Ради нескольких строчек
Стояла темная сентябрьская ночь. Тяжелые облака плотно закрыли небо, и вот уже несколько дней подряд шли проливные дожди. Ветер бесновался, рябил холодные лужи, гнул к земле стройные, гибкие тополя. Деревья еще не оголились, но уже словно тяготились своей листвой. По оконному стеклу звонко стучали крупные капли дождя, воздух был насыщен водяными парами. Пахло сыростью и травами. Погода — хуже не придумаешь...
Из полка, наступавшего на левом крыле Воронежского фронта, я возвращался настолько усталым, что думал, не дотяну до землянки, в которой жили мои друзья-корреспонденты. Но только переступил порог и сбросил с плеч офицерскую сумку, как меня вызвали к редактору. Хватаю блокнот и бегу в старенькую, словно присевшую, украинскую хату. Усталости как не бывало: вызывает редактор, видно, что-то важное, а может, не понравился переданный из полка материал — ведь все писалось на колене, в походе или под бомбежкой... Последний очерк, как блин с горячей сковородки, был выхвачен из самого пекла боя. Строчка за строчкой вспоминаю кульминационный момент.
...Сержант Тимошкин выдвинулся далеко вперед и занял удобную позицию: с высотки отлично просматривалось расположение противника. Было видно, как двигались автомашины с боеприпасами, тягачи тащили орудия, тесно сгрудившись, сидели в грузовиках гитлеровцы, перебрасываемые на этот участок. Судя по тому, как поспешно накапливалась живая сила и военная техника в небольшом лесу, стремительно неслись мотоциклисты и штабные машины, готовилось скорое наступление противника.
Тимошкин должен был корректировать стрельбу нашей артиллерии. Его наблюдательный пункт стал зорким глазом наших батарей. Сержант сейчас один на один с противником: взвешивал каждое слово, каждое действие, прежде чем доложить командиру о результатах наблюдений.
Он знал, что когда-то так же неторопливо прапрадед его целился с севастопольского бастиона в наползавшие вражеские цепи, целился и бил без промаха, и сам Нахимов с восхищением поглядывал на пушкаря, не замечавшего, казалось, свистящих рядом пуль. Известно было также советскому сержанту, что прадед его с боем брал Шипку и первым бросился на штурм горной крепости турок. А его деда солдатская судьба забросила в Порт-Артур. И он был первым, кто получил там за храбрость Георгиевский крест. Отец Тимошкина участвовал в Брусиловском прорыве, гнал германских оккупантов с Украины в годы гражданской войны, в рядах Первой Конной армии сверкал и его молниеносный клинок...
Все это Тимошкин знал из рассказов родных, но сейчас он не думал о прошлом. Он весь был сосредоточен на выполнении боевой задачи. И первым делом нацелил огонь нашей артиллерии на мост, чтобы не дать противнику возможности накапливать силы.
Наши снаряды кучно ложились на правом берегу: они накрыли колонну автомашин. Разрывы приближались к мосту. Вот один за другим два снаряда врезались в середину моста. Еще, еще! И мост рухнул.
Теперь — по лесу: там укрылись вражеские танки и самоходные орудия.
Желая выйти из-под сокрушительного обстрела и одновременно прорваться вперед, гитлеровцы устремились к высоте, на которой замаскировался сержант Тимошкин. Невзирая на смертельную опасность, отважный воин продолжал корректировать стрельбу.
Наши артиллеристы на несколько мгновений замерли: ведь теперь, судя по указаниям Тимошкина, надо было бить почти по тому месту, где находился он сам...
Но голос сержанта звучал твердо:
— Координаты правильные. Прибавьте огня!
В промоине, ведущей к высоте, становилось уже тесно от вражеской техники и прибывающих солдат противника.
Тимошкин оглянулся: можно еще выскользнуть, скатиться с высоты, перебраться к своим. Но вдруг фашисты изменят направление наступления? И потом они так густо скопились, что нельзя было покинуть наблюдательный пункт, никто, кроме него, Тимошкина, же видит сейчас так хорошо противника. Надо помочь артиллеристам уничтожить врага.
И сержант продолжал корректировать огонь. Наша артиллерия вдалбливала в землю вражеские батальоны. Несмотря на это, гитлеровцы продолжали осатанело лезть вперед: они, видимо, почуяли, что взять высоту — значит спастись. И вот уже карабкались они на ее вершину...
Но вызванные Тимошкиным огненные клещи уже охватили гитлеровцев, частые разрывы снарядов сбрасывали врагов вниз.
Фашисты снова и снова бросаются в атаку. Их много.
И тогда с высоты решительно звучит голос комсомольца Тимошкина:
— Огонь на меня! Больше огня!..
Прогремел залп, и голос героя умолк навсегда.
Артиллеристы, находившиеся в это время на наблюдательном пункте и державшие связь с бесстрашным корректировщиком, сняв каски, встали и долго молча смотрели на окутанную дымом высотку...
«Конечно, очерк далек от совершенства, особенно по языку, — самокритично подумал я, подходя к хате, где находился редактор, — но когда там было переписывать!..»
Прямо с порога докладываю уткнувшемуся в бумаги редактору: привез такие-то материалы, собираюсь написать в первую очередь...
— Об этом потом. — Полковник наконец поднял голову, доброжелательно глянул на меня мутно-серыми от бессонницы глазами: — Есть более важное дело... — Он молча осмотрел меня с ног до головы, как бы определяя степень моей усталости, твердо сказал: — Сейчас же отправляйтесь в 3-ю танковую армию генерала Рыбалко. Его подразделения вырвались далеко вперед, в районе Переяслава достигли берегов Днепра и вот-вот начнут переправу. Их задача — с ходу захватить плацдарм на правом берегу, а затем удерживать его до подхода основных сил.
— Форсировать Днепр?! — не удержался я от недоуменного вопроса.
— А что? — постукивая карандашом, спросил редактор.
— Отлично! Тем более что германские стратеги считают Днепр неприступным рубежом.
— Называют его «восточным валом», будущей государственной границей, — развил мою мысль полковник. — Знаю и то, что Гитлер хвастливо заявил: «Скорее Днепр потечет обратно, нежели русские преодолеют его». Ну и что же?
— Вот и я думаю, готовы ли мы к этому?
— А что сказал бы на это твой сержант Тимошкин? — прищурившись, спросил редактор.
Мне приятно было, что полковник заговорил о герое моего очерка. Я ответил, что Тимошкин был человеком особого склада.
— Таких больше разве не осталось? — вполне серьезно спросил редактор и, доброй улыбкой прощая мои колебания, сказал: — Газета должна оперативно рассказать о людях, которые первыми форсируют Днепр. — Тут полковник встал, разминая, видно, затекшие от долгого сидения ноги, подошел ко мне и, положив руку на плечо, впервые назвал меня по имени и отчеству: — Устал?
Я кивнул утвердительно, однако на вопрос, готов ли ехать, ответил, как солдат, получивший боевой приказ:
— Готов, товарищ полковник!
— Посидите, сейчас придет машина, — редактор кивнул на широкую скамью, протянувшуюся вдоль всей стены, от порога до переднего угла, а сам опять сел за стол, заваленный газетными гранками.
Я присел и задумался о магической силе приказа.
Полчаса назад я буквально спал на ходу. А теперь сон убежал от меня, и я чувствовал себя снова способным хоть целую ночь пробираться на передний край войны. На память пришли стихи Александра Твардовского:
Есть закон служить до срока.Потом я посмотрел в сторону редактора: он все еще читал и правил газетные полосы. Я знал, что полковник С. И. Жуков у нас недавно (прежний — Л. И. Троскунов — был назначен редактором киевской республиканской газеты «Советская Украина» и готовился к отъезду в Харьков).
Семен Иосифович Жуков прибыл к нам с поста редактора газеты «Сын Отечества» 51-й армии Южного фронта. В войну вступил с самого ее начала: был на Юго-Западном и Сталинградском фронтах. С 1926 года состоит в рядах Коммунистической партии. Долгое время работал на ответственных должностях. Окончил Академию коммунистического воспитания имени Н. К. Крупской. В 1932 году начал свою службу в рядах Советской Армии. Опытный газетный работник, еще до войны был начальником отдела пропаганды окружной газеты.
Вот те скупые биографические данные, которые я успел получить у сотрудников газеты о своем новом начальнике.
Я сидел и невольно наблюдал за его работой, за тем, как спокойно и внимательно выслушивал он входивших к нему подчиненных — военных и служащих, как неторопливо, по-деловому принимал решения, а потом, когда оставался снова один, сосредоточенно вычитывал материалы, просматривал гранки, подписывал полосы... Мне нравилось в нем все: чистый, не по-фронтовому отглаженный военный костюм; круглая, подстриженная под машинку голова; моложавое с красивыми чертами лицо; подтянутость и стройность фигуры. Все это действовало на меня очень сильно, хотелось подражать, во всем следовать старшему товарищу по журналистской профессии. Вот поеду, думал я, и буду работать как черт.
А за окном по-прежнему стояла дождливая, сырая, знобящая сентябрьская ночь. Прочь отгоняю грустные мысли, связанные с непогодой. Но это мелочи. Завтра дождь перестанет, снова засветит солнце, зазеленеет трава — ведь только-только закончилось бабье лето. Здесь, на Украине, будут еще теплые дни. В этих краях я бывал еще до войны. Здесь проходила моя армейская служба.
Мысли стремительно переключаются на совсем другое: на то, что еще свежо в памяти, что долго, навсегда останется в моем сознании. Я думаю о горячих днях минувшего лета, заполненного боями на Курской дуге, а потом — наступлением к Днепру. Эти дни изрядно выбелили солдатские гимнастерки, до предела пропитали их потом и солью.
...Шел тысяча девятьсот сорок третий год. Кончилось третье военное лето. Советские войска неудержимой лавиной неслись вперед, очищая от врага Левобережную Украину. Позади остались сотни городов и деревень, освобожденных от гитлеровского ига. Позади остались огненные, густо засеянные вражеской техникой поля Курской дуги; знаменитая Прохоровка, Белгород, Яковлево и сотни других населенных пунктов, где еще вчера неумолчно гремели ожесточенные бои. Враг был здесь остановлен, жестоко побит и повернут вспять. Но о своей победе советские воины, те, с которыми сводили меня журналистские пути-дороги, говорили скупо и неохотно, как о чем-то далеком и малозначительном. Их мысли и сердца были целиком поглощены новой грандиозной задачей — быстрее выйти к Днепру, форсировать его и освободить от врага многострадальный Киев.
Уходили последние дни сентября. Во всем чувствовалось властное дыхание осени, виделись ее неповторимые черты, приметы, рисунки. Яркими кострами пылали леса, сады и парки. Как всегда, по-особому нарядно выглядели клены. Листья на них широкие, с причудливыми разрезами. Их стволы издали казались покрытыми красными крупными цветами, жарко горящими на солнце.
Даже холодные осины излучали теплый красноватый свет. Желтые пряди появились на березах. Медью отдавали листья липы и вяза.
Прошедшие дожди смыли с деревьев пыль, и теперь они стояли посвежевшие, помолодевшие, добрые.
По утрам на траве все чаще появлялся иней — недаром на Украине сентябрь называют «вересень» (месяц первого инея). День-летопроводец вел природу к яркому увяданию. Наступал вечер года. На память невольно приходили пушкинские строки. Вот оно, пышное природы увяданье». И тут же рядом, как солдаты, вставали другие:
...Страшись, о рать иноплеменных!В желто-бурый ковер оделись поля. Обычно в это время крестьяне подводили итог сельскохозяйственного года, радовались своим победам, справляли «дни урожаев», играли свадьбы...
Еще бы: позади осталась страдная летняя пора. Хлеба в закромах, сено в скирдах, овощи в погребах, скотина нагуляла жиру. Можно передохнуть, распрямиться, поторжествовать. Но эта осень была военной, безрадостной. Всюду дымились сожженные дома, пылали нескошенные хлеба, поля стонали от неухоженности.
Я сидел и думал об Украине, а мне виделись воронежские просторы...
Быстро меняются краски родного поля. Кажется, еще недавно преобладал зеленый цвет, но вот уже пожелтели хлеба, все чаще и чаще взгляд останавливают темно-серые и черные тона свежевспаханной земли.
Последний летний и первый осенний месяцы и на моей родине особенно напряженные для земледельцев. И для тех, кто уже управился с зерновыми, и для тех, кто еще только скосил первые гектары хлебов.
Одновременно с уборкой в эти последние осенние дни главная забота земледельца о будущем урожае. С какой радостью, бывало, следили мы, как все дальше на юг продвигался фронт сева. Уже посеяны первые сотни гектаров ржи и пшеницы. Предпочтение отдавалось тем сортам, которые хорошо себя зарекомендовали. Почти половину клина занимала озимая пшеница, которая давала более высокие и устойчивые урожаи, чем рожь.
Обычно осень торопит земледельца, и он старается управиться со всеми заботами в срок. Но сейчас все нарушено. Отступая, враг уничтожал на своем пути все живое, превращал некогда цветущие селения в мертвую зону. Взрослое население угонял на запад. Стариков и детей расстреливал. Вот почему советские войска спешили: наступали днем и ночью, шли с тяжелыми боями, без сна и отдыха.
...Послышался шум мотора. Заскрипели тормоза автомобиля. В редакторскую хату вошел начальник Политического управления фронта генерал-майор Сергей Савельевич Шатилов. Это был молодой смуглолицый мужчина, очень подвижный, решительный, добрый и отзывчивый. Мне не раз приходилось видеть его в боях, получать от него задания, и я всегда относился к нему, как, впрочем, и все другие, с чувством большого уважения. Более года назад он подписал мое фронтовое корреспондентское удостоверение.
Генерал Шатилов энергично поздоровался и, не дожидаясь рапорта, спокойным, мягким голосом спросил:
— Кто едет?
Редактор назвал мою фамилию.
Сергей Савельевич быстро повернулся, протянул мне руку и, широко улыбаясь, добродушно проговорил:
— Мы, кажется, давно знакомы!
И тут задал несколько вопросов: хорошо ли себя чувствую, знаю ли задачу, имею ли нужную карту, приходилось ли раньше переправляться через широкие и бы-строводные реки, как думаю доставлять материал в редакцию.
А несколько минут спустя по размытой дождем дороге, через рытвины и ухабы, разрезая ночную темень, виллис мчал нас на запад, к Днепру. По неубранным, изрытым траншеями и окопами полям Украины мчались колонны танкистов-гвардейцев, за которыми неотступно, словно тень, тянулись клубы густого дыма и пыли, насыщенные парами бензина и всевозможных масел. И стоило только чуть сбавить газ или приостановиться, отчетливо слышалось, как ревели моторы и глухо стучали стальные траки мощных тридцатьчетверок и «KB». На башнях машин, облепленных десантниками, белели надписи: «За радянську Украину!», «Нас кличе Киiв!», «Даешь Днепр!», «Смерть фашизму!».
Вслед за танками и самоходными орудиями двигались артиллеристы, саперы-мостовики, понтонеры, связисты. Пылила матушка-пехота. Пыль над степными дорогами была такая густая, что совершенно закрывала от нас солнце, а перепела задыхались в жите. Но люди, советские чудо-богатыри, на танках, на лафетах пушек, броневиках и автомашинах, на конях, а чаще всего в пешем строю настойчиво пробивались вперед, к Днепру.
Несмотря на усталость, они шли бодро и пели дружно:
Эх, дороги...Много лет спустя, касаясь событий той поры, Владимир Фирсов в поэме «Республика бессмертия» очень правильно и психологически точно напишет:
На Запад!Шли люди в серых шинелях с зелеными полевыми погонами на плечах, каких на Украине еще не видели. Шли солдаты, перенесшие горе и разлуку, повидавшие пожарища и смерть.
Да, в тот год наши солдаты, офицеры и генералы стали опытнее. Это верно! Они закалились в минувших боях, действовали осмотрительнее, грамотнее, наверняка. «Проведенные бои по ликвидации немецкого наступления, — отмечалось в приказе Верховного Главнокомандующего об итогах оборонительного этапа Курской битвы, — показали высокую боевую выучку наших войск, непревзойденные образцы упорства, стойкости и геройства бойцов и командиров всех родов войск, в том числе артиллеристов и минометчиков, танкистов и летчиков...»
Теперь советские войска успешно наступали по Левобережной Украине. В полночь мы въехали в зону «выжженной земли», где от хат остались только дымари, а на месте садов чернели култышки обгорелых пней.
Пытаясь остановить наступающие войска Советской Армии, гитлеровцы шли на любые преступления. В зоне 20–30 километров перед Днепром они разрушили, уничтожили или вывезли в Германию все, что могло помочь нашим частям в победоносном наступлении.
Здесь мы не встретили ни одной живой души — все мирное население было вывезено в Германию.
В одном месте, где дорога особенно близко подошла к Днепру, нас обстреляли из миномета с высокого правого берега. Место это, видно, было пристреляно, потому что мины ложились точно на дороге, и только ловкость водителя вывела машину из зоны огня.
На командном пункте 3-й гвардейской танковой армии, который находился в лесу юго-западнее Переяслава, я пересел в броневик и вместе с офицером-направленцем добрался до штаба 51-й бригады. Ее командир, черноволосый, строгий с виду, но добрый и внимательный украинец, подполковник М. С. Новохатько порекомендовал мне действовать с ротой автоматчиков гвардии лейтенанта Н. И. Синашкина. В ее расположение мы со связным пробирались лесом...
Осенний лес! Впервые, пожалуй, за фронтовые годы я так внимательно всматривался в его неповторимый наряд, в игру красок. Если весенний лес просто был зеленым, так сказать, однотонным, то осенний — буквально пылал всеми цветами радуги. Каждое дерево было одето в свой наряд, имело свой цвет, свои «привычки». С их вершин, причудливо кружаясь, падали пожелтевшие листья, образуя на пожухлой траве разноцветный ковер. А когда налетал ветер, он целыми горстями бросал золотистые перья на опустевшие, кое-где вспаханные поля.
В роту мы прибыли в тот момент, когда бойцы ее находились в нескольких метрах от берега. Они были радостно взволнованы, горячо обнимали друг друга. Бежали к Днепру, черпали касками и пили днепровскую воду. То тут, то там слышались оживленные возгласы:
— Здравствуй, Днепр!
— Мы пришли, родной!
— Освободим тебя!
Великий Днепр! Широкий, могучий, славный! Ничего, что ты сейчас грозен. Мы перемахнем тебя: родная стихия поможет. Холодные осенние воды твои глухо плещутся где-то внизу, у подножия высоких берегов, на которых завтра развернется ожесточенное сражение. Но уже сегодня в сердца солдатские, в их сознание вошел ты навсегда, на всю жизнь, навеки...
Днепр! Что сейчас сказать тебе? Что думает советский солдат, стоя на твоем священном берегу?
Большая и славная у тебя история. Много лет течешь ты, определяя судьбы русских, украинцев, белорусов, оставаясь в летописи поколений, освещая своей мощью прошлое и настоящее Родины нашей... Сколько величавой красоты и мощи в твоем размахе!
С твоих высоких берегов видны деяния далеких предков наших, селившихся здесь, избравших своей колыбелью этот простор! Видно, широки и чисты были души тех, кто задумал и воздвиг здесь дивный град Киев!..
Светлые воды твои омывают бескрайние степи и крупнейшие города Украины — Киев, Днепропетровск, Днепродзержинск, Запорожье.
Приднепровье — край высокоразвитой индустрии, богатейших сельскохозяйственных районов и глубоководная транспортная артерия, а главное — родина многих замечательных людей Советской страны.
Это сердце Украины, ее хлеб, железо, уголь, несметные сокровища народа, на которые зарились фашисты.
Днепр! Многим, кто находился сейчас на его берегу, он помнился еще довоенным — мирным, тихим и безмятежным. Трудовой Днепр славился и как река чудесного массового отдыха. Ежегодно сотни тысяч людей отдыхали на его живописных берегах. По водной глади реки плыли теплоходы с туристами и просто любителями речных прогулок. И всюду звучали бессмертные слова Николая Васильевича Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде».
Днепр 1943 года был другим — тревожным и гневным. Как завороженный, вместе с гвардейцами стоял я и долго смотрел на его грозные, помутневшие воды, на его таинственный правый берег...
Древний, могучий, величавый... Нет тебе равной реки в мире! И сами собой слетали с уст слова «Песни о Днепре», запомнившиеся еще с 1941 года:
У прибрежных лоз, у высоких кручСквозь темные и густые облака, проплывавшие над рекой, то и дело проглядывала беспокойная луна, всякий раз освещая настороженные лица солдат. А там, на противоположном берегу, притаился враг.
В районе Переяслава Днепр круто поворачивал на восток, образуя своего рода петлю. Ширина его доходила до шестисот и более метров. Весь левый берег был пологий, как правило, песчаный, местами покрытый кустарником и травостоем. Правый же — крутой и обрывистый. Там сидел враг. Хорошо вооруженный и оснащенный техникой, он заранее глубоко зарылся в землю, установил проволочные заграждения и минные поля. Господствуя над нашими позициями, противник затруднял передвижение и подходы советских частей к реке. Видя нас на многие километры как на ладони, гитлеровские минометные и артиллерийские батареи довольно метко обстреливали все вокруг. Поэтому каждый понимал, что надо как можно скорее выбить фашистские войска с Правобережья.
Сырой, знобящий ветер тревожно гудел в пожелтевшей листве, пробирал до костей. Холодные волны с шумом ударялись о берег. Могучий Днепр, словно живой, стонал от непомерной тяжести перенесенного людьми горя и страданий.
Солдаты отдыхали перед решительным штурмом днепровской преграды. И, несмотря на большую усталость, о сне никто не помышлял. Я подошел к группе бойцов, укрывшихся в невысоком, случайно уцелевшем от огня лозняке.
— По радио наше направление объявили, — услышал я голос лежащего ко мне спиной солдата. Как я узнал потом, это был гвардии рядовой Иван Семенов. — По командирской рации передавали, сам слышал. Так и сказали: «Киевское направление...»
— Значит, придется бежать фашистам из Киева, — заключил другой голос. Он принадлежал гвардейцу Василию Сысолятину.
— Наверное, уже пятки смазывают, — отозвался третий, Николай Петухов.
— Им теперь без передыху драпать придется, хай привыкают, — вставил еще кто-то.
— Не кажи гоп, пока не перескочишь! — строго, но беззлобно возразил пожилой боец и, подкрутив черные усы, свисающие тяжелой подковой, исподлобья посмотрел на сидящих вокруг него солдат. — Все же Днепр — это тебе не Битюг, где я родился. Вот так-то... Я уже второй раз на этом направлении. Еще в сорок первом довелось. Конечно, тогда нам было намного тяжелей. Немец захватил почти всю Украину, опустошил плодородные украинские нивы, уничтожил промышленность, превратил в руины села и города, истребил и замучил миллионы людей: русских, украинцев, белорусов. Это были трудные дни для всей дружной семьи наших советских народов. И вот: «Киевское направление» — слышим мы снова. Теперь эти слова наполнены другим содержанием. В них то, чем живут сейчас все: мы успешно наступаем, враг, словно раненый зверь, зло огрызается, но вынужден пятиться назад. Тут и я не мог удержаться: ведь в моем кармане находился текст той самой радиопередачи, которую, наверное, слышал и теперь пересказывал солдат. Пользуясь небольшой паузой, я вошел в круг беседующих и предложил гвардейцам послушать отрывки из статьи известного украинского писателя Юрия Смолича, которая так и называлась — «Киевское направление».
— Она, — пояснил я, — будет завтра напечатана в нашей фронтовой газете «За честь Родины», но боюсь, что нам ее не скоро доставят туда — на правый берег.
Солдатам понравилась моя уверенность в завтрашнем дне и они закричали:
— Конечно, трудно!
— Да и нам будет не до газет!
— Прочтите, послушаем...
И я безо всяких вступлений стал читать «Киевское направление», еще раз сделав ударение на названии статьи:
— «Не будем сдерживать чувств, пусть наши сердца бьются полной радостью. Пусть волнующие предчувствия теснят нам грудь, — мы так хотим этой минуты, так страстно мечтали услышать именно эти благословенные слова!
Ведь «Киевское направление» — это не просто засеченные на географической карте координаты. Киевское направление — это устремленность чаяний и деятельности украинского народа, и не только сейчас, — после Белгорода и Орла, после Харькова, Нежина и Мариуполя, — в «Киевском направлении» подлинный смысл жизни каждого украинца, начиная с сентября 1941 года.
Освобожден Харьков, отвоеван Донбасс, освобождены берега Азовского моря, это — «Киевское направление».
В огне патриотической народной партизанской войны пылает украинская земля от Пинских болот до Черного моря, это — «Киевское направление»...
...Великая партия Ленина, мудрое Советское правительство спасли от врага огромную часть богатств украинской земли, чтобы вернуть его Украине, когда ударит час, — в Киевском направлении...»
Все это прочитал я залпом и остановился, чтобы перевести дух. Вижу, солдаты притихли и внимательно слушают.
— Продолжайте, продолжайте, товарищ капитан!
Глубоко вздохнув, я с подъемом воспроизвел заключительные строки статьи:
— «...Киев! Мы уже видим твои Золотые Ворота! Святой Владимир высоко поднял гранитный крест над днепровской кручей навстречу красной кремлевской звезде.
Седая старина Руси, трепетно оберегаемая поколениями украинского народа, взлелеянная и обогащенная 25-летними заботами народной Советской власти, попранная и оскверненная гитлеровскими мерзавцами, оживает и расцветает в новом взлете народной советской культуры на освобожденных украинских землях.
Мы движемся в киевском направлении — это путь к долгожданной победе и к возрождению Украины».
— Нет, що не кажите, Иван Петрович, а на сердце радость одна, — быстро заговорил молодой безусый украинец. — Мы так ждали этой хвылыны, так мечтали услышать эти слова! И вот теперь лежим под самым Киевом... Возьмем его обязательно! А там и моя родная Житомирщина...
У каждого человека есть самый дорогой уголок на земле — место его рождения. Один появился на свет в столице. Другой родился в Новосибирске, в семье геолога, и мечтает о времени, когда вместо винтовки и военной выкладки взвалит на плечи не менее тяжелый, но такой романтичный рюкзак вечного бродяги — искателя даров земли. Третий, вот тот, что развалился в полузабытьи, с лицом джигита, наверняка родом из высокогорного селения. Он любит мечтать об орлином взлете на Эльбрус, о восхождении на Казбек или просто о прогулке по склонам пятиглавого Бештау, у подножия которого раскинулся Пятигорск.
Чуть поодаль лежит, запрокинув голову, сероглазый паренек, загорелый, с сильными потрескавшимися руками. Он, видать, жил в селе, может быть, даже недалеко от Киева. В одной руке у него какое-то растение, в другой — горсть супесчаника. Он вспоминает о пахоте, о тучных полях пшеницы...
Но все эти люди, собранные войной в это утро на берег великой украинской реки, смотрели на ее правый берег так, словно у каждого там остался клочок родной земли, стонущей под вражеским сапогом.
— До войны я учительствовал, — как бы сам с собой заговорил худой, с темными кругами под глазами солдат. — Детишек учил языку и литературе. Нравится мне это дело. Много книг перечитал. Особенно стихов.
И он на память стал декламировать из Лермонтова:
Люблю отчизну я, но странною любовью!Учитель вдруг сделал паузу. Ему хотелось знать: слушает кто его или нет.
— Продолжайте, продолжайте, Григорий Петрович. Я тоже люблю стихи, — отозвался командир отделения.
Я незаметно прилег возле усатого украинца. Спать не хотелось. Но сами собой смежились веки. Я лежал в полудреме, прислушиваясь к бойкому и складному говору соседа.
А учитель, чуть приподнявшись и жестикулируя левой, свободной от автомата рукой, продолжал с еще большим вдохновением:
Но я люблю — за что, не знаю сам —Между моим соседом и учителем лежал якут — житель тайги, потомственный охотник. У него была винтовка с оптическим прицелом. И я невольно подумал; он и здесь «белку бьет в глаз». И тоже, как все собравшиеся на берегу великой реки, слушает стихи и с лютой тоской смотрит на ее правый берег. И ему, советскому воину, видится сейчас одно — высокая, неприступная, как небо над тайгой, темно-рыжая от дождей днепровская круча!
Переплыть Днепр — это еще не все, это полдела, а то и меньше того. Но как забраться на кручу, когда противник будет поливать оттуда горячим свинцом? Поди возьми его там, наверху. Ему удобно: он всех видит, а его увидеть невозможно. Положение явно неравное. К тому же у него надежно подготовлены оборонительные позиции, пристреляны цели, расставлены наблюдатели, обеспечена связь, установлены соответствующие сигналы. Все заранее предусмотрено и организовано. У нас ничего этого пока нет. Вот о чем вольно или невольно думал каждый боец, лежащий на днепровском берегу.
Когда учитель умолк и тоже, видно, задумался о днепровских кручах, к нему тихо, чтобы не помешать беседе, подошел командир батальона Пишулин, высокий худой человек, и с уважением, как обращается ученик к учителю, подал ему печатную листовку, попросил:
— А теперь, Григорий Петрович, прочтите, пожалуйста, еще вот это. Да погромче, чтобы все слышали.
Учитель пробежал глазами первые строки обращения Военного совета Воронежского фронта к воинам киевского направления и, привстав на одно колено, еще более торжественно, чем только что декламировал стихи, стал читать:
— «Славные бойцы, сержанты и офицеры! Перед вами родной Днепр. Вы слышите плеск его седых волн. Там, на его западном берегу, древний Киев — столица Украины. Там дети и жены, наши отцы и матери, братья и сестры. Они ждут нас, зовут вперед... Наступил решительный час борьбы. К нам обращены взоры всей страны, всего народа... Вы пришли сюда, на берег Днепра, через жаркие бои, под грохот орудий, сквозь пороховой дым. Вы прошли с боями сотни километров... Тяжел, но славен был ваш путь...»
Пальцы якута, державшего винтовку с оптическим прицелом, побелели, левый глаз прищурился, словно он уже держал на мушке ненавистного фашиста.
Мой сосед сердито покручивал свой ус.
А кавказец привстал, готовый ринуться в атаку.
— Отдыхать некогда. Надо спешить, пока фриц ничего не разнюхал! — горячо заявил он.
— «Поднимем же свои славные знамена на том берегу Днепра, над родным Киевом!» — торжественно произнес учитель заключительные строки обращения Военного совета.
И вот все на ногах. Раздалась команда, и строй замер. Наступила торжественная минута.
— Дорогие товарищи! Друзья! Перед нами — Днепр, — взволнованно сказал командир батальона. — Кто хочет первым переплыть его, отвлечь на себя огонь гитлеровцев, чтобы обеспечить переправу батальона?..
Глаза гвардейцев сверкали решимостью. Раньше других вперед шагнула неразлучная четверка: гвардии рядовые П. Е. Петухов, В. А. Сысолятин, И. Д. Семенов и В. Н. Иванов.
— Разрешите нам, — в один голос заявили они. За ними шагнул вперед весь батальон.
Как на сыновей, посмотрел командир на смельчаков-добровольцев и предупредил:
— Прошу как следует подумать: дело ответственное, рискованное. Там смерть... — он указал рукой на темную кручу за Днепром. — Но там и победа. Другого пути нет.
Солдаты внимательно слушали его и еще больше утверждались в своем решении: они хотят идти первыми и готовы ко всему.
— Во имя Родины, во имя нашей победы мы даем слово, что не пожалеем своей жизни... Мы с честью выполним приказ, — за всех твердо ответил Иван Семенов.
— Тогда идите. Пусть храпит вас в бою ваша решимость и отвага. Как говорится, смелого пуля боится... В добрый путь! — напутствовал командир.
Гвардейцам подробно разъяснили задачу. Вместе с ними командир продумал меры маскировки и внезапности нападения.
Старшим назначили рядового Семенова — бывалого, обстрелянного солдата, прошедшего путь от Волги до Днепра. Я уже много знал о нем.
Родился он в станице Ляпичево, Волгоградской области. Ему было 17 лет, когда немецко-фашистские захватчики вероломно напали на нашу страну. Он видел, с каким гневом земляки встретили известие об этом и с каким мужеством уходили они на войну. Первым из семьи Семеновых ушел на фронт отец. Через год, когда враг подошел к волжской твердыне, взял в руки оружие и его сын Иван. Смелого, физически развитого, отлично владевшего военным делом (этому его научили в осоавиахимовском кружке), Семенова зачислили в роту автоматчиков.
Время было очень тревожное. Неудачный исход наших наступательных операций в Крыму, выход вражеских войск к Сталинграду и Кавказу создали в нашей стране весьма напряженное положение. В этот критический момент в воинские части поступил приказ № 227 верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. В нем отмечалась исключительная серьезность обстановки, сложившейся на фронтах Великой Отечественной войны: «Отступать дальше — значит погубить себя и вместе с тем и нашу Родину... Ни шагу назад!..»
И бойцы на берегу Волги стояли насмерть. В этих боях Семенов был ранен.
Летом 1943 года после госпиталя Иван Семенов попал в часть, штурмовавшую вражеские укрепления в районе Орла. В этих боях он снова показал образцы храбрости и был ранен вторично. После выздоровления его направили в танковую часть 3-й гвардейской армии. Теперь этот бывалый, обстрелянный воин командовал отделением автоматчиков.
В боях Семенов неизменно проявлял смелость и отвагу. Гвардейцы любили его за это, любили за русский широкий характер, за умение дружить по-настоящему, по-фронтовому. За время своей службы в 51-й гвардейской танковой бригаде, в мотострелковом батальоне, Иван Семенов показал себя одним из дисциплинированных бойцов, хорошо подготовленным в военном деле. Ни одна сложная операция не обходилась без его участия.
Перед тем как выйти к Днепру, подразделению автоматчиков пришлось выдержать тяжелый бой за деревню Ташань, Киевской области. Не считаясь с большими потерями, противник стремился во что бы то ни стало удержать этот населенный пункт как выгодный рубеж обороны. Именно поэтому он неоднократно контратаковал наши наступающие подразделения. И когда момент был критический, Семенов первым поднялся в атаку и увлек за собой всех автоматчиков. Гитлеровцы не выдержали дружного натиска гвардейцев и побежали, оставив на поле боя много убитых солдат и офицеров.
И вот теперь, вернувшись снова в боевой строй после ранения, он первым добровольно шел навстречу смертельной опасности.
Да, опасность была действительно велика. И хотя каждый старался об этом не думать, пытался как можно больше занять себя подготовкой к операции, мысли невольно возвращались к одному и тому же: как оно там получится? Сразу заметит их фашист или нет, насколько сильным будет вражеский огонь? А если заметит сразу, что тогда? Не возвращаться же назад? Нет! Надо решительнее грести к берегу, сильнее нажимать на весла... Но если противник быстро обнаружит их, если будет выведена из строя лодка, если... И сколько еще этих «если» возникало в сознании солдат, пока они готовили лодки, проверяли оружие, запасались патронами, гранатами, бутылками с горючей жидкостью.
Когда четверка занялась подготовкой к переправе, я подошел к командиру и попросил разрешения отправиться вместе с этой группой. Комбат улыбнулся и тихо, как бы в шутку сказал, что там еще нечего описывать да и некому будет передавать статьи в газету...
Бойцы батальона продолжали готовить подручные средства для переправы через реку вплавь: откуда-то тащили бревна и доски, наскоро сколачивали плоты, увязывая в плащ-палатки сено. Они проворно разбирали уцелевшие сараи, распиливали бревна на доски...
Мы подошли к группе гвардейцев, которые работали засучив рукава: чинили заброшенные рыбацкие лодки, вязали из бревен, досок и камыша плоты. Тем временем, укрываясь в лесном массиве, прибывали к Днепру специальные подразделения. Они подвозили понтонно-мостовое оборудование для переправы минометов, орудий и танков. Но это на будущее, на случай успеха сначала небольшой группы разведчиков, которые сейчас готовились к броску на правый берег, потом — всей мотострелковой роты, бригады и более крупных соединений.
Вокруг ни звука, ни огонька...
Только изощренный слух якута уловил какие-то подозрительные всплески. Снайпер тихо доложил об этом комбату, с которым я находился на самом берегу Днепра.
Мы прислушались. В плеске волн, гонимых студеным ветром, не различили ничего особенного.
— Товарищ комбат, прямо сюда плывет. Один. Голый.
— Выдумываешь. Дерсу Узала! — отмахнулся комбат, еще напряженнее вслушиваясь. — Ну что один, еще можно определить. А голый, в такую стужу... Что ему, жизнь надоела?!
Но тут же комбат привстал и скомандовал усатому украинцу и якуту подбежать к самой воде и присмотреться.
И только бойцы подбежали к берегу, как сразу послышался их оживленный говор. Они кого-то подзывали, подбадривали. Якут даже залез в воду по колено и, протянув руки вперед, подбадривал:
— Давай, давай сюда! Еще немножко.
Мы с комбатом тоже подбежали. Бойцы уже вытаскивали кого-то из воды.
— Боже ж мой! Лышечко! — услышали мы голос украинца. — Несчастная! Ты ж загниешь! Откуда ты?!
— Из Кыива, — ответил глухой дрожащий девичий голос. — Там усих гонять в Нимэччыну. Так я ришила: чи утоплюсь, чи доплыву до своих.
Комбат, услышав эти слова, снял с себя шинель и набросил на девушку.
— Скорее в палатку ее! — скомандовал он. — Старшина, врача! Растереть ее спиртом, согреть!
Видя, что средства переправы для нас еще не готовы, я пошел следом за отважной киевлянкой, чтобы узнать, кто она и как сумела перебраться через такую реку в непогоду.
Несколько минут спустя девушка, одетая в теплую солдатскую форму, пила чай в палатке санчасти и скороговоркой, свойственной киевлянкам, рассказывала о том, что творилось в эти дни в столице Украины.
Киев много видел и перенес на своем веку. Не одно лихолетье пришлось пережить ему. Но память древнейшего города не знает более ужасных лет, чем годы фашистской оккупации. Гитлеровцы полностью разрушили чудесную улицу Крещатик. Лишь груды железного лома да горы камня напоминали о том, что была когда-то такая улица. Но все разрушения, которые фашистские вандалы нанесли красавцу городу, бледнели перед теми бедами, какие принесли они его жителям.
Виселицами, расстрелами и грабежами ознаменовали фашисты свой приход в Киев. Вешали на каждом углу, расстреливали на каждом шагу, грабили в каждой квартире.
Они вывезли в Германию сотни эшелонов с ценным имуществом, взорвали или сожгли большинство жилых зданий и промышленных предприятий, путевое хозяйство крупнейшего железнодорожного узла.
Все это торопливо сообщила нам, группе советских воинов, продрогшая девушка, только что совершившая беспримерный подвиг.
Фашисты пытаются угнать в рабство все оставшееся население Киева. Они вылавливают жителей, используя специально дрессированных собак. Киевляне всячески спасаются от облав: прячутся в канализационных и водосточных колодцах, замуровывают друг друга в подвалах домов.
Во время облав в Киеве было много случаев самоубийства. Профессор Лозинский, услышав, что в его квартиру входят жандармы, принял яд, а затем отравились его жена и дочь.
Гитлеровцы проводят массовые расстрелы людей, укрывающихся от угона. Но то, что творилось до начала сентября, когда фашистам пришлось оставить весь левый берег Днепра, было только началом ада. Теперь готовится окончательная кровавая расправа с мирным населением. День и ночь людей, среди которых много стариков и детей, сгоняют в Бабий Яр и зверски истребляют. Круглые сутки не перестают строчить пулеметы. Детей бросают в ямы живыми и тут же засыпают землей. А молодежь угоняют на каторгу в Германию. Только некоторым девушкам и парням удается уйти в леса, глухие деревни или спрятаться в подвалах: фашистское рабство всем ненавистно. Гитлеровцы и здесь прибегают к испытанному способу — обману. Вдруг сообщили, что открыт набор в медицинский институт. Некоторые поверили и попались на эту удочку. Когда «набор» был закончен, оккупанты при закрытых дверях объявили, что все студенты должны «добровольно» поехать в Германию.
Для тех, кого не успели расстрелять или вывезти в неволю, организовали биржу труда. Всем жителям города старше 14 лет было приказано явиться на эту биржу якобы для регистрации. Пришедших оцепили со всех сторон и, не дав попрощаться с родными, стали отправлять на каторжные работы.
Позже в наши руки попали многие документы, свидетельствующие о преднамеренном уничтожении советских людей в оккупированных гитлеровцами районах.
Немецкие захватчики, вступив на территорию Украины, прежде всего стали беспощадно грабить народное достояние и имущество мирных жителей.
Фашистский ставленник на Украине — рейхскомиссар Эрих Кох писал: «Речь идет прежде всего о том, чтобы поддержать и обеспечить для немецкого военного хозяйства и немецкого командования чрезвычайно большие источники сырья и пищевых продуктов этой страны для того, чтобы Германия и Европа могли вести войну любой продолжительности».
Для проведения этих грабительских планов гитлеровцы пытались установить рабско-крепостнический режим на Украине.
В секретном циркуляре командующего германскими тыловыми войсками на Украине генерала авиации Китцингера от 18 июля 1942 года за № 1571/564/42 подчеркивалось: «Украинец был и останется для нас чуждым. Каждое простое, доверчивое проявление интереса к украинцам и их культурному существованию идет во вред и ослабляет те существенные черты, которым Германия обязана своей мощью и величием».
В Киеве орудовала шайка кровавых фашистских бандитов. Под их руководством, наряду с грабежами, разрушениями и систематическим истреблением населения Киева, проводилась политика онемечивания украинского народа. Украинская культура всячески подавлялась и уничтожалась, советские люди обрекались на голод и смерть. На стенах многочисленных магазинов, ресторанов появлялись вывески: «Только для немцев». Украинский оперный театр имени Шевченко, стадионы и другие общественные учреждения были объявлены доступными только для немцев. Приказом за № 184 от 6 августа 1942 года комендант города генерал-майор Ремер запретил немцам приглашать «туземцев» (украинцев) на стадионы и в рестораны...
Фашистские оккупанты в городе разграбили и вывезли в Германию оборудование промышленных предприятий, а здания взорвали и сожгли. Гитлеровцы разрушили машиностроительные и металлообрабатывающие заводы «Большевик», «Красный экскаватор», которые снабжали промышленность, транспорт и сельское хозяйство машинами, инвентарем и запасными частями. Они сожгли и разрушили все путевое хозяйство крупнейшего железнодорожного узла Киев — Дарница, все станционные здания, депо на станции Киев-1, паровозоремонтный завод и другие строения. Взорвали железнодорожные мосты через Днепр и железнодорожные виадуки в городе. Сожгли построенные за годы Советской власти крупные фабрики: текстильные, прядильно-трикотажную, швейную имени Горького, четвертую, восьмую обувные и другие.
Фашисты взорвали, сожгли и разрушили электростанции и электросеть, трамвайный и троллейбусный парки, водопровод и канализацию, а также хлебозаводы и другие предприятия, лишив население крупнейшего города страны воды, хлеба, отопления, освещения и средств передвижения.
Для устрашения населения вывешивались объявления коменданта города Киева: «В качестве репрессий за акт саботажа сегодня расстреляно 100 жителей Киева». Или: «В Киеве участились случаи поджогов и саботажа. Поэтому сегодня расстреляны 300 жителей Киева. За каждый новый случай поджога или саботажа будет расстреляно значительно большее количество жителей».
Но ни виселицы, ни расстрелы не смогли сломить воли киевлян к сопротивлению.
Долгое время Марийке Остафийчук с подругой удавалось укрываться от фашистов. Наконец девушки решились бежать. Не только для того, чтобы самим спастись, но и рассказать о зверствах оккупантов, позвать на помощь советских бойцов. Несмотря на осеннюю стужу, они пустились через Днепр вплавь. Подруга, однако, не доплыла. Она утонула...
Впервые за всю войну я слушал, что мне рассказывают, и не записывал. Не корреспондентом, не литератором, а воином, беспощадным мстителем хотелось теперь попасть на правый берег Днепра.
Вернулся я к комбату, когда уже были готовы средства переправы и он давал последние инструкции бойцам. Я молча встал в строй. И как раз в это время Пишулин скомандовал:
— Кто не умеет плавать, два шага вперед.
Но я не двинулся с места, хотя плавать не умел совершенно.
— Неумеющие плавать останутся здесь, — сказал Пишулин, — потому что, в случае если лодку фашисты затопят, нам придется спасать оружие, добираться вплавь.
Я не думал о себе и продолжал стоять в строю, чтобы не остаться на левом берегу.
Теперь, кажется, все готово. Командир батальона уточняет задание, проверяет готовность каждого солдата к немедленным действиям, предупреждает о трудностях и опасностях, которые могут встретиться на пути, дает советы, как надо действовать в тех или иных обстоятельствах.
И вот отважная четверка спустилась к самому берегу. В лодке их ждал высокий, белобрысый парень с красной лентой на фуражке — местный партизан. В дождливую ночь трудно было рассмотреть его лицо. Да и имело ли это какое-либо значение? Никто не поинтересовался и его именем. Раз сам вызвался, значит, парень смелый, пути-дороги знает.
Люди, оставшиеся на берегу, чутко вслушивались в тревожный говор днепровских волн, в порывы злого осеннего ветра и думали о тех, кто первым ушел на ответственное и рискованное задание. Удастся ли отважным смельчакам переправиться на тот берег, сумеют ли они создать там панику и отвлечь на себя огонь противника, чтобы облегчить переправу батальону, за которым пойдут на запад другие батальоны, полки, дивизии и целые армии?
К ночи сумерки сгустились. Порывистый ветер бросал на берег волны холодного тумана с мелким, до костей пронизывающим дождем. Прижавшись друг к другу, солдаты смотрели в холодную, черную неизвестность, поглотившую храбрую четверку.
Наша лодка шла параллельно с первой. На веслах сидел усатый украинец. На корме — я, возле станкового пулемета. На носу пристроился комбат в качестве впередсмотрящего.
Когда уже отчаливали, я услышал с берега:
— А, черт возьми! Девушка переплыла, а я что же, хуже нее? — и в воду бултыхнулся раздевшийся солдат. В одной руке он высоко держал над водой узел с одеждой и автомат. К нему подплыла лодка, чтобы взять его или вернуть назад, но он бросил через борт свой груз, а сам налегке, обгоняя лодку, поплыл вперед. За ним бросились в воду и другие солдаты. Видя такое дело, комбат приказал подать резервную лодку, чтобы забрать одежду и личное оружие отчаянных пловцов.
Я с тревогой смотрел на широкую, бурлящую реку, и мне казалось, что в эти минуты она наполняется огромной силой, которая вот-вот выйдет из берегов и сомнет, сломает на своем пути все укрепления врага.
Но это только так казалось, так хотелось, мечталось.
Действительность же была куда суровее, труднее и опаснее.
Пока плыли под прикрытием островка, разделявшего реку, все было тихо. Но как только лодки вышли из-за островка, по реке полоснул ослепительно голубой луч прожектора. Предутреннюю мглу прорезали голубоватые вспышки ракет. Лучи прожектора скрестились, и над Днепром стало светло. Гулким грохотом артиллерийской канонады загудел правый берег. Бешено строчили пулеметы. Выли мины. Тяжело ухали взрывы, и вверх взлетали огромные столбы воды. Звонко и дробно стучали автоматы. Все смешалось — свет, звуки, огонь, вода и ночь. Все превратилось в кромешный ад. Казалось, ничто живое не сможет преодолеть бурлящую огненную реку.
Когда в небе повисла на парашютах осветительная ракета, «фонарь», как мы ее называли, и над рекой стало светло как днем, мы увидели плывущую вниз по течению бочку с выщербленным боком и посеченными клепками, а за нею, также осиротело, тянулась изрешеченная осколками лодка, залитая водой. Дальше виднелись другая, перевернутая, лодка, доски, бревна.
«Тоже чья-то попытка форсировать Днепр», — с горечью подумал я и мысленно попрощался с отважными ребятами, которые, как и мы, первыми хотели перебраться на правый берег. Хотели... Но... Что делать — война.
Только потом, когда награждали героев, первыми прорвавшихся на правый берег Днепра, я узнал, что напрасно похоронил тогда хозяев расстрелянной бочки и затопленных лодок. Это были переправочные средства минометчиков гвардии старшего сержанта Василия Игнатьевича Мелякова, форсировавших Днепр чуть выше.
...Когда наши войска подошли к Днепру, Меляков командовал минометным расчетом и имел уже богатый фронтовой опыт. Он испытал горечь отступления и потери друзей. В ожесточенных боях под Харьковом в 1941 году был тяжело ранен и долгое время находился в госпиталях. Потом наступили радостные дни нашего наступления. Став минометчиком, Меляков участвовал в разгроме фашистских войск на Северном Донце, а затем под Воронежем. Всюду он показал себя храбрым и умелым воином. Недаром уже тогда его грудь украшали орден Красной Звезды и две медали «За отвагу». И вот Василий Игнатьевич стоит на берегу Днепра. Непокорные волны тянутся к его стоптанным солдатским сапогам. А Киев, родной Киев, на той стороне. И в воздухе над рекой стоит несмолкающий гул. Словно наши советские люди, попавшие в фашистскую неволю, видят Василия и зовут его на помощь. И будто город сейчас такой небольшой, а он — Василий — великан. И нет сил ждать, пока подтянутся резервы. Внезапность — половина победы. Скорее на тот берег! Если фашисты почуют, что мы так быстро очутились на левом берегу, то сумеют стянуть сюда подкрепления.
— Где саперы? — спрашивает Василий.
— Не подошли еще. И переправочных средств нет.
Фигуры бойцов в ночи сливаются с берегом. Василий Меляков бежит во главе своего расчета. На пути встречаются два местных рыбака. Они наперебой рассказывают солдатам: только что перебралась на правый берег последняя группа вражеских солдат. Перед тем как отступить, фашисты согнали местных жителей и приказали уничтожить все лодки. «Или лодки буль-буль, или вам капут!» — кричали они, грозя автоматами.
Но рыбаки затопили лодки в неглубоких местах, на отмелях. В любую минуту их можно было поднять из воды и пустить в дело.
Меляков с бойцами не стали терять ни минуты. Они заходили по пояс в воду, веревками тащили лодки на берег. Здесь их осматривали, переворачивали, чтобы вылить воду.
И вскоре первая лодка бесшумно вошла в реку и осела под тяжестью миномета и боеприпасов. Оттолкнули ее от берега сильные солдатские руки. Пошла! Следом на самодельном плоту, на плащ-палатках, набитых сеном, на бочках, на бревнах, будто тени, поплыли бойцы.
Долго плыли незамеченными. Но вот в небо взвилась осветительная ракета. Очнувшись, гитлеровцы ударили из пулеметов и всех видов оружия.
Осколки откалывали от лодки щепку за щепкой, дырявили борта, изрешетили бочки, перерезали веревки, соединявшие бревна плота. Пули хлюпали по воде у самых глаз. Вот они — брызги смерти. Миг — и тебя не станет. Но раздается властный голос Василия Мелякова:
— Дружней грести, влево, влево!.. Теперь вправо, ниже голову! Не грести!
Фашисты усилили минометный огонь. С правого берега им казалось, что десант русских гибнет. Еще залп! И, потеряв управление, поплыли по течению и лодка, и бревна, и тонущая бочка, и плащ-палатка с сеном... Днепр поднял волну и заслонил своих освободителей ветром и тьмой.
Погасла осветительная ракета, смолкла бешеная дробь гитлеровских пулеметов.
— Снова вперед! Дружней к берегу! — точно из глубины Днепра доносится голос Василия Мелякова.
Услышали эту команду и гитлеровцы. И снова ночь распорола осветительная ракета. Хлынули пулеметные ливни. Врагу казалось, что простреливается каждый сантиметр водного пространства, что перед ним обреченные мишени.
Сквозь пулеметную стрельбу до гитлеровцев доносился хриплый голос Василия Мелякова:
— Правей, правей!..
Фашистские пулеметы брали правей. Но Василий шепотом и знаками, как договорились еще на левом берегу, указывал своим бойцам, что брать надо левей. Брали левей. И смерть проходила, проносилась, свистя, мимо.
Фашисты в упор расстреливали медленно тащившиеся вниз по течению лодки, плоты, бочки. А десант тем временем уже приближался к берегу. Вокруг часто падали снаряды, буравили черную поверхность реки, поднимая фонтаны брызг. Оглушительный взрыв раздался совсем рядом, к счастью, почти у самого берега. Вода столбом взвилась вверх, накрыв с головы до ног весь десант. Лодка как-то неестественно хрустнула и осела. Под ней зашуршало дно, и минометчики сразу же пошли в бой...
Но все это я узнал потом. А в ту ночь я долго с грустью посматривал на уплывающие вниз по Днепру лодки, бочки, мешки с сеном. И сам прилагал все силы, чтобы скорее преодолеть реку.
Наконец наши лодки вошли в непростреливаемое пространство. Разведчики изо всех сил налегли на весла, и через несколько минут мы стали причаливать к правому берегу. Сразу же завязалась ожесточенная перестрелка с гитлеровцами. Я с тревогой посмотрел на лодку, перевозившую одежду и оружие тех, кто пустился вплавь. В ней сидело теперь пятеро. Наверно, подобрали тех, у кого не хватило сил плыть. Один за другим стали выскакивать на берег солдаты, которым я в эту ночь страшно завидовал — они переплыли Днепр без лодки! Помню, я тогда поклялся научиться плавать сразу же, как только представится случай и поблизости окажется подходящий водоем.
...Пулеметный шквал и крики «ура!» увлекли и меня вслед за комбатом, который уже повел бойцов в бой. Подбегая к деревне, мы увидели раненого красноармейца.
— Сысолятин! — воскликнул кто-то и бросился к нему.
— Скорее туда, ребята! — с трудом проговорил Василий Сысолятин. — Петухов снял пулеметчика. Мы прорвались в деревню... Там меня и царапнуло в колено...
То, что Сысолятин пренебрежительно назвал царапиной, оказалось глубокой раной. Его подхватили и унесли к лодке.
Рота дралась уже в деревне Григоровке.
Послышался тревожный крик одного из четырех отважных разведчиков:
— Коля! Петухов! Коля! — И тут же грозно, призывно: — Братцы, бей фашистов! За Петухова! Отомстим за Петухова!
«Погиб! — мелькнуло у меня в голове. — Тот, который первым ворвался на правый берег Днепра, тот, кого я больше всех сейчас хотел увидеть, пал! А я ничего не знаю о нем, о его подвиге. Что я напишу о нем?» И, обгоняя бегущих рядом бойцов, тороплюсь туда, где сражаются еще двое из отважной четверки — Иванов и Семенов. Но в водовороте ночного боя трудно кого-нибудь найти. А тут навстречу из-за хаты выскочила группа гитлеровцев. Бежавшие вместе со мной автоматчики заметили их и открыли густой огонь. Кидаюсь на землю рядом с ними и даю очередь из своего ППД. Несколько фашистов замертво падают, остальные убегают за хату.
Тем временем на берег высаживались новые группы автоматчиков. Советские воины делали героические усилия, чтобы прочно закрепиться на правом берегу.
Близился рассвет. Звезды бледнели и гасли, растворяясь в светлеющем небе. Гвардейцы с каждым часом наращивали свои силы, действовали смелее, энергичнее.
В который раз они устремлялись в атаку, упорно продвигаясь в глубь плацдарма. Но вот перед ними оказалась отвесная стена. Как взобраться на нее? За что зацепиться? Каждый понимал: оставаться внизу нельзя. Задерживаться — тоже опасно. Дело решали минуты, даже секунды.
— Становись мне на плечи! — подбежав к стене, крикнул один из бойцов — Сергей Орлов, который отличался необычайно высоким ростом.
И в то же мгновение солдаты стали быстро взбираться на плечи воина-богатыря, а затем и на стену, преодолевая неожиданно вставшее перед ними препятствие. Бойцы, действовавшие рядом, тут же повторяли этот прием. И враг попятился, уступил еще одну пядь захваченной им земли. Это было сейчас самое главное: хоть на шаг, но только вперед. Вскоре гвардейцы цепью ворвались в село. Жаркая борьба шла за каждую улицу, за каждый дом. В ожесточенной схватке был разгромлен штаб вражеского батальона, захвачены склады с боеприпасами и несколько исправных грузовых автомашин.
Взошло солнце четвертого дня сражения. И тут я спохватился, что занялся не своим делом, ввязался в бой, а ни строчки еще не написал в своем блокноте. Забежав во двор отвоеванной у гитлеровцев хаты, сел на колоду под вишенкой и стал писать обо всем, что видел. Когда я наскоро набросал фрагменты будущей корреспонденции о воинах-гвардейцах, которые первыми форсировали Днепр, передо мной встал вопрос: как передать это в редакцию? Паром, конечно, еще не работал, радиосвязи не было. Значит, снова переправляться через реку самому под почти непрерывной бомбежкой «юнкерсов» и фланговым огнем вражеских пулеметов.
Первую попытку перебраться на левый берег Днепра мы предприняли с тем же Сергеем Орловым, связным командира батальона. Среди своих сослуживцев он выделялся большой физической силой и выносливостью.
До войны, по его рассказу, он занимался спортом и легко на турнике «крутил солнце».
— Ну как, переберемся? — спросил я Орлова, садясь в лодку.
— Это мы запросто, — ответил Сергей не задумываясь.
Вначале действительно все шло хорошо. Мы бесшумно и быстро удалялись от берега. Справа и слева от нас падали снаряды, поднимая водяные фонтаны. Вначале противник вел огонь просто по реке, или, как говорят артиллеристы, бил по площадям. Однако стоило нам только выплыть на середину реки, как вдруг где-то сзади гулко заработал вражеский пулемет. Пули со свистом проносились совсем близко от нас, несколько впереди, пунктиром очерчивая линию своего соприкосновения с водой. Мы не успели придержать лодку, как оказались в зоне огня. Гитлеровцы дали новую длинную очередь. В то же мгновение, издав слабый стон, Орлов выронил из рук весла. Голова его как-то неестественно склонилась на плечо, и он тихо повалился на правый борт лодки. Она вдруг резко развернулась и поплыла вниз по течению. Я обеими руками с силой нажимал на правое весло, чтобы скорее выйти из-под огня противника. К счастью, в этот момент с нами поравнялась другая лодка. Она шла с левого берега навстречу нам и еще не успела достичь зоны пулеметного огня. Товарищи помогли перетащить Орлова в свою лодку, а нашу, пробитую пулями, взяли на буксир. Поневоле пришлось вернуться обратно на правый берег и начинать переправу сначала.
Вторая и третья попытки переплыть Днепр также не увенчались успехом.
С наступлением темноты мы снова отправились в путь. На этот раз он проходил несколько севернее. Фланговый пулемет врага нам уже не угрожал: его уничтожили советские артиллеристы. Теперь донимали гитлеровские минометчики. Освещая реку ракетами, враг довольно точно бросал мины. Мы продолжали плыть: другого выхода не было. Сидевшие на веслах бойцы, которых я никогда не видел раньше и не встречал позже, старались изо всех сил. Они знали, что переправляют корреспондента, и рисковали жизнью. Знали, что мне во что бы то ни стало нужно было добраться до левого берега.
И вот мы наконец добрались. Уже почти у самого берега близко разорвалась вражеская мина, осколки изрешетили лодку. Тонкие струйки воды быстро наполняли продырявленную посудину. Но опасность уже миновала. Еще одно усилие, и мы были на берегу.
Придерживая рукой корреспондентскую сумку, я поспешил в редакцию. Готового материала у меня было мало, но я полагал, что за вечер все напишу.
Редактор, выслушав мой доклад, мимо ушей пропустил мою просьбу дать целую полосу о героях дня и, протянув руку, попросил только корреспонденцию, о которой я сказал, что это будет лишь вступление ко всей полосе. Он молча прочел эту корреспонденцию. Что-то поправил и отдал на машинку. А мне кивнул:
— Отдыхайте, завтра снова за Днепр.
— Товарищ полковник, а как же с остальным материалом? — несмело спросил я.
Редактор посмотрел на меня и сочувственно улыбнулся:
— Я понимаю, у вас материала на несколько номеров. Но и другие привозят по столько же. Вон Орехов передал мне два очерка и подборку на полосу. И знаешь, откуда передал? С операционного стола.
— Что с ним?
— Я из всего этого смог поместить только несколько строк — подтекстовку под фотографией героев. А корреспондент остался без ноги.
Я стоял совершенно ошарашенный, сбитый с толку этими словами.
— Как? И это... Ради нескольких строчек?!
— Да. Именно ради нескольких строчек, — вставая из-за стола, печально произнес редактор. — Одни идут на смерть, чтобы освободить еще несколько пядей родной земли, принести свободу народам, спасти жизнь на земле. А вот мы, журналисты, ради нескольких строчек... Но эти строчки вдохновляют на победу...
На второй день в газете «За честь Родины» под заголовком «Герои-комсомольцы переправились первыми» была напечатана моя корреспонденция с Правобережья. Весь фронт в тот же день узнал о подвиге воинов-комсомольцев Василия Иванова, Николая Петухова, Ивана Семенова, Василия Сысолятина и других бойцов, которые первыми форсировали Днепр и самоотверженными действиями помогли создать букринский плацдарм.
Имена четырех гвардейцев стали еще более известны после того, как Указом Президиума Верховного Совета СССР им было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. О них узнала вся армия, весь народ. Поэт Александр Безыменский, работавший в то время в нашей газете, написал о них песню, которую фронтовики тут же подхватили:
Поправив бинты перевязки кровавой,И когда в самых отдаленных подразделениях нашего фронта я вновь и вновь слушал эту песню, невольно вспоминались слова редактора о судьбе журналиста на войне, о цене нескольких газетных строчек…
Отдыхать долго не пришлось. Вечером я получил задание присоединиться к танкистам, которые в эту ночь должны были форсировать Днепр на другом участке реки.
В березняке, где были замаскированы наши танки, я увидел высокого, на вид угрюмого гвардии старшину, тяжелой походкой шедшего мне навстречу.
— Трайнин! — воскликнул я с радостью. — Петр Афанасьевич! Живой?!
Огромными, железно-цепкими руками Трайнин обнял меня, не говоря ни слова. Таков он всегда — молчаливый, с виду суровый, а на самом деле милейшей души человек.
— Все такой же могучий, несгораемый! — отойдя на шаг и раскинув в восторге руки, говорю ему.
— Несгораемый, оно, может, и верно, а насчет воды... — И он шепнул мне доверительно: — Плавать не умею.
Я почему-то искренне этому обрадовался и тоже в самое ухо признался, что страдаю этим же пороком. Но тут же добавил, что на правом берегу уже был и даже пытался добраться вплавь.
Трайнин махнул рукой и улыбнулся озорно, по-мальчишески:
— Ну, если и ты не плаваешь, тогда обязательно переплывем!
— Понтонов нет? — спросил я.
— Делаем, — гордо ответил он и повел меня знакомить с друзьями, членами экипажа.
Имя механика-водителя Трайнина, бывшего тракториста, было широко известно на фронте. Он участвовал в битве под Москвой, освобождал Воронеж, совершал дерзкие вылазки против фашистских танков на Курской дуге и теперь привел свою машину на украинскую землю. Его умелые и отважные действия были неоднократно отмечены правительственными наградами.
О подвиге, за который Петр Афанасьевич получил первую награду, было рассказано в одном из номеров нашей газеты.
Случилось это на воронежском направлении. Танковая часть, в которой служил Петр Афанасьевич Трайнин, вела ожесточенные бои против фашистской механизированной дивизии. У врага было многократное превосходство в силе и технике. К тому же фашисты обладали большим опытом ведения танковых боев. И все же советские танкисты не отступили ни на шаг.
Бой начался ранним утром и не умолкал до вечера. Уже пылали десятки вражеских машин, пытавшихся пробиться сквозь нашу оборону, сотни фашистских трупов устилали землю. Большие потери были и на нашей стороне. Вскоре случилось самое страшное: кончились боеприпасы. Огонь прекратился.
Гитлеровцы это сразу почувствовали и решили вплотную приблизиться к нашим уцелевшим тайкам, чтобы в упор безнаказанно их расстрелять.
В этот ответственный момент боя Трайнин, оставшись один в танке, смело, на виду у «всех, первым повел свою машину навстречу врагу. Прошли считанные минуты, и над полем боя раздался необычный, рвущий перепонки звон металла. Ударом огромной силы Трайнин остановил, а затем перевернул вражескую машину. Продолжая двигаться вперед, он настиг вторую и так же быстро разделался с ней. Его примеру последовали другие танкисты. Гитлеровцы вынуждены были отступить.
Этот подвиг Петра Афанасьевича Трайнина был отмечен командованием: он получил орден Отечественной войны II степени.
В другой раз на поле боя сложилась еще более трудная обстановка. В тяжелой схватке с врагом танк Трайнина был подожжен снарядом. Сам Трайнин ранен в обе руки. Серьезное увечье получил заряжающий (ему оторвало ступню), а командир был убит. Но и тогда Петр Афанасьевич не растерялся. Он принял единственно правильное в этой обстановке решение: направил пылающий танк на огневые точки врага. Ошеломленные гитлеровцы побросали свои орудия и удрали. Раздавив несколько фашистских пушек, Трайнин сбил с танка пламя и спас от гибели экипаж.
И вот наступил долгожданный день: танк Петра Трайнина вместе с другими вышел к Днепру. Танкисту хотелось сразу, без малейшей задержки, без отдыха и сна устремиться на правый берег. Но... танк — не человек. Он не может держаться на воде, не может быть переправлен на подручных средствах, на лодке и даже на небольшой барже. Нужен был паром или мост. А время не ждало. Там, на правом берегу, вели неравный бой наши пехотинцы — горстка советских храбрецов, которые первыми форсировали Днепр, захватили небольшой плацдарм и героически удерживали его. Надо спешить. Дорог каждый день, каждый час, каждая минута.
И друзья Трайнина решили сами соорудить паром из бревен, используя для этого как тягловую силу свой могучий танк. Я увидел, что это нелегкий труд, требующий большого умения, находчивости и мужества. Все работы производились при строгом соблюдении правил маскировки. К счастью, все прошло благополучно.
Смеркалось, когда паром спустили на воду. Погрузить тяжелую машину без пристани было нелегко. Но танкисты проявили филигранное искусство. Точно в полночь танк погрузили на паром, глубоко вдавив его в воду. Со стороны казалось, что все это неуклюжее нагромождение пойдет ко дну от малейшей волны. Но вот «каравелла», как окрестили свое сооружение танкисты, благополучно отчалила от берега.
— Выше паруса, братцы! — подбадривал друзей Петр Афанасьевич.
Я уже заметил, что он неразговорчив лишь в спокойное время, а в трудную минуту он может и пошутить и побалагурить. И, видно, в этом была тайна его командирского обаяния.
— Давай, пожалуй, перейдем на нос бригантины, будешь лоцманом, раз уж ты побывал на той стороне, — сказал он мне, и мы перешли на передний угол парома. Тут он опять мне шепнул: — Только ты моим орлам ни-ни, что плавать не умею. Засмеют...
— Петр Афанасьевич! Смотри, что там? — я невольно присел, разглядывая что-то темное, плывущее нам наперерез.
Трайнин тоже присел и вдруг прыснул в кулак:
— Повара идут на таран!
И на самом деле, это двигалась солдатская походная кухня со всеми ее атрибутами. Она держалась тоже на бревнах, наскоро связанных, видно, самими поварами. Кухня проплыла так близко, что нас обдало горячим, щекочущим запахом гречневой каши.
— А что, котелок нашим ребятам на том берегу сейчас нужен не меньше, чем ящик снарядов, — кивнул Трайнин.
Выше по реке еще один танк. А дальше темнели еще и еще.
И вдруг небо и вода вспыхнули ослепительным светом. И все вокруг взбудоражилось громом и молниями.
Увидев, что советские танки переправляются через Днепр, гитлеровцы открыли бешеный артиллерийский и минометный огонь. В воздухе появилась авиация.
От густо падавших снарядов Днепр кипел, бушевал, сильно раскачивая наш ненадежный корабль. Бойцы изо всех сил работали шестами. Оставив меня на посту впередсмотрящего, Трайнин тоже взял шест и начал усиленно грести. Мы теперь уже не смотрели на взрывы, что совсем рядом вздымали в небо огромные смерчи воды, не обращали внимания на вой, визг и лязг железа, наполнившие воздух. Важно было гнать плот к правому берегу, туда, где под кручами сражаются наши, где нас ждут как верных, надежных защитников.
И вот вздох облегчения. Трайнин подходит ко мне, мокрый с ног до головы, но счастливый. Плот вышел из зоны огня. Мы у правого берега Днепра.
Но не успел экипаж вывести свою машину на твердую землю, как впереди послышался гул и лязг немецких танков.
— Скорей! Скорей! — слышалось то там, то тут на берегу, где один за другим причаливали такие же паромы с нашими танками.
И с ходу несколько грозных тридцатьчетверок ринулось в бой.
Меня, как я ни просился, Трайнин не взял к себе в танк: просто не было места.
— Вон цепляйся к поварам. Там теплее, и при свете уголька, гляди, что-нибудь и напишешь, — шутливо ответил он и нырнул в люк машины.
Я долго смотрел вслед умчавшейся железной громадине и суеверно сказал:
— Ни пуха тебе, ни пера, Афанасьич. Жми вперед, с победой!
Проводив танкистов, я и впрямь направился к поварам. Но кухни уже не было видно. Повара тоже ушли куда-то вперед, где их ждали проголодавшиеся бойцы, несколько дней жившие на сухом пайке.
Я хотел присесть тут же на берегу и, что называется, по горячим следам написать статью о переправе танкистов, но вдруг заметил впереди частые орудийные вспышки. Догадавшись, что это наша противотанковая пушка, я направился к ней. Было еще темно. Под ногами ничего не видел и шел наугад. Неожиданно зацепился за провод. Я остановился, чтобы разобраться, чья это связь: наша или вражеская. Держась за шнур, прошел метров десять по направлению к батарее и почувствовал, что впереди он за что-то зацепился. Нагнулся и увидел труп. Присев на корточках, нащупал погоны нашего связиста, лежащего ниц. На спине его чернела рана. Умирал он, видно, долго и мучительно. Я решил вытащить из-под него провод, который, как я считал, он придавил своим телом. Но шнур не поддавался. Я рукой проследил до того места, где он был придавлен, и вздрогнул: концы разорванного провода были намертво зажаты зубами погибшего. Убедившись, что повреждение связи исправлено надежно, хотя и очень дорогой ценой, я достал из кармана героя-связиста документы для передачи командиру. Встал и, сняв фуражку, мысленно поклялся написать о нем очерк. Все необходимые данные занес себе в блокнот.
На позицию артиллерийского взвода я прибыл, когда уже совсем рассвело. Гвардии старшина Агеев, глянув на мое удостоверение, кивком указал на окопчик: мол, залезай и отдыхай. Черные от усталости и пыли, с воспаленными глазами, бойцы напряженно смотрели на пригорок, из-за которого выползали фашистские танки.
— Один, два, четыре, десять, пятнадцать... — считал Агеев железным голосом, потом бросил считать и сам встал за орудие. Страха уже не было, исчезла и растерянность.
Высоко подняв голову и покусывая нижнюю губу, этот совсем еще юный командир, казалось, решился на что-то такое, от чего содрогнутся даже самые отчаянные враги. А танки двигались грозной, смертоносной силой. В окопе осыпалась и тряслась земля. Но Агеев мужественно стоял — высокий, стройный, словно неуязвимый для пулеметов врага.
Почти вплотную подпустив головной танк, он одним выстрелом поджег его. Дымящаяся громада замерла, но остальные продолжали двигаться вперед.
Агеев в упор расстрелял и вторую машину. Однако третий танк, зашедший слева, раздавил его пушку.
Смертельно раненный наводчик у соседнего орудия крикнул: «Сюда!» — и упал. Агеев подскочил к нему и под огнем надвигавшихся танков открыл ответную стрельбу. И снова гитлеровский танк окутался чадным пламенем и взорвался. А затем еще один. И вдруг фашисты не выдержали, начали отходить. Отирая рукавом почерневшей гимнастерки мокрый лоб, Агеев снова стоял во весь рост и, глядя вслед бегущему врагу, все так же по-мальчишечьи покусывал губу.
— Товарищ капитан, — обратился он ко мне, с трудом разжав пересохшие губы. — Капельки водички нету?
«Как я не догадался сам?» — сетовал я, подавая ему свою фляжку.
Теперь в окопе возле Агеева я чувствовал себя уверенно и быстро стал писать. Нужно было срочно послать в редакцию корреспонденцию о танкистах, о связисте, об этих отчаянных артиллеристах, о их подвигах, свидетелем которых мне довелось быть в этот боевой день.
Трайнина я встретил только на третьи сутки и узнал, что его экипаж уничтожил восемь фашистских машин. Однако и танк Трайнина был подбит. Его подкараулили два вражеских «тигра» и стали расстреливать в упор. Неминуемая гибель грозила всему экипажу. Но мужественный танкист не потерял самообладания. Он продолжал вести неравный бой и тогда, когда танк его был уже неподвижен, а экипаж вышел из строя. Трайнина выручило глубокое знание военного дела: он умел не только искусно водить танк, но и метко стрелять из орудия и пулемета, держать радиосвязь.
Вспоминая этот бой, Петр Афанасьевич смущенно рассказывал:
— Случилось так, что и командира и радиста тяжело ранило. Мы с заряжающим перенесли их на плащ-палатках в безопасное место и вернулись к танку. Ходовая часть его была повреждена, но пушка оказалась в порядке. И мы решили продолжать бой. Я сел к прицелу. Вот когда пригодились приобретенные между делом навыки наводчика! Мне удалось тогда подбить восемь танков врага.
Потом Трайнину пришлось выбраться из загоревшейся машины и продолжать драться уже как пехотинцу.
И вдруг он увидел выходящую из боя задним ходом нашу тридцатьчетверку. В чем дело? Почему танк так странно отступает? Такого никогда еще не бывало. Тем более и отступать-то некуда: позади Днепр. Опытный глаз механика заметил, что машина движется несколько необычно, будто в ней нет водителя. Недолго думая, Трайнин забрался внутрь танка и увидел, что все члены экипажа убиты. Освободив себе место за рычагом управления, Петр Афанасьевич остановил танк, вынес из него погибших товарищей, а потом повел грозную машину в бой. Вслед за ним поднялись пехотинцы. И наши подразделения продвинулись еще на сотню метров.
Следующая моя встреча с Трайниным произошла через полмесяца, когда на груди Петра Афанасьевича, словно капля днепровской воды, лучисто светилась Звезда Героя Советского Союза.
Но это было потом. А в тот день, возвратившись в редакцию и сдав материал, я с нетерпением начал просматривать последние номера газеты, где должны были напечатать переданные мною корреспонденции. Вот первая, о переправе танков через Днепр. Об артиллеристах. Даже о поварах. А о связисте нет. Тут внимание мое привлек портрет и подпись под ним, сделанная со ссылкой на мою корреспонденцию. Здесь было всего лишь несколько слов о том, что смертельно раненный связист Сергей Васильев зажал зубами концы разорванного провода и тем самым дал командованию возможность корректировать по телефону огонь наших батарей.
С возмущением бегу к редактору. Неужели же о таком подвиге нельзя было дать подробнее? Однако на ходу читаю небольшое стихотворение, помещенное под портретом, и останавливаюсь. Стихи написал друг погибшего, которому я тогда передал документы связиста. Ну, конечно же, эти, пусть даже такие несовершенные, стихи возместили отсутствие моей корреспонденции!
...И он сказал по телефону:А через несколько дней фронтовые пути-дороги вели меня совсем в другом направлении.
...Части 3-й гвардейской армии получили приказ, который всех нас поверг в недоумение. Танкистам предписывалось в глубокой тайне от врага сняться с занятых на букринском плацдарме позиций, переправиться через Днепр и своим ходом перебазироваться на другой участок фронта. Куда точно — никто не знал. Командиры машин получили лишь однодневный маршрут движения.
Всю ночь оборудовали ложные позиции, мастерили макеты танков, орудий и минометов, а под утро рассредоточение, по подразделениям, возвращались на левый берег Днепра. Укрывшись в лесу, провели там целый день. Гитлеровцы ни о чем не подозревали: все было сделано тонко, осторожно и в высшей степени скрытно. Когда снова наступили сумерки, танкисты, сохраняя строгие правила маскировки, начали движение вдоль линии фронта на север. «Значит, направление главного удара меняется, — про себя подумал я. — Предстоят бои где-то севернее Киева...»
К утру, преодолев более ста километров пути, гвардейцы достигли Десны и укрылись в лесу. Весь день они готовили танки к новому форсированию реки: на этот раз вброд, под водой. Такое им еще ни разу не приходилось осуществлять. Все отверстия забивались паклей или ветошью, пропитанной солидолом. Выхлопные трубы удлинялись специально изготовленными брезентовыми рукавами. Когда машины были готовы, танкисты повели их по дну реки вслепую. Этим новым и сложным делом успешно руководили офицеры через командиров танков, передавая им указания при помощи переговорных устройств.
Потом новый бросок до Днепра. И новое, четвертое по счету, форсирование...
Так подразделения и части армии генерала П. С. Рыбалко оказались на лютежском плацдарме, который находился севернее Киева в районе населенных пунктов Старые и Новые Петровцы.
Сначала командование Воронежского (с 20 октября он получил наименование 1-го Украинского) фронта имело основную группировку войск на своем левом крыле — в районе Переяслава (ныне Переяслав-Хмельницкий), на букринском плацдарме. Отсюда были предприняты попытки нанести главный удар с целью разгрома киевского гарнизона противника, овладения столицей Украины и образования в этом районе крупного оперативного плацдарма. Действия войск 38-й армии, занимавших плацдарм севернее Киева, первое время носили вспомогательный характер. Но гитлеровское командование успело сосредоточить на угрожаемых направлениях большую группировку своих войск. Наличие превосходящих сил, особенно в танках и артиллерии, трудная местность с глубокими оврагами, большими высотами и крутыми скатами облегчали врагу организацию обороны и не позволяли нашему командованию эффективно использовать подвижные части на букринском плацдарме.
Как потом стало известно из документов, Военный совет фронта в результате всестороннего изучения положения на букринском и лютежском плацдармах пришел к выводу о целесообразности усиления частей, находящихся на лютежском плацдарме, и об организации наступления на Киев из этого района. В связи с этим Военный совет фронта 18 октября 1943 года доносил в Ставку Верховного Главнокомандования: «В настоящее время на плацдарме непосредственно 20–30 км севернее Киева (плацдарм в районе Лютежа. — С. Б.) 38-я армия Чибисова сломила сопротивление противника и преследует его. Имеется полная возможность развивать дальнейший успех в юго-западном направлении; однако резервов для этого не имеем. Имеется также возможность развить успех с плацдарма 60-й армии (Черняховского), но также не имеем сил». А буквально через несколько дней Военный совет фронта снова писал: «По плацдармам севернее г. Киева. Имеется полная возможность получить здесь успех, но сил для этого мало, для этой цели необходимо фронту дать: одну общевойсковую армию и одну танковую армию».
Таким образом, в связи с ограниченными результатами наступления войск фронта на левом фланге командование решило подготовить в районе Киева к началу ноября наступательную операцию на основе нового оперативного замысла. Сущность этого замысла заключалась в быстрой и скрытой перегруппировке некоторой части войск с южного — букринского плацдарма на северный — лютежский плацдарм и нанесения мощного удара по киевской группировке противника с обходом Киева с запада. Несмотря на исключительно трудные условия намеченной перегруппировки частей вдоль фронта (ограниченность времени, бездорожье, тройная переправа через реки Днепр и Десну и т. д.), подготовка операции была произведена успешно и в основном в намеченный срок.
Командовавший тогда фашистской группировкой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Манштейн писал позже, что он и его штаб не смогли обнаружить перегруппировку и сосредоточение советских войск на лютежском выступе. Даже тогда, признавался гитлеровский генерал, когда войска 1-го Украинского фронта перешли в наступление, командованию «Юг» не было ясно, с чем оно имеет дело: с наступлением стратегического значения или только со стремлением русских расширить плацдарм.
...Над Днепром, не утихая, гремела канонада.
После того как наши передовые части, стремительно вырвавшись к Днепру, смело, не дожидаясь тяжелых понтонных средств, форсировали его в районе Лютежа, началась, как и несколько дней раньше на Букрине, жестокая, упорная борьба за удержание и расширение этого плацдарма.
Здесь находилась сильная группировка врага. Его оборона имела глубину до 14 километров и состояла из нескольких позиций, на которых была сооружена густая сеть траншей, ходов сообщения, блиндажей и дотов. Были также оборудованы многочисленные огневые позиции артиллерии, минометов и пулеметов. К тому же местность и здесь была неблагоприятной для наступательных действий наших войск.
Основная тяжесть борьбы на лютежском плацдарме легла на войска 38-й армии, которой к тому времени командовал генерал К. С. Москаленко.
Двенадцатого октября меня командировали в части этой армии. Перед отъездом редактор долго напутствовал, советуя, как лучше организовать работу, на какие вопросы следует прежде всего обратить внимание, как держать связь с редакцией.
О положении на лютежском плацдарме, об особенностях боев на правом берегу, о наиболее отличившихся подразделениях в первый же день прибытия подробно рассказал мне член Военного совета армии генерал-майор Алексей Алексеевич Епишев, сам только что вернувшийся с плацдарма. Тут же он распорядился и о том, с кем и как я должен переправиться на правый берег — в район села Старые Пегровцы.
Обстановка здесь во многом напоминала Букрин. Фашистская авиация ни на минуту не покидала воздушные пространства Днепра, сбрасывая в реку и ее окрестности сотни тонн смертоносного груза. Кругом слышалась орудийная и минометная стрельба. Но, имея некоторый опыт, я чувствовал себя увереннее и смелее.
Боевые действия войск 38-й армии за расширение лютежского плацдарма с каждым днем носили все более ожесточенный характер. Противник предпринимал отчаянные попытки сбросить нас в реку или хотя бы задержать наше продвижение вперед.
Тяжелые многодневные бои развернулись на подступах к населенному пункту Старые Петровцы. Гитлеровцы заранее подготовили этот рубеж к обороне. Они соорудили здесь своего рода двухъярусный эскарп. За ним в лесу построили блиндажи, пулеметные площадки, создали густую сеть траншей и ходов сообщения. Отсюда имелась возможность просматривать и держать под огнем все пространство, вплоть до самой реки.
Брать Старые Петровцы в лоб — означало нести лишние потери, поэтому командование решило действовать обходным маневром. Против деревни было оставлено одно подразделение, остальные, прикрываясь ночной темнотой, пошли в обход с северной стороны.
Советские воины бесшумно подобрались к позициям врага, затем с криком «ура» ворвались в его оборону, выбили фашистов из первой линии окопов и закрепились в них.
Подразделение офицера Поцыкайло, куда я добрался ночью, переправившись через Днепр, в жесточайшем бою овладело важной высотой и окраиной Старых Петровцев. С выходом на этот рубеж была организована круговая оборона. Огневые средства расположили с учетом того, чтобы простреливать всю окружающую местность. Вперед были высланы наблюдатели. В кустах и складках местности организованы засады пулеметчиков и автоматчиков.
Вскоре под прикрытием артиллерийского и минометного огня гитлеровцы пошли в новую контратаку. Подразделение Поцыкайло не только успешно ее отразило, но даже само продвинулось вперед, оседлав важную шоссейную магистраль, идущую к Киеву. Гитлеровцы поспешно отступили. Наши воины захватили пять исправных фашистских орудий со снарядами и тут же повернули их против врага.
Наиболее напряженная обстановка сложилась на следующий день. За ночь гитлеровцы подтянули свежие части и ввели в действие танки, самоходные пушки, шестиствольные минометы.
До вечера не прекращался бой. Восемь контратак предпринял враг. До ста самолето-вылетов совершила немецкая авиация, бомбя наши позиции. Но и этот бешеный напор советские воины выдержали с честью. Сотни трупов гитлеровских солдат и офицеров усеяли поле боя. Активно действовала и советская авиация.
Вскоре наши части сами решили атаковать вражеские позиции и полностью овладеть селом. Первыми ворвались в населенный пункт с юга и заняли его центральную часть бойцы офицера Стратейчука. С севера гитлеровские позиции атаковали подразделения офицеров Ванина и Тихонова. Удар советских воинов был настолько решительным и неожиданным, что фашисты не смогли оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление. Свыше трехсот гитлеровцев было уничтожено, многие пленены. Были также захвачены склады с боеприпасами и другое военное имущество.
Взятие села Старые Петровцы во многом улучшило положение наших частей, находившихся на правом берегу Днепра. Теперь появилась возможность более или менее свободно маневрировать. И, как результат, вслед за взятием Старых Петровцев танкисты генерала Кравченко, воспользовавшись замешательством врага, перешли в решительную атаку и заняли другой его опорный пункт — деревню Новые Петровцы.
Так, шаг за шагом, ломая сопротивление противника, советские воины неудержимо шли вперед к Киеву.
...Подразделение старшего лейтенанта Околелова, в которое я попал от Поцыкайло, удерживало только что отбитую у врага высоту. Она господствовала над всей окружающей местностью, и гитлеровцы не могли примириться с ее потерей: пошли в контратаку. Пьяные, во весь рост бежали они к высоте. Подпустив их поближе, наши бойцы открыли огонь. Контратака врага захлебнулась.
Вскоре гитлеровцы повторили ее. Вместе с пехотой они бросили в бой несколько танков. Фашистское командование рассчитывало бронированными машинами сломить сопротивление горстки советских бойцов. Но и на этот раз их попытки вернуть высоту не увенчались успехом. Снова на несколько часов стало тихо. Вместо со старшим лейтенантом Околеловым, высоким, стройным и с виду медлительным человеком, мы осматривали окопы, проверяли, все ли люди на местах, подбадривали, советовали, как лучше действовать. Мы пристально всматривались в лица бойцов, стараясь перед новой атакой врага ощутить всю меру их мужества.
Вот взгляд Околелова задержался на Иване Вдовытченко. Скромный, тихий паренек. Никогда не повысит голоса. Худощавый и внешне слабосильный. Его окоп у самого края высоты.
Когда мы проходили мимо, Вдовытченко, отложив саперную лопату, деловито пересчитывал гранаты.
— Как жизнь, Иван? — спросил старший лейтенант.
— А что жизнь? Живу, как и все, жду лучшего, — встав по стойке «смирно», ответил солдат.
Я смотрю в его ясные, светлые, улыбающиеся глаза. В них словно отразилась голубизна Днепра. Но в них и гнев, в них ярость, с которой смотрел Иван на черные кресты гитлеровских танков.
Мы пошли дальше.
— Недавно его принимали в комсомол, тоже отвечал вот так же, двумя словами: живу, как все, — заметил Околелов. — А только я чувствую, что он не такой уж спокойный. Много силы скрыто в этом пареньке...
Услышав это, я стал внимательно следить за дальнейшим поведением юноши.
Началась очередная контратака. На высотку поползли фашистские танки. Наши открыли по ним огонь. Начали бросать гранаты. И только Иван Вдовытченко почему-то медлил. Гитлеровские танки все быстрее ползут по склону, готовясь раздавить все на своем пути.
Как немного их, наших храбрецов. И как подавляюще велики угловатые бронированные громадины врага. И, на беду, поблизости нет наших артиллеристов.
А танки приближались.
Иван оглядывается на товарищей, как бы говоря им, что не подведет. Вот головной вражеский танк, вырвавшийся вперед, уже устремляется к его неглубокому окопу. Наверное, сейчас взоры гитлеровских танкистов сосредоточились на ведущем танке. Они даже поотстали немного, словно для того, чтобы лучше было видно, как тяжелые гусеницы ведущего начнут впрессовывать в песок русского солдата.
Заткнув за пояс несколько гранат, проверив содержимое левого кармана, где находился совсем недавно полученный комсомольский билет, еще раз расправив под ремнем гимаастерку, Иван рванулся навстречу вражеской машине...
Подумать только: человек и танк. Какие несравнимые величины! Танк — грозная, огнедышащая, движущаяся крепость. Пули ему нипочем, штык не страшен. Да и гранатой его не всегда возьмешь: с дальней дистанции не попадешь, а подпускать близко — опасно. Если даже и попадешь, то нет гарантии, что он будет подбит — не всякое место у него уязвимо. А какая в нем силища! Разве может сравниться с ним обыкновенный человек?
Но Вдовытченко, видно, думал только о том, что обязательно надо одолеть бронированное чудовище.
Вот они почти рядом: человек и танк!
Сейчас он бросит гранату!
Почему же не бросает? Почему медлит?!
Вот-вот стальная громадина обрушится на человека и раздавит его. И вдруг все — и наши и враги — замерли: солдат со связкой гранат бросается под танк. Раздается оглушительный взрыв...
Когда черный дым начал рассеиваться, бойцы увидели, как уцелевшие танки поворачивают, уходят, гонимые предчувствием своей неминуемой гибели.
Если один смог такое, так же сумеют и остальные!..
Я посмотрел на старшего лейтенанта: он стоял во весь рост, бледный, суровый. Стоял, как у могилы друга, в крепкой руке мял свою пилотку.
Вскоре Ивану Вдовытченко было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза.
Я к тому времени находился уже в другом подразделении. Уцепившись за песчаный край отмели, наши бойцы мужественно отбивали яростные атаки гитлеровцев. И враг не смог их ни выжечь огнем, ни уничтожить минами и снарядами, ни вдавить в песок бомбами «юнкерсов». Борьба шла за маленький клочок земли на Правобережье, борьба напряженная, кровавая, борьба не на жизнь, а на смерть. И хотя гитлеровское командование подтягивало сюда новые части, хотя было видно простым глазом, как «тигры» и «фердинанды» ползут по лысым прибрежным высотам, готовясь к контрудару, никто не сомневался в том, что этот маленький кусок земли на правом берегу больше не будет отдан врагу.
Предпринимая многочисленные ожесточенные контратаки, гитлеровцы по-прежнему возлагали большие надежды на свои танки. Поэтому особая ответственность ложилась на наших артиллеристов, бронебойщиков, минеров-охотников (как их называли на Правобережье), истребителей танков. В условиях, когда наши танковые подразделения еще не переправились на западный берег, значительную роль в борьбе с танками врага должна была сыграть пехота. Гранаты, бутылки с горючей жидкостью в руках отважного пехотинца также грозное оружие. Нужны только отвага и умение. И надо правильно выбрать позицию, глубже зарыться в землю, поуже рыть щели, поближе подпускать вражеские танки и наверняка разить их. Но поначалу не все это, к сожалению, понимали.
Помню такой случай.
На берегу реки, в густом кустарнике, одно из наших подразделений расположилось на отдых. Бывалые солдаты сразу же взялись за лопаты. Они быстро стали отрывать себе ячейки и щели. Тем временем рядовой Андрей Смирнов ходил, заложив руки в карманы. Он подшучивал над товарищами:
— Пустое дело затеяли! Зря трудитесь, все равно пойдем дальше...
— А я думаю, что не пустое, — ответил бывалый солдат Синицын. — Окопаться — первое дело солдата, где бы он ни остановился. На войне всякое может быть. Ты не ждешь, а на тебя авиация налетит или противник откроет артиллерийский огонь.
Вскоре слова Синицына оправдались. Неожиданно в воздухе появились фашистские самолеты. Они стали бомбить участок, занятый бойцами. Одна из бомб разорвалась недалеко от щели, где сидели Синицын и его товарищи. Укрытие спасло их от осколков. А рядовой Смирнов поплатился за свою беспечность: он был ранен.
Несмотря на сложные условия, наши части успешно отбивали контратаки противника, день за днем решительно и планомерно продвигались вперед.
Совинформбюро коротко сообщало о боях на нашем участке. За каждой скупой фразой оперативной сводки скрывалась титаническая борьба героев днепровской переправы. Местность здесь как бы специально была создана для испытания воинского искусства, стойкости, силы, ловкости и мужества советских воинов. Озера и речки, болота и леса, высоты и овраги — все это приходилось с тяжелыми боями преодолевать нашим воинам.
Широко показывая героику фронтовых будней, редакция нашей газеты повседневно разъясняла воинам основные требования, предъявляемые к защитникам Родины.
«Как ты выполняешь присягу?» — с таким вопросом в самый разгар днепровской битвы газета обратилась к воинам в специальной письме, разосланном во все подразделения фронта. Это письмо было отпечатано типографским способом и перед отправкой в подразделения всесторонне обсуждалось на редакционной летучке.
«Как ты выполняешь присягу?» — это был необычный вопрос. Его задавала своим сыновьям Родина-мать.
Отвечая на этот вопрос, воин как бы вновь становился перед присягой, перед совестью своей и проверял себя: все ли он сделал для защиты Родины, все ли средства и возможности борьбы с лютым врагом использованы, что нужно сделать, чтобы ускорить очищение советской земли от гитлеровской нечисти.
Прошло несколько дней, и в ответ на обращение газеты стали поступать солдатские письма. Это были преимущественно письма с правого берега, где, не утихая, шло великое освободительное сражение за Украину, где дрались отважные герои Днепра. Советские воины писали о том, что у них было на душе, что занимало их мысли и думы. Вот первое попавшееся в руки письмо сержанта Кузнецова. Он написал его сразу же после боя, в результате которого была отбита жестокая контратака врага. Слаженный экипаж машины Кузнецова уничтожил несколько немецких танков, пушек, пулеметов и много гитлеровских солдат.
«Мы воюем и продолжаем учиться», — писал артиллерист Белошницкий. В его расчете были подготовлены три запасных наводчика и один запасной командир орудия...
На подбитой машине, окруженной шестью гитлеровцами, боец Артемьев схватил лом, убил фашистского офицера и разогнал остальных гитлеровцев... «Так я избежал фашистского плена», — замечает в своем письме Артемьев.
«Но не только маневр боевых единиц нужен в боях, но и маневр кухни!» — писал старший повар Никита Наконечный, добросовестно и всегда, в любой обстановке, вовремя и вкусно кормивший бойцов.
«Я — шофер транспортной машины, — сообщал гвардии сержант Николай Порсев. — Доставляю за Днепр, на передовую линию, что мне прикажут: и боеприпасы, и продовольствие. Стараюсь обязательно выполнить порученное мне дело, знаю — надо так бить врага, чтобы он не успел опомниться... Буду и в дальнейшем возить снаряды без всяких задержек!»
В дни ожесточенных сражений за расширение правобережных плацдармов газета часто выступала со страницами подобных писем воинов, в которых рассказывалось о том, как герои Днепра, выполняя клятву Родине, боролись за освобождение Украины.
Дело победы требовало от каждого патриота изо дня в день совершенствовать свою боевую выучку, укреплять дисциплину и организованность. Именно из этого исходила газета, когда она, обращаясь к воинам фронта, писала: «Помни, товарищ: каждая неточность в выполнении приказа, малейшее нарушение организованности и дисциплины отдаляют сроки освобождения наших отцов, матерей, сестер и братьев от фашистской неволи».
Газета приводила такой факт.
...Офицер Дремов торопил бойцов:
— Дорога каждая минута. Совхоз «Мирный» будем брать с ходу.
Сам Дремов не спал уже двое суток. Какое-то лихорадочное чувство тревоги неудержимо гнало его вперед. И хотя успешные действия его солдат вернули Родине за эти два дня больше населенных пунктов, чем предполагалось командованием, Дремов спешил: «Ни минуты передышки! Потеряем минуту — можем многое потерять!» Сам он не мог бы с уверенностью сказать, почему, вконец усталый, измотанный, не щадил себя и других. Но интуиция командира подсказывала ему: медлить — преступно.
И вот бой за совхоз «Мирный» подходил к концу. Солдаты уверенно пробивались от дома к дому. И когда после решительного штурма совхоз перешел в наши руки, бойцы поняли, что не напрасно Дремов торопил их: полторы тысячи советских граждан, согнанных сюда для отправки на каторгу в Германию, неминуемо погибли бы, если бы в самую последнюю минуту не были спасены дремовцами.
В те дни люди жили одной волей: скорее вперед — освободить Киев, Украину, всю советскую землю. И вчерашние тихие, несмелые солдаты становились бесстрашными воинами, совершали в бою чудеса героизма.
Добрым, медлительным, отзывчивым гвардейцем был Иван Янковец. Он делился с товарищами последним куском хлеба, последней цигаркой. Над его застенчивостью не раз посмеивались однополчане. Ничего, казалось, не было в нем солдатского. Многим думалось, что его доброта к людям, животным и к птицам (однажды он изо рта поил птенца) может расслабить и обезоружить его перед лицом врага. В ответ на подшучивания Иван Янковец неизменно краснел, застенчиво отмалчивался. Тяжело было у него на душе. Шагая по земле испепеленной Украины, он видел советских людей, медленно раскачивавшихся в петлях наспех сооруженных виселиц. Он стоял над пеплом сарая, в котором гитлеровцы сожгли женщин и детей. Он дышал дымом догоравших селений. И его сердце, доброе и чуткое, захлестнула жажда возмездия. Вот почему в одном из боев рядовой Иван Янковец в упор застрелил пятерых фашистов. А когда кончились патроны, гранатой взорвал еще нескольких оккупантов. Одному из гитлеровцев удалось броситься на советского смельчака со штыком. Но Янковец ударом кулака свалил его на землю и задушил голыми руками.
Так из номера в номер газета рассказывала о мужестве и героизме простых советских бойцов. Но не было времени писать ни о чем, кроме самих фактов боя, наступления, штурма. Да и не было места в газете для масштабного воспроизведения картин сражений, очевидцами и участниками которых мы являлись. Фактов отваги, верности Родине, легендарных примеров героизма было так много, что они силой своего воздействия с лихвой восполняли недостатки газетных скороговорок, наших скупых сообщений и отсутствие литературного мастерства.
Но встречались порой и жалкие трусы, клятвоотступники. Имя одного из них — Андрей Смирнов. Он сам прострелил себе кисть руки, чтобы уклониться от боя.
И вот я присутствую на суде. Смирнов стоит перед строем своих вчерашних товарищей. На его сером лице уже нет признаков жизни, потому что трусость и предательство отбирают право на жизнь, на ее радость. Не верилось, что эти остановившиеся, тусклые глаза светились когда-то улыбкой. Шинель, уже без погон, точно вдавлена в его плечи: будто страх сплющил дрожащее тело еще до того, как прозвучит суровый приговор. Его простреленная рука висела. Казалось, что между Андреем Смирновым и бойцами было не обычное пространство земли, а пропасть презрения. И хотя никто не шелохнулся, пропасть эта росла, ширилась, углублялась, становилась непреодолимой.
Андрей... Какое гордое имя! Сколько героев в истории России прославили его подвигами!
А сколько Смирновых носит на груди ордена и медали Родины!
Статья о клятвоотступнике Смирнове, напечатанная тогда во фронтовой газете, читалась и перечитывалась. Бойцы клеймили труса позором, рассказывали о своих товарищах, о их подвигах, о младших братьях, готовящихся пополнить ряды защитников Родины, о старших братьях — народных мстителях, о своих отцах и дедах, с честью носивших звание воина. Письма разворачивались в панораму всенародного мужества, в картину стойкости, ставшей традицией, в величественную эпопею вековой борьбы за славу родного Отечества.
В одном из номеров было напечатано письмо молодого солдата Назмиева. Просто и задушевно делился он своими мыслями о том, какой ему война казалась раньше и какой она была на самом деле.
«Мне думалось, — писал он, — что пуля или снаряд для всех одинаковы. Тут уж ничто не поможет — ни храбрость, ни ловкость, ни опыт, ни мастерство. Но стоило побывать в одном лишь бою, как я увидел, что дело обстоит далеко не так.
...Вечером нас известили, что к утру будем наступать на деревню. Не скрою, чувствовал я себя неважно. Нет-нет да и пробежит дрожь по телу. И так всю ночь... Вот и рассвет. Вдруг меня вызывает комбат и говорит: «Связным будешь у меня. Это тебе идет, главное в этом деле — быстрота и смелость».
В одной из рот порвалась связь. Получил я первое боевое задание. Бегу. Всюду валяются убитые немцы. Некоторые еще стонут. Карабин у меня наготове. Гляжу, из-за кустика поднялся на колено фриц и наводит автомат. Как жаром обдало вдруг. Какое-то странное чувство овладело мною в этот миг. Я прыжком к кусту. «Стой! — кричу. — Бросай оружие!» Немец от неожиданности так оторопел, что выронил из рук автомат. Привожу пленного в штаб. Командир говорит: «Молодец, «язык» мне очень нужен»...»
Это было боевое крещение молодого солдата. В тот же день Назмиев совершил новый подвиг. Когда гитлеровцы сильным огнем задержали нашу роту, он отправился в очередной «рейс» для выяснения обстановки. Плотно прижавшись к земле, полз вперед. «Вижу, что-то чернеет и вокруг слегка пыль вздымается, — рассказывал далее Назмиев. — Подползаю ближе — окоп. Немцы строчат из пулемета и автоматов. Расстояние до них небольшое, метров двадцать. Подымаюсь на колено и бросаю гранату. Как только раздался взрыв, я — к окопу. Граната попала удачно. Из четырех гитлеровцев в живых ни одного не осталось. Поворачиваю их пулемет и кричу своим: «Вперед! Путь свободен!» В этом бою я понял: смелый и умелый всегда победит, потому что храброго немец боится и со страху бьет не целясь».
Так на обыденных примерах, простым солдатским языком газета доводила до сознания воинов ту мысль, что отвага и храбрость рождаются в бою, в повседневном, упорном воинском труде.
...Танкист гвардии лейтенант Кулагин был немногословным человеком. Он любил говорить: «Лучшие слова человека — его дела». Сам Кулагин неутомимо тренировался, стараясь стать как можно сильнее и подвижнее. Старший брат его пал смертью храбрых. Кулагин в своем танке возил фотографию брата и старался во всем на него походить. В одном бою Кулагин внезапно ворвался в расположение противника и подавил несколько огневых точек. Но вражеским снарядом был подожжен и его танк. Экипаж погиб. Последними усилиями Кулагин открыл люк и выбрался из горящего танка. Правая рука не действовала. Левой, превозмогая боль, он бросил гранату в подбегавших гитлеровцев. Девять из них погибли. Второй гранатой Кулагин взорвал себя вместе с набросившимися на него вражескими автоматчиками.
Взволнованно поведала газета и о подвиге летчика-истребителя Александра Слабкова. Его самолет шел сквозь белые клубы взрывов зенитных снарядов. Внизу дрожащий дымок, словно черный шлейф, прижимался к вагонам, которые ползли по длинному железнодорожному мосту. Зенитки надрывались, забивая небо густыми хлопьями взрывов. Но самолет Слабкова уверенно шел вперед.
Словно заговоренный от смерти, он меняет высоту. Начали менять высоту и немецкие зенитчики. Слабков смело прорвался сквозь первую линию противовоздушной обороны врага. Он зорко оберегает сопровождаемый им бомбардировщик, который уже раскрыл люки. Но вот вражеский снаряд попадает в открытый бомбовый люк. Бомбардировщик загорается и летит вниз.
В этот момент летчик видит на середине моста вражеский железнодорожный состав. Огонь уже охватил крыло, подбирается к кабине. Можно сделать несколько маневров и сбить пламя, выброситься и спастись. Еще не поздно! И выжить! Но уйдет эшелон, везущий боеприпасы гитлеровцам. Огромный эшелон. Словно пламя по бикфордову шпуру, стремительно несется он к линии фронта. Вот паровоз уже в тридцати — сорока метрах от края моста.
Ручку от себя! Самолет, словно гигантский факел, падает.
Взрыв отбрасывает паровоз в реку, мост переламывается, вагоны, взрываясь, летят один за другим в воду...
Вспоминаю я и воздушные бои капитана Мудрова и его товарищей, с которыми мне посчастливилось встретиться в те дни.
...Описав круг, самолеты пошли на посадку. Летчики быстро выпрыгивали из кабин и вслед за своим командиром шагали к полуразрушенному домику, стоявшему на крайней черте аэродрома. Это летчики-истребители, ведомые гвардии капитаном Мудровым, вернулись с боевого полета. Здесь они докладывали о результатах очередного вылета.
Мудров третий год беспощадно громит врага в воздухе. Каждый новый бой, проведенный им, — пример умения и бесстрашия. Свыше 400 боевых вылетов совершил он, 23 вражеских самолета сбил лично и 8 в группе с другими.
Много молодых летчиков научились у него мужеству и умению бить без промаха воздушных пиратов. Вот и сегодня гвардии капитан Мудров сбил двадцать четвертого фашистского разбойника. Его помощник — старший лейтенант Бэзанов, с которым он провел всю войну, сбил двадцатого. А молодой летчик младший лейтенант Иванов — третьего.
Группа истребителей прикрывала действия нашей штурмовой авиации. «Илы» шли плотным строем, и это во многом облегчало боевую работу истребителей. Частью сил они вели непосредственное охранение штурмовиков, а другой частью вступали в бой с вражеской авиацией.
Когда наши штурмовики были уже над целью, появились вражеские «фокке-вульфы». Их было восемь. Они, словно хищники, вынырнули из-за облаков и пытались внезапно атаковать штурмовиков. Заметив это, капитан Мудров первым ринулся в гущу вражеских стервятников. Следуя примеру своего командира, на врага бросились старший лейтенант Базанов и младший лейтенант Иванов. Каждый из них меткими пулеметными очередями сбил по одному «ФВ-190».
Это были напряженные дни боев за Киев, за Правобережную Украину. Советские наземные части, ведя тяжелые бои, упорно продвигались вперед. Наша истребительная и штурмовая авиация своими сокрушительными ударами по живой силе и коммуникациям врага помогала стрелковым подразделениям. По три, а иногда и по четыре раза в день наши авиаторы поднимались в воздух и шли в атаку на врага. И гвардии капитан Мудров всегда первым бросался в бой и последним выходил из него. Только над Днепром Мудров сбил пять немецких самолетов. По нескольку самолетов сбили и его подчиненные. Об их подвигах также подробно рассказала наша газета на своих страницах.
* * *
История не знала битвы, по масштабам, смелости и стремительности равной сражению за Днепр. Чаще всего такие водные преграды преодолевались путем захвата мостов и переправ. Даже в первую мировую войну Днепр был форсирован немецкими войсками лишь на небольшом участке и в условиях отсутствия противодействия со стороны противника. В начале Великой Отечественной войны фашистская армия, используя внезапность своего вероломного нападения я перевес в технике, не столько форсировала, сколько обошла с северо-запада наиболее широкое среднее и нижнее течение Днепра.
Совершенно в иных условиях, в больших масштабах приходилось преодолевать Днепр нашим воинам в сентябре и октябре 1943 года. Советская Армия форсировала эту реку на фронте протяженностью свыше 600 километров и в ее наиболее широких многоводных местах — в районе Киева, Кременчуга, Днепропетровска. В руках врага к тому же находился возвышенный западный берег, который гитлеровское командование заранее прочно укрепило.
Днепр был окружен крупнейшим естественным оборонительным рубежом на всем театре советско-германского фронта от Балтийского до Черного моря. Недаром оборону на Днепре немцы называли «великим восточным валом» и были уверены, что здесь их отступление закончится, что больше они не сделают ни шагу назад: немецко-фашистским войскам был дан приказ любой ценой удержать правый берег Днепра.
Советские воины сорвали эти намерения врага. С неслыханным героизмом и мастерством они успешно форсировали Днепр, создали плацдармы на его западном берегу, расширили их и развили затем наступательные операции на сотни километров в глубь Украины.
Героическая переправа наших войск через Днепр вызвала у советских людей прилив новых сил. Писатели и художники посвящали этой теме свои лучшие произведения. В начале октября в редакцию нашей газеты прислал стихи Демьян Бедный. Мне хочется привести их:
Седой наш Днепр нам не преградаМного славных битв провели в ту студеную осень воины-первоукраинцы. И вот они уже вступили в самый святой бой, бой за Киев — мать городов русских!
Киев! Украина! Еще прижатые к Волге, стиснутые в кавказских ущельях, мы как мечту, как клятву, как страстный клич Родины хранили в сердце чудесную память о плененной украинской земле — ее песню:
По-за ДнепромГде-нибудь в Прикаспии, в мертвых песках, засасывавших орудия по самый замок, виделась хлопцу-наводчику нарядная зелень милого приднепровского кургана; и, как живую, чуял он ветку вербы, низко склонившуюся над орудийным стволом. Даже под огневым ливнем, почти стиснутый объятиями смерти, сапер, державший волжскую переправу, думал о том, что придется еще наводить мосты на Днепре.
— Когда погоним фашистов с Украины...
— Если доведется быть в Киеве...
— Вот придем к Днепру...
Разве не с этого начинались тысячи сокровенных солдатских разговоров за все эти месяцы огромного напряжения и ожидания.
И вот нам выпало это солдатское счастье и воинская честь — идти с боями по желанной земле Украины. Уже освобождены Харьков, Сумы, Конотоп и Полтава. Уже преодолен Днепр — рубеж, казавшийся действительно неприступным.
Но нет препятствий для тех, кто видел сожженный Сталинград и Воронеж, Переяслав и Борисполь, сотни уничтоженных гитлеровцами городов и сел. Нет препятствий для тех, кто глядел в глаза осиротевшим детям, чуял сердцем тоску обездоленных матерей и овдовевших жен. Нет препятствий для тех, что отстоял Москву и Ленинград, кто победил на Волге и Курской дуге. В огне боев были рождены сотни тысяч героев...
16 октября 1943 года за успешное форсирование Днепра в районе Киева, прочное закрепление плацдарма на западном берегу реки и проявленные при этом отвагу и геройство Президиум Верховного Совета СССР присвоил звание Героя Советского Союза более чем 200 генералам, офицерам, сержантам и солдатам.
Вся страна с большой и искренней радостью приветствовала отважных героев.
18 октября в газете «За честь Родины» на первой полосе была дана шапка: «Страна венчает великой славой подвиги воинов на Днепре». В номере напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР и передовая «Правды», принятая редакцией по радио.
«Много великих дел, совершенных во славу Родины, — указывалось в передовой, — видел на своих берегах седой Днепр. Много витязей, защитников Руси, купали коней своих в его водах. Героическими преданиями овеяна его старина. Но меркнут все былые подвиги перед подвигами воинов Красной Армии. Еще не было такого на берегах Днепра, что совершается там теперь бесстрашными советскими воинами...»
В тот же день в центральных газетах был опубликован новый Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза 306 генералам, офицерам, сержантам и солдатам. А через десять дней звания Героя Советского Союза удостоены были еще 136 бесстрашных воинов фронта, участников битвы на днепровском рубеже в районе Киева.
Простой перечень имен, названных в этих указах, сам говорил за себя. Всего же за успешное форсирование Днепра высшей награды были удостоены около двух тысяч солдат, сержантов, офицеров и генералов. Десятки тысяч были награждены орденами и медалями Советского Союза. Сами эти цифры указывали на огромные масштабы боев.
Газеты посвящают ряд статей, подборок и очерков людям, удостоенным звания Героя Советского Союза. «Вот они, наши герои — слава фронта, гордость народа!» — сообщала одна газета. «Следуй примеру богатырей Днепра — Героев Советского Союза!» — призывала другая. «Слава Героям Советского Союза — лучшим сынам Родины!» — говорила третья.
В передовой статье «Всегда и во всем следуй примеру героев» газета отмечала, что гвардии рядовые Иван Семенов, Василий Иванов, Николай Петухов и Василий Сысолятин, ефрейтор Александр Артеменко, гвардии сержанты Петр Харьковский и Николай Соболев, лейтенант Яков Ачкасов и многие другие Герои Советского Союза в битве за Днепр ярко продемонстрировали евое замечательное воинское мастерство, организованность и высокий наступательный порыв. Их дерзость сочеталась с точным расчетом, решительный натиск — с непоколебимой стойкостью, вдохновенный героизм — с высокой боевой выучкой.
«Во всем и всегда следовать примеру Героев Советского Союза, их мужеству и боевому мастерству — долг каждого советского воина» — призывала газета. Выражая требования командования фронта, она советовала в частях и подразделениях широко организовать передачу опыта героев днепровской битвы.
Под рубрикой «Герои днепровской битвы» редакция регулярно печатала короткие зарисовки о верных сынах народа — Героях Советского Союза.
Весь октябрь и первые дни ноября части и соединения 1-го Украинского фронта продолжали успешные бои.
Удерживая и расширяя правобережные плацдармы, советские воины все дальше теснили врага от Днепра, метр за метром приближались к Киеву.
Наконец наступил долгожданный момент: на рассвете 3 ноября войскам был зачитан приказ командующего фронтом о переходе в наступление с целью освобождения Киева. В приказе указывалось на историческую миссию войск фронта, которым выпала великая честь освободить родной Киев и спасти его жителей от зверских издевательств оккупантов.
В специальном обращении Военного совета фронта говорилось, что борьба за Киев является борьбой за Украину, борьбой за полный разгром фашистских захватчиков и изгнание их из пределов советской земли. Командование призывало солдат и офицеров к тому, чтобы в бою не щадить ни сил, ни крови своей, ни самой жизни, окружать и громить вражеские войска.
Обращаясь к воинам фронта, Военный совет отмечал! «Боевые друзья! В боях с врагами вы показали величественные примеры отваги, мужества и героизма. Грудь многих из вас украшена орденами и медалями. Около тысячи бойцов, сержантов, офицеров и генералов нашего фронта удостоены высшего звания — Героя Советского Союза. Вы разгромили врага на Дону. Вы разбили фашистские дивизии под Белгородом. От Дона до Днепра вы победно прошли сквозь пламя и лишения войны. Вы героически форсировали Днепр и подошли к стенам великого Киева».
Военный совет призывал воинов окружать вражеские войска, громить и брать их в плен. Тех, которые не сдаются, беспощадно уничтожать, всех до одного.
Наступление на Киев началось ударом с севера на юг в обход города с запада. Этому событию фронтовая газета посвятила весь номер. «В бой, товарищи, в бой, богатыри Днепра! Освободим родной Киев от фашистских захватчиков!» — призывала она. В передовой статье «За Киев!» говорилось о бессмертных подвигах героев Москвы, Сталинграда, Воронежа, Курской дуги, днепровской переправы. Теперь разгорался бой за Киев — сердце Украины. Через древний Киев пролегала дорога победы. Через Киев должны были пронести советские воины священное знамя свободы, знамя великого Ленина!
Решительный штурм вражеских укреплений, расположенных непосредственно у Киева, должен был начаться на рассвете 5 ноября при активном содействии авиации, танков, артиллерии и минометов.
Тревожно-радостной была та последняя ночь перед наступлением. Советские воины, не смыкая глаз, с болью в сердце, с надеждой и верой в победу обращали свой взор в сторону Киева. Город горел. Все небо над ним было багровым от пожара. Гитлеровцы, чувствуя, что им не удержать города, решили его сжечь. Пламя над столицей Украины высоко поднималось в небо. В ночных сумерках виднелись очертания Софийского собора, силуэт Дома Украинского Советского правительства, прямые улицы столицы...
Военный совет фронта в специальном обращении к войскам призывал поспешить на выручку киевлянам.
«Дорогие товарищи красноармейцы, сержанты и офицеры! — говорилось в обращении. — Большая честь выпала вам. Родина, советский народ требуют нанести сокрушительный удар по врагу, сломать оборону противника, разгромить гитлеровских разбойников и освободить от фашистских захватчиков родной Киев.
Товарищи! Перед нами Киев — мать городов русских, колыбель нашей Родины. Здесь много веков тому назад зародилась наша могучая Русь. Здесь с оружием в руках отстаивали от врага свободу и независимость русского и украинского народов наши отцы и матери, наши деды и прадеды.
Веками рос, развивался и креп прекрасный Киев — центр политической и культурной жизни свободного украинского народа — народа Богдана Хмельницкого и Тараса Шевченко. Фабриками и заводами, театрами и институтами, школами и садами украсился Киев за годы Советской власти.
И вот наш родной исторический город — столица Советской Украины — уже более двух лет находится в кровавых лапах... Уже 25 месяцев фашистские разбойники издеваются, грабят и убивают мирных советских граждан, сжигают и уничтожают киевские фабрики и заводы, прекрасные здания и зеленые улицы, глумятся над памятниками и могилами борцов нашей священной земли.
Дрожь пробегает по телу, кровью обливается сердце, неугасимая ненависть горит в груди от этих злодеяний гитлеровцев.
К героическим подвигам, к самоотверженности в бою призывает нас великий Киев.
К мужеству, к отваге и храбрости призывает нас многомиллионный советский народ.
Могучей, неодолимой лавиной идет наступление Советской Армии по всему фронту, от Балтийского до Черного моря. Уже освобождены города Мелитополь, Днепропетровск, Днепродзержинск, Смоленск, Невель. Ведутся успешные бои за Витебск, Советскую Белоруссию, Кривой Рог, Каховку, Перекоп, Крым, Одессу.
Освободим же и мы наш родной исторический город Киев от фашистских варваров и людоедов!»
При наступлении на Киев нашим войскам необходимо было прорвать глубокоэшелонированную оборону противника и сломить сопротивление отборных гитлеровских войск. День и ночь артиллерийские разведчики изучали вражеские укрепления и вели пристрелку своих орудий по выявленным целям.
В один из этих горячих дней я попал к артиллеристам, которыми командовал Шилин, и стал свидетелем его необычайного подвига.
Темной ночью лейтенант Шилин — начальник разведки артиллерийского подразделения — с несколькими наблюдателями и радистами поплыл на лодке вслед за пехотинцами через Днепр. Обнаружив подход десанта, противник открыл огонь. Разбитая снарядом лодка начала тонуть. Шилин бросился в воду и вместе с уцелевшими бойцами поплыл к полыхавшему огнем правому берегу. В рядах пехотинцев он штурмовал вражеские укрепления.
Вечером фашисты предприняли контратаку. В критический момент Шилин вызвал огонь нашей артиллерии на себя, но сам чудом остался жив. Важный в оперативном отношении плацдарм был удержан.
За этот подвиг Афанасию Петровичу Шилину было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Кстати сказать, в марте 1945 года за героические подвиги в боях при освобождении Польши его наградили второй медалью «Золотая Звезда».
Пока артиллеристы делали свое дело, саперы тем временем в буквальном смысле прощупывали каждый сантиметр местности перед передним краем, стремясь раскрыть тайны минных заграждений врага и подготовить проходы для пехоты и танков. Связисты еще раз проверяли радиостанции и проводные телефонные линии. Стрелковые подразделения готовили в траншеях и окопах ступеньки, чтобы удобнее было подниматься в атаку. Танкисты находились в машинах, ожидая сигнала к наступлению.
...Лишь только забрезжил рассвет и стали заметнее контуры близлежащих деревень, воины 167-й дважды Краснознаменной Сумской стрелковой дивизии генерал-майора Мельникова при поддержке танкистов 5-го гвардейского танкового корпуса генерала Кравченко поднялись и с криком «ура» пошли на врага. Уже к 8 часам утра они овладели важным пунктом обороны противника и с ходу вышли на шоссейную магистраль.
Советское командование спешило. Дорог был каждый час, каждая минута. Тяжелое, тревожное чувство волновало бойцов: успеем ли? Что если, пока идет бой, гитлеровские изверги сожгут город, повесят и расстреляют еще тысячи киевлян? Вот почему советские воины, не отдыхая и не останавливаясь, стремительно продвигались вперед. В этом бою пехотинцы, как никогда, действовали решительно и быстро. Они уверенно шли за танкистами, мужественно и умело пробивали вражеские укрепления.
— Как бы гитлеровцы ни сопротивлялись, на этот раз им не устоять перед нашим напором, — ответил командир танкового корпуса генерал Кравченко, когда я спросил его о перспективе нашего наступления.
Впервые с Андреем Григорьевичем Кравченко я познакомился в боях за Косторное зимой 1943 года. Большие ясные глаза, статная, атлетическая фигура, быстрые и целеустремленные движения вполне соответствовали его смелым и решительным действиям. В корпусе, кажется, не было ни одного танкиста, который бы не знал своего командира в лицо и не относился бы к нему с большим уважением. Не раз Андрей Григорьевич вместе с рядовыми танкистами принимал участие в прорыве вражеских укреплений, ходил в атаки, совершал дерзкие рейды по тылам противника.
И вот сейчас, находясь вместе с ним на наблюдательном пункте (таковым нередко служил его танк), я почувствовал, как огромная воля и убежденность командира корпуса в победе передавались подчиненным. Его суждения, предложения и советы были всегда обоснованными и убедительными. С ним приятно и полезно было поговорить. В любой, даже самой сложной боевой обстановке генерал Кравченко никогда не торопился, спокойно оценивал положение, принимал разумные решения и стремился провести их в жизнь. Таким он запомнился мне навсегда.
Пятого ноября передовые советские подразделения вступили в предместье украинской столицы. В это время 180-я и 240-я стрелковые дивизии генерал-майора Ф. П. Шмелева и полковника Т. Ф. Уманского подверглись сильной контратаке противника, предпринятой им с левого фланга, от берега реки. Десятки танков пустили гитлеровцы на наши боевые порядки. Но стойко встретили контратакующего врага советские воины. Командиры батарей старшие лейтенанты Ищеев и Новопашин, а также истребители капитана Кузнецова быстро выкатили орудия на заранее подготовленную позицию и открыли губительный огонь.
Первым поджег фашистского «тигра» сержант Чуриков. Потом он подбил еще одного. Гитлеровцы попятились в лес и, разделившись на две группы, снова пошли в контратаку. Лейтенант Стародубцев лично встал к орудию и с первого выстрела поджег неприятельский танк. Две машины уничтожили сержант Бреев и наводчик Зелевдинов. Четыре танка подбил сержант Сальников. В этом бою только на участке наших артиллеристов противник потерял 16 машин и откатился назад.
Но это было лишь началом ожесточенного сопротивления врага. Всю ночь гитлеровцы предпринимали яростные контратаки, стремясь нащупать слабые места в боевых порядках советских войск. К утру эти контратаки усилились и участились.
Едва успел рассеяться утренний туман, как на горизонте показалась большая группа вражеских танков. Артиллеристы моментально привели орудия к бою и терпеливо стали поджидать врага. Батарея гвардии лейтенанта Мухина первой на этом участке открыла огонь по фашистским танкам.
— Не для того мы освободили родную землю, чтобы вновь отдавать ее врагу на поругание! — крикнул гвардии сержант Еремин, посылая первый снаряд в танк противника.
Обнаружив советских артиллеристов, гитлеровцы открыли по ним огонь. Снаряды рвались вокруг орудийных расчетов, черный дым застилал все вокруг, разъедал глаза, мешал прицельной стрельбе. Но отважный расчет Еремина оставался на своем боевом посту.
Вот уже на поле боя пылали пять танков, подбитые орудийным расчетом гвардии сержанта Еремина.
Пример отважного орудийного расчета воодушевил остальных. Еще шесть вражеских танков подбили и сожгли в этом бою артиллеристы гвардии младшего лейтенанта Сабодохи. По два-три танка подбили и другие расчеты.
Дорого обошлась фашистам их вылазка. Только батарея гвардии лейтенанта Мухина уничтожила 15 машин и до 150 гитлеровцев.
В тесном взаимодействии с артиллеристами немало уничтожили фашистов воины других родов войск. Отлично поработала и наша штурмовая авиация. Она наносила с воздуха сокрушительные удары по наземным войскам гитлеровцев.
Однако противник, подтянув моторизованные и танковые дивизии, решил попытаться контратакой с юга смять советские боевые порядки. Благодаря большому численному превосходству ему удалось несколько потеснить одно из наших подразделений. В образовавшуюся брешь гитлеровцы бросили пехоту и танки.
Тем временем командование нашего фронта подготовило контрудар на флангах вражеского клина. Смело и решительно выполняя намеченный план, гвардейцы совместными усилиями танков и артиллерии нанесли фашистам серьезное поражение и отбросили их на прежние позиции.
В последующие часы гитлеровцы еще несколько раз пытались контратаковать наши части. Однако все их попытки сломить упорство и стойкость советских воинов неизменно терпели поражение.
Наши гвардейцы с упорными боями продвигались вперед.
Несмотря на сильные контратаки, подразделения дивизии генерал-майора Мельникова при поддержке танков генерала Кравченко продолжали решительно пробиваться к Киеву. Двигаясь с зажженными фарами, танки устремились по шоссейной дороге.
Автомашины с автоматчиками в кузовах также шли с зажженными фарами. Мощная ночная танковая атака подействовала на противника ошеломляюще. Боясь окружения, вражеский гарнизон, раздробленный на части и лишенный централизованного управления, стал в панике разбегаться. Дороги на Белую Церковь и Житомир были забиты исковерканной техникой и трупами фашистов.
Именно в те дни при отступлении на одной из дорог под Киевом был убит гитлеровский солдат Фриц Бах. В кармане у него нашли карточку-амулет, на которой было написано: «Счастье будет вам всегда сопутствовать и поможет подняться вверх. Вам суждена счастливая жизнь. Но сначала вы совершите большое путешествие, которое приведет вас в чужие страны. Там вы встретите вражду, но все преодолеете и благополучно вернетесь домой. Вы сохраните бодрость до глубокой старости и будете качать на коленях своих внуков».
Фриц Бах слепо поверил, что амулет принесет ему счастье, и отправился в разбойничий поход на Россию. В январе 1943 года он оказался под Воронежем, прошел сотни километров по нашей земле. И всюду насиловал, грабил, убивал. Он помнил при этом, что у него в амулете было написано: «Вам суждена счастливая жизнь. Но сначала вы совершите большое путешествие, которое приведет вас в чужие страны...»
Вскоре для фашиста начались черные дни. Советская Армия разгромила под Воронежем несколько гитлеровских отборных дивизий. В дневнике Фрица Баха мы находим краткие записи, которые достаточно выразительно говорят об этих днях:
«21.1.43. Отступление от позиций северо-западнее Воронежа.
25.1.43. Тяжелые бои при отступлении.
28.1.43. Обморожение северо-западнее Воронежа».
Незадачливый гитлеровский вояка попал в лазарет, потом — снова страшный Восточный фронт:
«2.9.43. Отступление в Тутяно.
7.9.43. Жестокий бой за деревню. Отступление.
12.9.43. Хоронили обер-лейтенанта Фукса. Ночью спаслись с позиций бегством. Сидим в дыре. Встать! Идем назад».
А дальше записи стали еще лаконичнее:
«13.9.43. Отступление.
14.9.43. Отступление.
16.9.43. Бежим.
18.9.43. Отступление.
22.9.43. Прибыли в Киев...»
Битый «путешественник» мечтал отдышаться и прийти в себя. Однако сделать это фашисту не удалось. Советская Армия, к его ужасу, форсировала Днепр.
Четвертого октября Фриц Бах сделал свою последнюю запись: «Большой боевой день. Ранено и убито две трети...»
Запись оборвана на полуслове. Бандит из Франкфурта-на-Майне, как и многие тысячи других гитлеровских головорезов, был уничтожен советской пулей под Киевом.
Этот дневник я прочел в подразделении майора Филиппова, когда его бойцы после прорыва переднего края обороны противника вошли в большой лесной массив. В тех условиях от каждого командира и солдата требовалась исключительная маневренность и быстрота действий. В лесу, как известно, сектор наблюдения намного уменьшается. Здесь надо действовать решительно, быстро, не давать врагу опомниться и закрепиться. Подразделение рывком вошло в усадьбу детского санатория и за полтора часа с боями преодолело расстояние в восемь километров.
Дальнейшее продвижение задержала группа гитлеровцев с танками и самоходными орудиями, которая прикрывала шоссейную дорогу. Майор Филиппов решил обойти противника и достигнуть опушки леса в районе озера, оставив фашистов в тылу. Совершив этот сложный маневр, бойцы тут же заняли оборону и подготовились к решительному штурму города. В то время батальон капитана Котельникова вел бой с противником в другой части леса. Стремительными действиями Котельников потеснил гитлеровцев на восток от наших боевых порядков и тем самым обеспечил связь подразделения с тылом.
Выставив на открытые фланги автоматчиков, подразделение Филиппова приготовилось к атаке на западную окраину Киева. Несколько позже бойцам майора Филиппова была поставлена более конкретная задача — совместно с танками и артиллерией выйти на Житомирское шоссе. Эта задача была выполнена также раньше срока.
В наступательных боях за освобождение Киева воины всех без исключения частей и соединений показали необычайную стремительность действий. Отходящему врагу ни на минуту не давали передохнуть, закрепиться на новых позициях, все время преследовали его.
О высоких темпах продвижения говорит хотя бы тот факт, что в районе населенного пункта Дегтярь противник, бросивший против одного нашего подразделения четыре зенитные батареи, так и не успел привести их в действие: они были захвачены нашими бойцами, не сделав ни одного выстрела.
Стремительное наступление сыграло свою положительную роль и в том, что наши части имели незначительные потери. Наоборот, противник в бою за Киев потерял в несколько раз больше живой силы и техники. Только бойцы майора Филиппова захватили 12 зенитных и 5 противотанковых пушек, несколько десятков пулеметов и много другого вооружения, не понеся при этом почти никаких потерь.
Обо всем этом я написал корреспонденцию, которую с подвернувшимся мотоциклистом отправил в газету, и она вскоре была напечатана на первой странице.
Наиболее тяжелые бои за Киев развернулись на последнем оборонительном рубеже гитлеровцев Приорка — Пуща Водица. Они, по существу, и определили исход киевской операции. На правом берегу среднего течения Днепра этот бой начали подразделения генерала Мельникова. При активном содействии танкистов генерала Рыбалко они обрушились на оборонительную линию врага и стремительным напором сломили его сопротивление. Прорвав укрепленную полосу противника, наши части стали быстро продвигаться в южном направлении и вскоре заняли опорный пункт Святошино, перерезав таким образом шоссейную дорогу Киев — Житомир. Это лишило гитлеровцев главной артерии, по которой они подбрасывали подкрепления гарнизону города и вывозили награбленное имущество.
В образовавшийся прорыв устремились другие наши воинские части. Основные же силы дивизии в это время повернули на восток и повели наступление по шоссейной дороге непосредственно на Киев. Фашисты панически бежали в город, надеясь впоследствии удрать по юго-западным дорогам. Наше командование быстро разгадало замысел противника и приняло все меры к тому, чтобы немедленно перерезать дорогу, идущую на Фастов — Белую Церковь. Эту трудную задачу с успехом решили танкисты Ивана Игнатьевича Якубовского.
Гитлеровское командование все еще пыталось спасти свое катастрофическое положение и удержать за собой город. Оно перебросило из тыла две свежие — танковую и моторизованную — дивизии. Однако и эта попытка закончилась крахом. Наши части упредили противника и, не дав ему возможности закрепиться на заранее подготовленных рубежах, разбили его на подступах к Киеву.
Вечером 5 ноября советские танкисты и вместе с ними наши передовые подразделения ворвались на улицы украинской столицы. Одновременно с танкистами вступили в Киев и мы, корреспонденты фронтовой газеты.
Всю ночь шли ожесточенные бои в самом городе. Дом за домом, улицу за улицей очищали советские воины от гитлеровцев. Наступавшие с севера подразделения 38-й армии проникли в центр города. На угловом здании улиц Кирова и Крещатика один из бойцов мелом написал: «24.00. Первым вошел батальон Якушева. Да здравствует свободная Украина!»
В полночь группа автоматчиков во главе с офицером Н. П. Андреевым пробилась к зданию, где до оккупации гитлеровцами Киева помещался Центральный Комитет Коммунистической партии Украины. Над домом взвилось красное знамя.
«Прорвавшись к центру города, на Крещатик, — вспоминал позже бывший командир взвода автоматчиков младший лейтенант Г. П. Саморуков, — мы в 24.00 вышли к угловому дому, у которого с фасада по обеим сторонам находились два льва. Бойцы стали делать надписи на стенах дома, на ограде и прямо на тротуаре. Сейчас трудно вспомнить, кто именно делал надписи, но мне запомнилось, что писал командир роты старший лейтенант Гуськов».
На Комсомольской площади Киева, у основания днепровских холмов и Первомайского парка — любимого места отдыха киевлян — находится ныне могила танкиста Н. Н. Шелуденко. Заботливо ухаживают за ней киевляне. Но все ли знают, кто такой Шелуденко и какой подвиг он совершил?
Гвардии старшина Н. Н. Шелуденко родился на украинской земле, в селе Лебедевка, что неподалеку от районного центра Высшая Дубечня. Еще до войны он был призван в армию и, окончив училище, стал танкистом. Это была его давняя мечта. С первых дней войны Никифор Шелуденко находился на фронте. Много трудных и опасных дорог прошел отважный танкист. Не раз бесстрашно смотрел он смерти в глаза, попадал в тяжелые переплеты, но каждый раз выходил из боя невредимым, побеждал врага. Командование неоднократно отмечало смелость и находчивость мужественного танкиста: он был удостоен нескольких правительственных наград.
И вот Шелуденко на берегу Днепра. Сюда он пришел бывалым, закаленным воином. Его путь лежал через Дон, Сейм и Десну. Теперь на очереди — Днепр.
Знакомые и милые с детства места. В канун решающих боев за Киев он побывал в родном селе, встретился с матерью. Страшная картина предстала его глазам. Почти все село было сожжено фашистами, а имущество односельчан разграблено. Уничтожена школа, в которой Никифор учился. Куча пепла да головешек — это все, что осталось от родительского дома. Престарелая мать ютилась в наскоро вырытой землянке. Во многих семьях от рук гитлеровцев погибли близкие.
С тяжелой думой и душевной болью покидал Шелуденко родное село. Огонь священной мести жег его сердце, звал в бой. «Скорее в танк, за рычаги! Никакой пощады фашистским извергам!» — с таким чувством, полный решимости и отваги, вернулся Шелуденко в танковую часть, которой выпала честь первой вступить в столицу Украины. И когда командир перед боем спросил, кто поведет головную машину, Шелуденко попросил:
— Разрешите мне! Киев я знаю хорошо. Я коммунист...
Сорок минут неумолчно била советская артиллерия, кромсая вражеские позиции, а потом в воздух поднялись армады краснозвездных самолетов. Вслед за ними на штурм вражеских укреплений ринулись грозные советские танки. Они сокрушали на своем пути все препятствия: давили живую силу, артиллерийские и минометные расчеты, преодолевали рвы и эскарпы, ежи и завалы...
Свое слово Н. Н. Шелуденко с честью выполнил. Двигаясь во главе взвода, он первым из танкистов пробился к центру города, к заветному Крещатику. Сколько раз он мальчишкой гулял по этой многолюдной и красивой улице, вдыхая запах киевских каштанов! Теперь улицу не узнать: кругом руины, пожары, пепел. Никифору хотелось приветствовать каждый дом, каждый камень. Но, как назло, дым, горький и густой, застилал смотровые щели танка. А гитлеровцы усиливают огонь. Откуда они бьют? Куда направить машину? Шелуденко на мгновение открыл люк и высунулся наружу.
— Вправо, полный! — скомандовал он механику-водителю. — Левее, огонь!
Гитлеровцы заметили отважного танкиста, ударили из автоматов. Шелуденко успел бросить две гранаты, но сам был сражен вражеской пулей...
Потрясенные смертью своего любимого командира, танкисты с еще большей решимостью и ожесточением стали громить засевших в развалинах зданий гитлеровцев.
Вспоминая события тех дней, бывший командир роты автоматчиков 21-го стрелкового полка старший лейтенант А. Н. Храпов писал: «Мы с группой в 28 человек тли к Крещатику со стороны Днепра. Помню, как поднимались по широкой булыжной улице. Выйдя на Крещатик, увидели, как с противоположной стороны на него вышли танки. Мы укрылись, думая, что это танки противника. Однако танки оказались нашими. Здания на Крещатике все горели. К часу ночи весь Крещатик был заполнен нашими солдатами».
Жуткая картина открылась перед нашими воинами. Всюду пылали пожары, раздавались взрывы. Гитлеровцы заминировали большое количество общественных зданий и жилых домов, многие улицы и важнейшие пути сообщения. Тысячи мин извлекли саперы из городских зданий в первый же день освобождения украинской столицы. Враг стер с лица земли гордость киевлян — Крещатик.
И вот бой стих. Через Киев следуют танки генералов Рыбалко и Кравченко. Вместе с ними идут неутомимые и вездесущие пехотинцы, саперы, связисты. Появляется артиллерия. По Крещатику, по бульвару Шевченко и Брест-Литовскому шоссе, через весь город нескончаемой вереницей движутся советские войска.
...В 4 часа утра 6 ноября столица Советской Украины была очищена от фашистов. А на второй день над освобожденным городом звучала опубликованная в нашей газете песня на слова Александра Безыменского:
Грохочут снаряды и мины лютуют,Освободив Киев, советские войска продолжали решительное и безостановочное наступление. Они устремились к Житомиру, Виннице, к нашей западной границе. Солдаты шли вперед, освобождая советскую землю от фашистского ига.
Алым полотнищем стелются по земле лучи солнца. Тихо покачиваются тополя, шепчутся травы, отряхивая бисеринки росы...
В тенистом парке, где любят отдыхать киевляне, среди зеленых дубрав, на высоком берегу Славутича высится памятник человеку, чьей кровью обагрена украинская земля. На памятнике начертано: «Герою Советского Союза генералу Ватутину от украинского народа». Фигура выдающегося советского полководца высечена из блока серого гранита. Памятник окружен розарием, и у его подножия, выложенного из плит лабрадорита и украшенного мозаикой, всегда живые цветы. Слева и справа от памятника — могилы воинов-героев, погибших в боях за свободу и независимость нашей Родины.
В ноябре 1958 года в ознаменование 15-летия освобождения Киева от немецко-фашистских захватчиков в районе села Новые Петровцы, там, где в 1943 году размещался командно-наблюдательный пункт штаба 1-го Украинского фронта, был открыт для посещений памятник — музей освобождения Киева. Его монументально-архитектурная композиция увенчана статуей воина с автоматом в руках, устремленного вперед, на запад, и олицетворяющего собой победную поступь Советской Армии в боях за честь и свободу нашей многонациональной социалистической Отчизны.
Более тридцати лет прошло с тех пор, как отгремела ожесточенная битва на Днепре. После Сталинграда и Курска форсирование Днепра и освобождение столицы Украины является выдающейся победой Советских Вооруженных Сил во второй мировой войне. Благодарные киевляне, вся Украина, весь наш народ свято чтут память о бесстрашных воинах Советской Армии, освободивших украинскую столицу от немецко-фашистских оккупантов. На живописных холмах над Днепром открыт большой парк Вечной славы, и на могиле Неизвестного солдата воздвигнут памятник участникам Великой Отечественной войны. У двадцатишестиметрового гранитного обелиска в центре бронзового венка горит Вечный огонь. Он будет гореть всегда, во все времена. И, подобно этому огню, никогда не погаснет память о тех, кто отдал свою жизнь ради Отчизны, ради счастья грядущих поколений. Они завещали живущим быть бдительными на земле. Смертью заслужив право требовать это, они погибли, чтобы жили мы, чтобы вечно жила наша великая Родина-мать.
История Великой Отечественной войны полна примеров, когда советские люди — представители различных национальностей, спаянные неразрывными узами братства, не щадили своей жизни в борьбе за общее дело. На подступах к Москве, под Ленинградом и Новгородом, у стен Севастополя и Одессы, на улицах Сталинграда и Воронежа, Киева и Минска, в битвах под Курском, на Днепре, Висле и Одере — всюду русские и украинцы вместе с воинами других национальностей нашей необъятной Родины показывали невиданные примеры массового героизма и побеждали.
Великим примером воинского братства и дружбы советских народов явилось сражение за Днепр и Киев. А когда в октябре 1944 года вся территория Украины была очищена от фашистских захватчиков, партийные, советские и общественные организации города Киева в обращении к бойцам, сержантам, офицерам и генералам Советской Армии писали:
«В великий торжественный день освобождения мы обращаем слово горячей благодарности ко всем народам-братьям, пришедшим на помощь своей многострадальной сестре Украине. Мы благодарим вас — бойцов, сержантов, офицеров и генералов — славных сыновей нашего советского народа, наших освободителей от подлого и хищного врага. Только вместе со всеми народами Советского Союза, плечом к плечу со своим старшим братом — великим русским народом, в едином могучем советском государстве украинский народ смог одолеть своего лютого врага, смог сбросить со своих плеч ярмо фашистской неволи».