Не ради славы
Корреспондент армейской газеты Сергей Деревянкин спешил попасть к танкистам. Батальон держал оборону перед мостом. Дорога выдалась трудная — в выбоинах, развороченная авиационными бомбами, с валяющимися по кюветам сожженными автомашинами и подводами. Напрасно политрук торопил шофера полуторки: как он ни спешил, а приехал к концу боя. Танкисты отбили очередную атаку фашистов.
В другое время на высокого и худощавого журналиста обязательно обратили бы внимание, но сейчас до него не было никому дела. Меховая шапка с опущенными ушами, очки в роговой оправе и кургузый не по росту полушубок делали его похожим на сугубо гражданского человека.
Несколько солдат стояли за деревьями на опушке леса и с горьким участием следили за подбитым танком. Танк шел медленно, оставляя за собой глубокую борозду взрыхленного снега. Ствол его пушки все еще был наведен в ту сторону, где грохотали разрывы снарядов и над заснеженным полем вздымались черные смерчи огня и дыма. В промежутках между выстрелами солдаты слышали, как лязгали траки поврежденной левой гусеницы.
Вот танк, наконец, резко затормозил, словно боясь наткнуться на что-то, и, круто развернувшись на месте, остановился. Корпус его качнулся сначала вперед, потом назад и замер. Капельки воды от растаявшего снега стекали по раскаленной броне, испарялись, и танк весь будто курился. Он был черный, облепленный комьями земли, впереди зияла рваная рана, на боках вмятины. Огонь и осколки почти полностью уничтожили краску на его корпусе. От непрерывной стрельбы осыпалась краска и на пушке. В задней части тридцатьчетверки виднелась еще одна пробоина.
Откинулся верхний люк. Танкист, вылезший из танка, был небольшого роста и совсем юный, но лицо его, почерневшее от копоти, еще возбужденное боем, говорило том, что он уже многое испытал в жизни.
— Подбили, гады... Ну, ничего, родная, залечим, — говорил он, обходя и осматривая машину.
К танку подошли наблюдавшие за боем солдаты.
— Значит, отвоевался, — сказал один из них, обращаясь к танку, словно к живому существу.
— Как бы не так! — возразил танкист. — Мы еще на нем повоюем. Пушка и мотор живы — значит, и танк будет жить.
— Чья это машина? — подойдя ближе к собравшимся, спросил корреспондент.
— Потапова. Он был механиком-водителем, — с грустью ответил танкист. — Два дня не выходил из боя.
— А где остальные?
— Вчера сгорел башенный стрелок: вон там похоронили, — и он кивнул в сторону свежего холмика между дубками. — Потапов сильно обгорел, его в госпиталь отправили.
Танкист смертельно устал, под глазами залегли глубокие тени. Он едва стоял на ногах и не был расположен к разговору с незнакомым человеком. Заметив спешившего к танку со стороны командного пункта офицера, показал рукой:
— Вон товарищ политрук идет, он в том бою оставался за командира. Спросите, расскажет обо всем...
Корреспондент увидел плотного танкиста лет тридцати.
Черная меховая куртка, ватные брюки и большие кирзовые сапоги полнили его. На узком невоенном поясе, почему-то с левой стороны, болталась массивная, необычного вида кобура. Из нее торчала тяжелая рукоять немецкого парабеллума. На голове, низко на лоб, вместо обычного танкошлема надвинута шапка-кубанка, из-под которой виднелся окровавленный бинт. Большие черные глаза были воспалены, губы потрескались, из них сочилась кровь.
Корреспондент назвал себя и сказал, что собирает материал для газеты о людях полка, отличившихся в бою.
— Чапичев! — коротко отрекомендовался политрук. — Вы прибыли очень кстати. Третий день отбиваем непрерывные атаки. Ребята дерутся, как богатыри. Не щадят ни крови своей, ни жизни. Что ни солдат, то герой! И рассказать о них в газете надо. Обязательно надо. Сам бы написал, да времени ни черта нет. — Закончил он как-то сокрушенно, словно извинялся за то, что не имеет свободного времени, и добавил: — Фашисты не дают нам покоя.
И как бы в подтверждение его слов неожиданно начался обстрел. Вражеские мины стали густо ложиться вокруг собравшихся, и осколки со свистом разлетались во все стороны.
— Вот так и живем, товарищ Деревянкин. То атака немцев, то артналет. А сейчас решили минами нас угостить: выходит, что-то вроде компота — на третье.
Солдаты дружно засмеялись немудреной шутке Чапичева.
Он обернулся к танкисту и сказал:
— Силаков, проводите корреспондента в землянку. Захватите гранаты и догоняйте меня — буду в третьей роте.
Но журналист не захотел отсиживаться в землянке. Он направился вместе с Чапичевым в роту. На предостережение политрука об опасности он ответил:
— Журналисту важно видеть все своими глазами. Только тогда и получается настоящий материал для газеты.
— Это точно, — согласился Чапичев. — Посмотреть надо. А писать вам нужно о Потапове. Николай Потапов — настоящий герой.
— Вы видели танк? — Это его машина.
И чтобы не терять времени в дороге, политрук стал рассказывать о механике-водителе.
...Николай Потапов жил на Дальнем Востоке. В 1940 году ушел в Красную Армию. С отличием окончил школу младших командиров и вскоре стал механиком-водителем.
С первого дня войны молодой танкист рвался на фронт. И вот желание Потапова исполнилось: воинская часть, в которой он служил, была переброшена на тихвинский участок.
Рассказывая о храбрости старшины Потапова, Чапичев поведал журналисту о последнем, совместно проведенном бое.
— Надо было во что бы то ни стало остановить очередную атаку противника, — продолжал политрук. — Танк Николая Потапова шел головным. Танкисты сокрушительным огнем прокладывали дорогу, уничтожая на своем пути огневые точки и живую силу врага. За головным танком уверенно двигались и другие машины. До немецких окопов оставалось не больше 300 метров, когда тяжелый снаряд попал в левый фрикцион, второй в башню. Меня ранило в голову. Башенный стрелок был убит. Орудуя рычагами управления, Потапов попытался привести танк в движение, но мотор заглох. Механик-водитель помог мне выбраться из машины.
Вывалившись через люк, мы залегли в канаве и стали стрелять по противнику, который начал окружать танк. В нескольких метрах Потапов увидел немца, который целился в меня. Метким выстрелом из револьвера старшина убил гитлеровца. Однако немецкие автоматчики продолжали ползти к танку, намериваясь, видимо, захватить нас живыми. Потапов, сам раненный, обгоревший, подхватил меня и дотащил до леса.
— Так немцам и не удалось захватить нас, — закончил Чапичев.
— Ну, а дальше? — спросил Деревянкин.
— Что же дальше, — тяжело вздохнул политрук. — Я попал в госпиталь, отлежался немного и снова сюда.
— А ведь вы и сами смогли бы написать в нашу газету? — спросил корреспондент.
— А время где? — ответил Чапичев. — В свою дивизионку и то некогда писать. — Хотя, если признаться по-честному, я ведь тоже газетчик, и стихи писал.
— Вот как! Что же вы молчали об этом?
— Да что об этом распространяться.
— Послушайте, товарищ политрук. Вы же для нашей газеты — сущий клад. Почему бы вам не перейти в редакцию. Как раз сейчас мы ищем поэта.
— Не там ищите, не по адресу, — сказал Чапичев. Он нахмурился, черные брови сошлись на переносице.
Корреспондент упрекнул себя в том, что, видимо, задел в душе политрука что-то потаенное, упрятанное подальше от посторонних глаз. Но отступать тоже не хотел и сказал, осторожно подбирая слова:
— Почему же не по адресу? Вы поэт, а нам поэт очень нужен... Почему бы вам не перейти в редакцию?
— Вам нужен профессиональный поэт, а я профессиональный военный, — ответил Чапичев.
Собрав необходимый материал, корреспондент армейской газеты заспешил в редакцию. На прощание Деревянкин сказал Чапичеву, лукаво подмигивая:
— До скорой встречи, товарищ политрук, у нас в редакции.
— Лучше вы заглядывайте к нам почаще. А в редакции мне делать нечего.
— Это как сказать, — усмехнулся Деревянкин. — В газете сейчас работы не меньше, чем на передовой. А людей у нас раз-два и обчелся: одному за троих приходится вкалывать.
Уезжая, Деревянкин взял с собой стихотворение, написанное Чапичевым после первого боя.
— Мы его обязательно опубликуем, — пообещал он. Стихотворение действительно появилось в очередном номере газеты вместе с большим очерком о танкистах.
А через несколько дней Чапичев получил предписание отбыть в распоряжение редактора армейской газеты «В бой за Родину».
Тяжело было ему расставаться с бойцами и командирами, с которыми воевал вместе. Но приказ есть приказ. На прощание политрук пообедал с танкистами. Очень кстати оказались «боевые сто грамм». Кто-то из бойцов затянул песню на слова Чапичева, но ее не удалось допеть до конца. Раздался сигнал боевой тревоги, и все, наскоро простившись с Чапичевым, разбежались по своим танкам.
Политрук ушел к ожидавшей его штабной машине.
Со зловещим скрежетом и лязгом из лесу вышли немецкие танки. Яков насчитал двадцать машин. Тяжело придется ребятам.
— Скорей, товарищ политрук, а то немцы нам путь перережут, — торопил шофер.
Да, такое могло произойти с минуты на минуту. Яков это понимал, но не мог уехать, когда решалась судьба товарищей. И не уехал. Сначала вместе с залегшими в окопе солдатами стрелял по вражеским машинам из противотанковых ружей, потом бросал бутылки с зажигательной смесью.
Очередная атака фашистов была отбита. Чапичев не мог сказать, сколько их было за время его работы заместителем командира танкового батальона и сколько будет еще, но он твердо знал, что война шла, долгая, затяжная, и победят в ней те, кто окажется сильнее. В нашей победе он не сомневался и глубоко верил, что настанет день, когда солдаты в серых шинелях и кирзовых сапогах войдут в Берлин. Ради этого они мерзли, недосыпали. За маленьким участком фронта, который занимал танковый батальон, он видел всю огромную страну, свой солнечный Крым.
Уже в машине, которая увозила его к месту новой службы, политрук снова вспомнил пришедшее сравнение. Солдат в серой шинели, кирзовых сапогах придет в Берлин. «Берлин, русский солдат». Отдельные строчки завертелись в голове, выстраиваясь в стройный образ. Он незаметно начал шептать, рифмуя слова. Поэт всегда в работе...
Уезжая все дальше от передовой, Чапичев не знал, что гитлеровская атака была началом нового крупного немецкого наступления с целью глубокого обхода Ленинграда с юго-востока и создания «большого кольца». Основной удар фашистские войска наносили из района Чудово в направлении на Тихвин и Волхов. Они мечтали соединиться с финскими войсками на реке Свирь и замкнуть восточнее Ладожского озера еще одно кольцо блокады вокруг Ленинграда. Создав численное превосходство в живой силе и танках, противник повел решительное и ожесточенное наступление. Боевые действия для наших войск вначале здесь сложились весьма неблагоприятно. Пробив брешь в стыке 4-й и 52-й общевойсковых армий, немецко-фашистские войска устремились в северо-восточном направлении к Тихвину.
Добраться до города, где размещалась редакция армейской газеты, оказалось нелегко. Дорога была забита беженцами. Они шли нескончаемым потоком. Везли на тележках и тачках домашнюю утварь, узлы с бельем, посуду, коробки с продуктами. И тут же, тесня людей к обочине дороги, двигались черепашьим шагом подводы, автомобили, орудия...
Мимо, шаркая подшитыми валенками по грязной, чуть подмороженной обочине дороги, проковыляла старушка, толкая перед собой тачку. На ней висел мешочек, видимо, с едой.
«Что ее гонит из родного гнезда? — подумал Яков. — Все равно уже помирать пора». Но тут же вспомнил ответ старика, с которым разговорился на станции, когда дивизию перебрасывали на фронт. Одинокий старик оставил в Минске квартиру и ехал в Сибирь. На вопрос Якова, зачем едет с родной земли, тот ответил: «Меж своими людьми и помирать легче. Свои, глядишь, и очи пятаками прикроют и в чистую рубаху обрядят».
Старорусский деревянный Тихвин — город, расположенный к юго-востоку от Ладожского озера на холмистой возвышенности, гудел, словно встревоженный улей. Все было приведено в движение. Военные штабы находились в машинах, готовые в любой момент по приказу командиров двинуться в путь.
...Чапичев вылез из кабины машины, размял отекшие от долгого сидения ноги и пошел в дом, уверенный, что в нем царит такая же суматоха, как и на улицах города, и сотрудники редакции готовятся к эвакуации. Каково же было его удивление, когда еще в сенях, через приоткрытую дверь, из которой валил сизый дым, словно дом топился по-курному, он услышал обычный редакционный спор, какой бывает при обсуждении очередного номера газеты.
Переступив порог, политрук, как положено, обратился к старшему по званию, полному бритоголовому офицеру в чине батальонного комиссара и доложил о себе. Тот, не выпуская из левой руки гранку, еще блестевшую не высохшей краской, шагнул к Чапичеву, крепко пожал ему руку, отрекомендовался редактором газеты и радушно добавил:
— Поэт нам как раз очень нужен. Да вы садитесь, пожалуйста. Потом перезнакомитесь. А сейчас берите-ка гранки и читайте. На свежий глаз всегда виднее. Ну, а чтобы сразу доказать, что вы поэт, вот сюда, под передовую, давайте стихи.
Чапичев растерянно развел руками:
— У меня нет новых.
— Это не так важно. Ведь наши читатели с вашим творчеством еще не успели познакомиться. Для большинства воинов ваши стихи будут новыми. А вообще я лично стихи на новые и старые не делю, — уже глядя на верстку, разложенную на столе, продолжал редактор. — Главное, чтобы стихи поднимали боевой дух солдат. Можете писать и о любви, но так, чтобы солдат прочитал их и еще яростней стал сражаться.
— Ясно! — ответил Яков и, вооружившись карандашом, принялся вычитывать набранные заметки, делая в них кое-какие исправления.
— Посмотрим, что вы тут сделали, товарищ поэт? — несколько минут спустя сказал редактор, собирая выправленные Чапичевым гранки. — Через час должен быть номер готов...
— Извините, если что не так, — робко проговорил Яков. — Я был когда-то чистильщиком сапог и знаю, что после щетки сапоги еще не готовы, а проведешь бархоткой и сразу заблестят...
— Да и правда он тут навел блеск, — пробегая глазами по исправленным строчкам, проговорил редактор, и расхохотался. — Деревянкин, смотри какие чудесные частушки он прицепил к твоей статье.
Сергей увидел свою заметку, в которой писал о пулеметчике-баянисте, балагуре-парне, умевшем музыкой и песнями поднять настроение товарищей. Частушка ему понравилась, и он прочитал ее вслух:
К нам непрошеные гости— Чапичев, давайте таких стихов побольше. Но сначала пообедайте, а потом садитесь и пишите для следующего номера.
Дневальный повел Якова на кухню. Она помещалась в крытой машине и стояла под многолетним, теперь оголенным, кленом. Повар, солдат в белом колпаке вместо пилотки, стоял на подножке походной кухни, помешивал в котле и тихо, грустно пел:
Мечта моя, как в море чайка,Яков растерялся, услышав свои стихи.
Что за наваждение? Сначала корреспондент газеты вспомнил о его стихах, а сейчас их распевал незнакомый повар-солдат. Оказывается, стихи нравились, находили читателей, трогали сердца. Выходит, он напрасно порой стеснялся своего увлечения, не считал себя поэтом. «Мне далеко до Пушкина, — любил отшучиваться он. — Так, для себя бумагу мараю». Кто знает, может быть, завтра в газете прочитают его частушки и начнут их распевать? Нет большей награды для поэта, как признание его творчества. Но о чем он размечтался! Он придержал за рукав дневального, чтобы не мешать повару допеть. А тот, не замечая их, продолжал:
Я верю, вскоре майский вечерПовар отер рукавом взмокший от пара лоб, прикрыл котел крышкой и тихо, протяжно повторил:
Скажу тогда любимой я...Увидев офицера, он перестал петь. Из котла с шипением вырывался пар.
— Скажи, дружище, где ты слышал эту песню? — заговорил наконец Чапичев, подходя к кухне.
Повар соскочил на землю и, став, как положено перед старшим по званию, сначала доложил, кто он и чем занимается, потом сказал, что песни такой он нигде не слышал, а читал стихи в армейской газете. Стихотворение ему понравилось, и он стал его напевать.
— Но музыка-то, музыка откуда?
— Да я, товарищ политрук, так пою, без музыки. Вот разве когда печка немного подпоет...
— Я не о том, — отмахнулся Яков. — Я спрашиваю о мотиве. Где услышал ты этот мотив?
— Без мотива пою. Так просто. На свой собственный манер, — пояснил повар.
Чапичев, взволнованный услышанной песней, горячо пожал руку повару и признался:
— Это мои стихи...
— Вы поэт?! — удивился повар. — Вот это да-а...
— Что, да?
— Повезло, говорю. Живого поэта вижу. Первый раз в жизни...
— Написал я стихи эти на Дальнем Востоке в самом начале войны, — стал рассказывать Чапичев. — Но как они попали сюда, ума не приложу.
— Очень просто, — сказал весело повар. — Нас с Дальнего Востока сюда перебросили.
— Ну тогда мы, можно сказать, земляки.
Чапичев и повар сели на чурбаны к наспех сколоченному из досок столу, и начался задушевный разговор.
— Ты меня можешь не кормить, а вот песню, пожалуйста, еще раз спой, я мотив заучу, — попросил Чапичев.
— Да ведь песней сыт не будешь, товарищ политрук, — наливая густого супа в миску, ответил повар. — Я эту песню очень полюбил. В ней все точно, как у меня в жизни случилось, — и повар снова запел.
Весь следующий день для работников редакции, как и для всех, кто остался в городе, был напряженным и тревожным. Фашисты взяли город в тиски и подошли к нему вплотную. Оставалась только одна дорога, по которой можно было выбраться из города, но и ее немцы уже простреливали. И чем меньше оставалось дней до 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, тем напряженнее становилась вокруг обстановка. Фашисты стягивали к городу свежие воинские части. Они намеревались в канун праздника предпринять решительное наступление.
...6 ноября 1941 года Чапичев побывал в трех подразделениях, ему хотелось найти интересный материал для газеты. Возвращаясь в редакцию, он обратил внимание на широкий ров, который перегородил улицу от одного большого дома до другого. Утром этого рва не было. На дне его он увидел подростков с кирками, лопатами и носилками.
— Зачем это? — удивленно спросил Чапичев у черноголового паренька, которого принял за старшего.
— Могилу для немецких танков роем, — сурово ответил юноша, — видите, с той стороны уже начали ее маскировать.
Чапичев внимательно рассмотрел настил, которым юные саперы прикрывали ров сверху. Сначала они накатывали тонкие бревнышки, на них накладывали листы фанеры, а сверху набрасывали булыжник. Даже вблизи нельзя было угадать, где кончается твердая дорога, а где начинается настил надо рвом.
— Только бы фашистские разведчики не пронюхали заранее, — участливо сказал Яков черноголовому старшине.
— У нас дозоры выставлены. Заметим немцев — сразу сообщим командиру воинской части. Сюда мы их не пропустим.
Встреча с ребятами взволновала Якова. Он тут же стал обдумывать заметку о юных защитниках города, помогающих Красной Армии бороться с врагом. Он напишет в газету информацию. Война и ребята. Защита Отечества. Долг перед Родиной. Им овладело привычное беспокойство, он невольно стал шептать, подбирая звучные слова, из которых должно сложиться стихотворение. Какое это волнение! Каждая строчка — добыча грамма радия... Прав Владимир Маяковский. Может быть, я никудышный поэт, но это совершенно не важно. Я рад творческому волнению, когда до предела напряжен мозг, глаза пристально вглядываются в знакомые предметы и видят их по-особенному.
Славные и дорогие мальчишки! Разве не ради них воюют отцы и деды на заснеженных полях.
В редакции он быстро написал заметку и тут же прочитал ее редактору. Заметка понравилась. Политрук прямо с черновика стал диктовать ее наборщику.
Позже метранпаж заверстает эту заметку в номер, и завтра пахнущую краской газету будут читать солдаты и офицеры и все узнают о подвиге ребят. Но жизнь газеты коротка. Прочитав, солдаты аккуратно сложат ее гармошкой и положат в карман, чтобы в минуту затишья не спеша оторвать ровный квадрат бумаги и, насыпав добрую щепотку махорки, свернуть козью ножку.
Раздался телефонный звонок. Редактор снял трубку. Ответил по-военному кратко:
— Есть, немедленно грузиться на машины и ждать дальнейших указаний.
Через час редакционное имущество — наборные кассы, печатную машину и рулоны бумаги — погрузили на машины.
Ветер усилился, нагнав тучи, пошел густой снег: в трех шагах нельзя было ничего разглядеть.
Все работники редакции поочередно несли патрульную службу.
Чапичев и Деревянкин, им случилось дежурить вместе, заступили на пост последними. Перед их выходом редактор сказал:
— Не исключено, что утром немцы начнут наступление на город. Если прорвутся, будете прикрывать наш отход... Главное — спасти людей, спецмашины и полиграфическое имущество, чтобы обеспечить бесперебойный выход газеты. Очередное местонахождение редакции здесь. — Он указал на карте пункт, где должна была на случай отхода наших войск расположиться редакция газеты.
Журналисты надели на плечи противогазные сумки, взяли по нескольку лимонок, автоматы и стали ходить вокруг зданий.
На юго-западной стороне города уже полыхало огромное зарево. То и дело слышались орудийные раскаты, взрывы бомб: там шел ожесточенный бой.
О многом поведал Чапичев в ту тревожную ночь. Он рассказывал о своем детстве, о юношеских годах.
...Яков очень рано узнал, почем фунт лиха. Семья была большая — шестеро детей, пришлось помогать. Хорошо еще, что жили в Крыму, где теплой одежды не надо. Рано вынужден был покинуть родной кров и уйти на заработки. Сначала был мальчиком на побегушках у парикмахера. Потом подмастерьем у сапожника. Работал и кочегаром депо. Грамоту приходилось познавать, что называется, на ходу.
В 1931 году Чапичева призвали в Красную Армию. Окончив полковую школу и курсы младших политруков, он стал политработником.
В армии Чапичев стал пробовать писать стихи.
В 1938 году по всей стране разнеслась слава о мужестве комсомольца-пограничника Баранова. Тяжело раненный, он попал в плен к японцам, но, несмотря на жестокие пытки, держался мужественно, не проронил ни слова. Об этом подвиге Чапичев написал стихи, которые были опубликованы в «Комсомольской правде». А вскоре их переложили на музыку.
Песня о герое-пулеметчике Баранове завоевала популярность среди участников боев у озера Хасан. Возвращаясь с позиции, бойцы пели:
Пулемет строчил без перебоя,А вокруг — дремучая тайга. Успех окрылил молодого поэта. Он стал теперь писать стихи все чаще и чаще.
Яков служил на Дальнем Востоке, а крымчане по-прежнему считали его своим поэтом. В 1939 году в Крымиздате был издан первый сборник его стихов. Многие из них носили автобиографический характер. Эту небольшую книжечку в мягком переплете Чапичев постоянно возил с собой в вещмешке.
Заметив у молодого политработника литературные наклонности, командование назначило его инструктором-литератором многотиражной солдатской газеты. Немногим более года сотрудничал Чапичев в этой газете: писал заметки, информации, статьи и, конечно, стихи. Интересная, творческая работа захватила, увлекла его, он отдавал ей все свои силы и способности.
Хабаровское книжное издательство заказало Чапичеву сборник стихов об армии. Но началась Великая Отечественная война. Неся огромные потери, враг теснил наши войска. Дивизия, в которой служил Чапичев, срочно перебазировалась в действующую армию под Ленинград.
В те студеные осенние дни сорок первого года Ленинград был в очень тяжелом положении. Фашистские войска, потерпев поражение в лобовой атаке на город, обошли его с восточной стороны. Они прорвались к Ладожскому озеру и овладели крепостью Шлиссельбург. С севера Ленинград был блокирован белофинскими частями. Город оказался в полном окружении. Связь с Большой землей осуществлялась лишь по воздуху, а в зимнее время по знаменитой ледовой трассе, получившей название Дорога жизни.
Стараясь лишить город всякой связи с внешним миром, немецкое командование разработало план глубокого обхода Ленинграда с юго-востока. Гитлеровцы намеревались соединиться с финскими войсками и замкнуть второе кольцо вокруг Ленинграда.
Чапичеву приходилось совмещать журналистскую работу с непосредственным участием в боях, помогать танкистам отражать вражеские атаки. Вскоре и вовсе пришлось отложить корреспондентские обязанности: командование дивизии временно назначило Чапичева на должность заместителя командира танкового батальона по политической части.
Много интересного и важного рассказал Чапичев.
На рассвете во дворе появился повар с винтовкой за спиной, и вскоре под кленом задымилась труба походной кухни. Чапичев увидел своего знакомого и повеселел. Он обернулся к Деревянкину и сказал:
— Интересно бы узнать, о чем он сейчас думает... Наверное, не о войне...
Неторопливо разговаривая между собой, журналисты направились к парку. Чапичев подозрительно приглядывался к дальним кустам.
— Ты ничего не видишь? — спросил он.
— Нет.
За деревьями мелькнули темные фигуры в немецких плащ-палатках.
Журналисты побежали к деревьям, беря свои автоматы на изготовку. Возле забора Деревянкин остановился и стал стрелять. Чапичев скрылся за деревьями, пытаясь догнать фашистского разведчика.
Выстрелы всполошили сотрудников редакции. Они выбегали из дома и торопливо занимали вокруг машин оборону.
Сергей бросился вслед за другом. Он внимательно приглядывался к деревьям и кустарникам. Неожиданно впереди раздалось несколько выстрелов. По звуку журналист определил направление и устремился туда.
Но из-за деревьев вышел Чапичев. Он вытирал рукой вспотевшее лицо, застенчиво улыбаясь.
— Послушай, что Фриц написал своей Берте в Германию, — сказал Чапичев, разворачивая бумажник. — Документы забрал. Любопытно, особенно письмо. Ты только послушай, что написал мерзавец. Грабитель пришел. Больше он ни о чем не думал, как бы обобрать и больше награбить:
«Дорогая Берта! Ты писала, чтобы я первым врывался в Москву и сразу бежал в меховой магазин выбирать тебе соболью шубку. Хорошо тебе фантазировать там в тепле да в сытости. А я вот не найду обыкновенного русского платка, чтобы закутать голову от проклятого холода...»
— Крепко им там всем голову задурили.
— Письмо Фрица надо напечатать в нашей газете, — сказал Чапичев, — и написать ответное от имени наших бойцов. Напомнить им хорошую русскую пословицу: «на чужой каравай рот не разевай».
— Надо обязательно напечатать, — согласился Деревянкин.
Над головами журналистов завыла мина и разорвалась за оградой, в парке. Гитлеровцы открыли беглый огонь.
— По машинам! — скомандовал редактор.
— Яков, а ты говорил, что у журналистов жизнь спокойная, — усмехнулся Деревянкин, — и не хотел к нам в газету переходить.
Чапичев ничего не ответил. Впереди лежала белая дорога. Большими хлопьями падал густой снег.
Сердце, отданное людям
Редакция расположилась в домике лесника, по соседству с бывшим пионерлагерем. Газетчики получили от редактора задание и отправились в воинские части, державшие оборону.
Основной транспорт корреспондента — собственные ноги. Не часто попадались попутные грузовики или подводы. Но в тот день Чапичеву повезло. Выйдя на дорогу, по которой мчались к фронту груженные боеприпасами автомашины, он удачно «проголосовал» и теперь находился в кабине рядом с пожилым шофером.
— Снаряды везете на передовую? — спросил Чапичев, кивнув на кузов.
— Боеприпасы доставлял несколько ночей подряд, а сейчас вот подарки везу... Народ не забывает своих бойцов и все лучшее, что у него есть, шлет сюда, на передовую. А ведь там им тоже не сладко приходится. Вкалывают по двенадцать — восемнадцать часов в сутки. И с продуктами туговато. Пояски-то, поди, на последнюю дырку затянули.
— Что верно, то верно: народ наш удивительный, — поддержал Чапичев. — И в этом наша сила.
— А вы сами-то кто будете? — спросил шофер Чапичева.
— Корреспондент я. Работаю в газете «В бой за Родину». Знаете такую?
— А как же. Наша, солдатская, — ответил шофер. И, помолчав немного, добавил: — Без газет сейчас нельзя. Кругом слухи разные ходят. Листовки опять же фашист разбрасывает всякие. Как же без газет? Из них только и узнаешь настоящую правду... Что нового на белом свете, товарищ политрук, а то я, почитай, уже сутки в дороге.
Чапичев достал из планшетки свежую, еще пахнувшую типографской краской газету и стал рассказывать о фашистских злодеяниях на оккупированной территории, о развертывании партизанского движения и упорных боях на различных участках советско-германского фронта.
Разговаривая, Чапичев и не заметил, как добрался до самого штаба полка. Прощаясь с водителем, он по журналистской привычке записал его фамилию, имя, отчество и адрес.
Поднялась метель. Ветер зло бросался пригоршнями снега, норовил сбить с ног. Но Чапичев не обращал внимания на непогоду. Он даже не стал ждать попутной машины, которая могла бы доставить его до передовой линии. Места здесь были ему знакомые.
Около часа шел он по старому замшелому ельнику. Ветер больше свирепствовал в верхушках деревьев, они стонали надрывно и жалобно.
Ельник сменился редким, насквозь продуваемым осинником. Здесь ветер бил по ногам, колючим снежным песком насквозь прошивал новую, необношенную шинель, полученную уже в редакции.
В душе Чапичев порадовался: погода помогает нашим на фронте.
Лес вскоре кончился, и Яков остановился перед широкой, занесенной снегом поляной. Нигде не было никаких признаков воинской части. Но Чапичев знал, что его родной батальон находится здесь. «Молодцы ребята, хорошо замаскировались», — подумал он и в следующую минуту увидел стоявший в открытом поле одинокий танк.
«Да это же потаповский! — догадался Яков. — Хоть бы в лес спрятали, чтобы фашисты на переплавку не утащили!»
Танк стоял, слегка накренившись на левую гусеницу, его пушка уныло смотрела в землю. Метель успела похозяйничать здесь вовсю. Со всех сторон наметала сугробы снега.
Яков смотрел на погребенный танк, и на душе становилось тяжело.
Он зашел в землянку, в которой жил до ухода в редакцию. Солдаты обступили его, радостно приветствуя. Стали расспрашивать о новостях, о житье-бытье на новом месте.
— Слышал, фашисты собираются отлить огромный самовар и напоить из него всех, кто войдет в Москву, — серьезно начал Чапичев, присаживаясь на приставленный к стене кругляк.
Бойцы сразу поняли, что политрук шутит. Он всегда начинал разговор с шутки, хотя вид имел самый серьезный.
— Долго ломали себе головы, из чего бы сварганить тот самоварище, — продолжал Яков. — И наконец нашли нужный материал: потаповский танк хотят утащить у вас из-под носа и переплавить...
— На самовар?! Мой танк? Не пойдет! — вдруг раздался сонный голос из дальнего угла землянки.
Яков вскочил:
— Потапов! Коля! — и подбежал к нарам, где лежал не замеченный им танкист. — Жив, погорелец! Вот это встреча!
Потапов соскочил с нар и хотел было по всем правилам приветствовать старшего по званию товарища. Но Яков крепко обнял его за плечи и прижался к обожженной щеке.
— Я с метели-то не разглядел, кто там лежит под шинелью. Ты, может, еще нездоров, а я поднял тебя с постели?
— Нет, здоров. Из госпиталя выписали, и вот пятые сутки живу здесь, дома. А лежу потому, что днем сплю, а ночью в «самоваре» со своим напарником ковыряюсь. Днем туда добраться нельзя — все вокруг простреливается. Гусеницу и фрикцион уже восстановили. Еще немного поковыряемся, и можно в бой...
Потапов еще что-то хотел сказать, но над землянкой раздался оглушительный взрыв. Тут же вбежал командир взвода и приказал всем занять боевые позиции.
Землянка вмиг опустела.
Потапов и Чапичев вышли последними.
Метель поутихла.
Бойцы приготовились к отражению противника, припав к противотанковым орудиям, к пулеметам, установленным в стрелковых ячейках. Гитлеровцы прикрывали огнем новую атаку.
Вскоре с вражеской стороны послышался рокот моторов. Между тем артиллерийский огонь прекратился. Сквозь рассеявшийся дым Чапичев увидел фашистские танки. Навстречу им уже выходили наши тридцатьчетверки. Их было почти вдвое меньше, да и огонь они вели жиденький: экономили снаряды. «И достанется же нашим!» — подумал Яков.
Потапов тем временем с небольшим ящиком в руках, в котором хранил инструменты, мчался к своему полузанесенному снегом танку.
— Куда ты? Стой! — закричал Чапичев, а потом машинально побежал следом за другом. — Да хоть пригнись же, дуралей, пригнись!
Оба упали на землю возле танка.
Потапов удивленно и в то же время благодарно посмотрел на Чапичева и дал знак: давай, мол, за мной.
Они проникли внутрь машины.
Защищенный броней, Чапичев почувствовал себя здесь сильным и неуязвимым. Через смотровые щели было видно, что творится впереди. На пригорке уже горел вражеский танк. Вдали дымилось еще несколько танков. Две немецкие машины повернули и стали уходить с поля боя.
Потапов нажал на стартер, и двигатель натужно взревел. Яков был уверен, что они забрались в машину только затем, чтобы, пользуясь удобным моментом, увести ее в безопасное место.
— Попробуй пушку! — крикнул Потапов, берясь за рычаги управления. — Там остались снаряды.
Танк резко рванулся вперед и, быстро набирая скорость, понесся вслед за уходившими к лесу вражескими машинами. Те сперва шли по проселочной дороге, запорошенной снегом, потом свернули на узкую просеку и вдруг разделились: один танк пошел по узкой колее, другой стал углубляться в перелесок.
Расстояние между машинами сокращалось. Чапичев развернул башню и стал стрелять по вражескому танку, который пытался скрыться в березняке. Последним снарядом он подбил его.
Потапов направил танк ко второй машине. Чапичев не знал, что делать: кончились снаряды, а больше ничем не мог помочь своему другу. Он смотрел на вражеский танк, расстояние до которого быстро сокращалось.
«Неужели хочет таранить?!» — подумал Чапичев, и в этот момент машину резко бросило вправо: он так ударился о стену, что в глазах потемнело. Машина закружилась на месте. Лицо Потапова исказила досада.
Потапов приказал Чапичеву немедленно выбираться из танка и открыл люк.
Они упали возле разорванной снарядом гусеницы. Потапов подобрался к разбитому звену и стал натягивать гусеницу. И только тут Чапичев заметил разводной ключ в руках Николая. «Неужели сможет устранить повреждение? Под таким огнем!» — подумал Яков. Разбитое звено, к удивлению Чапичева, подчинилось умелым рукам, повернулось в нужную сторону.
Между тем фашистский танк остановился, развернулся и стал бить из пулемета по тридцатьчетверке.
Николай победно закричал:
— По коням! — и первым нырнул в башню.
Словно брызги крупного дождя, разбивались о броню вражеские пули.
Машина снова взревела и устремилась вперед. Сперва она шла по прямой, значительно правее подбитого немецкого танка. Потом Потапов дернул рычаг поворота, и машина взяла левее.
— А-а-а! — в восторге закричал Потапов и дал полный газ. — Вот теперь-то ты от нас действительно не уйдешь!
Он вывел танк из глубокой колеи и направил его в обход удиравшего врага.
Лес кончился. Чапичев и Потапов внезапно натолкнулись на самоходную немецкую пушку. Она не успела развернуться, как тридцатьчетверка сбоку ударила ее, потом направилась к траншее, где находился артиллерийский расчет, и начала утюжить окопы, в которых метались немцы. Вдруг машина сильно накренилась, попав одной гусеницей в траншею, и чуть было не перевернулась. Но Потапов вовремя дал задний ход.
Когда танк развернулся, Потапов снова увидел немецкий танк. Он стрелял из пушки. Чтобы не служить мишенью для остановившегося и прицельно стреляющего врага, Потапов направил свою машину к лесу. И тут в кабине запахло гарью: в танк попал снаряд. Начинался пожар.
— Слушай, поэт! — закричал Потапов. — Как только остановлю машину, сразу выскакивай, а то не успеем — взорвемся!
— А ты?
— Я тоже.
Открыв люк, Чапичев увидел, что танк горит. Он спрыгнул в снег и оглянулся: где Потапов? Машина в это время рванулась влево и понеслась вперед.
Чапичев увидел, что немецкий танк стоит в густом лесочке, совсем недалеко, а Потапов повел тридцатьчетверку куда-то в сторону. Но это был обманный маневр: в следующую минуту Потапов снова развернулся и направил охваченную пламенем машину к березняку, в котором затаился враг.
— Коля, выскакивай! — закричал во весь голос Чапичев, не думая о том, что его нельзя услышать. — Выскакивай! Сгоришь!
Но Потапов продолжал гнать свою пылающую крепость прямо на вражескую машину.
Чапичев вскочил на ноги и побежал наперерез танку, который несся на врага.
Расстояние между машинами сокращалось с каждой секундой. Оставалось тридцать, двадцать, десять метров.
Чапичев задыхался.
— Потапов! Коля! Остановись?! Мы еще им...
Но пылающий советский танк на предельной скорости врезался в бок немецкой машины.
Раздался грохот.
Звон металла.
Взрыв...
Огонь и черный дым устремились в небо.
Стемнело, когда Чапичев возвращался с поля боя. Он шел вдоль опушки леса. Не таился. Не пригибался, когда рядом рвались снаряды. Он был потрясен увиденным и никак не мог собраться с мыслями. А душа разрывалась от боли. Он не мог представить, что никогда больше не увидит своего друга.
«Сердце, отданное народу», — так он решил назвать свою повесть-быль о Потапове. Это было похоже на клятву: уляжется боль, и он засядет за работу. Герои не умирают, они живут в памяти и делах людских...
Чапичеву вдруг вспомнилась песня о подвиге пограничника Баранова. Еще недавно ему казалось, что он ничего лучшего не напишет. Он себя обманывал: лучшими будут стихи о Коле Потапове — танкисте, герое,
Ночь в разведке
За короткое время работы в газете Чапичев успел сделать много. Он стремился всюду побывать сам, увидеть все своими глазами и непременно во всем принять участие.
Вскоре после геройской смерти Потапова Чапичев попросил редактора дать ему самое трудное задание.
— Плечам тяжелей, душе легче, — сказал он в ответ на вопросительный взгляд батальонного комиссара.
— Ну что ж, я тебя понимаю, — сказал редактор. — Пойдешь к автоматчикам. Только в бой не лезь.
В штабе стрелкового полка Яков Чапичев долго не задержался. Сразу, как только познакомился с командирами, попросился на передовую, во взвод автоматчиков. Его проводили в густой еловый лес, по опушке которого тянулись окопы.
В полдень батальон получил приказ произвести разведку боем. А если представится возможность, то и окопаться на новом рубеже.
Чапичев тоже стал готовиться к предстоящему бою, попросив саперную лопату. Но командир вежливо посоветовал корреспонденту вернуться в штаб полка.
— Это почему же? — спросил Чапичев.
— Вы ведь поэт!
— Ну и что из того?
— Ваши стихи для нас важнее всего.
— Если я и поэт, то не великий, — улыбаясь, возразил Чапичев.
— Для нас в самый раз, — попросту ответил офицер и приказал солдатам выбираться из траншей.
«Что ж это такое, — размышлял Чапичев, глядя вслед удаляющимся солдатам. — Корабль ушел, а я остался на берегу. А когда он вернется, я должен описывать его плавание. Так не пойдет», — и он решительно выбрался из окопа.
Подразделение продвигалось быстрым маршем и догнать его оказалось не так-то легко. Чапичев взял чуть левей, где среди поля стоял подбитый вражеский танк. На случай, думал Чапичев, если немцы откроют огонь и не удастся догнать своих, можно будет укрыться за танком.
Опасения быстро оправдались. Гитлеровцы подняли такую стрельбу, что наше подразделение вынуждено было залечь.
Чапичев оказался отрезанным от своих. Прильнув к земле, он долго лежал не шевелясь. Снег под ним подтаял. Руки и ноги окоченели. Начал одолевать кашель. А подняться было нельзя. Пулеметный огонь, как метель, гулял над полем, сеял смерть. «Может, меня из этой ложбинки немцам не видно», — подумал Яков и начал ползти к танку. Характер стрельбы не изменился (над ним непосредственно пули не свистели), значит, по нему не стреляют.
Держа автомат на боевом взводе, Яков осторожно подобрался к танку.
Зимний день короток, и Чапичев не заметил, как стемнело. Воспользовавшись этим, он с трудом открыл люк и забрался в танк. Внутри пахло горелой одеждой. Обшарив все, он понял, что экипаж выбрался из машины живым: истлела только оставленная одежда. Машина стояла передом к нашим траншеям. Посмотрев в щель, Чапичев заметил вспыхнувший на мгновение огонек: кто-то в окопе прикурил. Но это было видно только ему сверху. Сидящие в окопах немцы не могли ничего заметить.
— Интересно, что делается там, у гитлеровцев?
И Яков на мгновение высунулся из люка, посмотрел в сторону вражеских позиций.
Ночь стояла светлая, но видно было только метров на двести, не больше. Дальше все сливалось в морозной, голубоватой дымке. И вдруг, наверное, в километре от танка, Яков заметил костер, вокруг которого грелись гитлеровцы.
«Наши за лесочком их не видят, и потому немцы осмелели! Надо немедленно ползти назад и рассказать об увиденном командиру батальона».
И только он об этом подумал, как огонь вспыхнул ярче и осветил стоящие в ряд пушки.
«Уходить отсюда нельзя: надо помочь артиллеристам уничтожить батарею. — решил Чапичев. — Но как передать координаты?»
В подбитом танке аккумулятор не работал. Он похлопал себя по карманам. Нашел спички. Теперь надо устроить какой-то светильник. Начал шарить руками, искать промасленную ветошь, которая могла бы гореть. Наконец нашел какую-то тряпку. Поджег ее. Затем, то закрывая смотровую щель, то открывая ее, стал подавать сигналы в сторону своих окопов. Заметят ли, поймут ли, что в танке свой?
Но его долго не замечали. Тогда Чапичев через открытый люк выбросил горящую ветошь на снег. Наши сразу же заметили и над окопами на мгновение подняли фонарь: жди, мол.
И Чапичев стал ждать. Через некоторое время приполз артиллерист-корректировщик и тоже забрался в танк. У него был карманный фонарь для подачи сигналов. Яков рассказал ему обо всем, что успел заметить на вражеской стороне. Артиллерист, не мешкая, засигналил фонариком на батарею. Возле немецкого костра вспыхнул огненный столб. И тут же Яков услышал раскаты орудийных выстрелов. Корректировщик просигналил, чтобы перенесли огонь вправо.
Снаряды рвались то ближе, то дальше, то левее костра. Наконец враз ударило несколько наших пушек и там, где была немецкая батарея, сверкнули взрывы.
— Хорошо! — во весь голос крикнул Чапичев. — Поддай им еще!
И словно в ответ на эти слова в центре немецкого костра взметнулся черный фонтан. Потом все померкло.
— Тюв! Тюв! Тюв! — застучали вдруг по броне пули...
Решив, что это случайные, шальные пули, Яков нырнул в машину и закрыл люк. Стрельба усилилась. Значит, противник догадался обо всем и теперь их в покое не оставит. Однако не ждать же немцев в этом железном гробу.
Что же делать?
Наступил рассвет. Стрельба поутихла. Высунули банку. Резкий и звонкий удар вырвал ее из рук. Все ясно. Теперь надежда только на своих. Скорее бы заметили, что мы под обстрелом.
И вдруг с нашей стороны ударили из пулемета, винтовок и даже противотанкового ружья.
— Пулемет и винтовки — это понятно, но почему стреляет ПТР? — вслух недоумевал Чапичев. — Что они, хотят продырявить нас, в этом танке?
Вскоре сквозь пулеметно-ружейную стрельбу до слуха донесся рокот мотора.
«Танковая атака?» — ужаснулся Яков и сразу же вспомнил про роту автоматчиков, у которых было всего лишь одно противотанковое ружье. Нащупал на боку лимонку — одну-единственную, которую носил уже больше недели.
Но что лимонка для танка! Была бы противотанковая — тогда другое дело...
Не успел Чапичев подумать, что можно предпринять, как их железный гроб долбануло так, что он сдвинулся с места. И тут же в крышку люка ударили чем-то тяжелым. Потом раздался крик:
— Русиш капут!
— Все. Влипли! Как зовут-то тебя, артиллерист?
— Ваня.
— Так вот, Ваня. Отсюда мы, возможно, не выберемся. Будем держаться до конца. Вот граната...
— Само собой! Помирать, так с музыкой...
Чапичев закрыл изнутри люк башни, и они спустились на дно танка. В смотровую щель он увидел, что возле танка стоял огромный тягач и немецкие солдаты цепляли буксир.
«Сразу два дела хотят сделать: танк на переплавку увезти и нас на мыло отправить», — подумал Яков.
В люк барабанить перестали. Снова послышался голос. Зная немецкий язык, Чапичев понял, что гитлеровцы обещают им свободу и просят открыть люк, чтобы их механик-водитель помог отбуксировать подбитый танк. Припомнив все нужные слова, Яков ответил, что сделает это сам.
Немцам, видимо, такой оборот дела понравился. Но теперь по танку застучали пули с нашей стороны, и гитлеровцы боялись лезть на башню, предпочитая укрываться за броней.
Тягач вдруг взревел во всю мощь, качнулся и дернул подцепленный танк.
Сердце у Якова упало. Вскоре он спохватился, что обещал управлять машиной и, взявшись за рычаги, повернул танк вслед за тягачом. Теперь он двигался быстрее.
Постепенно Чапичев стал забирать правее, чтобы вынудить тягач поближе подойти к лесочку: в голове родился дерзкий план побега.
— Держись, артиллерист! Не все еще потеряно... Через некоторое время в смотровой щели с правой стороны показалось чернеющее на снежном фоне мелколесье. Вечером, да и днем, Чапичев не видел здесь немцев: место было с сильным наклоном в нашу сторону — неудобное для маскировки. Но для пленников оно оказалось выгодным тем, что вблизи начинался лес, по которому можно было пробраться к своим. Весь вопрос в том, как выбраться из машины и не попасть в лапы фашистов. Кинуть гранату? Но она упадет около танка и сделает очень мало. Открыть люк и выпустить гранату на веревочке, чтобы она не скатилась сразу на землю, а взорвалась на броне? Тогда она сбросит тех, кто сидит на танке, а они тем временем выскочат и скроются в лесу. Только вот где взять веревку? Стоп, для такого дела подойдет брючный ремень!
Произошло то, на что Чапичев не мог рассчитывать. Лимонка, разорвавшись на броне, впереди башни, не только разбросала сидевших здесь автоматчиков, но и повредила трос. Он лопнул. Танк остановился. Тягач же продолжал двигаться вперед. Яков и артиллерист стремительно выскочили из башни, спрыгнули на землю и помчались по редколесью. Не успели они пробежать и сотни метров, как сзади застрочили автоматы. Яков бежал быстрее и быстрее, увлекая за собой артиллериста: отстреливаться было бессмысленно. Чапичев боялся только одного, чтоб не ударил пулемет: тогда их могли скосить шальной пулей. Но вели огонь только автоматчики. Немцы, сидевшие в окопах, стрелять не решались: боялись попасть в своих.
На нашей стороне, видно, поняли, что произошло, и ударили из двух пулеметов. Яков чувствовал: товарищи бьют по немецким автоматчикам, которые их преследовали.
Вдруг что-то больно дернуло за руку: Чапичев даже оглянулся. Но рядом никого не было. В полсотне метров от него бежал немец. Первой мыслью было остановиться и спокойно, прицелившись, сразить преследователя. Но Яков и артиллерист находились уже в лесу, где не было снега. Не оставляя следов, они продолжали бежать. А тут, как назло, левая рука Якова нестерпимо ныла — все сильнее он чувствовал боль.
Устав до изнеможения, Чапичев остановился, чтобы перевести дух. Сделав три очень глубоких вдоха и выдоха, как приучил себя еще в юности, он успокоил буйно клокотавшее сердце и стал внимательно прислушиваться. Ваня-артиллерист лежал на земле и тяжело дышал.
Позади слышался гул тягача. Стрельбы уже не было. С востока доносились отрывки русской речи.
Чапичев попытался поднять артиллериста, и, тяжело ступая, они двинулись в сторону своих.
Вскоре раздался крик:
— Стой! Кто идет?
— Ребята! Свои мы. Помогите!
— Кто, спрашиваю? — еще суровее послышалось в ответ.
И тут же другой, более добродушный голоса:
— Та чи не бачишь, свой людына.
— Давай скорее сюда!
— Кто и откуда вы?
— Я журналист... Из армейской газеты...
— Хлопцы! Так это ж наш поэт!
— Поэту тоже нужна медицинская помощь...
Дальше Чапичев уже ничего не слышал.