История публикации{73}
Цензура во все века и при любом режиме существовала и, наверное, еще долго будет существовать, но в нашей стране она приобрела нетерпимые, уродливые и карательные формы: можно было запретить все, что в данный момент противоречило политической или иной конъюнктуре.
Вряд ли найдется хоть один творческий человек, будь то прозаик или поэт, произведения которого не прошли через гребенку цензуры или вышли оттуда без потерь. У каждого автора свои воспоминания, как правило болезненные и неприятные, от общения с «ее величеством» цензурой. Есть такой эпизод и в моей творческой жизни.
Как писатель я стал известен после публикации повести «Иван» (1958, впоследствии экранизированной А. Тарковским; фильм «Иваново детство» получил главный приз Венецианского фестиваля — «Золотой Лев» — в 1962 году), рассказа «Первая любовь» (1959), повести «Зося» (1963, экранизирована режиссером М. Богиным, одноименный советско-польский фильм, 1967), рассказов-миниатюр «Сердца моего боль», «Второй сорт», «Кругом люди», «Кладбище под Белостоком», «Сосед по палате» (1963).
Перед выходом этих произведений Главлит четыре раза предпринимал необоснованные попытки изъятия из текстов отдельных фраз и абзацев. Я говорю «необоснованные», потому что все неясности были сняты после предоставления мной справочно-пояснительного материала, и при последующих неоднократных переизданиях все четыре цензурные купюры полностью восстанавливались в текстах и не вызывали ни у кого никаких возражений или сомнений.
Все эти годы параллельно я работал над другими произведениями, в частности над большой повестью о советских контрразведчиках времен Великой Отечественной войны.
Журнал «Юность»
В 1971 году редакция журнала «Юность», узнав о близкой к завершению повести, предложила мне сотрудничество.
На это предложение 4 марта 1971 года я ответил письмом главному редактору журнала Б. Полевому, в котором честно информировал его о том, что все события и персонажи детектива «Убиты при задержании...» (первое условное название повести) вымышлены, «оперативные документы» сочинены, архивными документами и материалами или закрытыми источниками при работе я не пользовался, — предупреждал о трудностях цензурного характера, которые могут возникнуть у редакции при сдаче рукописи в печать.
ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «ЮНОСТЬ»
тов. ПОЛЕВОМУ Б. Н.
Уважаемый Борис Николаевич!
Все события и персонажи детектива{74} «Убиты при задержании...» (название условное) вымышлены; архивными материалами или закрытыми источниками при работе над повестью я не пользовался; все «оперативные документы» сочинены, но так же, как и события, привязаны к конкретной исторической обстановке.
Что касается деятельности контрразведки и военных вопросов, то в повести нет ни одного момента или специального термина, которые не упоминались бы в открытой советской печати (например, главы «Оперативные документы» построены в основном на терминологии из документов сборника «Пограничные войска в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945», М., 1968).
Я реально представляю себе трудности цензурного характера, которые могут возникнуть при сдаче рукописи в печать, поэтому вместе с окончанием повести мною будет представлена в редакцию пространная многостраничная справка — подробный перечень всех книжных и периодических изданий с указанием страниц, где упоминаемые мною обстоятельства или термины «расшифровываются» и описываются.
Чтобы Вы могли представить, как это будет выглядеть, прилагаю страничку с перечнем (неполным) источников по «радиоигре», самом, наверно, «секретном» моменте во всей повести — до 1955 года даже упоминание этого слова в печати (применительно к советским органам) не разрешалось. (Я пишу «секретном» в кавычках потому, что за границей об этом за последние три десятилетия написаны сотни книг.)
Должен также заметить следующее:
В советской художественной литературе, к сожалению даже у талантливых авторов («Июль 41 года», «Горячий снег», «Мертвым не больно»{75}, романы К. Симонова), офицеры контрразведки — образы исключительно отрицательные, негативные. В неверном представлении уважаемых писателей, а затем и в созданном этими произведениями представлении многих миллионов читателей офицеры контрразведки — подозрительные перестраховщики, люди неумные, ограниченные, а то и просто трусливые.
Между тем все четыре года войны офицеры военной контрразведки самоотверженно выполняли опасную, сложную и крайне ответственную работу, от которой нередко зависели жизни тысяч людей, судьбы целых операций (что я и стремлюсь показать в своей повести). Тысячи офицеров контрразведки героически погибли на фронтах Отечественной войны; многим из них, например старшим лейтенантам П. А. Жидкову (1-й Украинский фронт), Г. М. Кравцову (1-й Белорусский фронт), М. П. Крыгину (Сейсинский десант), посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Начальник Управления особых отделов всей Красной Армии Михеев — единственный (в Отечественной войне) руководитель целого рода войск, который погиб на поле боя, отстреливаясь до последнего патрона. Кстати, он прилетел в Прилукское окружение по собственной инициативе, когда положение уже было безнадежным, отдал свой самолет для вывозки раненых и секретных документов и погиб, пытаясь спасти командующего фронтом Кирпоноса и секретаря ЦК Украины Бурмистенко.
Кто знает о Михееве, о Крыгине, Кравцове и Жидкове? Очень немногие — из редких и коротких юбилейных публикаций в научно-исторических журналах. А в художественной литературе прочно утвердился стереотип «особиста», «особняка» — человека недалекого, подозрительного и трусливого.
В своей повести я стремлюсь реалистически показать трудную, самоотверженную работу армейских контрразведчиков на фронте и не сомневаюсь, что люди, которые должны будут санкционировать публикацию этого детектива, не меньше, чем я или редакция журнала «Юность», заинтересованы в появлении в нашей литературе положительных образов офицеров советской контрразведки.
С уважением
Богомолов.
4 марта 1977 года.
5 марта 1971 года редакцией журнала «Юность» в лице ответственного секретаря Л. А. Железнова со мной был заключен договор на публикацию повести «Убиты при задержании...» объемом 12 авторских листов с гонораром 300 рублей за авторский лист (всего 3600 руб.), сроком сдачи рукописи не позже 1 декабря 1971 года.
Как было указано в договоре, содержание повести должно удовлетворять следующим условиям: «Рассказать о работе советских контрразведчиков в годы Великой Отечественной войны в пределах, доступных для опубликования в открытой печати». Редактором была определена Мэри Лазаревна Озерова.
24 марта 1971 года по заключенному с редакцией журнала «Юность» договору мною был получен аванс в издательстве «Правда» в сумме 838 рублей{76}.
Я, как показало время, предусмотрительно сохранил эту расписку:
24 марта 1971 года получен аванс в издательстве «Правда» по договору с редакцией журнала «Юность» на детективную повесть в сумме 836 (восемьсот тридцать восемь) рублей.
24 марта 1971 г.
Богомолов.
Я работал медленно и не укладывался в срок сдачи рукописи, обусловленный договором.
1 декабря 1971 года Б. Полевой после прочтения первого варианта повести, которую он назвал «приключенческим романом», прислал мне письмо одобрительного характера и просил поторопиться с ее завершением.
Дорогой Владимир Осипович!
Простите за то, что нарушаю тишину Вашего творческого кабинета. Когда-то, уже довольно давно, все мы читали рукопись Вашего приключенческого романа. Она всем нам приглянулась: и читается интересно, и, несмотря на остроприключенческий сюжет, написана в духе доброго реализма. Словом, мы сейчас возлагаем на этот Ваш роман надежды.
Разумеется, «Юность» никогда не бывает на голодном пайке, однако не скрою, что мне хочется залучить к нам, и поскорее, именно Вас и именно с этой вещью. Когда мы читали первый вариант, бывший у нас, рукопись была вполне готова, оставались какие-то мелкие недоделки, речь шла о нескольких главах. Я не из тех, кто торопит авторов, однако очень Вам советую: приналягте Вы на этот свой роман, и давайте поскорее. Хотелось бы его напечатать где-то весною будущего года.
Всего хорошего.
Ваш Б. Полевой
1 декабря 1971 г.
19 декабря 1971 года я ответил письмом Б. Полевому, что работаю с предельной нагрузкой, но еще многое надо сделать, и просил пролонгировать договор и планировать публикацию на август-сентябрь 1972 года.
Многоуважаемый Борис Николаевич!
Ваше письмо получил.
Прежде всего, должен заверить Вас и Мэри Лазаревну, что я работаю над повестью с предельной нагрузкой и, хотя более месяца проболел, дело заметно продвинулось.
Весной мною в редакцию представлялось примерно две трети детектива — 47 главок из 72. За это время сделано еще 15,5 глав, в том числе и самый конец. Думается, что после написания этих 100 с небольшим страниц повесть усилилась, стала, несомненно, значительней.
Таким образом, осталось сделать 9,5 глав (65–70 страниц). При максимальном напряжении мне потребуется на это 3,5–4 месяца, в связи с чем прошу Вас пролонгировать договор до 30 апреля 1972 года.
Что же касается планов редакции, то, учитывая трехмесячный срок подготовки номера журнала в печать, начало публикации следует пролонгировать не на весну, а на август или сентябрь 1972 года.
С уважением
Богомолов.
19.12.72 г.
Так как повесть не была закончена, я вторично, 27 апреля, обратился к Б. Полевому с просьбой об очередной пролонгации договора до 30 октября 1972 года.
ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «ЮНОСТЬ»
тов. ПОЛЕВОМУ Б. Н.
Уважаемый Борис Николаевич!
В связи с некоторым увеличением объема повести и необходимостью изучения значительного количества различного справочного материала прошу Вас пролонгировать договор до 30 октября сего года.
Возможно, мне удастся закончить работу раньше.
С уважением
Богомолов.
Редакция прозы и мой редактор М. Озерова не оставляли меня в покое, напоминали о неоднократных пролонгациях договора, о моих обязательствах, настаивали на предоставлении рукописи повести в редакцию.
Наконец в январе 1974 года я передал в редакцию экземпляр рукописи, изменив первоначальное название повести «Убиты при задержании...» на «Возьми их всех!..», сопроводив это письмом:
Уважаемые Борис Николаевич и Владимир Ильич{77}!
NB!
1. Просьба с этим экземпляром обращаться бережно, поскольку именно с него роман будет перепечатываться начисто.
2. В тексте имеются отдельные синонимические варианты, которые будут сняты при окончательном редактировании. В тексте отсутствует большинство сносок; в двух главах не проставлены польские и немецкие фразы.
3. Настоятельно прошу до принятия окончательного решения о публикации никого из лиц, не имеющих прямого отношения к решению этого вопроса, с рукописью не знакомить и никакой информации о романе никому не давать.
4. Если роман по каким-либо причинам «Юности» не подойдет — никаких претензий к редакции у меня не будет и полученный мною аванс в этом же году будет безоговорочно возвращен в издательство «Правда». Только сообщите мне об отклонении рукописи без промедления.
С уважением
Богомолов.
12.01.74 г.
На письме приписка рукой М. Озеровой:
«Получено 24/1–74 года. М. Озерова».
После ознакомления с рукописью, спустя месяц, меня пригласили в «Юность» к главному редактору. При разговоре присутствовали первый его заместитель, поэт-песенник А. Дементьев и зав. отделом прозы. Главный дословно мне сказал: «Я был на фронте с первого и до последнего дня, я полковник и войну, слава богу, знаю. Я поражен вашей компетентностью, вашим знанием войны, всех деталей и воздуха того времени и вашей памятью. Все это удивительно здорово, но... лишь на уровне дивизии! Как только вы поднимаетесь выше, — это уже написано не Богомоловым, а Ласкиным! Я имею в виду прежде всего главу «В Ставке», изображение Сталина, наркомов, маршала Баграмяна и эпизоды с генералами. Ко всему прочему, эти места, да будет вам известно, делают роман практически непроходимым. Противопоставление ваших героев, розыскников, уполномоченным контрразведки в частях — это ненужная драматургия, от нее тоже надо избавиться. И спорить тут просто нелепо!.. Поверьте моему опыту! Вы ведь Сталина если и видели, то только на Мавзолее во время демонстрации, а я с ним встречался лично, разговаривал не раз вот так, как с вами, я себе его отчетливо представляю и как человека, и как руководителя. С Иваном Христофоровичем Баграмяном я в дружеских отношениях с сорок первого года и должен заметить, что вы сочинили на него шарж, причем не лучший. Эти образы у вас искажены. От эпизодов со Сталиным и с генералами надо избавиться без колебаний и без малейшего сожаления — все, что выше дивизии, написано Ласкиным! Поверьте моему опыту!»
Я спросил: «И Баграмян искажен тоже?» Полевой ответил: «Да, безусловно!»
Я не знал, кто такой Ласкин, в рукописи не было никакой дивизии, не было и шаржа на Баграмяна: очень любопытно, если учесть, что фамилия Баграмяна упоминается только в одной фразе без какой-либо оценки или характеристики — там сообщается о его отсутствии в этот момент в штабе фронта.
Неудивительно, что от услышанного я находился в немалом недоумении и погодя отвечал, что не могу согласиться с замечаниями и не смогу что-либо убрать или переделать. Я вслух откровенно предположил, что между нами возникла «нестыковка» и нам лучше «по-хорошему разбежаться» — я готов немедля вернуть аванс, на что главным редактором мне было заявлено: «Не надо горячиться и не надо ничего возвращать! У нас нормальный рабочий диалог! Я вам высказал наше мнение, и вы его внимательно обдумайте, а мы подумаем над тем, что сказали вы. Потом встретимся и совместим наши позиции. Я убежден, что нам удастся достигнуть взаимопонимания».
Позднее я не раз дивился высокому цензорскому — политическому и идеологическому — чутью того времени, каким обладал главный редактор «Юности» Б. Полевой: то есть по прочтении рукописи, до отправки ее в «инстанции» для получения разрешительных виз на публикацию он отметил, выделил то, что эти «инстанции» потом мне вчиняли и на чем настаивали.
Меня попросили без промедления представить в редакцию еще три экземпляра рукописи. Я решил, что они хотят, не теряя времени, ознакомить с текстом членов весьма многочисленной редколлегии, чтобы все дружно прочли и рукопись была бы запущена в работу. Я был уверен в романе и срочно сделал допечатку. Я и не подозревал о том, что последовало за разговором с редактором, мне и в голову не могло прийти, что полученные от меня экземпляры начнут за спиной автора последовательно гонять на так называемые «экспертно-консультативные чтения» по различным адресам: в Главное управление Министерства обороны, КГБ, МВД, Главному военному цензору, Главное Политическое Управление и т.д. Как выяснилось впоследствии, всего в закрытом «рецензировании» и «экспертно-консультационных чтениях» рукописи моего романа в разных ведомствах, судя по официальным отзывам и пометкам на полях, участвовало не менее восемнадцати генералов и старших офицеров — от просто начальников до узких специалистов, в частности в области криптографии и радиопеленгации, — замечу, что ни одного профессионального замечания они мне вчинить не смогли. Причем всюду соблюдалась иерархия: первые оставляли автографы только шариковыми ручками, а вторые — карандашами.
Как потом выяснилось, для Главлита было достаточно и требовалось всего два заключения: Пресс-бюро КГБ и Министерства обороны.
Рукопись в редакцию я представил в январе, а отбить все навязываемые мне купюры и поправки и выколотить последнюю необходимую для публикации «чистую» визу мне удалось лишь спустя семь месяцев, 21 августа 1974 года.
Следует сказать о сопутствующих факторах, повлиявших на развитие ситуации. Ответственным секретарем «Юности» был немолодой человек, якобы в прошлом, во время войны, главный редактор какого-то издания — журнала «Фронтовые иллюстрации» или «Красноармейца». После войны, еще при Сталине, была расстреляна его жена по какому-то облыжному политическому обвинению. Это был сломленный, крайне осторожный человек, но большой энтузиаст «спеццензуры». Из перестраховки, опасаясь, как бы потом его не обвинили в идеологических просчетах, он последовательно, официально и неофициально, отправлял по второму кругу рукопись аж в семь адресов; в двух компетентных организациях, куда он пытался загнать экземпляры, от дачи заключения уклонились.
Другим негативным фактором была дрессированность советских авторов, их покорность и убежденность в том, что все замечания, которые «учреждения», «инстанции» им вчиняют, имеют директивный характер и обязательны для авторов и изданий.
Во избежание необоснованных купюр, которые предпринимались Главлитом при публикации моих предыдущих произведений, но затем полностью им восстанавливались в текстах после уточнения и выяснения, без каких-либо даже минимальных замечаний, в начале марта 1974 года я обратился с письмом в Главлит, в котором просил все для них неясные вопросы предварительно согласовать с военной контрразведкой — Управлением особых отделов, для чего прилагал подробнейшую справку с подтверждением, что упоминаемые в романе термины ранее были опубликованы в открытой советской печати и не являются секретными.
В ГЛАВЛИТ
Уважаемые товарищи!
Все события и персонажи романа «Возьми их всех!..» («В августе сорок четвертого...») вымышлены (кроме упоминаемых в главе 56-й, «В Ставке ВГК»), однако для создания иллюзии достоверности привязаны к конкретной исторической обстановке и подлинному положению на фронтах в середине августа 1944 года.
Никакими неопубликованными архивными материалами, никакими закрытыми источниками, консультациями или советами специалистов в работе над романом я не пользовался. Все действия и специальные термины, упоминаемые или описанные в романе, многократно упоминаются или описаны в открытой советской печати.
При публикации моих предыдущих произведений четырежды имели место необоснованные изъятия Главлитом отдельных фраз и абзацев (я пишу «необоснованные» потому, что при последующих неоднократных публикациях этих самых произведений все четыре цензурные купюры восстанавливались в тексте и не вызывали ни у кого никаких возражений или сомнений). Поскольку эти изъятия, как мне объяснили, имели место только потому, что у цензора не оказывалось под рукой упоминания в открытой печати какого-либо специального термина или действия, прилагаю составленную мной справку с указанием упоминания специальных терминов и действий в открытой советской печати.
Некоторые главы романа могут показаться знакомыми — они публиковались в 1965–70 гг.
Во избежание необоснованных купюр, влекущих за собой нарушение цельности и ослабление художественного произведения, настоятельно прошу вас неясные для Главлита вопросы согласовать с военной контрразведкой — Управлением особых отделов, куда мною, как в службу, наиболее заинтересованную в опубликовании этого романа, будет направлено более подробное пояснительное письмо.
С уважением
Богомолов.
марта 1974 г.{78}
Издательство «Молодая гвардия». Редактор Валентин Павлович Аксенов
Еще в феврале месяце 1974 года издательство «Молодая гвардия» предложило мне сразу после журнальной публикации выпустить роман отдельной книгой.
Моим редактором в «Молодой гвардии» стал Валентин Павлович Аксенов, которого мне послало провидение, — скромный, тихий, с залысинами мужчина за сорок лет, инвалид, ходил с трудом на протезах — в юности у него были отморожены и ампутированы обе стопы. Он оказался смелым, честным, принципиальным и мужественным человеком и редактором, без его неоценимой помощи роман вряд ли бы прошел многоэтапную цензуру без потерь.
Дело в том, что В. П. Аксенов параллельно с работой со мной редактировал книгу Б. Полевого «До Берлина...» столько-то там километров — сборник очерков. Поэтому он часто приезжал в «Юность», где знали, что в «Молодой гвардии» будет издан роман, интересовался этапами цензурирования, снимал копии со всех заключений, которые приходили в «Юность», и, естественно, знакомил с ними меня.
Безусловно, большой удачей, подарком судьбы явилось то обстоятельство, что в последующей борьбе с ведомствами за роман мой молодогвардейский редактор В. П. Аксенов, как говорится, находился со мной в одном окопе, разделяя мои убеждения и позицию.
Его информация была бесценна, то есть, когда я потом ходил в учреждения и «инстанции» отбивать вчиняемые купюры и претензии, у меня, конечно, было преимущество: я знал их возражения, а они об этом не догадывались.
Конфронтация
3 июня в первой половине дня мне позвонил из издательства В. П. Аксенов и сообщил, что первый заместитель главного редактора «Юности» А. Дементьев был в главной редакции издательства «Правда» и там сказал: «Богомолов идет у нас в трех номерах, но там у него есть две идейно мутные главки («В Ставке ВГК» и «В стодоле»), которые мы печатать не будем».
И фазу же из главной редакции издательства «Правда» позвонили в редакцию прозы журнала «Юность». Короче, рукопись, которая находилась в работе в типографии — там уже прошел и был сверстан первый кусок романа, у меня на руках была корректура, — через полчаса была остановлена в производстве. Но из этого первого куска ничего не вынималось. Все должно было выниматься — свыше 30 страниц текста — из второго куска.
Я работал со многими редакторами в десятках изданий, где выходили повести «Иван», «Зося», «Первая любовь», рассказы-миниатюры в сборнике «Сердца моего боль», — это были люди высокопрофессиональные, относившиеся ко мне с большим уважением, несмотря на мои жесткие требования, особенно на этапе корректуры.
Ни в одном издательстве у меня не было конфликтов, каких-то немыслимых требований и претензий. На протяжении жизни я помню всех своих редакторов, был им благодарен по-человечески, поддерживал дружеские отношения.
Такого вероломства и предательства со стороны редакции журнала к своему автору — за его спиной, не ставя в известность, на этапе верстки выдернуть две главы — мне и в страшном сне не могло привидеться. В это трудно поверить, но это было. Когда я об этом узнал, я буквально через час дал телеграмму Б. Полевому в журнал «Юность», что в связи с недружественными действиями сотрудников редакции считаю договор расторгнутым и настоятельно прошу НЕМЕДЛЕННО вернуть все экземпляры рукописи. (У меня сохранилась копия этой телеграммы и даже квитанция об отправлении.) В телеграмме было 122 слова (на почте долго упирались, ибо текст еле вместился на пяти склеенных телеграфных бланках), и я заплатил за нее 3 рубля 76 копеек (по тем временам вполне солидная сумма за обычную телеграмму).
ТЕЛЕГРАММА
МОСКВА К-6 ГОРЬКОГО 32/1 РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА ЮНОСТЬ ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ПОЛЕВОМУ
УВАЖАЕМЫЙ БОРИС НИКОЛАЕВИЧ тчк СВЫШЕ ТРЕХ ЛЕТ РЕДАКЦИЯ ОТКРОВЕННО НЕ ДОВЕРЯЕТ РОМАНУ И АВТОРУ зпт ЧТО ОТРАЖЕНО ДАЖЕ В ДОГОВОРЕ тчк ПОЗИЦИЯ ЖУРНАЛА ОТНОСИТЕЛЬНО ДВУХ ГЛАВ И ВЧИНЕНИЯ ПЕРЕСТРАХОВОЧНЫХ ПОПРАВОК НЕОДНОКРАТНО МЕНЯЛАСЬ зпт В РЕЗУЛЬТАТЕ Я ТЕПЕРЬ СОВЕРШЕННО НЕ ДОВЕРЯЮ РЕДАКЦИИ тчк С ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОГО АПРЕЛЯ КОНТАКТЫ С РЕДАКЦИЕЙ ВЫЗЫВАЮТ ТОЛЬКО ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ зпт НЕДОВЕРИЕ К РОМАНУ НЕ ПРЕКРАТИЛОСЬ ДАЖЕ ПОСЛЕ СОГЛАСОВАНИЯ тчк В СИЛУ СЛОЖИВШЕЙСЯ ОБСТАНОВКИ зпт НЕСЛОЖИВШИХСЯ ОТНОШЕНИЙ И ВЫРАЖЕННОГО ВЗАИМНОГО НЕДОВЕРИЯ СЧИТАЮ ЦЕЛЕСООБРАЗНЫМ ОТ ЖУРНАЛЬНОЙ ПУБЛИКАЦИИ ОТКАЗАТЬСЯ тчк ВОПРОС СОГЛАСОВАН С УПРАВЛЕНИЕМ АВТОРСКИХ ПРАВ тчк ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕНУЖНЫХ ЗАТРАТ ВСЕ ТИПОГРАФСКИЕ ДЕЙСТВИЯ ПРОШУ ПРЕКРАТИТЬ тчк СОГЛАСНО ПУНКТУ ОДИННАДЦАТОМУ ИЗДАТЕЛЬСКОГО ДОГОВОРА НАСТОЯТЕЛЬНО ПРОШУ НЕМЕДЛЕННО ВЕРНУТЬ ВСЕ ЭКЗЕМПЛЯРЫ РУКОПИСИ тчк БОГОМОЛОВ
Впоследствии я получил два письма от Б. Н. Полевого. На типографском бланке в левом верхнем углу проставлено: «Борис Полевой». В письме от 5 июня 1974 года он подтвердил, что действительно на стадии сверки они собирались снять две главы и что они собирались делать это «исключительно в интересах романа, интересах читателей», и прежде всего будто бы «в моих интересах». В связи с односторонним расторжением договора по моей инициативе унизительно для меня оперировал законом, по которому договор будет передан юрисконсульту «для истребования от Вас возврата выданного аванса в сумме 900 рублей».
Далее в письме Б. Н. Полевой сообщает, что один экземпляр рукописи редакция лишена возможности вернуть, «так как он находится на чтении в соответствующей инстанции, другой экземпляр, первые 175 страниц, — в наборе», и ссылается на заключение Пресс-бюро КГБ от 21 мая с.г., по которому редакция вынуждена получить дополнительное заключение Министерства обороны.
Глубокоуважаемый Владимир Осипович!
Не скрою от вас, что Ваша телеграмма, в которой Вы отказываетесь от журнальной публикации своего романа в «Юности», очень удивила и огорчила меня.
Мне совершенно непонятны Ваши адресованные редакции журнала упреки якобы в нашем недоверии к Вам как автору и к Вашему произведению. Мы послали рукопись на консультацию в соответствующие организации, что было оговорено в подписанном Вами договоре, ибо в повести речь идет о сложной деятельности наших контрразведчиков в период Отечественной войны. Иначе мы и поступить не могли, да Вы и не возражали против этого. Где же тут недоверие?
Вы упрекаете нас в том, что в подписанном Вами договоре оговорено требование автору писать в романе только о вещах, доступных для опубликования в открытой печати. Где же тут недоверие к вам? Наоборот, этот пункт договора не вызвал у Вас ни малейшего возражения в свое время, и Вы проявили тогда полное понимание этого элементарного требования.
О том, что редакция с самого начала доверяла Вам и верила в Вас, свидетельствует, на мой взгляд, и тот факт, что мы, не задумываясь, выдали Вам аванс в сумме 900 рублей под не написанный еще роман, а потом дважды пролонгировали сроки сдачи рукописи, оговоренные в договоре, даже не позволив себе упрекнуть Вас за то, что Вы нарушили последний срок пролонгации почти на 1 год и 3 месяца, сдав роман лишь 25 января 1974 года вместо 30 октября 1972 года, да и еще и в одном, не первом, экземпляре рукописи. Где же тут недоверие?
Как Вам известно, в первых числах апреля Ваша рукопись была направлена в соответствующие органы на консультацию, откуда она вернулась 21 мая с положительными, в общем-то, заключениями, но и с довольно серьезными, обоснованными замечаниями. Об этих замечаниях Вы были информированы еще до того, как они поступили в редакцию.
Редакция и к этому времени еще не имела первого экземпляра этого романа, и лишь 23 мая Вы представили нам 175 стр. из него, которые 29 мая и были засланы нами в набор, с тем чтобы уже в 8 номере можно было начать его печатать. Рукопись была направлена в набор без единой поправки, что, разумеется, не означало, что в них не было необходимости. Но мы, идя Вам навстречу, решили внести их с Вашего согласия уже в верстке.
И вот итог: в ответ на наше столь внимательное и неформальное отношение к автору я получаю от Вас раздраженную и оскорбительную по своему тону телеграмму, выражающую недоверие к редакции журнала. Признаюсь, ничего подобного никогда не приходилось получать за всю мою уже довольно длительную жизнь в литературе. И даже слышать о чем-то подобном не приходилось.
Ну что я Вам могу ответить?
1. Ничем не вызванное с нашей стороны недоверие к редакционному аппарату «Юности», Ваша постоянная раздражительность и агрессивность по отношению к людям, старавшимся Вам помочь дружеским советом, отнюдь ничего не навязывая Вам, Ваша недопустимая, на мой взгляд, резкость суждений о работниках, трудящихся над рукописью авторов «Юности», Ваше адресованное им выражение «жлобы», «перестраховщики», — все это я не могу считать нормальным в обычных деловых отношениях между автором и редакцией.
2. Учитывая все сказанное, работники журнала «Юность» приняли единственное возможное в таких условиях решение: не делая пока никаких поправок в рукописи, сдать ее в набор в том виде, в каком Вы ее представили, и лишь после получения всех замечаний соответствующих, специально уполномоченных на то инстанций произвести вместе с Вами и, разумеется, с Вашего согласия окончательную правку.
3. Мы не нарушили ни одного из своих обязательств, предусмотренных в подписанном Вами договоре. Строго соблюдены все сроки прохождения рукописи в редакции. К Вам не предъявлено ни одного требования, которое договором не было обусловлено.
Таким образом. Ваше беспрецедентное решение расторгнуть с нами договор и требование вернуть Вам рукопись не обусловлено причинами, зависящими от редакции, а целиком продиктовано Вашим личным желанием, что, естественно, повлечет предусмотренные авторским правом последствия.
4. Если Вы настаиваете, редакция вернет Вам немедленно свободные экземпляры рукописи; один экземпляр мы лишены возможности Вам вернуть, так как он находится на чтении в соответствующей инстанции, другой экземпляр, первые 175 страниц, — в наборе. Получив Вашу телеграмму, я, разумеется, немедленно распорядился выполнить Вашу волю приостановить набор, хотя он уже готов.
5. А теперь я вынужден поставить Вас в известность, что нам придется сообщить в издательство «Правда» о том, что Вы расторгаете с нами договор, берете рукопись, что, естественно, в свою очередь издательство передаст своему юрисконсульту договор и все документы для истребования от Вас возврата выданного Вам аванса в сумме 900 рублей. Тут уж ничего поделать будет нельзя, ибо договор есть договор, а закон есть закон.
В заключение, глубокоуважаемый Владимир Осипович, хочу Вам уже как писатель писателю посоветовать обдумать присланную Вами телеграмму и обсудить с самим собой Ваше решение. Несмотря на тон Вашей телеграммы, мы оставляем для Вас двери редакции открытыми, приглашаем Вас зайти к нам в любое удобное Вам время, спокойно обсудить создавшееся положение и вместе обдумать обстоятельства, толкнувшие Вас на столь решительный и, как мне кажется, ошибочный шаг. Может быть, вместе найдем более разумное решение.
С уважением и лучшими пожеланиями,
Ваш Б. Полевой.
5 мая{79} 1974 г.
г. Москва.
Первое заключение на роман{80}
СССР
КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
при Совете Министров СССР
Пресс-бюро
21 мая 1974 г.
№ 4-ПБ-426
г. Москва
ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «ЮНОСТЬ.
тов. ПОЛЕВОМУ Б. Н.
г. Москва, ул. Горького, 32/1
Возвращаем Вам рукопись романа Владимира Богомолова «Возьми их всех!..». Наши замечания отмечены на полях рукописи.
В материале не содержится сведений, составляющих государственную тайну.
Поскольку материал затрагивает интересы Министерства обороны, нам представляется полезным получить консультацию этого ведомства по рукописи в целом, и в частности по таким вопросам:
а) целесообразно ли доводить операцию по поимке группы агентов противника (3–4 чел.), заброшенных в тыл советских войск, до таких масштабов, когда операция берется на контроль Ставкой и от ее успеха зависит судьба предстоящей наступательной операции двух фронтов;
б) целесообразно ли давать детали подготовки и проведения общевойсковой операции по прочесыванию лесного массива, в котором предположительно скрывается шпионская группа, в частности количество войск, руководящего состава операции, техники и т. д.
Приложение: рукопись на 509 л.
Начальник Пресс-бюро КГБ при СМ СССР
полковник Кравченко.
Окончательный разрыв с «Юностью»
8 июня 1974 года я телеграфным переводом вернул в издательство «Правда» аванс 838 рублей, выданный мне еще в 1971 году при заключении договора с журналом «Юность» (вот когда пригодилась сохраненная мною расписка), повеселив сотрудников издательства, — это был единственный случай, когда автор возвращал аванс.
Кроме того, я вернул в «Юность» почти 6000 рублей, выданные мне в долг за роман (в 1971 году — 3600 рублей и еще за увеличение объема в 1972 году в двух пролонгациях), — как телеграфный перевод аванса, так и расписка о возвращении денег в «Юность» у меня сохранились.
В 1974 году это были очень большие деньги, «Москвич» тогда стоил 4,5 тысячи, и мне пришлось крутиться, чтобы занять такую сумму.
На мою телеграмму и немедленный возврат аванса Б. Н. Полевой ответил вторым письмом, в котором сожалел о расторжении договора, не избежал нотаций, приведя в качестве назидания строптивому и несговорчивому автору пример: «Даже Лев Толстой прислушивался к замечаниям доброжелательных критиков и не раз правил рукописи по их советам».
Но тогда были доброжелательные критики, а не закулисно-перестраховочные спеццензуры.
Одновременно с письмом Б. Полевого курьером из редакции мне был доставлен только один экземпляр рукописи, тот, что был в типографии, а я ведь отдал в редакцию пять экземпляров.
Глубокоуважаемый Владимир Осипович,
Хотя на мое письмо, посланное мною две недели назад, Вы не нашли времени ответить, сегодня вот, перед выездом в Чехословакию, снова пишу Вам.
Эти два письма разделяют примерно две недели времени, но за эти две недели Вы не сочли возможным зайти в редакцию, поговорить по важным, на мой взгляд, вопросам, ибо речь шла об публикации Вашего романа, не прислали и письменного Ответа. Мы с Вами договорились по телефону о дне и часе встречи, удобном Вам, но Вы не пришли. Вам снова звонили товарищи, предупреждали о том, что я собираюсь в Чехословакию и прошу Вас зайти ко мне или хотя бы известить о дне и часе Вашего прихода. Вы не ответили и на это.
Для нас стало ясно, что Вы настаиваете на том, что было изложено в Вашей телеграмме, на Вашем требовании прекратить набор, вернуть Вам рукопись. Ну что же? Мне кажется это очень печальным, однако, не имея возможности разубедить Вас, выполняю Вашу просьбу и рукопись возвращаю; также выполняю и Ваше требование о расторжении авторского договора, о чем сообщаем в издательство «Правда».
Дорогой Владимир Осипович, признаюсь честно, делаю я это не без некоторого сожаления, ибо в общем-го роман Ваш пришелся нам ко двору.
А теперь позвольте мне как старому литератору, уже не один десяток лет проработавшему «на ниве литературы», дать Вам совет: не поступайте с другими журналами или издательствами, куда Вы отнесете свои роман, так, как Вы поступили с доброжелательно расположенной к Вам «Юностью». Даже Лев Толстой внимательно прислушивался к замечаниям доброжелательных критиков и не раз правил свои рукописи по их советам.
За всем тем примите от меня лучшие пожелания, а Вашему роману — хорошего пути в литературе.
Ваш Б. Полевой.
P.S. Рукопись возвращаю с курьером.
Я ответил Б. Полевому обстоятельным письмом.
Глубокоуважаемый Борис Николаевич!
Я не стал к Вам заходить прежде всего потому, что хорошего конструктивного разговора у нас получиться не могло, а плохой не нужен был ни Вам, ни мне.
Я не собирался оставить Ваше письмо без ответа, однако две недели болел и второй месяц поглощен неотложными житейскими заботами (главная — поступление в институт сына, которому из-за романа последний год совсем не уделял внимания). Только поэтому, а не по какому-то умыслу, отвечаю Вам с немалой задержкой теперь уже на оба Ваши письма одновременно.
Моя телеграмма не должна была Вас, Борис Николаевич, удивить: еще в апреле (числа 22-го — 23-го), а также 29-го и в начале мая месяца я трижды предупреждал М. Л. Озерову (29-го апреля в присутствии А. Д. Дементьева), что если редакция вчинит так называемые «запредельные», т.е. вкусовые перестраховочные поправки, я буду вынужден отказаться от журнальной публикации. Неужели Вам это не передали? Все три раза моя позиция была выражена четко и принципиально и не оставляла повода для кривотолков или удивления.
А вот многие аспекты и утверждения Вашего первого большого письма меня, Борис Николаевич, не могли не удивить. Вы пишете о законе, о договоре, о беспрецедентности моего решения, ничуть не замечая беспрецедентности и, извините меня, недостойности многих действий и поведения редакции.
Ну неужели же «прецедентно» и достойно то, что за четыре месяца после прочтения главным редактором рукописи журнал, имея, как камень за пазухой, поправки и собирая целое досье замечаний, не предъявил автору ни одной с «точным мотивированным указанием существа необходимых исправлений», как это предусмотрено не только договором, но элементарными этическими нормами?
Неужели «прецедентно», руководствуясь сугубо эгоистическими соображениями редакции, месяцами вести с автором двойную игру с целью загнать автора в угол, поставить его в безвыходное положение и на стадии верстки, а может быть и сверки, предъявить ему целое досье с поправками по сложному пятисотстраничному роману в надежде, что в этой ситуации автор — «в кармане» у редакции, никуда ему не деться и он будет вынужден на все согласиться?
Неужели «прецедентно», что сотрудники редакции своими действиями и разговорами допускали компрометацию романа, произведения сугубо патриотического? (Факт такой компрометации, о котором мне сообщили 3 июня утром, и явился причиной отправки Вам телеграммы.)
О направлении рукописи в Пресс-бюро КГБ мне, безусловно, было известно. С марта 1971 года и до мая сего года М. Л. Озерова неоднократно говорила мне: «Будет виза КГБ — и всё! Больше нам ничего не нужно!» Ни о какой другой инстанции не было сказано ни единого слова. И вот в июне в своем письме Вы признаете (я это предвидел значительно раньше, еще в феврале м-це), что роман без ведома автора за его спиной посылается в различные «инстанции».
Имеет ли редакция на это право? Да, имеет. Весь вопрос в том, как это делается и главное — для чего?
При направлении рукописи в Пресс-бюро КГБ туда было послано 42 (сорок две) страницы составленного мною справочно-пояснительного материала, и в Пресс-бюро мне прямо сказали, что без этого материала было бы невозможно «провести согласование». Чем же — безответственностью редакции или жаждой получения поправок — можно объяснить посылку столь сложного по материалу романа в «соответствующие инстанции» без справочно-пояснительного аппарата? О чем думали при этом Ваши сотрудники? Неужели только о том, как чужими руками вырубить неугодные редакции главы и пополнить досье перестраховочными поправками и замечаниями?
И главное — для чего это делалось? Согласно действующему законодательству, обязательными и беспрекословными для редакции и для автора являются только замечания, касающиеся: 1) разглашения государственной и военной тайны, 2) антисоветских, враждебных государству и нашей идеологии мыслей, высказываний и фактов, 3) порнографии.
Что в романе нет первого, Вам официально подтвердило Пресс-бюро КГБ; что в романе нет второго, не должно было возникать сомнений: это произведение сугубо патриотическое; нет в романе даже и намека на порнографию.
Следовательно, речь шла только о соискании редакцией журнала «Юность» у «соответствующих, специально уполномоченных на то инстанций» вкусовых перестраховочных замечаний, которые находятся за пределами прав и обязанностей всех этих инстанций и потому называются «запредельными».
Я уже не раз сталкивался с такого рода поправками и знаю цену этим «серьезным обоснованным замечаниям» (так Вы, Борис Николаевич, их именуете в своем первом письме). Чтобы не быть голословным, прилагаю два текста: в верхнем «по соображениям разглашения» военной цензурой был вырублен абзац и слово «опергруппе». После моего протеста при публикации в том же изд-ве «Правда» (спустя девять месяцев) все это «разглашение» было до буковки восстановлено, в чем Вы можете убедиться, заглянув в приложение.
Я по опыту знаю, что все запредельные поправки или изъятия, какой бы «инстанцией» они ни вчинялись, в случае обоснованного опротестования снимаются при последующих публикациях — достаточно мотивированного письма в ЦК КПСС. И как писатель Вы, Борис Николаевич, должны понимать и разделять мою позицию: ослабленное поправками и запредельными изъятиями произведение, цельность которого нарушена, следует публиковать минимальным тиражом (с издательством у меня договор на 15 000 экз., и уж во всяком случае не тиражом «Юности» — 2 600 000 экз.). Об этом я и сказал 29 апреля М. Л. Озеровой. В ответ она мне заявила: «Все поправки «Юности» будут внесены в текст Вашей книги в издательстве». Сидевший рядом с ней столь же интеллигентный и обаятельный А. Д. Дементьев с улыбкой подтвердил: «Да, безусловно».
Реакция моя на это заявление была весьма и весьма резкой, но неужели же я должен был в ответ лицемерно улыбаться?.. Не скрою: в эти минуты судьба нашего сотрудничества была наполовину решена. Какое, извините, дело Вашим сотрудникам до последующих публикаций?.. Что это — попытка запугать или стремление сделать человеку пакость?
Я не из пугливых и в случае необходимости не боюсь идти на обострение с кем бы то ни было, но никак не желал субъективности в оценке этого разговора и всей крайне неприятной для меня ситуации.
...Вы пишете, Борис Николаевич, о доверии редакции ко мне и к моему роману. В чем же оно выражалось? В том, что роман без ведома автора, за его спиной гоняли по «соответствующим инстанциям», о чем Вы с нескрываемым удовлетворением мне сообщаете? Или в том, что спустя почти четыре месяца после прочтения романа главным редактором автору все еще не было выписано одобрения? Или в том, что, несмотря на трижды выраженную просьбу, автору так и не показали иллюстрации к роману, заявляя, что в «Юности» это не положено?
Вы пишете о моей «раздражительности и агрессивности», а как же я, Борис Николаевич, должен был реагировать на эту противоестественную и в высшей степени тягостную для моего прямодушного характера ситуацию?
Ведь я еще в середине апреля разгадал и точно определил недостойную игру, которую вели со мной Ваши сотрудники.
...В чем же выражалась моя агрессивность?.. В том, что, имея около шести тысяч долга (о чем М. Л. Озерова знала), я за четыре месяца после прочтения рукописи главным редактором журнала ни разу даже не попросил выписать мне одобрение? Или в том, что я при первом же намеке немедленно вернул аванс? (К чему было, Борис Николаевич, писать мне про «юрисконсульта», про «истребование» и что «закон есть закон»? Я без всякого «истребования» в тот же вечер достал деньги, а утром следующего дня возвратил в издательство аванс. Поверьте, я возвратил бы его и без напоминания.)
Не надо, Борис Николаевич, выставлять меня скандалистом. Я десятки раз имел дело с издательствами и журналами, издевался в некоторых («Художественная литература», «Детская литература») по пять-шесть раз, и всегда у меня с редакциями были и есть нормальные, более того, хорошие отношения. Это и естественно, потому что ни одна редакция ни разу не вела себя со мной так недостойно и вероломно, как «Юность». И тут не может не удивлять следующее обстоятельство: в организованном обмане автора, в этой недоброй затее вчинить — на стадии верстки! — поправки и замечания редакции и «всех соответствующих, специально уполномоченных на то инстанций» участвовало по крайней мере пять руководящих сотрудников журнала «Юность», Как же ни у одного из них недостало совести или соображения сказать: «А что если автор не примет ни в верстке, ни в сверке всех этих поправок?
В какое положение мы его поставим? Мы же лишим его, работающего медленно и печатающегося редко, значительной части вознаграждения за большой многолетний груд?»
Я убежден, что в душе Вы и сами, Борис Николаевич, понимаете недостойность поведения редакции и, наверно, потому во втором своем письме пытаетесь изобразить дело так, будто я забрал рукопись, чтобы отнести ее в другой журнал. Это неправда. За шесть недель, прошедшие после разрыва с «Юностью», я никуда рукопись не относил, более того, даже ни одной редакции ее не предлагал, хотя в двух редакциях о том, что я забрал рукопись из «Юности», знали уже в июне, поверьте, не от меня, а со слов Ваших сотрудников. К тому же Вы прекрасно знаете, что устроить незамедлительную публикацию романа объемом в 24 печатных листа практически невозможно, на этом, не сомневаюсь, и был построен расчет редакции «Юности» с вчинением поправок на стадии верстки.
В своем втором письме Вы также пишете мне, что «даже Лев Толстой внимательно прислушивался к замечаниям доброжелательных критиков». Никак не могу понять, какое отношение этот пример может иметь к данной ситуации?.. Доброжелательные критики, к мнению которых прислушивался Лев Толстой, служили Литературе, все же «соответствующие, специально уполномоченные на то инстанции», поправки и замечания которых редакция собиралась вчинить мне на стадии верстки, — это люди, не имеющие отношения к художественной литературе, и Вы, Борис Николаевич, не хуже меня знаете, что проблемы художественности и цельности произведения — за пределами их интересов, задач, а чаще всего и понимания.
Не исключено, Борис Николаевич, что, читая мое письмо, Вы не раз подумаете: «Ему-то хорошо, а был бы он на моем месте...» Если бы я, Борис Николаевич, оказался на Вашем месте, я бы после ознакомления с романом пять месяцев тому назад, 11 февраля с.г., прямо сказал бы автору: «Уважаемый товарищ! Наши читатели — в основном школьники.
На наш взгляд, в романе есть две главы, рассчитанные не на школьников. Могут быть два решения. Или вы откажетесь от этих двух глав, или мы вынуждены отказаться от вашего романа».
Поверьте, только такая позиция журнала была бы в этой ситуации честной, принципиальной и во всех отношениях достойной.
В заключение, глубокоуважаемый Борис Николаевич, хотел бы заметить следующее: «Повесть о настоящем человеке» — одна из любимых моих книг; я ее не раз перечитывал и хочу, чтобы в моем сознании Вы, как и до этой печальной истории, оставались автором этого превосходного произведения, а не руководителем сотрудников редакции, недостойное поведение которых лишило меня журнальной публикации романа.
P. S. Настоятельно прошу Вашего указания вернуть мне до сего дня не возвращенные: два экземпляра сносок, все страницы, вырезанные на дубликаты, и еще один экземпляр рукописи. О последнем в своем письме от 5 июня Вы сообщили мне, что он находится «на чтении в соответствующей инстанции». Неужели до сих пор читают?.. Возможно, редакции неудобно затребовать его?.. Я в состоянии получить этот экземпляр немедленно в любой инстанции, только сообщите, где он есть.
С уважением и самыми добрыми пожеланиями
Богомолов.
12 июля 1974 г.
В связи с тем, что редакция «Юности» убито молчала и не возвращала остальные экземпляры рукописи, которые якобы находятся «на чтении в соответствующих инстанциях», я вынужден был 23 июля 1974 года обратиться с письмом в ВААП (Всесоюзное агентство по охране авторских прав) с просьбой обязать главного редактора журнала «Юность» без промедления вернуть все экземпляры рукописи.
ВО ВСЕСОЮЗНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОХРАНЕ АВТОРСКИХ ПРАВ
3 июня 1974 г. я расторг договор от 5 марта 1971 г. с редакцией журнала «Юность» на роман «В августе сорок четвертого...» и телеграммой попросил вернуть все экземпляры рукописи.
В июня с.г. я возвратил полученный мною аванс от редакции журнала «Юность» в издательство, спустя месяц получил два экземпляра рукописи, но остальные редакция журнала мне до сего дня не возвратила.
Прошу Вас разъяснить главному редактору журнала «Юность», что, согласно заключенному мною с редакцией журнала «Юность» договору, редакция обязана без промедления возвратить автору все экземпляры рукописи.
С уважением
Богомолов.
23.07.74 г.
Второй экземпляр рукописи, о котором Б. Н. Полевой сообщал в июньском письме, что редакция лишена возможности его вернуть, «так как он находится на чтении в соответствующей инстанции», неожиданно вернулся ко мне уже... переплетенным.
Это был чудесный случай; генерал-лейтенант из этой инстанции, который внимательно прочел рукопись и дал свое заключение по роману, наверное, был абсолютно уверен, что его никто никогда не напечатает в государстве. Он отдал рукопись переплести и увез к себе на дачу (в личную библиотеку!), а сам уехал отдыхать в Сочи. Как у участника войны и прослужившего в армии свыше тридцати лет, у него было 45 суток отдыха.
Сам по себе факт увоза рукописи из учреждения противозаконен. Думаю, что в течение 1,5 месяцев, пока он загорал, купался и отдыхал, а редакция металась в поисках рукописи, сотрудники пережили не лучшие моменты в своей жизни.
Переплетенный экземпляр вернулся с небольшими личными пометками на полях, не хватало только для полного личного удовольствия генерала благодарственной надписи автора на экземпляре.
На заключительном этапе конфронтации главред «Юности», после того как в телефонном разговоре я в категоричной форме высказал еще раз все, что я думаю о действиях редакции и лично его, и заверил, что после этого из деликатности даже оправляться с ним на одном километре не сяду (грубо, конечно, но заслуженно), наконец осознал, что роман в «Юность» никогда не вернется, и неожиданно отдал В. П. Аксенову — не как частному лицу, а как редактору издательства «Молодая гвардия», в котором будет публиковаться роман, — 7 или 8 документов, в том числе подлинники трех заключений спеццензур, которые в тот же день оказались у меня.
Когда же я получил остальные три экземпляра рукописи и увидел пометки на полях — «автографы» и «мнения» ведомств, представлявшие собой шедевр чуши и нелепости, я понял, что я их одолею.
На этом мои отношения с «Юностью» закончились, но судьба романа находилась в подвешенном состоянии. После разрыва с «Юностью» я вообще решил отказаться от журнального варианта, решил, что мне надо отбить все заключения и претензии всех этих ведомств, чтобы роман вышел отдельной книгой в «Молодой гвардии».
Журнал «Новый мир»
В этот момент в журнале «Новый мир» происходит чрезвычайное происшествие. Цензура снимает уже набранный роман писателя Вергасова о войне. В этом романе какой-то подполковник попадает на полк, полк совершенно разваленный, там полный беспредел. Он восстанавливает этот полк и с этим полком уходит в бой (так мне рассказывали содержание этого романа). Цензура не стала читать до конца, она уперлась в начало: пьянство, дезертирство... — и сняла роман совершенно. Из-за этого снятия обнажилось место (три номера «Нового мира» оказались пустыми). Один номер заполнили «Волчьей стаей» Б. Быкова, в остальных до конца года оказался пробел, который надо было срочно занять. Мне позвонила из «Нового мира» редактор Инна Михайловна Борисова и сказала, что накануне в редакции был В. Быков, который сообщил, что «у Богомолова есть готовый роман».
После этого я отдал рукопись в «Новый мир». В течение двух суток роман прочли 5 человек, как потом мне было сказано, на одном дыхании: Косолапов (главный редактор), его замы — Олег Смирнов, Феодосий Видрашку и еще двое.
Читали по кускам, передавая друг другу: роман надо было срочно ставить в номер. Впечатление от романа (без преувеличения!) было восторженное, но как только Косолапов узнал, что у меня в оппонентах КГБ и Министерство обороны, он уполз в кусты, и все это подохло. Спустя месяц Косолапов ушел в отпуск, но фактически был освобожден, так сказать, за идейный просчет с посылом в набор романа Вергасова. Он ушел в отпуск, чтобы не вернуться. Выполнять обязанности главного редактора стал Олег Смирнов. Это человек, которому я обязан тем, что журнальная публикация романа состоялась. О. Смирнов, сам участник войны, после прочтения рукописи позвонил мне, пригласил в редакцию журнала и сразу заключил со мной договор, хоть я и отказывался, на совершенно фантастических условиях, с оплатой 400 рублей за авторский лист. Я был ошеломлен — мне никогда по 400 рублей за лист не платили: тогда это был предел — только для лауреатов Госпремий.
В «Молодой гвардии» притормозили сдачу романа в производство до появления журнального варианта.
Борьба за роман продолжается
Началось мое единоборство, упорная, изматывающая многомесячная борьба за авторский текст романа с многочисленными «инстанциями» и оппонентами из разных ведомств, через которые пришлось пройти, чтобы исключить вчиняемые купюры, отбить необоснованные замечания.
Какие претензии предъявляли мне по рукописи в разных ведомствах? Прежде всего, они были все одинаковые, и у меня возникло ощущение, что это — согласованные действия и согласованные заключения. Впоследствии это нашло свое подтверждение.
Первая претензия: полное изъятие главы «В Ставке ВГК». Рецензентов не устраивал образ Сталина. Говорилось мне при этом так: «Если он был изверг — у вас Сталина боятся все окружающие его в Ставке люди, — если это так, то как же мы выиграли войну? Ну как вы представляете? Да если они его так боялись, они не могли рядом с ним работать, тем более плодотворно».
Второй момент — взаимодействие родов войск (глава «В стодоле»), где встречаются представители трех ведомств, причем обстановка там не лучшая, там душно, не на чем сидеть и прочее. Конечно, там возникает противоречивая, конфликтная ситуация. «Как это так? — говорили мне. — Все наши ведомства действовали в войну согласованно, именно благодаря этому мы выиграли войну».
Третья претензия, которую мне вчиняли: противопоставление героев романа, розыскников, — уполномоченным в частях, в частности уполномоченному в автобатальоне лейтенанту Комолову.
Четвертая — в чрезвычайном розыске трех агентов задействовано свыше 20 тысяч человек. «Сталин что, был дураком, самодуром, что закрутил такую машину?»
Но я-то знал, что в чрезвычайном розыске 43-го года весь этот «предельный режим» осуществлялся от Владивостока и до передовой, у меня же — только в тылах двух фронтов — значительно меньше. Не знаю, смог бы я это доказать, но в это время на юге ловили какого-то убийцу по фамилии Алексеев. В газете я прочел, что к его поимке было привлечено чуть ли не два с половиной миллиона человек. Предъявив вырезку из газеты с публикацией об этом событии в «инстанции», я сказал: как же так, убийцу трех человек ловит вся страна, и это нормально. У меня же в романе опаснейшую разведгруппу ловят 20 тысяч человек, и это вас не устраивает.
Упреждая мыслимые и немыслимые замечания и чтобы просветить «экспертов», я направил в каждое ведомство пояснительный материал на 42 страницах с подтверждением, перечислением и указанием конкретных литературных источников, в которых многие термины, понятия, специфическая терминология, некоторые действия и отдельные факты оперсводок, задействованные в моем романе, начиная с 1944 года неоднократно были опубликованы в открытой печати и, следовательно, как я полагал, должны были снять многие вопросы закрытого цензурирования романа.
У всех этих ведомств была совершенно общая позиция или концепция: советская литература обязана изображать только позитивные явления. Об этом следует напомнить автору и тому, кто этот материал собирается печатать.
И главное — это отношение «ведомственных» людей к автору. Автор, в их понимании, изначально «пидарас» и скрытый антисоветчик, это щелкопер, пишущий человек, ему за это платят деньги. Если он написал не то, что хотелось бы и соответствовало их вкусовым представлениям, то это подлежало изъятию. На полях рукописи писалось: «Выбросить!», «Необходимо изъять», «Опустить», «Снять», «Выбросить целиком» или «Выбросить полностью» — причем писали на полях совершенно безапелляционно. Для них то, что не укладывалось в позитивные явления, истолковывалось как искажение советской действительности — и автору надо было «вправить мозги» и показать, «как надо Родину любить».
Возвращаясь к военному прошлому
Я не испытывал никакого пиетета к ведомствам, я их не боялся, потому что свою «школу страха» прошел во время войны. Я три раза на войне оказывался в эпицентре чрезвычайных происшествий, фигурантами которых были мои подчиненные. Причем это были тяжкие по военному времени происшествия, о которых докладывалось в восемь-десять адресов, включая не только командование фронтом, но и Генеральный штаб в Москве, главного военного прокурора и прочее. Это были серьезные вещи, серьезные чрезвычайные происшествия, за которые грозил военный трибунал. В одном случае это был — среди трех человек, перешедших на сторону немцев, — «нацмен», который числился в моем взводе; в другом — мародерство в полковой похоронной команде, которую я после медсанбата, будучи ограниченно годным, возглавлял около недели; третье — отравление спиртоподобной жидкостью четверых красноармейцев моего взвода.
Меня таскали; я был невиновен.
Но была система, и были люди.
«Нацмен» только числился в моем взводе, я его не видел, он был поваром на батальонной кухне, его регулярно возили к командиру дивизии готовить необыкновенный плов.
Во время дознания, к своему удивлению, я узнал, что у него было офицерское, чисто шерстяное белье, у меня — х/б (хлопчатобумажное), у него — яловые сапоги, у меня — кирза, то есть мы находились с ним на разных уровнях (хоть он и был «придурком» — как говорили в армии).
Что касается мародерства: я в этой полковой похоронной команде был всего неделю, а мародерничали там месяцами. О том, что они мародерничали, я до этого ничего не знал, увидел впервые, когда ночью при свете фонарика меня разбудили в избе и показали плоскогубцы, клещи и мешочек из-под махорки, набитый золотыми и серебряными коронками.
Третий случай — в мае 1945 года, вскоре после войны, отравление метиловым спиртом в моем взводе — два смертных случая, двое ослепли. Я не был виноват, потому что оставил за себя в выходной воскресный день офицера.
Во всех случаях прокуратура, которая в войну работала с исключительно обвинительным уклоном, контрразведка, которая являлась правоохранительным карательным органом, командование — не требовали предания меня суду военного трибунала, хотя меня наказывали и в двух случаях я был отстранен от занимаемой должности. Меня ниже назначить было нельзя. Я Ванька-взводный был: дальше фронта не отправят, меньше взвода не дадут.
Но кто требовал моей крови, кто писал заключения?
Внештатные военные дознаватели, то есть свои братья-офицеры. В официальных заключениях по материалам дознания они требовали предания меня суду военного трибунала — пытались «кинуть под Валентину» («Валентина» или «Валентина Трифоновна», сокращенно «ВТ», — так называли военный трибунал) и «сломать хребет».
Кто же были эти дознаватели? Это офицеры, которым поручали проведение дознания.
В армии строевые командиры, за величайшим исключением, не назначались военными дознавателями, только начальники служб: начфин, начхим и т.д., то есть как бы общественники.
В одном случае это был красивый, молодой, с голубыми глазами парень лет на пять-шесть старше меня, выпускник архитектурного московского института, начинж полка; в другом — майор, начхим дивизии, пожилой человек, лет сорока пяти — сорока восьми, с высшим образованием, интеллигентный; в третьем — инспектор политотдела корпуса, тот прямо из порток выскакивал, так хотел кинуть меня под трибунал.
Сами дознаватели не имели права арестовывать офицера без санкции командира полка, дивизии. Меня спасло то, что я был молодой, несовершеннолетний, мне еще не было и восемнадцати лет, и ни командир полка, ни командир дивизии не дали меня на съедение.
В армии дознавателей не любили, они пытались переплюнуть и прокуратуру, и контрразведку, подводя результаты дознания под трибунал.
А этот парень, начинж, погиб спустя месяц. Он в порядке инженерно-саперной подготовки демонстрировал офицерскому составу полка немецкое подрывное устройство, которое вывели из боя. Начинж, старлей, на глазах шестидесяти офицеров полка включил подрывную машину, а взрыва не произошло. Он пошел к пеньку, под который был заложен заряд, наклонился, что-то там под пеньком тронул — и от начинжа нашли ошлепки гимнастерки и медаль (без колодочки) «За отвагу».
Начхим, пожилой человек с бритым черепом, встретил меня мрачно, после допроса, с совершенно зверской рожей, советовал: начальство тебя куда ни вызовет — кайся: виноват, товарищ майор, виноват, товарищ полковник; при мне куда-то позвонил и сказал: «Так он же несовершеннолетний, ему 18 лет нет», — и... пишет заключение: предать суду и военному трибуналу (именно так — суду и военному трибуналу). Они меня так в жизни задели, столько желали зла...
Конспирация
В. П. Аксенов был убежден, что за мною ведется наблюдение и телефон прослушивается, его подозрений я не разделял, но предложенную им конспирацию соблюдал неуклонно. Он звонил мне по телефону и с радостным азартом сообщал: «Приехали четыре ядреных телки! Групповичок!!! Жратвы понавезли и выпивки — целую корзину! Вот погужуемся!»
Мы весело хохотали, и если бы нас подслушивали, должно было бы создаться впечатление, что два мужика радуются предстоящей выпивке и групповому сексу с приехавшими телками, меж тем это сообщение означало, что поступило очередное заключение на мой роман и он уже снял в «Юности» копию, что в этом документе четыре страницы и опять требуют изъятия текста (словом «ядреный» шифровались императивность и категоричность предложений так называемых спеццензур); «целая корзина жратвы и выпивки» означала, что возвращенный экземпляр рукописи разрисован замечаниями, пометками и обозначениями купюр, «групповичок» — что в «экспертно-консультационном чтении» участвовало несколько человек и таким образом прибавилось три или четыре оппонента, а радостное «Вот погужуемся?» свидетельствовало, что замечания на полях рукописи и «рекомендации» опять же нелепы и абсурдны и я смогу их использовать в дальнейшей борьбе.
После этого мы встречались в одном из трех кафе неподалеку от издательства, Аксенов приезжал на «Москвиче» с ручным управлением, мы обедали, и он передавал мне какую-нибудь книгу с вложенными в нее копиями.
Пресс-бюро КГБ. Владимир Федорович Кравченко
С мая месяца я стал регулярным посетителем Пресс-бюро КГБ и Министерства обороны, чтобы при личном контакте с этими людьми из разных ведомств, определявших судьбу романа, отбивать нелепые замечания. Я имел все их заключения, с которых В. П. Аксенов вначале снимал копии в «Юности», а затем, после разрыва с «Юностью», получил и все остальные. Но они-то не знали, что я об этом знаю и у меня на руках их заключения и экземпляры рукописи с «автографами» рецензентов на полях.
В обоих ведомствах были очень крутые разговоры.
В КГБ я общался только с Пресс-бюро, поначалу все было достаточно вежливо, разговаривали спокойно и даже понимающе изредка улыбались, однако, прожимая свои купюры, действовали закулисно и, как потом подтвердилось, за спиной кидали подлянку.
При разговоре — помимо начальника Пресс-бюро Владимира Федоровича Кравченко — всегда присутствовали два человека: полковник и генерал, все рассаживались за длинным полированным столом, в углу кабинета за приставным столиком сидел еще один полковник, который никогда в разговор не вступал (может, вел стенограмму разговора). В первый мой приход сотрудница КГБ, молодая интересная брюнетка в кокетливом переднике, бесшумно внесла в кабинет поднос и поставила на стол стаканы чая в подстаканниках и два блюдечка с несколькими конфетами и печеньем — как я про себя отметил, двух одинаковых на них не было. При последующих посещениях чай уже не подавали.
Я слушал все молча, всем им давал выговориться, чтобы получить максимум информации и иметь представление. Обыкновенно я слушал, опустив голову, как бы покорно. А потом начинал: сначала спрашивал, кто из них правил мне стиль в рукописи, я хотел бы тому посмотреть в глаза; в ответ — молчание; а потом я заявлял, что без согласия автора никто не имеет права вносить какие-то поправки в текст. Для них это было полным откровением. Тогда я предъявляю начальнику Пресс-бюро Гражданский кодекс РСФСР, раздел «Авторское право», 480-ю главу. Он внимательно смотрит на титул, я ему говорю: «Да нет, это не за океаном, это у нас издано, это закон РСФСР, которым вы должны руководствоваться в своей деятельности». Он передает эту книжку своему подчиненному, полковнику, и тот списывает 480-ю главу на моих глазах — и списывает титул Кодекса! То есть они работают десятилетиями, и ни один автор в это их не ткнул носом. Затем начиналась «электросварка», которая длилась несколько часов. Есть у меня особенность: в моменты максимальной концентрации внимания я должен сосредоточить свой взгляд на каком-либо объекте или предмете. Таким предметом стал мой кейс, в котором я приносил необходимые для разговора документы. Я ставил кейс на шикарный полированный стол и автоматически поворачивал его в сторону говорящего, внимательно слушал, затем отвечал, подтверждая все заготовленными документами, где надо — давил демагогией — использовал их же оружие.
По мере неоднократных движений кейса на столе агрессия говорящих уменьшалась, появлялась какая-то скованность, осторожность в выражениях, люди менялись на глазах. Анализируя их поведение дома, я предположил, что они посчитали, будто в моем кейсе находится диктофон и я их записываю. В моих автоматических действиях они наверное заподозрили (предположили), что я использую их повседневные излюбленные методы.
Если так себя вели в Пресс-бюро КГБ, где были люди более образованные, более грамотные и воспитанные и чтение рукописей — их постоянная работа, то что можно было ждать и требовать от армейских генералов?
Министерство обороны
В Министерстве обороны народ был просто темный, и вели они себя довольно откровенно.
Я этих людей, в общем-то, себе представлял. Это были боевые офицеры, которые прошли войну, кончили войну командирами роты, батальона или полка, продолжили в послевоенное время служить в армии, дослужились за десятилетия до генералов и осели в различных тепленьких и непыльных ведомствах, — я по колодкам на кителях видел, что это боевые офицеры Отечественной войны. И вдруг возникает такая вещь: нужно консультационное заключение по рукописи художественного произведения. Вызывают человека, который никакого отношения ни к литературе, ни к рецензированию не имеет, но который горд полученным поручением, и он отстаивает все, что не соответствует его представлениям.
Ты приходишь — там сидит начальник Управления какого-нибудь, генерал, причем он разъярен совершенно, что ты к нему добиваешься пропуска и ты его заставляешь этот пропуск тебе выписать, он уже против тебя настроен враждебно. Конечно, разговоры там были как с подчиненными, по принципу: «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Поскольку он здесь начальник — я дурак.
Захожу в один кабинет. Нормальный мужик, постарше меня, седоватый, но крепенький, подобранный. Здороваюсь с предельной приветливостью: «Добрый день!» Как он меня понес! «Распустили вас... Я не обязан вас принимать, а вы лезете! Кто вы такой?! Каждый писака считает себя вправе ставить ультиматумы генералам! Обнаглели и распоясались!» Поорал пару минут. Я не удивился, потом спокойно спрашиваю: «Простите, вы не скажете, какое учебное заведение вы окончили?» Он говорит: «А какое вам дело?» Я говорю: «Просто мне интересно». «Вот!» — с гордостью показывает на китель, у него там значки об окончании военного училища и академии. И сразу раздражается. Я продолжаю: «Вы понимаете, я говорю скорее о гуманитарном образовании. Вы вот здесь «документ» написали через «а», вот здесь еще в двух местах совершенно чудовищные грамматические ошибки. Может, у вас своя «ведомственная орфография»? Вы понимаете, что этот вопрос не цель моего визита, но он меня беспокоит. Причем, как гражданин, я считаю своим долгом обратиться в ЦК КПСС, потому что если у нас оборона находится в руках людей, которые пишут «документ» через «а» и прочее, то в этой стране жить ведь опасно и страшно». Это люди, которые разговаривают с тобой как с подчиненными, не стесняясь в выражениях, резко, грубо, и если их не тормозить, они ничего не понимают.
Одному такому армейскому генералу я тоже показал Кодекс, он его читает и говорит: «Ну и что? Это же ваш гражданский Кодекс, а мы военным руководствуемся».
И все... То есть это люди специфические.
Были и угрозы. За два месяца до этого я сумел попасть к другому генералу, и он мне орал: «Вам предписали, а вы не выполняете! Кто вы такой?! Советская власть, она что — кончилась?! Кто вы такой?! Кто вас уполномочил, кто вам дал право описывать Ставку и Сталина?!»
Я и ему протягиваю Гражданский кодекс РСФСР, а он мне кричит: «Я его в гробу видал. У нас свой военный кодекс!»
Как только я стал осаживать его на место, он спросил: «Вы где прописаны, в каком районе?» Я сказал, и он, поворотясь к боковому столику с телефонами, нажал какую-то кнопку или рычаг и, не беря ни одну из трубок, закричал: «Самойленко! Райвоенкома Краснопресненского через полчаса на связь!»
Потом повернулся ко мне и объяснил: «Я вас отправлю на шестимесячные сборы — в Кушку! Поползаете там полгода в барханах со змеями и тарантулами — живо придете в чувство! Мы вас научим уважать советскую власть!» Тот первый генерал хоть сесть разрешил, а этот даже не предлагает. Стою у приставного столика, опустив голову, а он разоряется, не понимая, что заряжает меня и ожесточает. Вы впервые видите человека, у вас еще не может быть к нему ни злости, ни неприязни. А этот не понимает, что чем больше он орет, тем жестче я возьму его за горло. Наконец он мне надоел, я отодвинул стул у приставного столика, сел, открываю папку и говорю: «Насчет наряда, гауптвахты и командировки в солнечную Туркмению — это все эмоции, лирика! Давайте по существу — я же не целоваться к вам пришел. Это ваше заключение?» — и протягиваю ему бланк. Он кричит: «Я не разрешал вам садиться, а вы сели! Вы что здесь себе позволяете?! Совершенно обнаглели и распоясались!» Затем стал читать, покраснел и с возмущением спрашивает: «Где вы это взяли?» А я ему невозмутимо: «Это мне дали в Инстанции». Инстанцией они тогда ЦК КПСС называли и писали это слово в документах обязательно с большой буквы. Разумеется, я врал — все копии мне передавал В. П. Аксенов. И вот эти люди, до того читавшие только свою специфическую литературу, приказы, уставы, может, еще мемуары военачальников, получали приказание написать заключение на художественное произведение.
Ведомственное творчество
Идеология
Несмотря на то что я направил обширный справочный материал (им не надо было даже прилагать усилий), разъясняющий многие термины и действия, они или его не читали, или полностью игнорировали, находясь в мире раз и навсегда выстроенного уставного порядка; мне по новой вчиняли необоснованные замечания и поправки, которые не должны были бы даже возникать, будь у них здравый смысл. Они даже не понимали, что это отнюдь не документальное произведение, а художественная, идеологически направленная легенда. Они все написанное воспринимали буквально и выражали свое непонимание, недоумение и возмущение на полях рукописи. Они наверняка были убеждены, что экземпляры рукописи пойдут куда-то в архив и автор никогда не увидит и не прочтет то, что так щедро писалось на полях. Эти люди, тем не менее, уловили в рукописи то, что впоследствии кратко сформулировал К. Симонов: «Это роман не о военной контрразведке. Это роман о советской государственной и военной машине сорок четвертого года и типичных людях того времени».
Главы романа они обзывали «параграфом»:
Параграф 56-й (это глава «В Ставке ВГК», 17 машинописных страниц) — выбросить полностью! — и так по «параграфам» — 20, 52, 73-й и т.д.
Кто дал право автору публиковать секретные документы? — целые страницы перечеркнуты.
Кто разрешил снятие копий с оперативных документов и сводок? — Зачем это? Выбросить целиком!
Кто разрешил опубликование этого документа? — Об этом нельзя! Выбросить!
Кто дал право автору на каждом шагу упоминать Ставку?
Проконсультировать в Инстанции!
Радиоигру — везде заменить на мероприятие.
Как название советских органов может быть пугающим? — Название «Смерш» везде выбросить! Оно нас не украшает.
Зачем печатать подлинные документы? — Они нас не украшают.
И т. д.
Эти стражи государственности и единственно правильной идеологии, как они привыкли себя считать, в сугубо патриотическом романе не преминули поискать «идеологических блох», выразив это безапелляционно: «Позиция автора».
Например, в главе, где Аникушин, боевой офицер, раздраженный, с точки зрения персонажа, перестраховочными действиями группы Алехина и «спецификой» их работы, поучениями о бдительности, вспоминает анекдот: «Чем отличаются особисты от медведя?.. А тем, что медведь спит только зиму, а особисты — круглый год...», — сбоку на полях: Позиция автора! Не любит Советские органы!
Аникушин сообщает Алехину, что за четыре года службы в армии «власовцев, дезертиров, паникеров... видел, но шпионов — ни одного! А вас, охотничков, — как собак нерезаных!.. НКВД, НКГБ, контрразведка, прокуратура, трибуналы... И еще милиция!..»
На полях один пишет: Стыдно это читать! Все об органах выбросить!
Другой: Откровенная позиция автора! Вряд ли капитан мог так откровенно болтать.
В тексте, где начальник милиции объясняет Алехину настороженное поведение и неразговорчивость местных жителей, говорит: «Темный народ, забитый. Западники...», — на полях: Темные люди применительно к советским гражданам — это антисоветчина. Выбросить!
В главе, где пьяный старшина в парикмахерской произносит такую фразу (не автор, а пьяный персонаж): «Это тебе не с нашей Дунькой: погладил по шерстке — и замурлыкала», — генерал на полях пишет: Кто дал право автору позорить нашу Советскую Дуньку? (причем «советскую» так и написано — с большой буквы); другой написал: Зачем обливать грязью нашу Дуньку? В таком контексте слабость Дуньки возводится автором в национальную черту.
В главе «В стодоле», где задыхающемуся генералу пытаются расстегнуть китель и вынести его на свежий воздух, — один пишет: Это хулиганство. Параграф выбросить полностью; другой: Советская литература должна изображать только позитивные моменты. Об этом следует напомнить автору и тем, кто этот материал будет печатать.
Правка стиля
А как они мне правили стиль!
Мысленно герой оценил ситуацию «как весьма хреновую» — генерал «Шариков» вычеркивает «хреновую» и сверху пишет: «плохую»{81};
уборную — заменяет на сарай;
агентурные данные — на полученные;
мороз был около пятнадцати градусов — на крепкий;
заподозренные нами — на обратившие наше внимание. На полях: Язык!
энергичный инструктаж — на обстоятельный;
шайки обыкновенных дезертиров — на бандитов. На полях: Об этом не упоминать!
тыловая гусятина, лопух злокачественный (выражение Таманцева по поводу действий Аникушина) — на полях: Язык! Стиль! Опять ругань. Выбросить!
В тексте Таманцев ведет наблюдение за домом из заброшенной уборной, вынужденный, чтобы не быть обнаруженным, простоять не шевелясь свыше пятнадцати часов — на целый день, и на полях приписка: Не лучшее место для наблюдения. Уборную — заменить!
Вы ко мне некачественно относитесь — на плохо. На полях: Язык! Что за выражение?
«Отстранив московских полковников» — на полях: Вычеркнуть. Нужны бы другие слова.
В главах, где на поляне Алехин начинает проверку документов и отображен «поток мышления», — один пишет: Алехин «качает» проверяемых, а автор — читателя; другой: Отдельные слова и точки. Это же бред какой-то! Неужели это собираются печатать?
«Попытка членовредительства с целью уклонения от мобилизации». — На полях: Стиль! Язык! Выбросить! Это позорит Советскую Армию.
Читая с огромной ответственностью рукопись романа, генералы так входят в его действие, настолько им нужен их уставной порядок, что пишут на полях — ей-богу, нарочно не придумаешь — явную чепуху.
В главе «В стодоле», где (так бывает в экстремальных ситуациях) не позаботились, не привезли ни скамеек, ни стульев и людям — полусотне человек — в душной, жаркой стодоле не на чем сидеть, — генерал на полях пишет: Скамьи и стулья должны немедленно привезти!
Дальше, в этой же сцене, где у старика-генерала развивается приступ удушья — он задыхается, на полях написано: Советский генерал не должен задыхаться, давиться кашлем и лить слезы. Стыдно это читать. Генерала — выбросить! («выбросить!» — подчеркнуто).
В главе «На поляне» написано: «На разостланной под березками плащ-палатке, похрапывая, мертвым сном спал Таманцев» — «похрапывая, мертвым сном спал Таманцев» вычеркнуто, и на полях мнения: один написал: Операция продлена на несколько часов (суток — не дали), а Таманцев — спит! другой более категоричен: Такая ответственная операция, а Таманцев спит и еще похрапывает. Выбросить! («Выбросить!» — подчеркнуто).
Там такой чуши было полно, всего и не перечислить.
Вот такие вещи были отражены на полях людьми, которые получили приказание написать заключение.
Отдел культуры ЦК КПСС: «царапайся сам!»
Когда в «Новом мире» закрутилось с публикацией романа и главный редактор Косолапов перепугался, а по Москве ходил слух: не то Богомолов бодается с ведомствами, не то ведомства «употребляют» Богомолова, мне позвонил ответственный консультант ЦК КПСС Игорь Сергеевич Черноуцан (жена его работала в издательстве «Художественная литература» и была раньше моим редактором) и попросил принести рукопись. При встрече он мне прямо сказал: «Знаешь, я вообще не люблю такую литературу, где шпионов ловят. Я ни шпионов, ни чекистов терпеть не могу». Прямо сказал, открытым текстом. «Но я это прочту. Через два дня он мне позвонил сам и буквально сказал: «Устроил мне бессонную ночь. Роман прочел с огромным интересом. Ты даже не представляешь, что ты написал. У романа — будущее, и пусть все ведомства застрелятся!»
Затем роман прочел зам. зав. отделом культуры ЦК КПСС А. А. Беляев и все сотрудники его отдела. Впечатление от романа было очень хорошим: роман высокопатриотичен, не содержит идеологических перекосов, в советской литературе еще не было столь интересного в композиционном плане произведения, великолепно показаны «слаженность внутри группы и слаженное расторопное взаимодействие всей службы», написан образным живым языком, и автор досконально знает фактологию материала и т.д.
Отделом культуры ЦК КПСС по пятисотстраничному роману было сделано всего одно замечание, касающееся четырех строчек; мнение И. С. Черноуцана было особенно важно, поскольку он ведал в ЦК КПСС изображением И. В. Сталина в художественной литературе и кинематографии и в этом вопросе являлся наибольшим авторитетом, отчего главу 56-ю («В Ставке ВГК») он не просто читал, а изучал, и дал ей высокую оценку: «Все акценты расставлены необычайно точно».
Об автографах на полях и правке стиля Игорь Сергеевич со смехом сказал: «Дубьё!», а по поводу замечаний категорично: «Вы не должны принимать необязательные поправки, которые могут ослабить произведение. Здесь мы вас поддержим». Посоветовал при публикации взять второе название романа, вместо «Возьми их всех!..» («детективщина, несерьезно») — «В августе сорок четвертого...», хотя и оно ему тоже не нравилось, из-за того, что как бы перекликалось с солженицынским «Август четырнадцатого». Я предложил третье — «Момент истины», но И. С. Черноуцан глубокомысленно заметил: «Повремени. Они из-за одного названия встанут на дыбы, замотают, придется тебе писать еще 50 страниц обоснования и что ты под этим подразумеваешь. Восстановишь потом. Сейчас перед тобой более важные задачи». И заключил разговор: «Ну что я тебе скажу? Я в курсе дела, я знаю, кто у тебя в оппонентах, во главе этих двух ведомств — члены Политбюро{82}. Кто с ними будет царапаться? Петр Нилыч?{83} У него и так всю дорогу полные штаны. Кто будет за тебя здесь? Нет, царапайся сам!»
И вот это «царапайся сам» — было основное указание, если можно так сказать, которым я руководствовался в своих действиях, — когда знаешь, что ты отстаиваешь и что тебе никто в этом не поможет.
И я «царапался».
КГБ. Юрий Владимирович Андропов
Хочу еще раз напомнить, что я предполагал определенные цензурные трудности, с которыми «Юность» может столкнуться, не скрывал этого, и, чтобы избежать их и даже упредить, я еще в апреле месяце обратился с письмом к Ю. В. Андропову (Председателю КГБ) и в УОО (Управление особых отделов).
Хочу пояснить, чтобы быть правильно понятым. Многие годы я работал над романом в полном одиночестве, без какой-либо помощи «органов», и в своем письменном обращении к лицам, возглавлявшим самые закрытые и всесильные ведомства, я просил об оказании поддержки, чтобы органы госбезопасности, допустим, взяли своего рода шефство над романом, восславляющим одну из их служб, подвергавшуюся долгое время диффамации и очернительству.
Аргументируя свою просьбу, я выделил основные моменты: изображение в художественной литературе патриотизма, мужества, самоотверженности советских людей (армейских чекистов) — в интересах органов госбезопасности, а взятие дела «Неман» на контроль Ставкой подчеркивает особое внимание, которое ему уделяется, и огромное значение, которое придается борьбе со шпионажем не только «органами», но и государством, в данном случае И. В. Сталиным.
Я в душе надеялся и даже наивно рассчитывал, что в Комитете госбезопасности, как ни в одном другом ведомстве, положительные образы героев романа и их работу — «Немногим, которым обязаны очень многие...» (посвящение) — поймут, проникнутся и одобрят.
Как ни удивительно, никто даже пальцем не пошевелил, чтобы поддержать роман или как-то мне помочь. Наоборот, в последние три месяца, вольно или невольно, сотрудниками Комитета были допущены прямо противоположные недружественные действия.
И только значительно позже я понял все.
В середине 80-х годов, уже после смерти Ю. В. Андропова, мне показали резолюцию, которую он оставил на официальном обращении Комитета по кинематографии для получения разрешительной визы ведомства на экранизацию романа: «Автор обожает розыскников, и они не могут не нравиться. Розыскники — младшие офицеры — изображены автором ярко, с уважением и любовью. Они профессиональны, достоверны и несравненно привлекательней Верховного Главнокомандующего и его окружения. В результате вольно или невольно возникает противопоставление младших офицеров системе высшей власти, не украшающее ее и в какой-то степени компрометирующее. Роман получил активное признание, и не считаться с этим не следует. Я не говорю категорически: «Нет!» Я считаю нужным высказать свое сомнение: а нужно ли подобное противопоставление тиражировать средствами важнейшего и самого массового вида искусства — кинематографа».
Юрий Владимирович Андропов, многолетний чекист по духу и стилю руководства, наверное, постеснялся увидеть представителей своей службы с человеческим лицом, с их ошибками и слабостями, побоялся, что зомбированный временем и историей страх к ним может смениться некоторым уважением и симпатией, чего делать ни при каких обстоятельствах не надо.
Могущественное ведомство всегда отличалось острым «нюхом», как профессиональным, так и дипломатическим, политесным.
Они знали, чувствовали, хоть это нигде не было высказано, что нет однозначности, твердости в оценке романа руководством, и потому «катали Ваньку» по многочисленным инстанциям, надеясь, что там выищут что-нибудь, за что можно зацепиться мертвой хваткой, — и тогда продавливать автора по всем законам их жанра.
Молчание ведомства. Генерал армии В. Н. Ивашутин
К середине лета 1974 года уже было известно мнение Отдела культуры ЦК КПСС, имелось заключение Пресс-бюро КГБ от 21 мая, что «в материале не содержится сведений, составляющих государственную тайну»; несмотря на это, рукопись направили на «консультацию», так они называли спеццензуру, в Минобороны, «поскольку роман затрагивает интересы Министерства обороны», но и спустя почти три месяца этого заключения не было. Я направил телеграмму в Министерство обороны генералу армии П. И. Ивашутину с просьбой содействия в ускорении консультации.
ТЕЛЕГРАММА{84}
МОСКВА К-160 МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ ГЕНЕРАЛУ АРМИИ ТОВАРИЩУ ИВАШУТИНУ ПЕТРУ ИВАНОВИЧУ
МНОГОУВАЖАЕМЫЙ ПЕТР ИВАНОВИЧ тчк УЖЕ ТРЕТИЙ МЕСЯЦ НА КОНСУЛЬТАЦИИ В МИНИСТЕРСТВЕ НАХОДИТСЯ МОЙ РОМАН О ВОЕННЫХ КОНТРРАЗВЕДЧИКАХ тчк ЭТО НЕ ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ зпт А СПЕЦИАЛЬНО РАЗРАБОТАННАЯ ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ИДЕОЛОГИЧЕСКИ НАПРАВЛЕННАЯ РЕАБИЛИТАЦИОННАЯ ЛЕГЕНДА зпт ЗАДАЧА КОТОРОЙ ЗАДЕЙСТВОВАТЬ В СОЗНАНИИ МНОГОМИЛЛИОННОГО ЧИТАТЕЛЯ СУГУБО ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ ОСОБИСТОВ зпт ПОДВЕРГАВШИХСЯ МНОГИЕ ГОДЫ ДИФФАМАЦИИ И ОЧЕРНЕНИЮ тчк РОМАН НАПИСАН ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ПО ОТКРЫТЫМ МАТЕРИАЛАМ И ВСЕ В НЕМ ПОДЧИНЕНО В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ ЗАДАЧЕ МОРАЛЬНОЙ РЕАБИЛИТАЦИИ ОСОБИСТОВ тчк И В РЕДАКЦИЯХ зпт И У РУКОВОДСТВА ОТДЕЛА КУЛЬТУРЫ ЦК КПСС РОМАН ПОЛУЧИЛ САМУЮ ХОРОШУЮ ОЦЕНКУ зпт БЫЛО СДЕЛАНО ВСЕГО ОДНО ЧАСТНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ КАСАЮЩЕЕСЯ ЧЕТЫРЕХ СТРОЧЕК тчк НА ТЩАТЕЛЬНОЕ ЦЕНЗУРНОЕ ИЗУЧЕНИЕ РОМАНА И ОФОРМЛЕНИЕ ВИЗЫ С УКАЗАНИЕМ зпт ЧТО РОМАН НЕ СОДЕРЖИТ СВЕДЕНИЙ СОСТАВЛЯЮЩИХ ГОСУДАРСТВЕННУЮ ТАЙНУ зпт КОМИТЕТУ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ ПОНАДОБИЛОСЬ НЕ МНОГИМ БОЛЕЕ МЕСЯЦА тчк В МИНИСТЕРСТВЕ ЖЕ ОБОРОНЫ РОМАН НАХОДИТСЯ УЖЕ ПОЧТИ ДВА С ПОЛОВИНОЙ МЕСЯЦА зпт ХОТЯ ПРОСИЛИ НЕ ВИЗУ зпт А ВСЕГО-НАВСЕГО НЕОБЯЗАТЕЛЬНУЮ зпт ПО МНЕНИЮ ОТДЕЛА КУЛЬТУРЫ ЦК КПСС зпт В ДАННОМ СЛУЧАЕ КОНСУЛЬТАЦИЮ тчк ТАКАЯ ЗАДЕРЖКА ФАКТИЧЕСКИ УЖЕ СОРВАЛА ЖУРНАЛЬНУЮ ПУБЛИКАЦИЮ ЭТОГО СУГУБО ПАТРИОТИЧЕСКОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ тчк УБЕДИТЕЛЬНО ПРОШУ ВАШЕГО ПЕТР ИВАНОВИЧ СОДЕЙСТВИЯ В УСКОРЕНИИ КОНСУЛЬТАЦИИ тчк С УВАЖЕНИЕМ БОГОМОЛОВ
Одновременно я письмом информировал заместителя заведующего Отделом культуры ЦК КПСС А. А. Беляева о том, что «воз» и доныне в Минобороны:
Многоуважаемый Альберт Андреевич!
На прилагаемый роман Пресс-бюро КГБ (№ 4-ПБ-426 от 21 мая 1974 г.) дано заключение: «В материале не содержится сведений, составляющих государственную тайну».
В том же заключении было написано: «Поскольку роман затрагивает интересы Министерства обороны, нам представляется полезным получить консультацию этого ведомства».
В связи с этой последней фразой роман уже третий месяц находится на чтении в Министерстве обороны; как я понял, там не могут понять, чего от них хотят, и перекидывают рукопись от одного к другому.
Шестой месяц и в редакциях, и в КГБ автору высказывают одни восторги, роман называют «уникальным», «героическим», высокоидейным и т.д.; автор же в июне был доведен до предынфарктного состояния бесконечным закулисным чтением рукописи.
С уважением
Богомолов.
25.07.74 г.
Хорошо помню июльский полдень 1974 года, когда И. С. Черноуцан, ознакомясь с десятками замечаний на полях и убедившись, что среди них нет ни одного относящегося к компетенции людей, их писавших, сказал мне: «Там есть очень толковый доброжелательный человек, генерал Бобков. Сейчас пойду и от Беляева «по вертушке» ему позвоню...»{85}
Минут десять спустя он вернулся и сообщил: «Я с ним говорил, он отнесся с пониманием и все передаст. К сожалению. Пресс-бюро ему не подчиняется...»
Несомненно, разговор Ф. Д. Бобкова с Пресс-бюро повлиял на дальнейшие события, хотя В. Ф. Кравченко, как оказалось, тоже был не лыком шит.
Военная цензура Генерального штаба Минобороны
Заканчивался июль, а Минобороны хранило глухое молчание, летели все планы публикации романа в «Новом мире».
Это подстегнуло меня обратиться письменно в министерство к главному военному цензору генерал-майору И. Т. Болдыреву, с которым я еще за полтора месяца до того выяснял отношения, и его заместителю генерал-майору Чистякову И. М.
В МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ СССР
ГЕНЕРАЛАМ тт. БОЛДЫРЕВУ И. Т. и ЧИСТЯКОВУ И. М.
Многоуважаемый Иван Тимофеевич!
Многоуважаемый Игорь Михайлович!
Как мне только теперь стало известно, у вас с мая месяца находится посланный на консультацию редакцией журнала «Юность» мой роман «Возьми их всех!..». В связи с этим, пусть с опозданием, считаю нужным сообщить:
Все события и персонажи романа вымышлены (кроме упоминаемых в главе 56-й «В Ставке ВГК»), однако для создания иллюзии достоверности привязаны к конкретной исторической обстановке и подлинному положению на фронтах в середине августа 1944 года.
Никакими неопубликованными архивными материалами, никакими закрытыми источниками в работе над романом я не пользовался. Все действия и специальные термины, упоминаемые или описанные в романе, многократно упоминаются или описаны в открытой советской печати.
При направлении редакцией рукописи в Пресс-бюро КГБ туда было послано 42 (сорок две) страницы составленного мною справочно-пояснительного материала, и в Пресс-бюро мне прямо сказали, что без этого материала они были бы поставлены в крайне затруднительное положение. К сожалению, при направлении рукописи на консультацию в Министерство обороны туда не послали ничего, хотя в «Юности» имелись специально мною туда переданные два комплекта справки для Главлита (экземпляры справки — приложение № 5).
По существу вопросов, консультация по которым в Министерстве обороны представляется Пресс-бюро полезной, считаю нужным заметить:
1. В записи самих вопросов, указанных в визе Пресс-бюро (копия визы — приложение № 1), содержатся неточности.
Так, в пункте а) визы Пресс-бюро ошибочно указано: «судьба предстоящей наступательной операции двух фронтов». Речь в романе, что совершенно ясно из текста, идет только о судьбе Мемельской операции, которая проводилась силами одного 1-го Прибалтийского фронта, точнее, левым крылом этого фронта.
В том же пункте а) визы ошибочно указано: «группа агентов противника (3–4 чел.)». Речь в романе идет о сильной квалифицированной и разветвленной резидентуре противника, действующей в тылах двух фронтов (3-го Белорусского и 1-го Прибалтийского) на территории Литвы, Западной Белоруссии и Польши от Шауляя и до Белостока. Только в тексте романа описываются и конкретно указываются как уже известные нашей контрразведке шесть вражеских агентов: Мищенко, Чубаров, Васин, «Матильда», Чеслав и Винцент Комарницкие.
В пункте б) визы Пресс-бюро ошибочно указано: «Общевойсковая операция по прочесыванию лесного массива». Речь в романе идет об операции по прочесыванию, проводимой частями войск НКВД по охране тыла фронта, т.е. не об «общевойсковой», а о так называемой «чекистско-войсковой операции» (при двухчасовом разговоре со мной в Пресс-бюро КГБ 16 мая с.г. ее только так и называли).
Должен заметить, что вся подготовка операции по прочесыванию Шиловичского лесного массива сделана мною исключительно по открытым материалам, опубликованным в 1944–45 гг. в журнале Войск НКВД СССР «Пограничник» (список статей — приложение № 2).
По этим же материалам в ж-ле «Пограничник» мною было исчислено количество людей, потребное для войсковой операции в Шиловичском лесу. При площади массива около шестидесяти квадратных километров и протяженности опушек около сорока (см. рукопись, стр. 223–224) требуется:
Для создания надежного оперативного кольца из парных заслонов при оцеплении по периметру, при норме отделение (10 человек) на сто метров, следовательно всего — 4 000 человек
Для двух цепей прочесывания при необходимой в густом лесу дистанции между бойцами не более 5 метров, всего — 3 000 человек
Итого — 7 000 человек
Почему по вопросу войсковой операции, проводимой в Шиловичском лесу подразделениями войск НКВД под командованием начальника войск НКВД по охране тыла фронта, Пресс-бюро «представляется полезной консультация Министерства обороны», это непонятно ни автору, ни редакциям, ни прочитавшему с большим вниманием роман ответственному консультанту ЦК КПСС по литературе доктору филологических наук, профессору И. С. Черноуцану, пробывшему всю войну на политработе в Действующей армии.
2. В визе Пресс-бюро указано, что представляется полезным проконсультировать в Министерстве обороны, целесообразно ли доводить розыск до масштабов, когда дело берется на контроль Ставкой.
Со всей ответственностью сообщаю, что во время Отечественной войны было по крайней мере три чрезвычайных розыска, которыми интересовался Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин и о ходе которых ему ежедневно докладывали, — это можно без труда проверить по архивам военной контрразведки.
Прототипом розыска группы Мищенко является чрезвычайный розыск резидента-вербовщика германской разведки Грищенко, только в моем романе значительно преуменьшены масштабы розыска: Грищенко ловили не только в тылах двух фронтов, как в романе; его ловили военная контрразведка, все органы государственной безопасности и внутренних дел не только в тылах всех фронтов, но и на всей территории страны. (Поймали Грищенко транспортные органы госбезопасности в Челябинске или Свердловске, за что один сотрудник был награжден орденом Ленина, а двое получили ордена Красного Знамени.)
Должен заметить, что по своей шпионской биографии персонаж романа Мищенко не имеет ничего общего с Грищенко.
Я не знаю, и возможно, сейчас нельзя точно установить, чем так насторожил И. В. Сталина переброшенный в единственном числе Грищенко, но целую неделю на огромной территории от Белоруссии и до Дальнего Востока творилось небывалое: оперативно-розыскные группы трех ведомств действовали круглосуточно, какой-либо отдых до завершения розыска был запрещен, для поддержания работоспособности оперативному составу выдавалось усиленное питание; о ходе розыска все органы докладывали каждые несколько часов, за поимку Грищенко были заранее обещаны правительственные награды. Это мероприятие, о котором ежедневно докладывали И. В. Сталину (повторяю: в моем романе масштабы розыска по сравнению с тем, что было в действительности, значительно преуменьшены), было столь впечатляющим, что не только бывшие розыскники, но и многие офицеры контрразведки из частей и сегодня, спустя 30 лет, помнят, что Грищенко имел рост 184 см (отчего задерживали и проверяли всех военнослужащих, да и гражданских, высокого роста) и был обут в кирзовые сапоги 43-го размера.
Так что если рассматривать изображаемое в романе с позиций достоверности, то розыск в романе доведен как максимум до десятой части того масштаба, какой он трижды, по крайней мере, во время войны принимал в действительности, когда он был не местным и проводился в тылах не двух, а всех фронтов и на территории страны от передовой до Дальнего Востока. Если же говорить о целесообразности, то в художественном произведении прежде всего и главным образом целесообразно то, что работает на нашу идеологию, на впечатляющее изображение патриотизма, мужества и самоотверженности советских людей, на воспитание у читателя высокой бдительности, а все это, по единодушному мнению и трех редакций, и Комитета госбезопасности, и Отдела культуры ЦК КПСС, в романе есть.
3. В романе на стр. 304 сообщается, что «к проведению розыскных и проверочных мероприятий по делу «Неман», считая личный состав частей по охране тыла фронтов и комендатур, а также поддержки, выделенные армией, было привлечено более двадцати тысяч человек». Много это или мало?
Только в сборнике документов «Пограничные войска в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945» (М., 1968) в описываемый мною период упоминаются следующие части НКВД по охране тыла 3-го Белорусского и 7-го Прибалтийского фронтов:
| 3-й Белорусский | (Место упоминания) |
| 217-й погранполк | стр. 478 |
| 66-й погранполк | стр. 479 |
| 13-й Виленский погранполк | стр. 479, 546 |
| 132-й Минский погранполк | стр. 546 |
| 1-й Прибалтийский | |
| 31-й погранполк | стр. 476 |
| 276-й погранполк | стр. 476 |
| 33-й погранполк | стр. 477 |
Численность личного состава погранполка НКВД по охране тыла фронта в 1944 году составляла от трех до четырех тысяч человек. Следовательно, численность военнослужащих только частей НКВД, которые не могли не участвовать в розыскных и проверочных мероприятиях, составляла более двадцати тысяч человек. А ведь в розыске, который проводится на территории от Вязьмы и Калинина до Белостока и границы с Восточной Пруссией, в полосе двух фронтов должны были участвовать и офицеры контрразведки, и территориальные органы, и личный состав комендатур в сотнях населенных пунктов, и контрольно-проверочная служба ВАД (ее посты имелись в тылах фронтов при выезде из всех городов), то есть указываемые в романе «двадцать тысяч» — это не преувеличение, а наоборот, преуменьшение, причем преуменьшение по крайней мере в два раза.
Замечу также, что убийцу Ионисяна ловили все органы внутренних дел и госбезопасности; убийцу Алексеева ловила милиция всей страны (чтобы не быть голословным, прилагаю сохранившуюся вырезку из газеты — приложение № 3, только к первому экземпляру).
Почему же к поимке одиночного убийцы, уголовника могут привлекаться и привлекаются сотни тысяч человек и об этом прямо сообщается в газетах, а к поимке сильной квалифицированной группы агентов, представляющей несравненно большую опасность для государства — особенно во время войны! — не могут привлекаться двадцать тысяч человек, которым по обязанности в первую очередь положено это делать?.. Если пойти по такому пути, то это может привести только к одному результату: к принижению неизмеримо большей опасности, которую представляют по сравнению с уголовниками вражеские агенты, а следовательно, и к принижению значения неослабной бдительности.
4. Над романом «Возьми их всех!..», первым большим художественным произведением о военной контрразведке, я работал многие годы. В июне прошлого года роман был дописан и по моей просьбе читался самыми разными людьми (писателями, редакторами, участниками Отечественной войны, генералами, ответственными сотрудниками аппарата ЦК КПСС и т.д.) на предмет получения конструктивных критических замечаний. Все замечания 29 человек были мною затем тщательно изучены и все обоснованные — реализованы.
Результат такой всесторонней консультации и последующей доводки рукописи налицо. При получении визы в КГБ, где роман читали не только в Пресс-бюро, но и в Управлениях, по пятисотстраничному произведению не было сделано ни одной обязательной поправки. При чтении романа руководящими сотрудниками Отдела культуры ЦК КПСС: зам. зав. отделом А. А. Беляевым и ответственным консультантом профессором И. С. Черноуцаном — по пятисотстраничному роману было сделано всего одно замечание, касающееся четырех строчек. (Мнение И. С. Черноуцана было особенно важно, поскольку он ведает в ЦК КПСС изображением И. В. Сталина в советской художественной литературе и кинематографии и в этом вопросе является наибольшим авторитетом, отчего главу 56-ю («В Ставке ВГК») он не просто читал, а изучал, и дал ей высокую оценку; «Все акценты расставлены необычайно точно».)
...Роман «Возьми их всех!..», имеющий посвящение: «Немногим, которым обязаны очень многие...», можно рассматривать как литературный памятник офицерам военной контрразведки, погибшим на фронтах Отечественной войны, и как дань подвигу особистов в минувшей войне, но в любом случае это убедительная художественная легенда, восславляющая особую государственную службу, подвергавшуюся длительное время диффамации, массовому интенсивному очернению. В нем контрразведка занимается не арестами безвинных советских людей, честно и самоотверженно защищающих Родину, а тем, чем она должна заниматься в последний год войны: розыском и обезвреживанием активно действующей вражеской агентуры — немецких агентов-парашютистов.
Я здесь излагаю все это так подробно, чтобы было ясно, что речь идет не просто о публикации военного романа, речь идет о том, чтобы задействовать в сознании многомиллионного читателя впечатляющие и убедительные, сугубо положительные образы офицеров военной контрразведки, задействовать в сознании многих миллионов людей тщательно разработанную идеологически направленную легенду.
Что «Возьми их всех!..» художественная идеологически направленная легенда, поняли и в редакциях, и в КГБ, и в ЦК КПСС. Прохождение романа до июня месяца было необыкновенно быстрым: в редакциях его прочитывали в короткий срок, в ЦК (А. А. Беляев и И. С. Черноуцан) прочли его за 4 и 5 дней, в КГБ, где при выдаче визы его изучало (вместе с Управлениями) 6 или 7 человек, на оформление визы понадобилось немногим более месяца. Тем более непонятно, почему в Министерстве обороны, консультация которого представилась полезной Пресс-бюро, роман находится уже третий месяц и, как мне сказали, два месяца лежал без движения?
Самое же печальное, что из редакций и Отдела культуры ЦК мне, прочитав роман, без промедления звонили, из Пресс-бюро КГБ каждые 10–12 дней звонили в редакцию и сообщали о своем положительном отношении к роману, из Министерства же обороны уже третий месяц ни редакции, ни автору нет никаких вестей, отчего вместе с романом автор уже третий месяц находится в подвешенном состоянии. За что?.. За то, что написал сугубо патриотическое, высокоидейное произведение, получившее не просто хорошие, а более того, восторженные оценки и в редакциях, и в КГБ, и в Отделе культуры ЦК КПСС?
Каковы реальные последствия этой задержки? На сегодняшний день практически похоронена журнальная публикация романа: он может поместиться минимум в трех номерах, а в конце июля сданы в набор десятые (октябрьские) номера толстых литературных журналов, перенести же публикацию на будущий год нельзя — роман через 3–4 месяца должен выйти книгой в изд-ве «Молодая гвардия» (план 1974 г.), журнальная же публикация должна предшествовать книжной.
Многоуважаемые Иван Тимофеевич и Игорь Михайлович!
Настоятельно прошу вас:
1. Ускорить консультацию романа.
2. Если у вас есть вопросы, не стесняясь попросить разъяснения у автора: все эпизоды и детали романа основаны на достоверных фактах, и я могу это без труда доказать — у меня имеются десятки папок справочного фактографического материала.
3. Читая роман, не забывать, что это отнюдь не документальное произведение, повествующее о подлинных событиях, а художественная идеологически направленная легенда.
4. Направить консультационное письмо и рукопись романа в издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» (Москва, К-30, Сущевская, 21), зав. отделом прозы тов. Яхонтовой З. Н., поскольку в августе в этом издательстве должна быть верстка романа, публикация же в журнале «Юность», пославшем вам роман, уже похоронена.
Приложение — по тексту.
P.S. Все мероприятия по оперативной маскировке (гл. 56-я), являющиеся объектом компетенции военной цензуры, сделаны исключительно по открытым материалам. (Список источников — приложение № 4.)
С уважением Богомолов.
31 июля 74 года.
В начале августа В. П. Аксенов привез мне копию долгожданного заключения главного военного цензора Минобороны генерал-майора И. Т. Болдырева, адресованное главному редактору журнала «Юность», хотя в своем письме я указал новый адрес — издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия».
В этом заключении почти слово в слово повторяется заключение Пресс-бюро КГБ, с которым я был уже знаком.
Начиналось «за здравие» — военная цензура не нашла в романе «сведений, составляющих военную тайну», но продолжила перечисление «за упокой». По «их мнению», из романа «следовало бы исключить следующие сведения», далее следуют перечисления. На копии заключения я подчеркнул места, которые опровергались представленным мной справочно-пояснительным материалом, и напротив каждого написал — «все вымышлено», «неверно», «неверно». Опять упорно цеплялись к препарату «кола», как будто автор скрытый наркоман и преследует цель внедрить «применение стимулирующего препарата личному составу оперативно-розыскных групп».
Второе заключение на роман
МИНИСТЕРСТВО ОБОРОНЫ СССР
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ СССР
Главный военный цензор
7 августа 1974 г.
№322/181
г. Москва
ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «ЮНОСТЬ»
Москва, К-160, ул. Горького, 32/1
Военная цензура рассмотрела роман В Богомолова «Возьми их всех!..».
Сведений, составляющих военную тайну, в нем не содержится.
По нашему мнению, из романа следовало бы исключить следующие сведения{86}:
— конкретные цыфры{87} оперативных и войсковых сил и средств, которые привлекались для розыска шпионско-диверсионной группы противника в тылах 3-го Белорусского и 1-го Прибалтийского фронтов; — Все вымышлено.
— обобщенные данные о потерях войск Красной Армии от действий националистических групп и бандформирований; — Неверно.
— обобщенные данные о ликвидированных группах противника и бандформированиях, действовавших в тылу фронта; — Неверно.
— о применении стимулирующего препарата «кола» личным составом оперативно-розыскных групп;
— компрометирующие характеристики и клички армейских контрразведчиков, их привилегированное положение среди армейских офицеров. — В чем?
Генерал-майор И. Т. Болдырев
Новый хитрый ход Пресс-бюро КГБ
Что же это такое? Одни и те же претензии (я тогда еще не предполагал, что это была одна идейно спаянная «команда консультантов»), одно и то же требовалось разъяснять и главному военному цензору, и вновь (в который раз!) Пресс-бюро КГБ.
16 августа я последний раз направил обширное письмо в Пресс-бюро КГБ, в котором последовательно и аргументированно отвергал все их поправки и не соглашался ни с одним их замечанием (большинство положений было абсолютно идентично тем, которые я изложил в письме главному военному цензору).
В этом многостраничном (на 15 страницах машинописного текста) письме по существу вопросов, консультация по которым в Министерстве обороны представилась Пресс-бюро «полезной», я на первых семи (это пункты 1, 2, 3 письма главному военному цензору) идентично перечисляю все неточности в постановке вопросов и ошибочные заявления в визе:
— «судьба предстоящей наступательной операции двух фронтов» — в романе речь идет только о судьбе Мемельской операции, которая проводилась силами одного 1-го Прибалтийского фронта, точнее, его левым крылом;
— «группа агентов противника (3–4 чел.)» — в романе речь идет о сильной квалифицированной резидентуре противника, действующей в тылах двух фронтов, описываются и конкретно указываются как уже известные нашей контрразведке шесть вражеских агентов;
— «общевойсковая операция по прочесыванию лесного массива» — в романе речь идет не об «общевойсковой», а так называемой «чекистско-войсковой операции» (так ее назвал В. Ф. Кравченко в разговоре);
— относительно уменьшения количества людей, привлекаемых к войсковой операции по окружению и прочесыванию Шиловичского массива и вообще к войсковым, розыскным и контрольно-проверочным мероприятиям, я категорически не соглашался, обосновывая это конкретными документами и фактами аналогичных ситуаций, бывших во время войны, и консультационным заключением генерала армии В. В. Курасова, в описываемый период начальника штаба 1-го Прибалтийского фронта.
В этом самом, пожалуй, единодушном требовании всех ведомств — уменьшить численность задействованных в операции военнослужащих в 2,5–3 раза я и после долгих размышлений очень и очень сомневался: не только с моей точки зрения, но и читавших роман в «Инстанции» (Отделе культуры ЦК КПСС), — да и он, Кравченко В. Ф., не мог этого не понимать, — это в большей или меньшей степени ослабит и сам роман, и значение работы, проводимой группой Алехина.
Я предложил, поскольку цифры упоминаются в «документе», такое решение: поставить вместо цифр многоточия и дать сноску: «цифровые данные опускаются».
Еще раз отстаивая свою позицию, я подчеркивал, что изображение в романе взятия дела «Неман» на контроль Ставкой — это прежде всего изображение внимания, которое уделяется, и значения, которое придается борьбе со шпионажем не только «органами», но и государством, в данном случае И. В. Сталиным, и такое изображение прежде всего в интересах органов безопасности. Совершенно непонятно, зачем было Пресс-бюро КГБ ставить перед Министерством обороны этот вопрос, который, безусловно, находится за пределами компетенции военного ведомства, о чем мне прямо, по своей инициативе, заявил после моей телеграммы на имя Ивашутина в телефонном разговоре 5 августа генерал И. М. Чистяков: «Я получил рукопись 27 мая, и была она у меня всего три дня. В материале нет вопросов компетенции Министерства обороны. Скажу вам прямо — рукопись нам прислали только для того, чтобы перестраховаться».
Далее в письме я пишу Кравченко В. Ф.:
«Я знаю, что Вы считаете меня твердолобым упрямцем, деликатно называя в глаза «несговорчивым». Это неверно, хотя для автора, у которого за многие годы продумана в романе каждая деталь, несговорчивость в отношении поправок, ослабляющих произведение, не является недостатком, а является исключительно достоинством. Есть отдельные вопросы и поправки, решение которых, чтобы как можно меньше ослаблять роман, хотелось бы без промедления согласовать.
Относительно термина «радиоигра». С 1965 года он свободно и с расшифровкой понятия употребляется в открытой советской печати, в том числе и в книгах, выпускаемых при участии КГБ (например «Чекисты», стр. 325, «Фронт без линии фронта», стр. 109, 206 и т.д.). Имеется он и в только что выпущенной книге Г. Меркурьева и Г. Савина «Конец операции «Ост-айнзатц» («Московский рабочий», 1974, стр. 37). Не сомневаюсь, что будет он и в тексте переиздаваемой сейчас книги «Фронт без линии фронта». Необходимо заметить, что в отзыве УОО, подписанном тт. Черневым и Булыгиным, об исключении этого термина из текста нет ни одного слова. Если же его отныне не разрешено употреблять не только мне, но и всем, то я тогда сделаю не «операция» или «мероприятие», а «радиодезинформация». Этот термин и расшифровка понятия имеются во всех военных словарях (приложение №4 из «Словаря основных военных терминов», выпущенного Воениздатом в 1965 г.).
Относительно препарата «кола». Должен заметить, что шоколадные шарики «кола» во время войны давали для поддержания сил и летчикам, и войсковым разведчикам, и даже саперам при наведении переправ, когда было необходимо сутками работать без отдыха. Это отражено в открытой военно-исторической и мемуарной литературе, ничего зазорного в приеме шоколадных шариков «кола» не было и нет. Вы, наверное, помните, что высококалорийный шоколад «кола», точно такого же состава, как и эти шарики, продавался без рецепта во всех аптеках и до войны, и в 1948–53 годах.
Какое же решение в данном случае я предлагаю? Сделать в тексте вместо «стимулирующий препарат кола» — «тонизирующий препарат кола» (что соответствует истине) и дать Следующую сноску: «Шоколадные таблетки с добавлением ореха кола применялись как средство против переутомления при больших физических нагрузках, в частности в ночной бомбардировочной авиации, в войсковой разведке и т.д.».
Все в этой сноске соответствует истине, все взято из БСЭ (2-е издание) и справочника «Лекарственные средства», М., 1954. (В 1958 году производство шоколада и шоколадных таблеток «кола» было прекращено, так как появились более эффективные и действенные средства: настойка женьшеня, настойка лимонника, настойка заманихи, настойка левзеи и настойка элеутерококка.)
...Работая многие годы над романом, я тщательно продумывал значение каждой детали, я твердо убежден в необходимости и в размерах каждой, и потому мне так трудно делать какие-либо изменения, ослабляющие роман (ни в одном своем произведении я никогда не менял ни одного слова)».
Заканчивалось письмо так:
«Владимир Федорович! Я человек убежденный, человек слова, причем держу его в любом случае, даже если это мне невыгодно, и считаю необходимым в Вашем лице предупредить Ваше ведомство, что, если впредь будут допущены хотя бы малейшие недружественные закулисные действия в отношении романа «Возьми их всех!..», я немедленно, в соответствии со ст. 480-й ГК РСФСР, даже на стадии сверки, откажусь от его публикации».
На заключительном этапе конфронтации, уже в конце августа, после четвертого конфликтного и очень жесткого с моей стороны разговора в приемной с начальником Пресс-бюро В. Ф. Кравченко в присутствии двух полковников, его подчиненных, когда я в лицо им заявил, что «они меня достали» и «пусть все они станут раком на Красной площади — но я даже запятую не сниму в романе», он позвонил мне на другой день и как наилучшему другу радостно сообщил: «Вы нас убедили! Мы отзываем все свои рекомендации и замечания. Никаких претензий к вашей рукописи у нас нет!»
В какой-то момент я в это поверил, а дней пять спустя, опять же благодаря В. П. Аксенову, обнаружилось, что три страницы своего заключения — дословно, до буковки, до опечатки в фамилии Аникушин! — Пресс-бюро загнало в заключение главного военного цензора Минобороны, без визы которого рукопись не могла быть опубликована.
Главный военный цензор Минобороны
Этот цензор, генерал-майор И. Т. Болдырев, полторы недели не желал меня принимать, точнее заказать пропуск, но я его убедил.
Когда я шел на самую ответственную встречу, я был уверен, что сегодня наконец-то их «дожму», поэтому предусмотрительно взял с собой накануне подготовленный, на типографском бланке, запрос заместителя главного редактора журнала «Новый мир» Олега Смирнова, адресованный главному военному цензору: дать срочное заключение по роману В. Богомолова «Возьми их всех!..».
Встретил он меня без крика, однако с откровенной враждебностью. Я положил перед ним на стол рядышком заключение Пресс-бюро и его последнее августовское и спросил, чем объяснить, что в обоих документах три страницы текстуально идентичны. Он, разумеется, сразу возбудился и закричал: «Где вы это взяли?», а потом заявил, что идентичность текстов свидетельствует, что оба ведомства при консультационном чтении рукописей руководствуются одними и теми же «государственными критериями».
Конечно, они сыграли со мною в такую игру, никак не подозревая, что у меня на руках копии их документов, которые я им не предъявлял, чтобы не «засветить» Аксенова, — я полагал, что, в отличие от армейских генералов, Пресс-бюро могло его вычислить.
Тогда я положил перед ним его первое, майское, в три раза более короткое заключение, что его еще более возбудило, и со всей резкостью вчинил: «А где же были ваши критерии раньше? То, что вы, главный военный цензор Генерального штаба, включили в свое заключение три страницы текста Пресс-бюро, которых в первом вашем же заключении не было, свидетельствует о том, что вы являетесь внештатным сотрудником КГБ!»
Разумеется, это было всего лишь мое предположение, никакими доказательствами я не располагал, но влепил ему это совершенно безапелляционно и, очевидно, попал в десятку.
Он побагровел, у него задрожали руки и начался сбой мышления, с полминуты он, задыхаясь, выкрикивал одно и то же: «Как вы смеете?!»
Прежде всего я положил перед ним упаковку с валидолом, которую всегда носил для себя, отправляясь на «ведомственные встречи», и со всей доброжелательностью объяснил, что дело не во мне, а в фактах, опровергнуть которые невозможно. Я заверил его, что ничего страшного еще не произошло, что сотрудничество с органами — его патриотический долг, и порекомендовал ему успокоиться, подумать хорошенько наедине и, если надо, посоветоваться — я указал рукой на столик с телефоном, затем вышел из кабинета в приемную. Там я просидел более получаса, читая журнал по соседству с дежурным цензором, полковником в авиационной форме, который, как на конвейере, в темпе просматривал полосы газетных, очевидно, гранок и лихо вычеркивал целые абзацы.
О чем за двумя обитыми дверями разговаривал по телефонам хозяин кабинета, я не знаю, но минут через сорок с мрачным враждебным лицом он вынес и сунул мне листок с «чистой» визой и упаковку с валидолом (тут же демонстративно брошенную мною в корзину для мусора у стола полковника) и, весь дрожа от негодования, проговорил: «Пропуск не забудьте отметить!»
Пережитый, без преувеличения, шок не позволил Болдыреву лично подписать разрешительную визу, за него это сделал его заместитель, полковник Короткин.
Но это уже не имело никакого значения.
Третье и последнее заключение: возражений против публикации не имеется
НОВЫЙ МИР
Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал
Заместитель главного редактора
20 августа 1974 г.
ГЛАВНОМУ ВОЕННОМУ ЦЕНЗОРУ
генерал-майору Болдыреву И. Т.
Редакция журнала «Новый мир» просит Вас срочно дать заключение по роману В. Богомолова «Возьми их всех!..».
Нами в настоящее время экстренно сдается досылом в набор для публикации, начиная с 10-го номера журнала, текст романа «Возьми их всех!..», полностью идентичный с тем, что находился у Вас в военной цензуре.
О. Смирнов.
Заключение заместителя главного военного цензора полковника Короткина:
Военная цензура рассмотрела роман. Сведений военного характера, запрещенных к открытому опубликованию, нет. Возражений против его публикации не имеется.
п-к П. Короткин.
20.8.74 г.
Выйдя из неуютного ведомства, я медленно шел арбатскими переулками к дому. Было тепло, накрапывал дождь (я люблю такую погоду), на душе — полное умиротворение. Была среда, 21 августа 1974 года — этот день я считаю официальным днем рождения романа: «роды» были трудные, затяжные, но «ребенок» родился полноценным, здоровым и жизнеспособным.
Я тут же позвонил В. П. Аксенову и поздравил его с победой, а вечером, уже из дома, — Олегу Смирнову и с радостью сообщил, что драгоценная разрешительная «чистая» виза главного военного цензора у меня на руках.
Вот так это было. Главное, я не уступил в романе ни одного слова, не поступился ни одним сокращением, не согласился ни на одну, даже минимальную купюру, не изменил ни одного термина. Спустя годы уже трудно представить, что такое было возможно. Но было время, и были люди.
Я до конца своей жизни всегда с благодарностью буду помнить замечательных людей, чья гражданская позиция, смелость и мужество в принятии решений способствовали тому, что роман увидел свет. Это трогательный и отважный Валентин Павлович Аксенов, честный Олег Александрович Смирнов, умный и проницательный Игорь Сергеевич Черноуцан, доброжелательный Альберт Андреевич Беляев, принципиальный генерал Филипп Денисович Бобков.
Низкий им поклон!
Литературное произведение после опубликования должно жить самостоятельно...
Роман «В августе сорок четвертого...» вышел в срок в журнале «Новый мир» в 1974 году в трех номерах (№ 10, 11, 12).
Уже в начале января 1975 года в прессе появились первые положительные отзывы и рецензии на роман: «ЛГ», 1 января, в статье «Герои, о которых не знали» Б. Галанов назвал роман героическим; «Лит. Россия», 3 января, «На свинцовом ветру»: Анат. Елкин нашел роман «в высшей степени современным»; «Комсомольская правда», 8 января, «Это и есть война...», Л. Корнешов — «удивительная книга, написанная мастером очень большого и честного таланта».
А 14 января в газете «Правда» (центральном органе ЦК КПСС) была опубликована статья «Люди высокого полета», в которой С. С. Смирнов — глубоко уважаемый мною человек и писатель, чье мнение для меня было особенно важным, весомым и ценным, — в наиболее, пожалуй, основательной рецензии дал высокую художественную оценку романа: «Впервые в нашей литературе появилось произведение, убедительно и глубоко показывающее «черный хлеб» повседневного труда контрразведчиков — физические, психологические и чисто технические особенности их профессии... Роман отличается высоким профессионализмом самого автора и всех его героев».
В начале 1975 года в издательстве «Молодая гвардия» роман с посвящением «Немногим, которым обязаны очень многие...» вышел отдельной книгой (героический редактор — В. П. Аксенов) тиражом 200 тысяч экземпляров; в конце года — в «Роман-газете» (№ 9, 10) беспрецедентным тиражом — 1 миллион 550 тысяч (главный редактор — Валерий Николаевич Ганичев, редактор — Л. Хондруева).
В середине лета 1975 года позвонили мне из Союза писателей и сообщили, что роман выдвигается на Государственную премию и для представления надо оформить какие-то документы. Я поблагодарил за внимание и, естественно, отказался. При повторном звонке меня попросили изложить отказ письменно, причем в два адреса, что я и сделал:
ЗАМЕСТИТЕЛЮ ЗАВЕДУЮЩЕГО ОТДЕЛОМ КУЛЬТУРЫ ЦК КПСС
тов. БЕЛЯЕВУ А. А.
Многоуважамый Альберт Андреевич!
В связи с намерениями издательства «Молодая гвардия» и журнала «Новый мир» выдвинуть роман «В августе сорок четвертого...» на Государственную премию убедительно прошу Вашего содействия в освобождении романа от этого выдвижения.
Дело в том, что единственно возможное для меня положение — это амплуа рядового автора. Амплуа же известного писателя, в котором я невольно при всем моем противодействии последние полгода пребывал, совершенно для меня неприемлемо, и результаты его самые плачевные: за последние пять месяцев я не написал ни одной строчки.
После долгого и всестороннего обдумывания сложившейся ситуации я пришел к твердому выводу, что единственно возможное для меня решение проблемы — это возврат к статус-кво, в котором я находился до публикации романа, возврат в единственно для меня приемлемое амплуа рядового автора, который работает и живет в тишине, без суеты, оставленный всеми в покое.
Для меня совершенно ясно, что если я не вернусь в это прежнее статус-кво, не вернусь к положению рядового автора, то как пишущий я, во всяком случае, погиб.
В отличие от большинства пишущих я вполне доволен своим положением в литературе и в обществе и не желаю никаких, даже почетных изменений. (За последние полгода я раз десять наблюдал вблизи жизнь трех известных писателей, лауреатов, и отчетливо осознал: вся эта суета, публичность образа жизни и необходимость почти ежедневно перед кем-то лицедействовать, все это для меня органически противопоказано и совершенно неприемлемо.)
Хочу быть правильно понятым. Году в 1967-м, по представлению Отдела культуры, я был награжден орденом «Знак Почета» (за кино) и принял это наверняка меньшее, чем Государственная премия, поощрение с искренней благодарностью. Но «Знак Почета» ничего не менял в моем положении, в случае же если бы роману присудили Государственную премию, чем непоправимо изменили бы мое жизненное статус-кво, как пишущий я бы, несомненно, перестал существовать.
Обращаясь к Вам с этим доверительно-официальным письмом, убедительно прошу Вашего, Альберт Андреевич, содействия в освобождении романа от выдвижения на премию.
С уважением,
заранее признательный Богомолов.
25 июля 1975 г.
Аналогичный по смыслу, но более категоричный отказ я отправил и по второму адресу, в Московскую писательскую организацию СП РСФСР.
После выхода романа и его переиздании, а главное, появления положительных рецензий «ведомства» вдруг почувствовали свою причастность к этому событию, они вдруг уверовали, что только с «их благородной помощью» это произошло; они, наверное, прочли роман уже не как цензоры, а просто как обыкновенные читатели — и он их впечатлил.
В. Ф. Кравченко мне потом не раз звонил и даже поздравлял с успехом и просил для сотрудников и себя лично надписать книги, которые они предусмотрительно приобрели и, когда будет удобно, доставили бы мне с курьером.
Воистину: ... в глаза — божья роса!
Я неоднократно по телефону посылал их подальше, но впоследствии многим оставил автограф без всякого там «на добрую память» и, тем более, «с уважением».
В 1979 году, как проницательно в 1974 году рекомендовал И. С. Черноуцан, я без труда восстановил главное название романа «Момент истины», а в скобках обязательно указывал («В августе сорок четвертого...»), дав расшифровку понятия «Момент истины» как «момента получения информации, способствующей установлению истины»; это название наиболее емко и точно отражало суть романа{88}.
В 1981 году издательство «Художественная литература» к 40-летию начала Великой Отечественной войны выпустило однотомник, куда помимо романа вошли повести «Иван», «Зося», «Первая любовь», рассказы «Кладбище под Белостоком» и «Сердца моего боль», на отличной мелованной бумаге, хорошо и впервые иллюстрированный фотографиями, в суперобложке — шедевр полиграфии (директор В. О. Осипов, редактор Н. И. Иванова, художник В. Медведев). Сделанная с любовью и большим вкусом, эта книга по-прежнему занимает особое место на полках, занятых более чем 300 разными изданиями моих произведений.
В 1984 году в связи с 50-летием Союза писателей, в котором, кстати, я никогда не состоял, меня наградили орденом Трудового Красного Знамени, от получения которого я отказался. В литературной тусовке, обсуждая мой отказ, приписывали мне политический или общественный протест, что побудило меня дать пояснения своему поступку в интервью зам. главного редактора «Литературной газеты» Ю. Поройкову:
«Я не общественный человек и не стал бы говорить о политическом или общественном протесте, которые, как правило, предаются огласке. Я противник популистских действий, для меня существенны мои убеждения, а не имидж. Вся система награждений, поощрений и обвешивания различными ярлыками и этикетками, особенно в эпоху Брежнева — Черненко, была превращена, не только в литературе, в откровенную порнографию и, кроме поначалу брезгливости, а позднее — омерзения, ничего не вызывала. И в литературе, и в искусстве людей более всего поощряли не за творческие свершения и талант, а за идейное единение с Системой, за безоговорочную поддержку и восславление всех мероприятий Коммунистической партии и Правительства, за активное участие в пропагандистских кампаниях и более всего за поддержку и одобрение в угоду властям репрессивных карательных функций в отношении Сахарова, Солженицына и других инакомыслящих, — палачество вознаграждалось с наибольшей щедростью.
Поэтому награда не может быть принудительной. Правом Черненко было кинуть мне «железку», а брать ее или не брать — это уже мое личное дело. При последнем звонке из наградного отдела Президиума Верховного Совета мне было сказано, что случай беспрецедентный, они будут вынуждены доложить руководству и мне не мешало бы подумать о возможных последствиях. Я не люблю, когда мне угрожают, и поэтому доверительно сказал этому человеку: «Доложите руководству, что я вас всех в гробу видал!» — и, положив трубку, ушел в «некоммуникабельность». Меня больше не беспокоили».
К 1993 году роман, повести, рассказы были опубликованы в виде отдельных книжных изданий 168 раз на 48 языках, прошло свыше 520 публикаций в антологиях, сборниках, газетах и журналах, в том числе роман «Момент истины» («В августе сорок четвертого...») выдержал 86 изданий на 37 языках (это данные ВААП).
7 мая 1994 года в приложении к газете «Российские вести» — «Вехи» — была напечатана большая, серьезная статья, посвященная моим работам: военному роману «Момент истины» («В августе сорок четвертого...»), офицерской повести «В кригере» и рассказу «Первая любовь». Будучи признателен редакции за внимание к моим произведениям, я не мог не сказать о дезинформации, проникшей в один из абзацев. Там обо мне было написано: «Разве что на слуху какие-то факты из его литературного бытования — сначала не приняли в Союз писателей, а потом, как ни звали, сам не вступил. Мол, раз я вам не гожусь, так и вы мне не нужны».
Чтобы удовлетворить нездоровый интерес к моей персоне и положить конец распространению слухов, слушков, сплетен и придуманных неверных биографических «сведений» обо мне, я вынужден был публично дать разъяснения.
«Российские вести» в заметке «Чего не было, того не было...» 4 июня 1994 года опубликовали мой ответ:
«Чего не было, того не было... И не могло быть по той простой причине, что волею судеб я ни разу в жизни не пытался стать членом Союза писателей и даже желания или потребности никогда не испытывал.
В 1959–76 гг. меня и впрямь не раз приглашали вступить в эту организацию; устно и письменно ко мне обращались по поводу членства Г. Березко, С. Щипачев, Л. Соболев, Ю. Бондарев, К. Симонов, С. Смирнов, С. Наровчатов — эти люди в разное время были руководителями или секретарями Союзов писателей России, СССР или Московского отделения. В середине семидесятых годов Ю. Бондарев дважды предлагал оформить меня членом Союза без прохождения приемной комиссии — «решением Секретариата». В каждом случае я вежливо благодарил и с еще большей вежливостью отказывался.
Я знаю людей, гордящихся своим членством в двух или даже трех творческих организациях — в Союзах писателей, кинематографистов и журналистов. В далекой армейской юности я был комсомольцем и рад сегодня тому, что это членство оказалось в моей жизни единственным, рад тому, что после офицерства уже свыше четырех десятилетий я не был и не томился ни на одном собрании, совещании, инструктаже или каком-то толковище, — я не чувствовал и не чувствую себя из-за этого обездоленным.
Действительно, в литературной среде уже не одно десятилетие имеет хождение байка, что Богомолов-де когда-то вступал в Союз писателей, его не приняли и он обиделся. Эта придуманная версия — производное примитивного прагматического мышления: для многих пишущих членство в Союзе писателей являлось своего рода сертификатом литературной дееспособности, и, коль членство в Союзе писателей давало какие-то материальные блага, — тысячи пишущих, в том числе не имеющие и одной книги, с энергией, достойной лучшего применения, годами стремились получить членский билет, а если издаваемый миллионными тиражами автор этого не делает, объяснение может быть только одно — когда-то его не приняли, и он по сей день полон обиды. Повторяю: чего не было, того не было.
Я никогда не считал и не считаю себя лучше или умнее членов Союза писателей и тех, кто туда стремится вступить. Просто у них своя жизнь, а у меня своя».
В 1999 году, к 25-летию со дня выхода романа, в многочисленных средствах массовой информации это событие было отмечено публикациями «25 лет мировому бестселлеру». К этому времени роман был издан практически во всех, как тогда говорили, братских союзных республиках и странах социалистического лагеря (кроме Польши!) и многих капиталистических — в Европе, на американском континенте и в Азии. Как выяснилось на исходе XX века, роман «Момент истины» и повесть о двенадцатилетнем мальчике «Иван» по количеству изданий и тиражу оказались абсолютными чемпионами за последние 25 лет (роман) и 40 лет («Иван») среди многих тысяч опубликованных отечественных литературных произведений, причем они печатались ежегодно и бесперебойно и после громогласно объявленных похорон советской литературы.
В условиях антитеррористической борьбы спустя четверть века после выхода в свет роман оказался настольным пособием для правоохранителей и спецслужб при осуществлении на территории России так называемого «предельного режима».
Этим романом в обиход русского языка, и прежде всего в лексику правоохранительных органов и спецслужб, были введены такие понятия, как «момент истины», «прокачать», «бутафорить», «качание маятника» и др. Термин «качание маятника», означающий наиболее оптимальные действия и поведение при огневых контактах с противником, оказался объектом внимания зарубежных спецслужб и руководителей отрядов коммандос, что в последующие годы инициировало появление целого ряда инструктивных разработок не только для специальных, но, позднее, и для войсковых, в первую очередь десантных, подразделений.
Издательство Российской государственной библиотеки «Пашков дом» в 2001 году выпустило однотомник моих военных произведений; особенность этой книги состояла в том, что она представляла собой СОТОЕ — считая с переводными — издание романа «Момент истины», — то есть роман жил полноценной жизнью, и это, конечно, радовало.
В 2001 году в Москве и Екатеринбурге озаботились тем, что я уйду из жизни, не имея никаких поощрений; я узнал о присуждении мне редакцией «Новой газеты» премии имени А. Д. Синявского «За достойное творческое поведение в литературе» и еще двух премий, в том числе и недавно восстановленной — имени замечательного разведчика Николая Кузнецова. Во всех случаях я благодарил за внимание, но в силу своих убеждений, разумеется, отказывался — это моя давняя и твердая позиция в отношении любых премий и поощрений, к сожалению, никем не повторенная. Я обратился письменно в редакцию «Новой газеты» к главному редактору Дмитрию Андреевичу Муратову:
«С огорчением узнал о присуждении мне премии имени Андрея Синявского. Я пишу «с огорчением», потому что, при полном уважении к «Новой газете», к Андрею Донатовичу Синявскому и Марии Васильевне Розановой, принять эту премию, как, впрочем, и любую другую, я не могу в силу своих убеждений.
Я убежден, что литературное произведение после опубликования должно жить самостоятельно, без каких-либо подпорок и поддержек, а автор должен обходиться без каких-либо поощрений, без различных ярлыков и этикеток.
Это не сегодняшняя моя позиция — в этом убеждении я пребываю уже несколько десятилетий. ...Я не претендую на непогрешимость и никогда не предлагал другим свой образ жизни и поведения, хотя и не считаю их неверными. Как уже не раз сообщалось в прессе, две мои вещи, переведенные на десятки языков — роман «Момент истины» и повесть «Иван», — выходили сто и более раз и, не имея ни одного поощрения, лидируют по количеству изданий среди многих тысяч отечественных литературных произведений, опубликованных соответственно в последние 25 и 40 лет.
С уважением и самыми лучшими пожеланиями «Новой газете», ее сотрудникам и читателям».
В газете меня поняли, а со славными мужиками, приехавшими специально из Екатеринбурга, мы с удовольствием выпили водочки у меня дома.
Повесть «Иван», роман «Момент истины» вошли в антологию «Все шедевры мировой литературы. — Русская литература XX века» (М.: Олимп; АСТ, 1997), повесть «Иван» — в антологию мировой детской литературы (М.: Аванта, 2001) и антологию «Шедевры русской литературы XX века» (М.: Глобус, 2002). 29 апреля 2003 года решением комиссии Российской Федерации по делам ЮНЕСКО меня наградили почетным дипломом и медалью «За выдающийся вклад в мировую литературу», получать которые я, естественно, не поехал, мне доставили их на дом ко Дню Победы. Поскольку они не имели денежного эквивалента — это единственная принятая мной награда за многолетний литературный труд.
Опыт мой свидетельствует (если учесть, что в огромной литературной империи прошлых десятилетий, где наличествовало свыше десяти тысяч только членов Союза писателей, я не занимал ни одной, даже самой незначительной должности, более того, и дня не состоял ни в одном творческом союзе, никогда не членствовал и не участвовал — «из деликатности»): для судьбы литературного произведения, для того, чтобы быть в литературе, для того, чтобы твои произведения бесперебойно выходили в свет и через 20, и через 35 лет после первой публикации, совершенно не обязательны ни какое-либо членство, ни участие в литературных группировках, ни общественная деятельность — она десятилетиями сводилась и сводится к обслуживанию, поддержке и, более того, восславлению правящего режима; совершенно не обязательны ни подмахивание конъюнктуре, ни пресмыкательство перед власть имущими, ни мелькание в средствах массовой информации, ни элементы паблисити — все это ненужная корыстная суета... Для того, чтобы писать прозу, достаточно иметь бумагу и ручку или карандаш...
...Я стараюсь жить, не нарушая пространства других людей (и не нарушая их прав).
Приложение. Справочно-пояснительный материал{89}
Гл. 1, с. 1 — «Оперативно-розыскная группа» Управления контрразведки фронта, «поисковые группы», «оперативно-розыскные группы».
Коровин В., Шибалин В. Гитлеровский абвер терпит поражение // Новая и новейшая история, 1968, № 5, с. 105.
В поединке с абвером. Докум. очерк о чекистах Ленингр. фронта. 1941–1945. М.: Воениздат, 1968, с. 97, 226, 227, 237, 279.
Гл. 2, с. 4 — «Начальник Главного Управления войск по охране тыла Действующей армии».
Пограничные войска в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945: Сб. докум. М.: Наука, 1968, с. 551.
Гл. 2, с. 5 — «Контрразведка «Смерш» — «контрразведка «Смерш» НКО», «ГУКР «Смерш». Расшифровка понятия и дата преобразования.
В поединке с абвером. М.: Воениздат, 1968, с. 106.
Чекисты: Сб. М., 1970, с. 191.
Фронт без линии фронта: Сб. воспом. М.: Московский рабочий, 1970 (Фотоприложение).
Устинов И., Капитонов К. Полвека на боевом посту// Военно-исторический журнал, 1969, № 1, с. 102.
Гл. 2, с. 7 — «Народове силы збройне» (подпольная организация польского эмигрантского «правительства» в Лондоне).
Пограничные войска в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945: Сб. докум. М.: Наука, 1968, с. 676.
Гл. 2, с. 7 — «Армия Крайова» (подпольная организация польского эмигрантского «правительства» в Лондоне).
Пограничные войска в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945: Сб. докум. М.: Наука, 1968, с. 506, 507, 508, 509, 510, 511, 513, 514, 515, 559, 595, 676.
Судебный отчет по делу об организаторах, руководителях и участниках польского подполья в тылу Красной Армии на территории Польши, Литвы и западных районов Белоруссии и Украины, рассмотренному Военной коллегией Верховного суда СССР 18–21 июня 1945 г.: Стеногр. отчет. М.: Юрид. изд-во, 1945, с. 6.
Генерал-лейтенант Телегин К. // Военно-исторический журнал, 1965, №4, с. 55.
Гл. 2, с. 7 — «Неподлеглость» (подпольная организация польского эмигрантского «правительства» в Лондоне).
Судебный отчет по делу об организаторах, руководителях и участниках польского подполья в тылу Красной Армии на территории Польши, Литвы и западных районов Белоруссии и Украины, рассмотренному Военной коллегией Верховного суда СССР 18–21 июня 1945 г.: Стеногр. отчет. М.: Юрид. изд-во, 1945, с. 10.
Гл. 2, с. 7 — «Делегатура Жонду» (подпольная организация польского эмигрантского «правительства» в Лондоне).
Судебный отчет по делу об организаторах, руководителях и участниках польского подполья в тылу Красной Армии на территории Польши, Литвы и западных районов Белоруссии и Украины, рассмотренному Военной коллегией Верховного суда СССР 18–21 июня 1945 г.: Стеногр. отчет. М.: Юрид. изд-во, 1945, с. 17.
Гл. 2, с. 8 — «Литовские националисты — ЛЛА», «белоповязочники», «Комитет литовского национального фронта».
Барташунас И., Нарком внутренних дел Литовской ССР. «Выкорчуем до конца злейших врагов литовского народа — литовско-немецких националистов». Вильнюс: изд. газ. «Сов. Литва», тип. «Спиндулис», 1945, с. 7.
Пограничные войска в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945: Сб. докум. М.: Наука, 1968, с. 560, 561, 562, 563, 564, 569, 570, 571.
Вицас И. На службе «СС». Вильнюс, 1961.
Гл. 2, с. 11 — «Криптографы», «криптография», «расшифровка радиоперехватов» (здесь и далее).
Маклахлан Д. Тайны английской разведки 1939–1945 гг. М., 1971, с. 93–118.
Инженер-полковник Ванеев В. Из истории радиовойны США против Японии // Военно-исторический журнал, 1968, № 5, с. 46–51.
Гл. 2, с. 11 — «Слежечные радиостанции».
Связь Красной Армии. 1942, №2, с. 10–11.
Доцент полковник Николаев Е. Разведка и контрразведка средствами связи // Пограничник, 1944, № 2, с. 27.
Гл. 2, с. 12 — «Радиопеленгация», «радиоразведывательная группа».
Доцент полковник Николаев Е. Разведка и контрразведка средствами связи // Пограничник», 1944, № 2, с. 27–28.
Генерал-майор Артемьев И. Н. В эфире партизаны. М., 1971, с. 91.
Маклахлан Д. Тайны английской разведки. 1939–1945. М., 1971, с. 52.
Вартанесян В. А. и др. Радиопеленгация. М., 1966.
Мюгге К. Радиоразведка и дезинформация противника по радио// Военный зарубежник, 1958, № 4, с. 27–29.
Гл. 9, с. 39 — «Цифровые сочетания 999 и 555 в радиосвязи АК».
Судебный отчет по делу об организаторах, руководителях и участниках польского подполья в тылу Красной Армии на территории Польши, Литвы и западных районов Белоруссии и Украины, рассмотренному Военной коллегией Верховного суда СССР 18–21 июня 1945 г.: Стеногр. отчет. М.: Юрид. изд-во, 1945, с. 93.
Гл. 14, с. 53 — «Треугольник ошибок».
Доцент полковник Николаев Е. Разведка и контрразведка средствами связи // Пограничник, № 2, 1944, с. 28.
Гл. 22, с. 81 — «Радиоигра».
Фронт без линии фронта. М.: Московский рабочий, 1970, с. 95–109, 156–157, 206, 431, 432.
Чекисты: Сб. М.: Молодая гвардия, 1970, с. 7, 241, 325, 392, 393.
Генерал-лейтенант Федорчук В. Армейские чекисты в боях за Родину//Военно-исторический журнал, 1967, № 12, с. 116.
Полковники Коровин В. и Шибалин В. Гитлеровский абвер терпит поражение // Новая и новейшая история, 1968, № 5, с. 101.
Бойко С. Невидимый фронт// Простор, 1967, № 2, с. 53–57.
Операция «Северный полюс» // Комсомольская правда, 15.09.70, с. 3.
Алан Хинд. Паспорт предателя. М., 1946.
Майкл Сейерс, Альберт Кан. Тайная война против Америки. М., 1947, с. 41–50.
Кукридж Е. Х. Тайны английской секретной службы. М., 1959, с. 176–177.
Военно-исторический журнал, 1964, № 11, с. 113, 117.
Гл. 25, с. 93 — «Маршрутники», «фланеры».
Майор юстиции Егоров А. П. Бдительность против коварства врага. М.: Трансжелдориздат, 1944.
Упоминание и расшифровка терминов: Фланеры — с. 24.
Маршрутники — с. 25.
Гл. 39, с. 158 — Литеры «Срочно!» и «Весьма срочно!»
Библиотека «Огонек», № 14, с. 31, 32, 33.
Гл. 46, с. 197 — «Воздух!»
Статья «ВНОС», БСЭ, т. 8, с. 295, 2-е изд., тираж 300 000 экз. 1951 г.
Гл. 48, с. 203 — «Тональная манипуляция».
Судебный процесс по уголовному делу агента английской и американской разведок гражданина СССР Пеньковского О. В. и шпиона-связника подданного Великобритании Винна Г. М. М., 1963, с. 225.
Гл. 49, с. 214 — «Объект» (при наблюдении).
Ардаматский В. Ленинградская зима. М.: 1970, с. 77, 261.
Ардаматский В. Две дороги. М., 1973, с. 408.
Гл. 50, с. 223 — «Войсковая операция» (здесь и далее).
Генерал-лейтенант Бурмак П. Пограничная операция // Пограничник, 1945, № 21, с. 39–43 и № 22, с. 53–57.
Майор Король Б. Прочесывание леса и лесные бои // Пограничник, 1945, №6, с. 20.
Филатов Н., Дахновский Л. Поиск в лесу // Пограничник, 1945, № 24, с. 30–33.
Майор Крутик Б. Уроки одной операции // Пограничник, 1945, №11/12, с. 32.
Генерал-майор Антонов К. Преследование банды // Пограничник, 1946, №11/12, с. 39–44.
Майор Крутик Б. Окружение и разгром немецкой роты войск СС // Пограничник, 1944, № 17, с. 26.
Капитан Шевцов И. Разгром в лесу штаба немецкого полка // Пограничник, 1945, № 7/8, с. 40.
Брагин К. Партийно-политическое обеспечение боевой операции // Пограничник, 1945, № 19, с. 15.
Грибанов М. Ликвидация диверсионной банды // Пограничник, 1944, №10, с. 33.
Давыдов А. Захват вооруженного диверсанта // Пограничник, 1944, № 3/4, с. 29.
Крылов В. Подвижные группы и отряды заграждения // Пограничник, 1944, № 22, с. 1 7; Пограничник, 1946, № 9, с. 27–29.
Гл. 57, с. 260, 261 — «Мероприятия по оперативной маскировке и достижению внезапности».
Тегеран, Ялта, Потсдам: Сб. докум. М., 1967, с. 41.
Полковник Шиманский А. О достижении стратегической внезапности при подготовке летне-осенней кампании 1944 года // Военно-исторический журнал, 1968, № 6, с. 17–28.
Генерал-лейтенант Галицкий И. Из опыта оперативной маскировки при подготовке наступления // Военно-исторический журнал, 1966, № 5, с. 45–48.
Полковник Альшиц З. Достижение внезапности в наступательных операциях Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал, 1964, № 11, с. 10–22.
Генерал армии Малинин М. О действиях войск 1-го Белорусского фронта// Военно-исторический журнал, 1959, № 7, с. 23–24.
Генерал-майор Павленко Н. Характерные черты стратегического наступления // Военно-исторический журнал, 1966, № 3, с. 15–18.
Генерал армии Штеменко С. М. Генеральный штаб в годы войны. М., 1968, с. 233–235.
К берегам янтарного моря: Сб. М., 1969. Гл. «Маршал СССР И. Баграмян».
Генерал армии Курасов В. Мероприятия по оперативной маскировке Мемельской операции. Там же, с. 122.
Маршал СССР Василевский А. Мероприятия по маскировке Белорусской операции // Военно-исторический журнал, 1969, № 9, с. 53; Военно-исторический журнал, 1959, № 1, с. 91.
Гл. 65, с. 315 — «Условные секретные знаки» (шифры) в командировочном предписании.
Генерал-лейтенант Федорчук В. Армейские чекисты в боях за Родину // Военно-исторический журнал, 1967, № 12, с. 117.
В схватках с врагом. М., 1972, с. 16.
Агент абвера. М., 1972, с. 101–102.
В поединке с абвером. М.: Воениздат, 1968, с. 68.
Гл. 67, с. 322 — «Зеленая тропа».
Кубаткин П. Подрывная работа фашистской разведки на Ленинградском фронте. Л.: Госполитиздат, 1944, с. 15.
Гл. 71, с. 349 — «Фигуранты розыска», «фигурант по делу», «фигуранты дела».
Вайнер А., Вайнер Г. Визит к минотавру. М., 1972, с. 115 и 156.
Семенов Ю. Огарева, 6. М., 1973, с. 273.
Гл. 82, с. 410 — «Реквизит содержания», «фактура», «конфигурация», «шрифт тиснения», «особые знаки», «шрифты текста», «удостоверительные знаки».
Зицер Е. Проверка документов. Органолептический метод // Пограничник, 1945, № 19, с. 46.
Гл. 87, с. 431 — «Аэродром подскока № 6».
Словарь основных военных терминов. М.: Воениздат, 1965. с. 19.
Гл. 91, с. 448 — «Проверка личных вещей (метка)».
Пограничник, 1942, № 19/20, с. 26.
Гл. 96, с. 472 — «Панцеркнакке».
Советские органы госбезопасности в годы войны // Вопросы истории, 1965, № 5, с. 36.
Цвигун С. К. Тайный фронт. М., 1973, с. 341.
Фронт без линии фронта. М., 1970, с. 356–375.