Рубеж Степана Бояркина

Командир батальона капитан Цветухин поднял бинокль. Над бугром слабо порхала, встряхивая ветки, худенькая елка. Ветер подметал с бугра, вытряхивал из трав нежилой, синеватый дым. Цветухин хрипло позвал:

— Зайцев, сюда!

— Здесь, — отозвался Зайцев.

— К Тетерину! Живо! Передай: сейчас же взвод стрелков и два пулемета — на бугор с елкой! Живо, Зайцев!

...Цепляясь за космы травы, обивая головой рыхлый край окопчика, Степан Бояркин долго кашлял, отплевывая кровь и землю. Когда же медленно, как заря в тумане, пробудилось сознание, он затих и, превозмогая боль в висках, тяжело повел глазами вокруг. Слева и справа большими грудами лежали обожженные комья сырой, слежалой глины.

— Бомбили, — сказал он тяжко.

Уши еще обжигал железный свист, но Степан Бояркин услышал стоны. С трудом поднимаясь над окопом, он слабо позвал:

— Эй, кто живой? Где?

Никто не отозвался. «Должны бы и живые быть, — тоскливо подумал Бояркин. — Поразбежались разве? Или не опомнятся еще?..» В этот момент ветер отпахнул с бугра занавесь дыма и Бояркин хорошо увидел деревню, на которую наступал их батальон. Она раскинулась на высоте. Большая половина ее была разрушена. Увидев деревню, Бояркин сразу вспомнил о пулемете. Он лежал рядом с окопом. Бояркин быстро осмотрел его, обтер пилоткой, собрал диски. Это была уже знакомая, давно привычная работа, и, только попав в ее стихию, доверчиво подчинившись ей, Степан Бояркин сразу почувствовал, что он начинает жить той стремительной и горячей жизнью, какой всегда жил в бою.

Взглянув еще раз на деревню, Бояркин увидел фашистов. Они бежали двумя группами, намереваясь с двух сторон атаковать бугор. «А-а, поганые души! — сразу ожесточился Бояркин. — Так уж и думаете, что побили всех?» Всем телом он почувствовал в себе толчки той силы, которая заставляла его жить в бою дерзкой жизнью, отрешась от всего, подчиняясь только ее воле. Зло, по-рысьи щурясь, он наблюдал, как фигурки немцев в куртках мышиного цвета мелькают в поле, взлетают над травами, и почти задыхался от прилива этой яростной силы. Фашисты бежали быстро, не залегая. Уже видно было, как они, точно заводные, перебирали ногами, топтали землю. Степан Бояркин почувствовал в этом такую кровную обиду, что даже не мог крикнуть, а только судорожно скривил губы:

— Топчете, гады?

Стиснув зубы, он дал врагам время сбежать еще в одну ложбинку, а когда они, окончательно осмелев, выскочили группой на следующий пригорок и на их куртках стали видны даже сверкающие пуговицы — нажал спуск, и пулемет задрожал, точно ему, как электрический ток, передалась его яростная сила...

Немцы метались на пригорке, бились в бурьяне. Он дал еще очередь и быстро сменил диск. На другой стороне бугра тоже послышались выстрелы. «Наши! — понял Бояркин, подрагивая от хорошего волнения, которое порождают вдохновение и удача в бою. — Это я один здесь». Над головой скрежетнули автоматные строчки пуль. Руки Бояркина и пулемет осыпало желтой цветенью молочая. Он сдунул цветень с пулемета и, увидев, что несколько гитлеровцев вновь бросились вперед, мгновенно прицелился. И пулемет опять охотно покорился его воле.

С этой поры он перестал слышать, что происходило на другой стороне бугра. Он полностью был захвачен привычной работой. Как всегда, он действовал с исключительной четкостью и быстротой. Немцы двигались к бугру перебежками, ползли, качая бурьян. Он сменил один диск, другой, третий... Только где-нибудь вскакивал немец — он моментально опрокидывал его очередью. Но вскоре он понял, что фашистам все же удалось подползти к нему совсем близко. А у него остался один диск. Он решил беречь его до той секунды, когда они поднимутся в атаку.

Готовясь к атаке, враги затихли у подножия бугра. «Ну, поглядим! — в бешенстве стиснул зубы Бояркин. — Поглядим еще!» Он лежал и, готовый в любую секунду прервать дыхание, не отрывал глаз от прицела. Палец его в привычной напряженности держался на спуске. Он готов был действовать в любое мгновение. Теперь Степан Бояркин ждал фашистов с какой-то особой тихой лютостью. Он хотел, чтобы они поднялись скорее, и с нетерпением ждал начала атаки. Это была большая жажда мести!

Закричав, немцы враз поднялись. Над Бояркиным засвистели пули. Он замер, окаменел, выжидая именно тот момент, когда надо открыть огонь. Но он не успел нажать спуск: шальная пуля ударила в него.

Немцы бежали на бугор.

Степан Бояркин умер так быстро, что даже не дрогнул. Он уронил голову рядом с ложей пулемета. Но его пальцы вдруг свело судорогой — и пулемет задрожал, сверкая огнем.

Мертвый Степан Бояркин выпустил полный диск. Пулемет его прочно лежал на бруствере. Пули пошли очень метко. Они врезались в центр толпы фашистских солдат. Мертвый Степан Бояркин опрокинул толпу, сразил своими пулями нескольких врагов. На склоне бугра раздались крики раненых.

Многие немцы в панике бросились обратно, падая в канавы и ямы, в страхе ища укрытия в бурьяне. Теперь они боялись Степана Бояркина. Он не стрелял, но они думали, что, стоит только подняться — он вновь ударит в упор. Немцы лежали, не зная, что делать. Один из них вдруг крикнул:

— Русь, сдавайсь!

Русский не отвечал.

— Сдавайсь! Капут!

Нет, русский хотел стрелять...

Пока фашисты прятались в бурьяне, кричали Степану Бояркину да гадали, что делать, — прошло несколько минут. А когда они наконец вновь поднялись и бросились вперед — с бугра ударили два станковых пулемета, раздалась трескотня автоматов. Бугор уже был занят бойцами Тетерина.