высокий худой гауптштурмфюрер и поспешно направился к входной двери. Войдя в дежурное помещение, он небрежно ответил на приветствие вытянувшегося по стойке «смирно» дежурного гауптшарфюрера и спросил:

— Где ваш командир?

— Унтерштурмфюрер Линц в своем кабинете, — ответил застигнутый врасплох дежурный, за всю его службу в этой медвежье дыре ими впервые заинтересовалось хоть какое-то начальство.

— Очень отрадно слышать, что он находится на рабочем месте, — хмыкнул гауптштурмфюрер, — но меня интересует, где находится его кабинет.

— Второй этаж, третья дверь направо, — отчеканил дежурный.

В кабинет начальника отдела Абендшен влетел так же стремительно и, не слушая доклада ошалевшего молоденького унтерштурмфюрера, спросил:

— Где парашюты и сумка?

Унтерштурмфюрер поспешно провел его в коридор и из кладовки вытащил скомканные грязные еще не просохшие парашюты и сумку. Гауптштурмфюрер присел на корточки и внимательно изучил лежащее перед ним снаряжение. Особого его внимания удостоилась холщовая сумка.

— Да, — пробормотал он, — в ней была рация, — потом указал на пришитые к стенке ремешки, — а здесь была саперная лопатка. Где она?

— Не… знаю, — растерянно проговорил унтерштурмфюрер.

— Хорошо, — кивнул Абендшен, — пройдемте к вам в кабинет, и вы мне подробно расскажете, как все это к вам попало.

Когда они вернулись в кабинет, унтершарфюрер хотел было уступить свое место за столом приезжему начальству, но Абендшен расстегнул свой блестящий плащ из кожзаменителя, сел на стул у стенки, скрестил на груди руки и коротко приказал:

— Рассказывайте.

— Эти вещи нашел один местный житель и пришел спросить у нас, может ли он их взять, чтобы сшить рубашку, — улыбнулся унтерштурмфюрер.

— Выдайте ему премию, так, чтобы хватило на десяток рубашек, — заметил Абендшен, — и в рейхсмарках.

— Но… — начал было унтерштурмфюрер.

— Бумагу составите, пока я здесь, и я подпишу, — понял замешательство гауптштурмфюрер.

— Мы, конечно, конфисковали у него это, выяснили, где он это нашел, и прочесали весь район, — продолжил унтерштурмфюрер, — Потом мы опросили местное население. Но больше ничего не нашли и не узнали.

— Посторонние в городе были? Особенно 29 декабря? — спросил Абендшен.

— В принципе, как всегда, — пожал плечами унтерштурмфюрер. — А 29 декабря были замечены двое, но их видели уже вечером. Мы старались выяснить про тех, кто появлялся утром.

— Разумно, — согласился Абендшен, — А еще?

— Больше, можно считать, никого. Приезжали, как обычно, за продуктами.

— Что значит «приезжали за продуктами»?

— Люди из городов приезжают и ходят по деревням в попытке купить разные овощи и так далее.

— И таких бывает много?

— Не очень. Торговля продуктами идет вяло.

— А вы проверяете у них документы? — поинтересовался Абендшен.

— У некоторых: мы ведь не патрулируем постоянно.

— Покажите мне тот район, где все это было найдено, — попросил Абендшен.

Унтершарфюрер подошел к висящей на стене карте и начал показывать место находки и район поиска. Абендшен внимательно следил за его пояснениями.

— Очень хорошо, унтерштурмфюрер, — сказал он, наконец, — а что вы скажете о второй половине рощи?

— Вторая половина рощи не входит в мой участок, герр гауптштурмфюрер, — развел руками молодой человек. — Я позвонил в тот район и предупредил их о моей находке. Это все, что я мог сделать.

— Соедините меня, пожалуйста, с этим районом, — попросил он унтрештурмфюрера, и тот сразу бросился к телефону.

Через минуту он протянул трубку Абендшену.

— Гауптштурмфюрер Абендшен, Пражское управление — представился тот. — Вам несколько дней назад сообщили о находке парашютов, и прочесали примыкающую к этому району часть леса? — последовала пауза, — Нет? Так сделайте это немедленно!.. А кто вам может приказывать? Если вы хотите, чтобы вам позвонил группенфюрер Франк, так он это сделает через пятнадцать минут, только я бы не хотел услышать то, что он при этом скажет! Выполняйте немедленно. Завтра рапорт о результатах должен лежать у меня на столе.

Он с раздражением бросил трубку.

— А вы, оберштурмфюрер Линц…

— Я унтерштурмфюрер, — смущенно поправил молодой человек.

— Считайте себя оберштурмфюрером, а в приказе успеете расписаться и завтра, — пояснил Абендшен, — Берите машину и отправляйтесь туда. Проконтролируйте выполнение моего приказа. Завтра отправите мне рапорт. Возникнут трудности, звоните мне, я через два часа буду на месте, — он взял листок, записал телефон и передал его молодому человеку. — В крайнем случае, можете позвонить прямо группенфюреру Франку и сказать, что делаете это по моему приказу. До свиданья.

Абендшен вышел так же резко, как и вошел.

Пардубице, 3 января 1942 года

Когда в комнату вошел Франта Гладена, Бартош лежал на койке и читал какую-то книжку, а Потучек стоял у окна и курил.

— Ребята, быстро собираемся, одеваемся и отправляемся на вечеринку, — объявил Франта.

— Какая еще вечеринка? — недовольно оторвался от своей книги Бартош, — Ты с ума что ли сошел? У нас и нормальных документов-то нет. Да и приехали мы сюда не веселиться.

— Ничего, иногда можно немного и повеселиться, — возразил Франта. — К тому же это веселье мы соединим с делом. А еще вас там ждет один приятный сюрприз.

— Что еще за сюрприз? — насторожился Бартош.

— Слушай, Фреда, — с обидой в голосе проговорил Гладена, — мы здесь тоже дурака не валяем. Если бы в этом не было необходимости, я бы спросил, хочется тебе идти, или нет. А тут я говорю «одевайся и идем».

Бартош с недовольным видом начал подниматься с кровати.

Они подошли к старому четырехэтажному коммерческому дому. Привратник в парадной кивнул Франте, как старому знакомому, об остальных он даже не спросил. Они поднялись на третий этаж, и Франта позвонил в обшарпанную дверь.

Им открыл мужчина лет пятидесяти в толстых очках. Он был невысокого роста, очень сутулый с заметной лысиной на макушке. Мужчина, близоруко прищурившись, посмотрел на Франту, потом заулыбался и сказал:

— А мы вас уже заждались. Стол давно накрыт, а вас все нет и нет.

Все трое вошли в прихожую, разделись, но когда Бартош попытался зайти в комнату, то так и застыл в дверях.

За накрытым столом, лицом к двери сидел Вальчик.

Наконец, Бартош пришел в себя от неожиданности, прошел в комнату, сел напротив Вальчика и сказал:

— А рация?

— И рация здесь, — засмеялся Вальчик.

Наконец вокруг стола собрались и остальные.

— Рассказывай, как ты здесь очутился, — попросил Бартош.

— Наверное, так же, как и ты, — ответил Йозеф. — В общем, приземлился я в том лесу у дороги. Еще в воздухе я заметил один парашют и старался держаться к нему поближе. Его я нашел довольно скоро — это был грузовой, с рацией. Потом пошел искать вас, но ни вас, ни ваших следов так и не нашел. Смотрю, уже рассветает. Пошел прятать парашюты и рацию. Сначала я хотел закопать рацию вместе с парашютами, но меня словно остановил кто-то. Нет, думаю, перетащу-ка я ее поближе к дороге. И как позднее оказалось, правильно сделал. Потом пошел к деревне, дошел до указателя и понял, где я нахожусь.

— Во сколько это было? — поинтересовался Бартош.

— Наверное, где-то полшестого, а что?

— Мы с тобой разошлись минут на пятнадцать, — прикинул Бартош.

— Ну вот, прошел я эту деревеньку и пехом направился в Подебрады. Пришел туда около восьми. Взял такси и поехал на явку в Хрувим. И опять мне повезло. Подхожу к явке — нет никаких условных сигналов. Ни что явка действует, ни что явка провалена. Смотрю, дом вроде как кто-то и навещает, но не живет. Побоялся я туда идти. Да и машина там поблизости странная стояла — черный «Опель». Помнишь, как нас на курсах этими «опелями» пугали? Пошел в Микуловице, на запасную явку. Там пешком не очень далеко. Пришел я к пану Швадленке. Ну, наш первый диалог я тебе после как-нибудь расскажу. Умора полная. Я ему и пароль, и все остальное, а он мне — докажи, что ты парашютист. Тут, говорит, провокаторы стаями шляются, может и ты один из них. В конце концов, уговорил я его. Накормил он меня и уложил спать. Я так до следующего утра и проспал.

— К какому же времени ты туда добрался? — удивился Бартош.

— К какому добрался, не помню, — признался Вальчик, — а вот спать завалился в три часа дня. Наутро встал, и пан Швадленка отвел меня сюда, в Пардубице, к учителю Яначеку. Вот он сидит перед вами, — Йозеф кивнул головой в сторону хозяина квартиры, — Устроили мы тут военный совет — как нам перевезти рацию. За рацией поехали на следующий день все трое. Приехали в Подебрады, купили там санки и пошли за рацией. По дороге еще купили мешок картошки, чтобы спрятать в нем рацию. Это все мы заранее продумали. Пришли на место, откопали рацию, спрятали ее в мешке. И тут я пошел перепрятать парашюты. Даже не перепрятать, а просто проверить, надежно ли они спрятаны. Может что подправить. Прихожу — а парашютов-то там и нет. Вот тут-то я и закрутился.

— Как нет? — насторожился Бартош.

— Так и нет. Вырыл их кто-то. Я быстрей обратно и говорю: «Надо быстрее отсюда сматываться». Мы обратно вернуться хотели на поезде, но тут я говорю: «Нет». Если парашюты нашел кто-то из местных и прибрал их в хозяйство — это одно. А вот если их нашли немцы, то поезда наверняка прочесывают мелким гребешком. Оставили мы пана Яначека с картошкой в корчме, а мы с паном Швадленкой побежали в Подебрады за такси. На такси и сюда вернулись. Потом спрятали рацию у пана Швадленки. А сегодня узнал, что и вы здесь объявились. Вот и все мои приключения. А как вы здесь очутились?

— Ты сам только что сказал, примерно так же, как и ты. Не найдя ни тебя, ни рации, мы решили уходить. До деревни мы дошли тем же путем. А вот дальше я не рискнул сразу идти на явку, и пошли мы в дом к учителю и попросили у него приюта. Поесть, обогреться и немного поспать. Учитель оказался человеком неплохим: вопросов не задавал, накормил, обогрел и уложил спать. А часов пять вечера мы от него ушли. Пошли мы в одну деревушку около Гержманов-Местеца. Там у меня живут еще довоенные знакомые, а дочка у них до войны работала в Пардубецах. Вот я и подумал, попрошу у них ненадолго остановиться, а заодно узнаю обстановку и здесь. Ну, а вчера перебрались сюда.

Лондон, 10 января 1942 года

Полковник Моравец шел быстрым шагом по огромному залу радиостанции и почти не видел сидящих по обе стороны машинисток, что-то читающих или пишущих корреспондентов, разговаривающих за стеклянными перегородками дикторов. Он направлялся в отдел связи разведки, расположенный в самом конце зала. Там, в небольшой комнатке с мощными приемниками и передатчиками сидело всего три человека. Он подошел к старшему, Вацлаву, мужчине средних лет с одутловатым, нездорового цвета лицом и спросил:

— Вы меня сегодня чем-нибудь порадуете?

— К сожалению, нет, — покачал головой Вацлав, — ни один из «Сильверов» на связь так и не вышел. Во вчерашних передачах на Прагу мы опять несколько раз вставляли условные фразы, чтобы дать им понять, что мы их не слышим.

— Продолжайте слушать, — приказал полковник, — и фразы продолжайте передавать.

— Может быть, фразы уже лишнее? — высказал свое предположение Вацлав. — Они и так понимают, что мы их не слышим. А как только выйдут в эфир, то связь установится.

— Нет, передавайте, — строго сказал Моравец, — Мы не представляем, какая у них там обстановка. Может быть, они так до сих пор и не установили связь с подпольем. Тогда у них просто нет возможности ни развернуть свою рацию, ни слушать ваши передачи.

— Я все это понимаю, — согласился Вацлав, — но и они должны учитывать фактор времени.

— А если они чинят рации и проверяют их работу по нашим фразам? — выдвинул очередную версию Моравец.

— Обе сразу? — засомневался радист.

— То, что они оба сразу провалились, вы считаете вполне возможным, а то, что у них у обоих одновременно отказала рация, вы считаете нереальным, — уже с раздражением сказал полковник, — Где тут логика?

— К сожалению, вероятность провала намного больше, чем вероятность отказа рации, — вздохнул Вацлав, — Я тоже за них переживаю, но при этом стараюсь оставаться реалистом.

— В общем, делайте так, как я вам сказал, — приказал Моравец и, не прощаясь, развернулся.

Больше его ничего не интересовало: остальные новости он прочитает позже из полученного стандартным путем рапорта.

Богданече, 12 января 1942 года

В дверь постучали условленным образом: три точки и тире. Потучек встал с койки, отложил книжку и пошел к двери. На пороге стоял Бартош.

— Не ожидал тебя так рано, — улыбнулся Иржи. — Проходи, раздевайся, а я сейчас кофе сварю.

Бартош разделся, прошел в комнату, а когда появился с кофе Потучек, выложил из кармана на стол завернутый в газету пакет.

— Что это такое? — спросил Иржи.

— То, что просил, — улыбнулся Бартош. — Детали к твоей рации.

— Так скоро? — просиял Иржи. — И где, если не секрет, ты их достал?

— Это не я доставал, — покачал головой Бартош, — это местные ребята постарались. Говорят, что из полиции, правда, чешской.

— Отлично, — воскликнул Иржи, развернув пакет и посмотрев на содержимое.

— Теперь дело за тобой, — посерьезнел Бартош. — Связь нам нужна, как воздух. Лондон каждый день в радиопередачах напоминает нам, что он нас не слышит.

— Сегодня же и займусь, — пообещал Потучек, — если больше ничего не полетело, то завтра, в крайнем случае, послезавтра связь будет.

— Это хорошо, — кивнул Бартош. — Как ты тут обустроился? Все нормально?

— Нормально. Только вот рацию я хочу переместить в каменоломню.

— В какую каменоломню? — нахмурился Бартош.

— Здесь недалеко есть заброшенные каменоломни. Пещеры с несколькими выходами. Вести оттуда передачи будет безопасней. Ни один пеленгатор близко к тому месту не подъедет. Всех, кто туда приближается, можно заблаговременно заметить. А здесь на квартире — пеленгатор будет под самым носом, а ты и не заметишь. И дом незаметно окружить можно без особого труда.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Бартош.

— А вы как там устроились? — полюбопытствовал Потучек.

— Вальчик устроился просто замечательно: теперь он работает в ресторане «Веселка» и жить будет в Пардубице. Работа очень удобная: можно встречаться с кем угодно, не вызывая никаких подозрений. А со мной несколько хуже, — посетовал Бартош, — мне нашли квартиру в Дашице, и я в таком случае оказываюсь на отшибе. А мне надо бы быть в самом центре.

— А почему тебе не нашли квартиру в Пардубице?

— Квартиру-то найти не проблема, — заметил Бартош, — Ребята боятся, что меня там узнают: я ведь там школу кончал, да и после школы какое-то время жил наездами. Я, правда, считаю, что все это ерунда. Подумают, что ошиблись, а если даже и остановятся и поговорят — не будут же они спрашивать документы, и под каким именем я живу сейчас.

— Они все-таки правы, — с сомнением покачал головой Потучек. — Рискованно это.

— Ну, что-нибудь придумаем, — пожал плечами Бартош, — Буду сидеть на квартире и не высовывать носа на улицу.

Прага, 15 января 1942 года

Было около двух часов дня, и народу в пивной «Большая кружка» было немного. Наплыв посетителей отмечался здесь или в конце рабочего дня, или по воскресеньям. За дальним угловым столиком сидели два уже немолодых человека и, прикладываясь к кружкам с пивом, вели тихую беседу.

— Как там у тебя Моравек? — спросил пан Пехачек, сухощавый, спортивного вида мужчина.

— Как всегда: лезет на рожон и все ему сходит с рук, — пожал плечами мужчина в очках с металлической оправой, известный в своем кругу под кличкой Индра, он был постарше своего собеседника.

— А у меня есть интересные для него, да и для тебя тоже новости, — оглянувшись, сообщил пан Пехачек, — у нас объявились парашютисты.

— Какие еще парашютисты? — насторожился Индра.

— Что значит «какие парашютисты»? — не понял Пехачек.

— Откуда они взялись?

— Не знаю, наверное, из Лондона. Они приземлились здесь недалеко от Праги. Сначала жили в какой-то пещере. У одного нога была подвернута. А потом пришли к Пескачеку с Высочан. Он мне про них и рассказал.

А что тебе еще известно о них? — настаивал Индра.

— Да, в принципе, больше ничего. Вот с тобой они хотят встретиться.

— А что, если это провокаторы? Как можно доверять первому встречному? — разозлился Индра.

— Ну, какие же они провокаторы, если спрыгнули с парашютом? И парашюты у них где-то в лесу зарыты, — объяснил Пехачек.

— Ты думаешь, немцам трудно сбросить двух провокаторов с парашютом?

Пехачек обиженно поджал губы и замолчал. Потом вдруг сказал:

— Ведь твой Моравек уже несколько раз просил Лондон прислать ему парашютистов.

— Ну, хорошо. Твои ребята им доверяют?

— Вполне, — оживился Пехачек, — Они считают их вполне нормальными ребятами.

— Тогда договоримся так: я послезавтра приду к тебе, а ты приведи их. Там и поговорим.

Пардубице, 16 января 1942 года

Вашек и Ганка позвонили в дверь. Ждать почти не пришлось: Франта словно стоял за дверью и ждал звонка. — Проходите, проходите, гости дорогие, — заулыбался он. В прихожей сразу же появилась его жена Татьяна. Когда гости разделись, Франта сказал:

— Пусть женщины поболтают о своем, а у нас будет мужской разговор. Я сейчас тебе еще одного гостя покажу.

Они прошли в заднюю комнату, и Вашек увидел сидящего на диване молодого человека, который встал при их появлении. Он не сразу и узнал его.

— Фреда? Бартош? — удивился Вашек, — Откуда ты взялся?

— Вот, вернулся в родные пенаты, — не уточняя, ответил тот, — А ты-то как? Как ты пережил Мюнхен? Раньше в форме таким гусаром был, а теперь вон и животик появился.

Вашек сел на диван рядом с Бартошем, вздохнул и начал рассказывать:

— Когда произошла мюнхенская катастрофа, я, как и многие другие офицеры, тоже хотел бежать за границу. Собралась нас небольшая группа, человек шесть поручиков, договорились мы и с французами, и с пограничниками, но где-то в чем-то нас обманули, и выбраться за границу мы не сумели. Пришлось устраиваться как-то здесь. Удалось найти работу в электрической компании, а теперь в позапрошлом году женился. Вот так потихонечку и прозябаю. А у тебя как жизнь сложилась? Женился? Помню, ты обручен был.

Бартош немного помолчал, а потом начал свою историю:

— Тебе не удалось выбраться за границу, а я сумел. Сделали мне вызов во Францию для получения фиктивного наследства. Нацисты на это купились, и меня выпустили. Поступил я во французский Иностранный легион. Сначала был в Африке, потом принимал участие в битве за Францию. Вместе с английскими войсками добрался до Англии, там вступил в чешскую Освободительную армию. Кончил курсы парашютистов, и вот я здесь.

— Да, помотало тебя, — покачал головой Вашек, — и с каким же заданием тебя сюда забросили?

— Ну, о задании, как сам понимаешь, я говорить не буду, — усмехнулся Альфред. — И все же, я хотел бы попросить тебя о помощи.

— И о какой помощи пойдет речь?

— Мне сказали, что ты, по роду своей деятельности, много разъезжаешь по Протекторату. Мне потребуется от тебя кое-какая стратегическая информация. Ты в прошлом человек военный и знаешь, какая информация может представлять для нас интерес. Так как?

Вашек на секунду задумался, потом кивнул:

— Хорошо, в этом я тебе помогу.

— Ну, вот и отлично, — засмеялся Бартош. — Я не сомневался, что ты с нами.

— И Ганка вместе с моей Татьяной может нам помогать, — восторженно заявил Франта.

— Это опасное дело, — покачал головой Вашек. — Думаю, женщин в это дело лучше не вмешивать.

— Не скажи, — запротестовал Франта, — женщине съездить к кому-нибудь, чтобы получить или передать весточку, намного безопасней, чем мужчине. Мы же не будем их привлекать к какой-нибудь действительно рискованной работе.

В это время в комнату вошла Татьяна, пригласила мужчин к столу, и разговор на этом закончился.

Прага, 16 января 1942 года

Абендшен сидел за письменным столом и быстро перебирал лежащую перед ним стопку бумаг. Но вот одна бумага привлекла его внимание, он еще раз уже внимательно перечитал ее, встал и подошел к стене, на которой с недавнего времени появилась большая карта Протектората. Он долго ее рассматривал, потом взял со стола линейку, что-то измерил, подсчитал в уме и пробормотал: — Ну, вот она, родимая, и появилась. Он снова сел за стол и задумался. В бумаге, которая привлекла его внимание, говорилось о том, что вечером 15 января в районе Пардубице (район был указан очень приблизительно) заработала неизвестная радиостанция. Он снял трубку телефона и назвал оператору номер. Когда на другом конце ответили, он сказал:

— Извините, группенфюрер, это гауптштурмфюрер Абендшен. Я хочу попросить, чтобы вы распорядились о патрулировании четырьмя радиопеленгационными машинами район Пардубице.

— У вас есть что-то новое по делу Моравика-Тюммеля? — оживился Франк.

— Еще рано говорить, связано ли это с этим делом или нет, хотя вероятность этого очень высока. В этом районе заработала радиостанция, сброшенная в ночь на 29 декабря. Мы еще раньше нашли парашют, на котором она была сброшена, и сумку.

— Позвоните сами в службу радиоперехвата и сделайте необходимые распоряжения от моего имени, — сказал Франк. — Не будем играть в испорченный телефон.

Сразу по окончанию разговора Абендшен позвонил в службу радиоперехвата и отдал соответствующие указания. Потом он позвонил в шифровальный отдел и поинтересовался, не сумели ли там расшифровать перехваченную вчера радиограмму. Ему дали отрицательный ответ.

Прага, Смихов, 17 января 1942 года

Индра сидел на кухне у пана Пехачека и разговаривал с хозяином квартиры. В это время раздался звонок в дверь. Пехачек пошел открывать дверь, и менее чем через минуту в кухню в сопровождении пана Зеленки-Гайского, которого в подполье больше знали под кличкой Ржига, вошел молодой парень. Он был среднего роста, крепкого телосложения, с тонкими губами. Парень настороженно оглядел кухню, но, увидев там одного Индру, похоже, несколько успокоился.

— Здравствуйте, — поздоровался он. — Можете называть меня Ота.

— Здравствуйте, Ота, — улыбнулся Индра, — а меня вы можете называть просто Индра.

Они обменялись рукопожатиями. Когда на кухню вошли пан Пехачек и Ржига, Пехачек начал тут же разливать чай. Наконец, и он уселся за стол.__

— Мне сказали, что вы хотели поговорить со мной, — начал Индра.

— Да, мне много о вас рассказывали, и я хотел бы убедиться, что вы тот человек, который мне нужен.

— А какой же человек вам нужен?

— Активно борющийся с немцами, — ответил парень, глядя прямо в глаза Индре.

— Это очень провокационный вопрос, — усмехнулся Индра. — Учтите, дом окружен, и у каждого из нас в кармане кое-что есть…

— Я тоже люблю мужские игрушки, в свою очередь усмехнулся парень и выложил перед собой на стол пистолет. — Я не столько опасаюсь провокаций, сколько провалов.

— Судя по вашему поведению, этого не скажешь, — заметил Индра, — Откуда вы?

— Этого я вам сказать не могу. У меня секретное задание.

— А я слышал, что вы прилетели из Англии.

— А если и так, вас это смущает?

— Нет, — покачал головой Индра, — но я вам уже сказал, что мы боимся провокаторов. Можете ли вы назвать несколько чешских офицеров, находящихся сейчас в Англии?

Парень назвал около десятка фамилий. Индра тут же попросил описать внешность некоторых из них. Ота исполнил его просьбу. Потом последовало еще несколько каверзных вопросов. Во время разговора Индра обратил внимание, что парень говорит на моравском диалекте.

— Вы из Чехии? — спросил Индра.

— Нет, из Моравии, — с явной неохотой ответил парень.

— Оказывается, мы с вами земляки! — радостно заметил Индра.

— А откуда именно из Моравии? — не унимался Индра.

— Из Тршебича, — с еще большей неохотой ответил парень.

— Красивые места, — кивнул Индра. — Я там не раз бывал и хорошо их знаю. А вы не помните, чем отличается станция во Владиславе?

— Там всегда было очень много роз, — даже не задумываясь, ответил парень. — Наверное, кто-то из станционных служащих очень любит эти цветы.

К опросу парня время от времени подключались и Пехачек с Ржигой.

— Хорошо, — кивнул, наконец, Индра, — похоже, что вы действительно тот, за кого себя выдаете. Так в чем, хотя бы в общих чертах, состоит ваше задание?

— Этого я вам сказать не могу, — покачал головой парень. — Задание строжайшей секретности, и у меня есть приказ не привлекать к нему местное население. Могу вам только сообщить его кодовое название — «Антропоид».

— Уж не убийство ли Гейдриха вы затеяли? — насторожился Индра.

Парень чуть не подпрыгнул на месте.

— С чего вы такое взяли?

— Очень просто, молодой человек, — улыбнулся Индра, — Антропос — по-гречески «человек». Значит, ваша цель — человек. А самой привлекательной в Протекторате фигурой может быть только Гейдрих. Так какая помощь вам от нас нужна?

— В первую очередь с квартирами. Квартиры нам придется постоянно менять, и здесь без помощи не обойтись. А второе — это информация. Нам надо будет получать от вас хотя бы выход на людей, обладающих необходимой нам информацией.

— Это можно устроить, — согласился Индра. — Что еще?

— Пока вроде все, — пожал плечами парень.

— А какая у вас связь с Лондоном? — поинтересовался Индра.

— Я тут не один. Мой напарник повредил ногу при приземлении, поэтому я пошел один. Вместе с нами были выброшены еще две группы. У них есть рации. Через них, если понадобится, мы и будем получать инструкции.

— Ладно, как я уже сказал, мы вам поможем, — подвел итог разговора Индра, — Квартирами для вас займется пан Пехачек, через него же будете запрашивать и нужную вам информацию. Но у меня просьба: будьте поосторожней — теперь от этого зависит не только ваша жизнь, но и жизнь наших людей. Насколько я понял, в Лондоне имеют довольно смутное представление о том, что творится здесь.

— То, что Лондон во многом живет иллюзиями, мы тоже поняли, оказавшись здесь, — согласился Ота, — А что касается осторожности, то мы, конечно, постараемся быть предельно осторожными. Но то же самое относится и к вашим людям.

После этого пили чай и разговаривали об общем положении в Протекторате. Из этого разговора Кубиш почерпнул много интересного.

Пардубице, 22 января 1942 года

Татьяна вернулась домой и с порога попросила мужа:

— Ставь быстрее чайник — промерзла, как не знаю кго.

Франта отправился на кухню, а подошедший в прихожую Бартош начал помогать ей раздеваться.

— Рассказывай быстрее, как съездила, — попросил он ее.

— Съездила неудачно, — не откладывая разговор в долгий ящик, ответила Татьяна. — Но подожди, сейчас пойдем на кухню, и я расскажу все по порядку.

Когда Татьяна переоделась в домашний халат, и все уселись на кухне, он начала рассказ:

— Адрес, который ты мне дал, я нашла очень быстро. Как вы мне и сказали, я, первым делом, не только убедилась в том, что стоит сигнал безопасности, но и побродила вокруг и проверила, нет ли чего-нибудь подозрительного. Потом поднялась в квартиру. Привратник на входе даже не посмотрел на меня. Дверь мне открыл уже немолодой мужчина, и я назвала ему пароль. Он ответил мне условной фразой и предложил войти. Я объяснила ему, что пришла от английских парашютистов, которым пришел из Лондона приказ через него связаться со штабс-капитаном. И тут он удивленно открыл на меня глаза.

— Что значит, удивленно открыл глаза? — потряс головой Бартош.

— То и значит, — пожала плечами Татьяна, — он мне клялся и божился, что никакого штабс-капитана не знает. То, что он ожидал появления английских парашютистов — не отрицает, что связан с подпольем — тоже, а что касается штабс-капитана, о нем он слыхом не слыхал. Готов помочь всем чем может, но в данном случае, бессилен.

— Может быть, этот штабс-капитан провалился? — высказал свое предположение Франта.

— Тогда бы он мне так и сказал, — пожала плечами Татьяна, — но он-то клянется, что никогда о таком и не слышал.

— А, может быть, он не до конца тебе поверил? Ты не перепутала ничего с паролем? — вмешался Бартош.

— Если бы я напутала с паролем, он меня и на порог не пустил бы, — возразила Татьяна. — Он был очень осторожен. А что касается доверия, то он, по-моему, был со мной очень откровенен.

— Ничего не понимаю, — посмотрел Франта на Фреду.

— Я теперь нисколько не удивлюсь, если в Лондоне что-то напутали, — грустно вздохнул Бартош. — После нашей заброски я все больше сомневаюсь в их компетентности. У меня складывается впечатление, что они сами придумывают тот мир, в который нас забрасывают. По крайней мере, я столкнулся здесь с обстановкой, которая совершенно не похожа на ту, которую мне описывали в Лондоне.

Он сделал несколько глотков из своей чашки с чаем и добавил:

— Ну, что же, большое спасибо, Татьяна. Придется в ближайшей радиограмме требовать у Лондона уточнений. Больше по этому поводу мне сказать нечего.

Дашице, 1 февраля 1942 года

На квартире у Бартоша собрались все члены группы «Сильвер-А» и их главные помощники. Все расселись за большим столом. Разговор начал Бартош.

— Позавчера я получил радиограмму из Лондона, — сказал он. — Они говорят о том, что нам обязательно надо установить связь со штабс-капитаном. По поводу того, что на данных нам явках о штабс-капитане ничего не знают, они просто выражают свое удивление и предлагают нам искать свои пути подхода к этой группе. К этому добавляют…

Он развернул лежащий передним листок, поискал глазами нужное место и зачитал:

— «…Не забывайте, что помимо вашей главной задачи, то есть установления прямой связи с военной организацией, сбор информации — составная часть вашего задания, и в современной обстановке это также очень важно…» Вот в свете этого нам и надо построить нашу работу.

Все задумались, и над столом почти на минуту повисла тишина. Первым заговорил Вальчик.

— Насколько я понимаю, — сказал он, — этот штабс-капитан руководит сильной военной организацией, и связь с ним для Лондона очень важна. Можно предполагать, что организация эта имеет свой центр в Праге. В противном случае, она бы не была такой важной. Надо попробовать установить связь с группой «Антропоид». Я не знаю, какое у них задание, но выбрасывали их ближе к Праге и, скорее всего, они сейчас в Праге. Есть надежда, что они или те, кто с ними сотрудничает, смогут нам помочь выйти на этого штабс-капитана.

— Эта задача так же сложна, как и первая, — покачал головой Бартош, — Определим ее так: нам надо связаться с подпольем Праги, а уж, установив такую связь, попросить соединить нас с «Антропоидом» или штабс-капитаном, в зависимости от того, что будет для них проще.

— Такую связь можно попробовать установить через инспектора Краля, — задумчиво сказал Франта.

— А кто это такой? — поинтересовался Бартош.

— Это тот полицейский, который доставал нам детали для рации, — пояснил Франта, — подпольщики часто пользуются его услугами, поэтому у него очень широкие связи.

— Возьми это на себя, — согласился Бартош. — Теперь поговорим о сборе информации. Этой работой, по мере возможностей, должны заниматься все. Но основная ее часть ляжет на Вашека — он у нас самый мобильный.

Весь оставшийся вечер обсуждали разные мелочи. Высказывались и новые предложения о том, как найти штабс-капитана, но все они после обсуждения были отклонены Бартошем.

Паненске-Бржежаны, 5 февраля 1942 года

День клонился к вечеру. Заходящее солнце красиво освещало холм, на котором расположился большой замок. Вечернее солнце окрасило его покрытые снегом крыши и окружающий его сад розовыми и золотистыми тонами. Недавно этот замок получил нового хозяина — обергруппенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха.

По дороге, ведущей в Прагу, шли два молодых человека. Мимо них на большой скорости в сторону замка пронеслись два больших черных «Мерседеса». На крыльях первой машины на ветру развевались два маленьких красных флажка со свастикой.

— Вот и он, собственной персоной, — заметил Кубиш.

— Интересно, — заметил Габчик, — он всегда ездит с сопровождением, или бывают случаи, когда едет только одна машина?

— Но в замок не так уж сложно пробраться, — заметил Кубиш, — охрана там для такой территории не большая.

— Пробраться, может быть, не так уж и сложно, — согласился Габчик, — а что дальше? Ну, попали мы в замок. Не зная его внутреннего расположения, мы можем там бродить очень долго и поднять на ноги всех кого только можно.

— И остаться там навсегда местными привидениями, — согласился Кубиш, — Надо как-то найти план замка. Возможно, его удастся найти даже в библиотеке.

— Старый, да, — кивнул Габчик, — но вполне возможно, что-то перестраивали даже перед приездом Гейдриха. И потом, кроме плана, надо знать, что где располагается там сейчас. А для этого нам обязательно нужен человек, который там бывает сейчас.

— Слушай, а может быть найти человека, который вхож в его кухню, и отравить его?

— Думаю, это будет еще сложнее, чем проникнуть в замок и убить его спящим, — покачал головой Габчик, — Во-первых, надо положить яд в такое блюдо, которое будет есть только он один и никто больше. И будет есть обязательно, — потом подумал и добавил: — И результат может оказаться совсем не тот, на который рассчитывают в Лондоне. Объявят, что умер от внезапной болезни, вот и все. Им ведь нужно убийство, о котором бы все говорили и про которое все бы знали, что оно совершено по приказу из Лондона. Нет, яд, думаю, сразу отпадает.

— Значит, надо будет проникнуть в замок, — без тени сомнения решил Кубиш.

— А я думаю, не устроить ли нам засаду по дороге. Гейдрих каждый день ездит в Прагу, в Град. Об этом надо подумать. И вообще, мы с тобой сегодня увидели очень много, надо переварить все это и завтра вернуться к этому разговору. Решить, что мы можем еще.

Прага, 10 февраля 1942 года

В небольшой пивной погребок «У кота» вошел молодой человек. Он у входа скинул с себя куртку, не торопясь, аккуратно причесал перед зеркалом волосы, и только после этого стал оглядываться в поисках свободного места. Хотя было обеденное время, народу в зале оказалось немного. Молодой человек заметил за дальним угловым столиком скучающего над кружкой пива парня и решительно направился в его сторону.

— Ну, привет, тезка, — сказал он, подойдя к столу.

— Рад тебя видеть, — отозвался Бартош, — присаживайся.

— Как обосновались? — поинтересовался Габчик, усаживаясь за стол.

— Обосновались, можно сказать, хорошо, — ответил Бартош, — но вот потребовалась твоя помощь.

— Чем могу, всегда рад, — улыбнулся Габчик.

В это время к ним подошел официант, и разговор прервался. Когда Габчику подали заказанное им пиво, Бартош заговорил снова:

— На данный момент наше начальство считает главной задачей моей группы выйти на военную организацию, которой руководит человек, известный Лондону как «штабс-капитан». Может быть, они знают о нем и больше, но держат это в секрете, и сидят со своей информацией, как собака на сене. Перед заброской мне была дана явка и пароли. Именно через эту явку я и должен был связаться с ним. На явке клянутся, что о таком и не слышали. Запрашиваю Лондон — те отвечают: «ищите свои выходы». Мы прикинули и решили, что центр этой организации должен быть в Праге. Может быть, нам помогут те, кто связан с вами?

— Может быть, — кивнул Габчик, — мы связаны с одной военной организацией. Эти ребята несколько серьезней, чем те, кого мне дал Лондон. Попробую организовать вашу встречу. Это будет самым лучшим. А расспрашивать всех и вся — это несерьезно. Они, кстати говоря, уже сделали мне выговор за неосторожность.

— А что ты такое совершил?

— Да ничего. Полагаю, это скорее относилось к тем, с кем меня связал Лондон, — пожал плечами Габчик, — Каковы твои первые впечатления о родине?

— Мне кажется, что Лондон живет в своем фантастическом мире, — вздохнул Габчик, — Прожив здесь месяц, я ставлю под большое сомнение слова президента о том, что война в этом году кончится. Да и вообще, я просто поражен, что с выданными нам документами и инструкциями мы еще сумели добраться до явок. Я уж ничего не говорю о самой выброске. Вас-то хоть выбросили там, где надо.

— Не совсем, — улыбнулся Габчик, — А в отношении лондонского руководства я могу подписаться под каждым твоим словом. Давай договоримся, ты приезжаешь сюда 15-го. Встречаемся здесь же, в это же время. Я постараюсь договориться о встрече с той организацией, о которой я тебе говорил.

Прага, 12 февраля 1942 года

В кабинет к гауптштурмфюреру Абендшену, четко чеканя шаг, вошел оберштурмфюрер Линц и отрапортовал о своем прибытии. Неделю назад он был назначен в отдел контроля за районными отделениями гестапо и был горд полученным так неожиданно повышением.

— Здравствуйте, Линц, — почти по-дружески поздоровался Абендшен. — Уже освоились в новой должности?

— Стараюсь как можно быстрее войти в курс дела, герр гауптштурмфюрер, — ответил молодой офицер.

— Я хочу вам поручить очень важное дело, — сказал Абендшен, жестом предлагая Линцу сесть. — Надо поехать в Пардубице и вместе с проверкой работы местного отделения гестапо просмотреть регистрацию жителей, прибывших туда после нового года. Я уже лично убедился, что вы прекрасно знаете, как должно работать районное отделение. Проверьте, правильно ли там ведется регистрация и осуществляется ли хоть какая-то проверка вновь прибывших. Если проверка проведена небрежно — исправьте этот недостаток. О результатах доложите непосредственно мне.

— Слушаюсь, герр гауптштурмфюрер, — отчеканил молодой человек, вскакивая со стула, — но разрешите вопрос.

— Пожалуйста, — внимательно посмотрел на него Абендшен.

— Может быть, вы более подробно объясните мне, что вы хотите там найти. Я догадываюсь, что вас не столько интересует работа местного отделения, сколько нечто конкретное, связанное с вновь прибывшими. Такое знание облегчило, бы мне задачу, и исключило бы возможные промахи.

— А вы сообразительны, Линц, — улыбнулся Абендшен, — пожалуй, я поторопился, определив вас в отдел контроля. Вас надо было бы забрать к себе. Да вы садитесь, что вы вскочили? — махнул он рукой, — Так вот. Помните ту сумку от рации, с которой началось наше знакомство?

— А как же, герр гауптштурмфюрер, — улыбнулся в свою очередь Линц, вспоминая тот поворотный в его судьбе день.

— Рация, лежавшая в этой сумке, по моим подсчетам, объявилась, — продолжил Абендшен, — и появилась именно в Пардубице. От вас до Пардубице ведь совсем недалеко. Служба радиоперехвата почти засекла место ее работы, но она резко поменяла свое расположение, и теперь работает из лесного массива. Это затруднило работу пеленгаторов, но они продолжают охотиться за ней. Радист наверняка должен был легализоваться, то есть зарегистрироваться в полиции. Вот у меня и теплится надежда, что если вы проведете там тщательную проверку, то, возможно, сумеете его вычислить.

— Теперь моя задача понятна, — задумчиво кивнул молодой человек, — то есть мне надо не столько навести порядок в отделении, сколько внимательно проверить всех тех, кто может оказаться радистом.

— Ну, порядок тоже не помешает, — ухмыльнулся Абендшен, — Но задачу вы поняли правильно. Более того, вполне возможно, что в лесу еще так и остались парашюты. И совсем не потому, что прочесывание леса проводилось спустя рукава, — быстро добавил он, видя, что молодой человек хочет что-то возразить, — просто они были спрятаны получше или уничтожены. Вполне возможно, что в тот день англичане выбросили там целую группу. По опыту работы с английскими диверсантами мы знаем, что они стараются забрасывать парашютистов тройками. Бывают исключения, но редко. Поэтому тщательно проверьте ВСЕХ прибывших в Пардубице в этом году.

— Все понятно, — кивнул молодой человек и снова вскочил на ноги. — Можно идти?

— Идите. Я уверен, что вы оправдаете мои ожидания.

Пардубице, 13 февраля 1942 года

Оберштурмфюрер Линц сидел за столом начальника пардубенского отделения гестапо. Начальником здесь был оберштурмфюрер Кох, мужчина средних лет, полный с глубокими залысинами на висках. Однако, будучи проверяющим, да еще и сотрудником центрального аппарата, Линц чувствовал себя здесь старшим.

— Покажите мне, пожалуйста, карточки вновь прибывших, — попросил он Коха.

Тот подошел к большому металлическому сейфу, стоящему напротив окна, и открыл его. Через минуту перед Линцем лежало три карточки.

— Это все? — удивился он.

— Все, что нам пока подали, — пожал плечами оберштурмфюрер, — возможно, в полиции в проверке находится и еще что-нибудь, но до нас дошли только эти.

Вы хотя бы выборочно проверяете эти карточки после получения из полиции? — поинтересовался Линц, хотя и не ожидал услышать отрицательного ответа.

— Обязательно, — заверил его оберштурмфюрер.

— И какую из этих вы проверяли? — не унимался Линц.

Кох подошел к столу внимательно посмотрел на карточки и указал на одну из них.

— Вот эту, — сказал он, — нам показалось подозрительным, что человек, всю жизнь проработавший на заводе «Шкода», вдруг решил перебраться сюда и устроить в этой глуши авторемонтную мастерскую.

— И что же?

— Все в порядке, — усмехнулся Кох, — его там просто уволили за какую-то склоку с мастером. Остальных не проверяли.

— Понятно, — кивнул Линц и сразу же отложил одну карточку.

Когда перед ним выложили три карточки, он сразу вспомнил слова Абендшена «стараются забрасывать парашютистов тройками», и сердце у него подпрыгнуло. Но вот версия тройки развалилась.

Он внимательно посмотрел на две оставшиеся. Прочитал их от корки до корки, потом поднял глаза на Коха.

— У вас тут есть даже ресторан? — сказал он, — С девочками?

— Какой ресторан! — махнул со вздохом рукой Кох, — Обычная корчма, может быть просто побольше и почище остальных.

— Вот смотрите, этот парень Шольц устроился туда официантом и снял довольно хорошую квартиру. Неужели там так хорошо платят?

— Не думаю, — нахмурился Кох, его начала раздражать въедливость этого проверяющего, — может, у парня есть еще какой заработок, а может, его кормят в ресторане, а сам он любит комфорт.

— А давайте проверим, — предложил Линц, — вызовите-ка сюда под каким-нибудь предлогом хозяина этого заведения. Как там его… пана Коштяла.

— Слушаюсь, оберштурмфюрер, — отчеканил, как мальчик, Кох и пошел в дежурное помещение.

Минут через сорок пан Коштял, отдуваясь, появился в дверях кабинета начальника отдела гестапо. Это был типичный владелец ресторана: невысокий, до безобразия толстый, с красным лицом и лысой макушкой.

— День добрый, Панове, — поздоровался он, тяжело дыша, — Мне сказали, что вы меня вызывали.

— Добрый день, пан Коштял, — любезно поздоровался Линц, который к этому моменту остался в кабинете один, отпустив хозяина, сославшегося на неотложные дела. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Пан Коштял грузно опустился на стул, и тот под ним жалобно скрипнул.

— Я бы хотел поговорить с вами о вашем новом служащем, Мирославе Шольце, — сказал Линц, — расскажите мне, откуда вы его взяли, что он из себя представляет и так далее.

— Он пришел ко мне и спросил, нет ли у меня для него работы, — пожал плечами пан Коштял, — Мне как раз был нужен официант, и я предложил ему это место. Я, как сами понимаете, платить много не могу, поэтому с работниками периодически бывают трудности.

— И вы вот так просто взяли его? — удивился Линц.

— Что значит «так просто»? — поднял брови Коштял.

— Ну, не выяснив, кто он такой, откуда, почему приехал сюда, — пояснил Линц.

— Почему же, — обиделся пан Коштял, — я с ним долго беседовал. У него в Остраве родители. Отец там содержит гостиницу. Однако гостиница нынче тоже не дает хорошего дохода. Вот он и уехал искать счастья.

— Уехал искать счастья от собственной гостиницы и устроился на такое место, откуда из-за низкого заработка уходят люди? — улыбнулся Линц.

— Я думаю, что здесь дело не столько в поисках счастья, — вздохнул пан Коштял, — а в том, что парень-то оказался довольно большим разгильдяем. У меня с ним уже были стычки и из-за битых тарелок, и из-за скандалов с посетителями. Не далее как вчера я даже пригрозил его уволить. Хотя, конечно, этого не сделаю: где мне найти замену?

— Пан Коштял, а вы кормите у себя своих официантов? — спросил Линц.

— Как вам сказать, — замялся толстяк, — продукты имеют очень дурное свойство портиться. Когда подходит к концу срок хранения тех или иных продуктов, я разрешаю использовать их для персонала, но, конечно, потом вычитаю это из зарплаты, естественно, с какой-то скидкой.

— А вам не кажется странным, что ваш Шольц, имея такую маленькую зарплату, снял довольно хорошую квартиру? — настаивал Линц.

— Я не интересовался, где он живет, — признался пан Коштял.

Владелец ресторана произвел на Линца впечатление искреннего человека, и он, поговорив с ним еще несколько минут, отпустил толстяка.

Как только за владельцем ресторана закрылась дверь, Линц схватил телефон и начал звонить в Остраву.

На то, чтобы дозвониться до Остравы и получить там необходимые справки, у Линца ушло больше часа. При этом ему несколько раз очень хотелось так же, как и Абендшену, козырнуть именем группенфюрера Франка, но блефовать он не рискнул. Полученные им справки оказались очень интересными. Никто из Шольцев не только не имел гостиницы в Остраве, но и вообще там не числился.

Линц вызвал дежурного и потребовал привезти в гестапо Коштяла вместе с Шольцем.

Как только пан Коштял вышел из отделения гестапо, он, хотя это было ему очень тяжело, быстрым шагом направился к своему ресторану.

В ресторан он вошел весь запыхавшийся с лицом, покрытым крупными каплями пота. Не сбавляя шага, он прошел на кухню и там наткнулся на идущего ему навстречу Мирослава.

— Чтобы через минуту и духу твоего здесь не было, — прошипел он молодому официанту.

— Что случилось, пан Коштял? — удивился Вальчик, а это именно он под именем Мирослава Шольца работал в ресторане.

— Я только что из гестапо, — все так же хрипло прошипел Коштял, — они очень заинтересовались тобой и, думаю, сейчас связываются с Остравой, если, конечно, они не сделали этого раньше.

— Черт, — выругался Вальчик, ставя поднос на разделочный стол.

Он быстро снял с себя фартук, швырнул его на стоящий в углу стул и устремился к черному ходу.

— Постой! — крикнул ему вдогонку Коштял и, когда парень снова подошел к нему, все тем же громким шепотом спросил: — Деньги-то у тебя есть?

— Пока хватит, — махнул рукой Вальчик и снова устремился к черному ходу.

Выйдя во двор ресторана, он, недолго думая, перемахнул через забор и оказался в соседнем дворе. Там он огляделся, закурил и задумался о том, что ему делать дальше. Оставаться в Пардубицах было нельзя. Идти сейчас к Бартошу в Дашице было бессмысленно — Бартош был явно где-нибудь здесь. Оставался Потучек, и Вальчик решительно зашагал к выходу из города.

* * *

Поехавшая за Коштялом и Шольцем группа вернулась с одним Коштялом, и Линц тут же отправил ее по адресу, указанному в карточке Шольца, хотя на успех уже и не надеялся. После этого он обрушился на Коштяла:

— Где ваш официант?

— Понятия не имею, пан офицер, — заикаясь, ответил Коштял, — мне сказали, что сегодня утром он вышел на работу, пока меня не было, разбил еще несколько тарелок и, видимо, испугавшись, что я его уволю и заставлю возместить весь ущерб, сбежал.

— Он сбежал до того, как вы вернулись отсюда, или уже после, — прищурил глаза Линц.

— До того, до того, — замахал руками Коштял, потом немного успокоился и уже доверительно сказал: — Вы знаете, пан офицер, я бы, конечно, его и так уволил. Сами посудите, зачем мне человек, которым интересуется гестапо. Я честный гражданин и не хочу иметь дело с преступниками.

Остальной разговор был пустой тратой времени. К тому моменту, когда Линц отпустил Коштяла, вернулась группа, ездившая на квартиру Шольца. Квартира, конечно же, была пуста. Без особой надежды на успех Линц распорядился установить наблюдение за квартирой Шольца. Потом он распорядился установить круглосуточное наблюдение за рестораном «Веселка» и проверил оставшуюся у него карточку. Карточка оказалась безупречной.

Только поздно вечером Линц отправился обратно в Прагу.

Бартош появился на квартире Потучека уже около десяти часов вечера. Про происшествие с Вальчиком он в общих чертах уже знал: ему рассказал об этом Франта, которому позвонил Коштял.

— Ну и что будем делать? — спросил он, усаживаясь за стол и складывая перед собой руки.

— А что тут делать, — пожал плечами Вальчик, — перекрашусь, отращу усы, и надо будет искать новые документы.

— Думаю, что уже завтра появятся объявления о твоем розыске, — покачал головой Бартош, — а сверху у них будет твоя фотография. Как бы ты не менял свою внешность, здесь оставаться тебе просто нельзя. Всегда найдется какой-нибудь проницательный человек, который тебя узнает. Где у тебя есть надежные родственники? Учти, родители не подходят: там тебя знают как облупленного.

— Тогда, пожалуй, в Моравии.

— Вот и отлично, завтра с утра найдем машину, и поедешь в Моравию.

— И что я там буду делать?

— Ждать, пока мы найдем, куда тебя пристроить, и сделаем тебе новые документы.

— Что значит, куда меня пристроить? — возмутился Вальчик.

— Я тебе сказал, что здесь тебе находиться нельзя, — пояснил Бартош, — если ты будешь находиться далеко от нас, да еще и не будешь иметь возможности к нам ездить, то толку от тебя будет мало. Поговорю с подпольщиками или с группой «Антропоид» и подключу тебя в помощь кому-нибудь из них, — и, увидев, что Вальчик уже собрался что-то доказывать, строго добавил: — и никаких споров. С утра будь готов.

Пардубице, 15 и 16 февраля 1942 года

Было уже около девяти часов вечера, когда в дверь Вашека настойчиво позвонили. Он открыл, на пороге стояла взволнованная Ирена Грдинова.

— Извини, что так поздно, Вашек, — смущенно сказал она, — но муж просил меня срочно сходить к тебе и кое-что передать. Сам он почему-то не может этого сделать.

Вашек точно знал, что Йозеф в свои дела, связанные с подпольем, Ирену не посвящал. И решил, что раз к нему пришла Ирена, то, очевидно, дело было очень серьезным.

— Проходи, раздевайся, — пригласил он, — сейчас я его позову.

Пани Ирена прошла, не раздеваясь, на кухню.

— Что случилось, Ирена? — заботливо спросил Вашек.

— Я не знаю, что случилось, — пожала плечами молодая женщина, — и случилось ли что-нибудь вообще: Йозеф иногда бывает очень скрытен. Но он просил меня срочно сходить сюда, найти тебя и передать тебе, чтобы ты завтра зашел прямо к открытию к нему в библиотеку. Он сказал, что это очень срочно и очень важно.

— Раз это так важно, то передай ему, что я завтра с утра обязательно приду к нему в библиотеку менять книжки, — улыбнулся Вашек, — Может чайку с нами попьешь?

— Нет, я побегу, — замотала головой Ирена, — меня ждет такси. Я сюда добралась на поезде, прямо на вокзале взяла такси и договорилась с ним, что он отвезет меня потом в Дашице. Ночных-то поездов больше нет.

На следующий день Вашек с утренним поездом отправился в Дашице.

В библиотеке он появился через пять минут после ее открытия и сразу же прошел к кабинету директора. Постучал в дверь и, услышав приглашение Йозефа, зашел внутрь.

— Что произошло? — поинтересовался Вашек.

— Дела у нас не веселые, — признался пан Грдина. — После того, как они чуть несхватили Вальчика, гестапо накрутило хвост чешской полиции. Ну, а те сразу же взялись за работу. Бартош живет по документам на имя Оты Мотычки, так?

— Вот уж месяц, как он всем так и представляется, — улыбнулся Вашек.

— А ты не улыбайся, — остановил его Грдина. — Имя это не вымышленное, и человек такой действительно жил в Врды-Бучице. Только вот уже пять лет, как он умер. Вот именно такой ответ и получили наши бравые полицейские, когда послали туда свой запрос по поводу появившегося недавно здесь Мотычки. Они тут же с целым нарядом бросились на квартиру к Бартошу. Сломали там дверь. Естественно, его там не нашли. А квартира-то моя. Приехали они сюда, меня под белы рученьки и в околоток. Хорошо ребята там знакомые, кое с кем я вместе когда-то служил. Поговорили. Признался я, что он английский парашютист.

— Да ты с ума сошел! — подскочил Бартош.

— А что ты хочешь? Надо было играть с открытыми картами, — пожал плечами Грдина. — Короче говоря, дали они нам сутки на то, чтобы никаких записей о смерти в этой деревне не было. В противном случае, завтра этот рапорт пойдет их начальству, а оттуда прямо в гестапо.

— И ты считаешь, что этому можно доверять? — прищурился Вашек.

— Думаю, что да. Ребята там порядочные, мы с ними всегда были в хороших отношениях, — пожал плечами Йозеф, — но подставлять свою голову ради нас им тоже не интересно. Вот такой расклад получается.

— Бартош об этом, конечно, ничего не знает?

— Наверное, нет. Думаю, что если бы он вчера пришел домой и увидел сломанную дверь, то прибежал бы ко мне. А может, и нет. В общем, я не знаю, где его искать. Поэтому и послал вчера Ирену к тебе. Очень не хотелось, но другого выхода не было: побаивался, а вдруг за мной будут следить.

— А за ней не будут, — покачал головой Вашек, — Ну, да ладно, раз я до сих пор на свободе, то будем считать, что твои парни свое слово сдержали. Слежка бы не поняла, кого предупреждает Ирена, и обязательно явилась бы ко мне на квартиру.

Вашек, не спросив разрешения, закурил и покачал головой.

— Да, задал ты задачку. Ты бы хоть записку с ней прислал, что ли. А теперь, как быть? Даже не знаю, как мне до Пардубице добираться.

— Через два часа будет поезд, — заметил Йозеф, посмотрев на часы.

— Да нам сейчас каждая минута дорога! Через два часа поезд! Надо немедленно действовать: ты что, не понимаешь, если возьмут Бартоша, то встанет под угрозу вся сеть. И ты, и я, и Франта, и Яначек! Все! Ладно, я побежал.

И он действительно побежал. Он бежал всю дорогу от Дашице до Пардубице.

Через полтора часа после разговора в библиотеке запыхавшийся, падающий с ног Вашек появился у Франты.

— Где Фреда? — прямо с порога спросил он.

— Здесь твой Фреда, — спокойно ответил Франта, — Что там у тебя стряслось?

— Не у меня, а у нас у всех, — задыхаясь, поправил его Вашек.

Он, шатаясь, прошел на кухню и буквально рухнул на стул.

— Дай попить, — простонал он.

В это время на кухне появился Бартош.

— Что происходит? — строго спросил он.

С остановками, постоянно переводя дыхание, Вашек рассказал о случившемся.

— Прихвостни немецкие, собаки вонючие, — обрушился Бартош на полицейских.

Но Франта его остановил:

— Что ты их склоняешь! Раз уж они пошли в полицию, то сидеть сложа руки тоже не могут. Скажи спасибо, что хоть так-то договорились. В общем, давайте садиться думать, что нам теперь делать.

Бартош достал сигарету, закурил, и, сделав несколько затяжек, начал успокаиваться.

— Короче говоря, сейчас же немедленно надо ехать в эти Врды-Бучице и решать все на месте. Попробуем с ними договориться.

— Хорошо сказать «договориться», — хмыкнул Франта, — а если они там тебя сразу и схватят?

— Не успеют, — покачал головой Бартош, — перестреляю всех, как собак бешеных.

— Ладно, — после недолгого раздумья согласился Франта, — я пошел за машиной. Поедем туда и уже на месте решим, что нам делать.

Через несколько минут они втроем мчались на машине Франты в сторону Врды-Бучице. В этой поездке Франта показал все свое мастерство гонщика. Всю дорогу молчали: Франта не отрывал глаз от дороги, а Фреда проверил и подготовил для всех пистолеты. Не доезжая километра до деревни, они остановились и на всякий случай сняли номера.

В деревне машина остановилась невдалеке от полицейского участка.

— Франта сидит в машине, готовый тронутся в любую минуту, — начал распределять роли Бартош, раздавая оружие, — ты, Вашек, встань где-нибудь напротив участка и при необходимости прикрой мой отход. Ну, а я пойду договариваться.

Франта остался за рулем и даже не стал выключать двигатель. Бартош и Вашек вышли из машины и направились в сторону участка, у самого участка они разошлись. Вашек встал напротив входа, засунув руку в карман, где — у него лежал пистолет. Бартош спокойно, держа правую руку в кармане, поднялся на крыльцо участка.

Бартош вошел в участок и огляделся. В дежурной комнате сидело всего два полицейских. С первого взгляда Альфред понял, что перед ним находится если и не весь штат участка, то большая его часть.

Отдельного кабинета начальника здесь, по всей видимости, не существовало, а начальником был полный мужчина, сидящий за большим письменным столом. Бартош достал пистолет.

— Привет, ребята, — сказал он, — не надо вскакивать, чтобы приветствовать меня. Сидите на своих местах и ведите себя спокойно: я просто хочу с вами побеседовать.

Оба полицейских даже не дернулись, с первого взгляда было понятно, что к такому развитию событий они были совершенно не готовы.

— Что тебе надо, — с нотками страха проворчал тот, которого Фреда принял за начальника.

— Видите ли, в чем дело, — улыбнулся Бартош, — Я и есть Ота Мотычка, которого вы в своем рапорте попытались похоронить. А я вот взял и прилетел из Англии. Короче говоря, я хочу, чтобы вы переделали свой рапорт в отношении меня. Сделка проста до безобразия: вы нигде, никогда больше не упоминаете о смерти Ото Мотычки и при этом остаетесь в живых. Если завтра в Пардубице не придет новый рапорт, то вашим родственникам и друзьям можно будет сразу готовить вам венки. Не на голову, а на могилу. Вашу смерть я гарантирую даже в том случае, если меня все же возьмет гестапо: у нас здесь достаточно большая группа. Как вам нравится столь выгодное предложение?

— Можно было бы договориться и без этого, — кивнул начальник в сторону пистолета.

— Это я на всякий случай, — ухмыльнулся Бартош, а то еще спутаете меня с ярмарочным комедиантом.

— Ладно, сделаем, — пообещал начальник, — мы тоже не в восторге от немцев.

— Вы уж постарайтесь, — кивнул Бартош. — Пошлите рапорт сегодня с нарочным. А то вдруг он завтра не придет, и мы наломаем дров. Ну, пока.

Он сунул руку с пистолетом в карман и спокойно вышел из участка.

На крыльце Бартош сделал Вашеку головой знак, предлагающий направиться к машине.

На обратной дороге все весело обсуждали происшествие.

Вечером, когда вся группа собралась на квартире у Вашека — Бартош пока не хотел использовать для этого свою квартиру, — Фреда сказал:

— Фотография Вальчика у меня есть. Надо сфотографироваться нам с Потучеком, и я завтра же попрошу Прагу помочь нам сделать новые документы. Остальным есть пока смысл оставаться под собственными именами. Грдина сказал, что полицейские уже получили новый рапорт, но пока все равно надо всем оставаться начеку.

Лондон, 25 февраля 1942 года

— … таковы последние новости, — закончил полковник Моравец свой доклад президенту Бенешу, он сделал небольшую паузу, перебирая свои бумаги, — а теперь я хотел бы ознакомить вас с Ответом группы «Сильвер-А» на ваш запрос о положении в Чехословакии. Полную корпию этой радиограммы я вам оставлю, но сейчас хотел бы зачитать отдельные места.

Он, прищурившись, пробежал глазами листок бумаги, который держал в руках и начал читать:

— Последние события вызвали во всем народе новую волну недоверия как к Англии и Америке, так и к вам. Россия и ее армия — единственная надежда для всех. Если люди еще и верят в близкий конец войны в Европе, то лишь потому, что судьба ее решается в России, поскольку события на Западе воспринимаются с определенной долей злорадства… Россия, разумеется, вызывает самые большие симпатии у рабочих, но ей так же симпатизируют и другие классы, в первую очередь интеллигенция…

Он снова сделал паузу, выискивая нужное место.

— …Неподготовленность Англии к войне, а к ней Гитлер шел открыто, — прочитал он, — доказывает ее (Англии) неспособность вести за собой Европу, и после того, как война закончится. И наоборот, акции России значительно повысились, и вообще, все верят, что Советы победят Германию. Это подталкивает аграрников, особенно богатых, опасающихся за свое имущество, на сотрудничество с немцами. На этом направлении разверните пропагандистскую кампанию. Если у России сейчас начнутся неудачи, то люди начнут сомневаться прежде всего в военной мощи Англии, которая не оказала России достаточную военную помощь.

— Все это ерунда! — возмущенно воскликнул президент Бенеш.

— У меня нет оснований не верить этому донесению. По моему мнению, ребята там делают большую работу, не смотря на огромные трудности, с которыми им приходится сталкиваться.

— Хорошо, я потом прочитаю их отчет и подумаю над ним, — недовольно кивнул Бенеш. — А что слышно о группе «Антропоид»?

— Группа «Антропоид» ведет самостоятельную работу, — пожал плечами Моравец. — У нее нет связи. Нам остается надеяться только на то, что мы услышим об успешном результате ее работы из других источников. А если они провалятся, то мы можем об этом даже и не узнать.

— Это мы не продумали, — покачал головой Бенеш. — Попросите группу «Сильвер-А» выйти с ними на связь. И что там с вашим бесценным агентом Рене?

— Группа «Сильвер-А» попыталась установить связь со штабс-капитаном Моравеком, а через него и с Рене, — ответил Моравец. — Но что-то там не сработало. Сейчас я пытаюсь вывести их на него с другой стороны. Пока связи нет.

— Печально, — вздохнул Бенеш. — Надо срочно готовить для заброски новые группы. А пока подумайте о том, не вывезти ли этого Рене в Англию. Если потребуется, можете подключить к этой операции группу «Антропоид». А чтобы стимулировать работу группы «Сильвер-А», присвойте всем ее членам очередные звания. Командиру группы присвойте капитана.

— Слушаюсь, — оживился Моравец. — Кстати говоря, в последней радиограмме Бартош высказывает свои соображения и по этому поводу. Разрешите, я сейчас их вам зачитаю.

Моравец снова раскрыл уже закрытую было папку и начал искать глазами нужное место.

— Вот …группы, которые будут направлены сюда, снабжайте как следует деньгами и одеждой. Очень удобен небольшой пистолет, может оказаться полезным портфель, который здесь купить трудно. Яд необходимо помещать в более удобную (меньших размеров) ампулу. Группы, по возможности, выбрасывайте вне района их будущего действия. Это затруднит немецким органам безопасности их обнаружение… Наибольшие сложности здесь возникают с получением работы. Без трудовой книжки, которая используется здесь наравне с паспортом, никого на работу не принимают. Направляют на биржу труда. Особенно опасна трудовая повинность в весенние месяцы. Обеспечивая работой и трудовыми книжками большое число лиц (из нелегальных сотрудников), мы подвергаем опасности провала всю систему. Поэтому считаю целесообразным использование возможно большего числа лиц из местного населения и сокращение до минимума появления новых людей.

— Очень хорошо, — согласился Бенеш, — но ведь здесь ни слова не говорится о том, что не надо вообще забрасывать новых людей. И что это за трудовые книжки? Нам надо наших парашютистов тоже снабжать ими.

— Я уже запросил образцы трудовых книжек по своим каналам, — заверил его Моравец, — Но это займет время.

— Короче говоря, готовьте новые группы, — распорядился президент Бенеш, — Их заброска может затянуться, так же, как это было с группами «Сильвер» и «Антропоид».

— Слушаюсь, — только и ответил Моравец.

Прага, 27 февраля 1942 года

В кабинет Абендшена вошел Тюммель и не без ехидства отрапортовал:

— Герр гауптштурмфюрер, майор Тюммель по вашему приказанию прибыл.

— Великолепно, — прямо просиял Абендшен. — Приятно иметь дело с исполнительными людьми, а то все приходится привозить и привозить. Садитесь, разговор у нас будет длинный.

— Как вы любите поговорить, — улыбнулся Тюммель, усаживаясь на предложенный стул. — Фюрер, между прочим, учит нас больше действовать, меньше говорить.

— Дойдет дело и до действия, — одними губами улыбнулся Абендшен, — Вспомните Писание: «В начале было слово». Вот и мы начнем со слов.

— Надеюсь, вы не продержите меня у себя в гостях целый месяц, как это получилось в прошлый раз. Ну, и что вас интересует на этот раз?

Абендшен выдвинул ящик своего письменного стола так, что ему пришлось откинуться, к стене, поставив при этом стул на две задние ножки. Наконец, он нашел то, что искал и выложил на стол несколько листков бумаги. Он аккуратно их рассортировал и выложил в определенном порядке перед Тюммелем.

— Вполне возможно, что в этот раз вы задержитесь у нас в гостях намного дольше. Очень намного. Вот здесь те суммы, которыми вы распоряжались в последнее время, — пояснил Абендшен, указывая на один из листков. — Вот время получения очередных сумм, а вот та информация, которую вы передавали чехам, она тоже снабжена датами. Обратите внимание, далеко не вся информация, переданная вами чехам, санкционирована абвером. Так вот, я бы хотел получить объяснения всем этим странностям.

Тюммель начал изучать эти листки с ироничной улыбкой на губах, но постепенно улыбка сползла с его лица, и он побледнел.

— Я хотел бы связаться с адмиралом Канарисом, — хрипло попросил он.

— Я не вижу в этом необходимости, — отрезал Абендшен, — необходимые нам данные мы и сами получим прямо из абвера. На днях на имя Бормана ушло письмо Гейдриха, в котором говорится о вашем предательстве. Вы поставили своего шефа Канариса в очень щекотливое положение.

— Но я ни в чем не виновен! — воскликнул Тюммель.

— Я дам вам эти листки с собой в камеру, куда вас сейчас и отведут, — пообещал Абендшен, — теперь в камеру, а не в «комнату ожидания». Там вы внимательно, не отвлекаясь, изучите этот материал и поймете, что ваша вина уже доказана. И вот когда вы это поймете, то подумайте о том, как вы будете с нами сотрудничать, если, конечно, будете. В первую очередь нам нужен Моравек. Учтите, что ваше согласие на сотрудничество будет учтено при решении вашей участи. Насколько учтено — этого я вам сказать не могу, потому что решать это, к вашему счастью, буду не я. Уж слишком много вы мне крови попортили. Будь моя воля, я бы вас повесил прямо здесь, в своем кабинете, это бы каждый день напоминало мне о том, что я работаю не зря.

Он нажал кнопку, спрятанную у него под столом, и приказал вошедшему шарфюреру:

— Отведите, пожалуйста, герр майора в камеру номер семь. Не забудьте отобрать у него оружие.

Прага, 1 марта 1942 года

Габчик ходил по комнате и курил, наконец, он загасил окурок, сел за стол и сказал:

— Слушай, давай-ка обсудим, что мы имеем на сегодняшний день.

Кубиш, встал с дивана, закрыл книжку, которую только что читал, и тоже уселся за стол напротив Габчика.

— Давай, — согласился он, — у меня последнее время складывается впечатление, что мы просто топчемся на месте.

— В Паненске-Бржежанах мы с тобой уже не раз побывали, — начал Габчик, загибая пальцы, — и пришли к выводу, что там нам покушение не осуществить.

— Может быть, там-то как раз и можно осуществить покушение, но нам надо знать точное расположение комнат внутри, — поправил его Кубиш. — Давай попробуем поговорить с подпольщиками и найти человека, который там бывает. Тогда и вернемся к этому варианту.

— Возможно, — согласился на его замечание Габчик. — Дорогу от Града до Паненске-Бржежанов мы изучили так, что можем пройти по ней с закрытыми глазами, но к конкретному решению так и не пришли.

— Правильно, — кивнул Кубиш. — Здесь нам надо точно знать, когда Гейдрих там проезжает. И как он проезжает: с сопровождением или без. Можно, конечно, потерять неделю-другую и, сидя на дороге, набрать статистику, но, боюсь, что такие наши посиделки привлекут внимание. Надо опять обращаться к подпольщикам.

— Может и так, — задумчиво кивнул Габчик. — Но есть еще одна дорога, по которой Гейдрих периодически ездит. Это — Прага — Берлин.

— Здесь существуют два варианта, — заметил Кубиш, — либо он летит самолетом, либо он едет поездом. Мы вполне можем устроить покушение на поезд, но надо заблаговременно получить информацию об его отходе, для чего придется привлечь подпольщиков. И надо будет изучить железную дорогу, хотя бы на протяжении километров тридцати — сорока.

— Здесь есть о чем подумать, — ответил Габчик. — И остается последнее — произвести покушение во время какого-нибудь собрания или митинга.

— Идея провальная от начала до конца, — возразил Кубиш, — там его будут охранять так, что и не пошевелишься.

— Совсем не обязательно, — возразил Габчик, — Как раз там меньше всего будут ожидать нападения на него. В большинстве случаев на такое идут только психи, именно на них и ориентируется охрана.

— А мы под эту категорию не подходим? — усмехнулся Кубиш.

— Мы профессионалы, — отрезал Габчик. — Это несколько другое.

— Короче говоря, мы пришли к тому выводу, что нам без помощи подпольщиков не обойтись.

— Ну, об этом мы говорили еще в Лондоне.

— Но мы говорили о том, что мы будем просить помощи, не раскрывая цели нашего задания, — заметил Кубиш, — а здесь, о чем ни попроси, наша цель просвечивает как свечка из-под ладошек. Может быть, нам все-таки открыть наше задание, хотя бы тому же самому Индре. Я тебе говорил, что он и так во время нашего разговора, считай, расшифровал его по названию операции.

— Ты думаешь, это как-то поможет?

— Не думаю, а уверен, — твердо заявил Кубиш. — Вполне возможно, что они нам даже подскажут что-нибудь дельное.

— На это надо получить разрешение Лондона, — с сомнением сказал Габчик.

— Но ты командир, и определенные решения в зависимости от обстановки можешь принимать самостоятельно, — настаивал на своем Кубиш.

— Хорошо, я подумаю, — неохотно согласился Габчик.

Прага, 2 марта 1942 года

В кабинет Абендшена ввели Тюммеля. Теперь это был совсем не тот человек, который ерничал на этом пороге всего лишь несколько дней назад. Тюммель начал сутулиться, на его висках теперь ясно просматривалась седина, лицо стало серым и покрылось трехдневной щетиной, но главное, в глазах кроме тоски и безысходности появились искорки страха. Он вошел в кабинет и встал в двух шагах от двери, не зная, что ему делать дальше.

— Проходите, садитесь, — пригласил его Абендшен, — Мне сказали, что вы высказали желание сотрудничать с нами.

— Да, я готов с вами сотрудничать и помочь вам, — кивнул он. — Я готов выполнить то, что вы меня попросите.

— Я уже на прошлой встрече сказал вам, какая помощь мне нужна от вас, — пожал плечами Абендшен, — Мне нужен Моравек. И я жду от вас предложений о том, как мы это можем осуществить.

— Сидя здесь, я ничего не могу сделать, — пожал плечами Тюммель, — Я даже не могу назначить встречу.

— Ну, для такой благородной цели мы вас можем и выпустить отсюда, — заверил его Абендшен, — Правда, за каждым вашим шагом будут следить, а к вам на квартиру мы подселим квартиранта. Место встречи вы нам тоже опишете заранее, чтобы мы могли подготовиться и расставить там своих людей. Но все это, знаете ли, больше похоже на сюжет для романа о рыцарях плаща и кинжала. Меня, на данный момент, больше интересует доказательство вашей искренности. А для этого, я бы попросил вас назвать нам адрес Моравека.

— У Моравека несколько конспиративных квартир, — покачал головой Тюммель. — К тому же он их постоянно меняет. Я никогда не пользовался его квартирами, а назначал встречи где-нибудь в общественных местах. Так было безопасней для нас обоих.

— Да, я читал об этом в учебниках по разведке, — согласился Абендшен. — И все же, я не верю в то, что вы не знаете ни одного адреса Моравека. Должен же был быть у вас экстренный канал связи.

— Если мне надо было срочно встретиться с Моравеком, то я клал пустую пачку от сигарет на скамейку на трамвайной остановке в Смихове. После этого с пяти до шести часов вечера шел на Влтаву кормить уток.

— Куда именно?

— В парк. Все равно куда. Моравек ведь знает меня в лицо.

— И все же, думаю, какой-то его адрес вы знаете, — настаивал на своем Абендшен.

— Я знал один адрес, — согласился Тюммель, — но он существовал до того, как меня ар… до того, как я побывал в «комнате ожидания». Нет никакой гарантии, что он еще действует. Это улица Увоз, дом 6, квартира 3. Но повторяю, он часто меняет квартиры.

— Хорошо, мы это проверим, — кивнул Абендшен, — а вы пока посидите и подумайте о том, как нам его поймать.

Прага, 3 марта 1942 года

В магазин пани Бочковой зашли две молодые женщины. Обе были одеты довольно модно, но опытная пани Бочкова сразу же определила в них провинциалок. Женщины долго переходили от витрины к витрине и что-то оживленно обсуждали, и все же с первого взгляда на них было ясно, что им надо что-то совсем другое. Их разговор казался слишком натянутым. Наконец, пани Бочкова не выдержала и подошла к ним.

— Что вы желаете? — поинтересовалась она.

— Мы бы хотели поговорить с самой пани Бочковой, — немного замявшись, сказала та, что была пониже.

— Это я и есть, — приветливо улыбнулась хозяйка магазина.

— Нам нужна темно-зеленая тирольская шляпа с крылышком птицы, — неуверенно назвала условную фразу все та же посетительница.

— К сожалению, с крылышком у меня нет, — ответила пани Бочкова так же условной фразой. — Могу предложить вам с букетиком из перьев. Пройдемте со мной.

Они прошли через весь магазин и скрылись в подсобном помещении. Пани Бочкова провела женщин к себе в кабинет.

— Итак, дамы, что вам все-таки надо? — уже по-деловому спросила пани Бочкова.

— Нам надо встретиться с Леоном, — ответила все та же посетительница.

Лондон в последней радиограмме сообщил, что на этой явке штабс-капитана знают под этим именем.

— А зачем вам Леон? — строго нахмурила брови пани Бочкова.

— Ну, он нужен не совсем нам, — замялась посетительница, — С ним хотят переговорить парашютисты из Лондона.

— Из Лондона? — искренне удивилась пани Бочкова, — Так почему же они не пришли сюда сами?

— Но для них же это очень опасно! — воскликнула посетительница.

— Однако, милые вы мои, чтобы убедить Леона прийти на эту встречу, мне надо предоставить ему какие-то доказательства того, что его там будут ждать действительно английские парашютисты, а не агенты гестапо.

— Какие могут быть доказательства?! — вмешалась та, что была пониже. — Мы вам назвали пароль. Разве этого недостаточно?

— Пароль паролем, — пожала плечами Бочкова, — но его могут узнать и немцы.

— Так какие вы хотите доказательства! — наседала вторая посетительница, — Хотите, чтобы они явились к вам с парашютами за плечами?

— Не надо утрировать, девушка, — строго оборвала ее пани Бочкова, — И все же, хотелось бы быть совершенно уверенной, что речь идет именно об английских парашютистах. Поймите меня правильно, допустим, я даже вам и доверяю, но вы сами-то уверены, что немцы не водят вас за нос? Вам самим они предъявили какие-нибудь доказательства того, что они прилетели из Лондона?

— Нет, — растерялась первая посетительница, — но наши мужья хорошо знают их еще по службе в чешской армии.

— И это еще ни о чем не говорит, — пожала плечами пани Бочкова. — Мало ли бывших офицеров сейчас работает в чешской полиции или подрабатывает в гестапо?

— Тогда я даже не знаю, как вам это доказать, — с искренней грустью вздохнула высокая посетительница.

— У них есть связь с Лондоном? — пошла им навстречу пани Бочкова.

— Конечно, — оживилась посетительница, — у них есть радиостанция, по которой они получают приказы и передают в Лондон свои сообщения,

— Вот и хорошо, — улыбнулась пани Бочкова, — Давайте придумаем какую-нибудь фразу, которая должна будет прозвучать в ближайшие дни в одной из лондонских передач на Прагу. Леон услышит эту фразу и поверит, что имеет дело с настоящими парашютистами.

— Я даже не знаю, пойдут ли они на это, — с сомнением сказала одна из посетительниц.

— А почему нет? — удивилась пани Бочкова, — Лондонский центр очень часто использует эти радиопередачи для связи со своими агентами. Они знают, что за Леоном ведется настоящая охота, и поймут его осторожность.

— Хорошо, мы передадим им это, — согласилась та, что была поменьше. — Так какую же именно фразу вы хотите услышать.

— Давайте подумаем, — предложила пани Бочкова, она задумалась, потом сказана. — Ну, например вот эту: «Мир хорошо знает, что такое немецкие концентрационные лагеря, и особенно — что такое Маутхаузен и Освенцим, где томятся и погибают многие чехи. Ответственность за эти чудовищные преступления несут Гитлер и его сообщники».

— Хорошо, — согласилась и высокая, — мы им это передадим, — она повторила сказанную пани Бочковой фразу.

Хозяйка магазина проводила обеих посетительниц до самой двери.

Вечер еще только начинался, когда Ганка и Татьяна рассказали Бартошу о результатах своей поездки в Прагу.

— В принципе, — кивнул Бартош, — это несложно устроить, — он взглянул на часы, — я сегодня же запрошу об этом Лондон. Теперь понятно, почему нас так встретили на первой явке: этот штабс-капитан слишком уж осторожен.

— Пани Бочкова сказала, что на него давно уже ведется настоящая охота, — заметила Ганка.

— На всех нас ведется настоящая охота, — пожал плечами Бартош.

В передаче от 5 марта в своем выступлении полковник Ходский два раза зачитал условную фразу.

Прага, 9 марта 1942 года

Габчик, Кубиш и Индра сидели в небольшой пивной недалеко от завода «Колбенка». Был разгар рабочего дня, и в зал заглядывали только случайные посетители.

— Вот такова цель нашей заброски, — закончил Габчик свой рассказ.

— Не скажу, чтобы меня эта цель привела в восторг, — признался Индра. — За такой акцией последуют такие репрессии, о которых Чехия еще и не слышала. Однако я, так же как и вы, должен подчиняться приказу. И все же, я бы попросил передать мое мнение в Лондон. Акция не стоит тех жертв, которые за ней последуют. После такой акции возможно полное уничтожение подполья.

— Мы передадим ваше мнение в Лондон, — кивнул Габчик, — но пока нет отмены приказа, мы должны готовиться к его выполнению.

Габчик подробно рассказал Индре обо всех вариантах, продуманных им с Кубишем. Тот на несколько минут задумался. За это время все трое успели заказать по новой кружке пива.

— Знаете что, — сказал Индра, — давайте пока остановимся на каком-то одном варианте, и будем отрабатывать его. Если наткнемся на непреодолимые трудности, тогда будем рассматривать другой. Согласны?

— В принципе, мы так и действовали, — признался Кубиш, — просто теперь мы их будем рассматривать с учетом ваших возможностей.

— Отлично, — кивнул Индра, — как бы романтично не звучал план с поездом, но я бы сейчас остановился на нем. Объясню почему. В нашей организации есть несколько человек, так или иначе связанных с железной дорогой. Среди них один машинист. И вот он-то как-то раз обмолвился о том, что однажды вел поезд с Гейдрихом. Вот от этого и будем отталкиваться.

Он оглядел всех присутствующих и, не дождавшись возражений, отхлебнул пива и продолжил:

— Вы подыскиваете подходящее место для засады. Машинист нам сообщает точное время отхода поезда. В нужном месте он останавливает поезд, и вы из засады расстреливаете вагон Гейдриха. Для немцев это будет полной неожиданностью. И план, в принципе, может оказаться вполне успешным.

— Мы вдвоем не сможем создать необходимую для этого плотность огня, — покачал головой Габчик.

— Ну, людьми мы вам поможем, — пообещал Индра.

— Тогда над этим можно поработать, — согласился Габчик, — В ближайшие дни вы свяжитесь с этим машинистом и поговорите с ним о деталях и его согласии, а мы с Яном начнем изучение железной дороги. При следующей встрече перейдем к деталям.

— Договорились, — согласился Индра, — но не забудьте о моей просьбе.

Прага, 13 марта 1942 года

Бартош стоял на набережной около Прашного моста и кормил уток. Из кармана у него торчал свежий номер «Фолькишер беобахер». Эта, торчащая из кармана немецкая газета раздражала его. Он практически не знал немецкого. Однако Леон назначил именно такой знак. Когда Бартош еще в Пардубицах высказал свои опасения, Вашек спокойно заметил: «Если кто-то тебя спросит об этой газете, скажи, что ты по ней изучаешь немецкий. Все нацисты будут просто в восторге». Альфред бросил очередную пригоршню крошек в воду и в этот момент услышал у себя за спиной спокойный мягкий баритон:

— Добрый день, молодой человек. А вы знаете, что в Китае утки — чуть ли не священные птицы?

Это была условная фраза.

— В это трудно поверить, — ответил Бартош, — в китайских ресторанах утка считается фирменным блюдом.

— Те два молодых человека, которые вас прикрывают, тоже парашютисты? — поинтересовался Леон и положил руки в черных кожаных перчатках на парапет набережной.

— Нет, — ответил Бартош, — это из местного Сопротивления.

— Слава Богу, — усмехнулся Леон, — они это делают так непрофессионально, что я испугался за вашу подготовку.

— Наша подготовка ненамного лучше, — признался Бартош, — В Лондоне очень смутно представляют, что здесь происходит.

— Мне тоже так кажется, когда я читаю их радиограммы, — кивнул Леон-Моравек, — Зачем вы хотели встретиться со мной?

— Лондон хочет восстановить связь с Рене, — ответил Бартош, — Если Рене в опасности, то англичане готовы рассмотреть возможность его переправки в Лондон.

— Понятно, — вздохнул Леон-Моравек — по-моему, — действительно находится в опасности. Но Лондон несколько опоздал со своим предложением. Боюсь, гестапо уже не выпустит его из своих рук. Хотя, есть надежда, что он еще выкрутится. У него сильные связи в Берлине. Что еще?

— Нам нужна помощь, — сказал Бартош.

— Какого рода помощь вы хотели бы получить от меня?

— У нас проблема с документами, — ответил Бартош.

— Нужны три паспорта и три трудовые книжки.

— С этим можно помочь, — кивнул Леон-Моравек. — А что Лондон даже не снабдил вас документами?

— Снабдил, — ехидство в отношении Лондона начало раздражать Альфреда, хотя он и сам часто вспоминал его нехорошими словами, — но гестапо тоже умеет работать.

— Этого у них не отнимешь, — согласился Леон-Моравек, — В общем, передайте мне при следующей встрече фотографии, и я все сделаю. Что еще?

— Пока больше ничего, — пожал плечами Бартош, — Так что мне передать Лондону в отношении Рене?

— Передайте, что я должен буду с ним на днях встретиться, если будет какая-то информация, то я вам ее передам. Теперь давайте договоримся о том, как мы будем связываться.

Они договорились об условных сигналах и местах встреч. Отходя от парапета набережной, Бартош сделал едва заметный знак, разрешая Франте и Вашеку покинуть свои посты. Больше он в прикрытии не нуждался.

После этого Бартош около часа просто гулял по городу, постоянно сравнивая нынешнюю Прагу с той, которую он знал до Мюнхенской трагедии. В конце концов, он оказался около погребка «У кота». Он спустился в погребок и сразу же увидел за одним из столиков скучающего за кружкой пива Габчика.

— Что-то тебя сегодня не очень вдохновляет пиво, — вместо приветствия усмехнулся Бартош.

— Я пью уже третью кружку, — поднял глаза Габчик, — хотя с довоенным это пиво все же не сравнить.

Бартош уселся за стол и заказал пиво.

— Я доложил в Лондон, что установил с тобой связь, — сказал он, когда официант отошел от их столика, — Велено тебе передать, что акция насилия должна быть произведена обязательно. Больше ничего не передавали. — Понятно, — кивнул Габчик. — Этого и следовало ожидать. А как дела у тебя?

— Идут потихоньку, — ответил Бартош, с удовольствием делая несколько глотков из кружки. — Я с тобой хочу поговорить по поводу одного дела.

— Давай, — улыбнулся Габчик.

— У нас чуть было не провалился Вальчик, — начал Бартош.

— Каким образом? — насторожился Габчик,

— Устроили тщательную проверку документов с запросами по местам прежнего проживания, — развел руками Бартош. — Каков был результат, сам можешь догадаться. Пришлось отправить его на время в Моравию. Новые документы я ему заказал, но показываться ему в Пардубице все равно не стоит. Его там сразу опознают.

— Невесело, — покачал головой Габчик.

— Вот я и подумал, а не подключить ли его пока к вам, — предложил Бартош. — Будет помогать вам, а, между делом, может быть, и для нас соберет какую-нибудь информацию. Как ты на это смотришь?

— Смотрю положительно, — улыбнулся Габчик. — Люди мне нужны. Пока не знаю, как будут обстоять дела на последней стадии операции, но сейчас лишний человек не помешает. Если будут трудности с документами, скажи мне, вполне возможно, что я смогу помочь. — Спасибо. Пока вроде все идет хорошо. Мне ведь тоже нужны новые документы, и я попал под этот гребень, но сумел кое-как замять это дело. У тебя есть, что передать в'Лондон? — резко поменял он тему, — Мне уже надо поторапливаться на поезд.

— Пока ничего существенного, — покачал головой Габчик, — Передай, что ведем работу по подготовке к выполнению задания.

Прага 15 марта 1942 года

Моравек шел по улицам Праги с видом завзятого праздного гуляки. Он останавливался около витрин дорогих магазинов, внимательно читал афиши, оборачивался вслед хорошеньким женщинам. На одном из перекрестков он остановился. Казалось, он никак не может придумать, куда бы ему пойти дальше. В конце концов, он свернул направо. Сделав несколько шагов в этом направлении, он остановился и закурил. Пока закуривал, он быстро оглядел всю лежащую перед ним улицу. Недалеко от трамвайной остановки стоял Рене-Тюммель. Всем своим видом Рене показывал, что ждет трамвай, но не хочет толкаться на самой остановке среди ожидающих пассажиров. Он скользнул невидящим взглядом по Моравеку и отвернулся. Моравек приблизился к остановке и взглянул на ближайший телеграфный столб. На этом столбу должна была быть нарисована мелом галочка. Галочки не было, условного знака Рене не поставил. Теперь стало понятно, почему в данном в газете объявлении, где Рене вызывал Моравека на встречу, были переставлены местами слова. Моравек подошел к остановке и внимательно прочитал маршруты трамваев. Рене продолжал делать вид, что не замечает его. Штабс-капитан выбросил окурок в урну на остановке и все тем же прогулочным шагом пошел дальше. К нему подошел какой-то немецкий офицер и попросил прикурить. Моравек вежливо вынул зажигалку и щелкнул ей. Пока офицер прикуривал, Моравек незаметно изучал улицу. Теперь улица предстала ему в новом свете. На двух перекрестках стояли и разговаривали какие-то спортивного вида парни, совсем рядом с остановкой у фонарного столба о чем-то шепталась молодая парочка, причем в глаза бросалось их чисто арийское происхождение.

Моравек свернул за угол и зашел в небольшое кафе. Изображая на лице полное блаженство, он пил кофе и коньяк, а в это время судорожно обдумывал случившееся. Рене вызвал его на встречу, но сделал все, чтобы показать, что встреча небезопасна. Даже не просто небезопасна, а явно кем-то контролируется. Очевидно, его трения с гестапо все еще продолжаются, но Рене не сдается и надеется выкрутиться.

Прага, 21 марта 1942 года

Бартош прогуливался по Ходковым садам. Идя вдоль парапета, он заметил, что на одном из столбов кто-то оставил развернутую газету с крошками хлеба для птиц. Туда со всей округи слетелись воробьи и устроили там целую ярмарку. Бартош встал у соседнего столба, понаблюдал за птичьей возней, закурил и случайно оставил на столбе пачку, в которой еще лежала пара сигарет. Оставив крошки, Моравек подал знак, что встреча состоится, а пачкой сигарет Бартош дал ему знать, что слежки за собой не чувствует. Через пять минут они уже спокойно сидели а скамейке в одной из боковых аллей и мирно беседовали.

— Я привез фотографии, — сказал Бартош, передавая Моравеку обычный почтовый конверт.

— Очень хорошо, — кивнул Моравек, засовывая конверт в портфель, — сделаем в ближайшее время. Следите за объявлениями.

— Для Лондона что-нибудь есть? — поинтересовался Бартош.

— Пока ничего, — покачал головой Моравек, — последняя встреча с Рене не состоялась. Он вызвал меня к себе домой. По договоренности, мы должны были встретиться на трамвайной остановке около его дома. Я пришел: он был там, но сигнала о том, что встреча безопасна, не выставил. И сам ко мне не подошел. Думаю, он все еще находится на подозрении у гестапо. Сейчас снова пойду к нему на встречу. Чем кончится — не знаю. Предчувствия у меня нехорошие, но проверить надо. На всякий случай принял меры предосторожности.

— Не лезь на рожон, — посоветовал Бартош.

— Если бы я не лез на рожон, то за эти два года так ничего и не сделал бы, — усмехнулся Моравек. — Есть оправданный риск. Рене представляет исключительную ценность, как для нас, так и для Лондона. Если бы ты только знал, сколько арестов избежали мы благодаря его предупреждениям. Нет, идти надо. Просто, как и в прошлый раз, надо быть осторожным.

Они попрощались с Бартошем и разошлись в разные стороны.

Моравек немного побродил по пустынным аллеям, стараясь определить, нет ли за ним хвоста, потом деловым шагом направился к выходу из садов. Он дошел до остановки и встал там в ожидании трамвая. Пока трамвай не подошел, он достал сигарету, спросил у какого-то молодого человека огня и, прикуривая, что-то ему шепнул.

Сев в трамвай, Моравек устроился на задней площадке так, чтобы ему был виден весь трамвай. Когда трамвай уже собрался отходить от остановки у Прашного моста, Моравек резко выскочил, за ним тут же метнулись два молодых человека.

Моравек, не оглядываясь, побежал в сторону парка. За его спиной послышались выстрелы. Он выхватил пистолет и тоже начал отстреливаться. Забежав в парк, он первым делом бросил портфель в кусты, так как заметил, что в его сторону метнулись какие-то тени.

Моравек сделал более пятидесяти выстрелов и убил трех и ранил четырех агентов гестапо. Но силы были неравные: весь парк был окружен. Прикрывавший его парень тоже расстрелял две обоймы, после чего все же сумел улизнуть от преследования.

Пардубице, 23 марта 1942 года

Татьяна вернулась после очередной поездки в Прагу по просьбе Бартоша взволнованная. Это было понятно с первого взгляда.

— Что случилось? — спросил ее Бартош, помогая ей снять пальто.

— Беда, — сообщила она, — Леон попал в засаду. Живым взять его не сумели, но гестаповцы захватили его портфель. Как мне сказал Индра, в портфеле, возможно, были расшифровки радиограмм в Лондон и из Лондона. Кстати говоря, там, вероятно, были и ваши фотографии. По всей Праге и на вокзале висят объявления о розыске Вальчика, с его фотографией, правда, называют его все еще Мирославом Шольцем.

— Черт, — выругался Бартош, — фотографии сами по себе не так страшны. Плохо то, что на них стоит клеймо пардубецкого фотоателье. Теперь местное Гестапо встанет на уши, разыскивая тех, кто делал фотографии.

— Надеюсь, вы фотографировались под вымышленными именами, — заметил Франта.

— Что толку, — пожал плечами Бартош, — они будут искать здесь и по фотографиям. Надо срочно менять внешность. Сегодня же начинаю отпускать усы.

— Да, дела, — покачал головой Франта. — Ты думаешь, усы тебе помогут?

— По фотографии на паспорте узнать человека на улице не так-то просто, — заверил Бартош. — А если у меня будут еще и усы, то это совсем собьет с толку. Но надо быть, конечно, аккуратнее. Когда Леон попался в засаду?

— Насколько я поняла, позавчера, — растерянно ответила Татьяна.

— Это случилось как раз после того, как мы с ним встречались, — кивнул Бартош. — Он шел от меня на встречу с Рене. Не хочу думать, что Рене оказался предателем, но в том, что гестапо его раскусило, нет сомнения.

Он прошел несколько раз взад-вперед по комнате и вдруг рассмеялся.

— А ведь нам теперь надо снова фотографироваться, — заметил он. — Только на этот раз надо будет для этого поехать куда-нибудь подальше.

Потом он еще несколько раз прошелся по комнате и, вздохнув, сказал:

— Мы свое главное задание выполнили, но все усилия оказались напрасными. Замену Рене и Моравеку будет найти не так уж просто.

Лондон, 27 марта 1942 года

Полковник Моравец закончил доклад об обстановке на театре военных действий и перешел к злободневным вопросам.

— Из Чехии получена тайная радиограмма, погиб штабс-капитан Моравек, Рене, по всей видимости, арестован гестапо.

— Я же вам говорил, что Рене надо было вывозить в Англию! — воскликнул Бенеш.

— Когда встал вопрос о том, чтобы вывезти его в Англию, было уже поздно, — покачал головой Моравец. — Рене уже давно находился под контролем гестапо: они просто собирали на него улики. В таких условиях мы бы все равно ничего не смогли сделать.

— Хорошо, а что с остальными группами?

— Группа «Антропоид» готовится к выполнению своего задания, — доложил Моравец, — действует и группа «Сильвер-А». Время от времени у них возникают трудности, но в целом работа идет.

— А как с заброской новых групп? — не унимался Бенеш.

— Завтра ночью будут заброшены еще две группы «Аут дистанс» и «Цинк». После этого мы сможем подумать о каких-то крупных операциях. Как показала практика, в какой-то момент члены групп все равно встречаются, поэтому можно будет говорить проведении акций совместными усилиями.

— Что вы подразумеваете под крупными акциями? — поинтересовался Бенеш.

— Например, рассматривался вариант организации бомбежки заводов «Шкода». Наши ребята могли бы помочь английским бомбардировщикам точно выйти на цель. Диверсии на промышленных объектах, железной дороге и подобные мероприятия.

— Да, да, это было бы очень неплохо, — закивал Бенеш, — Только надо сделать так, чтобы после каждой акции каждый бы знал, что это сделано именно под нашим руководством. Обязательно. Надо чтобы весь мир знал, что мы здесь не бездействуем!

— Хорошо, — покорно кивнул Бенеш.

— И, дорогой полковник, поторопите группу «Антропоид», — как-то заискивающе попросил Бенеш, — Операция «Антропоид» имеет огромное мировое значение.

Прага, 2 апреля 1942 года

Франк усадил, прибывшего к нему в кабинет Абендшена в кресло, налил ему рюмку коньяка, плеснул немного себе и сказал:

— Итак, гауптштурмфюрер, вас можно поздравить с окончанием дела Тюммеля.

— Спасибо, — улыбнулся Абендшен, — однако до окончания еще далеко: осталась самая нудная работа. Теперь надо будет попробовать выяснить, какой ущерб нанес этот агент Рейху, постараться выявить все его связи. Мелочная, нудная, но нужная работа.

— Я хочу вас от этой работы освободить, — улыбнулся Франк, — у вас очень хорошо идет работа с парашютистами. А Тюммеля доработают без вас. Очень жаль, конечно, что не удалось взять живым этого Моравека. Думаю, у него были очень обширные связи с подпольем.

— Да, с Моравеком группа наблюдения допустила грубые ошибки, — согласился Абендшен. — Теперь надо вплотную заняться группой, обосновавшейся в Пардубице. Как я и говорил, она была связана с Моравеком и Тюммелем, но, похоже, вела и самостоятельную работу

— Почему вы так считаете? — нахмурился Франк.

— Она несколько раз выходила в эфир после гибели Моравека, — заметил Абендшен.

— Возможно, она сообщала в Лондон о провале Тюммеля и гибели Моравека и просила дальнейших указаний.

— Это само собой, — кивнул Абендшен, — но в портфеле у Моравека были найдены фотографии трех человек. На всех фотографиях клеймо пардубицкого фотоателье. Это и есть та группа, которая высадилась там 28 декабря прошлого года. Одного из них мы чуть было не поймали: он чудом ускользнул у нас из рук.

— Продолжайте заниматься этой группой, — проговорил Франк, — но я вам подкину и еще работу. В ночь на 29 марта в Словакии была выброшена очередная английская группа. Опять тройка. Однако ребята там оказались не такими раззявами, как в Чехии. Двое парашютистов погибли в перестрелке. Одному все же удалось уйти. Займитесь этим.

— Слушаюсь, группенфюрер.

— И вообще, пользуясь своей методикой, проверьте, не были ли одновременно выброшены и еще какие-нибудь группы. Боюсь, что англичане начали активизировать свою деятельность в Протекторате.

— Идет дележ шкуры неубитого медведя, — улыбнулся Абендшен, — В Англии, по нашим сведениям, во всю идет работа над проектом создания, естественно после их победы, на территории Европы Центрально-европейской конфедерации, куда должны войти Польша, Чехия и Словакия. К этой работе они привлекли Польское и Чехо-словацкое правительства в изгнании. Со своей стороны Советы тоже не отстают, а формируют у себя правительства этих стран. Но Советы, являясь мастерами пропаганды, имеют в этих странах на данный момент больший авторитет. Вот чешское правительство в Англии и пытается наверстать упущенное.

— А вы, Абендшен, неплохой аналитик, — улыбнувшись сказал Франк, — вам бы надо работать с большим масштабом. Но все приходит со временем. Кстати говоря, извините, я позабыл вас поздравить: вы повышены в звании и награждены Рыцарским крестом. Приказ об этом уже подписан Гейдрихом.

— Я очень признателен, что мои труды получили такую высокую оценку, — как-то растерянно и совсем не по-военному ответил Абендшен.

— Не надо преуменьшать своих заслуг, дорогой мой Абендшен, — поднял Франк свою рюмку, — Вполне возможно, что вы заслужили и большее.

Железнодорожная ветка Прага — Берлин в тридцати километрах от Праги, 3 апреля 1942 года

Габчик уселся на торчащий на возвышенности пенек, закурил и прищурился на ярком апрельском солнце.

— Идеальное место, — заявил он. — Мы прячемся по краям лощины с обеих сторон насыпи. На полотно мы кладем какое-нибудь деревце, чтобы машинисту было на что сослаться. Как только поезд останавливается, мы с двух сторон открываем кинжальный огонь по вагону Гейдриха. Все произойдет очень неожиданно, и серьезного сопротивления нам не окажут. Расстреляв вагон, мы отходим по лощинке. Одна группа отходит прямо к шоссе, другая делает крюк и тоже выходит на шоссе. Там нас будут ждать машины. На них мы добираемся, например, до Пльзени. В Прагу возвращаться нельзя: там к тому времени будут блокированы все въезды и выезды.

— Может и получиться, — согласился Кубиш, подходя к приятелю и ища место, где бы сесть самому.

— Хорошо бы, конечно, заложить еще и мину, — продолжал рассуждать Габчик, — но здесь необходима будет большая точность: мина должна оказаться как раз под вагоном Гейдриха. Иначе весь смысл теряется:

— Наша бомба для этого не годится, — заметил Кубиш, — слишком маломощна. Нужна такая, чтобы прошила вагон насквозь.

— Об этом надо поговорить с подпольщиками, — решил Габчик.

— И надо точно выяснить, в каком вагоне ездит Гейдрих, — продолжал рассуждать Кубиш, — если вагон бронированный, то автоматные очереди ему, как мертвому припарки. Потребуется что-нибудь крупнокалиберное.

— Это мы выясним у машиниста, — пообещал Габчик, — мы с Индрой должны на днях с ним встретиться.

— Поинтересуйся у него, насколько точно он может остановиться и каково расстояние от паровоза до вагона Гейдриха, — попросил Кубиш. — Мина бы нам очень помогла.

Габчик поднялся, посмотрел на часы и направился к шоссе.

— Запасное место искать не будем? — поинтересовался тронувшийся вслед за ним Кубиш.

— Сегодня нет, — покачал головой Габчик, — времени уже много, а нам еще обратно добираться. Идти-то придется, скорее всего, пешком

Прага, 8 апреля 1942 года

На столе Абендшена зазвонил телефон. Тот оторвался от изучения очередного дела и взял трубку:

— Штурмбанфюрер Абендшен слушает.

Новое звание даже ему самому все еще резало слух.

— Герр штурмбанфюрер, не могли бы вы спуститься в дежурную часть, — раздалось из трубки. — Надеюсь, вас здесь ждет приятный сюрприз.

— Какой сюрприз? — не понял Абендшен.

— Вам бы лучше самому посмотреть на это, — уклончиво ответил голос из трубки.

Абендшен закрыл папку, положил ее в сейф и отправился в дежурную часть. Там его сразу же провели в комнату для посетителей.

Здесь сидел коренастый, среднего роста молодой человек с русыми волосами. Перед ним на столе лежал пистолет, несколько гранат, какая-то маленькая коробочка и несколько пачек денег в банковской упаковке. При виде вошедшего Абендшена парень встал.

— Вот этот молодой человек, герр штурмбанфюрер, — сказал дежурный офицер, — несколько минут назад явился к нам, выложил 130000 рейхсмарок, пистолет, гранаты, яд и заявил, что он английский парашютист. Я решил, что он вас заинтересует.

Абендшен внимательно посмотрел на парня, тот ответил ему спокойным взглядом.

— Когда вас забросили? — спросил Абендшен.

— В ночь на 29 марта, герр штурмбанфюрер, — четко ответил парень на сносном немецком.

— Хорошо, — кивнул Абендшен, — забирайте все это и пойдемте со мной.

Они прошли в кабинет Абендшена, парень снова выложил все свои «доказательства» на стол и сел на предложенный ему мягкий стул.

— Ну что же, рассказывайте, — предложил ему Абендшен.

— Знаете что, — предложил парень, — давайте лучше вы мне будете задавать вопросы, а я на них буду отвечать. Так мне будет проще.

— Хорошо, — согласился Абендшен, — начнем по порядку. Кто вы?

— Ротмистр Терек.

— Из кого кроме вас состояла группа?

— Кроме меня в группе были командир и радист.

— Каково ваше задание?

— Главными нашими задачами являлись связь с местным подпольем и сбор разведывательной информации. Боевых задач перед нами не стояло.

— Вас должны были выбросить в Словакии в районе Гбел?

— Нет, нас должны были выбросить в Чехии, но выбросили действительно в районе Гбел.

— Выброшена была только ваша группа?

— Нет, прежде, чем выбросили нас, была выброшена другая группа. О ее задании я не знаю, не знаю и где ее выбросили. Думаю, ее тоже выбросили совсем не там, где планировалось: по поводу точности заброски на курсах парашютистов в Англии уже ходят анекдоты. Я знаю только, что эта группа называлась «Аут дистанс».

— Сколько человек было в той группе?

— Так же, как и у нас: трое.

— А где ваши товарищи?

— Не знаю. Я должен с ними встретиться на улице Градешинской в доме номер 15. Я еще туда не ходил: я пошел сразу к вам.

— Ваши товарищи были убиты при задержании. Может быть, именно поэтому вы и решили сдаться?

— Нет, я этого не знал. Мы закопали рацию, договорились встретиться в Праге и разошлись в разные стороны. Мы решили, что это будет лучше. А сдаться я решил еще в Лондоне. Я понял бессмысленность нашей борьбы.

— И в чем же вы увидели ее бессмысленность?

— Даже если Англия и победит в этой войне, в чем я лично очень сомневаюсь, то Чехия просто станет не немецким, а английским протекторатом. А это будет еще хуже. Англия насквозь прогнила и стала зависимой от евреев страной.

— Итак, вы еще в Англии решили сдаться, как только окажетесь в Протекторате. Почему же вы не сделали этого там, в Словакии, сразу после приземления?

— Я подумал, что здесь, в столице, найду большее понимание. Тем более, думаю, они все равно отправили бы меня сюда.

— Логично. Вы можете показать место, где закопали рацию?

— Конечно.

Допрос длился более трех часов. В конце концов, Абендшен сказал:

— Сейчас вас отведут в так называемую «комнату ожидания». Условия там не роскошные, но вполне сносные. Кормить будут тоже вполне удовлетворительно. Сегодня я проверю кое-что из сказанного вами, а завтра мы поедем за рацией. Допустим, что все рассказанное вами — правда, чем вы собираетесь заняться на родине потом?

— Найти себе работу и жить, как все, — пожал плечами Терек. — Может быть, и вы возьмете меня к себе на службу. Это бы меня вполне устроило.

— Это вполне возможно, — согласился Абендшен.

Пардубице, 8 апреля 1942 года

Вечером все собрались за столом. Гладеновы уже привыкли, что их квартира стала центром подпольной деятельности.

Бартош почти не выходил отсюда, считая, что его квартира в Дашице находится слишком далеко на отшибе. Вацлав, иногда с женой, иногда один тоже обязательно вечером заходил сюда, чтобы отчитаться о проделанной работе и получить новое задание. Редко здесь бывал только Потучек, который выходил из своего дома только для того, чтобы провести радиосеанс. Радиограммы он передавал Бартошу через Татьяну или Ганку.

Как раз в тот момент, когда на столе появился горячий чайник, в дверь позвонили. Татьяна пошла открывать.

В дверях стоял высокий молодой человек.

— Извините, — сказал он, — мне сказали, что здесь можно договориться об уроках немецкого.

— Вообще-то можно, — кивнула Татьяна в ответ на условную фразу, — но мне надо проверить ваши знания. Я беру учеников только для совершенствования их знаний. Проходите.

Когда молодой человек вошел в комнату, Бартош с улыбкой встал из-за стола. Теперь уже капитан Бартош и надпоручик Опалка хорошо знали друг друга по курсам парашютистов.

— Давно ждем гостей, — поприветствовал его Бартош, — правда, тебя почему-то никак не ожидал увидеть. Проходи, присаживайся, рассказывай, почему так долго сюда добирался.

Адольф Опалка сел на предложенное ему место, придвинул к себе чашку горячего чая, налитую ему Татьяной, и начал свой рассказ:

— Нас должны были выбросить в Чехии, а выбросили в Моравии. До ближайшей явки более ста километров. В ту ночь, когда нас выбросили, был ужасный ветер, и нас, видимо, здорово разнесло в разные стороны. Я при приземлении здорово повредил ногу, не нашел ни рации, ни кого-либо из моей группы. С рассветом надо было уходить. После недолгих раздумий решил пойти к своей тетке: она как раз живет в Моравии. Путь, правда, тоже не близкий, но другого выхода не было. Не шел, а ковылял. Поднял воротник, уткнул в него нос, когда проходил по деревням, все время кашлял и закрывал себе лицо платком. Надеялся, что подумают, будто у меня туберкулез, и не будут привязываться. До тетки добрался только на третий день. Неделю отсиживался у нее. Днем сидел дома чуть ли не на полу, чтобы никто в окно не приметил. Вечером натягивал теткину юбку и пальто и выходил проветриться во двор. Нога сначала болела жутко, думал даже, что трещина в голени. Но потом прошла. Как только перестала болеть, пошел сюда. Вот, в принципе, и все. Так значит, я первый?

— Первый, — кивнул Бартош, — я завтра уже собирался послать Татьяну по явкам, где вы должны были объявиться. Пойдет, проверит, может быть, еще кого-нибудь найдет.

— А мне бы надо в Прагу, — заметил Опалка.

— Вот завтра и поедешь, — согласился Бартош. — Дадим тебе адрес, там у них что-то вроде приемника. Потом найдут тебе квартиру. Если надо, подправят документы. Там ребята серьезные, помогут. Может быть, встретишься с Габчиком и Кубишем.

— Теплая компания у вас тут подобралась, — улыбнулся Опалка. — Немцы как, не очень досаждают?

— Бывает, — признался Бартош, — вот Вальчика чуть было не сцапали: сумел сбежать, тоже скоро должен в Праге объявиться. Да и у меня тут были с ними неприятности. Вот видишь, теперь с усами хожу.

Весь вечер прошел за разговором: ребята рассказывали чешские, а Опалка лондонские новости.

Парбудице, 14 апреля 1942 года

На квартире Франты Гладены Баротш и Опалка ждали появления Потучека. Было решено, что Потучек будет получать радиограммы, расшифровывать их и приносить сюда, а Опалка и Бартош будут принимать решения, кому чем заняться. Хотя Опалка остался фактически без группы, Бартош советовался с ним на равных, рассчитывая со временем создать отдельную группу, командование которой и возьмет на себя Опалка. Потучек появился далеко заполночь. Он сел за стол, достал из потайного кармана радиограмму и положил ее перед Бартошем. Тот внимательно прочитал текст и покачал головой.

— Ну вот, похоже, мы начнем заниматься делом, — сказал он. — Послушайте: «В течение апреля будет произведена бомбардировка завода „Шкода“. Примите меры для облегчения самолетам точного нахождения цели. Лучше всего разжечь костры вблизи от цели к моменту прилета самолетов. Это можно было бы осуществить с помощью группы „Антропоид“ или какой-либо местной организации. Сообщите о возможности проведения операции. Все связанное с ней должно быть абсолютно секретным, учтите это и вы сами, и все, кто в нее посвящен. День и время будут сообщены заранее. Рассчитайте и доложите, сколько времени понадобится на подготовку. Воспользуйтесь для этого передатчиком группы „Аут дистанс“. Поспешите с его транспортировкой!»

— Это уже что-то, — согласился Опалка, — Надо ехать в Пльзень и провести разведку.

— Надо подумать, кого мы привлечем к этой операции, — заметил Бартош. — Влашека и Франту привлекать, пожалуй, не стоит. Они и так постоянно пропускают работу под всякими предлогами. Боюсь, это скоро начнет вызывать подозрения. Завтра я поеду в Прагу и поговорю с Габчиком. Там должен уже появиться Вальчик. С тобой, Иржи, нас будет шесть человек. Вполне достаточно для такой операции.

— Хорошо бы поговорить и с рабочими со «Шкоды», — заметил Опалка, — Они могут подсказать что-нибудь полезное.

— Этот вопрос надо будет задать Габчику, — ответил Бартош, — Утех, с кем мы связаны, слишком маленькая организация. А вот Габчик связан с организацией, у которой есть свои люди во всех регионах. Пусть поговорит с Индрой.

— А как с транспортировкой моей рации? — спросил Опалка. — Может быть, мне завтра съездить за ней?

— Попробуем обойтись без нее, — покачал головой Бартош, — Пусть будет запасной вариант. Мы уже сталкивались с отказом рации. Во всяком случае на разведку можно будет съездить и без нее.

— Кстати говоря, когда будешь связываться с Лондоном, — сказал Опалка, — напомни им, чтобы самолеты, как только обнаружат сигнальные костры, сбросили зажигательные бомбы и пустили осветительные ракеты, чтобы замаскировать наши поджоги. Вещь элементарная, но англичанам, кажется, надо напоминать и такое.

Прага, 15 апреля 1942 года

Габчик и Бартош встретились, как всегда, в пивной «У кота».

Здесь к ним уже стали привыкать, и это говорило о том, что пора менять место встречи.

— Ну, рассказывай, какие новости, — попросил Габчик, усаживаясь поудобнее.

— Смешной ты, — улыбнулся Габчик, — сидишь в столице, в центре всех событий, а новости тебе рассказывать должен я.

— У нас с Яном голова забита совсем другим, готовимся к операции, — махнул рукой Габчик, — до новостей ли тут.

— Новости, говоришь, тебе, — придвинул к себе кружку пива Бартош, — Вот на днях Опалка появился. Направили его в ваш отстойник к «тете». Может, видел?

— Нет еще, — покачал головой Габчик, — А кто с ним еще?

— Пока никого, — вздохнул Адольф, — Проверили все явки. Некоторые явки провалены, но про парашютистов там никто не слышал, на других никто не появлялся. Подождем еще. Опять разбрасывали, как Бог на душу положит. Как у вас идет подготовка операции?

— Теоретически все разработали, — пожал плечами Габчик, — теперь выжидаем удобного момента. Не все от нас зависит.

— Я к тебе в очередной раз с просьбой.

— Выкладывай.

— Пришел приказ — обеспечить бомбардировку заводов «Шкода», — сказал Бартош. — Они там, видно, рассчитывают, что я это сделаю с новыми группами. А у меня из двух групп один Опалка. Вот и хочу попросить вас подключиться.

— Это поможем, хоть развеемся немного, — оживился Габчик, — Мы ведь, как я тебе сказал, сейчас выжидаем момент. Ну, конечно, какие-то мелочи отрабатываем, но это так. С удовольствием поможем. Твоего Вальчика подключим: он вчера документы получил, теперь может ездить без опаски.

— Очень кстати, — обрадовался Бартош.

— А как ты представляешь себе эту бомбардировку? — поинтересовался Габчик.

— Обозначим завод кострами, свяжемся с самолетами по рации и скажем им, каким образом ориентироваться в отношении костров.

— А маячков «Ребекка», о которых нам говорили на курсах, у тебя нет?

— Маячками пока пользоваться не велели, — покачал головой Бартош. — Но маячки не дадут той точности, которую дают костры.

— Когда начнем?

— Сначала надо будет произвести разведку, — заметил Бартош, — Послезавтра в десять часов утра встречаемся на вокзале в Пльзене. Пойдем, погуляем по окрестностям завода и решим все на месте. Кстати, поговори с Индрой, возможно, он сведет нас с кем-нибудь из рабочих завода для уточнения обстановки.

Лондон, 18 апреля 1942 года

— Ну, как действуют ваши группы в Чехословакии? — поинтересовался президент Бенеш у полковника Моравца.

— Вчера получил радиограмму, что группа «Сильвер-А» готовится к обеспечению бомбардировки заводов «Шкода» в Пльзени, — ответил полковник. — В ближайшие дни будет произведен налет.

— Очень хорошо, — кивнул Бенеш, — жалко только то, что англичане постараются изобразить это дело так, что первую скрипку в нем играли они.

— Ну, для чехов мы сообщим в нашей передаче, что наши люди обеспечивали осуществление этой акции, — успокоил его Моравец. — Я считаю, что бомбардировка окажет очень сильное впечатление на население. Они поймут, что мы ведем с немцами серьезную войну. Русские руководят мелкими операциями, но авиационных налетов еще не делали.

— Возможно, вы и правы, — подумав, согласился Бенеш, — Надо будет мне подготовить выступление и сразу после проведения налета выступить по радио. А как последняя заброска? Все вышли на связь?

— Пока на связь вышел только командир группы «Аут дистанс» надпоручик Опалка, — вздохнул Моравец. — Есть непроверенные сведения, что несколько человек было убито в перестрелке с немцами во время приземления.

— Надо более тщательно подбирать места выброски парашютистов, — наставительно заметил Бенеш.

— Извините, пан президент, — нахмурился Моравец, — но в этот раз, так же как и во все прошлые, группы были выброшены очень далеко от запланированных районов. И это одна из причин, почему парашютисты так долго не могут выйти на связь. Мы планируем их заброску так, чтобы они в тот же день могли оказаться в безопасности на конспиративных квартирах. Могли бы там отдохнуть и обогреться.

— Я еще раз поговорю с англичанами о подготовке для этой цели чешских экипажей, — закивал Бенеш.

— И еще, — полковник порылся в своей папке и достал оттуда какой-то листок, — В последней радиограмме говорится: «По нашим сведениям, в гестапо Праги явился человек, утверждающий, что он английский парашютист. Пришедший сдал крупную сумму денег, оружие и яд. Он указал также место, где была спрятана рация. Рацию гестапо нашло в указанном месте. Если этот человек действительно английский парашютист, то, возможно, провал некоторых явочных квартир связан с его предательством. Действительно ли он является парашютистом и его личность пока установить не удалось».

— Очень печально, — нахмурился Бенеш, — Нам надо пересмотреть принципы отбора в группы парашютистов. Тот случай с рядовым Каминским, а теперь это.

— Мы подумаем над этим, — согласился Моравец. — И все же, в Чехословакии наши люди обеспокоены. Этот предатель вполне может взять на себя роль провокатора и выявить всю сеть. Сообщение очень тревожное. Сейчас мы пытаемся выяснить, кто это такой. Запрошены характеристики на всех, кто был заброшен 28 марта.

— Боюсь, эти характеристики вам не помогут, — заметил Бартош. — Вам же давали такие же характеристики, когда вы отбирали людей на курсы. Что могло измениться за это время? Ничего.

— Может быть, вы и правы, но мы все же должны попытаться вычислить предателя, — настаивал на своем Моравек, — А теперь я бы хотел вам зачитать еще один отрывок из последней радиограммы.

Он снова порылся в папке и начал читать:

— Пражские биржевые круги получили из своего источника сообщение о том, что некоторые представители британского правительства по собственному почину обсуждали недавно с немцами в Лиссабоне вопрос о сепаратном мире. Происшедшие затем перемены в составе британского правительства вызваны якобы разоблачением именно этого факта.

— Полная ерунда! — взорвался Бенеш. — Полагаю, что в предстоящем наступлении немцы напрягут последние силы и добьются каких-то успехов, будьте к этому готовы, но это не должно нас ни поколебать, ни деморализовать. Если им удастся продвинуться, допустим, до Кавказа, это серьезно осложнит положение и, прежде всего, будет означать затягивание войны. В таком случае со стороны Германии можно было бы ожидать предложения компромиссного мира. Возникла бы кризисная ситуация, которая могла бы способствовать осложнению отношений между союзниками. Полагаю, что в такой ситуации у каждой стороны появилось бы желание воевать до победного конца. Если столь опасная ситуация возникнет, то сегодняшняя обстановка в Протекторате и в Словакии, то есть имеющее место сотрудничество с немцами, Гаха в качестве президента, правительство Протектората Э. Моравца, а также Тисо и Тука — в Словакии — все это может поставить нас в весьма затруднительное, если не критическое положение. Мы не можем закрывать на это глаза.

Он перевел дух и продолжил:

— В такой ситуации может оказаться желательной или даже необходимой какая-то насильственная акция, бунты, диверсии, саботаж, манифестации. С международной точки зрения такие действия являлись бы для судьбы нации спасительными, даже если бы и стоили больших жертв. Я повторяю: в настоящей обстановке наличие этих двух так называемых правительств (то есть чешского коллаборационистского правительства во главе с Гахой и квислинговского правительства марионеточного Словацкого государства во главе с Тисо) наносит огромный ущерб и народу и государству. Я констатирую это без каких-либо оговорок, принимая во внимание и Мюнхен, и то, почему он стал возможен. Даже если соглашательство является более или менее вынужденным, для него существуют определенные моральные пределы. Попытки оправдать его тем, что все это делалось во имя народа, будут оценены после войны историей, и, вероятно, эти доводы могут быть приняты только в определенной степени, а может быть, и вообще не будут приняты во внимание. Вплоть до появления Гейдриха мы не трогали Гаху, иногда даже вступались за него. Но с этого момента наступил перелом. То, что случилось после ухода Элиаша, оправдать нельзя. Примерно так им и передайте.

— Хорошо, — кивнул Моравец, — пока у меня все.

Пардубице, 20 апреля 1942 года

Бартош развернул листок с расшифрованной радиограммой, прочитал и тихо выругался.

— Что они там опять? — нахмурившись, поинтересовался Опалка.

— Полюбуйся: — вздохнул Бартош и начал зачитывать отрывок, — Операция может быть проведена в ночь с 23-го на 24-е. После осуществления операции поддерживайте с нами связь ежедневно. Начало сеанса по вашему усмотрению всегда между 00.45 и 01.45. Завтра, 22 апреля, начало в 01.00. «Ревекку» пока не использовать. Сигнальные костры развести западнее Пльзени за 15 минут до прилета первого самолета, который ждите в 01.30 по пражскому времени. Как только самолет сбросит осветительные бомбы, подожгите по возможности ложный объект… Сообщите точное расположение сигнальных костров и на каком расстоянии их можно будет увидеть.

Относительно операции будем посылать вам регулярные уведомления в течение последних суток перед ее осуществлением. Подтверждение операции получите в радиограмме под номером 777… О ходе подготовки к полету вы узнаете в 14.30. В передаче из Лондона на немецком языке слушайте на всех волнах «Восьмой славянский танец» Дворжака. О старте самолетов вы узнаете в 18.30 из передачи на чешском языке, сигналом будет фраза: «Будьте терпеливы — день расплаты наступит». О приближении самолетов к цели узнаете, услышав сигнал воздушной тревоги в Пльзени. Дается ли он сиренами? Чешское радио в 18.30 слушайте постоянно на случай, если пропустите предыдущее уведомление. В случае переноса полета последовательность передач будет повторена полностью.

Он устало вытер лицо рукой.

— Ведь передали же им, что налет лучше всего производить в ночь с воскресенья на понедельник, когда там меньше всего рабочих, — хлопнул он по столу рукой. — Такими акциями они только подорвут свой авторитет. На них будут смотреть так же, как и на немцев.

— Им на это плевать, — мрачно сказал Карел Чурда, парашютист из группы Опалки, который только недавно появился на квартире у Гладены. — Им лишь бы англичанам угодить.

— Что значит плевать? — взорвался Бартош. — Они собираются освобождать народ, который сами же и подвергают лишнему риску! И что толку от так проведенной акции англичанам? Народ и так уже постоянно оглядывается на Москву.

— Ладно, не надо их так осуждать, — попробовал оправдать командование Опалка. — Возможно, в выходные синоптики дали плохой прогноз. Мы просто не знаем всех нюансов.

— Заводы «Шкоды» работают на немцев с 39-го года, — напомнил Бартош. — Если они поработают еще лишнюю неделю, большого вреда не будет. Я уже говорил, что они сами выдумали ситуацию в Чехии, которую и выдают за правду. А о том, что здесь происходит в действительности, они и слышать не хотят. Перед отправкой перед нами выступал Бенеш и заверял, что к концу лета война закончится. Ты это здесь чувствуешь? Да, там я еще верил в его слова, думая, что английские бомбардировщики уже сравняли с землей пол-Германии. А что происходит на самом деле? Немцы летают бомбить Англию, а в Бельгию и Францию выводят войска на отдых! Говорят, что Бельгия и Франция переполнены английскими парашютистами! Я подозреваю, что они там сидят не в лучшем положении, чем мы. Выброшены и предоставлены сами себе!

— Брось, — махнул рукой Опалка, — словами ничего не изменишь. Надо думать, как выполнить задание. Думаю, Карел тоже поедет с нами. Давай еще раз распределим роли.

Прага, 21 апреля 1942 года

День уже клонился к концу, низкое солнце золотило воды Влтавы. По набережной прогуливались два мужчины. Одному было уже за сорок, второй был намного младше, но на родственников они никак не походили.

— Мы готовы, — говорил Габчик, — то, что мы сейчас продумываем какие-то детали, значения не имеет. Во время выполнения акции возникнет сотня неожиданностей, которые, в принципе, нельзя предусмотреть. Мы ждем только сигнала.

— Вот об этом я и хотел с вами поговорить, — кивнул Индра, — От этого плана придется отказаться, и надо начать разрабатывать другой.

— Почему?! — воскликнул Габчик. — Ведь все готово, все продумано, план вполне реальный.

— По простой причине, — вздохнул Индра. — Выпал главный элемент этого плана: машиниста, о котором я вам говорил, перевели на другую линию. Новая паровозная команда никак не связана с Сопротивлением. Пытаться привлечь их на нашу сторону рискованно. К тому же, на это потребуется время.

— Да, удар ниже пояса, — покачал головой Габчик. Он выбросил одну сигарету и сразу же закурил вторую, — А все, казалось, так хорошо сходится. Теперь остается одно: устроить нападение на дороге между Паненске-Бржежаны и Градом. Придется начинать все сначала. Мы уже перед этим просматривали весь этот маршрут. В пригороде это осуществить очень сложно: Гейдрих несется там с очень большой скоростью. Надо искать место в городе.

— А если попробовать остановить его на середине пути? — предложил Индра.

— Как? — грустно усмехнулся Габчик. — Машиниста там у нас не будет. Поднять руку?

— А если натянуть через дорогу трос? — предложил Индра. — Машина с разгону врежется в него и остановится. Толчок от резкой остановки, полная неожиданность ситуации: у вас будут все преимущества. Расстреливаете машину и уходите. Там повсюду есть проселочные дороги, на одной из них вас будет ждать машина. Сразу же вывезем вас куда-нибудь подальше.

— Вы думаете, трос такое выдержит? — недоверчиво спросил Йозеф.

— А почему нет? — удивился Индра. — Даже если он лопнет, машина почувствует удар, шофер рефлекторно нажмет на тормоза и попробует понять, что произошло. Для вас это неожиданностью не будет, поэтому вам вполне должно хватить этих секунд. Надо только найти место, где можно натянуть трос и где существуют хорошие пути отхода. Полагаю, этот план вполне можно осуществить.

— Об этом надо подумать, — все еще неуверенно сказал Габчик, — Каков бы не был наш следующий план, нам надо попробовать выяснить, когда Гейдрих едет с машиной сопровождения, а когда один. Этот вопрос существенен и для этого плана.

— Согласен, — оживился Индра, — я об этом уже подумал. Один из моих бывших учеников, я ведь до войны преподавал в школе, работает в Граде. Работает каким-то рабочим: у него всегда были золотые руки. С одной стороны личность неприметная, с другой — его там все знают и хорошо к нему относятся. Кому-то что-то починил, кому-то помог с чем-то еще. В общем, я его попрошу, чтобы он каждый день отмечал время приезда и отъезда Гейдриха, а также с сопровождением он был, или без него. По этим данным попробуем определить, когда он едет без сопровождения. И если мы остановимся на плане с тросом, то нам обязательно надо будет знать точное время выезда Гейдриха. Нельзя же весь день держать трос натянутым поперек дороги.

— Вы попросите вашего ученика собирать эти сведения, а мы подумаем о том, как осуществить нападение, — согласился Габчик, — сведения о Гейдрихе в любом случае лишними не будут. Они нам пригодятся, даже если мы решим напасть на машину Гейдриха в городе. А где мы достанем такой трос? Этого, пожалуй, в магазине не купишь.

— Это я тоже возьму на себя, — пообещал Индра, — многие подпольщики работают на заводах. Там такие вещи должны быть.

— Ладно, задача ясна, — вздохнул Габчик, — попробуем рассмотреть этот вариант. Кстати говоря, а что вы преподавали?

— Химию, — улыбнулся Индра. — Сейчас эти знания иногда очень помогают. Вы просили Лондон отменить вашу акцию?

— Просил, но никакого ответа не получил, — ответил Габчик, — Я не думаю, что они ее отменят: там, в Лондоне, ей придавали очень большое значение.

— Я попробую послать подобную радиограмму от своего имени, — нахмурился Индра, — Эта акция может нанести подполью такой удар, от которого оно еще долго не сможет придти в себя, и даже приток новых членов не восполнит убытки.

— Я выполняю приказ, — пожал плечами Габчик, — приказы не обсуждаются в любой армии. Это ее характерная черта.

— Поэтому я и обращаюсь к лондонскому руководству, а не к вам, — кивнул Индра, — В принципе, я тоже солдат, но я чувствую ответственность за судьбы людей, которые доверились мне. Должны же быть еще и какие-то моральные нормы. В ближайшие дни я свяжусь с объединенным комитетом Сопротивления. Есть у нас такой орган, который предназначен скоординировать действия всех групп движения Сопротивления. Туда входят и коммунисты, и стихийные группы, и, самой собой, мы. Посмотрим как они отнесутся к этой затеи. Если они согласятся с моей точкой зрения, то дадим радиограмму и от их имени.

Прага, 22 апреля 1942 года

Пан Шафаржик закончил свой рабочий день, тщательно умылся и вышел из Града на площадь. Весенний день клонился к концу, но солнце еще стояло высоко и не прекратило припекать. Пан Шафаржик медленным шагом, подставляя лицо ласковым лучам солнца, направился к остановке трамвая. Внезапно, краем глаза, он заметил в толпе фигуру, которая ему показалась знакомой. Он пригляделся повнимательней и узнал в прохожем своего бывшего школьного учителя пана Зленку. Тот тоже прищурившись смотрел на него.

— А вы, ведь, кажется, у меня учились, — сказал пан Зленка, сделав несколько шагов в сторону Шафаржика.

— Правильно, пан учитель, в пятой школе, в Либоце, — улыбнулся Шафаржек.

— Ну, и как живете? — поинтересовался Зленка.

— Понемножку, — пожал плечами Шафаржик. — Вот выучился на столяра. Работаю сейчас в Граде.

— И что же вы там делаете?

— Чиню мебель, двери, окна, все что придется, — признался Шафаржик, — работа не очень интересная, зато немцы хорошо платят.

— Послушайте, пан Шафаржик, честно говоря, я ведь именно вас здесь и поджидал, — признался Зленка, — пойдемте-ка вон в тот пивной бар, у меня есть к вам серьезный разговор.

Такое предложение Шафаржика очень удивило.

— Я даже не знаю, пан учитель, — замялся он.

— Да что вы все пан учитель, да пан учитель, — улыбнулся Зленка. — Вы уже взрослый человек. Зовите меня просто Вацлавом, а я вас буду звать Франтой.

Они направились к небольшому пивному бару под вывеской «Уют».

В пивном баре Зленка выбрал столик, за которым уже сидели два молодых парня. Судя по всему, они были знакомы и парни поджидали именно их.

— Присаживайтесь, — сказал один из них, подвигая к пришедшим уже заказанные кружки с пивом.

— Это тоже мои бывшие ученики, — сказал пан Зленка, — Ото и Зденек.

Парни в соответствии с именами кивнули головами.

— Вот о чем мы хотели бы попросить вас, Франта, — продолжил пан Зленка, — Вы работаете в Граде и все, что там происходит, у вас на глазах. Не могли бы вы сообщать нам, когда приезжает и когда уезжает Гейдрих, а также как он это делает — с сопровождением или без.

От такой неожиданной просьбы пан Шафаржик даже опешил. Несколько секунд он молчал, а потом сказал:

— Я понимаю, что вы хотите, но не думаете ли вы, что это попахивает виселицей?

— Пахет, — согласился парень, которого звали Отой, — но для нас, а не для вас. Вы ничем не рискуете. Вы будете заносить каждый день бумажку, на которой запишете, например «8-30 без; 17–15 с», по определенному адресу, это здесь, поблизости и все. Мы даже больше с вами не встретимся.

— Вы знаете, я тоже не очень люблю немцев, — признался пан Шафаржик, — но ввязываться в такое дело…

— Если хотите, то мы можем вам заплатить, — предложил все тот же парень.

— Нет нет, — замахал руками Шафаржик, — если я это и сделаю, то только для пана учителя. Но мне надо подумать. Все так неожиданно. И очень рискованно. Дайте мне хотя бы день на то, чтобы все обдумать.

— Хорошо, — согласился Зленка, — подходите завтра после работы прямо сюда, я буду ждать вас здесь. Это будет не так бросаться в глаза.

Пан Шафаржик очень не хотел этого делать, но ему было неудобно отказать бывшему учителю, не хотелось ему и прослыть пособником немцев, поэтому на следующий день он все же согласился. Его подвели к дому, расположенному совсем рядом с Градом и показали окно, в которое ему надо будет каждый день стучаться и передавать записки.

Пльзень, 23 и 24 апреля 1942 года

Был полдень. День стоял ясный, погожий, весенний. На пустыре недалеко от заводов «Шкода» встретилось шестеро парней. На первый взгляд, казалось, что ребята собрались для дружеского пикника.

Они расселись в кружок на траве и даже достали кое-какие припасы.

Бартош то и дело продолжал бросать взгляды в сторону Вальчика. Вчера, когда они впервые встретились после поездки Вальчика в Моравию, Бартош даже не узнал своего друга. Теперь волосы у Вальчика были черными, как воронье крыло. Бартош даже не мог сказать, идет ли этот цвет Вальчику: просто это было очень непривычно. Сейчас, когда Вальчик, сидя напротив него, склонил голову, Альфред заметил, что корни волос у Йозефа имеют натуральный цвет.

— Тебе надо подкраситься, — сказал он Вальчику. — На солнце, да еще под определенным углом очень заметно, что волосы у тебя крашеные.

— Знаю, — отмахнулся Вальчик, — я и так уже крашусь чуть ли не каждый день. Отрастают, как не знаю у кого.

— Он теперь ни чех и не немец, а цыган какой-то, — усмехнулся Потучек.

— Это не хорошо, — покачал головой Кубиш, — немцы цыган тоже не жалуют.

— Ладно, ребята, — перешел к делу Бартош, — давайте распределим обязанности на сегодняшний вечер. Видите вон тот сарай с сеном? — указал он на видневшийся метрах в ста от них высокий сарай, стоящий почти у заводской стены, — Сена там еще много. Кто-то постарался запастись, а так до весны и не израсходовал. Не надо жадничать. Сарай хороший, добротный, гореть будет долго. Так вот, Кубиш с Габчиком должны будут поджечь этот сарай. Вспыхнет он, как свечка. Трудов здесь никаких не потребуется. Одна газетка и одна спичка. Потушить его будет непросто. Придется повозиться. Нам именно это и надо. Подобный сарай есть с другой стороны завода, его подожжем мы с Вальчиком. Опалка будет страховать Потучека, который свяжется с самолетами и даст им ориентир.

— Вообще-то в таких случаях положено зажигать три костра, — заметил Опалка.

— Три костра в нашем случае будет не лучший вариант, — возразил Бартош, — Расстояние между кострами около километра: оба костра будут ночью хорошо видны даже с небольшой высоты. В обе стороны от линии между кострами почти на километр тянутся корпуса заводов. Возьми курс так, чтобы пролететь между кострами, и бомби, даже не очень-то задумываясь о своей скорости и ветре. Не промахнешься. Попадешь обязательно на территорию завода.

— По-моему, это как раз то, что надо для наших английских асов, — кивнул Кубиш, — Главное, чтобы они нашли Пльзень, а не повторили те опыты, которые делают с заброской.

— У них во время полета будут работать несколько радиомаяков, — заметил Бартош. — Это оговорено с подпольщиками. Они даже сами это и предложили. Короче говоря, мы, как только узнаем, что они уже на подлете, должны запалить эти костры и все. С поджогом, как я уже сказал, никаких трудностей не должно быть. Один поджигает, второй стоит на карауле. По дороге постарайтесь не привлекать лишнего внимания.

— У нас с этим просто, — засмеялся Кубиш, — мы остановились тут недалеко в деревеньке, а в соседней у нас есть знакомые девушки. Вот с ними и пройдемся вечерком погулять. Лучшего прикрытия не придумаешь.

— А девчонки потом не побегут в гестапо? — нахмурился Бартош.

— Нет, — заверил его Кубиш, — девчонки хорошие, сообразят.

— Ну, смотрите, — покачал головой Бартош, — рискуете в первую очередь вы. Как только выполним задачу, рассыпаемся в разные стороны. Встречаемся завтра утром на вокзале в Пльзени. Там рядом есть ресторанчик, в нем и встретимся. Изображаем случайную встречу старых друзей. Все ясно?

— Что тут может быть неясного, — пожал плечами Опалка, — задача для начального класса приходской школы.

По проселочной дороге, освещаемой лунным светом, шли две парочки. Один из ребят рассказывал, очевидно, что-то очень веселое, так как вечернюю тишину то и дело нарушал звонкий девичий смех. С правой стороны вдоль дороги в отдалении тянулись темные заводские корпуса. Заводы «Шкода» работали круглосуточно, но, хотя о бомбежках Чехословакия еще и не слышала, по закону военного времени на промышленных объектах применялась светомаскировка. Около большого раскидистого дерева они остановились.

— Манечка, вы тут с Верой подождите нас пару минуток, а мы подойдем к забору, посмотрим одну вещь, — сказал Кубиш.

— Это в такой-то темноте вы что-то еще и искать собираетесь? — засмеялась девушка, которую назвали Манечкой.

— То, что мы хотим посмотреть, мы и в темноте увидим, — заверил ее Кубиш.

— А вдруг на нас нападут и похитят? — кокетливо спросила Вера.

— Мы этого не допустим, — заверил ее Кубиш. — Если что страшное заметите, то начинайте петь песенку, мы тут же и прибежим.

— Какую же нам петь песенку? — так же кокетливо продолжала Вера.

— Громкую, веселую, можно с прихлопом, — предложил Кубиш.

— А с притопом? — засмеявшись, спросила Манечка.

— Можно и с притопом, главное — громко, — заверил ее Кубиш, и они с Габчиком быстрым шагом направились в сторону завода.

Они действительно вернулись через пару минут.

— Ну что, нашли, что искали? — поинтересовалась Манечка.

— Нет, — совершенно серьезно помотал головой Кубиш, — там горит что-то, мы и не стали подходить близко. Пошли обратно, а то сейчас с завода пожарные понаедут, такая суматоха начнется.

Не прошли они и десяти метров в обратном направлении, как Вера обернулась и вскрикнула.

— Да там действительно что-то горит! Бежим, позовем людей!

Она как истинная деревенская девушка ужасно боялась пожаров и относилась к ним очень серьезно.

— Не стоит дергать людей попусту, — заверил ее Габчик. — Там же ничего нет. Горит какой-нибудь полусгнивший стог сена только и всего. Я слышал, что когда сено начинает гнить, оно нагревается, и иногда бывают случаи самовозгорания. Так, наверное, и тут.

— Все-таки, стоит, наверное, кого-то предупредить, — не унималась Вера.

Кубиш хотел было ей что-то возразить, но тут в небе раздался еще далекий и очень слабый гул самолетов. Уже по звуку можно было сказать, что летит несколько самолетов.

— Куда это, интересно, ночью летит столько самолетов, — попробовал перевести разговор на другую тему Габчик.

— И правда, самолеты, — удивилась Манечка, — давайте посмотрим на их огоньки.

— Манечка, — как-то озабоченно сказал Кубиш, — сейчас идет война, и ночью летают в основном бомбардировщики и без всяких огней. А если это действительно бомбардировщики, то бомбить они будут не деревню, а завод. Так что давайте-ка пошли побыстрей к деревне.

Они только успели свернуть с дороги на тропинку к деревне, как в стороне завода что-то громыхнуло, потом еще, еще и еще.

— И правда бомбят, — испуганно схватилась Манечка за руку Кубиша, — Ты знал об этом, да, Ян?

— Откуда мне это было знать, — пожал плечами Кубиш, напряженно всматриваясь в сторону завода.

— Но ведь ты только что перед этим сказал, что они будут бомбить завод.

— Я сказал, что кроме завода здесь бомбить нечего, — помотал головой Кубиш, — но то, что именно эти самолеты летят бомбить завод, я не говорил.

Когда они пришли в деревню, то все ее жители были на улице и смотрели в сторону завода. Почти у всех там кто-то работал.

Первым в привокзальный ресторанчик пришел Бартош, постепенно там собрались и все остальные.

— Ну, и кто сегодня слушал радио? — с какой-то недовольной гримасой спросил Бартош.

— Я слушал, — ответил Вальчик, — и то, что я услышал, меня совершенно не удивило.

— А что они такое сообщили? — поинтересовался Кубиш, который вместе с Габчиком провел эту ночь на сеннике в деревне.

— Сообщили, что сегодня ночью была произведена бомбежка заводов «Шкода», — ухмыльнулся Вальчик. — Повреждений заводу не нанесено.

— Это могло быть объявлено с пропагандистской целью, — заметил Габчик.

— Нет, никакой пропаганды, — помотал головой Бартош. — Я уже разговаривал с рабочими. Они надеялись под этот шумок совершить какую-нибудь диверсию: поджечь что-нибудь или просто сломать. Так ведь даже на территорию ни одна бомба не попала!

— Мне кажется, высадись немцы в Англии, — сказал Кубиш, — они бы ее оккупировали дня за два. Их только море и спасает.

— В общем, так, — решил покончить с обсуждением Бартош, — все разъезжаемся. Если Лондон захочет повторить, то я дам объявление в «Народном политике»: «Даю уроки и ры на гавайской гитаре». Расходимся.

Пардубице, 27 апреля 1942 года

Бартош достал листок бумаги, положил его перед собой на столе и задумался. Сегодня был тяжелый день. Утром он встречался в Праге с Индрой и Габчиком. Разговор получился тяжелый. Индра просто настаивал на том, чтобы отменить акцию с Гейдрихом. Он уверял, что время для такой акции еще не подошло, что ничего кроме вреда она не принесет. Габчик попробовал возмутиться, но его пришлось осадить. Раз уж он так привержен уставу, то должен слушаться старшего по званию, а старшим теперь был Бартош. Доводы Индры были очень убедительны. Спорить с ними было бесполезно. Но и сам Бартош оказался в очень трудном положении: отказываться выполнять приказ или обсуждать его целесообразность он не мог. На помощь пришел Индра. Тот предложил отправить в Лондон очередную радиограмму от его имени. Индра уже не раз высказывался на ту тему, что лондонское правительство для него всего лишь союзник, причем союзник, который не очень-то и помогает. В ближайшее время подобную радиограмму должен был подготовить и Объединенный комитет Сопротивления. Их тоже привела в ужас эта затея. Они считают, что в результате такой акции будет наполовину уничтожена подпольная сеть во всех крупных городах.

Бартош достал из кармана сигареты, вынул одну из них, распотрошил и достал оттуда свернутый в трубочку маленький листочек бумажки. Он еще раз пробежал глазами написанные там строки. Индра во всем оставался учителем. Даже в этой микроскопической записке можно было различить ровный, разборчивый учительский почерк. Он еще раз перечитал послание Индры. Потом взял карандаш и на чистом листе написал: «По просьбе Идры, получившего от вас полномочия и установившего контакт с одним из наших связных, посылаем эту радиограмму, с содержанием которой полностью согласны. Считаем, что подготавливаемое Габчиком и Кубишем покушение, как мы понимаем, на Г. ничего не даст союзникам, а для нашего народа будет иметь трагические последствия. Под угрозой окажутся не только заложники и политические заключенные, но и жизни тысяч других людей. Покушение будет иметь страшные последствия для всего народа, уничтожит последние остатки организации. Тем самым станет невозможным выполнение здесь чего-либо полезного для союзников. Поэтому мы просим, чтобы вы через „Сильвер-А“ дали указание отменить покушение. Промедление опасно, ждем указаний. Если покушение все же необходимо по соображениям международной политики, то следовало бы избрать другой объект».

Написав это, он долго сидел и, задумавшись, вертел в руках карандаш. Вздохнув, он начал писать дальше: «Результаты операции „Шкода“: кроме двух сгоревших крестьянских хозяйств, которые подожгли мы, ареста нескольких лиц по подозрению в поджогах, разочарования рабочих — итоги налета равны нулю… „Шкоде“ не нанесено никакого ущерба. Рабочие ждут первой бомбы, которая достигнет цели, чтобы завершить окончательное разрушение самим. Не обманите их опять».

Он еще немного посидел над исписанной бумагой и потом решительно добавил: «Акция имела все предпосылки для стопроцентного успеха. Посылайте ведущий самолет и экипажи, которые хорошо знают цель, чтобы не повторилось уже происшедшее: самолет кружит над целью, а бомбы падают мимо нее. Рабочие „Шкодовки“ готовы в случае бомбардировки уничтожить самое важное заводское оборудование».

Через полчаса зашел Потучек, он забрал у Бартоша радиограмму и пошел шифровать ее и готовиться к связи с Лондоном.

Прага, 29 апреля 1942 года

— Как у вас продвигается работа с английскими парашютистами? — поинтересовался Франк, как только Абендшен появился у него в кабинете.

— У меня складывается такое впечатление, что они производят заброску обязательно в ночь с 28 на 29, — ответил Абендшен. — Этой ночью наши службы наблюдения опять отметили появление над Протекторатом английского самолета.

— Выброшены новые группы? — насторожился Франк.

— Пока таких данных у меня нет, — признался Абендшен. — Я приказал своим людям связаться со всеми станциями наблюдения и отметить маршрут самолета. После этого я свяжусь со всеми местными отделениями гестапо. И все же, у меня сильное подозрение, что была произведена очередная заброска.

— А как ведется работа с тем парашютистом, который перешел на нашу сторону?

— С его помощью ликвидировано несколько конспиративных квартир. За некоторыми установлено наблюдение, — ответил Абендшен. — Изучаются методы подготовки и заброски диверсантов.

— А нельзя ли его использовать, как нашего агента в этой среде? — поинтересовался Франк.

— У меня запланирована такая работа, — кивнул Абендшен, — К сожалению, мы упустили время, чтобы внедрить его в ту группу, с которой он был заброшен: теперь, после столь длительного его молчания, это может вызвать подозрения. Но после ликвидации известных ему явок, мы разрабатываем операцию по внедрению его в другие группы Сопротивления. В таком случае он вполне может сослаться на то, что у него нет связи с теми, к кому он был заброшен.

— Вы проверяли обстоятельства, связанные с налетом на заводы «Шкода»?

— Проверял, — кивнул Абендшен, — Тут много неясного. Около завода были подожжены сарай с сеном и стог соломы. Кто-то явно давал самолетам наводку. Самолеты не обратили никакого внимания на построенный в стороне макет заводских корпусов, предназначенный именно для того, чтобы отвлечь самолеты от истинной цели. И в то же самое время ни одна бомба не попала на территорию завода. Это вызывает удивление. Я ожидаю повторного налета. Все отделения гестапо в районе Пльзени работают в режиме повышенной бдительности. Опрашиваются возможные свидетели.

— Держите это под контролем, — кивнул Франк, — Похоже, наши друзья перешли к активным действиям. А что с радиоперехватами?

— По-прежнему активно работает рация в районе Пардубице, — вздохнул Абендшен. — В конце концов, мы сумели вычислить, откуда велись передачи: рация была расположена в заброшенной каменоломне, которую местные жители называют «Глубокая». Местоположение было выбрано очень грамотно: туда нельзя было подобраться незамеченным. К сожалению, к тому моменту, когда мы наконец это вычислили, рация поменяла свое местоположение. В том районе продолжают работать четыре радиопеленгационные установки.

— А расшифровка перехватов?

— Здесь тоже не все так, как хотелось бы. После того, как нам в руки попало несколько шифровальных блокнотов и уже расшифрованных радиограмм, мы сумели расшифровать еще несколько шифровок, но все они относились к Моравеку и его группе. Очевидно, англичане используют несколько шифров, — высказал свое предположение Абендшен. — Ключи от шифров имеют командиры групп. Радист знает ключи от шифров только своей команды.

— Хорошо, продолжайте работать. Если возникнет потребность в дополнительных людях, обращайтесь прямо ко мне.

— Слушаюсь, группенфюрер.

Когда Абендшен вышел от Франка, в дежурной части его уже ждало сообщение из отделения гестапо в Кршивоклате: некий сельский возница обнаружил в лесу мешки с боеприпасами и оружием. Абендшен немедленно отправился туда.

Кршивоклате, 1 мая 1942 года

Микш, Коуба, Кубиш и Вальчик сошли на станции Збечно. Вальчик, который до войны бывал в этих местах, убедил всех, что так будет ближе. Микш был парашютистом, заброшенным с той же группой, что и Герек. Чтобы добраться до Праги, ему потребовалось более двух недель. Он чудом избежал ареста: все явки буквально горели у него под ногами. Два раза ему пришлось пробиваться сквозь гестаповские цепи. Коуба был заброшен в ночь с 28 на 29 апреля. Он довольно быстро добрался до Праги, и теперь все четверо ехали в лес, расположенный около Кршивоклате, чтобы забрать снаряжение, спрятанное там Коубой при приземлении.

Выйдя из деревни, они разделились на две группы: Вальчик и Микш должны были выкопать рацию, а Кубиш и Коуба пошли за боеприпасами и оружием. У Вальчика и Кубиша были при себе карты этого района, на которых Коуба довольно точно обозначил места тайников и описал, как их найти. Группы вошли в лес с разных концов.

Вальчик и Микш сначала шли вдоль опушки леса. По дороге Вальчик рассказывал о тех особенностях нынешней жизни в Протекторате, о которых не упоминали на курсах. День был ясный, пригревало весеннее солнышко. Оба совсем забыли, что идет война. Пройдя около полукилометра, они решили углубиться в лес.

— Странно, — заметил Вальчик, — совсем не слышно птиц.

— Может, их кто-то спугнул, — пожал плечами Микш. — Какой-нибудь хищник.

Они еще не сумели углубиться в лес и на двести метров, как перед ними совершенно неожиданно выросли два чешских полицейских с винтовками.

— Вы что тут делаете? — строго спросил высокий вахмистр.

— Да вот, денек хороший. Весна, — спокойно пожал плечами Вальчик. — Решили прогуляться на природе.

— Район оцеплен, и проход запрещен, — все также строго сообщил вахмистр. — Предъявите ваши документы.

Вальчик хладнокровно вынул свой паспорт и протянул полицейскому. Микш тоже полез в карман. Вальчик ни на минуту не сомневался, что тот последует его примеру. Документы у обоих были в полном порядке. Но тут случилось неожиданное: вместо паспорта Микш выхватил пистолет и почти в упор сделал два выстрела в полицейских. Оба полицейских начали оседать на землю.

От неожиданности Вальчик растерялся, но уже через секунду обрел самообладание.

— Ты что, сдурел, — процедил он сквозь зубы, вырывая свой паспорт из рук лежащего полицейского, — Теперь в рассыпную. На поле сразу не выбегай, держись опушки леса. Попробуй пробраться лесом как можно ближе к дороге. Встретимся в Праге. Старайся уехать как можно быстрее. Через час все поезда будут прочесываться гестапо.

Они бросились в разные стороны.

Микшу не повезло: не успел он пробежать и двухсот метров, как вновь наткнулся на полицейских. Он сделал несколько выстрелов, но полицейские успели залечь и открыли ответный огонь из своих карабинов. Микшу ничего не осталось, как отходить в сторону поля. В паузах между выстрелами он слышал, что в их сторону с разных сторон по лесу бегут еще люди.

Очень скоро его вытеснили из леса. Бежать по открытому полю было чистым самоубийством. Микш спрятался под кустом метрах в десяти от опушки и стал ждать. Первый полицейский появился из леса буквально секунд через десять после того, как Микш остановился. Парашютист выстрелил и полицейский залег. К нему на помощь начали прибывать и другие. Микш видел, как его постепенно берут в полукольцо. Он до последнего патрона пытался стрелять по перебегающим с места на место пригнувшимся фигурам. Последний патрон он истратил для того, чтобы выстрелить себе в висок.

Кубиш и Коуба шли по глубокому оврагу, пересекающему поле. Разговор крутился вокруг повторной бомбардировки заводов «Шкода». Коуба рассказал, что английские газеты уже первый налет расписали, как очень удачный.

— Очень удачный, — кивнул Кубиш, усмехнувшись, — хоть бы одна бомба на территорию попала. А ведь костры у самого забора разожгли. Хорошо хоть близлежащие деревни не разбомбили. И на том спасибо.

— В газетах было сказано, что нанесен серьезный урон, — заметил Коуба.

— Серьезный, — хмыкнул Кубиш, — Два сарая и то благодаря тому, что их подожгли мы. Да и урон причинен не немцам, а двум каким-то крестьянам. Склоняют они нас; наверное, почем зря. А сараи стояли так хорошо, — после небольшой паузы вздохнул он. — Второй раз еле нашли, чтобы еще поджечь. К тому же полицейских и гестаповцев туда понагнали целое стадо.

— Ну и как? — поинтересовался Коуба.

— А, так же, — махнул рукой Кубиш, — прилетели, покружили, распахали бомбами все пустыри и удовлетворенные удалились. Ладно, хоть из чехов никто не погиб и то хорошо. Да и мы ушли оттуда без потерь. Хотя поползать пришлось. Бартош обещал им высказать в радиограмме все, что он думает об английских ВВС. Не знаю уж, выполнил он свое обещание, или нет.

— Что-то вы здесь не очень в восторге от наших союзников, — заметил Коуба.

— Да и от нашего руководства не в восторге тоже, — вздохнул Кубиш. — Скоро сам поймешь: они все там видят в розовом свете. А здесь оказывается все гораздо сложнее.

Кубиш сверился с картой и сказал:

— Пожалуй, пора сворачивать в лес.

Они свернули было в лес и направились к тому месту, где должен был быть тайник, но буквально через пару минут наткнулись на двух полицейских.

— Предъявите документы, — строго приказал полицейский прапорщик, крепкий мужчина средних лет.

— Пожалуйста, — улыбнулся Кубиш, протягивая свои документы. — А что случилось?

— Район оцеплен для проведения специальных мероприятий, — проворчал прапорщик, рассматривая документы.

Второй полицейский в это время проверял документы у Коубы. Когда документы были проверены, второй полицейский, молодой сержант, спросил у своего старшего товарища:

— Что будем делать?

— А что делать? — пожал плечами прапорщик, — Документы у них в порядке, пусть проваливают на все четыре стороны. Ну, продержим их в участке, потом все равно отпустим. Разворачивайтесь обратно, — сказал он уже Кубишу и Коубе. — Хотите погулять по лесу — приезжайте в другой раз.

Парашютисты снова вышли на поле.

— Что будем делать? — спросил Коуба.

— Пройдем чуть подальше, — предложил Кубиш, — попробуем там, а не получится, действительно придется отложить прогулку до другого раза.

Они прошли около полукилометра, когда услышали два выстрела.

— Похоже, Вальчик с Микшем напоролись не на таких сговорчивых полицейских, — нахмурился Кубиш, — Надо срочно уходить.

— Зачем? — возразил Коуба. — Сейчас вся цепь ринется в ту сторону. Оцепления почти не будет. Если действовать быстро, то мы вполне можем успеть выкопать все, что нам надо.

— Выкопать, может быть, мы и успеем, но вот вывезти отсюда все, что мы выкопаем, мы просто не сумеем. Через час на всех дорогах и в поездах будут шнырять патрули. А уж мешки у них обязательно вызовут повышенный интерес. Пошли быстрей к станции. Вывоз клада откладывается до лучших времен.

Вскоре они уже услышали настоящую перестрелку.

Прага, 2 мая 1942 года

Гейдрих столкнулся с Франком на крыльце Града.

— Как у вас идет расследование наводки бомбардировщиков на заводы «Шкоды»? — поинтересовался он.

— Пока арестованы две семьи, которые предоставляли кров наводчикам, и трое подозреваемых в соучастии в поджогах, — не задумываясь, отрапортовал Франк.

— Какое преступление вы вменяете этим семьям? — строго спросил Гейдрих.

— Пока трудно сказать, — уклончиво ответил Франк, — если они будут чистосердечно сотрудничать со следствием, то отделаются штрафом за предоставление квартиры лицам, не отметившимся в полиции. Если такого сотрудничества не последует, то они будут обвинены в соучастии в наводке вражеских самолетов.

— Логично, — согласился Гейдрих, — А что за перестрелку да еще с потерями устроили ваши люди в каком-то там лесу?

— Это были не совсем мои люди, — заметил Франк, — это были чешские полицейские. Сельский возница обнаружил тайник с оружием и боеприпасами. Объединенными силами мы оцепили весь район и начали прочесывать лес. В ходе этой операции полицейские столкнулись с двумя парашютистами: один убит на месте, второму, к сожалению, удалось скрыться. При этом был убит полицейский вахмистр Омитак и тяжело ранен прапорщик Коминек. Район продолжают усиленно патрулировать наши люди совместно с чешскими полицейскими.

— Лично проследите, чтобы была выдана достойная премия возчику, — распорядился Гейдрих. — Семье погибшего назначьте достаточное пожизненное пособие. Оно должно быть больше его месячного оклада. И выдайте хорошую премию раненому. Не забывайте, это чехи, а не немцы, и они честно до конца выполнили свой долг. Мы должны поощрять такие явления.

— Слушаюсь, обергруппенфюрер.

Дайте подробное описание случившегося в газеты, — продолжал Гейдрих, — Особо подчеркните, что в результате действия парашютистов семья осталась без кормильца. Чешская семья. Такие случаи надо пропагандировать.

— Сегодня же этим займусь, обергруппенфюрер.

— А что за оружие было в тайнике? — поинтересовался Гейдрих.

— Четыре автомата «Стен», патроны и три вида взрывчатки.

— Они готовятся к активным действиям. Это надо предупредить. Усильте работу по выявлению парашютистов. Сколько парашютистов было выброшено в последний раз?

— Обычно они забрасывают тройками, — признался Франк, — но в данном случае их могло быть всего лишь двое. Одного из них мы убили.

— Почему вдруг обычно тройками, но тут могло быть двое? — засомневался Гейдрих.

— Мы изрядно потрепали группы предыдущей выброски, — пояснил Франк, — Вполне возможно, что эта выброска была рассчитана на то, чтобы просто усилить остатки групп.

— Кто у вас работает по парашютистам?

— Штурмбанфюрер Абендшен.

— Он очень хороший следователь, — согласился Гейдрих, — но работает очень медленно. Окажите ему любое содействие, чтобы ускорить работу.

— Я говорил ему, что готов оказать любую помощь, — ответил Франк, — но он считает, что все нити расследования должны быть обязательно в одних руках. Что только один человек должен проверять все звенья цепи.

— В этом есть своя логика, — согласился Гейдрих.

Прага, 4 мая 1942 года

Габчик, Кубиш и Вальчик присели на обочине дороги и закурили.

— Если мы остановимся на плане с тросом, — сказал Габчик, — то это единственное подходящее место.

— С одной стороны все выглядит очень неплохо, — согласился Вальчик. — Если Гейдрих поедет со стороны Паненске-Бржежаны, то машине надо будет преодолеть вот этот небольшой подъем. Благодаря подъему, шофер не сможет издалека заметить трос. Если он его и заметит, то уже в нескольких метрах перед собой, тогда он начнет резко тормозить, и результат будет, почти тот же, что и когда машина уткнется в трос. А мы вот из этих кустов с двух сторон начинаем обстрел. Потом уходим вон в ту сторону. Примерно в полутора километрах отсюда нас будет ждать машина со снятыми номерами. И мы спокойно уезжаем.

— Не все так просто, — покачал головой Кубиш. — Пальба, которую мы здесь устроим, будет слышна как в Паненске-Бржежанах, так и в городе. Если город, возможно, отреагирует на нее не сразу, то в резиденции Гейдриха сразу же поднимут тревогу. Нас начнут преследовать, когда мы еще будем в чистом поле. Они тоже не дураки: часть из них бросится за нами в погоню, а вторая на машине поедет вперед и свернет как раз на ту дорогу, где нас будет ждать автомобиль. Мы останемся без машины и будем вынуждены принимать бой с двух сторон.

— Пожалуй, он прав, — кивнул в сторону Кубиша Габчик. — Мы просто не успеем отсюда уйти.

— Давай, прикинем по времени, — не унимался Вальчик. — Перестрелка не может затянуться дольше, чем на десять минут, еще десять минут нам потребуется для того, чтобы добежать до машины. Итого двадцать минут. Если охрана Гейдриха в замке выедет сразу же, как услышат выстрелы, то они будут здесь через десять-пятнадцать минут. Мы уже будем на полпути к машине. Учтите, что им нужно время, чтобы услышать выстрелы и принять решение.

— Даже с твоим подсчетом получается, что к моменту их прибытия мы, в лучшем случае, будем на середине поля, — кивнул Кубиш, — В объезд по дороге до того места, где нас будет ждать машина, не более трех километров, то есть для машины это всего лишь максимум три минуты. Они там будут быстрее нас. Даже если мы и доберемся до машины быстрее их, то они будут в опасной близости и начнут преследование. Допустим, что мы на середине дороги выскочим и бросимся в рассыпную, но в таком случае мы ставим под удар шофера. Теперь возьмем наилучший вариант, предположим, мы все дружно сумеем уйти от погони. То есть разбежаться в какой-то момент в разные стороны. Остается машина, по которой очень быстро выйдут на многих из тех, кто нам будет помогать. Вариант отпадает.

— А если мы поставим машину здесь же? — предложил Габчик.

— Во-первых, она может насторожить Гейдриха, — опять начал возражать Кубиш, — во-вторых, она может пострадать в перестрелке и оказаться выведенной из строя. Нет, от этого плана надо отказаться и рассматривать варианты нападения в городе. В городе мы легко можем затеряться в толпе.

— А я все же думаю, что здесь было бы лучше, — настаивал на своем Вальчик. — Мы возьмем легковую машину. На ней мы свободно уйдем от погони.

— Машина сопровождения Гейдриха намного мощнее любой машины, которую мы сумеем достать, — покачал головой Кубиш.

— А если напасть на Гейдриха, когда он будет ехать с машиной сопровождения, — не отступал Вальчик, — и вывести ее из строя?

— Тогда перестрелка затянется в лучшем случае минут на пятнадцать, а то и на все двадцать, — возразил Кубиш, — Нет, этот план определенно не годится.

— Давайте пройдемся подальше по той проселочной дороге, по которой мы собираемся отступать, — предложил Габчик, — а дома снова вернемся к этому разговору.

Они все поднялись.

— А если натянуть трос и на той дороге? — все еще держался за свою идею Вальчик.

— Для этого потребуются дополнительные люди, — возразил теперь уже Габчик, — а это крайне нежелательно.

Все трое прямо по полю направились к проселочной дороге.

Прага, 6 мая 1942 года

Артош Гайдрих последние полтора года вел очень беспокойную жизнь. К началу 1941 года всем стало ясно, что необходим какой-то единый орган, который бы согласовывал действия всех антифашистских сил. После долгих дебатов и споров было решено создать Объединенный комитет, в который бы входили представители всех ветвей Сопротивления.

Когда речь заходила о проведении каких-либо акций совместными усилиями, то, в большинстве случаев, комитет оказывался очень полезной структурой, но вот удержать от необдуманных поступков те или иные радикальные группы у него еще не очень получалось. Решения комитета в таких случаях рассматривались как рекомендации, отнюдь не обязательные для выполнения. И все же, комитет с каждым днем набирал авторитет: в спорах очень часто ссылались на его мнение.

Артошу эти полтора года приходилось все время разъезжать по стране, встречаться с командирами вооруженных отрядов, с руководителями подпольных групп. Сегодня он приехал в Прагу по настоятельной просьбе руководителя подпольной антифашистской структуры Индры. Эта структура охватывала всю территорию страны и состояла в основном из бывших спортсменов общества «Сокол». Индра ориентировался и поддерживал связь с лондонским чехословацким правительством в изгнании.

Встреча должна была состояться в небольшом кафе у Малостранской площади, недалеко от Града. Кафе было маленьким и чистеньким, его часто посещали немецкие офицеры и, очевидно, поэтому здесь не всегда спрашивали продуктовые карточки.

Артош вошел в кафе и прищурился, стараясь лучше разглядеть зал после ослепительного весеннего солнца на улице. Он довольно быстро заметил Индру: они с ним уже не раз встречались и чаще всего находили приемлемое, удовлетворяющее всех решение по всем спорным вопросам. Так как они хорошо знали друг друга в лицо, то никакого пароля не требовалось: они встретились, как старые друзья.

— Рад встретиться с вами, — улыбнулся Артош, подсаживаясь за стол бывшего учителя.

— Я тоже очень рад, — кивнул Индра, — только вот повод у меня для этого не совсем радостный.

Артош заказал себе кофе с коньяком и сухим пирожным и, только когда официант отошел на почтительное расстояние, спросил:

— Чем могу помочь?

— Вы, наверное, знаете, что наша группа работает в тесном контакте с английскими парашютистами, — не то спросил, не то утвердительно сообщил Индра.

— Догадываемся, — кивнул Артош, — и, насколько мы в курсе дел, последнее время ваши парашютисты заметно активизировались.

— Просто теперь происходит регулярная засылка новых групп, — пояснил Индра. — Работа налаживается. Однако мне нужна помощь вашего комитета.

— Какую именно помощь вы хотите от нас получить? — поинтересовался Артош.

— Видите ли, сюда заброшена английская группа, получившая задание ликвидировать Гейдриха, — вздохнул Индра. — Я категорически против такой акции: если они убьют Гейдриха, то последующие репрессии и ужесточение режима приведут не только к ослаблению, но, скорее всего, почти к полной ликвидации подпольных групп в больших городах. Мы будем отброшены далеко назад. Придется начинать все сначала. Это касается не только нас, но и всех антифашистских сил.

Артошу потребовалась почти минута, чтобы осознать, о чем идет речь.

— Сейчас такая операция просто недопустима, — покачал он головой, — Я вполне с вами согласен: она приведет к практически полному краху всего подполья. Более того, пострадают и вооруженные отряды вне городов. Можно не сомневаться, что после такой акции немцы вызовут в страну отряды по борьбе с партизанами. У нас не хватит сил оказать им сопротивление. Я категорически против такой акции и думаю, что и весь комитет поддержит мою точку зрения.

— Очень хорошо, что на сей раз наши точки зрения полностью совпадают, — грустно улыбнулся Индра, — Я передал в Лондон радиограмму с просьбой отменить эту операцию, но, боюсь, она не возымеет должного действия. Хорошо бы было подобную радиограмму отправить от вашего имени. Причем мне бы хотелось, чтобы текст радиограммы был достаточно жестким. Не знаю уж, чего они хотят достигнуть этой акцией в мировом масштабе, но здесь ее результаты пойдут только на руку немцам.

— Полагаю, что в этом вопросе с нашей стороны не возникнет никаких трудностей, — кивнул Артош. — Буквально завтра мы обсудим это на совете и примем решение. А дня через два я передам вам текст радиограммы. Я не сомневаюсь, что совет полностью поддержит нашу с вами точку зрения. Я бы назвал такую акцию просто безответственной. Как они не могут понять, что таким поступком они просто оттолкнут от себя чешский народ. Подозреваю, что после такой акции пострадают не только подпольщики и партизаны, пострадает много и просто сочувствующих нам людей. Мы потеряем и тот резерв, из которого мы черпаем новые силы.

Они посидели еще несколько минут, за которые успели обменяться новостями, и разошлись в разные стороны, договорившись встретиться через три дня.

Прага, 9 мая 1942 года

Индра и Габчик встретились на набережной Влтавы и прогулочным шагом пошли в сторону Тройского моста.

— На мою радиограмму не было ответа? — поинтересовался Индра.

— Нет, — покачал головой Габчик, — Не было ответа и на нашу радиограмму, в которой Бартош поддерживает вашу точку зрения. Лондон о них и не упоминает, словно их никогда и не было.

— У меня сегодня будет текст радиограммы от Объединенного комитета Сопротивления, — нахмурившись, сказал Индра, — Надеюсь, голос этой организации они не проигнорируют.

В ответ Габчик только пожал плечами.

— А вы, как я понимаю, продолжаете готовиться к этой акции? — нарушил молчание Индра.

— Приказа об отмене акции не было, — заметил Габчик. — Мы должны выполнить приказ. Мы уже с вами говорили на эту тему: приказы не обсуждаются. Это в частях Ваффен-СС можно обсуждать приказ командира, правда, только после его безусловного выполнения во время боя.

— Неужели? — удивился Индра. — Я такого не слышал. В этом что-то есть. Ну да ладно. Как идет подготовка?

— Мы решили устроить покушение в городе, — сказал Габчик, — От идеи с тросом пришлось отказаться. В городе больше шансов уйти без потерь после окончания операции.

— Жаль, что я об этом узнал только сейчас, — вздохнул Индра.

— Почему? — насторожился Габчик.

— Мы попросили достать для вас трос у одного из рабочих с «Колбенки», — пояснил Индра, — Трос он достал, но на этом попался, и его уволили за воровство. Работу, конечно, мы ему подыщем, но сейчас он сидит дома и не хочет выходить на улицу: ему стыдно. Все же отработал там тридцать лет. Он живет как раз в том районе, где живут рабочие с «Колбенки».

— Очень жаль, — вздохнул Габчик, — но, может, это и к лучшему. Представьте себе, что мы бы осуществили план с этим тросом, и он непременно попал бы в руки к немцам, и кто-то вспомнил бы об этом воровстве. Тут бы запахло виселицей, а не просто увольнением. Этого рабочего можно успокоить только тем, что после войны все встанет на свои места.

— Итак, вы решили осуществить покушение в черте города, — перевел разговор на другую тему Индра, — От меня что-нибудь требуется?

— Мы подыскали очень хорошее место, — сказал Габчик, — поворот около Кобылис. Но мы не можем целыми днями торчать на этом повороте. Нам надо, чтобы кто-то заблаговременно предупредил нас о выезде Гейдриха из Паненска-Бржежан.

Какое-то время Индра хранил молчание, потом сказал:

— Хорошо, у меня есть такой человек. Я договорюсь с ним. Но дайте мне слово, что проведете акцию только в том случае, если из Лондона придет подтверждение на проведение акции. Без подтверждения вы ничего предпринимать не будете.

— Хорошо, — кивнул Габчик. — Мы еще раз напомним им о вашей точке зрения и потребуем обязательного подтверждения приказа. Даю вам слово.

Прага, 11 мая 1942 года

От Малостранской площади к Граду тянется небольшая узкая улочка Неруды, а у самого поворота на Град от нее отходит переулочек Увоз. Здесь стоят старые дома с покрытыми мхом черепичными крышами, с маленькими квартирками. На первом этаже одного такого дома расположена часовая мастерская пана Йозефа Новотного, а над мастерской на втором этаже располагается его квартира. Сам пан Новатный весь день проводит на другой работе — он следит за часами в Граде, а в мастерской принимает и выдает заказы его брат Камил.

Вот к этому дому уже в сумерках и подошел Индра. Он условным звонком позвонил в дверь мастерской. Ему долго никто не отвечал: чтобы спуститься со второго этажа, требовалось время. Наконец, за дверями загремели запоры.

Пан Йозеф провел гостя на второй этаж в кухню, усадил за стол, поставил на плиту кофейник и только после этого сел за стол сам.

— У меня к вам огромная просьба, — начал Индра, — Мне надо было бы узнать в ближайшие дни точную дату и время выезда Гейдриха из Паненска-Бржежан. Время можно сообщить в последний момент, а вот дату хорошо бы знать заранее.

— Гейдрих каждый день приезжает в Град, — пожал плечами пан Новатный, — ну, разве что, за редким исключением.

— И все же, мне надо знать, что такого-то числа Гейдрих точно поедет в Град, и будет это примерно в такое-то время.

Пан Новатный задумался.

— Это, пожалуй, можно сказать только в том случае, если его заблаговременно вызовут в Берлин, — задумчиво сказал он, — В таких случаях известно время вылета, а перед тем, как поехать на аэродром, он, обычно, заезжает в Град.

— И часто такое случается? — поинтересовался Индра.

— Не так чтобы очень, — пожал плечами Йозеф, — но раз в месяц уж точно. Гитлер его любит и вызывает на все важные совещания.

— И когда это было в последний раз? — не унимался Индра.

— Где-то в середине апреля, — неуверенно ответил пан Новатный.

— Значит, можно ожидать, что в ближайшее время он снова поедет туда?

— Вполне возможно, мне это трудно сказать, — пожал плечами Йозеф.

— Вы можете получить эту информацию без всякого риска? — поинтересовался Индра.

— Эта информация не так уж и секретна, — заверил пан Новатный. — О предстоящей поездке знают очень многие, вплоть до машинисток, которые готовят документы. Начинается суматоха по всему Граду.

— А вам там доверяют?

— Вполне, — заверил Йозеф, — я бесплатно чинил часы многим офицерам, и они мне за это благодарны. Меня даже как-то раз возили в Паненске-Бржежаны чинить настенные часы в замке Гейдриха.

— Даже так? — удивился Индра.

— А что в этом такого? — в свою очередь удивился пан Новатный, — Немцы хозяйственный народ: если есть один часовщик, которому они уже платят, то зачем искать другого?

— Хорошо, будем считать, что мы с вами договорились, — кивнул Индра. — Какой знак вы нам дадите, когда будете обладать этой информацией?

Пан Новатный задумался, потом сказал:

— У меня на витрине стоят старые настенные часы «Павел Буре». Как только я получу нужную вам информацию, часы начнут ходить. Тогда срочно свяжитесь со мной, и я передам вам точную дату.

— Очень хорошо, — поднялся Индра, подумав о том, что в этом знаке есть какой-то скрытый смысл.

Прага, 14 мая 1942 года

Из остановившегося возле поворота на Кобылисы трамвая вышли три молодых человека. Они перешли на другую сторону улицы, остановились и закурили.

— Мы с Кубишем будем стоять вот здесь, около этой лавочки, — сказал Габчик. — На повороте машина обязательно притормозит. Я выскочу ей наперерез и открою огонь из автомата. У Яна, на всякий случай, будет в портфеле бомба. Давай посмотрим, где лучше встать тебе, — предложил он Вальчику.

— Вон там, на повороте, — не задумываясь, ответил тот. — Оттуда я заблаговременно увижу приближающуюся машину и дам вам знать. Вы, в свою очередь, будете отсюда хорошо меня видеть.

— И каким образом ты дашь нам сигнал?

Вальчик на несколько секунд задумался, потом начал копаться в карманах.

— А вот, — сказал он, вынимая из кармана маленькое зеркальце. — Зеркальцем. После того, как я покрасил волосы, я постоянно ношу его с собой.

— Давай попробуем, — предложил Габчик.

Они с Кубишем остались стоять и курить около лавки, а Вальчик перебежал дорогу и встал на повороте. Он достал зеркальце и несколько раз пустил солнечный зайчик прямо в глаза курящим.

Потом пошел обратно.

— Ну как? — спросил он, когда поравнялся с товарищами.

— Отлично, — кивнул Габчик. — Этот сигнал можно заметить, даже если не смотришь в твою сторону. Очень удобно. Одно только «но». Такой сигнал хорош только для солнечной погоды. А если в тот день будет облачно?

— Сейчас, в основном, погода стоит солнечная, — заметил Вальчик, — а если погода будет пасмурной, то вам просто придется постоянно смотреть в мою сторону. Не забывайте, что зеркальце сверкнет и в отсутствие солнца. Не махать же мне рукой. За любым другим сигналом надо будет точно так же следить.

— А если свистнуть? — предложил Кубиш.

— Можно и свистнуть, — согласившись сказал Вальчик, — но свист привлечет дополнительное внимание. Это может помешать.

— Каким образом? — поинтересовался Кубиш.

— Трудно сказать, — пожал плечами Вальчик. — Просто народ начнет вертеть головами и смотреть, кто там и зачем свистит.

— Он прав, — согласился Габчик. — После свиста народ автоматически будет внимательнее приглядываться к тому, что происходит вокруг. Мало ли, найдется какой-нибудь псих, который захочет помешать нам. Нет, пожалуй, остановимся на зеркальце. Просто надо будет попробовать, как сработает этот сигнал в пасмурную погоду. Для этого даже не обязательно ездить сюда.

— Хорошо, — кивнул Кубиш, — согласен. Итак, Вальчик подал сигнал, мы вышли на позицию, подъехал Гейдрих, мы его уложили. Что дальше?

— Начнем с того, что как только Вальчик убедится, что мы увидели сигнал и пошли на исходную позицию, то он тоже начинает двигаться к трамвайной остановке, — сказал Габчик. — Если возникнут трудности с отходом, то он может неожиданно прикрыть нас с той стороны. Надо подумать: может быть, поставить на остановке еще одного-двух человек, для прикрытия. Это мы решим. После покушения начнется сумятица. Остановят движение. Вот здесь под шумок мы и должны рассеяться в разные стороны.

— Слушай, — вдруг встрепенулся Кубиш, — а что, если нам приехать сюда на велосипедах? С утра масса рабочих и разных чиновников едут на работу на велосипедах. Никакого подозрения мы не вызовем. А вот уезжать на велосипедах будет очень удобно. Движение остановили, кругом суматоха, а нас раз — и нет.

— Идея неплохая, — одобрил Габчик, — Один велосипед мы можем взять у «тети», второй — у Кодловых. Надо подумать о третьем.

— Третий вовсе не обязателен, — возразил Вальчик. — Он меня только свяжет. Давайте подумаем. Если все удалось хорошо, то мне надо будет возвращаться на угол за велосипедом. Если мне придется вас прикрывать, то возвращаться за велосипедом будет еще трудней. Во втором случае мне удобней сделать несколько выстрелов из толпы и, как только вы начнете отходить, снова смешаюсь с толпой. Учтите, что вы в любом случае привлечете к себе большее внимание, чем я.

— Хорошо, на этом тогда и остановимся, — кивнул Габчик. — Остается получить подтверждение Лондона на проведение этой операции и выяснить точные дату и время выезда Гейдриха.

— А зачем подтверждение приказа? — удивился Вальчик. — Насколько я понимаю, вы именно для этой акции сюда и заброшены.

— Так-то оно так, — нехотя ответил Габчик, — но все руководство местного подполья, вплоть до Объединенного комитета Сопротивления, считают эту акцию не только преждевременной, но и вредной. Они боятся, что после нее от подполья останутся ничего не значащие крохи. В Лондон послано уже несколько радиограмм с просьбой отменить эту операцию. И я дал слово Индре, что не буду ничего предпринимать, пока не получу подтверждение из Лондона. Пока Лондон молчит. На днях Бартош должен уже от моего имени запросить подтверждение.

— Понятно, — кивнул Вальчик.

Лондон, 15 мая 1942 года

Полковник Моравец закончил свой доклад и застыл в какой-то выжидательной позе.

— У вас ко мне что-то еще? — поинтересовался Бенеш.

— Да, пан президент, — вздохнул Моравец, — у меня есть к вам один серьезный и неприятный разговор. Я уже вам говорил, что мы получили несколько радиограмм с просьбой отменить ваше распоряжение о покушении на Гейдриха. Последняя, полученная мной радиограмма по этому поводу подписана Объединенным комитетом Сопротивления. Это достаточно серьезный орган. Хотя не все прислушиваются к его решениям, как к обязательным, он имеет очень большой авторитет среди антифашистских сил. Комитет выходит на нас впервые, и я бы не хотел так сразу портить с ним отношения.

— Это все происки коммунистов, — взорвался Бенеш. — Это им выгодно отговорить нас от проведения этой акции, а потом под тем предлогом, что настало подходящее время, осуществить эту акцию самим. Нельзя поддаваться на эту провокацию. Акция имеет необычайную важность.

— Я не думаю, что за всем этим стоят только коммунисты, — покачал головой Бенеш, — Объединенный комитет представляет всех, кто борется с немцами. Решения принимаются совместно. К тому же, первые две радиограммы исходили не от комитета, а от руководителей подполья, которые работают непосредственно с нами. И делают они это потому, что не приемлют коммунистические взгляды.

— Значит, они просто не понимают, что ими манипулируют, — настаивал Бенеш, — И вообще, мне непонятно, почему об этой операции знает так много народа? Мы же с вами говорили о соблюдении строжайшей секретности! А теперь эта операция обсуждается, как последняя базарная новость!

— Мы просто вынуждены были посвятить в суть операции тех, кто должен был помочь в ее осуществлении, — пожал плечами Моравец, — Учтите, эти люди не отказали нам в помощи: они просто просят нас обдумать наше решение.

— Это решение было рассмотрено со всех сторон на заседании правительства, — нахмурился Бенеш. — Почему они, сидя там, считают, что лучше нас понимают международную ситуацию?

— Они как раз и не заикаются об этом, — покачал головой Моравец, — они говорят о ситуации в Протекторате, а что происходит там, вы уж меня извините, они знают лучше нас с вами.

— Давайте прекратим этот бесполезный спор, — строго сказал Бенеш. — Я просто вам приказываю осуществить эту акцию. Немедленно дайте радиограмму группе «Антропоид» приступить к выполнению поставленной перед ними задачи. Вы можете дать эту радиограмму так, чтобы о ее содержании знали только они?

— Да, они имеют свой собственный код, который больше никому не известен.

— Вот и дайте радиограмму этим кодом, — приказал Бенеш, всем видом подчеркивая, что на этом разговор закончен. — Надеюсь, что в ближайшее время я услышу или об успешном выполнении этой задачи, или об ее провале. Выполняйте.

— Слушаюсь, — сквозь зубы ответил Моравец и развернулся к выходу.

Прага, 20 мая 1942 года

Габчик и Индра сидели за столиком в пивном баре «У кота». Вид у Индры был очень недовольным, Габчик тоже сидел нахмурившись.

— Так значит, Лондон не хочет отказаться от этой операции? — задумчиво, не то спрашивая, не то делая вывод, сказал Индра.

— В том-то и дело, что не отказывается, а настаивает на ее скорейшем осуществлении, — уточнил Габчик.

— Наверное, до них тоже дошли слухи о переводе Гейдриха, — вздохнул Индра.

— А что это за слухи? — насторожился Габчик.

— По непроверенным данным, Гейдриха хотят в ближайшее время отозвать из Протектората и отправить во Францию, — ответил Индра, — Не знаю, насколько это верно, но я слышал об этом из совершенно разных источников.

— Тогда действительно нам надо поспешить с этой операцией, — кивнул Габчик, — во Франции нам будет его уже не достать.

— Я вчера встречался с Опалкой, — сказал Индра, — он мне ничего не сказал про радиограмму о покушении.

— Он просто о ней не знал, — пояснил Габчик, — радиограмма пришла именно для нас. Она была зашифрована кодом, который знаем только мы с Яном. Бартош тоже не в курсе содержания этой радиограммы.

— А почему такая конспирация? — грустно улыбнулся Индра.

— Лондон очень недоволен тем, что в суть операции посвящены очень многие, — ответил Габчик, — они боятся, что это может привести к провалу. Лондон живет своей жизнью и не хочет и слушать о том, что здесь все далеко не так, как они себе это представляют.

— Ну что же, будем выполнять приказ, — кивнул Индра. — У вас, как я понимаю, все готово. Дело только за сигналом.

— Мы уже думаем даже о том, чтобы попробовать осуществить покушение без сигнала, — признался Габчик. — Хочется поскорее со всем этим покончить. Мы тоже устали от неопределенности.

— Я вам сказал, что хоть я и противник этой операции, я окажу вам любую посильную помощь, — напомнил Индра. — Подождите еще недельку: я уверен, что в ближайшие дни все решится.

Прага, 23 мая 1942 года

Около полудня на витрине часовой лавки пана Новатного начали тикать большие настенные часы «Морис-Лонкрус». А около двух часов дня перед этой витриной остановилась уже немолодая дама. Она долго разглядывала витрину и даже сказала остановившемуся рядом с ней мужчине:

— Часы с маятником просто завораживают. И никак нельзя догадаться: то ли они смело идут в неизвестное будущее, то ли отсчитывают оставшееся время до известного только им события.

— Да, пани, простое тиканье совсем не то, — вежливо согласился мужчина.

А уже около девяти часов перед самым заходом солнца в дверь мастерской позвонил Индра.

— Насколько я понимаю, у вас есть для меня хорошие новости, — сказал он, когда пан Йозеф провел его на кухню и, усадив за стол, поставил кофейник.

— Да, я узнал то, о чем вы просили, — кивнул пан Новатный. — Гейдрих должен вылететь в Берлин в среду. Время вылета самолета где-то около полудня, поэтому из Паненске-Бржежан протектор выедет часов в десять.

— Это точно? — спросил Индра.

— Ну, насколько вообще что-то может быть точным в этом мире, — философски заметил часовщик. — Я сегодня заводил часы у него в кабинете и прочитал пометку у него на настольном календаре.

— Очень хорошо, — кивнул Индра. — Вы нам очень помогли.

На самом деле, он был несколько разочарован: у него все еще теплилась надежда, что Гейдриха срочно и неожиданно переведут, и покушение не состоится.

— Я примерно догадываюсь, зачем вам эти сведения, — сказал часовщик, снимая с плиты закипевший кофейник. — Поэтому я скажу вам большее: Гейдрих поедет на доклад к фюреру, и с ним будут очень важные документы. Думаю, он будет с этими документами работать и дома, поэтому по дороге из Паненске-Бржежан в Град они должны быть у него.

— Спасибо, — кивнул Индра, — это действительно очень ценная информация. Вы нам оказали неоценимую услугу.

Они попили кофе, обсудив при этом последние новости, и пан учитель распрощался с хозяином.

Индра вышел из мастерской, когда солнце уже село и на город спустились сумерки. Он на несколько секунд задержался на крыльце мастерской, огляделся и решительно зашагал в сторону района Дейвице. Дорога до нужного ему дома заняла у него полчаса. Наконец, он позвонил в парадную пятиэтажного старого коммерческого дома. На удивленный взгляд открывшего ему дверь привратника он коротко бросил:

— Мне надо к Оте.

Привратник неохотно кивнул, но, ничего не сказав, пропустил внутрь.

Индра поднялся на четвертый этаж и позвонил в квартиру 4D. Ему открыли довольно быстро. Он поздоровался и вошел внутрь. В квартире он, даже не раздеваясь, прошел в дальнюю комнату. В комнате за столом сидели Кубиш и Габчик и играли в карты. Завидев Индру, Габчик смешал колоду и поднялся.

— Никак не ожидал столь позднего визита, — улыбаясь, сказал он.

— У меня для вас важные новости, — не отвечая на улыбку, сказал Индра. — В среду, 27 мая, Гейдрих должен вылететь в Берлин. Из Паненске-Бржежан он выедет примерно в десять часов утра. Немцы пунктуальны, но и у них случаются неожиданности.

— Очень хорошо, — кивнул Габчик, — Теперь мы будем действовать самостоятельно.

— К уже сказанному хочу добавить одну деталь, — сказал Индра. — Гейдрих повезет с собой очень важные документы! Раз уж нельзя предотвратить покушение, то извлеките из него максимум пользы. Завтра я предупрежу всех, с кем вы были в контакте, чтобы они постарались на это время куда-нибудь уехать. Так что попрошу вас на старые адреса не ходить.

— Информация в отношении документов действительно очень важная, — согласился Габчик, — Мы сделаем все возможное, чтобы захватить их. А в отношении старых адресов, думаю, вы перестраховываетесь. Даже если немцы нас схватят, вряд ли, они сумеют выйти на адреса, где мы скрывались. В отношении нас можете быть спокойны.

— Не думайте, что немцы такие дураки, — поморщившись, сказал Индра. — Немцы умеют работать. Это они не раз доказывали, взять хотя бы налет на «Шкодовку».

— А что случилось после налета на «Шкодовку»? — нахмурился Габчик.

— Они арестовали те три семьи, которые вам помогали, — ответил Индра, — В том числе и ту, где вы останавливались. И арестовали тех трех рабочих, которые помогали вам с кострами во время второго налета.

— А девушки? Манечка и Вера? — вмешался Кубиш.

— Вера арестована, — жестко сказал Индра, — а Манечке повезло — она уехала куда-то на сенокос, и ее немцы не тронули. То ли просто не стали искать, то ли решили, что она к этому не причастна, являясь просто наемной работницей.

— Черт! — сказал Габчик. — И как только они их выследили!

— Я вам сказал — немцы умеют работать. Нельзя их недооценивать, — напомнил Индра. — Поэтому я и хочу, чтобы большинство из тех, кто с вами входил в контакт, куда-нибудь выехали.

— Может быть, им лучше оставаться на месте, — высказал свое предположение Кубиш. — Такой срочный отъезд только усилит подозрения немцев.

— Такой срочный отъезд даст им хоть какой-то шанс, в крайнем случае, перейти на нелегальное положение, — жестко ответил Индра. — Я уже сказал, что ваша акция поставит под вопрос существование всего подполья. А нам бы хотелось сохранить хоть какую-то его часть. Если даже в результате такой перестраховки мы спасем двух-трех человек, то и в этом случае она уже будет оправдана.

— Не сердитесь на нас, — виновато сказал Габчик. — Мы всего лишь выполняем приказ.

— Я на вас не сержусь, — грустно покачал головой Индра, — Мне просто будет очень обидно, если такие парни, как вы, погибнут, не принеся нашей борьбе почти никакой пользы.

Индра резко встал и распрощался.

После его ухода ребята долго не могли успокоиться. Они то начинали обсуждать предстоящую акцию, то сожалеть о тех, кто пострадал после налета на «Шкоду».

Прага, 26 мая 1942 года

В этот вечер в Пражской опере давали «Лоэнгрина». В зале собрался весь цвет Протектората: ожидалось, что на спектакле будет присутствовать протектор с супругой.

Автомобиль Гейдриха подъехал к зданию Оперы минут за пятнадцать до начала спектакля. Гейдрих часто посещал оперу и каждый раз приезжал заранее: еще не было случая, чтобы из-за него задержали начало представления. Гейдрих молодцевато выскочил из машины и галантно подал руку жене Лине.

Хотя его явно никто не встречал, большинство из высокопоставленных чинов Протектората находилось в фойе. Одним из первых, кого встретил Гейдрих в фойе, был группенфюрер Карл Франк.

— Вы тоже, Карл, решили немного отвлечься, — улыбнулся обергруппенфюрер.

— Когда-то же надо немного и отдохнуть, — в тон ему ответил Франк.

Они остановились около одной из колонн, и к ним подошла жена Франка.

— Ходят упорные слухи, что вы нас оставляете, — затронул волнующую его тему Франк.

— Меньше обращайте внимания на слухи, Карл, — заметил Гейдрих, — это очень способствует укреплению нервной системы. Я еще ничего не знаю, хотя, надо признать, что наш фюрер непредсказуем. Вполне возможно, что он подготовил мне новую Авгиеву конюшню.

— И кто в таком случае заменит вас? — задал больной вопрос Франк.

— Если мне придется оставить этот пост, — нахмурившись, сказал Гейдрих, — я буду настоятельно рекомендовать фюреру назначить на него вас. По крайней мере, раньше фюрер прислушивался к моим рекомендациям. Фюрер уже понял, что он может полностью и безоговорочно положиться только на СС. СС показывает образец верности и доблести даже под командованием такого параноика, как Айке. Наверное, слышали, как отличилась его дивизия в России. Эту же идею подтверждает правление фон Нейрата.

— Я буду вам очень благодарен, обергруппенфюрер, — просиял Франк.

— За что? — искренне удивился Гейдрих. — Я даю вам рекомендацию не на банковский кредит, а на пост, на котором придется изрядно потрудиться. Доверие очень капризная штука: его постоянно надо оправдывать. Пойдемте с нами, — пригласил Гейдрих супругов Франк к себе в ложу. — Скоро уже начнут. В любой опере увертюра играет очень важную роль: она создает настроение.

Хотя Гейдрих прекрасно знал, что пока он не появится в своей ложе, спектакль не начнут, он старался не пользоваться этой привилегией. В оперном театре он чувствовал себя, как в другом мире, законы которого никто не имеет права нарушать.

Во время спектакля он вдруг вспомнил родительский дом, отца и мать. Он усиленно старался припомнить, пела ли его мать в «Лоэнгрине» и видел ли он ее в этой опере. В детстве он любил смотреть спектакли с участием матери. На сцене она была такой загадочной, сказочной, романтичной и совсем не напоминала ту мягкую и заботливую женщину, которой становилась, возвращаясь домой.

Вернувшись в Паненске-Бржежаны, он сразу же направился в свой кабинет.

— Тебе же завтра лететь в Берлин, — напомнила ему Лина.

— После спектаклей я долго не могу уснуть, — признался Гейдрих, — так уж лучше я это время поработаю. Успею поспать и в самолете.

А в это время в небольшой квартирке в районе Дейвице двое молодых людей готовились к предстоящему решающему дню.

Бартош положил в собранную бомбу прорезиненный мешочек с мелкой картечью и завинтил корпус.

— Ну вот, — сказал он, — если у тебя не получится с автоматом, то это не подкачает. Главное, чтобы в него хоть что-то попало. Взрыватель поставил ударный — взорвется, как только соприкоснется с машиной.

— Ты смотри, трамвай завтра не взорви, — проворчал Габчик.

— Будь спокоен, — заверил его Кубиш, — я сниму ее с предохранителя в последний момент.

— Не нравится мне эта затея с отравленной картечью, — вздохнул Габчик.

— А по мне, так все что угодно, лишь бы был результат, — отмахнулся Кубиш.

— Мы требуем от немцев гуманности, а сами не стесняемся в средствах, — покачал головой Йозеф. — Так нельзя.

— Брось забивать себе этим голову, — заметил Кубиш, укладывая готовую бомбу в портфель. — Ты же знаешь, что они первыми начали нарушать все правила.

— Вот этого я не знаю, — запальчиво возразил Габчик. — Мне это говорят, но немцы уверяют в обратном. В этом случае прав может быть лишь тот, кто не нарушает никаких правил.

— Не надо вдаваться в философию, — наставительно заявил Кубиш, — У тебя есть приказ, и ты должен его выполнить. Остальное все лежит на совести нашего командования. Смотри на вещи проще.

— Вот именно так и оправдывают все преступления, — снова вздохнул Габчик. — Хотя ты прав, все это лишь пустые разговоры. Давай ложиться спать. После завтрашней акции нам, возможно, долго не придется спать в человеческих условиях.

Прага, 27 мая 1942 года, 9 часов 00 минут

Когда Кубиш вышел на кухню, там сидел Любош, сын хозяина квартиры, он машинально жевал бутерброд, не отрывая взгляда от раскрытого учебника. Сегодня ему предстояло сдавать экзамен по истории, и он очень волновался. В принципе, историю он знал неплохо и любил этот предмет, однако учитель у них был строгий, и Любошу очень не хотелось опозориться перед ним.

— Главное, Любош, не паниковать, — наставительно заявил Кубиш. — Держись спокойно и уверенно, и все сдашь в лучшем виде. А вечером устроим большой праздник.

— Если только мы сегодня вечером придем, — поправил Кубиша, появившейся за его спиной Габчик. Повернувшись к хозяйке, он объяснил: — Мы, возможно, сегодня задержимся у друзей и, чтобы не возвращаться ночью, у них и заночуем. Если нас не будет долго, то не беспокойтесь, — после этого улыбнулся Любошу. — А ты закрой учебник и помечтай о чем-нибудь приятном, полюбуйся утром. За это время у тебя в голове все уляжется: на экзамене ответы так от зубов отскакивать и будут.

Сегодня Кубиш и Габчик выходили из дома, неся в руках портфели. Они вышли на крыльцо и остановились, прищурившись от яркого солнца.

— Денек сегодня, что надо, — заявил Кубиш, — так что у Вальчика никаких трудностей не возникнет.

— Дай-то Бог, — не так оптимистично ответил Габчик.

Оба парня пошли в сторону трамвайной остановки. На трамвае они проехали четыре остановки и вышли около Карловой площади, откуда направились на улицу Черная. На Черной улице они зашли во двор многоэтажного коммерческого дома, здесь в дальнем углу располагался гараж и авторемонтная мастерская пана Янечка.

Габчик постучал в дверь мастерской и, не дожидаясь ответа, вошел.

Пана Янечека они застали уже за работой: что-то ворча себе под нос, он стоял, разбирая двигатель старенького «Пежо».

— Мы за велосипедами! — громко крикнул Габчик: пан Янечек плохо слышит.

— Забирайте, забирайте, — ответил пан Янечек.

Он оторвался от своего занятия, вытер руки тряпкой и подошел поздороваться с пришедшими.

— Я их тут немножко смазал и подтянул все гайки, — сказал он Габчику. — Далеко собрались?

— Не очень, — улыбнулся Габчик, — прокатимся немножко в сторону Паненске-Бржежан. День уж больно хороший.

— Денек замечательный, — согласился пан Янечек.

И тут Кубиш заметил в углу мастерской большую охапку сена.

— А это вам зачем? — поинтересовался он.

— Да так, — пожал плечами пан Янечек, — когда прольешь на пол масла или еще какой грязи, легче убирать.

— Мы возьмем немножко? — спросил Кубиш.

— Пожалуйста, — разрешил пан Янечек.

— Зачем это тебе? — удивился Габчик.

— Брошу сверху в портфель, — поясняет Кубиш, — мало ли будут проверять.

Он положил клок сена в портфель, и Габчик, не особенно задумываясь над смыслом, сделал то же самое.

Через пять минут они уже ехали на велосипедах в сторону Кобылис. Не доезжая одной трамвайной остановки до поворота, они остановились. Здесь их уже поджидал Вальчик.

— Привет, — улыбнулся он, — день сегодня, как по заказу.

— Все в порядке? — спросил Габчик.

— Так точно, — настроение у Вальчика было явно хорошее. — Ваш отход на всякий случай пришел подстраховать и Опалка. Он уже где-то у остановки трамвая. В толпе. Я буду стоять на повороте чуть выше вас. Подам знак зеркальцем, как и договаривались.

Габчик посмотрел на часы, было без четверти десять.

— Можно до остановки пройтись пешком, — сказал он, — Гейдрих еще и не выехал. Ну, мы пошли.

До поворота они прошли все втроем, на перекрестке Вальчик занял заранее обусловленную позицию, а ребята отошли дальше и встали напротив трамвайной остановки. Они прислонили велосипеды к ограде сквера и подошли к краю тротуара. Габчик достал сигареты, и они закурили. Опалку они обнаружили примерно через минуту. Адольф стоял на остановке и внимательно читал надписи с маршрутом у каждого подходящего трамвая. Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что человек ждет трамвай, номер которого забыл, и теперь пытается найти его по маршруту. Это вполне объяснит его долгое присутствие на остановке.

Габчик отошел, прислонился к фонарному столбу, набросил плащ на портфель и начал осторожно прямо в портфеле собирать автомат. Засунутое в портфель сено лезло под руки и мешало. Только теперь он подумал о том, что идея с сеном была до безобразия глупой.

Если бы они наткнулись на полицейских, которые попросили бы их открыть портфели, то это сено вызвало бы только еще большее подозрение. Габчик про себя обругал Кубиша и его идею.

Он поискал глазами своего товарища. Кубишу явно не хватало выдержки: он то выходил на середину дороги, то подходил к трамвайной остановке. Ему просто не терпелось начать действовать.

Паненске-Бржежаны, 27 мая 1942 года, 9 часов 30 минут

Гейдрих вышел на крыльцо Верхнего замка, как всегда, подтянутый, чисто выбритый, бодрый, в руках он держал кожаную туго набитую папку с документами. В это время по лестнице ведущей к крыльцу как раз поднимался его адъютант Герберт Вагниц.

— Вы еще не готовы, Герберт? — нахмурился Гейдрих.

— Фрау Лина попросила захватить с собой в Берлин посылку, — развел руками Вагниц, — Она пошла, чтобы подготовить ее. А я как раз собираюсь спуститься за машиной: ее моют около Нижнего замка.

— Хорошо, — кивнул Гейдрих, — я уже выезжаю: мне надо еще отдать кое-какие распоряжения в Граде. А вы поезжайте сразу за мной.

Вагниц развернулся и начал быстрым шагом спускаться к Нижнему замку.

Уже на середине дороги его обогнала машина Гейдриха с развевающимися на крыльях красными флажками со свастикой.

Когда Вагниц подошел к Нижнему замку, его машина стояла уже вымытой. Около машины он столкнулся с садовником, тот нес на кухню целую охапку зелени с огорода.

— Здравствуйте, герр Вагниц, — приветливо поздоровался он. — Вы сейчас не в Верхний замок?

— Туда, — кивнул Вагниц.

— Может быть, захватите меня, а то пока бегаешь туда-сюда, так за день стопчешь все ноги.

— Только живо, — предупредил его Вагниц, — меня уже и так поджимает время.

— Сию секунду, сию секунду, — заторопился садовник.

Прага, 27 мая 1942 года, 10 часов

Кубиш перешел дорогу и подошел к трамвайной остановке, стараясь периодически посматривать на поворот. Он встал рядом с Опалкой и, не спуская глаз с перекрестка, спросил:

— Ну что же он не едет?

— Приедет, никуда не денется, — спокойно ответил Опалка. — Иди на свое место и жди.

Кубиш еще с минуту потоптался рядом с Опалкой и пошел обратно.

Перейдя на другую сторону, он подошел к фонарю, прислонившись к которому стоял Габчик.

— А он не мог поехать другой дорогой? — спросил он.

— Другой дороги в Град отсюда нет, — покачал головой Габчик. — Встань на место и стой спокойно. Ты начинаешь привлекать к себе внимание.

— А Индра не мог ошибиться? — не унимался Кубиш.

— Индра мог сказать нам время с запасом, чтобы мы не опоздали, — высказал свое предположение Габчик. — Жди.

Кубиш отошел к ограде сквера и встал рядом с велосипедами. Только Кубиш отвлекся от перекрестка и посмотрел в другую сторону, как в руках Вальчика сверкнуло зеркальце. Габчик напрягся, сделал шаг вперед, чтобы лучше видеть поворот.

В это же время с другой стороны на перекресток выехал трамвай. Трамвай должен был остановиться как раз в тот момент, когда сюда подъедет машина Гейдриха. Габчик сквозь зубы выругался. Трамвай заскрипел тормозами, и одновременно из-за поворота выскочила открытая машина Гейдриха.

Габчик откинул в сторону плащ и портфель и с автоматом наперевес бросился на проезжую часть. Потребовалась какая-то секунда на то, чтобы водитель машины заметил преграждающего ему путь человека с автоматом. Он растерялся и нажал на тормоз. Габчик прицелился прямо в грудь Гейдриха.

Тот тоже заметил опасность и начал вставать с сиденья, одновременно при этом расстегивая кобуру и доставая пистолет.

Габчик нажал на спусковой крючок. Тишина. Он со злостью тряхнул автомат, но тот продолжал молчать.

Кубиш ни на минуту не сомневался в Габчике, он с самого начала переживал, что ему была отведена второстепенная роль на подстраховке. Когда Габчик выскочил на дорогу и навел автомат на приближающуюся машину, Кубиш был готов к тому, что сейчас услышит очередь, и все будет кончено.

Но вот очереди-то и не последовало. Машина была уже в нескольких метрах от него, когда он сообразил, что настало время действовать ему. В два прыжка он очутился перед самым капотом машины и швырнул в нее свою бомбу. Раздался взрыв, и ему обожгло лицо горячей волной.

Когда Кубиш открыл глаза, то первое, что почувствовал, это стекающую у него по лицу горячую жидкость. Гейдрих сидел на сиденье, откинувшись на спинку, и не шевелился. Машина стояла. Ян, не задумываясь о том, чья у него на лице кровь, вытер лицо рукавом и бросился к велосипеду. Вскочив на велосипед, он направился под гору, туда, откуда только что приехала машина Гейдриха.

На улице царила сумятица: пассажиры трамвая метались в разные стороны, машину Гейдриха от взрыва слегка развернуло, и она перегородила дорогу, с обеих сторон от нее начали останавливаться машины. И все же Кубиш сумел вырулить и доехать до перекрестка, там он свернул в сторону Влтавы. Теперь ему ничто не мешало набирать скорость.

Поняв, что от автомата нет никакой пользы, Габчик отбросил его в сторону и полез в карман за пистолетом, в этот-то момент и прогремел взрыв. Его ударило взрывной волной, но не ранило. Он видел, как Гейдриха отбросило обратно на сиденье автомобиля, заметил, что по его белой рубашке растекается красное пятно. Дело сделано — надо уходить. Он развернулся в сторону велосипеда, но в этот момент услышал за спиной звук выстрела. Габчик обернулся. Шофер Гейдриха вылез из машины и теперь целился в него из пистолета. Йозеф сделал два выстрела в сторону шофера и, решив, что велосипед ему теперь не поможет, побежал вверх по улице.

Габчик бежал по улице и слышал у себя за спиной топот погони. Похоже, его преследовал один человек, очевидно, все тот же шофер. Сворачивая в боковую улочку, он успел кинуть взгляд назад, заметить шофера и сделать в его сторону несколько выстрелов. Потом он снова свернул в переулок. Ему на пути попался подвальчик, в котором расположилась мясная лавка. Габчик юркнул туда.

Тяжело дыша, он стоял по середине магазина и не знал, что делать. Народу в магазине никого не было. Перепуганный хозяин лавки пулей бросился к выходу. Габчик слишком поздно подумал о том, что его надо было задержать. Пошатываясь, он подошел к окну, чтобы увидеть, что творится на улице.

Окно располагалось довольно высоко, где-то на уровне его плеча. Он привстал на цыпочки и увидел как раз тот момент, когда хозяин лавки многозначительно указывал пальцем на дверь шоферу Гейдриха. Шофер, забыв об осторожности, бегом бросился к лавке, и это помогло Габчику. Он выстрелил в шофера сквозь окно, когда тот был совсем рядом. Тот пошатнулся и упал.

Габчик снова выскочил на улицу, у него и мысли не было о том, чтобы добить шофера, он просто сбросил его теперь со счетов. Растерявшись, Габчик побежал обратно. Когда он сворачивал в боковую улочку, то успел обернуться и заметить, что шофер передал свой пистолет мяснику, и тот пустился за ним в погоню.

Мясник был грузным невысоким мужчиной, и видно было, что ему бежать очень тяжело. К тому же, похоже, он побаивался догнать Габчика и вовсе не умел обращаться с пистолетом. За время погони он даже не попробовал выстрелить.

Габчик выскочил из боковой улочки, успел заметить толпу, собравшуюся около машины Гейдриха, перемахнул через ограду сквера и побежал в сторону Влтавы. К этому времени мясник уже безнадежно отстал.

Вальчик издали заметил машину Гейдриха. Он тут же достал из кармана зеркальце и подал условный сигнал. Сначала он не мог понять, заметили ли его сигнал ребята: Кубиш смотрел в другую сторону, а Габчик продолжал стоять, прислонившись к фонарному столбу. Но вот Габчик оттолкнулся от фонаря и сделал шаг вперед.

Вальчик сунул зеркальце в карман и быстрым шагом ' направился в сторону Габчика. Когда мимо него пронеслась машина Гейдриха, то она закрыла ему обзор. Он не мог понять, что же происходит там впереди. Но вот раздался взрыв. Через несколько секунд. Вальчик увидел, как ему навстречу несется на велосипеде Кубиш. Лицо его было в крови. Потом он увидел, как из машины Гейдриха выскочил шофер и начал в кого-то стрелять из пистолета.

Вальчик выхватил свой пистолет и несколько раз выстрелил в спину шофера. Шофер обернулся, сделал пару ответных выстрелов, но отвлекаться на Вальчика не стал и бросился за кем-то в погоню. Одновременно со вторым выстрелом шофера в его сторону, он почувствовал, как что-то обожгло ему ногу чуть выше колена. Вальчик сделал еще несколько шагов, но тут осознал, что хромает. Нога начала неметь. Теперь пытаться догнать шофера было бессмысленно.

После секундного колебания Вальчик свернул в сквер.

Гейдрих повалился на сиденье, вся грудь была словно охвачена огнем. Он продолжал в правой руке сжимать пистолет, а левой нашарил портфель с документами. Хорошо, что эти бандиты не сумели захватить его. Теперь надо дождаться возвращения Клейна, шофера. Вообще-то он поступил необдуманно, оставив его одного с документами в таком беспомощном состоянии, но, может быть, именно благодаря его действиям бандиты и пустились наутек, не попытавшись завладеть портфелем. Происходящее вокруг Гейдрих видел как сквозь кровавую завесу, он чувствовал, что силы с каждой минутой оставляют его.

Но вот рядом с машиной появилась какая-то белокурая женщина. Ей было тридцать с небольшим, Гейдрих с трудом понимал, что она делает и говорит, ему в голову даже пришла мысль о валькирии, но валькирии появляются перед боем, а не после. Тем временем женщина остановила проходящую мимо машину, грузовой пикап и начала спорить с шофером. Но вот шофер и сидящий рядом с ним мужчина вылезли из кабины и начали выгружать из кузова какие-то коробки.

На какое-то мгновение Гейдрих потерял сознание, а когда вновь пришел в себя, то заметил, что теперь рядом с женщиной стоит полицейский. Шофер с экспедитором выгрузили уже большую часть коробок, когда полицейский остановил еще один пикап. После недолгих переговоров с водителем второго пикапа полицейский и женщина подошли к нему. Они стали вытаскивать его из остатков его «Мерседеса». Гейдрих изо всех сил старался помочь женщине и полицейскому, и хотя его ноги были, как ватные, он все же сумел доковылять до пикапа. Его попытались усадить в кузов машины, но из-за высокого роста поместиться в кузове сидя было очень трудно. Полицейский снял куртку и бросил ее на ящики, которые стояли на полу кузова. Женщина положила туда же и свою кофточку. Гейдрих с трудом лег на это импровизированное ложе. Полицейский тоже кое-как втиснулся в кузов, а женщина, видимо, решила сесть в кабину рядом с шофером. Наконец, машина тронулась.

Гейдрих периодически на короткое время терял сознание, но теперь он был более или менее спокоен за портфель с документами: он надеялся на сидящего рядом полицейского. Хотя Гейдриху и показалась эта поездка вечностью, ехали они не более трех-пяти минут.

Но вот машина остановилась, примерно через минуту дверцы кузова открылись, и Гейдрих увидел большое старое здание. Из дверей здания уже выбегали два санитара с носилками. Гейдрих понял, что его привезли в больницу.

— Сообщите об этом группенфюреру Франку, — заплетающимся языком с трудом попросил он полицейского.

— Сейчас мы все сделаем, все будет хорошо, — заверила его возникшая непонятно откуда все та же белокурая женщина.

Прага, Либень, 27 мая 1942 года, 11 часов 20 минут

Только отъехав от места покушения километра на два, Кубиш начал приходить в себя. В какой-то момент ему показалось, что за ним следят, и он начал бессмысленно кружить по городу. Постепенно к нему вернулась способность рассуждать здраво. Его окровавленное лицо явно привлекало внимание. Надо было хотя бы умыться. Ян огляделся и прикинул, где бы можно было найти ближайшее убежище. Самой близкой была квартира Новаковых. И Ян направился к ней. По дороге он решил, что подъезжать к дому на велосипеде не стоит — это может привлечь внимание. Немцы, наверняка, уже знают, что он бежал с места преступления на велосипеде. Немного подумав, Ян вспомнил, что недалеко от дома есть филиал магазина «Батя». Около всех магазинов этой фирмы стояли подставки для велосипедов, и он решил оставить велосипед там, пешком пройти к Новаковым, а потом послать кого-нибудь забрать его оттуда. Так он и сделал.

Когда он явился к Новаковым, то пани Новакова, ни слова не говоря, только всплеснула руками и сразу засуетилась, помогая ему раздеться, доставая из шкафа полотенце и чистую рубашку. Ян посмотрел на себя в зеркало и понял, что вид у него действительно страшный. Лицо было все в запекшейся крови, рубашка на груди окровавлена, лицо бледное, как полотно. Он прошел в ванную комнату, разделся до пояса и, превозмогая боль, умылся. Теперь можно было разглядеть, что на груди и на лице у него осталось множество мелких осколков, очевидно, от кузова машины и от самой бомбы.

Он, как был по пояс голый, прошел на кухню и сказал:

— Пан Новак, вы не вытащите мне осколки, я тут попал в переделку, и меня немного зацепило. И хорошо бы послать кого-нибудь за велосипедом, я его оставил около магазина «Батя». Крайний справа.

Пан Новак тут же пошел искать свои очки и пинцет, а пани Новакова крикнула дочке:

— Индра, доченька, сбегай-ка к магазину «Батя» и привези к нам в сарай велосипед, который там стоит. Он крайний справа. Если к тебе кто-то будет приставать с вопросами, то ничего не отвечай. Видишь, наш друг попал в аварию, и у него из-за этого могут быть неприятности.

Индра вернулась через минут двадцать и сообщила, что поставила велосипед в сарай. К этому времени пан Новак уже вытащил все осколки, которые сумел обнаружить, а пани Новакова перевязала Кубишу грудь и теперь накладывала ему на лицо компресс.

Прага, Град, 27 мая 1942 года, 12 часов 15 минут

Франк зашел к себе в кабинет, расслабил ворот, глубоко вздохнул, взял трубку телефона и попросил соединить его лично с фюрером. В трубке долго что-то трещало, иногда были слышны чьи-то голоса, но вот он услышал хорошо знакомый ему по радиовыступлениям голос.

— Мой фюрер, с вами говорит группенфюрер Карл Франк, — представился начальник пражского гестапо, — Полтора часа назад было совершено покушение на протектора Богемии и Моравии обергруппенфюрера Гейдриха.

— Он мертв? — с тревогой в голосе прервал его Гитлер.

— Нет, мой фюрер, он тяжело ранен. Сейчас он в больнице.

Последовала непродолжительная пауза.

— Сейчас я распоряжусь, чтобы к вам немедленно вылетели наши врачи, — сказал Гитлер. — Наши лучшие врачи. А что с преступниками?

— Им удалось скрыться с места преступления, мой фюрер, — виновато проговорил Франк, — но уже организована специальная группа, которая занимается этим расследованием.

— И охрана не смогла ни захватить, ни убить не одного из них? — с нотками недоверия спросил Гитлер.

— Обергруппенфюрер был без охраны, только с шофером, мой фюрер, — растерянно ответил Франк. — Шофер Гейдриха Кляйн какое-то время преследовал одного из преступников, но был тоже ранен.

— Сколько раз я вам всем говорил, чтобы вы никуда не ездили без охраны, — взорвался Гитлер, — Если я услышу, что вы, Франк, тоже ездите один, вы тут же отправитесь рядовым в саперный батальон! Везде только с охраной! Я сегодня же отдам приказ, чтобы вам в Прагу выслали пару бронированных автомобилей. Ваша беспечность до добра не доведет! Преступники должны быть найдены и строго наказаны! Очень строго! Всех замешанных в этом преступлении расстреливать вместе со всей семьей! Я прикажу Далюге немедленно вылететь в Прагу и возглавить расследование этого чудовищного преступления. Пусть покажет, как умеют работать его люди. А вы, Франк, возьмите пока на себя обязанности протектора. И вот еще что, не дожидаясь прибытия Далюге, возьмите 10000 заложников и расстреляйте! Невзирая на пол и возраст! И громко объявите, что если преступники не будут найдены, то такая акция повторится!

— Мой фюрер, — возразил Франк, — мне кажется, что преступники и делали расчет именно на такую реакцию. Такая реакция даст возможность нашим врагам говорить о всеобщем саботаже и сопротивлении. Мы должны убедить всех в обратном, что это всего лишь разрозненные отдельные акции небольшой группы недовольных. В крайнем случае, можно расстрелять уже осужденных за преступления против Рейха.

— Ладно, это вы уже решите с Далюге, — согласился Гитлер. — Не скупитесь в деньгах, Франк, назначьте вознаграждение в миллион марок тому, кто даст действительно ценные сведения, которые помогут вам выйти на преступников. Крупные суммы должны получить и все те, кто окажет настоящую помощь следствию. Это происки евреев, а они за деньги продадут родную мать. Не будьте скрягой.

— Слушаюсь, мой фюрер, — ответил Франк, — Я хочу сейчас вызвать в Прагу дополнительные полицейские силы из крупных городов Протектората. Полезным было бы ваше разрешение привлекать для массовых операций и армейские части.

— Хорошо, привлекайте, можете при этом сослаться на меня, — вдруг как-то сразу устало ответил Гитлер. — Ждите Далюге, пусть он ведет расследование. А вы примите соответствующие меры со своей стороны. О состоянии Гейдриха докладывать ежедневно.

В Берлине повесили трубку.

Франк тоже осторожно положил трубку на рычаги телефона. Он вынул из кармана носовой платок и вытер выступившие во время разговора на лбу крупные капли пота. Результат разговора оказался намного лучше, чем это можно было ожидать. Теперь за расследование преступления будет отвечать Далюге, а он, Франк, как протектор, с этого момента отвечает только за общее положение в Протекторате.

Франк подошел к двери кабинета, выглянул наружу и приказал адъютанту, чтобы тот пригласил к нему Абендшена.

Абендшен явился минуты через три. Вид у него был озабоченный, как у человека, которого оторвали от важного и неотложного занятия.

— Штурмбанфюрер, — официально обратился к нему Франк, — я хочу, чтобы вы пока взяли на себя расследование покушения на протектора.

— Так как это дело явно связано с английскими парашютистами, я уже подключился к расследованию, — прищурившись, ответил Абендшен. — Но меня интересует ваше замечание в отношении «пока».

— Сейчас из Берлина сюда вылетит Далюге, — ответил Франк, — Гитлер назначил его ответственным за проведение расследования. Вполне возможно, что он привезет с собой своих людей. В общем, прибыв сюда, он возьмет расследование в свои руки и, наверняка, будет лично создавать или следственную бригаду, или даже специальную комиссию по расследованию. Чем вы сейчас заняты?

— Идет допрос свидетелей, — ответил Абендшен. — Свидетелей этого преступления довольно много: мы уже имеем около тридцати человек. И ожидаем, что найдется еще столько же.

— Так много свидетелей? — удивился Франк.

— На улице было много народа, — пожал плечами Абендшен, — на остановку как раз в тот момент подошел трамвай. Кстати говоря, есть пострадавшие и среди местного населения: несколько человек обратилось в больницу с мелкими осколочными ранениями. Об этом надо обязательно упомянуть в прессе и по радио. Надо чтобы все понимали, что эти бандиты для достижения своих целей не остановятся ни перед чем.

— Хорошая мысль, — согласился Франк. — Я хочу к вечеру ввести комендантский час и ночью организовать облаву. Шансы на большой успех невелики, но мелкая рыбешка может и попасться.

— Вещь полезная, — согласился Абендшен, — но, боюсь, для грамотного проведения такого мероприятия у нас не хватит сил.

— Я собираюсь вызвать сюда дополнительные силы гестапо из крупных городов, а так же привлечь к этому армейские части, — пояснил Франк.

— Нельзя сейчас ослаблять силы гестапо, особенно в крупных городах, — покачал головой штурмбанфюрер. — Вполне возможно, что преступники уже покинули Прагу и намереваются отсидеться в других городах. А что касается армейских частей, то у них просто нет опыта в проведении полицейских операций. Они нам предоставят уйму задержанных, которых мы через несколько часов вынуждены будем отпустить, и несколько трупов, по поводу которых мы долго будем объясняться. Лишняя головная боль.

— И все же, — вздохнул Франк, — боюсь, что без них нам будет не обойтись. А кроме свидетелей нашли что-нибудь?

— На месте преступления найден автомат «Стен», что говорит о том, что англичане к этому хоть какое-то отношение да имеют, — ответил Абендшен. — Найден велосипед, на котором один из преступников приехал на место преступления и, по всей видимости, хотел на нем же и уехать. К сожалению, номер на раме спилен, и мы не можем определить, где и кем приобретался этот велосипед. Найдены портфель, плащ и кепка, принадлежащие преступнику. Пока все, но это уже говорит о низком профессиональном уровне преступников, и, в принципе, с этим можно начинать работать.

— Хорошо, идите работайте, Абендшен, — кивнул Франк. — Только очень прошу вас, потрудитесь не затягивать это расследование, как вы любите это делать. Нам нужно иметь результаты как можно быстрей.

Как только Абендшен ушел, Франк взял трубку телефона и попросил соединить его с отделом юстиции.

— Расстреляйте всех уже приговоренных к казни за политические преступления, — коротко приказал он.

После этого Франк решил посетить больницу, где находился Гейдрих.

Подъезжая к больнице, он проехал мимо злополучного поворота на Кобылисах. Там все еще толпился народ, и работали эксперты из гестапо.

В больнице царила полная неразбериха. Прием больных был прекращен. Мимо него то и дело пробегали люди в белых халатах, их лица выражали крайнюю озабоченность и беспокойство. Наконец, Франк сумел найти в этом хаосе врача чеха, который был сегодня дежурным. Врач сообщил ему, что Гейдрих находится в операционной, и ему сейчас делают операцию. Повреждения оказались довольно серьезными: была повреждена грудная клетка, причем одно ребро было раздроблено почти полностью, осколок бомбы застрял в селезенке, и была пробита диафрагма.

— Кто делает операцию? — поинтересовался Франк.

— Операцию делает доктор Гольбаум из немецкой клиники, — ответил врач, — ему ассистирует наш доктор Дик. Герр протектор сам потребовал, чтобы ему операцию делал доктор Гольбаум.

— Понятно, — кивнул Франк. — Через несколько часов сюда прибудут несколько профессоров из Берлина. Думаю, они уже вылетели. Покажите, где вы хотите разместить больного после операции?

— Мы еще не думали об этом, — растерялся доктор. — Если хотите, можем пройти вместе в хирургическое отделение, и вы сами выберете для него палату.

Они поднялись на третий этаж и прошлись по отделению. Франк осмотрел всего несколько палат и только поморщился. Наконец, он зашел в кабинет начальника отделения.

— Вот здесь вы его и разместите, — решительно заявил он. — Распорядитесь вынести отсюда все лишнее и поставьте нормальную кровать, несколько кресел, столик. В общем, оборудуйте это помещение так, чтобы оно было достойно вашего пациента. Все крыло очистите от больных.

— Но это просто невозможно, — попытался протестовать доктор.

— Я сказал: очистите все крыло от больных, — уже со злостью повторил Франк, — а я сейчас пришлю сюда надежную охрану. Выполняйте.

Прага, Смихов, 27 мая 1942 года, 12 часов 30 минут

Когда Габчик понял, что сделал круг и снова бежит к месту преступления, он про себя выругался и подумал о том, что надо уйти куда-нибудь подальше и спрятаться. Сначала он просто побежал по трамвайным путям в противоположную от Кобылис сторону. Пробежав метров сто, он перелез через ограду какого-то сквера. Когда он спрыгнул с забора, то сильно подвернул себе ногу.

Народу в сквере было немного. Прихрамывая, он пересек его по диагонали, вышел на улицу и, не торопясь, направился в сторону Смихова. Ближе всего отсюда была квартира Фафековых, и он направился туда.

Дома был один пан Фафек.

— Хотел спортом позаниматься, — пошутил Габчик, — да вот очень неудачно получилось — подвернул ногу. Мне бы сделать теплую ванну.

Пан Фафек засуетился и начал нагревать воду.

Ванна помогла. Боль в ноге совсем утихла.

— Жаль, что нет дома вашей жены, — посетовал Габчик. — Мне бы еще покрасить волосы.

— Это мы можем сделать и без нее, — заверил пан Фафек. — Можно взять перекись водорода и немного осветлиться. Конечно, волосы от этого портятся, но один раз большого вреда не принесет.

Через полчаса Габчик был уже, можно сказать, блондином. К этому времени вернулась одна из дочерей Фафека, Рела.

— Да вас и не узнать! — воскликнула она, увидев Габчика.

— Я еще точно не знаю, но вполне возможно приду к вам ночевать, — предупредил Габчик, — а пока схожу и куплю себе плащ и шляпу. Надо уж до конца изменить свою внешность.

— Я пойду с вами, — решительно заявила Рела. — А то еще нарядитесь каким-нибудь пугалом. А я все же подскажу вам, как изменить внешность и в то же время не привлекать к себе внимания.

И они вместе отправились в магазин. В городе царило необычное оживление: во все стороны на большой скорости проносились машины с немцами. Явно бросались в глаза усиленные патрули. О покушении на Гейдриха Рела узнала только от продавца в магазине и с подозрением посмотрела на Габчика.

Прага, Дейвице, 27 мая 1942 года, 13 часов

Вальчик понял, что ранен в ногу и прикрыть Габчика уже не сможет. Он огляделся. Кубиш сумел благополучно уехать на велосипеде, вокруг машины Гейдриха толпился народ, Опалки нигде не было видно. И тогда Йозеф решил, что надо уходить. Он поковылял в том же направлении, в котором уехал Кубиш. Он накинул плащ и этим хоть как-то прикрыл рану на бедре, правда, он чувствовал, как по ноге медленно течет струйка крови. Проходя мимо газетного киоска, он купил несколько газет и, зайдя в туалет, обернул ими ногу, прикрыв рану. Нога в бедре получилась слишком уж толстой, но зато газеты впитывали кровь и не давали ей стекать вниз.

Проделав все это, Вальчик сел на трамвай и поехал к «тете», у которой ночевал сегодняшнюю ночь. От потери крови поташнивало и клонило в сон. Когда он добрался до дома, то «тетя», увидев его, только ахнула.

— Что случилось, Мирослав? — воскликнула она, так как знала его под именем Мирослава Шольца.

— Ничего особенного, — устало ответил Вальчик, — Во-первых, я сильно ушиб коленку. Может быть, вы найдете мне какую-нибудь тряпочку, чтобы наложить тугую повязку. А во-вторых, я что-то очень плохо себя чувствую. Наверное, где-то продуло. Хочу лечь и полежать. Может, отлежусь.

Наложить тугую повязку он «тете» не позволил, сказав, что вполне справится с этим сам. Взяв тряпицу, он ушел в свою комнату и больше оттуда до вечера не показывался.

Прага, дворец Печека, 27 мая 1942 года, 17 часов 10 минут

У Абендшена голова шла кругом. Он уже почти пять часов без передышки опрашивал свидетелей. Постепенно складывалась полная картина преступления, но это стоило неимоверных сил. Сейчас перед ним сидела женщина лет пятидесяти пяти — шестидесяти и поспешно, с придыханием рассказывала о том, что видела утром.

— …я лежала в шезлонге на балконе. День был очень хороший, солнечный, я люблю в такие дни лежать на балконе и читать поэзию. Я очень люблю поэзию. Но сегодня мне попался томик с какими-то очень уж мудреными стихами. Я даже не могла понять в них никакого смысла. А когда читаешь такую тарабарщину, то волей-неволей хочется спать. Вот я и задремала. Меня разбудил громкий взрыв. Я сразу поняла, что что-то случилось, и решила выйти на улицу. Рядом с нашим домом расположен научный институт, и я подумала, что там случилась какая-то авария во время научного эксперимента. Так вот, я вышла на улицу и ничего не увидела, ни дыма, ни огня, ничего. Все было, как обычно. А потом со стороны Кобылис пробежала женщина; которая кричала: «Господи Иисусе, наш Гейдрих! Наш Гейдрих! Его убили!» Но даже тогда я еще не совсем осознала, что произошло покушение на нашего протектора. И вот тут, со стороны мясной лавки Браунера выбежал молодой человек. По его виду я сразу поняла, что он имеет какое-то отношение к происходящему.

— Как он выглядел? — насторожился Абендшен.

— Ну… как бы вам его описать? Среднего роста, светловолосый. Глаза у него были широко открыты, а в вытянутой руке он держал большой пистолет. Галстук у него развевался. Весь вид у него был какой-то дикий, он сильно запыхался и сразу же привлекал к себе внимание. Он выскочил на угол и на секунду — другую остановился, раздумывая, куда ему бежать дальше. Потом он, похоже, сообразил, что сделал круг, и опять находится совсем рядом с тем местом, где произошло покушение. И он побежал в обратном направлении вдоль трамвайных путей к Влтаве.

Абендшен уже понял, что ничего нового эта свидетельница сообщить не сможет. Описание всех троих преступников было уже составлено, и этой женщине явно к нему добавить ничего. Он уже хотел остановить ее словоизлияния, как к нему в дверь заглянул один из младших следователей, помогавших работать со свидетелями.

— Герр штурмбанфюрер, — сказал он, — тут к нам пришла женщина, думаю, вам будет небезынтересно с ней поговорить.

— Хорошо, пригласи ее сюда, — обрадовался Абендшен и, уже обращаясь к свидетельнице, сказал: — Большое спасибо. Вы нам очень помогли. Запишите, пожалуйста, свои показания и передайте их дежурному. Вы уж меня извините, такой день, так много дел…

Женщина поджала губы и всем своим видом изобразила обиду. Резким движением она взяла со стола свою сумочку.

— Когда напишете свои показания, — решил хоть как-то успокоить женщину Абендшен, — внизу укажите, где и как вас найти. Возможно, мы вызовем вас на опознание. Вы ведь узнаете того молодого человека, правда?

— О чем вы говорите, — уже не так обиженно сказала женщина. — Такое не забывается.

Как только она вышла, младший следователь ввел в кабинет новую свидетельницу. Это также была женщина средних лет, хорошо одетая, с пышными светлыми волосами. Абендшен, посмотрев на нее, решил, что попробует во время беседы с ней хоть немного отдохнуть: женщина, наверняка, опишет опять молодого человека с большим пистолетом и безумными глазами.

Скорее всего, ценность ее информации будет заключаться в том, что она укажет новую точку в маршруте одного из преступников.

— Я сама немка, — заявила женщина, усаживаясь на предложенный ей стул. — Ну, не совсем немка — у меня отец немец. Но у меня немец муж, а сын служит в вермахте. Он сейчас где-то в Польше.

— Все это очень хорошо, — устало согласился Абендшен, — но нас больше интересует, что вы можете рассказать о покушении на протектора.

— Да, да, я, собственно, за этим к вам и пришла, — закивала женщина. — Сегодня утром я пошла за продуктами. Сами понимаете, продукты надо покупать каждый день, потому что если они полежат, то они будут уже не те.

— Конечно, — согласился с ней Абендшен, у которого с утра во рту не было и крошки.

— Так вот, я купила продукты и пошла домой, — продолжила свой рассказ женщина, — а живу я в Либени. Я была как раз напротив магазина «Батя», когда к нему подъехал на велосипеде молодой человек. Он очень торопился, ехал быстро и тяжело дышал. А лицо у него было все в крови. Я еще подумала, наверное, спешил и упал. И вот этот молодой человек остановился у магазина «Батя», а там стоит подставка под велосипеды, и он поставил там свой велосипед, а сам побежал, буквально побежал, в ближайшую подворотню. Я, вообще-то, человек не любопытный, но в данном случае меня это очень заинтересовало. И я решила задержаться и посмотреть, что же будет дальше с этим велосипедом. Я даже зашла в магазин, чтобы не стоять долго на улице, хотя в «Батю» мне совершенно было не надо. И вот минут через пятнадцать появилась девочка, совсем ребенок, и увезла этот велосипед.

— Очень интересно, — согласился Абендшен, который забыл и про усталость и про голод. — А вы не посмотрели, куда направилась эта девочка?

— Ну что вы, конечно, нет, — чуть ли не возмутилась дама. — Она зашла с велосипедом в ту же подворотню, что и молодой человек. Не могла же я за ней следить, как какой-то шпик! А потом, когда я пришла домой, то услышала про покушение и про то, что на месте покушения оставлен один велосипед, а другой преступник скрылся именно на велосипеде. Вот я и решила сразу же пойти к вам.

— Вы правильно решили, — согласился Абендшен. — А вы узнаете этого молодого человека и эту девочку? Можете их описать?

— Насчет молодого человека я не уверена, — призналась женщина, — Я ведь не могла разглядеть его лица — оно было в крови. Да и слишком быстро он скрылся в подворотне. А вот девочку я хорошо запомнила: она не торопилась, и все делала не спеша. Ее я узнаю.

— Великолепно, — кивнул Абендшен. — Оставьте ваш адрес у дежурного и постарайтесь в ближайшие два-три дня надолго из дома не отлучаться. Возможно, мы пригласим вас на опознание.

— Конечно, конечно, — пообещала женщина и встала.

Абендшен был настолько доволен, что тоже встал и проводил ее до двери. Это была первая значительная удача за сегодняшний день.

Абендшен уже собрался было сделать небольшой перерыв в допросах и сходить куда-нибудь перекусить, как его срочно вызвали в кабинет Франка.

В кабинете Франка, кроме него сидели обергруппенфюрер Далюге и начальник пражского гестапо штандартенфюрер доктор Гешке.

— Это штурбанфюрер Абендшен, который и руководит следствием по делу о покушении, — представил его Франк, очевидно, делая это для Далюге, так как с Гешке Абендшен не раз сталкивался по работе, и отношения у них были не самые теплые.

— Присаживайтесь, штурмбанфюрер, — пригласил Далюге, — и расскажите нам, чего вы успели достичь за сегодняшний день.

— На данный момент мы имеем точное представление о том, как было совершено покушение, — начал Абендшен.

— Не слишком ли вы с этим запоздали? — спросил Гешке.

Франк одарил начальника пражского гестапо суровым взглядом, а Далюге заметил:

— Все правильно, если не представляешь, как было совершено преступление, то за расследование можно и не браться.

Абендшен с облегчением вздохнул: хоть здесь и собралось высокое начальство, большинство из них было настроено на конструктивную работу, а не собиралось искать козлов отпущения. Это радовало.

— Главных участников было трое, — продолжил Абендшен. — Один стоял непосредственно на повороте и при приближении машины с протектором подал сигнал зеркальцем. Двое других стояли около трамвайной остановки. Один — напротив нее, а второй, возможно, на самой остановке. После того, как у первого заклинило автомат, второй кинул бомбу. Автомат заклинило из-за того, что в механизм попало сено. Из этого можно сделать вывод, что преступники прятались где-то в пригороде. Иначе мне трудно объяснить находящееся в портфеле сено. Хотя его присутствие в портфеле даже в этом случае объяснить трудно. На месте преступления диверсанты оставили велосипед, портфель, кепку, плащ и автомат. С места преступления один из преступников скрылся на велосипеде, направившись в сторону Либени; второго какое-то время преследовал шофер Гейдриха Кляйн. Преступник сумел ранить Кляйна и только после этого скрылся. По предварительным данным, он тоже убежал в сторону Либени. Можно предполагать, что где-то в этом районе у преступников есть конспиративная квартира. Только что я разговаривал со свидетельницей, которая видела, как раненый мужчина поставил велосипед около магазина в Либени. Через некоторое время за велосипедом пришла девочка.

— Насколько большой район эта Либень? — поинтересовался Далюге.

— Примерно полсотни кварталов, — поспешил ответить Гешке.

— Ваша свидетельница может опознать девочку? — поинтересовался Далюге.

— Насчет девочки она уверена, — ответил Абендшен, — а вот мужчину она толком разглядеть не успела.

— Сколько школ в Либени? — продолжал расспрашивать Далюге.

Гешке бросился к висевшей на стене карте, а Абендшен спокойно взял со стола телефонный справочник.

— Всего четыре, — через несколько секунд ответил Абендшен, в то время как Гешке все еще изучал карту.

— Завтра пройдите по школам и проведите опознание девочки, — приказал Далюге.

— Девочка может учиться в какой-нибудь дорогой частной школе в другом районе, — высказал свое предположение Гешке.

— Люди, у которых дети учатся в дорогих школах, вряд ли будут впутываться в такое дело, — возразил Далюге. — Проведите опознание. Как вы нашли эту женщину? — поинтересовался он у Абендшена.

— Она пришла к нам сама.

— Выпишите ей достойное вознаграждение и сообщите об этом еще до опознания, — распорядился обергруппенфюрер.

— Извините, обергруппенфюрер, — заметил Абендшен, — кроме вознаграждения хорошо бы ее наградить какой-нибудь медалью.

— Вы думаете, это для нее будет иметь значение? — усомнился Далюге.

— Будет, — уверенно ответил Абендшен, — У нее сын в вермахте, да и вообще она очень патриотично настроена в отношении Рейха.

— Она немка?

— Полукровка, — уточнил Абендшен.

— Хорошо, — кивнул обергруппенфюрер. — Подготовьте к завтрашнему утру все документы, штандартенфюрер, — приказал он Гешке. — У вас, штурмбанфюрер, есть еще какие-то предложения.

— Видите ли, обергруппенфюрер, месяца полтора назад нам в руки попало несколько фотографий английских диверсантов. На одной из них изображен, как мы выяснили, поручик Йозеф Вальчик. Очень похоже, что это именно он подавал сигнал на перекрестке. После того, как его фотография попала к нам, он, по всей видимости, перекрасил волосы в черный цвет, но в остальном все совпадает. Свидетели неуверенно, но опознали его. Мне бы хотелось, чтобы завтра весь город был оклеен объявлениями о его розыске с этой фотографией.

— Обеспечьте это, Карл, — повернулся Далюге к Франку, — и назначьте вознаграждение за сведения о его местопребывании. Вознаграждение должно быть большим, скажем, 100000 рейхсмарок.

— Сделаем, — пообещал Франк.

— Какие у вас на завтра еще планы, штурмбанфюрер? — допытывался Далюге у Абендшена.

— Сегодня вечером планируется объявить комендантский час, — пожал плечами Абендшен, — а ночью провести облаву. Я подозреваю, что завтра с утра все отделения гестапо будут забиты арестованными, с которыми придется полдня разбираться.

— Какими силами вы собираетесь провести эту облаву? — поинтересовался Далюге у Франка.

— Гестапо, полиция и частично-войсковые части, — ответил Франк.

— Да, тогда улов будет действительно большим, — согласился Далюге. — А сил только полиции и гестапо у вас не хватит?

— Я хотел привлечь к этому сотрудников гестапо из других крупных городов, — признался Франк, — но штурмбанфюрер посоветовал не только не делать этого, но и в других городах также ввести усиленные патрули и провести соответствующие мероприятия. Он считает, что преступники могли уже покинуть Прагу.

— Он прав, — согласился обергруппенфюрер, — Более того, я предлагаю вам ввести комендантский час по всему Протекторату и провести в крупных городах облавы. Там тоже можно привлечь на помощь войсковые соединения.

— Боюсь, командование вермахта воспротивится, — покачал головой Франк. — На Прагу у меня есть личное разрешение фюрера, но, что касается остальных городов, может возникнуть проблема.

— Это я возьму на себя, — только отмахнулся Далюге.

— Хорошо бы в Либени сделать выборочные проверки подозрительных квартир, по указанию гестапо, — предложил Абендшен, — Два преступника вполне могли покинуть Прагу, но вот третий, раненый, должен бы задержаться здесь. У него ранено лицо. В таком виде выехать из города трудно. А пока у нас все нити ведут в Либень.

— Это надо будет сделать не только в Либене, — согласился Далюге, — просто на Либень следует обратить особое внимание.

— У вас, штурмбанфюрер, есть еще относительно нас какие-то пожелания? — поинтересовался Далюге.

Абендшен на несколько секунд задумался и покачал толовой.

— Пожалуй, пока нет, — ответил он. — Возможно, облава и принесет что-то новое.

— Хорошо, тогда просим прощения, что оторвали вас от ваших дел, — извинился Далюге, — У вас уставший вид, советую, прежде чем возвращаться к работе, немножко посидеть в закрытой комнате и отдохнуть.

— Я лучше отдохну ночью, пока будет идти облава, — улыбнулся Абендшен.

Прага, 27 мая 1942 года, 17 часов 30 минут

Опалка видел, как с места преступления уехал Кубиш. Погони за ним никакой не было. Он видел, и как Вальчик попробовал прикрыть Габчика, и был ранен, но ввязываться в это дело не стал. Габчик должен был справиться с шофером и один. Дождавшись, когда Гейдриха увезли в больницу, он решил, что настала пора уходить: сейчас должны были появиться полицейские и гестаповцы, которые будут искать свидетелей и собирать улики.

Попасть даже в свидетели у Опалки не было никакого желания.

Он решительно развернулся и быстрым шагом пересек сквер.

Он зашел на конспиративную квартиру, на которой провел сегодняшнюю ночь, оставил там оружие и снова вышел в город.

К вечеру у него была назначена встреча с Индрой, на которой они должны были обсудить результаты покушения и выработать план действия на ближайшие дни.

Встреча была назначена в ресторане «Черный пивовар». Опалка появился там ровно полшестого.

Он вошел в зал и еще до того, как к нему подскочил метрдотель, увидел Индру. Он поздоровался и подсел к нему за столик.

— Ты плохо выглядишь, — заметил Индра. — Закажи-ка себе хороший обед.

Адольф только сейчас вспомнил, что еще ничего не ел. Когда принесли обед, Индра сказал:

— Давай ешь и рассказывай. Очень хочется узнать все из первых рук.

— Можно сказать, что покушение состоялось, — ответил Адольф, придвигая к себе салат.

— Почему только «можно сказать»? — удивился Индра.

— Потому что Гейдриха увезли оттуда живым, правда, ранение, насколько можно было судить со стороны, довольно серьезное.

— Ладно, давай все по порядку, — предложил Индра.

— В общем, автомат у Йозефа, похоже, заклинило. Пришлось Яну кидать бомбу, — кратко начал докладывать Адольф, — Бомба взорвалась на капоте, и Гейдрих получил серьезное ранение в грудь: он как раз в этот момент встал. Ян тоже получил ранение, по крайней мере, лицо у него было в крови, но он сумел уехать на велосипеде. За Йозефом погнался шофер Гейдриха, однако, полагаю, Габчик должен был уйти. Я даже не стал его прикрывать. Его попробовал прикрыть Вальчик, но получил ранение и ретировался. Вот, в принципе, и все.

В это время на весь ресторан заговорил механический голос репродуктора:

«Внимание! Внимание! Передаем экстренное сообщение, — предупредил диктор, — Первое. 27 мая 1942 года в Праге было совершено покушение на исполняющего обязанности имперского протектора обергруппенфюрера СС Гейдриха.

За поимку преступника назначается вознаграждение в 10 миллионов крон.

Каждый, кто укрывает преступников, или оказывает им помощь, либо имеет сведения о их личности или месте пребывания и не сообщит об этом, будет расстрелян со всей семьей.

Второе. С момента объявления настоящего сообщения по радио в районе Праги вводится чрезвычайное положение.

Приказываю соблюдать следующие меры:

а) с 21 часа 27 мая и до 6 часов 28 мая всем гражданским лицам запрещается выходить из дома;

б) на это же время закрываются все трактиры, кинотеатры, театры, увеселительные заведения и останавливается весь общественный транспорт;

в) тот, кто, несмотря на этот запрет, в указанное время появится на улице и не остановится по первому требованию, будет расстрелян;

г) о последующих мерах будет объявлено по радио.

Прага, 27 мая 1942 года. Шеф СС и полиции при имперском протекторе в Чехии и Моравии статс-секретарь К. Г. Франк».

Зал воспринял это сообщение в полной тишине. Через некоторое время за всеми столиками начали тихо, но оживленно переговариваться.

— И это только начало, — очень тяжело вздохнул Индра. — Из своих источников я узнал, что в Прагу уже приехал Далюге, который и будет руководить следствием. Уже расстреляны все, кто осужден за серьезные преступления против Рейха.

— Хорошо еще, что не взяли заложников, — заметил Опалка.

— Не сглазь, — нахмурился Индра, — Интересно, что сейчас имеется в руках у гестапо?

— Во-первых, велосипед, во-вторых, автомат, а в-третьих, портфель Габчика, — задумчиво заметил Опалка, — Это то, о чем можно сказать, не задумываясь. Возможно, есть и что-то еще.

— Надеюсь, что завтра через своих людей в полиции мне удастся узнать об этом более подробно, — пообещал Индра, — Меня беспокоит велосипед — как бы через него не вышли на «тетю». Надо ее предупредить. Пусть заблаговременно сообщит, что велосипед угнали.

— Заблаговременно уже не получится, — покачал головой Опалка.

— И надо подумать, куда на это время укрыть вас. Большинство хозяев квартир, на которых вы останавливались, должны были на время выехать из города. Мы вообще недели на две приостанавливаем всю работу.

— Будем надеяться, что все обойдется минимальными жертвами, — сказал Опалка.

Сообщение о введении в Праге чрезвычайного положения до 19 часов 40 минут передавалось через каждые полчаса, с 19 часов 40 минут до 20 часов 20 минут через каждые десять минут, а с 20 часов 20 минут до 21 часа через каждые пять минут. В 21 час чешское радио сообщило, что чрезвычайное положение распространяется на весь Протекторат.

Прага, Дейвице, 28 мая 2 часа 10 минут

После «Черного пивовара» Опалка отправился в Дейвице на Вельварскую улицу. Здесь жила пани Тереза, у которой Опалка жил последнюю неделю. В прошлом году мужа пани Терезы казнили за участие в Сопротивлении и, по расчетам Индры, живущий у нее одинокий мужчина не должен вызвать особого подозрения.

Адольф пришел домой, отказался от ужина и, сославшись на усталость, сразу же ушел спать.

Среди ночи его разбудил громкий, требовательный стук. Опалка выхватил из-под подушки пистолет и сел на диванчике, на котором спал. В ту же минуту в одной ночной рубашке в комнату влетела пани Тереза.

— Прячься, — коротко приказала она.

Адольф метнулся к двери: над дверью были дверцы, ведущие на антресоли. Он быстро раскрыл двери антресолей и полез наверх. На антресолях он пробрался к самой стене и лег за большими картонными ящиками. Пани Тереза пихнула вслед за ним его постельное белье, поправила ящики и закинула на них две пары лыж, детские и взрослые. Бросив быстрый, но критический взгляд на свою работу, она закрыла двери антресолей и пошла открывать входную дверь.

За дверью стояли два чешских полицейских, два немецких солдата и офицер в черной эсэсовской форме.

— Что долго не открывала? — недовольно спросил офицер на довольно сносном чешском.

— Люди по ночам спят, — так же недовольно огрызнулась пани Тереза.

— В связи с введением чрезвычайного положения выборочная проверка квартир, — буркнул офицер и отодвинул хозяйку в сторону.

Все пятеро ввалились в квартиру.

— Сколько человек живет в квартире? — спросил офицер.

— Только мы с дочкой, — ответила пани Тереза.

Чешский полицейский, который перед этим заглядывал в какие-то бумаги, кивнул головой.

— Посторонних нет?

— Ночь на дворе, — опять напомнила пани Тереза.

— Для некоторых это не повод, чтобы сидеть дома, — не то с грустью, не то с издевкой усмехнулся офицер.

Он заглянул на кухню, затем заметил стоящую в дверях спальни восьмилетнюю дочку пани Терезы.

Он подошел к девочке, присел на корточки и спросил:

— Как тебя зовут?

— Алена, — ответила та, протирая кулаками глазенки.

У пани Терезы перехватило дыхание: она, конечно, шепнула девочке, что надо говорить, но ведь дети непредсказуемы даже днем, а ночью, спросонья, они могут ляпнуть все что угодно.

Но офицер потерял всякий интерес к ребенку и вошел в спальню.

— Где спит девочка? — задал он совершенно ненужный вопрос, так как на детской кроватке Алены взрослый человек не мог бы уместиться при всем своем желании.

— Вот здесь, — указала пани Тереза на кроватку.

Офицер еще раз обшарил глазами спальню и снова вышел в прихожую.

— А здесь что? — спросил он, указывая носком сапога на дверь в комнату.

— Столовая, — спокойно ответила пани Тереза, — тахта, стол, стулья… буфет.

Офицер вошел в комнату и обшарил ее взглядом. Его взгляд упал на дверцы антресолей.

— А там что?

Сердце у пани Терезы ушло в пятки.

— Антресоли, — ответила она, стараясь держаться, как можно спокойней. — Всякий хлам навален. Лыжи. Прочая ерунда.

Офицер кивнул головой.

— До свиданья, — резко попрощался он и направился к выходу, его эскорт последовал за ним.

Обессиленная пани Тереза рухнула на табуретку в кухне и просидела там минут пять. Потом пошла открывать антресоли.

Опалка вылез оттуда весь мокрый. Не обращая внимания на то, что он в нижнем белье, он достал сигарету, прошел на кухню и сказал:

— Надеюсь, они не вернутся. Я здесь покурю.

Обычно, боясь неожиданных посетителей, он в этой квартире не курил, но тут решил нарушить правило.

Пани Тереза достала из буфета бутылку сливянки, налила себе рюмку, залпом выпила ее и только после этого предложила рюмку Опалке, но тот отказался.

— Несколько раз я уже думала «Ну, все», — призналась пани Тереза.

— Я тоже лежал готовый ко всему, — кивнув, проговорил Опалка, — самое противное было то, что я понимал, что даже если я их всех и уложу, нам все равно отсюда будет не выбраться.

Прага, Либень, 28 мая 1942 года 7 часов 30 минут

Пан Новак более двадцати лет проработал на железной дороге и всегда говорил, что железная дорога приучает к дисциплине и пунктуальности.

Наверно, поэтому на работу он всегда выходил заблаговременно. Так было и в это утро.

Однако не прошло и десяти минут, как он вернулся домой.

Он, не стучась, заглянул в комнату, где спал Кубиш, и через приоткрытую дверь кинул ему свежий номер утренней газеты.

Яну даже не надо было ничего объяснять: как только он развернул ее, ему в глаза сразу же бросилось то, что так взволновало пана Новака:

ПОКУШЕНИЕ НА ИСПОЛНЯЮЩЕГО ОБЯЗАННОСТИ ПРОТЕКТОРА
10 МИЛЛИОНОВ КРОН ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ ЗА КОНКРЕТНЫЕ СВЕДЕНИЯ, КОТОРЫЕ БУДУТ СПОСОБСТВОВАТЬ ПОИМКЕ ПРЕСТУПНИКОВ

27 мая 1942 года около 10 часов 30 минут было совершено покушение на исполняющего обязанности имперского протектора обергруппенфюрера Гейдриха. Исполняющий обязанности имперского протектора ехал на своей машине из Паненске-Бржежан по улице Кирхмайера, квартал Прага-Либень, и в момент поворота на улицу «В Голешовичках» по направлению в город дорогу преградил мужчина, который пытался выстрелить из автомата по людям, сидящим в машине. Одновременно другой мужчина бросил в машину взрывчатку, которая при соприкосновении и взорвалась. После покушения один из преступников побежал по улицам Кирхмайера и «На Колинске» до улицы «На Запальчи». Он вбежал в мясной магазин Франтишека Браунера, дом 22. Сделав оттуда несколько выстрелов, он снова бросился бежать по улице «На Запальчи» к улице «В Голешовичках», очевидно, по направлению к городу. Второй преступник уехал на заранее приготовленном велосипеде по улице Кирхмайера в направлении к городскому кварталу Старая Либень.

Один преступник — мужчина среднего роста, худой, был одет в темный, почти черный костюм и черную шляпу.

Приметы второго преступника — того, который бежал по улицам Кирхмайера и «На Колинске»: рост 160–162 сантиметра, широкоплечий, крепкого телосложения, лицо полное, круглое, загорелое, большой рот с полными губами, темные, занесенные назад волосы, возраст примерно 30–35 лет. Одет в темный, скорее темно-коричневый костюм в светлую полоской коричневые ботинки. Во время бегства головного убора не имел.

Один из преступников оставил на месте преступления светлый бежевый плащ из шелкового репса со светлыми пуговицами. У каждого из преступников был темно-коричневый портфель. Оба портфеля обнаружены на месте преступления.

В одном из этих портфелей оказалась грязноватая кепка бежевого цвета из верблюжьей шерсти с большим круглым сине-желтым фирменным знаком торгового дома «Била Лабуть».

Преступник, скрывшийся с места преступления пешком, оставил там женский велосипед фирмы «Мото-Вело Я. Крчмарж, Теплице», фабричный номер 40363. У велосипеда черные ободья колес с красными полосами шириной 9 миллиметров; цвета слоновой кости, с красными полосами вилка и рама; красный, окаймленный черным руль; бордовое, в хорошем состоянии седло на пружинах; коричневая сумка для инструментов; черный предохранительный щиток над цепью и сильно поврежденные, окрашенные в темные и светлые цвета крылья.

К велосипеду прикреплен никелированный воздушный насос с ножным держателем и шлангом длиной 25 сантиметров. На этом велосипеде висел один из портфелей, обнаруженных на месте преступления.

Преступники, по всей видимости, ждали исполняющего обязанности имперского протектора на месте покушения длительное время, может быть, даже несколько часов.

При установленном вознаграждении в 10000000 крон за сведения от населения, способствующие поимке преступников, которое будет полностью выплачено, предлагаются следующие вопросы:

1. Кто может дать сведения о преступниках?

2. Кто видел преступников на месте преступления?

3. Кому принадлежат вышеописанные вещи, у кого пропали вышеописанный женский велосипед, плащ, кепка и портфели?

Вышеописанные вещи с 9 часов утра сегодняшнего дня выставлены в витрине обувного магазина «Батя», Прага II, Вацлавская площадь, 6.

Лица, располагающие требуемой информацией, но не сообщившие ее добровольно полиции, будут в соответствии с объявленным приказом имперского протектора в Чехии и Моравии о введении с 27 мая 1942 года чрезвычайного положения вместе со всей семьей расстреляны. Заверяем всех, что их сведения будут рассматриваться как исключительно доверительные.

Домовладельцы, квартирохозяева, владельцы отелей и так далее по всей территории протектората начиная с 28 мая 1942 года обязаны зарегистрировать всех проживающих у них лиц, до сих пор не зарегистрированных, со ссылкой на настоящее постановление в соответствующем полицейском отделении. Невыполнение этого предписания карается смертью.

Сведения принимает гестапо, главное управление гестапо в Праге (Staatspolizeileitstelle, Прага) по адресу: Прага II, Бредовская улица, 20, номер телефона 20-041, а также любое другое немецкое или протекторатное полицейское управление. Сведения принимаются лично или по телефону.

Прага, 28 мая 1942 года.
Шеф СС и полиции при имперском протекторе в Чехии и Моравии статс-секретарь
К. Г. Франк.

Ян вскочил с постели и подбежал к зеркалу. Лицо у него было распухшее и все в синяках. Он быстро оделся и вышел на кухню.

— У вас есть какой-нибудь грим? — спросил он у пани Новаковой, — Мне срочно надо выйти на улицу. Хоть как-то надо прикрыть эту радугу.

— Давайте сначала еще раз сделаем компресс, — предложила пани Новакова, а уж потом будем думать о гриме. Опухоль на вашем лице привлекает больше внимания, чем синяки.

— Только быстро, — согласился Кубиш.

— Через час можно будет выходить, — заверила его хозяйка.

Кубиш посмотрел на часы: до обусловленной встречи с Габчиком оставалось более двух часов.

— Час у меня, пожалуй, есть, — согласился он.

Прага, Дейвице, 28 мая 1942 года, 11 часов 30 минут

Ганка прямо с поезда пошла в Дейвице к «тете», чтобы узнать у Вальчика подробности покушения: сегодня вечером Бартош должен был отправить в Лондон радиограмму с докладом о произведенной операции. Трамвай подошел очень удачно, и на дорогу у нее ушло не более двадцати минут. Еще на вокзале она купила утреннюю газету и в трамвае прочитала сообщение о покушении.

Когда она вошла в его комнату, Вальчик даже не вышел ее встретить, он продолжал сидеть на диванчике. Очевидно, он не хотел показать ей, что ранен.

— Рассказывай, — без всякого приветствия приказала она, усаживаясь напротив него на стул и передавая ему газету.

— Рассказывать особо нечего, — покачал головой Вальчик, — Покушение произвели. Гейдрих с тяжелым ранением в больнице. Ранен он бомбой с начинкой, так что, будем надеяться, что не выживет. С нашей стороны пока потерь нет. Ранен Кубиш, но насколько серьезно — не знаю. Плохо, если в него тоже попала картечь с начинкой. Я пока никого еще не видел. Чуть позже пойду, попробую найти ребят. Так что подробности передадите позже. Как у вас там в Пардубице?

— Ночью была облава, — вздохнула Ганка. — Говорят, проверяли квартиры, но к нам, слава Богу, не заходили. В поезде раза три проверяли документы, ходят слухи, что вообще на время закроют пассажирское движение. Бартош приказал сидеть всем тихо, на улицу без особой нужды не показываться. Надеюсь, как-нибудь переживем.

— Все на это надеются, — согласился Вальчик. — Нам надо найти какое-нибудь очень укромное местечко, чтобы отсидеться. На квартирах мы и хозяев ставим под угрозу, и сами живем как на пороховой бочке.

— Бартош нам говорил, что вы, возможно, поменяете квартиры, — кивнула Ганка, — говорил даже, что вас, может быть, отправят в лес, а туда прилетит самолет из Лондона и заберет вас.

— Куда уж им забирать нас, когда они отбомбиться и то не могут нормально, — махнул рукой Вальчик. — Мы теперь здесь до конца войны, — и после небольшой паузы добавил: — Если не погибнем.

С этой встречи Ганка ушла очень разочарованной: никаких подробностей узнать ей так и не удалось.

Не прошло и десяти минут с того момента, как ушла Ганка, как в квартире у «тети» снова раздался условный звонок.

Несмотря на то, что звонок был условный, Вальчик на всякий случай встал за дверь и достал пистолет, но тут услышал в прихожей взволнованный голос Ганки. Он снова сел на диванчик.

— На, полюбуйся! — объявила она, врываясь в комнату Вальчика и, прихлопнув ладонью, положила перед ним на стол небольшой листок бумаги.

С бумаги на Вальчика смотрела его фотография, а внизу было написано следующее:

«100000 крон вознаграждения!

Кто знает этого мужчину и его местонахождение? Изображенный здесь мужчина по имени Мирослав Вальчик родился 20.01.20 в Годонине. Приметы: рост примерно 1 метр 65 сантиметров, волосы белокурые, зачесаны назад и немного спадают на правую сторону так, что создается впечатление пробора. Лицо круглое, чистое (родинок нет), бритое, на щеках здоровый румянец. Голубые глаза, нормальный нос и маленькие уши.

Сообщения от населения, способствующие поимке вышеуказанного человека, по желанию будут рассматриваться, как абсолютно доверительные. Сообщения за объявленное вознаграждение в 100000 крон принимаются гестапо, главным управлением гестапо в Праге по адресу: Прага II, Бредовская улица, 20, телефон 20-041, добавочный 156, а также любым отделением немецкой полиции и любым отделением полиции протектората.

Прага, 28 мая 1942 года.
Начальник Главного управления гестапо Праги,
штандартенфюрер СС
д-р Гешке».

— Думаю, чтобы не дать кому-нибудь возможности заработать 100.000, тебе лучше сегодня не выходить из дома. Такие объявления висят по всему городу, — добавила она, видя, что Вальчик кончает читать.

— Значит, за меня дают только 100.000, — обиженно хмыкнул Вальчик, — Получается, что за Йозефа и Яна они дают по 5000000 без 50000. Да, мне до них еще жить и жить.

— Не паясничай, — нахмурила брови Ганка, — сиди здесь, пока все не позабудется. Сейчас тебе показываться на улицу — чистое самоубийство.

Она встала и на этот раз уже окончательно ушла.

Прага, дворец Печека, 28 мая 1942 года 13 часов 00 минут

Дверь кабинета Абендшена без стука отворилась, и на пороге появились Франк и Далюге. Штурмбанфюрер отложил в сторону рапорт, который только что просматривал и вскочил с места.

— Сиди, сиди, — чуть ли не дружески сказал Франк. — Мы просто решили сами зайти к тебе, чтобы не отрывать тебя от дела. Я лечу в Берлин с подробным докладом о случившемся. Хотелось бы узнать, что дала ночная облава.

— Пока то, что и ожидалось, — ответил Абендшен, продолжая стоять и подвигая к себе листки с рапортами. — Всего было задержано 541 человек. Это только те, кто оказался на улице после начала комендантского часа и при этом не имел при себе нужных документов. В каждом полицейском участке эти люди подвергались проверке под надзором представителя службы СД. 430 человек после проверки были отпущены, а 111 передано гестапо. После проверки в гестапо из этих 111 человек 88 были отпущены. Четверо, проститутка, два бродяги и несовершеннолетний, были переданы обратно в полицию. Среди остальных: один член ЦК Коммунистической партии, которого мы разыскивали с 1939 года, двое подозреваемых в с связях с подпольем, 4 еврея и 3 чешки по подозрению в осквернении расы, 4 человека за ненормативное хранение продовольствия, одна женщина за хранение боеприпасов, один еврей за то, что покинул предписанное ему место жительства и один еврей за хранение запрещенной литературы. Однако по интересующему нас вопросу пока никого нет.

— Жаль, — вздохнул Франк, — я все-таки в глубине души надеялся, что нам повезет. Ладно, а что с опознанием девочки?

— Опознание будут проводить во второй половине дня, — пожал плечами Абендшен, — Во многих классах занятия уже кончились, так что приходится ходить по домам и собирать девочек. К вечеру, думаю, управимся.

— Позвоните мне прямо в Берлин о результатах, — попросил Франк.

— И что вы собираетесь предпринять дальше? — поинтересовался Далюге.

— Следствие ведь только началось, обергруппенфюрер, — напомнил Абендшен, — подождем, что даст опознание, что дадут объявления о вознаграждении, а потом мы одновременно разрабатываем и уже накопленный материал: ведется слежка за подозрительными квартирами, продолжается радиоперехват и радиопеленгация. Давайте не будем пока забегать вперед. Есть, в конце концов, просто догадки, которые требуют проверки.

— Хорошо, — согласился Далюге, — в отсутствие группенфюрера можете обращаться прямо ко мне. Это вовсе не будет нарушением субординации, так как я руковожу следствием.

— Слушаюсь, обергруппенфюрер.

Прага, Либень, 28 мая 13 часов 10 минут

Пани Новакова возвращалась из магазина, когда к ней подбежала Татьяна, девочка из соседнего дома, ходившая в школу вместе с ее Индрой.

— Здравствуйте, пани Новакова, — еще издали закричала она, — передайте, пожалуйста Индре, чтобы к половине четвертого пришла в школу.

— Это зачем еще? — удивилась пани Новакова.

— Я толком не знаю, — призналась девочка, — меня вызвали в школу утром и велели передать всем нашим девочкам, чтобы приходили туда к половине четвертого. Там будет кто-то из полиции. Наверное, опять будут рассказывать, как надо вести себя на улице.

Пани Новакова побледнела как мел. Она даже поставила на землю сумку. Однако вскоре она пришла в себя и бросилась домой.

Индра была дома.

Пани Новакова, придя домой, вынула кошелек, долго пересчитывала деньги, потом строго сказал Индре, чтобы никуда не уходила и бросилась к соседке.

— Пани Огоун, — начала она прямо на пороге, как только соседка открыла дверь, — вы мне не одолжите на два дня пятьдесят крон. Послезавтра у мужа зарплата и я обязательно вам их отдам. Просто у меня тут случились непредвиденные расходы.

Пани Огоун с удивлением посмотрела на взволнованную соседку и пошла за деньгами.

Взяв у соседки деньги, пани Новакова чуть ли не бегом вернулась в свою квартиру и строго сказала Индре:

— Сейчас пойдем со мной в парикмахерскую, подстрижем тебя и сделаем завивку.

— Что это ты, мама, надумала? — удивилась девочка, — То я тебя просила постричь меня, а ты наотрез отказывала, а теперь нате вам.

— Я подумала, что сейчас лето настанет, так будет лучше, не так жарко, — как-то не очень уверенно ответила пани Новакова. — Пойдем быстрее, а то я встретила Татьяну, та велела тебе передать, чтобы ты к половине четвертого пришла в школу.

Удивленная девочка только пожала плечами. Еще больше ее удивило то, что мать повезла ее в парикмахерскую на другой конец города.

Вернулись они уже около трех часов, когда пан Новак уже покончил в одиночестве со своим обедом и собирался возвращаться на работу.

— Где это вы бегаете? — спросил он, а когда заметил постриженную и завитую дочку, даже рот открыл от удивления. — Что это ты с девочкой сделала? Не рано ли ей красоту наводить?

— Потом все расскажу, — отмахнулась от него пани Новакова и обернувшись к домке сказала, — А ты иди сейчас в школу. Будут спрашивать, что с твоими волосами, скажи, что еще вчера постриглась на лето, чтобы жарко не было.

Когда за Индрой закрылась дверь, пани Новакова, как мешок с песком осела на табурет и с ней началась истерика. С большим трудом пан Новак сумел выяснить, в чем дело. Осознав, наконец, что происходит, он взял жену под руку и отвел ее к соседке.

— Пани София, — обратился он к ней, — у меня жене что-то плохо, а мне надо срочно возвращаться на работу. Приглядите, пожалуйста, за ней, пока не вернусь я или кто-нибудь из дочек. И, ради Бога, только не выпускайте ее никуда одну. Очень вас прошу.

— Конечно, конечно, — засуетилась соседка.

Она провела почти бесчувственную пани Новакову в комнату, уложила ее на диван и стала делать холодный компресс. Пани Новакова была словно в забытье и только время от времени словно в бреду начинала бормотать:

— Ах, Индрочка, девочка ты моя.

Все девочки из дома уже к шести часам вечера вернулись из школы, а Индры все не было. Пани Новаковой становилось все хуже и хуже.

Но, наконец, около восьми часов появилась и Индра. Услышав про ее возвращение, пани Новакова ожила прямо на глазах.

— Ты что там так долго? — слабым голосом спросила она дочь, когда они вернулись домой.

— Знаешь, нас всех привели в спортивный зал, — сказала Индра, и там заставляли пройтись с велосипедом перед какой-то женщиной. Я испугалась, решила, что это ищут твоего знакомого, и мне стало плохо. Поэтому я и пошла самой последней. Но женщина меня не узнала.

— Ну, и слава Богу, — сказала пани Новакова, наливая себе в рюмку какие-то капли. — Ну, и слава Богу. И забудем об этом. И не будем больше вспоминать.

Прага, дворец Печека, 28 мая 1942 года 21 час 00 минут

Дверь кабинета Абендшена открылась, и в ней появился Далюге. Штурмбанфюрер вскочил, но Далюге махнул рукой:

— Сидите, сидите. Я шел мимо, увидел, что вы еще здесь, и решил зайти узнать, что нового принес сегодняшний день.

Вид у обергруппенфюрера был довольно мрачный.

— Состояние у Гейдриха тяжелое, — устало сказал Далюге, усаживаясь на стул рядом со столом, — если он умрет, в Берлине будут в ярости. Я только что разговаривал с Франком: он обещал фюреру, что поймает преступников до 18 июня.

— Почему именно до 18-го? — удивился Абендшен.

— Не знаю, — пожал плечами Далюге, — наверное, просто отсчитал три недели.

— А что с Гейдрихом? — поинтересовался штурмбанфюрер. — Вчера говорили, что операцию он перенес хорошо. И, насколько я разбираюсь в медицине, ранение у него серьезное, но далеко не смертельное.

— Сегодня с утра у него поднялась температура, — пояснил Далюге, — До сорока. Врачи рассматривают три варианта: где-то идет воспалительный процесс, бомба была отравлена или у него началось заражение крови. Из этих трех вариантов как-то бороться можно только с первым.

— Если бомба была отравлена, — заметил Абендшен, — то каким-то слабым ядом медленного действия. Но в этом случае и один из преступников сейчас должен находиться в тяжелом состоянии: осколки попали и в него. Надо подумать, как этим можно воспользоваться.

— Что с опознанием девочки? — перевел разговор Далюге.

— Девочку не нашли, — признался Абендшен.

— Почему? Ведь ваша свидетельница заверяла, что узнает ее. И она ведь сама пришла к нам.

— Все так, — вздохнул штурмбанфюрер. — И, однако, опознание ничего не дало. Я сам сейчас сидел и думал, почему так получилось. Изменить внешность девочка не могла.

— Что ей могло помешать? — не согласился Далюге. — Есть множество простых способов изменить внешность. Причем они не требуют ни особых навыков, ни специального оборудования.

— В данном случае это не подходит, — покачал головой Абендшен. — У девочки было слишком мало времени: никто не знал, что мы знаем про эту историю с велосипедом. Во-вторых, если девочка придет в школу с измененной внешностью, то это обязательно вызовет интерес со стороны подруг. Такого нигде не замечено. Я тут подумал о другом. Тот, кто посылал девочку за велосипедом, знал, что это дело рискованное. И все же послал. Он вряд ли посылал своего ребенка. Своим ребенком так не рискуют. А значит, девочка могла быть из другого района.

— Хотите проверить все школы города? — нахмурился Далюге.

— Нет. На это уйдет слишком много времени и слишком слабая надежда на успех. С девочкой у нас не получилось.

— И за что вы теперь хотите зацепиться?

— Пока не знаю. У меня такое чувство, что мы знаем об этих парашютистах больше, чем подозреваем. Я с самого начала года так или иначе занимаюсь парашютистами. Информации набралось достаточно много. Надо только ее систематизировать. Ведь этот Вальчик был почти у нас в руках. Надо попробовать собрать воедино все, что с ним связано и поискать зацепку там. Группа была выброшена в ночь на 29 декабря. Обычно забрасывают тройками, но, возможно, здесь мы имеем дело с усиленной группой. Одной из задач группы была связь с агентом, которым являлся офицер абвера. Вполне возможно, что после ареста этого агента группа была переориентирована на покушение. Я ждал, что они вчера выйдут в эфир, чтобы доложить о выполнении задания. Но этого не произошло. Возможно, радист тоже участвовал в операции и не успел добраться до рации. Посмотрим, что принесет сегодняшний день. Я отправил туда еще две пеленгационные машины. Рация работает за городом, в дикой местности, и это осложняет ее ликвидацию. На сегодняшний день я приказал оцепить весь район и выделил для этого дополнительные силы.

— Это где-то под Прагой, — нахмурился Далюге.

— Нет, довольно далеко, в Пардубице.

— Но большинство пассажирских поездов отменено, — напомнил Далюге, — на дорогах усиленные патрули. В связи с этим у них могут возникнуть проблемы.

— Могут, но нельзя упускать и того, что они могли добраться туда еще вчера, — предположил Абендшен. — Просто ждут условного времени для связи.

— Какие еще возможны варианты? — спросил Далюге.

— Многие хозяева подозрительных квартир срочно выехали в другие регионы, — сказал Абендшен, — Причем некоторые даже еще до покушения. Если те, кто уехал после, могут сослаться на то, что испугались возможных репрессий, то те, кто уехал раньше, явно знали о покушении.

— Может быть, стоит взять вторую часть и применить к ним жесткие методы допроса? — предложил Далюге.

— Я не сторонник жестких методов допроса, — покачал головой Абендшен, — в таких случаях люди часто оговаривают себя и других, или выдают второстепенную информацию, а главное все же умудряются скрыть. Нет, с этим, я думаю, пока подождем.

— Дело ваше, — согласился Далюге, — но не забывайте, что скоро Берлин начнет требовать результатов.

Пардубице, ночь с 28 на 29 мая 1942 года

Иржи Потучек собрал рацию и подготовился к работе. Сегодняшняя радиограмма была очень короткой: «Покушение совершено. Подробностей пока не знаем и сообщим позднее. Временно количество сеансов связи сокращаем до двух в неделю. Либуша». Либуша — это был позывной Потучека. Страховал сеанс связи сегодня Вацлав.

Иржи передал текст и принял подтверждение приема и дальнейшие инструкции. Потом отключил антенну, спрятал чемодан с рацией в тайнике и уже собирался уходить, когда в пещеру вбежал взволнованный Вацлав.

— Немцы! — сообщил он, — Весь район окружен. Надо попробовать уходить через запасной ход.

— Они еще далеко? — поинтересовался Иржи.

— Когда я уходил, они еще только разворачивали цепь около дороги, — ответил Вацлав. — Для того чтобы образовать цепь и дойти сюда, им потребуется минут пятнадцать.

— Тогда успеем, — вздохнул Потучек, — надо унести рацию. Антенну они обнаружат и наверняка сделают здесь засаду. Даже если они и не найдут рации, то мы ею долго не сможем воспользоваться.

Он подбежал к тайнику, быстро вынул рацию и они с Вацлавом углубились в боковой проход.

Заброшенная каменоломня представляла из себя запутанный лабиринт больших и малых ходов. Иржи потратил много времени, чтобы хоть частично изучить их. Теперь это должно было принести свои плоды. Надежда была на маленький ход, который начинался за кучей камней, образованной обвалом, и поэтому был не сразу заметен. Местами по нему можно было пробраться только на четвереньках, зато этот ход вел к выходу наружу, расположенному совсем недалеко от деревни. Сам выход тоже зарос кустами и был почти незаметен. Скорее всего, о нем знали только что разве местные мальчишки. Пробираться по узкому низкому лазу с рацией было очень тяжело, но Потучек упорно тащил ее с собой.

Когда почувствовался свежий воздух, Вацлав сказал:

— Рацию надо спрятать здесь. Идти с ней на поверхность нельзя. Если немцы устроили облаву здесь, то и деревне полно патрулей. С пустыми руками мы еще как-то сможем отболтаться. А с рацией мы попадемся однозначно.

— Но, я же сказал, нам потом будет за ней не вернуться, — напомнил Иржи.

— Вполне возможно, что они не найдут этот ход, — настаивал на своем Вацлав, — и тогда мы сможем проникнуть сюда и забрать ее. Пройти через тот же ход, через который мы сейчас выйдем. Другого выхода я не вижу.

После недолгих раздумий Потучек согласился с его доводами.

Рацию они закапывали голыми руками прямо в проходе. Тайник получился плохим, но все же была надежда, что даже если здесь кто-то и будет пролезать, его не заметит.

Первым наружу вылез Потучек. Не поднимаясь с четверенек, он осторожно осмотрел окрестности. Район, где располагались основные входы в каменоломню, был все еще окружен: там виднелось множество огоньков от карманных фонариков.

Однако в деревне, казалось, все спокойно. И все же ребята решили не испытывать судьбу, после недолгого совета было решено по оврагу обогнуть деревню и выйти на дорогу уже по ту сторону от нее. А далее уже по дороге идти в Дашице к Бартошу.

У Бартоша они появились, когда уже начало светать. Заспанный Бартош впустил товарищей, оделся, поставил на плиту чайник и начал расшифровывать полученное сообщение. С расшифровкой он покончил как раз к тому моменту, когда закипел чайник. Альфред налил ребятам чаю и выставил на стол все, что нашел у себя съестного.

— И что говорит Лондон? — поинтересовался Потучек, намазывая себе маслом кусок хлеба.

— Про покушение там уже знают, — ответил Бартош. — Поздравляют. Обещают в ближайшее время прислать за Габчиком и Кубишем самолет. Хотят, чтобы вместе с ними в Лондон слетал и Индра. А потом его обратно забросят сюда. Только что-то мне не верится, что они сумеют это осуществить. Посадить самолет можно было бы в районе, контролируемом партизанами, а на неподготовленной и неохраняемой площадке — это просто безумие.

— Может, они надеются, что Индра воспользуется своими связями и договориться с каким-нибудь вооруженным отрядом? — высказал предположение Потучек.

— Не знаю, — покачал головой Бартош, — к тому же я очень сомневаюсь, что Индра согласится лететь. И вообще все это как-то проблематично: нам в ближайшее время дорога в Прагу закрыта.

— Что будем делать с рацией? — поинтересовался Потучек.

— Денька два выждем, потом выясним обстановку и попробуем вытащить ее из каменоломни, — пожал плечами Бартош, — а за это время надо подумать о новом месте для радиопередач.

Дахов, 30 мая 1942 года

Перед Абендшенм стоял молодой оберштурмфюрер. По его внешнему виду сразу можно было сказать, что он провел бессонную ночь, однако форма у него была в полном порядке и держался он подчеркнуто подтянуто.

— Как случилось, что операция не дала никакого результата? — строго спросил Абендшен, — Вы заблаговременно знали место радиопередачи: вам оставалось только оцепить район и взять радиста.

— Все так, — устало и грустно согласился оберштурмфюрер, — Грузовики с солдатами были спрятаны в двух сараях недалеко от деревни, радиопеленгационные машины расположились в лесу. Хотя им надо было только проверить пеленг. Как только началась радиопередача, мы немедленно выехали на место. Прибыв на место, мы взяли в окружение весь район, и я послал специальные штурмовые группы перекрыть известные нам входы и выходы в каменоломню. Но все оказалось напрасно.

— Вы считаете, что их там не было? — нахмурился Абендшен.

— Возможно и были, — покачал головой молодой человек, но они знали ходы, о которых мы и не имели представления. Я, например, не исключаю возможность, что они и сейчас еще находятся там.

— Как так? — не понял Абендшен.

— Они могли пробраться в какой-нибудь тупиковый лаз и залечь там, — пояснил свою мысль оберштурмфюрер.

— Вы не осмотрели всю каменоломню? — Абендшен был готов взорваться.

— Мы осмотрели ее главные ходы, — оправдывался молодой человек, — но полностью осмотреть каменоломню мы были просто не в состоянии. Если бы я заставил солдат лезть и в те проходы, по которым можно продвигаться только ползком, то я бы сейчас ждал большую спасательную группу, которая должна бы была разыскивать половину моих людей. Пещеры вещь очень специфичная: в них могут потеряться не только Том Сойер со своей подружкой. Для полного обследования каменоломни нужны были специалисты, нужно было специальное снаряжение.

— Так что же вы об этом молчали раньше?! — в ярости воскликнул Абендшен.

— Я говорил об этом, когда передо мной ставили эту задачу, — возразил молодой человек, — но мне ответили, что у парашютистов тоже нет специального снаряжения, и что они тоже не специалисты в этой области. Я попытался сказать, что им могли показать ходы те, кто хорошо знает каменоломню, кто работал на ней, но от меня только отмахнулись.

— Черт, — выругался Абендшен, — и где сидят такие умники?

— В Пардубенском отделении гестапо, — усмехнулся молодой человек, — я подчиняюсь им.

— Какие меры вы предприняли после операции? — поинтересовался штурмбанфюрер.

— Оставил засады в известных мне ходах каменоломни, усилил патрулирование деревни. Радиоперехват мне не подчиняется, но, насколько я знаю, машины продолжают дежурство.

— Хорошо, — недовольно кивнул Абендшен и направился к выходу.

Прага, 1 июня 1942 года

В небольшом кафе под, открытым небом на берегу Влтавы за столиком сидели трое мужчин. Вид у всех троих был хмурый и озабоченный.

— Я сам приказал владельцам многих явок выехать на время из города, — говорил Индра. — И эта мера оказалась совершенно правильной. Во время облавы в ночь на 28-е проверялись многие квартиры.

— Знаю, на себе испытал, — грустно улыбнулся Опалка.

— Сейчас многие явки находятся под наблюдением, — продолжал Индра, — зайти туда еще можно — и то при условии, если у тебя в порядке все документы, но переночевать там без отметки в полиции невозможно. Я понимаю, что вы сейчас оказались в очень тяжелом положении. К тому же надо учесть, что теперь те, кто вас укрывает, рискуют в два раза больше. Но не думайте, что мы сидели сложа руки. Пока у нас для вас есть четыре возможных убежища: неплохое место вблизи Седлчан, можно вывезти вас в Будские леса и поселить там в больнице противотуберкулезной лиги, предварительная договоренность с кое-кем из обслуживающего персонала уже есть, возможно на время укрыть вас в склепе в Вифлееемовской часовне и в подвалах церкви Кирилла и Мефодия.

— Боюсь, что выбраться из Праги будет очень не просто, — с сомнением покачал головой Опалка.

— Можно будет поговорить с кем-нибудь из наших шоферов и вывезти вас, спрятав под грузом в какой-нибудь машине, доставляющей продукты или что-то в этом роде, — высказал предположение Индра. — В основном город закрыт для частных лиц. Тот же мусор просто необходимо вывозить из города.

— Это было бы можно осуществить, если бы надо было вывести двух-трех человек, — возразил Опалка, — а нам надо укрыть не менее семи человек. Такое количество из города вывезти будет очень трудно. Остаются только часовня и церковь.

— Ну что же, — согласился Индра, — давайте рассмотрим эти варианты. Возможно, несколько позже мы подыщем вам что-нибудь получше. Все будет зависеть от ситуации. Пока ситуация в городе крайне тяжелая. Усиленные патрули и контроль на всех видах транспорта уже привели к чувствительным потерям. Сейчас даже коммунисты приостановили свою деятельность. Все ждут, пока немцы успокоятся после покушения.

— Ну что же, — вздохнул Опалка, — давайте остановимся на церкви. Когда туда можно будет перебираться и как это сделать?

— Я сегодня же попрошу, чтобы туда собрали все, что нужно для временного там пребывания, — кивнул Индра. — Туда надо будет переправить какие-то одеяла, матрацы, продовольствие. В общем решить, если так можно выразиться, все бытовые вопросы. Приходить будете сами, спросите настоятеля и назовете себя. Я ему передам список имен. Это будет надежнее, чем пароль. Завтра с утра и начинайте там собираться.

— Этот вопрос решили, — кивнул Опалка. — Есть что-нибудь от Бартоша?

— Ничего, — отрицательно покачал головой Индра, — Связь с Бартошем придется восстанавливать нам самим. Он не знает наших новых явок. Когда появится возможность, надо будет посылать кого-то в Пардубице.

— Это очень плохо, — заметил Опалка, — через него у нас идет вся связь с Лондоном.

— Лондон должен понимать, что вы сейчас вынуждены бездействовать, — отмахнулся Индра. — Чтобы сидеть в тайнике, инструкции из Лондона не нужны. Бартош сам, думаю, опишет сложившуюся здесь ситуацию.

Прага, ночь с 1 на 2 июня 1942 года

Карел Чурда оказался в очень тяжелой ситуации. Утром 28 мая он распрощался с хозяевами квартиры, на которой жил и отправился на встречу с Опалкой. Однако по дороге его задержал патруль. Самое обидное было то, что патруль был из чешской полиции. Придрались они к тому, что у Чурды в трудовой книжке была вот уже два дня просрочена отметка о работе. Никакие уговоры не подействовали, и его отвели в Гестапо.

В гестапо люди оказались более сговорчивыми и более понятливыми. Карел описал им, что вчера не сумел попасть на работу в связи с убийством Гейдриха. Он-де работает в пригороде и должен был выйти во вторую смену. В связи с отменой движения поездов, он на работу попасть не сумел, а, значит, не сумел и поставить штамп в трудовую книжку. Теперь у него рождается подозрение, что, если так дело пойдет дальше, то он и сегодня не сможет попасть на работу. Дежурный в гестапо внимательно выслушал его объяснения, долго листал документы и, в конце концов, отпустил. Но встреча с Опалкой сорвалась.

Он попробовал найти Кубиша или Габчика, но те и до покушения постоянно меняли квартиры, а теперь и подавно никто не знал, где они находятся. Ситуация становилась критической: во-первых, у него не было крыши над головой, а, во-вторых, он уже не мог поставить штамп в трудовую книжку. После длительных размышлений он пришел к выводу, что ему непременно надо выбраться из Праги. Выбравшись из Праги, он во-первых, мог обратится за помощью к родственникам, как он уже делал при приземлении, а, во-вторых, отправиться на явку в Пардубице.

Несколько дней он просто болтался по городу, а вечерами придумывал, как ему лучше провести ночь. Один раз он даже провел ночь у проститутки, но это оказалось очень накладно. А деньги таяли с каждым днем. Наконец, он нашел выход: он решил украсть лодку и спуститься вниз по Влтаве. Сделать это надо будет ночью: вряд ли кто следит за рекой и ночью, а если и следят, то он просто ляжет на дно лодки и даже не будет пытаться грести, течение само вынесет его из города. И все же, весло надо бы раздобыть, хотя бы одно: когда он выберется из города, то ему надо будет обязательно подгрести к берегу.

Сначала он нашел подходящую лодку. Это была маленькая плоскодонка, привязанная к небольшим мосткам на окраине Праги. Близко к лодке он подходить не стал, чтобы не вызвать лишних подозрений. Даже если лодка на цепи и под замком, то с этим будет несложно и справиться. Теперь надо было решить вопрос с веслом. Он зашел в спортивный магазин и чуть ли не на последние деньги купил две небольшие лопатки для надувной лодки. Теперь он был готов.

Карел к девяти часам спустился к реке и спрятался в кустах. Комендантский час еще не отменили и надо было до темноты избежать встречи с патрулем. Около полуночи он выбрался из своего убежища, тихонько подобрался к лодке и почти на ощупь начал изучать привязь. Лодка была на цепи, закрытой на небольшой замок. Цепь с обоих сторон крепилась к небольшим металлическим скобам, одна из которых была вбита в мостки, а другая в корму лодки. После недолгого раздумья Карел решил попробовать вытащить скобу, забитую в мостки. Мостки от воды должны были подгнить, в то время как лодка должна была быть просмоленной.

И все же скобу надо было чем-то поддеть. Карел осторожно пробрался на лодку и начал шарить подпишу. Очень скоро он обнаружил подобие якоря. Это была скорее всего примитивная кошка, но кованная и крепкая. Чурда взял этот импровизированный якорь и подпихнул его в скобу, надавил и вздрогнул. Раздавшийся в ночной тиши скрип показался ему оглушительным. Он замер и прислушался. Кругом стояла тишина. Он попробовал еще раз. Скоба еще раз скрипнула и выскочила из доски.

Карел забросил цепь в лодку, оттолкнулся от мостков и лег на дно. Лодку тихо покачивало, и он очень скоро, забыв о всякой осторожности, задремал.

Проснулся он, когда было уже совсем светло. Он осторожно выглянул из лодки. Он плыл посередине реки где-то в сельской местности. Впереди была деревенька, но оттуда лодка, наверное, была еще не заметна. Карел достал лопатки и начал подгребать к берегу. Через несколько минут лодка ткнулась носом в песок пологого берега.

Чурда выскочил на берег и, не оборачиваясь назад, быстрым шагом пошел от речки. Первый этап его плана прошел успешно.

Прага, 4 июня 1942 года

Франк приехал из Берлина еще 30 мая и подтвердил, что действительно дал фюреру слово, что поймает преступников до 18 июня. Почему он выбрал именно эту дату, он объяснять не стал. Как исполняющий обязанности протектора, он издал приказ о создании специальной комиссии по расследованию покушения под председательством Далюге. Но, когда вышел этот приказ, он вызвал к себе Абендшена и сказал:

— Комиссия — комиссией, но с вас ответственность за расследование не снимается. Комиссия будет заниматься своими вопросами и, так сказать, отвлекать на себя руководство, чтобы дать вам спокойно работать. Я очень надеюсь на вас. И очень прошу вас приложить все силы, чтобы раскрыть это дело как можно быстрее.

Абендшен старался, но дело продвигалось совсем не так быстро, как хотелось бы. Вчера, 3 июня снова заработала пардубецкая радиостанция. Теперь она работала где-то в районе небольшой деревеньки Лежаки. И вот сейчас Абендшен сидел и мучался вопросом: не устроить ли повальный обыск по всей деревне. Его останавливало то, что он боялся найти там в лучшем случае только рацию, а на данный момент его больше всего интересовал радист. После недолгих размышлений он пришел к выводу, что лучше найти какого-нибудь надежного чешского полицейского, под каким-нибудь благовидным предлогом послать его в деревню и попробовать выяснить, не появился ли там за последние дни кто-нибудь посторонний. А потом у этого постороннего можно будет и проверить документы, а, если потребуется, то придравшись к какой-нибудь печати, временно задержать.

От этих размышлений его оторвал появившийся в кабинете Франк.

— Прогресс есть? — мрачно спросил он.

— Какой-то прогресс есть всегда, — уклончиво ответил Абендшен, — но вас-то интересует окончательный результат.

— Не только меня, — проворчал Франк. — Только что позвонили из больницы — Гейдрих умер. Учтите, что когда я обещал фюреру закончить расследование к 18 июня, он был еще жив. Теперь фюрер может потребовать ужесточения сроков.

— Я делаю все возможное, — заверил Абендшен, — но мне нужны исполнители, а не те, кто им помогал. Если мы поспешим, то вполне возможно, что мы и ограничимся только помощниками.

— Возможно, придется пойти на это, — заметил Франк. — Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Ну ладно, работайте. Я зашел просто предупредить вас.

Прага, 6 июня 1942 года

Пани Моравцова никакого отношения к чехословацкой разведке не имела. А вот к армии отношение имела: ее старший сын Адольф служил до Мюнхена поручиком в артиллерии. Когда произошла оккупация Чехословакии, он сумел выехать за границу. И пани Моравцова очень долго не имела о нем никаких вестей. Однажды она встретилась с цыганкой, которая взялась ей погадать. Пани Моравцова сразу же задала ей больной вопрос: где мой сын и что с ним? Цыганка разложила карты, долго причмокивала, потом сказала: «Вижу я твоего мальчика. Он в комбинезоне и весь перепачкан маслом. Где-то за границей. Наверное, служит в авиации». Хотя пани Моравцова особого значения ее словам и не придала, однако и не забыла их, а время от времени с надеждой их вспоминала. Первая весточка от сына пришла в начале 1941 года. Его письмо кто-то уже в Чехословакии заботливо положил в местный конверт, написал адрес и бросил в почтовый ящик. Из этого письма пани Моравцова узнала, что ее сын действительно находится в Англии и служит в авиации оружейником. С тех пор она верила всем цыганкам без разбора и ненавидела немцев.

Второе письмо от сына ей принесли молодые парни, которые сказали ей, что служат с ним вместе, а сейчас заброшены сюда для выполнения особого задания. Ребята не раз ночевали у пани Моравцовой, а та заботилась о них, как о собственных детях. За это время ребята подружились и с ее младшим сыном Атей. Тот неоднократно рвался помогать им, по они разве чго иногда давали ему какие-нибудь мелкие поручения. Атя возмущался, но один из парней, которого звали Ян, всегда улыбаясь говорил Ате, что в разведке никогда не знаешь, какое задание важное, а какое — нет.

Числа двадцать шестого мая ребята зашли к ней и предупредили, чтобы она вместе с сыном на недельку-другую съездила бы куда-нибудь навестить родственников, лучше найти каких-нибудь родственников в деревне. «В городе в ближайшее время будет беспокойно, — сказал тот, которого звали Йозеф. — Так будет лучше и для вас и для Ати». Пани Моравцова вняла этому совету только наполовину: она отправила в деревню Атю, а сама решила, что ей ничего не может грозить. В ночь после убийства Гейдриха ее квартиру проверяли, но ничего подозрительного не обнаружили, и пани Моравцова совсем воспрянула духом, поэтому когда она узнала, что жившие у нее ребята и еще несколько человек, также прибывшие из Англии, прячутся в церкви и им нужны продукты и теплая одежда, она сразу же с великим энтузиазмом взялась за дело. Узнала она об этом от учителя Зленки, с которым ее познакомили ребята, собственно говоря, он сам обратился к ней за помощью в этом вопросе, дал адреса, куда можно было обратиться за помощью.

Теперь пани Моравцова ходила по разным знакомым и незнакомым людям, брала у них продукты, одежду, одеяла, спирт и все это носила в церковь. Сначала она с подозрением отнеслась к требованию спирта, но потом ей объяснили, что ребята живут в подвале, там холодно и они периодически греют себе чай или кофе на спиртовке. От священника она узнала, что Ян болен, у него высокая температура и нужны какие-то лекарства. Это ее очень обеспокоило: она хотела узнать, какие лекарства нужны, но настоятель церкви сказал, что насчет лекарств они уже договорились с одним доктором.

Постепенно она познакомилась со многими из тех, с кем так или иначе были связаны парашютисты. Теперь женщины обсуждали, что бы повкуснее приготовить да так, чтобы ребята могли это как-то разогреть в походных условиях. Готовили по очереди. Иногда вместо пани Моравцовой еду относил кто-нибудь другой.

Сегодня пани Моравцова достала для ребят несколько пар шерстяных носков и хорошее стеганое одеяло. Завернув все это в пакет, она направилась в церковь. Всю дорогу ее не оставляло чувство, что за ней кто-то следует, но как она ни пыталась определить, кто же это, ей это так и не удалось. Вечером, при встрече с паном учителем, с которым она договорилась время от времени встречаться для того, чтобы передать весточки ребятам или наоборот что-то от ребят передать учителю, она обмолвилась об этом ощущении. Пана учителя это очень взволновало. Он строго-настрого велел ей ходить в церковь реже и установить очередь так, чтобы каждая женщина показывалась в церкви не более двух раз в неделю. Пани Моравцова, конечно же, сказала, что постарается сделать все возможное, но такого количества женщин у них не наберется.

В лучшем случае, каждая женщина может появляться в церкви через два дня.

Они договорились с паном учителем, что когда она пойдет в церковь в следующий раз, то он незаметно будет следовать за ней и проверит, не следит ли кто за ней.

Через день пан учитель прошел за ней до самой церкви, но никакого хвоста так и не обнаружил.

Прага, 7 июня 1942 года

Индра встретил настоятеля церкви Кирилла и Мефодия Петршика во дворе.

— Мне необходимо встретиться с ребятами, — поздоровавшись, сказал Индра.

— Вообще-то меня не предупреждали, что кто-то будет их навещать, — с сомнением заметил настоятель.

— Я знаю, сам оговаривал это условие, но у меня для них важные новости, — ответил Индра.

Настоятель задумался, но потом кивнул и повел Индру через черный ход в помещение церкви. Когда они оказались в церкви, настоятель подвел Индру к одной из стен и сказал:

— Повернитесь лицом к стене и ждите. Я схожу за ребятами.

Прошло около пяти минут. Наконец, Индра снова услышал за своей спиной голос настоятеля:

— Пройдите в алтарь. Там вас ждет Опалка.

Индра прошел в алтарь и сразу же увидел стоящего там Опалку. На нем был толстый теплый свитер, очевидно там, где сидели парашютисты, было довольно холодно.

— Почему ты один? — удивился Индра.

— Никто больше не захотел сюда подниматься, — пожал плечами Опалка, — всех мучает совесть. Настроение у всех очень подавленное.

— И по какой причине их так мучает совесть? — поинтересовался Индра.

— Нам приносят сюда газеты, — очень грустно усмехнулся Опалка, — В каждой газете сообщения о новых арестах. Арестованы даже члены ЦК КПЧ. А мы отсиживаемся тут.

— Как будто вы бы кого-то защитили, — недовольно хмыкнул Индра. — Лондон был предупрежден о последствиях, но решил, что шкурка выделки стоит. Вашей вины здесь нет. А как Габчик и Кубиш?

— Они хотели пойти к министру Эмануилу Моравцу, признаться, что это они совершили покушение, а потом убить его, — ответил Опалка. — Насилу удержал.

— Бред какой-то, — покачал головой Индра. — Аресты скоро пойдут на спад. Сейчас мы подготавливаем все, чтобы вывести вас в леса. Лондон обещает в ближайшее время прислать за Кубишем и Габчиком самолет. Подумайте над тем, кому еще стоит вернуться.

— Я скажу им об этом, кивнул Опалка, — но идея не нова. Никто не верит, что Лондон способен на такое. А вот с лесом было бы хорошо. Вывести нас в лес, сделать новые документы, а там, смотришь, можно будет вернутся и в Прагу. Бездействие очень угнетает, тем более, когда за твои действия расплачиваются другие.

— Насчет самолета все-таки подумайте, — настаивал Индра, — Лондон имеет опыт подобных операций в Западной Европе. А с лесом мы и сами торопимся — прятать вас здесь слишком затруднительно, слишком много народу приходится задействовать. Да еще в такое время, когда Прага как на осадном положении. А ребятам передайте, чтобы так не переживали: намечая эту акцию, Лондон на что-то рассчитывал. Мы не знаем, что они этим хотели достичь, поэтому не можем судить о ценности этой акции.

Опалка кивнул, но ничего не ответил.

Колин, 7 июня 1942 года

Карел Чурда проснулся, когда солнце было уже почти в зените. Впервые за последнюю неделю он по-настоящему хорошо выспался. Дорога до Колина заняла у него почти три дня. Сначала он хотел пойти в Пардубице к Бартошу, но потом передумал. С Бартошем у него уже было несколько стычек, и у него не было никакого желания встречаться с ним снова. Первая стычка произошла из-за того, что Чурда появился в Пардубицах почти через месяц после того, как его забросили. То, что группа была выброшена совершенно в другом районе и то, что явки, которые Чурде дали в Лондоне оказались проваленными, Бартош во внимание принимать не хотел. Неделю он устраивал какие-то, как считал Карел, идиотские проверки. Потом выложил перед ним несколько написанных от руки листков бумаги, на которых оказались составленные им же правила поведения парашютистов и заставил его под ними расписаться. И вообще, он сразу же дал понять, что он здесь старший по званию и все должны стоять перед ним по стойке «смирно» и заглядывать в рот. Самое противное было то, что командир группы «Аут дистанс», в которую и входил Чурда, Опалка, вполне с этим смирился. Вот Габчик и Кубиш на это не пошли. Они объяснили Бартошу, что у них свое задание и выполнять они его будут без руководства Бартоша. Короче говоря, Чурда решил какое-то время отсидеться у своих родственников в Колине, тем более, что и добираться туда было поближе.

Вчера поздно вечером он добрался до тетки, та его с дороги накормила и уложила спать. Карел с наслаждением потянулся и подумал, что минимум неделю отдыха он честно заслужил.

Карел оделся и вышел на кухню, здесь его ожидал сюрприз. Тетки на кухне не было, зато сидел его двоюродный брат Ян. Они не виделись с 1938 года, хотя когда-то были большими друзьями.

Ян был на три года старше Карела и в детстве был для него во всем примером. Когда они подросли и разница в возрасте стала не столь явной, отношения у них стали дружескими, но верховенство Яна все равно не оспаривалось. Сейчас на Яне была немецкая форма.

— Проснулся, диверсант, — усмехнулся Ян.

— Почему диверсант? — обиделся Карел.

— А кто же ты еще? — все с той же улыбкой пожал плечами Ян. — Насколько я помню, ты после Мюнхена бежал за границу, как, впрочем, многие другие военные. Бежали вы тогда все в Польшу или Францию. Но если бы ты тактам и остался, то появился бы еще года два назад. Значит, ты бежал дальше, в Англию. А из Англии сюда приезжают только диверсанты.

— Чувствуется немецкое воспитание, — попробовал съязвить Карел.

— Причем тут немецкое воспитание, — пожал плечами Ян, — Это любому здравомыслящему человеку понятно.

— Ну и беги, докладывай в гестапо, — предложил Карел.

— Не побегу, — покачал головой Ян, — Зачем? Ты от них не уйдешь. Это ведь точно так же, как не бывает счастливых воров: они обязательно когда-нибудь попадаются.

— Так уж и обязательно?

— Обязательно, — как-то грустно кивнул Ян, — Ну ладно, давай пить кофе. Я только что приехал и после казарменного домашний медом кажется.

Ближе к вечеру Ян предложил Карелу пойти на речку половить рыбу. Карел с удовольствием согласился: он уже года четыре не сидел на берегу с удочкой. Ян так и пошел в форме, это оказалось очень кстати: полицейские и патрули козыряли ему и проходили мимо. У Карела в голове не переставал крутиться утренний разговор и, в конце концов, он не выдержал:

— Тебе не противно носить эту форму? — спросил он.

— А она не многим отличается от той, что ты носил в Лондоне, — пожал плечами Ян.

— В Лондоне я носил форму чехословацкой Освободительной армии, — не без гордости заявил Карел.

— Это понятно, — кивну Ян, — непонятно только, что, от кого и для кого она будет освобождать.

— Чехословакию от оккупантов, — недоуменно ответил Карел, — Она восстановит правление всенародно избранного президента страны.

— Да, когда-то Бенеш действительно был всенародно избранным президентом, — согласился Ян, — но устрой теперь выборы, и он не наберет и десятой части голосов. Он предал страну, и это ему не простится. А предал он ее, кстати, вместе с теми, кому сейчас служит.

— Тогда он не хотел большого кровопролития, — напомнил Карел.

— А теперь, сидя на кровавых английских бифштексах, он вошел во вкус крови? — усмехнулся Ян. — Тогда наша армия была не меньше немецкой. Вооружение было не хуже немецкого. Наши заводы и сейчас гонят оружие для немцев. Ты был тогда военным, и тебе не надо все это объяснять. Нам бы помогли Советы: тогда они прямо заявляли, что выполнят свои союзнические обязательства. Было бы кровопролитие? Да! Но после этого не было бы еще большего кровопролития под Москвой и нынешнего на Украине. А твой Бенеш призывает к сопротивлению народ, который не вооружен и не обучен, а значит, понесет громадные потери. Это тебе о кровопролитии. А теперь подумай о том, что будет, если Англия все же выиграет войну. На континент она спустит свои войска, прикрытые живым щитом. Да, да, чешские и польские дурачки, вроде тебя, будут идти первыми. А потом Англия потребует компенсации за то, что она нас освободила. И тогда Чехословакия снова будет под протекторатом или патронажем, или наставничеством, политики умеют придумывать названия. То есть сменится только хозяин и больше ничего.

— Но это, как ты говоришь, хозяин, по крайней мере, не будет нацистом, — поднял указательный палец Карел.

— А это тоже еще большой вопрос, — покачал головой Ян. — Тебя англичане встретили как братья? Они ведь там смотрят на вас даже не как на непрошеных приживальцев, нет, они чувствуют себя сильными, умными и имеющими право решать вашу судьбу. Скажи мне, что они не смотрели на вас сверху вниз глазами, полными высокомерия, и я скажу, что ты лжешь. Посмотри на Ирландию и тебе все станет ясно.

Карел вспомнил, сколько раз ему приходилось сталкиваться с высокомерием англичан, и подумал, что Ян не так уж и далек от истины.

— Но самое главное в том, что Англии эту войну не выиграть, — продолжал Ян. — Ты можешь отнести это опять к геббельсовской пропаганде, но это не меняет сути дела. Ее войска бегут от танков Роммеля в Африке, а в Европе она только и способна, что наносить время от время бомбовые удары по мирным городам. Как я подозреваю, ей уже не хватает средств на войну. Так что думай сам, к какому берегу тебе прибиться.

— Ты хочешь сказать, что Чехословакия никогда не будет независимой? — иронйчно спросил Карел.

— Конечно, — пожал плечами Ян. — Нет маленьких независимых государств. Они все входят в какую-нибудь империю. Даже те двадцать лет, когда Чехословакия считалась независимой, она постоянно смотрела то на Францию, то на Англию. И слушалась их с первого слова.

— Ты хочешь сказать, что Чехословакии просто сейчас надо сделать правильный выбор империи? — продолжал иронизировать Карел.

— Империю не выбирают, — покачал головой Ян. — Выбирает империя. Но зато потом империей гордятся. Вспомни, как в детстве мы показывали фотографию деда в форме офицера австрийской армии и гордились этим. И все те годы чехи жили, говорили на своем языке, пели свои песни, плясали свои танцы и при этом гордились империей, к которой принадлежали.

— И что же ты мне предлагаешь?

— Я тебе предлагаю перестать быть игрушкой в чужих руках и зажить самостоятельно.

— Это как? — поинтересовался Чурда.

— Вот посмотри на меня, — предложил Ян, — Я каждый день хожу на службу и вечером возвращаюсь к жене. Я получаю достаточную зарплату, чтобы прокормить не только свою семью, но и помочь родителям. Скоро у нас с Мартой будет ребенок. Я живу так, как жили наши отцы. Ты скажешь, что тяжелые времена, карточки и все такое. Да, но тяжелые времена переживает любое поколение. Наверное, это такой закон истории. А теперь посмотри на себя. Твоя жена не видела тебя считай три года. И на вопрос, когда ты к ней вернешься, кроме мифического «после победы», ты ей ничего не можешь сказать. Родителям от тебя тоже помощи нет, и отцу приходится искать работу потяжелее. Зато ты бегаешь с пистолетом и их освобождаешь.

— Но я сделал свой выбор и назад пути нет, — вздохнул Карел.

— Ерунда, ты еще ничего не успел сделать. Сейчас ты еще можешь придти с повинной и зажить как все нормальные люди. Пока можешь. Но очень скоро твои хозяева постараются привязать тебя кровью или чём-то там еще. И вот тогда уже пути назад не будет. Может и будет, но он будет намного сложней.

— Ты хочешь сказать, что я приду в гестапо, повинюсь и они меня отпустят на все четыре стороны? — уставился на Яна Карел.

— А кому ты нужен? — с каким-то презрением сказал Ян, — Ты им расскажешь, что знаешь и все.

— Ты предлагаешь мне стать предателем! — сказал Чурда.

— Просто ты предашь своих хозяев раньше, чем они тебя, — пожал плечами Ян, — А заодно можешь спросить у своей жены Марты, не чувствует ли она себя преданной, после того, как три года не знает кем себя считать: женой, вдовой или обманутой невестой.

Ян достал из кармана кителя газетный листок и протянул его Карелу.

— Вот смотри, — сказал он, — за сведения об убийцах Гейдриха обещают десять миллионов. За какого-то, такого же, как ты дурака — сто тысяч. Я думаю, что те сведения которыми ты владеешь, имеют ценность пониже первого, но повыше второго. Если ты получишь за них хотя бы двести тысяч, то вполне сможешь устроить себе жизнь. Даже в такие тяжелые времена как, сейчас.

Карел даже не стал брать в руки предложенный ему листок: он прекрасно знал оба эти объявления.

Прага, 14 июня 1942 года

Перед Абендшеном сидел мужчина лет тридцати, крепко сложенный и очень напуганный.

— Итак, вы пришли к нам, чтобы дать показания по поводу вещей, которые были выставлены на витрине магазина «Батя»? — спросил Абендшен.

— Да, — скорее промычал, чем ответил мужчина.

— Ну что же, и что из вещей вы узнали? — поинтересовался Абендшен.

— Один из портфелей, — ответил мужчина.

Абендешен взял трубку телефона и позвонил в следственную часть.

— Принесите, пожалуйста, мне в кабинет портфели для опознания, — попросил он.

Через минуту у него на столе стояло пять портфелей.

— И какой же портфель вам знаком? — поинтересовался Абендшен.

Парень безошибочно и не очень-то всматриваясь указал на портфель с автоматом.

— Очень хорошо, — кивнул Абендшен. — А не можете ли вы сказать, что лежит в этом портфеле?

— Автомат «Стен», — не задумываясь ответил парень.

— Просто прекрасно, — улыбнулся Абендшен, — А теперь расскажите мне, при каких обстоятельствах, где и у кого вы видели этот портфель.

— Этот портфель я видел у поручика Габчика, когда он был в квартире семьи Сватошовых.

— Опишите мне, пожалуйста, этого поручика, — попросил Абендшен.

Карел Чурда подробно описал Габчика, что в общем-то очень хорошо согласовывалось с тем, как описали одного из преступников свидетели преступления.

— Этот поручик Габчик живет в семье Сватошовых?

— Нет, кажется, он там не жил, — покачал головой Чурда, — одно время он жил в Полувсине близь Жилины, но боюсь, что сейчас он скрывается где-то в другом месте.

— А что вы можете сказать на счет второго портфеля? Кстати, вы сможете его опознать?

— Второй портфель я видел только на витрине магазина, — признался Чурда. — Я могу только предположить, что он принадлежит поручику Кубишу, ближайшему другу Габчика.

— Опишите, пожалуйста, этого Кубиша, — насторожился Абендшен и получил точное описание второго преступника.

Несколько секунд Абендшен молча обдумывал сложившуюся ситуацию, а потом наклонился вперед и сказал:

— Молодой человек, давайте будем до конца откровенными. Что вы ожидаете от нас?

— Вообще-то, — начал, заикаясь, Чурда, — я хотел бы получить хотя бы часть вознаграждения и жить спокойно.

— Судя по всему, вы сможет заработать если не всю сумму вознаграждения, то приличную ее часть, — заверил его Абендшен, — Только вот объясните мне понятней, что вы подразумеваете под «жить спокойно»?

— Видите ли, я тоже парашютист, — выдавил из себя Чурда, — Я бы хотел получить документы, вознаграждение для того, чтобы обустроить свою жизнь и жить как все люди.

— Все это вполне реально, — пожал плечами Абендшен, — Вы нам даете правдивую информацию — и мы выполняем все ваши условия. У нас уже есть один такой парашютист. Он пришел к нам сразу же после приземления.

— Кто это? — насторожился Чурда.

— Возможно, мы вас с ним потом познакомим, — уклонился от ответа Абендшен. — Я это вам говорю к тому, чтобы вы поняли, что мы подобные условия принимаем. А заодно вы должны иметь в виду, что мы можем проверить данную вами информацию. Пусть не в полном объеме, но хотя бы частично. Разговор у нас с вами будет очень длинный. Может быть, заказать кофе, чай или коньяк?

— От чашечки кофе и рюмки коньяка я бы не отказался, — улыбнулся Чурда, и Абендшен понял, что его посетитель справился со своими страхами.

Пока дежурный нес кофе, Абендшен разложил на столе несколько папок и конвертов. Потом налил две рюмки коньяка, себе и гостю, и снова сел за стол.

— Ну, начнем с Англии, — предложил Абендшен, — Где расположены курсы парашютистов?

— В Шотладии, в местечке под названием Каммес-Дэррахе, — без запинки тут же ответил Чурда. — Это те курсы, на которые направляют чешских военнослужащих. Есть еще курсы для поляков, французов и англичан, но их местоположения я не знаю.

— Понятно, — ответил Абендшен и приложился к своей рюмке. — А с каких аэродромов производится заброска?

— Меня забрасывали с аэродрома Велесбен, но, насколько я знаю, есть еще запасной аэродром в Нарвике.

Абендшен положил перед Чурдой несколько фотографий.

— Скажите, пожалуйста, кого вы из этих людей знаете и что можете сказать о роде их занятий, — попросил он.

Чурда внимательно перебрал фотографии и ответил:

— Вот штабс-капитан Шустр. Он фактически является командиром для всех парашютистов. Он же лично сопровождает группы на заброску. А это майор Блавиц. Он отвечает за снаряжение. Вот это, кажется, полковник Моравец, шеф разведки Чехословакии. Но здесь я не уверен — полковника я видел мельком и всего один раз. А этих двоих не знаю, хотя у меня такое чувство, что я их где-то видел.

— Просто великолепно. Я начинаю верить в вашу искренность, — заверил Абендшен, — Кстати, вы так мне и не представились. Как прикажете к вам обращаться?

— Ротмистр Чурда, — вскочил Карел с места.

— Сидите, сидите, — махнул рукой Абендшен. — Поищите знакомые лица вот в этой пачке, — протянул он Чурде еще несколько фотографий.

Чурда начал перебирать фотографии — на них были изображены парашютисты, многие из них были довольно старыми и мелкими, очевидно, взяты из каких-то местных архивов. Сначала Чурда хотел было сказать, что почти никого не знает, но потом вспомнил о парашютисте, который уже пришел в гестапо раньше него, и начал называть всех подряд.

— Герек входил в вашу группу? — внезапно оборвал его Абендшен.

— Нет, — покачал головой Чурда, — Он летел со мной в одном самолете, но выбрасывали его после меня. Где именно, я не знаю.

— А кто является командиром вашей группы?

— Надпоручик Опалка, — ответил Чурда и показал фотографию.

— Каково кодовое название группы, обосновавшейся в Пардубице? — поинтересовался Абендшен.

— «Аут дистанс».

— Как я знаю, ее задача состояла в установлении связи с одним из чешских агентов, — сказал Абендшен. — После провала агента группу переориентировали на покушение?

— Нет, — покачал головой Чурда. — Для покушения готовилась, теперь это можно сказать с уверенностью, группа, состоящая из Габчика и Кубиша. Почему к ним присоединился Вальчик, я не знаю. О задаче, стоящей перед «Аут дистанс», я тоже ничего не знаю.

— Но ведь Габчик и Кубиш были связаны с группой «Аут дистанс», — напомнил штурмбанфюрер.

— Габчик и Кубиш пользовались радиостанцией этой группы и только, — заверил Чурда, — хотя, честно говоря, зачем им эта связь я не знаю. Я слышал, что были долгие дебаты о том, стоит ли проводить покушение на протектора. Все местное Сопротивление было против, но Лондон настоял на своем.

— Местное Сопротивление было против покушения? — удивился Абендшен.

— Да, они считали это несвоевременным и излишним.

— Я пока проверю то, что вы мне сказали, — вздохнул Абендшен, — А вас на это время отведут в комнату, где вы проведете какое-то время. Комната вполне комфортабельна. Пищу можете заказать по телефону. Также можете заказать сигареты и что-то там еще в разумных пределах. Чтобы не терять зря времени, вы за это время возьмите листок бумаги и напишите адреса всех известных вам явочных квартир. Это постарайтесь сделать побыстрее — за списком зайдут часа через полтора.

Абендшен в приподнятом состоянии духа отправился к Франку.

— Группенфюрер, — с порога обратился Абендшен, — я прошу вашего разрешения взять на завтрашнюю ночь все возможные силы для создания оперативных групп.

— Все возможные силы? — удивился Франк. — Вы задумали столь крупномасштабную операцию?

— Завтра ночью я собираюсь арестовать почти всех пособников покушения, а в ближайшее время и самих исполнителей. Похоже, мы укладываемся в назначенный вами срок, — улыбнулся он напоследок.

— У вас такой прогресс? — тоже приободрился Франк. — Но почему тогда ждать завтрашней ночи, а не сделать это сегодня?

— Во-первых, у нас не хватит времени для создания оперативных групп и их инструктажа, — начал пояснять Абендшен. — Мне надо произвести более десятка арестов одновременно. А во-вторых, моя информация нуждается еще в кое-какой проверке, чему я и хочу посвятить сегодняшнюю ночь. Если все пройдет удачно, то мы не только арестуем убийц Гейдриха, мы практически несколько месяцев вообще не будем вспоминать английских парашютистов.

— Если все получится так, как вы говорите, штурмбанфюрер, — покачал головой Франк, — то я обещаю вам отпуск, очередное звание и награду. Это того стоит.

Абендшен в ответ только улыбнулся.

Прага, ночь с 15 на 16 июня 1942 года

В просторной комнате для совещаний Абендшен собрал около двадцати командиров оперативных групп.

— Задача перед каждой группой стоит одна и та же, — говорил штурмбанфюрер, — ликвидация подпольной явочной квартиры с арестом всех, кто там находится, отличие состоит в том, что каждая группа работает со своим адресом. Прошу учесть: мне нужны арестованные, а не покойники. Следить очень внимательно. Все английские парашютисты снабжаются ампулами с ядом. Такими ампулами они снабжают и своих пособников. Будьте внимательны и не давайте им этой возможности. На всех квартирах после ареста провести тщательный обыск. Любой подозрительный предмет следует приложить к делу. Никому из обнаруженных в квартирах не разрешать переставлять или поправлять какие-то предметы. Особенно это касается предметов на подоконниках, у входных дверей и в прихожих. Именно там заговорщики чаще всего выставляют знаки, предупреждающие об опасности. Это же замечание относится и к тем, кто будет производить обыск. В каждой квартире на ближайшие два дня оставлять засаду. О снятии засад будем разговаривать отдельно через два дня. Аресты производить по возможности бесшумно и не привлекая лишнего внимания. Предупреждаю, вы можете столкнуться с подготовленными, опытными диверсантами, поэтому требуйте от всех повышенного внимания. Операция начинается ровне в полночь. Аресты должны быть проведены все одновременно. За пять минут до начала операции оперативная группа связывается с группой наружного наблюдения и далее обе группы работают вместе. Вопросы?

Вопросов у командиров не было: Абендшен лично подбирал группы, стараясь задействовать в них только опытных сотрудников.

— Раз вопросов нет, то подходите по очереди для получения адресов, — распорядился штурмбанфюрер.

Офицеры по одному стали подходить к Абендшену и получать из его рук запечатанные конверты.

В небольшом переулочке возле ресторана «У булгара» уже около часа стояли две крытые машины, по всему чувствовалось, что обе машины полны народу, хотя оттуда и не доносилось не звука, рядом с машинами стояли только два человека, одетые в штатское, и тихо переговаривались.

— И что нас делили на две группы, — сказал тихо тот, чтобы помоложе, — дома, как я понимаю, чуть ли не соседние.

— Чтобы не было путаницы, — спокойно возразил тот, что постарше. — А потом, может быть, им надо, чтобы заключенные между собой не могли договориться. У следователей много разных хитростей, кто их знает, что они задумали на этот раз.

— Но операция, похоже, очень крупная, — не унимался молодой. — Я слышал, что сегодня пойдут аресты и в других городах.

— Это все в связи с убийством Гейдриха, — вздохнул старый, — все тюрьмы уже переполнены. Гешке постарался на славу.

— Вы думаете, они все связаны с покушением? — удивился молодой.

— Нет, далеко не все, — махнул рукой старший, — Просто когда начинают прочесывать все мелким гребнем, то попадается очень много блох. Больше всего попалось коммунистов, а они, как мне кажется, к убийству Гейдриха не имеют отношения. Тут англичане постарались. Говорят, Франк обещал фюреру поймать преступников до 18 июня. Вполне возможно, что мы с тобой в последней фазе и участвуем.

Он посмотрел на часы.

— Пора, пожалуй, снимать наружку и идти на квартиры.

А через семь минут его группа уже стучалась в парадную дверь старого коммерческого дома. За дверью долго никого не было слышно, и когда уже пожилой гауптштурмфюрер хотел приказать ломать дверь, послышались шаги. Защелкали замки, и дверь приоткрыла пожилая консьержка. Она хотела что-то спросить, но ее тут же отодвинули в сторону. Жетоны гестапо сначала привели ее в испуг, но потом она вдруг громко крикнула:

— Может, на лифте подниметесь?

— Ну-ка заткни пасть, — рявкнул на нее кто-то из молодежи. — Думает, здесь дураки и предупредить хочет.

— А дверь-то за вами запирать или как? — не унималась консьержка.

В наступившей тишине было слышно только шарканье ног по лестнице.

На третьем этаже все остановились около высокой двери с медной начищенной ручкой. Два молодых оперативника, взяв левой рукой автоматы за рожки и приподняв их, встали по краям двери. Третий оперативник потянулся к звонку. Остальные встали так, чтобы не попасть в поле зрения дверного глазка. За дверью около минуты ничего не было слышно, потом заспанный женский голос спросил:

— Кто там?

— Открывайте, гестапо, — последовал краткий ответ.

Застучали засовы. Не успела женщина открыть дверь, как двое оперативников с автоматами ворвались в квартиру. Через несколько секунд в прихожей у стенки вместе с женщиной в ночной рубашке стояли молодой человек и пожилой мужчина.

— Где парашютисты? — резко спросил старший группы.

— Какие парашютисты? — удивленно переспросил мужчина. — Я не знаю ни о каких парашютистах.

— Ничего, сейчас поедешь к нам, быстро все вспомнишь, — пообещал ему старший группы. — Где ваши квартиранты?

— Они уже давно съехали, — пролепетала женщина.

— Куда? — настаивал гестаповец.

— Не знаю, — честно призналась женщина. — Они нас поблагодарили и уехали.

А тем временем несколько человек уже обыскивали комнату.

Женщина вытерла согнутой рукой вспотевшее лицо и буквально простонала:

— Мне надо в туалет.

— Потерпишь, — отрезал старший группы и прошел в комнату посмотреть, как идет обыск.

В комнате работали двое уже немолодых мужчин. Оба внимательно осматривали каждый попавший им в руки предмет и только потом откладывали его в сторону.

— Постарайтесь, чтобы все оставалось на своих местах, — предупредил их старший группы. — Особенно то, что стоит на окнах.

— Мы порядок знаем, — заверил его один из работников.

А тем временем в прихожей остались только арестованные, автоматчик и молоденький гауптшарфюрер.

— Отпустите меня в туалет, — снова запричитала женщина, — мне правда очень надо в туалет.

— Давай, только живо, — махнул рукой гауптшарфюрер.

Женщина, словно боясь, что офицер передумает, метнулась к дверям туалета. Дверь туалета закрылась и щелкнула задвижка. Через минуту в прихожую зашел старший группы, он оглядел присутствующих и сразу же спросил:

— А где женщина?

— В туалете, — спокойно ответил гауптшарфюрер.

— Идиот! — взорвался гестаповец.

Он ринулся к туалету и с разбегу плечом врезался в дверь. Дверь затрещала, но выдержала. Офицер отклонился назад и еще раз ударил плечом в дверь. Та распахнулась. Женщина стояла и как-то страшно и странно улыбалась. Изо рта у нее шла пена. Потом она пошатнулась и начала оседать на пол.

— Воды! — закричал старший группы, — И кто-нибудь срочно в машину за врачом.

У женщины начались судороги. Арестованные мужчины с ужасом смотрели на нее, не смея пошевелиться.

Когда в прихожую вбежал запыхавшийся врач, женщина уже затихла, и все понимали, что ей уже ничего не может помочь.

— Приняла яд, — только и сказал старший врачу.

Тот присел, проверил пульс на шее у женщины и, взглянув на старшего, покачал головой.

— Черт! — выругался старший гестаповец, — Это ж надо быть таким идиотом! — со злостью взглянул он на бледного гауптшарфюрера, — Уводите этих в машину, да не спускайте с них глаз! Хватит с нас одного трупа, — приказал он.

Когда арестованных вывели к старшему, подошел довольно молодой крепкий мужчина.

— Надо что-то делать с трупом, — сказал он. — Мы, конечно, можем посидеть в засаде и в ее обществе, но, боюсь, запах очень скоро отпугнет любую дичь.

Старший подумал, потом кивнул:

— Придется взять ее с собой в машину. Сейчас я распоряжусь.

А в это время вторая машина стояла метрах в пятидесяти от первой на другой стороне улицы. Старший группы, комиссар Парвнниц, отозвал наружное наблюдение, переговорил с одним из наблюдателей, потом сделал знак оперативной группе выходить из машины. Он уверенно подошел к одной из парадных и позвонил. Дверь довольно скоро открыл пожилой мужчина, то ли привратник, то ли муж консьержки. Парвнниц, не дав сказать мужчине даже слова, пихнул ему в нос жетон гестапо и, отодвинув его плечом, вошел внутрь. Он поднялся на второй этаж и остановился около двери с табличкой: «Учитель пан Зленка». Комиссар жестом руки отдал приказ группе начинать работать.

На несколько требовательных звонков, в квартире так никто и не отозвался. Парвнниц так же жестом приказал ломать дверь. Двое оперативников слаженно толкнули дверь плечами. Дверь затрещала, но не подалась. В этот момент за дверь послышались шаги.

— Сейчас, сейчас открою, — послышался испуганный женский голос.

И сразу после этого зазвенела дверная цепочка и защелкали замки.

Дверь открылась, на пороге стояла перепуганная женщина лет сорока в накинутом поверх ночной рубашке халате. За ее спиной в ванную метнулась тень мужчины. Один из оперативников грубо оттолкнул женщину плечом, ворвался в квартиру и, выхватив пистолет, два раза выстрелил в дверь ванной.

— Не стреляйте, не надо, — на хорошем немецком крикнул мужчина из ванны, — Я выхожу.

Оперативник опустил пистолет. Через пару секунд дверь ванной отворилась, и на пороге появился уже немолодой мужчина. Он сделал несколько шагов вперед, споткнулся и упал. На губах у него выступила пена.

— Срочно врача! — рявкнул Парвнниц.

Кто-то из оперативников бросился к выходу.

Врач появился буквально через минуту, но у мужчины уже начались судороги.

— Срочно промой ему желудок! — приказал Парвнниц. — Он явно принял яд.

Кто-то принес из кухни чайник и доктор прямо из носика начал вливать воду в рот мужчине. Тот, похоже, даже не глотал, по крайней мере, никто не заметил, чтобы у него двигался кадык. После этого врач сделал мужчине укол, но это делалось исключительно для Парвнница: арестованный был уже мертв.

— Заверните его в ковер и отнесите в машину, — приказал Парвнниц, когда понял, что учителю уже ничего не поможет. — И захватите с собой женщину. А мы займемся обыском.

К пяти часам утра в управлении гестапо собрались все оперативные группы. Абендшен молча принимал рапорта. Пять арестованных успело отравиться: это для Абендшена неожиданностью не было. Он прекрасно знал, что англичане своих людей снабжают ампулами ядом, которые те, в большинстве случаев, носят постоянно с собой. Предотвратить отравление даже при неожиданном налете на квартиру очень трудно, практически невозможно. И все-таки он был доволен. По его мнению, операция прошла довольно успешно. Теперь надо было сопоставить полученные данные и принять дальнейшее решение.

Группенфюрер Франк появился в кабинет Абендшена уже в восемь часов утра.

— Ну, какие новости? — строго спросил он.

— Операция прошла, можно считать, вполне успешно, — заверил его Абендшен.

— Парашютистов взяли? — сразу же взял быка за рога Франк.

— Нет, ни одного, — покачал головой Абендшен, — но, мне кажется, я знаю, где они скрываются. Сейчас проверю некоторые данные и будем готовиться к взятию. Они сами упростили нам задачу и собрались в одном месте.

— Хорошо, — кивнул Франк. — Держите меня в курсе. Не сегодня завтра с этим делом надо кончать. Много арестованных?

— Почти сотня.

— И все связаны с парашютистами? — удивился Франк.

— Брали семьями, — ответил Абендшен, — возможно, что некоторые члены семей были не в курсе того, что делают другие.

— Это не имеет значения, — отрезал Франк, — В приказе ясно было сказано про всех членов семьи.

— Не имеет значения для вас, — возразил Абендшен. — А мне нужна информация: для меня такие члены семей пустое место.

Пардубице, 16 июня 1942 года

Несколько дней назад Бартош слег с приступом ревматизма. Связи с Прагой так и не было. Было решено, что Бартош поедет отлеживаться в Дашице, а супруги Крупки съездят к родственниками в Хрувим, чтобы немножко отдохнуть от постоянного нервного напряжения. Когда оберштурмфюрер Линц с оперативной группой явился для ликвидации пардубецкой явки, квартира уже два дня как стояла пустой. Так как за квартирой не было установлено предварительного наружного наблюдения, то Линц оставил машину за углом, а в дом вошел всего лишь с двумя оперативниками. Потоптавшись у закрытой двери, они спустились вниз и вернулись в машину.

— По сведениям из Праги, — сказал Линц, — квартира является явкой, причем такой, где осуществляется все руководство местной сетью. Значит, лишнее появление нескольких мужчин не должно вызвать никакого подозрения. Ты, Курт, возьми с собой еще кого-нибудь, — обратился он к самому опытному оперативнику в своей группе, — прихватите отмычки и проникнете в квартиру. Устроите там засаду. Я пойду в чешскую полицию и попрошу их навести справки о хозяевах квартиры, в частности, попробую узнать, куда они делись.

Через полтора часа после этого Линц вместе со своей группой несся по шоссе в Хрувим. Засада на квартире Вацлава Крупки уже действовала.

Ни Вацлав, ни Ганка, находясь в гостях, к аресту были совершенно не готовы. Дверь на звонок открыла тетушка Ганки, и когда в комнату ворвались гестаповцы, молодые супруги совершенно растерялись.

Перед Линцем стояла задача арестовать хозяина явки и устроить на квартире засаду. В принципе, он с этой задачей справился. Однако Линц всю жизнь подходил к поставленным перед ним задачам творчески, поэтому после недолгого размышления он отправил Вацлава в Прагу к Абендшену, который проводил допросы лично, а Ганку повез обратно в Пардубице. Он решил организовать засаду по всем правилам, то есть сделать так, чтобы в случае появления кого бы то ни было дверь квартиры открыла Ганка. Тогда задержание будет происходить на квартире и засада станет многоразовой.

Когда Ганку привезли в Пардубице и в сопровождении всего лишь одного оперативника привели на квартиру, она сразу же прошла в заднюю угловую комнату и устало опустилась на кресло. Кресло стояло недалеко от окна, солнце уже склонялось к горизонту и наполняло всю комнату ярким светом. Сидя в кресле, Ганка несколько раз щурила глаза, когда при повороте головы лучи солнца попадали ей прямо в глаза, потом встала, подошла к окну, и задернула штору. Все это произошло так естественно, что никто не обратил на это внимания. Однако Ганку меньше всего беспокоило вечернее солнце задернув портьеру, она подала знак, что явка провалена. Ганка вовсе не ожидала, что кто-то может появиться на квартире, по крайней мере в ближайшие, два дня, но сделала это для очистки совести.

Уже ближе к ночи пришел приказ из Праги засаду на квартире оставить, но Ганку срочно переправить в Центральное управление гестапо.

Иржи Потучек отправился в Пардубице, чтобы забрать на квартире Крупки запасные батареи для рации. Рация у него еще работала, но, по его подсчетам, батареи были на последнем издыхании: он это чувствовал по ослабевшему сигналу при приеме. О том, что Бартоша на квартире нет, он знал, но вот об отъезде Вацлава и Ганки его никто не предупредил. Иржи прогулочным шагом подошел к дому так, чтобы ему пришлось бы для того, чтобы попасть в парадную обойти дом почти кругом. У Иржи были свои понятия о правилах поведения и дисциплине, по этому поводу у него уже были неоднократные стычки с Бартошем, тот даже однажды потребовал от Лондона прислать ему нового радиста, чем очень развеселил Потучека. Однако сейчас Потучек, почти не задумываясь, взглянул на окно боковой комнаты квартиры Крупки. Штора на окне была задернута, что говорило о том, что явка провалена. До парадной оставалось еще метров тридцать, и у Иржи было время на раздумье. Здравый смысл взял верх, и Потучек прошел мимо парадной.

Если бы Потучек пришел на час раньше, то угодил бы прямиком в засаду, а если бы он покрутился около дома еще час, то увидел бы, как из парадной вывели Ганку и усадили в поспешно подъехавшую машину.

Прага, 16 июня 1942 года

К десяти часам вечера перед Абендшеном вырисовалась полная картина подпольной сети. Сравнив результаты допросов и отчеты наружного наблюдения над некоторыми явочными квартирами, которые до появления Чурды числились всего лишь в подозрительных, штурмбанфюрер не сомневался, что парашютисты находятся в церкви Кирилла и Мефодия: Слишком многие из хозяев явок в последнее время ходили туда с какими-то вещами и продуктами. Причем раньше ни за одним из них такой страсти к благотворительности не чувствовалось. Он уже доложил об этом и Франку, и Далюге. Франк хотел этой же ночью устроить налет на церковь, но Абендшен при поддержке Далюге отговорил его от этого. По предварительным подсчетам, в церкви находилось около десятка парашютистов и без боя они явно сдаваться не собирались. По всей видимости в церкви должны были быть какие-то подвали, а скорее вообще катакомбы, в которых и скрывались диверсанты. Абендшен сумел убелить, что надо подождать еще один день и за это время попробовать найти план подвалов и спланировать операцию по захвату. Сейчас он сидел и ждал тех, кого послал искать план.

Однако, когда к одиннадцати часам один из оперативников все же принес какой-то план церкви, выяснилось, что подвал там действительно есть, причем подвал большой, но вот плана самого подрала нигде не существовало. Чуть позже ему принесли очередной рапорт наружного наблюдения, выставленного около церкви. Рапорт подтвердил, что в церкви явно кто-то скрывается.

Абендшен вышел в коридор. В управлении царила необычная для ночного времени суета: как управление Протектората, так и пражское управление гестапо были приведены в повышенную боеготовность. Силы гестапо были пополнены сотрудниками СД, службы безопасности.

Абендшен прошел в комнату дежурного и поинтересовался, где можно найти штурмбанфюрера Фукса из СД. Фуксу отвели комнату одного из следователей.

Штурмбанфюрер оказался высоким худым мужчиной лет тридцати пяти, с живыми быстрыми глазами и очень грациозными движениями, под которыми чувствовалась недюжинная сила. Абендшен представился.

— Мне сказали, что вы должны сегодня вечером принести мне план катакомб, которые нам придется завтра брать. Вы их принесли? — спросил он у Абендшена.

Абендшен положил перед ним план, который ему только что принесли, и ответил:

— Точного плана подвала нет. Придется действовать по обстановке.

— Плохо, — покачал головой штурмбанфюрер, — зря только потеряли день.

— Когда вы собираетесь провести штурм? — поинтересовался Абендшен.

— Думаю, самое лучшее будет начать часа в четыре утра, — ответил Фукс, — как показывает опыт, в это время у караулов самая слабая бдительность.

— Разумно, — согласился Абендшен, — значит, у меня будет в запасе еще день. Возможно, кто-то из арестованных и знает планировку подвалов. Попробуем с этого конца, хотя надежды мало.

— Молчат? — усмехнулся Фукс.

— Дело не столько в этом, — покачал головой Абендшен, — сколько в том, что в церкви было очень мало народу. Я тут подумал о другом. Если в подвал церкви ведет только один вход, то это похоже на западню. Вряд ли парашютисты пошли на это. Скорее всего, там есть еще выходы. Нам надо завтра взять схему канализации и перекрыть там все возможные выходы. Нельзя дать им уйти.

— Предусмотрительно, — согласился Фукс, — Я завтра постараюсь этот вопрос решить, а ночью будем готовиться к штурму.

Прага, ночь с 17 на 18 июня 1942 года

Предназначенная для штурма церкви группа была очень разнородной: здесь были и гестаповцы в полной форме, и сотрудники из СД, предпочитавшие гражданское платье. Все были собраны в большом зале: кто-то сидел и курил, кто-то проверял оружие, кто-то просто беседовал с товарищами. У входа стояли и беседовали Фукс и Абендшен.

— Мы еще днем проверили и перекрыли все возможные пути отхода, — говорил Фукс, — На всякий случай посадили группу даже в подвале расположенного напротив Политехнического института. Связи этого подвала с церковью мы не нашли, но вполне возможно, что там существует какая-нибудь слабая стена.

— Хорошо, — улыбнулся Абендшен, — теперь дело за вами. Я буду здесь ждать результатов. Все, что я мог, я сделал.

— Не беспокойтесь, — кивнул Фукс, — операция самая обычная. Все сделаем в лучшем виде. Жаль только, что мне подпихнули эту сборную команду. Со своими людьми мне было бы спокойней.

— Тут слишком многие хотят приложить руку, — вздохнул Абендшен, — Уж очень хочется быть причастным к победе.

— Вот это меня и беспокоит, — покачал головой Фукс, — Боюсь, что в последний момент рядом со мной появится кто-нибудь из высокого начальства.

Фукс прямо как в воду глядел: к четырем часам утра подъехали Франк и Гешке.

Ровно в четыре часа пятнадцать минут колонна из четырех машин двинулась по еще спящему городу в направлении церкви Кирилла и Мефодия. Когда они подъехали к церкви, то обнаружили, что квартал уже оцеплен силами гестапо и полиции. Церковь зажата между двумя высокими домами. С правой стороны ворота во двор и сторожка.

Фукс позвонил в двери сторожки. Примерно через минуту за дверью послышались шаги и звякнули запоры. Не успел старик сторож открыть дверь, как его одним рывком выдернули наружу и сразу же надели наручники. Фукс и трое его помощников быстро вошли в сторожку, прошли по коридору и заглянули в какую-то комнату. Послышался звон перебираемых ключей. Не прошло и минуты, как из сторожки во двор церкви вышли Фукс с помощниками и надзиратель церкви Петршек. Через мгновение к ним присоединились люди из штурмовой группы. Оставив Петршека во дворе, Фукс уверенно вошел с черного хода в церковь. За ним последовали люди из штурмовой группы.

Фукс еще не успел осмотреться, как откуда-то раздалось несколько выстрелов. На всю церковь разнеслись проклятия раненого. Выстрелы под высокими сводами церкви отдавались оглушительным эхом, и немцы никак не могли сообразить, откуда в них стреляют. Раздалось несколько ответных выстрелов, но, скорее всего, они были сделаны просто наугад. Вся группа моментально отступила в коридор черного хода. Во дворе остальные члены штурмовой группы были в полной растерянности. Появился врач, который начал перевязывать первого раненого.

Фукс собрал вокруг себя тех, кто уже побывал в церкви и начал обсуждать сложившееся положение. После недолгих дебатов все пришли к выводу, что стреляли с хоров церкви Фукс с разных сторон обошел церковь, заглянул в несколько окон, потом подошел к своему отряду и приказал:

— Откройте Политехнический институт и установите где-нибудь на втором этаже MG-42. Он должен будет вести огонь по хорам и прикрыть наступление сил к церкви.

Пулеметный расчет бегом кинулся к зданию института. Минуты через три в одном из окон, обращенных к церкви показалось ствол пулемета.

Штурмовая группа снова попробовала заскочить в здание церкви. Сразу же началась перестрелка, но тут из окна института ударил пулемет. Посыпались осколки стекол. Через минуту штурмовая группа отступила и снова собралась в коридоре. На этот раз обсуждение результатов атаки было более продуктивным. Группа успела определить расположение хоров, заметила минимум двоих, стрелявших с хоров, и одного, оборонявшего вход на хоры. На хоры можно было попасть только по отвесной винтовой лестнице, вход на которую и оборонял один из парашютистов. Было решено провести несколько атак. Последовательность действий установили следующую: начинает работать пулемет и под его прикрытием несколько человек заскакивают в церковь и пытаются прицельно обстрелять хоры, потом группа отходит. Было проведено три такие атаки. Был ранен еще один боец, но, судя по всему, противник не понес никаких потерь. Тогда Фукс предложил применить ручные гранаты.

После первой же атаки с применением ручных гранат стал очевиден прогресс. Время атаки удлинилось. Атакующие теперь могли вести более или менее прицельный огонь. Стало ясно точное число обороняющихся: трое.

К руководству операции попробовал подключиться Франк, но Фукс твердо заявил:

— Группенфюрер, мы готовы выслушать и обсудить ваши советы, но командовать операцией должен один человек. Безалаберщина возрастает в геометрической прогрессии в зависимости от числа командиров.

Франк с недовольным видом отошел, но возражать не стал.

Часа через полтора после начала штурма не выдержал и появился Абендшен. Он подошел к Фуксу, который внимательно следил за чередующимися атаками. Однако, завидев Абендшена, он бросил ему через плечо:

— Вы говорили, что там около десяти человек, а мы пока столкнулись только с троими.

— Вполне возможно, что они рассчитывают, что разделавшись с этой троицей, вы не будете искать остальных, — заметил Абендшен. — Я не буду утверждать, что их там ровно десять, но то, что их больше трех, могу дать голову на отсечение.

Количество раненых и убитых увеличивалось. Атакующие группы действовали по очереди. Фукс потребовал убрать из атакующих групп всех сотрудников СД. Те немедленно нажаловались Франку, который и тут же потребовал у Фукса объяснений.

— Наши ребята все в форме, их видно издали, — недовольно ответил Фукс. — Группа собрана наспех, люди в лицо друг друга знают плохо. При тесном контакте с парашютистами возможна путаница. Я не хочу никому из них давать шанс.

Франк кивнул и пошел успокаивать обиженных.

Началась очередная атака. Послышались выстрелы, потом несколько разрывов гранат и все стихло. Выждав несколько минут, командир атакующих дал знак подниматься на хоры.

На хорах в луже крови было обнаружено три тела: один парашютист был мертв, два других — тяжело ранены. Раненых поспешно погрузили на санитарную машину и под охраной отправили в госпиталь. Мертвое тело вытащили во двор и положили на земле. Вскоре во дворе в сопровождении Абендшена и еще одного гестаповца появился Чурда, который признал в убитом Опалку.

Абендшен вошел в церковь. Там был настоящий погром: на полу повсюду валялись осколки стекла, иконы, церковная утварь. Решетка вокруг алтаря повалена, сам алтарь серьезно пострадал, видимо, от взрыва гранаты. Бойцы штурмового отряда искали вход в подземелье. Здесь же были Франк и Фукс.

В поисках входа в подземелье прошло около получаса, наконец, кто-то обнаружил небольшое вентиляционное отверстие, которое, похоже, вело в подвал. Отверстие было узким и вертикальным, однако, если спустить в него веревку, то человек вполне мог по ней спуститься вниз.

Кто-то из штурмовой группы вызвался проверить, куда ведет этот лаз. Его обмотали веревкой, он закрепил на груди автомат, взял в руку гранату и двое бойцов начали спускать его вниз. Спуск продолжался очень недолго: раздался выстрел, разведчик что-то крикнул и бойцы немедленно начали его вытаскивать. Разведчик был ранен в ногу. Однако теперь было ясно, что в подвале сидят оставшиеся парашютисты и что это отверстие и ведет именно туда, куда надо.

После недолгого совещания в церковь вызвали переводчика с мегафоном. Переводчик начал предлагать парашютистам сдаться, обещая, что с ними будут обращаться как с военнопленными. Сначала он держался подальше от отверстия, но потом склонился над самой дырой. Раздался выстрел. Переводчик отскочил от отверстия.

Через несколько минут привели настоятеля церкви. Он был уже в наручниках. После недолгих переговоров он подошел к вентиляционному отверстию и закричал:

— Тут вот говорят, что вам лучше бы сдаться. Говорят, что вам нечего опасаться и что с вами будут обращаться как с военнопленными.

Снизу раздался смех.

— А пансионат на курорте не обещают? — раздался голос снизу.

Священника увели, и Фукс снова собрал вокруг себя своих офицеров. После недолгого обсуждения было решено, что один из них попробует спустится вниз и бросить гранату со слезоточивым газом. Добровольца снова обвязали веревками и начали спускать в дыру. Смельчак был ранен до того, как смог бросить гранату: пока он находился в лазу, его руки были прижаты к телу.

К Фуксу подошел Абендшен.

— Я не верю, что это единственный лаз в подземелье, — сказал он. — Надо искать настоящий вход

Начали внимательно осматривать всю церковь. С пола убрали ковер и тогда перед самым алтарем их внимание привлекла большая могильная плита.

— Вот она-то, наверное, и прикрывает настоящий вход в подземелье, — высказал предположение Абендшен.

Фукс начал оглядываться, обдумывая, как и чем поднять плиту, но кто-то из его офицеров предложил просто ее расколоть. Разговор слышал стоящий рядом Франк.

— Там на улице, на всякий случай, стоит пожарная машина, — сказал он, — У них, наверняка, есть какой-нибудь инструмент. Я сейчас распоряжусь, чтобы они занялись этой плитой.

Стоящий рядом Абендшен попытался заметить, что вход в подвал должен быть более простым, вряд ли чтобы, например, передать пищу парашютистам, устраивались такие сложности, но Франк отмахнулся и сказал, что нечего терять время.

Через несколько минут в церковь действительно пришли двое пожарных с большими металлическими кувалдами. Они начали колотить по плите. Грохоту было много, но плита только содрогалась. При каждом ударе Франк морщился, но от своей идеи не отказывался. Наконец, кажется тот же офицер, который и предложил разбить плиту, заметил, что проще было бы ее взорвать.

Пока Фукс и еще несколько офицеров прикидывали куда положить гранаты и как их взорвать, Франк успел послать за настоящими саперами. Их привезли довольно быстро и они сразу взялись за работу: начали бурами проделывать отверстия, чтобы заложить в них взрывчатку. Минут через сорок они доложили, что у них все готово и надо отвести подальше людей. Все вышли на улицу, а в церкви осталась только небольшая штурмовая группа, укрывшаяся за всевозможными архитектурными выступами.

Прогремел взрыв.

Когда вошли в церковь, увидели, что плита раскололась на несколько частей и обвалилась вниз. Фукс подошел поближе к тому месту, где только что лежала плита, и сделал радостный жест. Под плитой открылась уходящая вниз лестница. Фукс склонился, чтобы определить, насколько глубоко она спускается, но ту же секунду раздалось несколько выстрелов и он отпрянул назад.

Снова подготовили несколько штурмовых отрядов. Сложность заключалась в том, что лестница спускалась вниз очень круто и сверху нельзя было увидеть, что там внизу. Соответственно нельзя было и прикрыть огнем спускающуюся группу. Группа начинала спускаться, проходила почти две трети лестницы и тут попадала под шквальный огонь осажденных.

Не успев ни осмотреться, ни тем более, открыть ответный огонь, группа, прихватив убитых и раненых, отступала. Было произведено несколько таких попыток, после чего Фукс снова собрал военный совет.

Пока внутри штурмовые группы пытались спуститься в подземелье, Франк раздраженно прохаживался вдоль стен церкви. В одном месте он остановился и прислушался, потом присел на корточки. Изучив что-то, он быстрым шагом направился в церковь.

— Что тут у вас? — спросил он у Фукса.

Фукс описал те трудности, с которыми столкнулись штурмовые группы.

— Там на улице я обнаружил вентиляционное окошко, ведущее в подвал, — объявил Франк. — Сейчас я прикажу, чтобы пожарные начали закачивать туда воду, а вы караульте здесь. Они выскочат из своей норы, как суслики.

Сказав это, он развернулся и так же быстро и решительно пошел к пожарным.

Через несколько минут к обнаруженному Франком слуховому окошку подогнали пожарную машину и, сунув в оконце шланг, подали воду. Однако осажденные при помощи какой-то длинной лестницы тут же вытолкнули шланг из окошка.

Так продолжалось несколько раз. Наконец Франк, наблюдавший за этой возней, приказал одному из пожарных взять багор и вытащить лестницу. Это удалось. Теперь вода в подвал начала поступать непрерывно. Выждав с полчаса, Фукс снова приказал возобновить атаки подземелья. Очевидно, он решил, что там уже набралось достаточно воды. Атака захлебнулась так же, как и предыдущие. И Фуксу пришлось приказать подождать еще.

Внезапно Абендшен увидел гестаповца, который уезжал в госпиталь вместе с ранеными парашютистами.

— Почему в не с арестованными, а здесь? — набросился он на него.

— Оба умерли еще по дороге в госпиталь, штурмбанфюрер, — ответил молодой шарфюрер. — Я счел, что мне нет смысла караулить трупы.

На это возразить было нечего.

Абендшен вернулся в церковь, когда Фукс приказал провести очередную атаку.

— Как только начнет спускаться, — приказал он, — бросьте вниз гранаты. Под прикрытием их взрывов, вы, может быть, сумеете как-то закрепиться внизу.

Группа пошла в атаку. Громко застучали по каменным ступенькам брошенные вниз гранаты. Потом послышался всплеск и приглушенные водой взрывы. Однако это не помогло: атака снова захлебнулась.

На улице две пожарные машины непрерывно качали воду. Одна отъезжала заправляться к Витава, а на ее место вставала уже заправившаяся. Так продолжалось до полудня.

И вдруг, после очередной неудавшейся атаки внизу послышались четыре одиночных выстрела. Фукс насторожился и тут же приказал повторить попытку атаки.

На этот раз атакующие спустились вниз, не встретив никакого сопротивления. Через несколько минут снизу послышался призывный крик старшего штурмовой группы. Фукс тут же начал спускаться вниз. Через несколько минут из подвала мокрые по пояс эсэсовцы вытащили четыре трупа. Все парашютисты, когда у них кончились боеприпасы, застрелились.

Подошел Абендшен. Он распорядился отправить трупы в тюремный морг.

— Завтра будем проводить опознание, — объяснил он Фуксу.

Когда трупы вынесли, Абендшен спустился в подземелье. Оно оказалось намного больше, чем он полагал. Длинное высокое помещение. На полу примерно полметра воды. «Да, — подумал он, — для того, чтобы они выскочили отсюда как суслики, потребовалось бы дня два качать воду». В стенах были сделаны несколько рядов небольших ниш. Очевидно, они предназначались для гробов монахов. Но ни в одной из них не было ни одного гроба. Вместо них в некоторых нишах лежали матрацы. Многие из них были в крови. Похоже, что именно лежа в этих нишах и отстреливались осажденные. По воде плавали обрывки каких-то бумаг. Абендшен поднял несколько обрывков и начал их изучать. Это были обрывки денег, документов и, видимо, частных писем. Он бросил обрывки обратно в воду и поднялся наверх.

Операцию можно было считать завершенной. Оставались допросы и сверка показаний.

Берлин, 19 июня 1942 года

Рейхсфюрер Генрих Гиммлер раскрыл конверт, вынул оттуда несколько листков машинописной бумаги, протер очки лежащей на столе мягкой тряпочкой и погрузился в чтение. Через два часа его ждал с докладам фюрер и надо было срочно ознакомиться с чешским отчетом о проделанной работе. Отчет гласил:

«18 июня 1942 года в 4 часа 15 минут центральным управлением гестапо в Праге была предпринята операция с целью обыска катакомб церкви… Уже через несколько минут после проникновения команды главного управления гестапо в базилику по группе был открыт огонь с галереи и хоров церкви. В течение нескольких часов предпринимались безуспешные попытки захватить противников живыми; трое из них хорошо укрепились на галерее за большими колоннами, а четверо скрывались в подземелье. Эти попытки оказались безуспешными и были связаны с большими потерями, так как противник применял и гранаты. Поэтому от них пришлось отказаться. Сопротивление противника было сломлено ударным отрядом войск. СС, вооруженным автоматами и ручными гранатами. Пять террористов были найдены мертвыми, двое, один из которых являлся участником покушения (бросал бомбу), еще некоторое время были живы, но в сознание так и не пришли.

Для подтверждения данных, имеющихся у гестапо, были доставлены все свидетели, которым предъявили тела убитых для опознания. Все 18 лиц, знавших убитых прежде, среди них были и два парашютиста, узнали преступников сразу и без затруднений.

Два из 11 обнаруженных в церкви пистолетов (это были „кольты“ с номерами 539370 и 540416) криминалистическая техническая экспертиза признала оружием, которым преступники пользовались на мете покушения и при бегстве, применяя патроны типа „Кинох“. Члены семьи Сватошовых узнали в одном из участников покушения человека, которому они дали принадлежащий им портфель, а в другом преступнике — человека, в портфеле которого был пистолет и который через полчаса после покушения взял у них плащ. Сын госпожи Моравцовой узнал в одном из преступников человека, которому его мать одолжила женский велосипед, обнаруженный на месте преступления, а в другом — человека, который за несколько недель до этого показывал ему бомбу, найденную затем на месте покушения. Тем самым были получены несомненные доказательства, устанавливающие личность преступников.

Обнаруженные в церкви боеприпасы, матрацы, одеяла, одежда, белье, продукты питания и другие необходимые им предметы свидетельствуют о том, что преступникам содействовал широкий круг людей. О происходящем знали приходской священник, настоятель церкви, председатель совета старейшин, сторож и служитель приходской канцелярии. Настоятель предполагал, что среди скрывающихся агентов были участники покушения, поскольку один из них (бросивший бомбу) нуждался в медицинской помощи: у него был поврежден глаз; кроме того, преступники сами рассказывали о подготовке и проведении покушения. О том, что помощь шла и от верховного духовенства, свидетельствует тот факт, что епископ Горазд знал обо всем еще за несколько дней до операции, проведенной гестапо. Хотя он и проявил заботу о доброй репутации церкви, тем не менее о случившемся не сообщил, несмотря об объявлении о суровом наказании пособникам.

Настоятель церкви Петршек принудил церковного сторожа Орнеста к молчанию. Находясь в полном церковном облачении, настоятель заставил сторожа поклясться на „Библии“ перед алтарем и зажженными свечами. Помогая агентам, капеллан доходил даже до того, что собственноручно очищал ведро с хлорной известью, который Те пользовались вместо уборной…»

Гиммлер взял следующий лист.

«Значительное количество преступников, и среди них, судя по всему, убийцы погибшего обергруппенфюрера СС, находилось в квартале, который обозначен буквой А на прилагаемом плане. Особое внимание следует обратить на церковь, которая находится в юго-западной части этого квартала… Сразу после того, как было замкнуто внутреннее заградительное кольцо, по сотрудникам службы безопасности СД, которые находились в церкви с несколькими из 25 приданных им членов СС, был открыт огонь. Началась перестрелка с преступниками, во время которой немецкая сторона применила ручные гранаты.

Одновременно служба безопасности начала пулеметный обстрел храма из больших окон дома, расположенного напротив. Это, однако, создало угрозу и нашим солдатам, находившимся в церкви. Поскольку в данном бою возникла дополнительная опасность и при обстреле, который бы проводился без плана, пули могли поразить солдат СС, командир отряда войск СС принял соответствующие меры и отдал приказ:

а) немедленно прекратить огонь из дома напротив церкви;

б) сотрудники СД и приданные им силы СС должны немедленно покинуть внутреннее помещение церкви;

в) ударному отряду СС во главе с командиром, обладающим опытом фронтовых боев, атаковать и арестовать упорно сопротивляющегося противника. Его численность и точное месторасположение не было известно.

Предосторожность, предусмотренная в пункте „б“, была необходимой, так как сотрудники СД были в штатском, не имели никаких отличительных знаков, а это могло вызвать путаницу…»

Он отложил в сторону уже просмотренные листы и взял очередной.

«Ударный отряд, указанный в пункте „в“, получил задачу попытаться взять преступников живыми. Выполнение задания было затруднено тем, что из церковного нефа на хоры вела вертикальная винтовая лестница, выход с которой наверху оборонял один из преступников. Командир ударного отряда, умело разместив группы с ручными гранатами и пулеметами, под прикрытием огня проник на хоры, и дальше солдаты должны были пробиваться от одной из расположенных на хорах ниш к другой. После двухчасовой перестрелки (около семи часов утра) три преступника, находившиеся в верхней части церкви, были захвачены и арестованы…»

Он отложил листки. Ну что же, работа была проделана большая и честная. Теперь даже фюрер не откажет в награждении исполнителей. Франк уже представил список из шести человек, при этом в разговоре он намекнул, что он тоже принимал очень активное участие в расследовании. Можно, конечно, отметить и его, лишним не будет, тем более, что место протектора, о котором он так мечтал, перешло к Далюге.

Гиммлер посмотрел на часы, сложил документы в папку и решил, что если он приедет на доклад к Гитлеру чуть раньше назначенного срока, то хуже от этого не будет.

Пардубице, 20 июня 1942 года

Унтерштурмфюрер Флейшер сидел развалившись в кресле в угловой комнате. Лучи заходящего солнца грели ему лицо, и он почти задремал. Позавчера, во время своего дежурства он зашел в эту комнату. Здесь стоял полумрак и он раскрыл плотные портьеры. «Сидим здесь, как в склепе», — проворчал он тогда. Они ни на минуту не задумался о том, что нарушает инструкцию, запрещающую притрагиваться к вещам, особенно стоящих на виду. Хотя инструкция была нарушена еще тогда, когда Ганке Крупке разрешили задернуть портьеры. Сейчас Ганка была в Праге, а в квартире вот уже считай четвертый день сидела засада. Флейшер был совершенно уверен, что эта засада не даст никаких результатов. После того, как было объявлено, что в Праге схвачены парашютисты и что арестовано более двухсот человек, помогавших им, он был уверен, что гестапо уничтожило всю сеть. На эту квартиру больше некому приходить.

В комнату зашел шарфюрер Куртман с сигаретой в зубах.

— Мы здесь, как в доме отдыха, — усмехнулся он.

— Иди курить на кухню, — огрызнулся Флейшер. — Последняя комната с более или менее чистым воздухом, так и ту загадить хочешь.

Флейшер встал и распахнул окно. А Куртман поморщился, но пошел на кухню.

Примерно через час после этого внизу позвонили в дверь парадной. Благодаря открытому окну, Флейшер прекрасно услышал звонок. Он подошел к окну и выглянул. У парадной стоял, судя по всему, довольно молодой человек. Молодой человек поднял голову, и его глаза встретились с глазами Флейшера. Он вздрогнул, резко развернулся и побежал вдоль дома. Флейшер отпрянул от окна и закричал:

— Все вниз! Догоните и возьмите парня, который убегает. Я из окна крикну вам, в какую сторону он бежит.

Бартош впервые за последние три дня вышел из дому. Ревматизм отпустил, но он все же перевязал поясницу теплым шарфом. По его подсчетам, Крупки должны были сегодня вернуться от родственников из Хрувима. Возможно, они знают что-то новое о событиях в Праге. Сообщения в газетах были неутешительные, но Бартошу очень не хотелось им верить.

Приехав в Пардубице, он сразу же направился к знакомому дому. Он машинально взглянул на окно угловой комнаты: портьера была открыта. Значит, никакой опасности нет. К тому же было открыто окно, что говорило о том, что Крупки действительно вернулись домой.

Бартош подошел к парадной и позвонил. Ему показалось, что из окна угловой комнаты кто-то выглянул, он поднял глаза и остолбенел: из окна на него смотрел незнакомый мужчина. Бартошу хватило всего одной секунды, чтобы сообразить, что этот мужчина может быть только оставленным в засаде гестаповцем. Он развернулся и бросился бежать.

Когда Бартош завернул за угол дома, он услышал, как хлопнула дверь парадной. Сомнения быть не могло — это выскочила погоня. Он еще чувствовал последствия приступа ревматизма и поэтому не мог бежать в полную силу. Очень скоро он услышал у себя за спиной топот погони. Альфред выхватил пистолет и сделал несколько выстрелов. Преследователи тоже начали стрелять.

В конце концов, Бартош заскочил в какой-то маленький проулочек, спрятался за деревом и решил попробовать сделать несколько прицельных выстрелов. Он сумел подстрелить первого вывернувшего из-за угла преследователя, но второй начал обстреливать его из-за угла дома. Бартош решил побежать дальше, но как только он покинул свое укрытие, то почувствовал два удара в спину, и тут же почувствовал боль во всей груди. Он споткнулся и упал лицом вниз. Чтобы не даться живым, он хотел выстрелить себе в висок, но рука уже не слушалась. Он медленно начал погружаться в темноту.

Флейшер был очень раздосадован случившимся. Однако, так как никто кроме Бартоша не видел, как он высовывался из окна, то в рапорте он написал, что парашютист нашел на дверях парадной знак, говоривший о том, что явка провалена. Его коллеги потом усиленно пытались понять, что же это был за знак, но так ничего и не смогли обнаружить.

Прага, 20 июня 1942 года

— Итак, штурмбанфюрер, — сказал Франк Абендшену, отодвигая в сторону рапорт об окончании операции, — я считаю, что вы блестяще справились с работой. Судя по всему, руководимого англичанами подполья больше не существует. Коммунисты тоже не скоро придут в себя. К сожалению за все это мы заплатили жизнью обергруппенфюрера Гейдриха.

— Я тоже считаю, что с английскими агентами мы покончили, — согласился Абендшен, — хотя какие-то осколки еще пытаются что-то сделать.

— Что вы имеете в виду? — насторожился Франк.

— Вчера в районе деревни Лежаки наши радиолокационные станции засекли работу радиостанции, — вздохнул Абендшен, — Это явно английская радиостанция. Я уже несколько месяцев охочусь за ней. Мы взяли практически всю группу в Пардубице, но вот радист все же сумел уйти. Похоже, это именно он и вышел в эфир.

— Вы хотите сказать, что эта группа продолжает работать? — нахмурился Франк.

— Нет, я уже вам сказал, что группы как таковой больше не существует, — покачал головой Абендшен. — Скорее всего, радист просто запрашивает инструкции для дальнейших действий.

— С этим надо кончать, — рассерженно заметил Франк.

— Мы пытаемся, — вздохнул Абендшен, — но этот радист очень изобретателен и осторожен. Для своих радиопередач он выбирает такие места, к которым трудно незаметно подобраться.

— Эта деревня Лежаки большая? — поинтересовался Франк.

— Нет, маленькая деревушка даже без полицейского участка, — ответил Абендшен.

— Тогда там каждый новый человек должен быть на виду, — воскликнул Франк. — Почему никто ничего не сообщил?

— Более того, — пожаловался Абендшен, — мы проводили опрос населения, и все только плечами пожимают. Никто ничего не видел, ничего не слышал.

— В таком случае, — взорвался Франк, — с ней надо поступить так же, как и с этой деревней Лидице. Всех мужчин расстрелять, женщин отправить в лагеря, а детей отдать на воспитание в немецкие семьи. Мы предупредили, что всех пособников ждет расстрел вместе с семьей. А здесь мы поступим даже мягче: расстреляем только мужчин. Это послужит уроком для всех остальных.

Лондон, 21 июня 1942 года

— Вы мне передаете информацию, взятую из печатных источников, — недовольно заметил президент Бенеш. — Такой обзор мог бы сделать и мой референт. Меня интересует агентурная информация из Протектората.

— К сожалению, пан президент, такой информацией я на данный момент не обладаю, — покачал головой полковник Моравец. — Можно считать, что в Протекторате у нас больше нет агентуры.

— Вы хотите сказать, что немцы раскрыли всю вашу сеть? — нахмурился Бенеш.

— Практически, да, — кивнул полковник. — Возможно несколько агентов и осталось, но у них нет не то что связи с нами, но и связи между собой. Вчера я получил неоконченную радиограмму от радиста группы «Аут дистанс».

— Вы можете мне ее зачитать? — поинтересовался Бенеш.

— Если хотите, — без энтузиазма пожал плечами Моравец, он порылся в своих бумагах и зачитал: — «Прошу сообщить пароль от цифры 895-97 этим шифром. Деревня Лежаки, где находилась моя станция, стерта с лица земли. Помогавшие нам люди арестованы. Фреда пропал… Люди недоверчивы, невозможно установить связь. Я остался один…»

— Надо срочно подготовить группу и забросить ее к нему, — предложил Бенеш, — Как видите, у вас все же что-то да осталось.

— Вы разве не поняли? — удивился Моравец. — Он один. У него нет крыши над головой, у него липовые документы, и в случае чего достать другие он не сможет. У него нет денег. Забрасывать группу к нему или забрасывать ее просто так для самостоятельных действий — это одно и то же.

— Но все-таки он будет уже не один, — заметил Бенеш, — И у этого радиста уже есть опыт, он будет очень полезен для вновь прибывшей группы.

— Пока я бы не стал торопиться с новыми группами, — возразил Моравец. — Давайте оглядимся после нашей Гейдрихианы. Она очень дорого обошлась всем силам Сопротивления.

Пардубице, 2 июля 1942 года

По шоссе понуро шел молодой человек. Он искоса взглянул на километровый столб и определил, что до города ему осталось всего три километра, хотя это он знал и так: всю дорогу он бросал такие взгляды на километровые столбы в надежде, что хоть какой-то из них пропущен и он прошел уже больше, чем думает. Вот уже почти две недели он вел жизнь бродяги. Перебивался случайными заработками, ночевал где придется, очень часто под открытым небом. Это был Иржи Потучек.

Последнюю свою радиограмму он дал 21 июня из-под Богдашина. Там он спрятал свою рацию и еле-еле сумел вырваться из облавы. С тех пор он и бродил по округе, стараясь долго на одном месте не задерживаться. Сейчас он шел в Прадубице в надежде найти Бартоша или Вацлава, или Франту.

С Бартошем они должны были встретиться 20 июня, но тот почему-то на встречу не явился. Потучек заходил и в Дашице, но там на квартире Бартоша уже жил новый жилец. Все известные ему явки оказались провалены. Два раза он чуть было не угодил в засаду. И вот он шел к своей последней надежде.

Мимо него пронеслась легковая машина, но обогнав его метров на десять притормозила и дала задний ход. Из машины вылез офицер в эсэсовской форме.

— Куда идем? — строго спросил он.

— В Пардубице, — пожав плечами, кивнул в сторону города Иржи.

— Зачем? — допытывался офицер.

— Мне там обещали работу, — на ходу импровизировал Иржи.

Он не испытывал ни страха, ни волнения: за эти дни он так устал бояться и волноваться, что все его чувства притупились.

— Документы, — потребовал офицер.

Иржи протянул ему свой паспорт и трудовую книжку. Тот внимательно пролистал оба документа.

— Ты уже почти месяц нигде не работаешь, — заметил он.

— Я же говорю, что иду устраиваться на работу, — напомнил Иржи.

— И отметки о регистрации в полиции у тебя нет, — продолжал офицер.

— Вот устроюсь на работу, сниму комнату и отмечусь, — пообещал Иржи.

— Ну-ка садись в машину, — приказал офицер, — Проедешь с нами, а там мы как следует проверим, что ты за гусь.

Иржи прекрасно понимал, что такой проверки он не пройдет, к тому же в кармане у него лежал пистолет, и не какой-нибудь «Вальтер», а «Кольт», который выдаст его с головой. Иржи сделал вид, что направляется к открытой дверце и в этот момент резко выхватил пистолет, почти в упор выстрелил в офицера и бросился к обочине. Он перепрыгнул обочину и бросился к лесу, когда у него за спиной раздалась автоматная очередь. Он почувствовал, как его что-то как плеткой хлестнуло по спине и начал падать в кроваво-красную бездну, полную боли. Так погиб последний из парашютистов, имевший хоть какое-то отношение к покушению на Гейдриха.

Прага, сентябрь 1942 года

2 сентября 1942 года в Пражском дворце Правосудия начался открытый процесс над соучастниками покушения на имперского протектора Богемии и Моравии обергруппенфюрера СС Рейнгарда Гейдриха. О процессе заранее много говорили. Первыми перед судом предстали настоятель церкви Владимир Петршек, священник Вацлав Чикль, председатель совета старейшин православной церкви Ян Зонневенд и епископ Горазд (в миру Матвей Павлик). К вечеру 3 сентября всех четверых приговорили к смертной казни.

Процесс длился до 23 числа. По делу в качестве обвиняемых проходило 252 человека. Среди них были все, кто когда-либо встречался с английскими парашютистами, передавал им какие-нибудь вещи или представлял информацию. Большинство обвиняемых было приговорено к смерти и лишь небольшая часть к длительным срокам заключения. Фактически это было ядро тех, кто представлял Сопротивление, руководимое находящимся в Лондоне чешским Правительством в изгнании.

Послесловие

Возможно, читателя заинтересует судьба некоторых наших персонажей. Полковник Моравец закончил жизнь в конце шестидесятых годов, работая учителем истории в сельской школе.

Лина Гейдрих, потеряв мужа, а потом и сына в Чехословакии, прожила до 1958 года и умерла естественной смертью.

Судьба Абендшена после окончания войны остается неизвестной, по крайней мере, для нас.

В отношении Пауля Тюммеля до самого конца войны остается много неясностей. Гестапо так до конца и не было уверено в его предательстве. Очевидно, именно поэтому его так и не казнили. Можно не сомневаться, что он был двойным агентом, но вот на чьей стороне, это так и осталось загадкой.

Карел Чурда получил обещанную награду и после этого продолжал очень успешную карьеру провокатора Гестапо. В 1947 году он предстал перед пражским судом и был приговорен к повешению.

Конец
Санкт-Петербург — Прага — Берлин, 2000–2004 гг.
Титул