В поисках друга
Много рек, больших и малых, встретили на своем славном боевом пути воины Советской Армии: Днепр и Сан, Днестр и Вислу. И все они были успешно преодолены.
Немцы возлагали большие надежды на Одер — мощную водную преграду на пути наших войск. Они укрепили его берега всевозможными инженерными сооружениями: проволочными заграждениями, траншеями, дотами и противотанковыми рвами. Здесь, по существу, можно было встретить все виды вражеских оборонительных препятствий. Но это не помогло врагу. Как и многие другие реки, Одер был с ходу форсирован советскими воинами.
Сделав стремительный бросок вперед, стрелковый полк подполковника Пономаренко, что называется, наступал на пятки врагу. Выйдя к Одеру, полк с ходу начал переправляться на западный берег реки. Под прикрытием мощного огня танкистов гвардейцы стали форсировать водную преграду. Но едва первые наши солдаты появились на западном берегу, как немцы открыли ураганный огонь из всех видов оружия — артиллерии, минометов и пулеметов. Гитлеровцы яростно контратаковали горстку наших бойцов. Основные силы фронта были еще далеко, и немцы предпринимали одну контратаку за другой, пытаясь сбросить советских воинов в реку. Наши подразделения держались с невиданной стойкостью.
Командир взвода лейтенант Ситников бился с врагом до последнего патрона, а когда группа немцев окружила его тесным кольцом, пытаясь взять живым, он выхватил последнюю гранату и бросил ее в гущу противника. Взрыв разметал гитлеровцев. Упал, сраженный осколками собственной гранаты, и сам Ситников. Солдаты, мстя за смерть своего командира, отважно бросились на врага, смяли его и ворвались в первую деревню. Гитлеровцы в страхе бегали по улицам, но всюду их настигали пули советских воинов.
А тем временем на западный берег перебирались все новые и новые наши подразделения. Переправили свои орудия расчеты гвардии сержанта Ятченко и сержанта Кокарева. Они тащили их буквально на руках. Оказавшись на западном берегу Одера, артиллеристы повели огонь с открытых позиций. С группой артиллерийских разведчиков выбрался на высоту и майор Чапичев. Организовав на ней наблюдательный пункт, он стал корректировать огонь батареи. Когда немцы подходили к нашим огневым позициям слишком близко, советские воины пускали в ход автоматы и гранаты.
Преодолевая ожесточенное сопротивление врага, наши части еще в нескольких местах форсировали Одер и прочно овладели плацдармами на его западном берегу...
Редакция фронтовой газеты разместилась южнее Бреславля на восточном берегу Одера, по соседству с большим черепично-кирпичным заводом Ганса Цомака. Трубы мощного механизированного предприятия, которое давало его хозяину большие доходы, не дымили. Без движения стояли механизмы и агрегаты завода. Советская Армия так быстро ворвалась во владения немецкого бюргера-заводчика, что он даже не успел вывести из строя машины. Но самому хозяину удалось улизнуть. Он знал, что ему пришлось бы держать ответ перед грозным судом рабочих, которых он, как рабов, «приобрел» по дешевке на невольничьей бирже в Бреславле, заставляя работать до изнеможения. Сотни их, угнанных из оккупированных территорий Советского Союза, Польши, Чехословакия и других славянских государств, с раннего утра и до поздней ночи гнули спины на немецкой каторге. В опаснейших условиях аварийных карьеров с риском для жизни добывали они глину и песок, вручную доставляя все это на завод. Такие же невольники-рабы смешивали глину с песком и формовали ее, а потом сырая продукция поступала в цех обжига, где условия работы были особенно тяжелыми. Нелегкой была участь и всех остальных рабочих, кто занимался вывозкой готовой продукции.
Советских солдат поразили условия, в которых жили рабы Ганса Цомака. Низкие, темные, сырые и холодные бараки. Всюду цементные полы, на окнах решетки, как в тюрьме. Нары в два и в три этажа. Грязные матрацы, наполненные полуистлевшей соломенной трухой, свалявшейся в комья. Из бараков был лишь один выход — на завод. Туда вел узкий прогон, опутанный колючей проволокой. За пределы завода человек выйти не мог.
Совершенно в иных, разумеется, условиях жил сам заводовладелец и его многочисленные помощники и надсмотрщики над рабами. Вся челядь Цомака размещалась в больших особняках, выстроенных на горе в стороне от завода. Просторные гостиные были роскошно обставлены награбленными вещами. Всюду ковры, стильная мебель, хрусталь, дорогие драпировки, фарфоровые украшения, сервизы. В одном из залов водитель мотоцикла красноармеец Николай Веревкин, сопровождавший на фронте корреспондента Сергея Деревянкина, неожиданно вскрикнул от удивления. На столе лежало полотенце, на котором шелком были вышиты его инициалы.
Как попало сюда, в Германию, его личное полотенце?
Жена Веревкина — искусная вышивальщица, расшила это полотенце в подарок мужу. Когда в станицу ворвались немцы, они разграбили все имущество Веревкиных. И вот из далекой Кубани это полотенце в числе других «русских сувениров» прибыло сюда.
Страшный рассказ услышал Деревянкин от двух советских жителей — Николая Иванченко и Владимира Кувыкина, угнанных в Германию еще в 1942 году. Они тоже были рабами Ганса Цомака. Их свидетельские показания Деревянкин записал почти дословно и напечатал в газете.
Вскоре Деревянкин попросил у редактора разрешения поехать в освобожденную от гитлеровцев часть города. Журналист отправился туда с фотокорреспондентом Николаем Ксенофонтовым.
По дороге в Бреславль они встречали многих командиров и солдат, уходивших на отдых, точнее, на переформировку и подготовку к новому наступлению. Деревянкин стремился поговорить с каждым, кто встречался на его пути и мог уделить ему хоть минуту внимания. Первые записи для будущего очерка Сергей сделал у артиллеристов-самоходчиков. У них он давно мечтал побывать, но все не удавалось. И вот оказался в дивизионе, который только сегодня утром провел успешную операцию по захвату одного из крупных пригородных районов Бреславля.
Командир самоходной установки, коммунист младший лейтенант Духнев одним из первых на своей боевой машине ворвался в занятый немцами город. Гусеницами раздавил пять вражеских пулеметных точек, в упор расстрелял самоходное орудие. Не останавливаясь, Духнев устремился к центру. Настиг вражескую автоколонну, уничтожил несколько грузовых и легковых машин.
В боях экипаж действовал стремительно, дерзко и всегда выходил победителем. Довелось самоходчикам вступить в единоборство с немецким «королевским тигром». Метким огнем они подбили его.
Артиллеристы рассказали Деревянкину о том, как они отрезали пути отхода противнику, не дали ему вывести свою живую силу и технику.
В недавних боях за переправу через реку Одер экипаж самоходного орудия, которым командует лейтенант Ветошкин, заметил, как противник пытался увести автоколонну. Самоходчики устремились наперерез ей и захватили несколько исправных груженных боеприпасами машин.
После этого экипаж Ветошкина одним из первых форсировал реку, уничтожил на противоположном берегу два немецких орудия, «пантеру», три бронетранспортера и много вражеской пехоты.
Отважно и умело действовал водитель самоходной пушки младший сержант Тютиков. Он вел самоходку по шоссе, настиг вражескую автоколонну, врезался в нее и уничтожил много автомашин.
Во время боя одна из наших самоходок получила повреждение от огня противника. Экипаж машины Тютикова немедленно пришел ей на помощь. Своим огнем он уничтожил два немецких бронетранспортера, два зенитных и два полевых орудия противника. Товарищеская выручка помогла спасти подбитую машину...
Гвардейцы-самоходчики рассказали Деревянкину и о последней схватке, когда они были внезапно контратакованы танками врага. Завязался ожесточенный бой. Противник пытался с ходу пробиться через боевые порядки самоходчиков и выйти в наш тыл. Но у гвардейцев закон твердый: увидел врага — первым нападай на него. Пока немецкие танки принимали боевой порядок, рассредоточивались, на них обрушился сокрушительный огонь советских самоходных орудий. Запылал вражеский «тигр», шедший в голове колонны. Его поджег младший лейтенант Ранжев. Вскоре остановилась еще одна машина, подбитая младшим лейтенантом Николаевым. Остальные стали спешно разворачиваться и удирать. Пользуясь поднявшейся в стане врага паникой, самоходчики подбили еще четыре танка, два бронетранспортера и уничтожили несколько немецких солдат и офицеров.
В это время артиллерийская батарея гвардии капитана Кузнецова прямой наводкой расстреливала другую группу вражеских танков, устремившихся по шоссейной дороге к крупному населенному пункту. Метким огнем артиллеристы уничтожили три танка, десять автомашин и до роты пехоты.
— Сейчас, как и прежде, враг часто устраивает танковые засады, — рассказывал корреспонденту командир дивизиона. — Но наши самоходчики успешно и вовремя обнаруживают и уничтожают противника.
...Командиру танка гвардии младшему лейтенанту Неклюдову было приказано уничтожить вражескую засаду, мешавшую продвижению нашей пехоты. Неклюдов решил ударить по врагу с тыла. Используя холмистую местность, он внезапно ворвался в населенный пункт, располагавшийся позади засады. Неожиданное появление советских танкистов в тылу у немцев внесло в их ряды панику. Гитлеровцы заметались, стали прятаться в домах, но советская самоходка всюду настигала их, давила гусеницами и расстреливала огнем. Стоявший в засаде экипаж «пантеры», услыхав стрельбу, поспешил на помощь. Неклюдов заранее предвидел это и внимательно наблюдал за действиями противника. Он заметил машину у опушки леса, откуда она направлялась к месту боя. Экипаж Неклюдова укрыл свой танк за каменным домом и стал поджидать врага. Когда «пантера» была уже близко, прогремел выстрел. Слетела гусеница, и «пантера» резко развернулась на месте. В это время второй снаряд угодил в моторное отделение — и машину окутало огнем. Советские самоходчики в ответ на хитрую тактику врага сами умело устраивали контрзасады.
Однажды, заняв важный опорный пункт, командование дивизиона ожидало наступления противника. Чтобы упредить действия врага, ему навстречу была выслана группа наших самоходок. Они расположились по обе стороны дороги, ведущей к населенному пункту. Тщательно замаскировав машины, экипажи стали терпеливо ожидать появления гитлеровцев.
Вскоре на дороге показались немецкие танки. Они шли в расчлененном строю, на больших скоростях. Головной миновал нашу засаду. В этот момент младший лейтенант Коха произвел меткий выстрел. Танк запылал. Тут же офицер быстро перенес огонь на вторую машину, затем на третью... Все это произошло очень быстро. От нескольких беглых выстрелов три вражеских танка горели. Затем были подбиты четыре бронетранспортера. Враг вынужден был отступить...
От самоходчиков Деревянкин и Ксенофонтов отправились к гвардейцам — истребителям танков, тоже артиллеристам, которые неотступно сопровождают наступающую пехоту, действуют, как правило, в ее боевых порядках, нередко уничтожают огневые средства, танки и живую силу врага прямой наводкой.
Большую роль в боях за Одер сыграли эти истребители танков. Враг сопротивлялся здесь особенно упорно. Он пытался любой ценой приостановить продвижение наших войск. Гитлеровцы по нескольку раз в день переходили в контратаки. Посылали в бой пехоту и танки. Не считаясь с огромными потерями, стремились сбросить в Одер наших бойцов, вернуть левый берег и тем самым помочь своим окруженным войскам в Бреславле. Однако все эти попытки врага неизменно терпели неудачу. Атакующие немецкие танки, самоходки и бронетранспортеры всякий раз наталкивались на непреодолимый заслон, созданный советскими артиллеристами. Корреспонденты сами видели десятки подбитых танков, транспортеров, самоходок. Левобережье Одера застилали тысячи трупов немецких солдат и офицеров.
— Вот какой дорогой ценой платит враг за свои попытки приостановить наше наступление, — с гордостью заключил свою беседу командир гвардейцев. — Во взаимодействии с пехотинцами мощь нашего огня во много раз умножается.
Гвардейцы-истребители наперебой рассказывали о подвигах своих товарищей, о их мастерстве, смекалке, находчивости.
Настроение у солдат и офицеров было хорошее — все чувствовали, что четырехлетняя кровопролитная война подходила к концу.
На своем пути корреспонденты встретили раненых, которых везли в госпиталь. Пользуясь тем, что машина остановилась для заправки, Деревянкин завязал с ними беседу. Один из офицеров, рассказывая о своем последнем бое, назвал фамилию майора Чапичева.
— Как, как вы сказали? Чапичев? Где он сейчас? — теребил Деревянкин лейтенанта. — Имя не помните? Приметы?
— Главная примета — пишет песни, а мы их поем. Хорошие песни.
— Он! Точно он! — обрадовался Сергей. — Координаты? Где он? Как проехать?
Машина уже тронулась. Но лейтенант успел сказать Деревянкину, где находится часть, в которой воюет Чапичев.
— Гони скорей в Бреславль! — бросил Деревянкин шоферу, садясь в машину.
Вдали гремели выстрелы. Корреспонденты без задержек мчались по широкому шоссе. Приятно было видеть, что советские регулировщики держали на дорогах образцовый порядок. Всюду на поворотах были развешаны указатели дорог на русском языке, а распорядительные регулировщицы ловко командовали движением.
Осталась позади линия железной дороги, промелькнули строения небольшого городка — грязно-серые, мрачные, приземистые, типично старонемецкие.
Вот она, жирная приграничная «доодерская» полоса Силезии, где жили самые благонадежные бюргеры, самые преданные Гитлеру служаки. С них и налогов не брали. Им потворствовали во всем.
Дома, как правило, были сейчас пусты. Хозяева сбежали за Одер: советские танки наступали на пятки обезумевшим от страха гитлеровцам.
По обе стороны дороги то и дело попадались оборонительные рубежи.
Еще находясь на Висле, немцы заботились об укреплении Одера. Сюда были согнаны тысячи военнопленных из разных стран. Использовались на строительстве специальные инженерно-саперные и пограничные немецкие части.
Несколько месяцев возводились укрепления на западном берегу Одера и на дальних подходах к нему.
Огромные противотанковые рвы, порою достигавшие восемь и более метров ширины, тянулись на десятки километров. Они пересекали основные шоссейные и проселочные дороги, поля и даже заболоченные или поросшие лесом участки. Западные берега небольших рек были эскарпированы и укреплены бревнами. Всюду тянулись траншеи с развитой сетью ходов сообщения, проволочные заграждения, дзоты. Одни сооружены давно, другие недавно. Казалось, эти люди думали вечно воевать, вечно наступать или обороняться.
Особое внимание немцы уделяли обороне дорог. Буквально через каждые 10–15 метров встречались окопы с готовыми пулеметными площадками. Но никакие укрепления уже не могли сдержать русскую военную мощь.
Советские танкисты действовали так стремительно, что противник не успевал не только разрушать железнодорожные полотна, как он это делал на Украине, но и взрывать имеющие исключительное значение железнодорожные и шоссейные мосты. На станциях стояли груженые эшелоны. Многие из них были перехвачены на ходу.
«Мы едем вперед, а навстречу большими группами и в одиночку идут русские, украинцы, сербы, чехи, французы, освобожденные нашими войсками, — записывал себе в блокнот Сергей Деревянкин. — Несколько ребятишек впряглись в телегу, нагруженную скарбом. Это поляки возвращаются на родину из немецкой кабалы. Еще недавно на груди каждого из них висел ромб с буквой «П» — клеймо рабства. Они приветствуют Советскую Армию поднятыми шапками, взмахами платков, слезами радости».
За дни наступления на немецкой земле Советская Армия освободила десятки тысяч наших братьев и сестер, угнанных гитлеровцами на каторжные работы в глубь Германии. Но еще тысячи несчастных разлученных с Родиной томились в фашистской неволе. Скоро, совсем скоро и они будут освобождены.
Несколько часов подряд Деревянкин и Ксенофонтов гнали машину без единой остановки, минуя воронки и завалы, объезжая еще не разминированные минные поля. Под Бреславлем, в одном селении, только что освобожденном от гитлеровцев, сделали небольшой привал. Пока шофер красноармеец Ковтун осматривал машину, заправлял ее бензином и маслом, заливал в радиатор воду, корреспонденты наводили справки о положении в Бреславле, разговаривали с солдатами и офицерами, которые только вчера заняли этот населенный пункт.
Из окна одного из зданий то и дело выглядывал немец, озирался по сторонам и снова прятался. Решили узнать, что это за человек и почему он себя так странно ведет.
Когда журналисты поднялись на крыльцо дома, им охотно открыл дверь мужчина и тут же назвал себя:
— Вильгельм Кассель. Пожалуста, прошу вас, — произнес он довольно бойко по-русски, с «дружеской» мягкостью в голосе.
Деревянкин и Ксенофонтов заметили необычность поведения немца, но ничего не сказали и прошли вслед за ним в дом. Хозяин был чрезвычайно «вежлив» и предупредителен. Он не осмеливался сесть в присутствии русских офицеров и продолжал стоять навытяжку, как старый вышколенный солдат.
— Откуда вы знаете русский язык? — спросил Деревянкин. — Когда последний раз вы были в Бреславле?
— В Бреслау, — поправил немец. — А язык русских знаит плёхо, — отвечал Кассель уже сбивчиво, заикаясь и бледнея. — Война не гут. Гитлер капут.
На этом разговор оборвался, потому что у Касселя иссяк запас русских слов.
— Айн момент, — вдруг произнес он, почувствовав себя неловко. Тут же исчез в соседней комнате и возвратился с несколькими исписанными листками из тетради.
— Битте, прошу, — сказал он, протягивая эти листки офицерам.
На них крупным почерком было написано по-русски:
«Я, Вильгельм Кассель, пришел здесь из Бреслау.
Я жил в Сибирь. Плен был та империалистическая война.
Я умей делать карашо зозиски и колбаса...»
Деревянкин внимательно стал рассматривать грамматические упражнения колбасника и заметил, что на всех листках у него не получаются буквы «И» и «Я». Потому целые строчки заняты правописанием этих двух букв. Кассель сказал, что этими упражнениями он занимается по два часа ежедневно.
— Зачем это вам нужно? — спросил Деревянкин по-немецки.
— Их хочу карашо знайт русский, — ответил Кассель.
Из дальнейшей беседы выяснилось, что Кассель несколько дней тому назад бежал из Бреславля, который русские, по его мнению, будут наверняка бомбить. А он боится бомбежек и хочет жить. «Гитлер капут», — то и дело лепетал он.
Вильгельм Кассель действительно был в годы империалистической войны в России в плену. И это обстоятельство теперь пытался повернуть в свою пользу. О своих соотечественниках он говорил «они».
— О, они так боялись... Они так бежали на запад. Ах, ах, — и силился вызвать на лице подобие улыбки.
У Касселя наготове лежали документы, подтверждавшие благонадежность этого «мирного немца».
И все-таки что-то настораживало корреспондентов по отношению к гостеприимному хозяину дома.
Они попытались узнать о нем у соседей, но те только пожимали плечами. Помог случай. Журналисты встретили русскую девушку, подруги которой работали у Касселя в Бреславле.
— Два сына Вильгельма Касселя — эсэсовцы, — рассказала журналистам Марина Зноба. — Они получили по заслугам — были убиты на русском фронте. Когда Кассель получил похоронные, он и его жена стали просто зверски относиться к своим рабыням — девушкам с Украины, заставляли работать из последних сил.
Сам Кассель, оказывается, первые годы войны служил в армии и был на Восточном фронте — в Смоленске и Могилеве. Числился там переводчиком. Нетрудно было представить, сколько честных людей загубил этот переводчик. Переводить же ему приходилось показания крестьян, которые помогали партизанам или сами были партизанами...
Вечером, когда Деревянкин и Ксенофонтов собрались покинуть это местечко, советский комендант сообщил им об аресте «вежливого» и «обходительного» господина Касселя, у которого в подвале были найдены несколько автоматов и гранат...
Деревянкин успел записать в блокнот и такой случай. В одном из селений наш боец встретился с двумя девушками, с которыми он, будучи партизанским связным в дни оккупации Житомира, разговаривал однажды на вокзале. Девушек угоняли в Германию, и тогда он им сказал:
— Наши войска вызволят вас из плена! Верьте, мы еще встретимся...
И вот сбылись слова бойца. Деревянкин подумал: «Каких только встреч не бывает на войне, а уж мы-то своего Якова разыщем».
Вот и Бреславль. Батальон, в который корреспонденты приехали, только что выбил гитлеровцев из большого квартала города. На месте боя еще курились подожженные дома, то тут, то там раздавались выстрелы. Штурмовые группы пытались перебежать в следующий квартал. Немцы открыли из окон первого и второго этажей дома сильный ружейно-пулеметный огонь. Только старшему сержанту Кунучакову, с которым журналисты только что познакомились, и его бойцам-саперам удалось через пробитую снарядом в стене дыру ворваться в один из подъездов. Деревянкин и Ксенофонтов невольно втянулись в бой.
Вместе с тремя смельчаками, на ходу стреляя из автоматов, они вбежали по лестнице на второй этаж. Остановились на площадке: дверь, ведущая в квартиру, была наглухо закрыта и забаррикадирована. Кунучаков заложил под дверь тол. Солдат поджег шнур. Взрыв разнес дверь в щепки. Саперы ворвались в первую комнату. Там лежали три трупа убитых взрывом немецких солдат.
Теперь Кунучаков решил пробиться в нижний этаж. Он расковырял паркетный пол, заложил в лунку несколько шашек тола и взорвал его. Немцы, находившиеся внизу, стали бить в образовавшееся отверстие из автоматов. Кунучаков метнул туда две гранаты и после того, как они разорвались, спрыгнул в пробоину.
Когда корреспонденты вслед за сержантом вошли во вторую комнату, Кунучаков уже ворвался в соседнюю, расчищая себе путь гранатами и автоматными очередями. Он убил там еще четырех гитлеровцев. Остальные, находившиеся в третьей комнате, в ужасе стали выпрыгивать через окна на улицу. Автоматчики добивали их автоматами на лету.
Так был завоеван еще один «плацдарм» в квартале Бреславля.
Получив возможность заняться своими журналистскими обязанностями, корреспонденты заинтересовались судьбой старшего сержанта. А когда бой затих, кое-что узнали о нем от его товарищей. Кое-что рассказал о себе сам Кунучаков.
Старший сержант родом из Хакассии. На фронт ушел добровольцем еще в начале войны. Однажды Кунучаков среди бела дня под носом у немцев сделал для пехоты и танков проход в минном поле и проволочных заграждениях. Возглавляя группу товарищей, он завязал бой с ротой гитлеровцев и обратил ее в бегство. В другом месте Кунучаков с друзьями, строя мост через Одер, под огнем забивал сваи, укладывал прогоны. Под вражескими пулями, ползком он подобрался к немецкой баррикаде, преградившей путь русским самоходкам, и взорвал ее...
Незаметно на город опустились сумерки. Стало темно. Деревянкин и Ксенофонтов решили ночевать здесь, среди людей, с которыми познакомились в бою. Под стеной разрушенного дома, где расположилось отделение Кунучакова, они устроились на ночлег. Заснуть Деревянкин, однако, не мог. Все думал о Чапичеве, о предстоящей встрече с ним. Какой он сейчас? Как воюет? В какой должности?
С наступлением нового дня ожесточенные схватки разгорелись с новой силой. Выстрелы пушек, минометов, разрывы бомб и снарядов — все это слилось в непрерывный ужасающий грохот боя. Горизонт затянуло непроглядной пеленой кирпичной пыли и черного дыма. То там, то здесь бушевали пожары. Казалось, что в городе свирепствует страшный смерч, не щадящий ни земли, ни домов, ни воды, ни неба, ни тем более людей. В этой обстановке, разумеется, корреспонденты не могли и думать о том, чтобы уехать в другой полк и заняться поисками Чапичева. Эту заботу пришлось отложить еще на один день или, по крайней мере, до того момента, пока не стихнет бой. Но, как назло, гитлеровцы вели себя с каждым часом все активнее и воинственнее. Было ясно: они нащупывают слабые места в нашей обороне и хотят пробиться сквозь плотное кольцо окружения.
Вскоре над нашими позициями появилась немецкая «рама» (самолет-корректировщик), и шквал огня обрушился на оборонительные позиции батальона. Но бойцы, находясь в укрытии, потерь не имели. Когда же пыль рассеялась, все отчетливо увидели, как из-за угла улицы выползли танки и стали медленно, словно обнюхивая каждый метр асфальта, приближаться к нашим позициям.
«Черт бы ее побрал, эту «раму»!.. Чапичев, Чапичев!» — с грустью подумал Деревянкин.
— Приготовить гранаты! — раздалась команда.
Артиллеристы-истребители открыли по вражеским машинам огонь прямой наводкой.
Загорелся головной танк. Две другие машины, ведя яростный огонь с ходу, стали быстро разворачиваться, пытаясь скрыться за массивными домами.
Теперь заговорили автоматы: это наши стрелки открыли дружный огонь по немецкой пехоте, ползшей за танками и теперь оставшейся без прикрытия.
Автоматчики отбили одну за другой несколько атак. Ксенофонтов, упоенный боем и забывший свой фотокор, лежал в одной шеренге со всеми и стрелял по убегавшим гитлеровцам. И вдруг неожиданно для всех поднялся во весь рост, высунулся из пробоины и хотел было бросить гранату, но... не смог.
Вражеский снайпер сразил его наповал. Деревянкин с помощью солдат поднял его на руки и отнес в безопасное место. Подбежал санитар, но сделать уже ничего было нельзя.
Вместе с телом погибшего товарища, с которым много месяцев провел бок о бок на фронтовых дорогах, Деревянкин на той же машине вернулся в редакцию, так и не повстречавшись с Чапичевым.
Сотрудники газеты были потрясены утратой. Все очень любили Ксенофонтова за его веселый характер и какую-то девичью застенчивость. Он был в буквальном смысле журналистом переднего края: там чаще всего его можно было увидеть. Хорошо знакомый с фронтовой обстановкой, он свободно ориентировался на любом участке. Очень быстро умел сходиться с людьми и там, где бывал, обычно заводил много новых друзей. Все работники газеты знали Николая Петровича Ксенофонтова как человека исключительной скромности, обаятельности и простоты.
Девятнадцатилетним пареньком-комсомольцем Коля Ксенофонтов добровольно ушел служить в армию. Он сразу же попросился на фронт. Рядовым красноармейцем принимал участие в боях в Крыму, на Северном Кавказе, на Кубани. Солдатом участвовал в феодосийском морском десанте, в знаменитом броске на Малую землю под Новороссийском и в форсировании Керченского пролива. В боях был дважды ранен и контужен. За проявленные мужество и отвагу был награжден орденом Отечественной войны II степени, медалями «За отвагу» и «За оборону Кавказа».
На второй день после похорон Ксенофонтова к Деревянкину подошел редактор я подал вырезку из многотиражной солдатской газеты, в которой рассказывалось о Якове Чапичеве, о его подвиге...
И словом, и мастерством
В боях, которые наши подразделения вели за город Бреславль, редко выдавалось свободное время. Но если же оно появлялось, то агитатор полка майор Чапичев стремился максимально использовать его для того, чтобы накормить подчиненных горячей пищей, пополнить все виды боеприпасов, дать всем хорошенько отдохнуть. В первую очередь, конечно, поспать вдоволь. Но часто солдаты отдыхали и по-иному: слушали из уст своего агитатора забавные истории, которые он незаметно превращал в задушевные беседы. Так было и на этот раз.
...Ртутный столбик термометра с каждым днем поднимался все выше и выше. Солнце заметно пригревало, становилось горячей. Весна настойчиво вступала в свои права. Вечера становились теплыми и светлыми. Ветер тихо шумел в ветвях позеленевших деревьев, вершины которых, казалось, упирались в бездонную густую синь. И только рассеянная в воздухе водяная пыль да туманная дымка обволакивали впереди стоящее многоэтажное здание, которое завтра надо обязательно взять штурмом.
Это — завтра, а сегодня солдаты отдыхали. Как всегда, в такие минуты в подразделениях появлялся майор Чапичев. Вокруг него быстро собирались солдаты, и он без всяких вступлений начинал очередной рассказ о том, что видел сам или узнавал от других.
— Однажды мы приехали к минометчикам, — начал он издалека. — Подходим к одному из домов и видим такую картину: стоит у колодца старшина. На лице — кислая мина, будто мучается зубной болью. Против него сидят минометчики и тоже молчат. Рядом дымится походная кухня, и повар около нее хлопочет. Обед готовит — время как раз обеденное было. Постояли мы минут пятнадцать — положение не изменилось. Все сидят и по-прежнему молчат. На лицах — ни одной улыбки. Старшина смотрит на подчиненных — те на него. Думаю, что же это за обряд такой ввел старшина в своей роте? Подхожу ближе. Спрашиваю потихонечку сидевшего минометчика: скажи, мол, что это молчаливое сидение означает? «А это просто, — отвечает он. — Повару надо готовить обед, а он не знает: вода в колодце отравлена или нет. Приборов для анализа никаких. Вот старшина и решил сам на себе проверить эту воду. Выпил стакан и ждет: умрет или не умрет. И мы ждем — обедать-то надо». От такого объяснения помрачнел и я...
— О, это нам тоже знакомо, — за всех ответил пожилой старший сержант Шерстняков Алексей Дмитриевич. — Давайте нам что-нибудь повеселей.
— Хорошо, повеселей так повеселей, — охотно согласился Чапичев. — Но об этом вы тоже помните и не пейте без разбору любую жидкость из любой посуды. Знайте, враг коварен и на все способен. Берегите себя? нас теперь больше чем когда-либо ждут дома. Война-то идет к концу. А сейчас я расскажу вам случай посмешнее: про немецкую эрзац-свадьбу.
— Вот это — другое дело, — послышались одобрительные голоса гвардейцев. — Про свадьбу мы давно не слыхали. А про посуду помним...
— Немцы, как вы знаете, мастера на всякие эрзацы, — продолжал Чапичев, довольный тем, что его намек понят правильно.
— На что, на что, а уж на это они действительно мастера, — снова не удержался Шерстняков, — у них ничего настоящего нет. Только пыль в глаза пускают. Все эрзацовое: и масло, и сыр — в рот нельзя взять. Тьфу!
— Но одним эрзацем они превзошли самих себя, — прямо к сути дела приступил Яков. — Эрзац-свадьбы стали устраивать. У них сейчас усиленно внедряется так называемое заочное венчание.
— Как же это можно — раздался молодой голос.
— А вот как. При помощи фашистских канцелярий какая-нибудь медхен находит себе на фронте Ганса, который согласен на ней жениться. После этого устраивается свадьба. Но не настоящая, а, так сказать, заочная. Эрзац-невеста надевает подвенечное эрзац-платье, пастор совершает необходимые формальности, и дело сделано.
— Без жениха? — уточнил тот же нетерпеливый солдат.
— Почему без жениха? Жених тоже есть, но не настоящий — эрзац-жених. Рядом с невестой ставят стул, а на стуле лежит каска. После эрзац-свадьбы, которая быстро заканчивается, невеста хватает под мышку своего мужа, то бишь каску, и торопится в убежище, так как с неба в это время уже падают не эрзацы, а настоящие советские бомбы.
Раздался дружный смех. Гвардейцам понравился этот рассказ.
— А что же дальше? Что делает в это время жених? — под хохот однополчан спросил Шерстняков.
В ответ на этот вопрос Чапичев решил представить, что называется, подлинный документ. Он вытащил из планшетки переведенное на русский язык письмо одного немецкого солдата к своим родным в Германию и стал медленно читать:
«4 августа состоялось мое заочное венчание. Это была странная свадьба. Я уже являюсь мужем моей жены, а она еще не моя жена... Тем не менее день моей женитьбы был прекрасен. Я был снят с боевой позиции на 24 часа и не должен ничем заниматься. Всю ночь я мог спокойно спать: это была для меня самая лучшая брачная ночь. Только музыка была на моей свадьбе не та, музыка русских «катюш». От ее игры обалдеть можно...»
— Что посеяли, то и жните, — вставил кто-то.
— Вот так и заключаются браки в нынешней фашистской Германии, — как бы подводя итог, сказал Чапичев. — «Новобрачная» сидит в бомбоубежище, прижав к горячей щеке холодную каску. «Новобрачный», в свою очередь, лежит где-нибудь в окопе, уткнувшись носом в землю.
Время было позднее. Кругом все стихло) немцы, видимо, устали и решили залечь на боковую. Вскоре, однако, раздался какой-то непонятный гул. Он нарастал, делался все резче и отчетливее.
— Что это? — спросил Чапичев прикорнувшего рядом Шерстнякова.
— Ничего особенного, — ответил он, — фашистские снабженцы заработали.
— Ах да, я и забыл про них.
Каждую ночь над Бреславлем гудели вражеские самолеты-транспортники. Они стремились пробиться к городу, чтобы сбросить на парашютах окруженной группировке снаряды, патроны, продовольствие. Но советские зенитчики научились вести борьбу с ночными стервятниками.
Рано утром наши солдаты изгнали гитлеровцев из соседнего дома. Войдя внутрь здания, они увидели на полу несколько фаустпатронов.
Чтобы поднять боевой дух своих солдат и офицеров, немецкое командование, и особенно гитлеровские пропагандисты, в те дни много шумели о новом секретном оружии, о его замечательных качествах. Фаустпатроны были действительно новым и эффективным оружием реактивного действия: дистанция огня их достигала 100–150 метров.
А еще раньше, вспомнил Чапичев, в конце 1943 года, на участке одной нашей части немцы пустили две другие новинки — танкетки-торпеды, или так называемые противотанковые торпеды.
Чапичеву рассказывали, что рано утром солдаты заметили приближавшиеся к нашей обороне черные точки. Они двигались со стороны противника и с каждой минутой становились крупнее и отчетливее. Вскоре все увидели, что движется что-то похожее на небольшие танкетки. Без всякого шума они устремлялись к нашим окопам. Был слышен лишь легкий лязг их гусениц.
По траншее прозвучала команда:
— Внимание! Приближается противник!
Когда танкетки оказались на расстоянии ста метров от окопов, бронебойщик Александр Барвиненко прицелился в одну из них из противотанкового ружья и выстрелил. Пуля метко угодила в цель. Раздался оглушительный взрыв, и на месте торпеды образовалась глубокая воронка.
Вторая торпеда подошла ближе к нашим окопам и тоже была подбита, но не взорвалась. Солдаты с помощью саперов осторожно подтянули ее в свое расположение, изъяли из нее взрывчатое вещество и стали рассматривать фашистскую новинку со всех сторон.
По форме торпеда напоминала собою обычную танкетку, только была значительно меньше размерами.
Ведущими колесами, как и у танка, были передние, а направляющими — задние. Каждое колесо имело электромотор, приводимый в движение аккумулятором. Гусеницы стальные, штампованные, трансмиссия — электрическая. Управлялась танкетка по электропроводам на расстоянии из танка или надежного укрытия при помощи электропульта.
Немцы рассчитывали использовать эти танкетки против наших танков, а также для разминирования перед атакой минных полей, подрыва дзотов и других оборонительных сооружений. С этой целью гитлеровцы создали особые дивизионы танков-торпед, состоящие из трех рот по пяти танков и двадцати танкеток-торпед. Каждый из танков имел оборудование для одновременного управления четырьмя торпедами.
Наши бойцы знали, что при умелой борьбе с торпедами большой эффективности этот вид оружия не даст. Танкетка имела слабую броневую защиту, пробиваемую ружейным огнем. Лучший результат в борьбе с танкетками давала стрельба бронебойно-зажигательными пулями и снарядами всех калибров артиллерии на дистанции действительного огня. Заметив появление танкеток-торпед, советские воины уже с расстояния 400 метров открывали по ним огонь и расстреливали их еще на подступах к нашим оборонительным сооружениям.
Здесь же, под Бреславлем, фашистское командование против наших танков широко применяло фаустпатроны (танки-торпеды себя не оправдали). С целью преградить путь советским войскам оно создавало в населенных пунктах и на перекрестках дорог большое количество мелких групп, вооруженных фаустпатронами. Фаустпатронщики подпускали наши танки как можно ближе и с короткой дистанции открывали по ним стрельбу.
Однако гитлеровцы нередко сами попадали под губительный огонь наших танкистов. Однажды, отразив контратаку врага, танк механика-водителя старшего сержанта Бойченко на большой скорости ворвался в населенный пункт. Не сбавляя хода, советский танкист повел машину вдоль улицы, огнем и колесами уничтожая удиравших гитлеровцев. Экипаж был настороже и внимательно наблюдал по сторонам. Вскоре механик-водитель заметил двух немецких солдат с фаустпатронами, спешивших к дому. Бойченко, не отрывая глаз от гитлеровцев, быстро сообщил об этом пулеметчику, а сам продолжал двигаться вперед. Он был убежден, что немецкие фаустпатронщики будут ожидать того момента, когда танк подставит под удар боковую часть. Зная эту тактику врага, механик-водитель сделал обманное движение, быстро поравнялся с домом, в котором сидели фаустпатронщики, и резко развернул танк вправо. Ветхое здание рухнуло на землю, похоронив в развалинах гитлеровцев, пытавшихся поджечь машину.
Существенную помощь нашим танкистам оказывали, как правило, десантники. Они имели большую возможность вести наблюдение за полем боя, за всем, что происходило вокруг танка, и замечать врага раньше командира танка или механика-водителя. А это очень важно. Упредить — значит победить — таков железный закон боя.
Так оно не раз и случалось. Действуя в Бреславле, десантники старшего сержанта Кунучакова заметили, как в одном из домов засели фаустпатронщики. Выкурить их оттуда было нелегко. Десантники решили применить хитрость. Незаметно спрыгнули они с танка и, укрываясь за домами, вплотную подобрались к зданию, в котором засели гитлеровцы. Не успели фаустпатронщики произвести выстрел, как десантники набросились на них и в рукопашной схватке перебили всех. Захватив целую груду фаустпатронов, советские смельчаки тут же решили использовать их против врага.
— Ишь, какую головешку придумали, — рассматривая фаустпатроны, проговорил рядовой Пустовойтов.
— Все норовят свою гибель оттянуть, — отозвался Кунучаков. — Теперь уже ничто не спасет их: мы сейчас этими штучками самих угостим.
Старший сержант взял фаустпатроны и выдвинулся вперед поближе к дому, в котором засели гитлеровцы. Они заложили окна кирпичом, оставив лишь узкую амбразуру, через которую стреляли из пулемета вдоль улицы. Кунучаков укрылся за углом противоположного дома, и гитлеровцы его не могли заметить. Встав на колени, он взвалил фаустпатрон на плечо, прицелился и нажал кнопку. Раздался выстрел. Вначале Кунучаков отшатнулся и даже зажмурился, так как струя пламени с шумом вылетела из трубы в заднее отверстие. Несмотря на неопытность стрелка, первый выстрел был точным. Фаустпатрон разворотил окно и уничтожил немецких пулеметчиков. Старший сержант выстрелил еще несколько раз. Но уже смелее и точнее. И тут все увидели, как из пролома в стене выскочил офицер с белым флагом и поднял руки вверх:
— Гитлер капут!
Офицер этот оказался 55-летним фольксштурмовцем, лейтенантом запаса Максом Мегером. На допросе он заявил:
— Здесь ужаснее Сталинграда. Никто из нас не думал, что в Бреслау, спустя два года после Сталинграда, мы будем переживать такие ужасы, — и угодливо улыбаясь, еще раз пробормотал: — Гитлер капут! Всех нас, мужчин, способных носить оружие, срочно мобилизовали и приказали удерживать город во что бы то ни стало. Без всякой подготовки мы заняли эти дома, по углам и этажам расставили пулеметы. У окон разместили снайперов. Путь к нам преграждали две баррикады. Мы все были уверены, что к нашей крепости не подступиться. Бои шли далеко впереди, за несколько кварталов, и все мы думали, что русских не скоро увидим. Однако уже к вечеру справа и слева горели здания, подожженные снарядами советской артиллерии. Ваши стрелки неумолимо приближались, сея среди нас смерть. Отступать было некуда: всюду бушевал огонь. Я отдал приказ роте не сопротивляться и поднял белый флаг...
Строка, оборванная пулей
Большой трехэтажный особняк преградил путь группе наступавших бойцов. Ее возглавил майор Чапичев. Дом стоял на стыке двух улиц и был превращен гитлеровцами в сильный опорный пункт. Вражеские пулеметчики и автоматчики вели огонь из окон и амбразур, проделанных в стене. Группа майора Чапичева обошла особняк с тыла. Незаметно подобралась к дому на 30–40 метров. Артиллеристы, как и было условлено, подкатили орудие и открыли огонь по верхнему этажу. Советские воины быстро приблизились к дому и проникли во двор. По пожарной лестнице бойцы забрались на чердак. Расчищая себе путь гранатами и автоматными очередями, они спустились с чердака на третий этаж. После короткой схватки гитлеровцы попали в ловушку и сдались в плен. Фашистов, находившихся в подвале, советские воины уничтожили гранатами. Забравшись в отбитый бронеколпак, Чапичев с солдатами повел оттуда ожесточенный огонь и нарушил систему вражеской обороны. Пользуясь этим, наше подразделение заняло очередной квартал, все ближе подбираясь к центру города.
...Из подвала разрушенного дома Чапичев вынес бледную, запуганную девочку лет семи. Чапичев заговорил с ней по-немецки: она посмотрела на него настороженно и ничего не ответила. Девочке принесли котелок и кусок хлеба, обильно намазанный маслом. Она взяла ложку и начала жадно есть мясной суп, откусывая от хлеба большие куски.
Чапичев отошел в сторону, чтобы дать девочке спокойно поесть, присоединился к группе солдат. Старший сержант, бывалый воин, подал Якову газетный сверток.
— Передайте девочке.
Это был сахар, собранный бойцами. Девочка обрадовалась подарку и улыбнулась. Чапичева удивило, почему она все делает правой рукой, левую же держит зажатой в кулак.
— Что с твоей рукой? — спросил он. — Ранена?
Немного поколебавшись, девочка разжала кулачок и подала русскому офицеру скатанную в горошину бумажку. Она была мокрой от пота.
Девочка сказала, что это ей дала мама, когда русские окружили дом. Она велела раскусить эту горошину, как только к дому приблизятся красноармейцы. Сама она раскусила первой и тут же умерла. А Маргарита не хотела умирать: она надеялась, что русские ее не тронут, но на всякий случай держала яд в руке.
— Вот изверги! — не удержался Чапичев и, взяв свою баклажку с водой, начал мылом отмывать девочке руку. Сбежались солдаты.
— Фашисты проклятые, свое родное дитя не жалеют, — зло проговорил солдат Николай Иванов, у которого гитлеровцы сожгли дом в Воронеже и расстреляли всю семью.
Вокруг Чапичева быстро стали собираться бойцы. Каждый хотел рассказать о своем личном горе. У кого немцы убили мать, у кого дочь или жену угнали в Германию, у кого хату спалили.
Длинный боевой путь прошли воины, и все, что видели, осталось в памяти как грозный счет, который предъявляют они ныне фашистским злодеям.
— Надолго запомнят гитлеровцы нашу русскую силу, — включился в разговор помощник командира взвода автоматчиков.
— Правильно вы писали, товарищ майор, в своих стихах, — сказал Иванов и прочитал несколько строчек:
Им не уйти от нашего меча,Чапичев кивком головы поблагодарил Иванова и сказал:
— Спасибо, Николай, что прочитал мои стихи. Я понимаю вашу злость на врага и желание скорее покончить с войной. Но мы не должны давать волю своему гневу.
Присутствующие не ожидали такого оборота беседы и вразнобой загудели:
— Это что же, теперь по головке надо гладить врага?
— Мы вместе с вами клялись отомстить фашистским палачам...
Чапичев снова заговорил:
— Тише, товарищи! — как можно спокойнее сказал он, хотя и у самого внутри все клокотало. — Никто не требует гладить врага по головке. И никто от своего долга отступать не собирается. Все мы поклялись Родине и партии жестоко отомстить фашистским разбойникам за все их злодеяния. С каждым годом, с каждым месяцем и днем наша ненависть к врагу росла. Это справедливое чувство вело нас вперед. Удваивались силы. Мы знаем: нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми фибрами души. Все мы, прямо скажу, стали злее и беспощаднее. И мы должны эту святую ненависть донести до конца, до полной победы над врагом.
Чапичев говорил о замученных и расстрелянных гитлеровцами раненых красноармейцах, о колодцах, заваленных трупами советских детишек, о гигантских могилах в Киеве, Минске, Могилеве и других городах. Он приводил многочисленные примеры фашистских зверств, ссылаясь на официальные акты советских государственных комиссий по расследованию злодеяний врага, называл цифры, даты, города...
— Вот и пусть пеняют на себя, — вставил рассудительный Шерстняков. — Любишь кататься — люби и саночки возить.
Присутствующие одобрительно зашумели.
— Молодец, Дмитрич, правильно толкуешь.
— Минуточку внимания, — продолжал Чапичев. — Я не кончил говорить. И о главном еще не сказал.
Бойцы снова насторожились. По прошлым беседам они помнили, что их агитатор умеет незаметно поворачивать разговор в неожиданном направлении. Бывает трудно узнать, о чем далее поведет он речь.
— Надо помнить, боевые друзья мои, что наша месть не слепа, не безрассудна, — твердо произнес Чапичев. — Во всяком случае, месть не самоцель и, если хотите точнее, не наше оружие. Месть — оружие слабых, а наша армия — сильнейшая в мире. Послушайте, что пишут центральные газеты: «Нельзя представить себе дело таким образом, — читал он выдержку из передовой статьи, — что если, скажем, фашистские двуногие звери позволяли себе насиловать наших женщин или заниматься мародерством, то и мы, в отместку им, должны делать то же самое. Этого никогда не бывало и быть не может. Наш боец никогда не допустит ничего подобного, хотя руководствоваться он будет отнюдь не жалостью, а только чувством собственного достоинства, которое всегда отличало русского воина».
— Мы с вами ведем сейчас бои за Бреславль, — продолжал Чапичев. — Это богатейший город с большим количеством предприятий, с огромными материальными ценностями — крупнейший экономический центр фашистской Германии. Здесь немало добра, награбленного гитлеровцами в нашей стране. И у кого не вскипит от негодования сердце при виде всего этого. Однако мы не будем в припадке слепой мести разрушать заводские сооружения, приводить в негодность станки на уже отбитом у противника предприятии. Правильно говорится в газете, что мы этого не делаем и не должны делать. От такого рода мести выиграл бы только враг. Все материальные ценности, взятые у противника, должны стать государственным достоянием. Наша месть — это беспощадное уничтожение фашистских войск, когда они мешают нашему победоносному наступлению. Мстите врагу, как ваш боевой товарищ рядовой Бессмертный. Вчера, вы знаете, он уничтожил десять гитлеровцев и помог очистить от врага почти целый дом.
В памяти у всех возник этот смелый подвиг. Командир приказал Бессмертному подползти к зданию, откуда враг вел сильный огонь, и забросать его гранатами, чтобы отвлечь на себя внимание противника. Отважный комсомолец вплотную подобрался к дому и бросил в окно две гранаты. Через минуту в Бессмертного полетели ответные гранаты, брошенные немцами из другого окна. Отважный воин ловко отскочил, укрылся за углом дома, потом влез через окно и, расчищая путь автоматным огнем, выбил гитлеровцев из комнат.
— Чем крепче, — говорил Чапичев в заключение беседы, — будет у нас дисциплина, тем значительней станет сила нашей мести ненавистному врагу.
...Немецкую девочку увели в санчасть. Чапичев в тот день не находил себе покоя. Вспомнил свою семью и дочурку. Как же тяжко было ей жить в оккупации, среди врагов, которые так безжалостны даже к своим детям.
Он писал домой письмо, удивляясь долгому утреннему затишью на передовой. Уже можно было мечтать о возвращении домой. Даже при самом отчаянном и безрассудном сопротивлении гитлеровцы больше месяца не продержатся. А там...
Прежде всего Якову хотелось насладиться тишиной. Забраться куда-нибудь в горы или в лесную глушь.
И вдруг в этот самый момент откуда-то из-под развалин дома, где располагались пулеметчики, донеслись звуки баяна:
Славное море, священный Байкал...
«На Байкал! Вот куда увезу я семью отдыхать!» — подумал Чапичев, вспоминая любимые места на этом удивительном озере.
Рука потянулась к планшету. Достал блокнот. С трудом отыскал страничку, где еще можно было на полях мелким почерком что-то втиснуть.
Рождалось новое стихотворение. А может быть, победная песня. Поставив в уголке дату «3 марта 1945 года», он написал:
Я как прежде, родная, в строю,Неожиданно ударили немецкие пулеметы. Завыла и рядом за стеной дома разорвалась мина. Загрохотали разрывы снарядов.
Немцы начали очередную атаку — новую попытку вырваться из окружения.
Спрятав блокнот, Чапичев перебежал к притаившимся за обломками стены бойцам. «Чем яростнее атака врага, тем ближе надо быть к солдатам. — Это правило давно усвоил Чапичев. — На войне одинокого пуля находит и под землей».
Каменный дом, где засели фашисты, походил на крепость. Гитлеровцы вели огонь из каждого окна, пролома. Подступиться к этому стреляющему, огнедышащему гиганту было невозможно. Его надо было разбомбить или взорвать. Весь целиком! Но ни того, ни другого сделать было нельзя: пострадали бы свои солдаты, тесным полукольцом окружившие здание.
— Ну, а что если мы возьмем этот дом изнутри? — спросил Чапичев сидевших вокруг него солдат.
— Лишь бы коготком зацепиться, — ответил за них Шерстняков.
— Но как вы туда попадете, товарищ майор?
— Сейчас узнаешь, — ответил Чапичев. — Пойдешь со мной?
— Так если вы не боитесь, товарищ майор, то и я тоже, — ответил солдат, оправляя до черноты пропотевшую на плечах гимнастерку.
— У меня есть план, — сказал Чапичев. — Бросим перед домом несколько гранат, и, пока дым рассеивается, добежим до парадной двери. А вы здесь не зевайте, — обратился он к остальным солдатам. — Как в окне, возле двери, пулемет накроем, сразу же вперед за нами!
Метнув одну за другой две гранаты, Чапичев вместе с Шерстняковым бросились к дому. Ворвавшись в здание, снова бросили по гранате туда, откуда стреляли вражеские пулеметчики.
Почти одновременно взорвалось еще несколько гранат, и весь взвод вбежал внутрь здания.
Тем временем Чапичев со своим напарником проник на второй этаж, откуда бешено стреляли гитлеровцы.
Завязалась рукопашная схватка. Вдвоем, солдат и майор, они сумели расправиться со всеми, кто был в комнате. Но вот распахнулась дверь соседней. Чапичев не успел повернуться... Сраженный вражеской пулей, он упал на пол. Шерстняков выпустил полдиска в гитлеровца, убившего майора. Но помочь храброму офицеру, любимцу солдат, было уже нельзя.
Как море рокочет в минуту прибоя,Именно эти простые, проникновенные строки, написанные Чапичевым еще накануне войны, лучше всего украсили бы его памятник. Чапичев оправдал их всей жизнью, которая от начала и до конца была подвигом.