Второе рождение
Если бы Чапичев просто воевал, рискуя собой каждый день, каждую минуту, он и при этом не отличался бы от сотен и тысяч других политработников. Но он был поэтом и, воюя, создавал книгу о войне. Книгу в прозе, в которую войдут и его стихи. Эта книга должна была стать своеобразным итогом его фронтовой жизни.
Чапичев хотел глубоко понять сущность происходящей войны, психологическую сущность, а через нее — небывалую сущность советского народа, ибо он и только он, этот народ, был главным действующим лицом, основной и определяющей силой войны. Фашисты не были героями. Они были насильниками, грабителями, саранчой, которую нужно истреблять оружием, выжигать огнем и раскаленной строкой.
Все эпические герои прошлого были носителями добра и разума, они потому и стали героями, что народ выдвинул их из своей среды.
И никто не помнит имен рыцарей зла. Но и облик врага нужно показывать со всей его мелкой философией грабителя, стяжателя, лабазника, с его садизмом и беспощадностью, с его крысиной логикой. Врага нужно изучать и на войне, и в мирной обстановке.
Главное же — это будет книга о великих деяниях народа на войне, свидетельства очевидца.
Бои шли далеко за рубежами Родины, когда Чапичев, оправившись от ранения, вновь оказался на фронте. На этот раз ему повезло. Он вернулся в свою часть, из которой уезжал в госпиталь и которая теперь находилась в Германии. Командир батальона майор Головин сам разыскал Чапичева, написал ему письмо в госпиталь, и это Якову было дороже всего. Значит, полюбил его этот внешне неприветливый, но мужественный человек.
В батальоне Якова встретили как старого знакомого. Старшина Пронин, ставший уже командиром взвода, сказал Чапичеву, что то доброе, что успел в батальоне сделать Чапичев, стало примером для многих однополчан, и потому он полюбился людям.
Стоял теплый день, когда после долгого утомительного марша по труднопроходимым проселочным дорогам полк с боями вышел на подступы к заштатному городку, имевшему большое значение в системе немецкой обороны.
Здесь были непривычные для русского глаза постройки. Низкие продолговатые дома с высокими черепичными крышами походили на какие-то военные укрепления.
Узкие сводчатые окна в них напоминали бойницы старых крепостей.
«Кажется, что люди здесь только тем и занимались, что воевали», — подумал Чапичев, когда впервые увидел в бинокль немецкий дом. Разведка сообщала, что гитлеровцы засели в серых каменных домах, обнесенных железными решетчатыми оградами. Улицы и дороги они заминировали и перегородили баррикадами.
Бойцы устали после долгого пути по бездорожью. Им хотелось отдохнуть, но согласно приказу они должны были решительным ударом взять этот город, превращенный врагом в крепость: даже на ближних подступах соорудили несколько железобетонных дотов.
Прежде чем начать наступление наше командование решило провести разъяснительную работу с бойцами.
Майор Головин сказал Чапичеву:
— Давай, комиссар, приступай к своим обязанностям. Надо сделать так, чтобы каждый боец проникся стремлением во что бы то ни стало выполнить приказ командования — овладеть городом. Ну да не мне тебя учить...
Чапичев тотчас же собрал партийный и комсомольский актив батальона и повел речь о том, как важно взять этот немецкий город и тем самым пробить брешь в системе обороны врага. Это позволило бы нам вбить клин и расчленить немецкие войска на две части. Подробно остановился на обороне противника, на его огневой системе, на инженерных сооружениях, которые предстояло разрушить.
...Полк, совершив смелый обходный маневр, внезапно для фашистского командования занял западную окраину города я стал продвигаться дальше. Враг предпринял ряд контратак, но все его усилия были тщетны. И тогда немцы стали устраивать засады на чердаках каменных зданий. Подпустив на близкое расстояние наши наступающие подразделения, они внезапно обрушивали на них пулеметный и автоматный огонь. Но и это не принесло противнику успеха. Советские воины быстро разгадали хитрость врага и научились бороться с засадами.
Выбитые из окраинных домов, гитлеровцы укрепились в следующем квартале. Наши прекратили атаки, чтобы подготовиться к новому броску. Воспользовавшись передышкой, Чапичев решил побеседовать с бойцами батальона, разместившегося на трех первых улицах. Солдаты прижались к мокрой стене серого здания. Он подошел к ним. Поздоровался. Задал несколько вопросов. Бойцы отвечали неохотно, вяло.
— Устали мы, товарищ майор, — сказал один из красноармейцев.
— И я устал, — признался Чапичев, потом не спеша сел на лафет брошенной немцами пушки, закурил и передал бойцам пачку папирос. Но и закуривали они без особого энтузиазма.
— Знаю, дома нас заждались. Думают, что мы вот-вот вернемся с победой. А тут работы еще чертова уйма, — как бы сам с собой продолжал беседу Чапичев. — Мне вот уже второй месяц нету писем от дочурки. Не знаю, что и подумать.
Откровенное признание офицера в том, что ему тоже трудно, подействовало на солдат лучше всяких воодушевляющих речей. Они сами уже готовы подбодрить Чапичева. И уже не майор, а один из этих смертельно усталых солдат, пожилой усатый боец, сказал уверенно:
— Хоть и кусаются они, как осенние мухи, а подыхать им придется скоро, товарищ майор.
— Это всем ясно, что скоро, — поддержал другой. — Да хочется враз покончить с этой чумой. Домой, может, к пахоте успели бы...
— К пахоте вряд ли успеем, а к сенокосу наверняка вернемся, — заметил Чапичев.
— Ну и то неплохо, — бросив окурок, сказал усатый боец.
— Но помните, наш путь к дому лежит через Берлин. Там мы поставим последнюю точку, — резюмировал Чапичев.
И солдаты снова дружно взялись за лопаты, начали рыть окопы, укреплять занятую позицию.
Ночью, под покровом темноты гитлеровцы снова пошли в контратаку. У них было заметное превосходство, что позволило им очень близко подойти к нашим позициям. И в эту ответственную минуту майор Чапичев с автоматом в руках появился среди бойцов, с которыми беседовал вечером, и во всю силу своего голоса крикнул:
— За Родину! Вперед!
— Ура! — пронеслось по рядам атакующих.
Бойцы дружно бросились на врага. Десятки фашистов были перебиты в рукопашной схватке. Другие бежали, побросав оружие.
Утром Чапичев обходил позиции бойцов. Он был смертельно усталый, но не подавал вида. И те, кто слушал его задорный голос, невольно проникались симпатией к майору. Зачитывая сводку Совинформбюро, он вносил свои комментарии, основываясь на том, что произошло на их участке, пересыпал свою речь шутками. А сводки не могли не радовать бойцов. И эту радость разделял с ними Чапичев.
— Теперь уже сами немцы не верят в победу, — говорил Чапичев и приводил выдержки из заявлений солдат и военачальников фашистской армии.
Попав в плен, начальник штаба 42-го немецкого армейского корпуса вынужден был сказать: «Немецкое командование принимало отчаянные меры, чтобы остановить наступление русских войск, но не смогло изменить ход событий. Германия войну проиграла. Гигантское и успешное наступление Красной Армии ускоряет окончание войны и день крушения Германии».
А когда нашим войскам сдался в полном составе 242-й немецкий батальон во главе со своим командиром, пленный капитан сообщил: «242-й батальон сформирован в начале января и через десять дней был послан на фронт. По дороге к месту назначения мы расположились на ночлег в здании школы. Ночью в селе поднялась тревога, послышались выстрелы. Солдаты заволновались. Я успокоил их и приказал сидеть и ждать, пока обстановка прояснится. Вскоре русские подошли совсем близко. Было уже поздно что-либо предпринимать — весь батальон сложил оружие и сдался в плен».
Новая атака гитлеровцев застала Чапичева во взводе пулеметчиков, которым командовал его старый знакомый, старшина Пронин. Пришлось спуститься в окоп, к пулеметному расчету, за которым Пронин особенно внимательно наблюдал.
— Новичок, — шепнул он майору, кивнув на большого, с виду неуклюжего парня, прильнувшего к пулемету. — Очень уж нетерпеливый. Немцы еще на горизонте, а он уже палит по ним, как зенитчик...
Чапичев невольно вспомнил другого пулеметчика — Сашу Киселева, который панически боялся немцев и стрелял не целясь. Но потом Саша стал хорошим, смелым бойцом. Может, и этот станет таким, если с ним повозиться.
— Трусит, что ли, ваш новичок? — спросил Чапичев у командира взвода.
— Нет, не трусит. Скорее, наоборот. Только что толку от его храбрости, если он проявляет ее слишком рано.
— Ну это не самая страшная беда.
Спустившись в окоп, Чапичев поздоровался за руку с пулеметчиком и его вторым номером. Пулеметчика звали Володей Солодовым, а его подручного — Сашей Дорониным. Они называли себя земляками. Один — с берегов озера Селигер, откуда начинается Волга, другой — из-под Астрахани, где она заканчивает свой путь. Чапичев по этому поводу заметил:
— На фронте это, как однополчане, — все равно как если б жили в одном селе, только на разных концах улицы.
— Верно, товарищ майор! — оживился Солодов. — У меня дома катерок имеется, сам смастерил. Моторчик все-таки! После войны я во время отпуска смогу ездить к Доронину в гости.
Воспользовавшись затишьем, Чапичев расспросил Солодова о его довоенной жизни.
...Володя родился и до окончания семилетки прожил в доме бакенщика, что в десяти километрах от Астрахани. В школу его возил отец на моторке. Зимой вся семья переселялась в город, в общежитие судоремонтного завода, на котором работали мать и отец. А на лето снова возвращались в свой домик на круче, под которым ютились тысячи стрижей. Уже в третьем классе Володя сам начал водить моторку (отец лишь сидел на корме и правил). А через год Володя и совсем завладел старой отцовской моторкой: сам плавал на ней в школу и обратно. И не было в селе мальчишки, который не завидовал бы юному мотористу. В армию он пошел добровольцем на целых полгода раньше срока. Ехал со сжатыми кулаками, готовый с поезда ринуться в атаку...
Солодов вдруг прервал свой рассказ и схватился за рукоятки пулемета — со стороны противника донеслись пьяные крики, беспорядочная стрельба.
— Смотри не сорвись! — положив руку на плечо пулеметчика, сказал Чапичев. — Издали ты сможешь из сотни убить одного. Понял? Подпускай их как можно ближе и бей наверняка! Толку будет больше.
Ободренные тем, что пулемет на нашей стороне молчал, фашисты осмелели и пошли в атаку.
Ладони Солодова, крепко державшие рукоятки пулемета, одеревенели. Указательный палец правой руки нервно подрагивал на спусковом крючке. На лбу пулеметчика появились крупные горошины пота.
Вот гитлеровцы уже в ста метрах. Пули роем проносятся над головой. Мины и снаряды с треском и грохотом рвутся вокруг.
— Еще немножко, — шепчет Чапичев на ухо Солодову.
Над самым окопом разорвалась мина.
— Можно?! — не спросил, а выкрикнул пулеметчик, с тревогой и мольбой в голосе протянул: — Товарищ майор, уже полсотни метров осталось. Не успеем ведь...
— Другие помогут, — стряхивая с гимнастерки землю, которой обсыпало его после взрыва, как можно спокойнее ответил Чапичев. — Сигнал подаем мы, наш пулемет — в первом ряду. — И вдруг взмахнул: — Слева направо, давай!
Пулемет хлестнул густой беспощадной очередью. И тотчас же отозвались пулеметы справа и слева. Воинственный рев гитлеровцев быстро перешел в истерический крик. Волна атакующих сначала как бы застыла на месте, а потом отхлынула назад.
Солодов повернул к Чапичеву свое возбужденное лицо и радостно воскликнул:
— Здорово мы их, товарищ майор!
— Ну конечно же! Они ведь привыкли брать нахрапом. А мы их выдержкой. Наши солдаты научились воевать, — будто не зная, что имеет дело с новичком, говорил Чапичев. — И у вас здорово получалось...
В окоп спрыгнул командир взвода Пронин.
— Молодцы, ребята, — подбодрил он.
— А я ведь только сегодня понял, что за пулеметом, как на рыбалке, надо угадать время, когда подсекать, — признался Солодов комиссару. — На рыбалке там ведь как: чуть раньше времени подсечешь, пропало все — рыба уйдет. Опоздаешь — тоже худо.
— Ну сегодня ты подсек в самый раз, — похвалил Чапичев.
— Лиха беда — начало. Теперь уж я всем нутром буду чувствовать расстояние между мной и врагом.
Якову очень понравилось это выражение «нутром чувствовать расстояние». И он тут же записал его себе в блокнот.
— Представьте их к награде, — посоветовал Чапичев командиру взвода. — Солодов — настоящий солдат. Смелый, выдержанный.
Чапичев говорил не совсем то, что было на самом деле, но верил: Солодов будет именно таким, и старался внушить юноше веру в самого себя.
Услышав похвалу в адрес пулеметчика, командир взвода тут же приказал Солодову принять командование отделением.
— Есть принять командование отделением! — с мальчишеским задором ответил Солодов.
В это время притихшие было гитлеровцы открыли по окопам огонь из ручного пулемета, стоявшего за углом каменного дома.
— Савченко, Кандауров, подавите немецкий пулемет! — громко и уверенно приказал новый командир отделения. — По зарослям жасмина подползите к дому и забросайте гранатами...
Командир взвода ушел к другому расчету, уверенный, что здесь теперь все будет в порядке. Чапичев же не мог уйти, как не мог бы уйти акушер от родившегося на свет человека. А здесь еще важнее — произошло второе рождение.
На фронте Чапичева не переставала волновать проблема преобразования человека. Особенно привлекали его люди, которых другие считали несмелыми. В глубине души он верил, что для каждого человека есть свой неповторимый момент, когда он вдруг раскрывается во всем богатстве своих душевных качеств. Командир обязан угадать этот момент, приблизить его. И Яков остался о пулеметчиками до конца дня.
— Смотрите! — приподнявшись над бруствером, восторженно воскликнул Доронин. — Ребята уже там!
Возле дома, из-за угла которого строчил немецкий пулемет, Чапичев и Солодов увидели посланных туда бойцов. Савченко, парень могучего телосложения, стоял у самого угла, плотно прижавшись к стене. Второй присел за ним на корточки.
— Гранаты! Бросайте гранаты! — негодовал командир отделения.
— Забыли, шляпы! — огорченно махнул рукой Доронин.
Чапичев молчал. Ему показалось, что притаившиеся солдаты задумали что-то свое и о гранатах совсем не беспокоятся.
А дуло немецкого пулемета почти беспрерывно изрыгало смертоносное пламя, судорожно подрагивало, медленно поворачиваясь то вправо, то влево. Когда пулемет на какое-то мгновение умолкал, Савченко и Кандауров, плотно прижимаясь к каменной стене дома, замирали. Но как только он начинал снова строчить, солдаты продвигались еще на несколько сантиметров. Наконец, когда Савченко мог вытянутой рукой достать до угла, он вдруг снял свой автомат и отдал Кандаурову. Потом из кармана вынул гранату и тоже передал другу.
— Да что он разоружается-то? — с тревогой воскликнул командир отделения, обращаясь к майору, словно был убежден, что тот хорошо знаком с замыслом разведчика.
Чапичев, к сожалению, не знал, что задумал Савченко, но догадывался: тот готовится к какому-то необычайному поступку.
Савченко тем временем отдал и вторую гранату напарнику, который сидел наготове с взведенным автоматом в руках. Когда наконец Савченко снял с себя пилотку, тут уж и спокойный Доронин не выдержал:
— Ошалел! Зачем раздевается-то?
Но Савченко раздеваться не собирался. Сняв пилотку, он сунул правую руку в нее, как в рукавицу, и мгновенно, словно кошка, рванулся вперед, схватил правой рукой раскаленное дуло пулемета и что было силы дернул его к себе. За окном только мелькнули руки в зеленом мундире, не сумевшие удержать свое оружие.
Теперь вражеский пулемет был в руках Савченко. А за угол в тот же миг полетела граната, брошенная Кандауровым. Раздался взрыв. Еще не осела пыль, как Кандауров влетел туда, где находилось пулеметное гнездо врага, и выпустил длинную очередь из автомата. Савченко устремился за ним. Расположившись за кучей кирпича, он открыл стрельбу из трофейного пулемета.
— Вот черти! Молодцы! — воскликнул Солодов и вытер со лба пот. — Где же командир? Теперь бы всему взводу туда.
И словно ему в ответ раздался крик:
— Санитар! Санитар, комвзвода ранило!
Солодов вскочил во весь рост, ошарашенный этим нелепым в такую решительную минуту сообщением. Лицо его побледнело. Поняв, что надо спасать положение, он неожиданно даже для самого себя закричал во весь голос:
— Взво-од! Слушай мою команду!
От этого окрика даже у Чапичева все внутри напряглось, а руки потянулись к автомату. Это был голос командира.
— За мной, вперед! — выскочив из окопа, кричал Солодов.
Всюду послышалось дружное солдатское «ура!».
Подхлестнутый этой командой и общим порывом, Чапичев тоже побежал вместе со всеми.
За углом дома взвод по команде Солодова быстро рассредоточился между грудами кирпича, видимо, приготовленного самими немцами для защиты пулеметного гнезда.
Савченко и Кандауров лежали за пулеметом в нескольких метрах от угла дома и били по убегавшим гитлеровцам.
Благодаря дружным действиям всего взвода фашистов выбили из дома, и никому из них не удалось спастись.
И снова послышалось мощное «ура!».
Взвод Солодова ворвался во второй дом, затем в третий.
За взводом пошла рота. Потом весь батальон, полк...
Впереди время от времени Чапичев слышал звонкий голос Солодова.
И Якову захотелось написать о нем в газету. Он решил найти укромное местечко и спокойно восстановить все в памяти.
Главное — не растеряться
Первый немецкий город был взят с тяжелыми боями. Кое-где по временам еще слышалась стрельба: спрятавшиеся по закоулкам отдельные гитлеровцы продолжали сопротивляться.
Чапичев не обращал на это никакого внимания и занимался своим делом. Сидя на груде кирпича разрушенного дома, он писал очерк. «Главное — не растеряться» — так назвал он его. В скобках наметил другое название. Письменным столом служила ему до черноты отполированная за годы войны ложа неразлучного ППШ.
Писалось легко и быстро, потому что все было им видено лично, пережито и перечувствовано. Выдумывать ничего не приходилось. Очерк, по замыслу автора, должен быть кратким и стремительным, как только что отгремевший бой.
День был на исходе. Солнце скрылось за горбатой крышей серого дома. Кругом пахло гарью и кирпичной пылью.
Не отрывая руки от бумаги, Яков инстинктивно глянул вперед. И вовремя! По разваленной наполовину стене к нему бесшумно подбирался немец, держа автомат наготове. Видимо, он не хотел стрелять, чтоб не привлекать к себе внимания. Но действовал с совершенно определенной целью: взять русского офицера живым. Однако, как только Чапичев его заметил, немец вскинул автомат:
— Хенде хох!
Понимая, что гитлеровцу не выгодно стрелять, Яков как можно спокойнее ответил по-немецки, что он журналист и с ним можно обо всем договориться.
— О-о, шпрехен зи дойч?
— Яволь! — с готовностью ответил Чапичев и в то же время, заметив, что немец убрал палец со спускового крючка, подложил правую руку под блокнот, словно хотел его спрятать, и, не поворачиваясь, дал очередь. Гитлеровец свалился со стены, выронив оружие.
Чапичев встал, осмотрелся и сам себе вслух сказал:
— Да, главное — не растеряться.
Очерк остался недописанным. Неожиданная стычка с фашистом взбудоражила душу, разворошила мысли, которые перед этим, казалось, выстроились в четкий сюжет.
Спрятав блокнот в планшет, Чапичев стал догонять свое подразделение.
Ночевать пришлось в большом двухэтажном доме, где разместилось несколько офицеров батальона. Входя в дом, он прочел на массивной дубовой двери, окованной бронзой, странную надпись на немецком языке:
«Просьба ничего не портить, не уносить; здесь живет мирный немец Иоганн Пфефер».
— Ну что ж, очень приятно познакомиться с «мирным немцем», — проговорил Яков, открывая дверь.
Поздоровавшись со знакомыми офицерами, сидевшими в прихожей, Чапичев с завистью посмотрел на их чистые, выбритые лица. Понял, что они успели уже помыться и привести себя в порядок. Значит, у «мирного немца» действует водопровод: надо этим воспользоваться.
Войдя в ванную, он почувствовал какой-то не немецкий, а привычный, свой, домашний запах мыла. Осмотрелся, заметил овальный розовый брусок, понюхал — наше, ТЭЖЭ. Улыбнулся: кому-то из офицеров жена прислала. Но увидел еще такие же бруски. Из любопытства открыл шкафчик и глазам своим не поверил: там снизу доверху в четыре ряда лежало не менее 50 кусков такого же мыла.
«Запасливый «мирный немец», — отметил про себя Чапичев. — Где он столько набрал?»
Любопытство его разгоралось, и он открыл другой шкаф, в стене. Здесь лежали аккуратно распределенные по цвету вышитые украинские рушники и разноцветные платки.
Мысль о том, что все это награблено у нас, в России, Чапичева все больше и больше выводила из себя. Тяжело и больно было все это сознавать и тем более видеть.
Всю страну нашу ободрали, рассуждал он про себя. Все свезли в свой фатерланд, ничем не гнушаются. Яков представил себе восторг какой-нибудь медхен, которая, получив от своего хапуги из оккупированных советских областей посылку с награбленным добром, от радости хлопала в ладоши: «Ай-ай, настоящее масло, настоящий мед, настоящие кожаные сапоги...» Ее радость понятна. Немцев давно кормят всевозможными заменителями, которые всюду называются ходким немецким словом «эрзац».
С этими мыслями Чапичев вышел из ванны. Офицеры уже ужинали, для него тоже стоял прибор. Только теперь он заметил, что им прислуживала старая и незаметная как тень немка. Она ходила бесшумно и быстро. Сев за стол, Яков воскликнул от удивления:
— Да что это такое?! И посуда советская у этого «мирного немца».
— А вот это ты узнаешь? — указал один из офицеров на кружевную дорожку, лежавшую на комоде. — Наша, вологодская.
Словно первым морозом дохнуло на влажное стекло — таким тонким и изящным было кружево. Видно, не один вечер гнула спину над своим рукоделием русская женщина и уж, конечно, не собиралась радовать своей работой этого «мирного немца».
Чапичев нашел целый склад таких кружев.
Подвал был загружен дорогой посудой, свезенной сюда из разных стран, оккупированных фашистской Германией.
Чапичев наконец не вытерпел и спросил у немки, что все это значит, откуда это у «мирного немца»?
Та молча подвела его к книжному шкафу, достала портрет эсэсовца — сына хозяина.
— А кем был сам хозяин? — спросил Яков.
— Доктор философии, — ответила служанка, обрадовавшись, что русский офицер изъясняется на ее родном языке. Она тут же сказала, что зовут ее Мартой.
Чапичев спросил:
— Куда же скрылись хозяева?
— Уехали, как только ваши красные большевики перешли границу.
— Ну а вы, фрау Марта, почему не уехали с ними?
— А мне нечего бояться, — ответила она со вздохом и показала свои мозоли. — Да и кто меня там ждет? Кому я нужна там?
Чапичев одобрительно закивал. — Скажите, пожалуйста, ваш хозяин газеты получал?
— О да, да. Очень много, — закивала Марта.
— Мне бы хотелось почитать вашу городскую газету. Интересно, что о нас здесь писали в последнее время.
— Хозяин боялся, что эти газеты могут его скомпрометировать, и приказал Гансу спрятать их в тайнике за гаражом.
— А кто такой Ганс? Где он?
— Это мой муж. Он где-то во дворе.
— Позовите его, мы с ним потолкуем.
— Вы разрешаете ему войти сюда? — удивилась Марта.
— Ну а как же! — развел руками Чапичев. — Конечно, разрешаю. Не буду же я с ним разговаривать через форточку.
— Хозяин запрещал Гансу входить в дом. Он живет там, в своей каморке возле гаража. От него всегда машинным маслом пахнет, а хозяин не любил посторонних запахов, — пояснила Марта.
Она ушла и вскоре вернулась с одноглазым, очень тощим, прихрамывающим Гансом. Тот нес целую кипу газет. На пороге он остановился и, вынув из кармана своего донельзя засаленного пиджака мокрую тряпку, вытер подошвы ботинок и только тогда с подобострастным поклоном поднес русскому офицеру газеты.
Положив их на стол, Чапичев протянул немцу руку. Тот недоуменно и даже испуганно посмотрел на нее. Майор пожал его руку, назвал себя и сказал, что он сын бедняка и потому не боится пожать мозолистую руку человеку труда, какой бы национальности он ни был.
Ганс ушел растерянный, но сияющий от счастья. Он впервые за всю свою жизнь почувствовал себя человеком.
Фрау Марта зажгла еще одну лампу, над книжным шкафом, и ушла.
Роясь в последних номерах немецких газет, Чапичев наткнулся на приказ бургомистра, который грозил расстрелом за предоставление ночлега возможным дезертирам и прочим врагам рейха. То же самое он обещал за распространение ложных слухов, за недоверие к фюреру, а в плохо замаскированные окна грозился бросать гранаты без всякого предупреждения.
Веселую улыбку вызвало у Якова объявление фирмы Франца Мюллера о дешевой распродаже чемоданов.
— Здорово получается: начали с завоевания мира, а кончили распродажей чемоданов!
Увлекшись просмотром газет, Чапичев не заметил, как пролетела ночь. Утром, когда полк получил приказ выступать, он попросил фрау Марту снова спрятать газеты в тайник и теперь уже хранить для него.
— После войны я обязательно вернусь к вам и по этим подшивкам буду изучать вашу жизнь...
Немка с радостью приняла это сообщение и сказала несмело:
— Мой хозяин будет шокирован, когда увидит, что господин майор победившей армии по-человечески обращается даже с моим Гансом. — Вдруг всплеснула руками и весело протараторила: — Вот была бы сенсация, если бы однажды вы, господин майор, вызвали моего Ганса сюда в присутствии хозяина, да еще руку ему подали!
Уходя из этого дома, Чапичев был твердо намерен вернуться сюда после войны, чтобы собрать материал для книги, о которой в последние дни думал все больше и больше. Она просто не выходила у него из головы.
Солдатская хитрость
Войска 1-го Украинского фронта заняли важные плацдармы за Одером, севернее и южнее Бреславля (ныне польский город Вроцлав). Советские дивизии стояли в нескольких километрах от Берлина. И все же противник продолжал яростно сопротивляться. Наибольшую опасность представляли гитлеровские войска, окруженные в районе Бреславля. Там их было более сорока тысяч и сопротивлялись они с отчаянием обреченных почти три месяца — до самого падения Берлина.
Бреславль — город провинции Силезии — являлся одним из крупнейших промышленных и торговых центров Германии, насчитывавший свыше полумиллиона жителей. В этом городе размещались машиностроительные заводы «Линке Гофман» и «Бекман», занимавшие несколько корпусов, металлургические заводы «Майнекк», «Шварц», «Вольф» и «Эрген», ряд судостроительных заводов, химический и суперфосфатный заводы, арсенал с ремонтными мастерскими, много предприятий легкой и пищевой промышленности. В нескольких километрах от города находился завод «Фомо», производивший автомашины, танки, тракторы.
Вокруг Бреславля находились важные промышленные районы. В последние годы здесь возникли крупные авиационные заводы, производящие самолеты новейших образцов, ряд металлургических и машиностроительных предприятий, целиком приспособленных для нужд военной промышленности. Город являлся важнейшим железнодорожным узлом и портом на реке Одер — одной из больших и судоходных рек Германии. Кроме большого экономического значения, Бреславль имел и огромное военное значение как опорный пункт оборонительной линии «Остваль» на реке Одер. Город расположен в низменной долине, по обеим берегам Одера. Местность в районе города равнинная, пересеченная многочисленными притоками Одера. На севере и северо-востоке тянется холм, возвышавшийся над всей Бреславльской низменностью. Все это затрудняло ведение боевых действий.
Бреславльский оборонительный район прикрывал с востока наиболее удобный путь к таким жизненно важным центрам Германии, как Берлин и Дрезден. Сюда, в тыл Германии, наименее подвергавшийся бомбардировке авиацией союзников, были эвакуированы многие военные предприятия. Накануне Гитлер отдал категорический приказ: не допустить русских за Одер, сохранить Бреслау (немецкое название) во что бы то ни стало. Вот почему фашистское командование буквально все строения в Бреславле приспособило к длительной обороне. Враг превратил в крепость каждый дом. Улицы и подходы к крупным зданиям были заминированы. На перекрестках дорог сооружены железобетонные колпаки, баррикады, ежи и другие инженерные препятствия. Всюду курсировали танки и бронетранспортеры.
Полк, в котором воевал Чапичев, занимал один квартал на восточной окраине Бреславля. Солдаты осваивали здесь нелегкую тактику уличного боя.
Увидев дымившуюся кучу угольных брикетов, Чапичев подошел к группе солдат, чтобы узнать, почему горит уголь.
— Утром пойдем в атаку вон на тот дом, — пояснил ему пожилой солдат. — Потому и устроили дымовую завесу.
— Утром в атаку, а сейчас только вечер наступает, — возразил майор. — Поближе к утру и подожгли бы.
— А мы заранее фрица к дыму приучаем, — сообщил о нехитром солдатском замысле все тот же бывалый боец с хитринкой в серых глазах. — Вы слышали, какую стрельбу подняли немцы, когда пошел дым? Решили, что тут же пойдем в атаку. А мы себе сели ужинать. Пусть фриц настреляется вдоволь, утихнет и станет думать, что горит этот брикет так себе, без всякой пользы для нас. Мы же этим воспользуемся потом. Важно усыпить бдительность врага.
— Ну что ж, правильно. Хитрый ход! — улыбнулся Чапичев и решил остаться с солдатами до атаки.
Народ интересный, жизнерадостный — с ним не пропадешь. Особенно вот этот пожилой, рассудительный, видать, с большим житейским опытом солдат. Он, кажется, где-то с ним встречался. Но где? И тут Чапичева выручил сам солдат. Подойдя к комиссару, он доложил:
— Товарищ майор, разрешите обратиться. Рядовой Петраков. Мы с вами вместе находились в госпитале в Сочи. Помните? Петраков Николай Васильевич.
— Да, да, конечно! — Чапичев приблизился к солдату, обнял его и по-приятельски похлопал по спине. — На войне, оказывается, и такое может быть. Ну рассказывайте о себе, о чем пишет жена, как воюется.
...Зажженные брикеты, к сожалению, не пригодились утром. Ветер изменил направление, и дымовая завеса пошла в обратную, то есть в нашу сторону. Теперь дым был на руку врагу. И он не замедлил этим воспользоваться — со двора разбитого дома начал методично постреливать пулемет. Идти в атаку под градом пуль было делом безрассудным.
До полудня никто не мог определить, где этот гитлеровец. Всем было ясно, что бьет откуда-то со двора, где, кажется, и укрыться-то невозможно. Поэтому засечь огневую точку долго не удавалось.
— Да не может же он быть невидимкой, — разозлился Чапичев. — Идемте! — позвал он с собой снайпера.
По развалинам подобрались они к зданию, от которого остались только стены, изрешеченные снарядами. Вошли внутрь дома и по лестничной клетке с огромным усилием поднялись на третий этаж. Через отверстие в стене, пробитое снарядом, стали внимательно смотреть во двор.
Снайпер подошел было к самой пробоине. Но Чапичев оттянул его к противоположной стене.
— Думаешь, оттуда фашисты не увидят, что ты заткнул собою эту дыру?!
Солдат стал наблюдать издали.
Пулемет во дворе по-прежнему размеренно, с немецкой аккуратностью постреливал. Но где он находился, наблюдатели пока еще не определили.
Вдруг Чапичев до боли сжал плечо снайпера:
— Коля! Смотри на кучу красной черепицы. Видишь?
— Ну, вижу. А что? — глотая слюну, спросил солдат.
— Смотри внимательней. Замечай, когда пулемет стреляет, среди битого кирпича вздымается еле заметное облачко пыли. Проверь меня, так ли это?
Оба даже дыхание затаили.
— Та-та-та! — вдруг снова ударил пулемет.
— Есть, пыль! — схватившись за свою винтовку, подтвердил солдат.
— Так в пыль же ты не будешь стрелять?
— Конечно. Немец сделал себе шапку из черепицы. И пулемет под ней замаскировал, — уже глядя в оптический прицел, рассудил снайпер.
— Ну, давай, действуй, только не спеши, — посоветовал Чапичев.
Снайпер прицелился, подождал еще несколько минут, пока не начал стрелять пулемет, и плавно нажал на спусковой крючок.
Прозвучал выстрел. Чапичев увидел в пробоину опрокинувшегося навзничь фашиста и уползающего по развалинам его помощника. Вторым точным выстрелом был сражен и напарник пулеметчика.
Возвращались Чапичев и снайпер из своей засады мимо дома, ощерившегося на мир пустыми глазницами окоп. Там не было ни немцев, ни наших. На всякий случай шли пригнувшись по зарослям сирени. И вдруг Чапичев тронул солдата за рукав. Оба присели, держа оружие наготове: солдат — винтовку, майор — автомат. По тропинке, тянувшейся между домом и сиренью, приближались два немца, низко нагнувшись под тяжестью какого-то ящика.
— «Минеры! — мелькнуло в голове у Якова. — Нас они могут и не заметить, когда пойдут мимо. Но стрелять нам все равно нельзя — может, в доме тоже немцы сидят».
Чапичев поднял левую руку и красноречивым движением пальцев изобразил напарнику клещи: мол, хватаем живыми.
Гитлеровцы и в самом деле не заметили сидящих в сирени советских воинов: так были заняты своей ношей.
Чапичев и снайпер стремительно выскочили из-за кустов и набросились на немцев.
Гитлеровские минеры, оказывается, намеревались заложить взрывчатку в траншею, которая проходила под занятыми Советской Армией домами. Через полчаса остатки разрушенных стен взлетели бы в воздух и погребли всех русских, находившихся на этой территории.
— Ну, Чапичев, за «язык» тебе круглая пятерка, — сказал командир полка.
— Спасибо, а в школе мне за него всегда тройку ставили, — отшутился Яков.