Глава, не вошедшая в роман: 50/ч.2. Обсуждение (другие мнения)

Майор Кирилюк

По обычаю военной контрразведки в обсуждении доложенного Поляковым первым следовало высказаться младшему по званию и должности, чтобы мнение старших не оказывало влияния на его точку зрения. Когда Поляков кончил говорить и неторопливо сел на стул у торца письменного стола, Мохов и Егоров почти одновременно посмотрели на майора Кирилюка, и тот, глядя на лежавший перед ним лист бумаги, сверху донизу густо, вразброс исписанный чернильными и карандашными заметками, начал говорить:

— Я внимательно выслушал подполковника, ознакомился с документами и, мягко говоря, удивлен!.. Ставка производит интенсивную переброску войск... В условиях такой передислокации, в условиях предстоящих стратегических ударов, — подчеркнул Кирилюк, — малейшие разведывательные каналы должны перекрываться немедленно! Между тем в тылах фронта около месяца активно действует сильная резидентура противника, а эффективных мер к пресечению ее работы до сих пор не принято. Рация пеленговалась четырежды: один раз из Шиловичского леса и трижды из других мест, однако даже вызывная частота не была установлена. Так что же это, спрашиваю я себя, — недосмотр, медлительность или халатность?! И в любом случае — безответственность!..

— Вы несколько преувеличиваете, — поморщился Мохов.

Егоров с интересом посмотрел на Кирилюка.

— Ничуть! Я никогда и ничего безапелляционно не утверждаю. Из доклада подполковника Полякова стало ясно, что фактически имеются две зацепки, и те не разрабатываются в темпе, а мусолятся! Мое мнение — это не розыск, а мышиная возня! Если оставить оплошности и недоделки, самое удивительное, что большинство розыскных действий основано на интуиции; не на фактах, а на предположениях! Подполковник Поляков предполагает, что в северной части Шиловичского леса есть тайник, в котором спрятана рация. Это опять-таки всего-навсего предположение — хрупкое, шаткое и ничем не обоснованное, одна из маловероятных версий, но на этом построен план поимки. Между тем основное внимание группы розыскников направлено на этот массив, решение, с моей точки зрения, выглядит неубедительным и поспешным. А если версия окажется ложной? И почему по столь ответственному делу работает всего одна группа? Вместо того чтобы усилить группу, взяли розыскника..

— Я не склонен пока делать категорические выводы, — перебил Кирилюка Мохов и заметил: — Но ощущение некоторой пробуксовки возникает — группа Алехина неделю занималась лесом под Столбцами.

— А результат?! В предположениях контрразведки фронта, на которых основывается план реализации дела, имеется существенный и крайне опасный методологический изъян: то, что кажется более вероятным, принимается за абсолютную истину, за то, что наверняка должно произойти, хотя в жизни нередко случается и менее вероятное. Ведь случается? — спросил Кирилюк Полякова.

— Да, бесспорно, — согласился подполковник.

— Вот видите! Далее... В Каменке у Павловского — родная тетка, однако засада устроена на хуторе, где живет бывшая батрачка его отца... Почему? Капитан Алехин, как мне известно, предполагает, что ребенок у нее от Павловского. Допустим, это действительно так, но домысливать здесь человеческие чувства, ну извините!.. А старшему группы, да и начальнику отдела Павловский, видимо, рисуется любящим, заботливым папашей. Предположение сентиментальное, идущее от полного непонимания личности изменника и шпиона Павловского! Неверное не только психологически, но и с классовых позиций! А оно, как ни печально, определило выбор объекта для засады.

Поляков, не поднимая глаз на Кирилюка, недоуменно пожал плечами.

— Что вы предлагаете? — спросил Мохов Кирилюка. — У вас есть конкретные предложения?

— Да. Во-первых, прежде всего следует решительно активизировать розыск. Для этого считаю необходимым принять организационные меры в отношении Алехина и его группы. Нужно немедленно — для пользы дела! — подчеркнул Кирилюк, — отстранить всех троих от розыска с назначением строгого расследования и обязательным упоминанием в приказе о суде военного трибунала! Даже если они и не заслужили наказания, но результата ведь нет! И ничего страшного не произойдет, если несколько суток они пробудут в подвешенном состоянии. Оговорюсь сразу: вовсе не обязательно предавать их суду, да и расследование производить, возможно, не следует, но приказ этот нужно сейчас же довести до сведения всего оперативного состава. Психологический эффект этого мероприятия, такой меры гарантирован! Мы припугнем не только группу! Все остальные тоже почувствуют свою ответственность в случае отсутствия результата. И как почувствуют — реально, обнаженно! Это активизирует, оживит розыск. Поверьте, чтобы избежать наказания, избежать такой же участи, все из кожи вон будут лезть.

* * *

Пока Кирилюк говорил, Егоров что-то написал в блокноте и пододвинул его Мохову. Тот посмотрел и негромко спросил:

— Честно?! По-большевистски?

— Да.

— Дерьмо, — ответил Мохов.

Кирилюк сделал паузу и обвел взглядом сидевших за столом — все молчали. Он собрался продолжать, но в это мгновение Егоров, откинувшись на спинку кресла, с властным нахмуренным лицом громко, отчетливо произнес:

— Придумывать виновных и запугивать людей — не шпионов ловить: большого ума не требуется! Как у нас любят в трудные минуты людей запугивать! — И в своей обычной отрывистой манере резко спросил: — Кто вы?!

— Как кто?.. Майор Кирилюк.

— Что майор, вижу! И фамилию слышал, и должность нынешняя известна! А профессия — чем занимались до контрразведки?

— Перед войной окончил юридический институт. С отличием...

— А-а, прокурор? — словно враз уяснив себе все непонятное в этом человеке, воскликнул Егоров, и лицо его заметно смягчилось. — Так и дышите! И мышление, и речи у вас прокурорские! Только ведь для этой профессии объективность и справедливость тоже важнее психологических эффектов и запугиваний!.. Извините, но я вынужден задать вам пару вопросов... Скажите мне, майор, вы шашлык по-карски уважаете?

— Уважаю, — улыбнулся Кирилюк.

— Я тоже, — признался Егоров и быстро, с задором спросил: — А борщ с черносливом?

— Любимое блюдо!

— Вот видите, значит, хоть по каким-то вопросам у нас может быть единое мнение. Что ж, тогда дело не безнадежно, тогда можно разговаривать... Извините, мы отвлеклись, вы, кажется, хотели еще что-то сказать.

— Да. У меня есть еще и второе важное конструктивное предложение, — твердо заявил Кирилюк и перевел взгляд на Мохова, — и я выскажу его здесь, — хотя уже понял и почувствовал, что подполковник Поляков, да и начальник Управления относятся к нему без энтузиазма, отрицательно.

Кирилюк помедлил секунды и убежденно продолжал:

— Мы не можем, не имеем права надеяться только на розыскные мероприятия и ждать спокойно субботы, а тем более воскресенья. Если двенадцать суток поисков не дали результата, почему эти два дня его дадут...

— Да, двое с половиной суток — это много, — некстати заметил Мохов.

— Много?! Не блох ловим! — парировал Егоров.

Неожиданная поддержка Мохова вдохновила Кирилюка. С каменным лицом, отчего оно еще больше вытянулось, и твердостью в голосе он продолжил, повторяя ранее высказанное:

— От нас требуют самых решительных действий... Речь идет о раскрытии агентами нашего стратегического замысла... Это дело не последнее... Пренебрегать хотя бы малейшей возможностью — преступление!.. И тут пощады не ждите!.. Все, что было изложено в версиях, туманно и неубедительно... Все покоится в розыске только на предположениях, а не на фактах... Понимать-то вы все понимаете, а вот делать — не делаете. — И, сделав паузу, многозначительно заключил: — В этих обстоятельствах для престижа совершенно очевидна необходимость проведения — незамедлительно! — войсковой операции. Возможно ли это?.. Вполне. А вами этот вопрос рассматривался?

Начальник Управления контрразведки генерал Егоров

— Скажите, что нам даст войсковая операция? — сдерживаясь, спросил Егоров.

— Хотя бы тайник, в котором, как вы полагаете и как утверждает подполковник, хранится рация.

— Сомневаюсь! — Егоров недовольно насупился. — Войсковая операция — это крайность. За неимением лучшего — последнее средство. Всякое вмешательство в детали разработанной операции армейскими силами связано с большой опасностью. Мы не сможем предусмотреть конкретных условий, при которых начнут развиваться события. Своих доводов против войсковой операции высказывать сейчас не буду. Но напоминаю — лес минирован, так что перед каждым надо пускать саперов. Я не знаю, сколько там погибнет, но жертвы неизбежны. Так о какой человечности и престиже вы мне здесь толдоните? Хочу только спросить: почему мы, профессионалы, станем перекладывать свою ношу на плечи армии? Это же наш хлеб! Правда, у нас катастрофический некомплект розыскников, нет людей, но в армии-то их тоже не хватает! Люди выкладываются без остатка две недели, без какой-либо помощи, и все, кроме вас, майор, их действиями довольны. Говорить о войсковой операции сегодня просто нелепо. Оставьте свои завиральные мысли, майор, — возбужденно произнес Егоров, — я не желаю их не только обсуждать, даже выслушивать, извините, не желаю.

Поляков, поймав взгляд генерала, провел рукой по волосам, погладил папку, мол, мягче, мягче. Егоров, конечно, понял, но в лице его ничего не изменилось.

— Не я это придумал, товарищ генерал, — невозмутимо заметил Кирилюк. — Это предложение Колыбанова.

— За восемьсот километров все видится иначе. Убежден, — сказал Егоров, — если бы Колыбанов знал конкретные условия, детали обстоятельства дела, разговор бы о войсковой операции и не возник.

— Алексей Николаевич, — вмешался Мохов, — не горячись. Перед моим вылетом из Москвы Колыбанов и генерал-полковник поручили изучить на месте вопрос о возможности и целесообразности проведения войсковой операции, особенно с учетом вашей последней версии — наличия тайника в Шиловичском лесу.

— Не надо путать! Проводить войсковую операцию или изучить вопрос о ее целесообразности — это разные вещи. — Отодвинув кресло, Егоров стремительно поднял свое большое грузное тело и вышел из-за стола. — Я знаю немало войсковых операций и, по опыту, могу сказать, чего наверняка войсковой операцией мы достигнем: создания перед начальством видимости активности. Для газетной передовицы, для гражданского населения... А мы с вами офицеры разведки... Причем находящиеся внутри события... Скажите, майор, чем характерна сегодня обстановка на фронте?

— Как чем?.. Победоносным наступлением наших войск...

— Победоносным, это верно, — поморщился Егоров. — Так вот, обстановка на нашем фронте, да и на соседних, характеризуется сегодня, прежде всего, трагическим разрывом между обилием новейшей техники и нехваткой людей! Если два месяца назад, перед началом наступления, численный состав дивизий был доведен в среднем до шести с половиной тысяч человек, то сейчас во многих насчитывается не более двух тысяч... Есть батальоны, в которых вообще шестьдесят-семьдесят активных штыков... Выходит, нам потребуется уже не одна дивизия, а три или даже четыре!

— Товарищ генерал, — с улыбкой сказал Кирилюк, — дело взято на контроль Ставкой. Да вы только скажите — все забегают как посоленные!

— Ах, майор, майор... — покачал головой Егоров и повернулся лицом к Кирилюку. — Где вы слов таких нахватались?.. Как же вы, человек с высшим юридическим образованием, предлагаете мне, с моим неполным рабфаковским, людей солить?.. Скажите, только честно, как на духу: вас самого когда-нибудь солили?.. Ведь нет!.. Скажите честно, вы сами ради психологического эффекта когда-нибудь в подвешенном состоянии находились?.. Ведь нет, майор, нет. Почему же другим вы это с такой легкостью прописываете? Но вот дело взято на контроль Ставкой, и началась горячка: хватай мешки, вокзал отходит. Вдруг выясняется, что все плохо, все глупцы и бездельники. Критиковать и быть недовольным — проще всего, это привилегия начальства. Я тоже не всем доволен. Но это не значит, что я соглашусь на поспешные опрометчивые действия! И опять вопрос принципиальный: «хватать» или «все концы»? Их трое, и они, безусловно, связаны с агентурой, оставленной немцами. Надо зацепить всю сеть...

— «Все концы», безусловно, — сказал Мохов, — Когда? Вы же знаете — в ближайшие сутки.

Несколько секунд все молчали.

— Поговорили? — спросил Егоров. — Ну, а теперь послушайте... Было это в конце июля сорок первого года под Гомелем. Второй месяц отступления — положение тяжелее не придумаешь! Ночью — звонок... Приглашают зайти к только что назначенному командующему фронтом — тогда они частенько менялись... Прихожу... Сидит на командном пункте генерал-полковник... Фамилию мусолить не буду, назовем его условно — Федор Иванович... Второй месяц в боях, трижды ранен, одна нога в шерстяном носке вот так вытянута... рука на перевязи, около стола костыль... Глазищи воспаленные, сам измученный в отделку, еле держится... Но пост свой боевой, ответственный не покидает. Только я на порог, спрашивает: «Сколько за последние сутки расстреляно изменников, трусов и паникеров?..» Отвечаю: «Ни одного». Насупился, как сыч... «Плохо, — говорит, — плохо вы мне помогаете!..» Обменялись еще несколькими фразами, чувствую, он мною недоволен, хочу уйти, но предлагает остаться: прибыла с соседнего фронта дивизия, надо побеседовать с ее командиром, поставить боевую задачу... Раз надо, так надо — сажусь за его плечом на табурет. Заходит молодой полковник, докладывает Федору Ивановичу о прибытии и весь так и светится. Оказывается, года за два перед тем был Федор Иванович начальником курса в академии, а полковник этот у него — слушателем. Представился бодро, смотрит на него, как на отца родного, и говорит, что рад, мол, видеть его, Федора Ивановича, живым и рад будет воевать под его командованием. А Федор Иванович ему строго, официально, с прокурорским личиком: «Ставлю вам ответственную боевую задачу — прикрыть Гомель с запада по фронту на участке шесть километров и не допустить прорыва к городу противника!» Полковник заверяет, что не пожалеет ни сил, ни самой жизни, но просит учесть, что при убытии с прежнего места действия дивизию совершенно раздели: у него всего четыре сотни человек, артиллерии нет и удержать по фронту шесть километров он физически не в состоянии. А Федор Иванович смотрит на него исподлобья и очень так впечатляюще, железно говорит: «В случае невыполнения моего приказа, если немцам удастся прорвать линию обороны, будете немедленно, без суда расстреляны!..» И кивает в мою сторону: вот, мол, в сиреневой гимнастерочке особист, он тебя быстренько оформит!.. Полковник смотрит на меня ни жив ни мертв... А я ему из-за плеча Федора Ивановича улыбаюсь и подмигиваю, мол, не робей! Улыбаюсь, а на душе тошнее тошного: меня, руководителя контрразведки фронта, пугалом выставляют! Используют в качестве пугала!.. Да-а, тяжелое было время!..

Егоров поднялся и пошел по кабинету.

— Ну, и что же дальше? — заинтересованно спросил Никольский.

— Дальше?.. — Егоров остановился у окна и смотрел поверх занавески на поле аэродрома. — Вы же знаете: Гомель тогда оставили.

— А полковника?

— А полковник этот менее чем за два года войны получил четыре высоких звания, — с нескрываемым удовольствием сообщил Егоров. — Стал Героем Советского Союза, генерал-полковником. И довольно известным. Фамилию мусолить не буду — вы ее наверняка слышали. Сейчас начальник штаба одного из Украинских фронтов.

— А тот, командующий, Федор Иванович? — поинтересовался Мохов.

— Тоже при деле. Правда, не при таком большом! На Урале командует... А там, понятно, и труба пониже, и дым пожиже! Всего войска: два училища и полторы запасных бригады... Да-а... Так и остался Федор Иванович генерал-полковником, — с сожалением вздохнул Егоров. — А не глупый ведь мужик, боевой..

Поляков уже не раз слышал этот рассказ и знал, что все в нем правда, знал и обоих упомянутых Егоровым генералов.

— Вы все, конечно, — Егоров сделал паузу, — представители сверху, но командую и распоряжаюсь здесь пока что я! И отвечаю за все в первую очередь — я!

Инженер-полковник Никольский

— Я отвечаю за радиотехническое обеспечение и оценивать оперативно-розыскные мероприятия не мое дело, но одно обстоятельство считаю совершенно необходимым отметить... Тринадцатого августа рация фиксировалась пеленгаторами, находившимися от нее примерно в тридцати, сорока пяти и шестидесяти пяти километрах, что соответствует уже не тактической, а оперативной радиоразведке. Как вы знаете, действительное положение пеленгуемой радиостанции будет всегда несколько в стороне от предположительно найденного. В данном случае при засечке неизбежна суммарная ошибка порядка одного-двух градусов. Таким образом, речь идет не о приблизительно определенном месте выхода раций в эфир и не о допуске в сотни метров, а об участке густого леса площадью девять-двенадцать километров. И на таком массиве на вторые сутки они отыскали место выхода рации в эфир. Вы понимаете, что это такое?! Причем искали и нашли не парашют и не контейнер или грузмешок, заметные на расстоянии, а пропил на коре, обгоревшие спички и огурцы... Несомненно: в короткий срок решена сложнейшая, труднейшая задача, и решила ее группа всего из трех человек. Я занимаюсь пеленгацией восьмой год и на примере известных мне тысяч случаев могу ответственно сказать: действия оперативно-розыскной группы в Шиловичском лесу заслуживают самой высокой оценки!

Никольский, в прошлом преподаватель военной академии, говорил поставленным голосом, ясно, отчетливо произнося слова и выделяя интонацией главное в каждой фразе. Как только он умолк, Егоров, писавший что-то на листе служебного блокнота, подняв голову, насмешливо сказал Мохову:

— А творческое у нас получается обсуждение — настолько полярные мнения! Я лично ума не приложу, что делать с группой... То ли благодарить их и награждать, то ли подвешивать, то ли под трибунал?

Никольский поправил очки, посмотрел на лежавший перед ним лист бумаги и продолжал:

— Для справки: в трех случаях из четырех пеленгация по делу «Неман» осуществлялась качественно, с погрешностями в пределах допустимого; в одном случае — значительная ошибка засечки была обусловлена слабыми сигналами искомого передатчика и неблагоприятными условиями пеленгации. Так что претензии к радиоразведывательным группам у нас, по существу, быть не может... Я внимательно ознакомился с делом еще в Москве, по поручению руководства, и доложил генералу Колыбанову свои соображения... Я просил усилить ваши радиотехнические возможности, что и было сделано. Сейчас, после сообщения подполковника Полякова, у меня возникли кое-какие новые, чисто служебные мысли, касающиеся в основном перемещения части пеленгаторов: можно забить, подглушить волну морзянкой, можно, наконец, очень многое придумать. Полагаю целесообразным обсудить и решить этот вопрос с подполковником Поляковым в рабочем порядке. Но все имеет предел, кроме человеческой мысли.

Он посмотрел на Мохова, и тот согласно кивнул головой.

— У меня еще два слова, — сказал Никольский. — Среди нас нет криптографов, а здесь проскальзывали претензии к службе дешифрования. Считаю необходимым сообщить, что у нас в Главном управлении так же, как и у вас, выраженный некомплект оперативного состава. В частности, криптографов на сегодняшний день — примерно половина из положенных по штату. Люди работают с предельным напряжением. Учтите: у нас двенадцать фронтов, не считая Дальневосточного, где военные действия не ведутся, но напряжение по нашей линии немалое.

Генерал-майор Мохов

— Что ж, давайте подведем итоги. Наше небольшое совещание с обсуждением, рассмотрением и разбором позволило уточнить направление и детали розыска, уточнить позицию контрразведки фронта и обоснованность концентрации внимания на данной версии. — Мохов помедлил несколько секунд и, обращаясь к Егорову и Полякову, продолжал: — Времени даром вы не теряли, сделано немало, и если бы был результат или даже гарантия его получения в ближайшие двое суток, действия розыскников фронта заслуживали бы не просто положительной оценки, но более того — похвалы! Однако, к сожалению, результата нет, обстоятельства же, как вы понимаете, сложные... Тем не менее, оснований для организационных выводов, для отстранения или наказания кого-либо я не вижу, их просто нет! — заявил Мохов. — Контрразведкой фронта при выраженной нехватке розыскников делалось и делается все возможное. После разговора с вами я согласен, что в течение двух ближайших суток войсковая операция нецелесообразна. Так что меня вы, можно сказать, убедили. Но это еще не все. Надо еще убедить генерал-полковника и Колыбанова. Не уверен, что это нам удастся, не уверен...

— Удастся! — убежденно сказал Егоров. — Они не могут с нами не согласиться. На войсковую операцию не настраивайтесь. Хочу повторить: без официального приказа мы на нее не пойдем!

— Возможно, найдутся обстоятельства более значительные и веские, чем приведенные вами доводы, — заметил Мохов. — Я не возражаю попытаться еще раз поговорить с Москвой, поэтому вопрос о войсковой операции пока остается открытым, и решать его придется, очевидно, не нам.

Повернув голову влево, Мохов уже непосредственно обратился к Кирилюку:

— Должен заметить, что ваши высказывания, майор, грешили максимализмом и вольным и невольным игнорированием реальных обстоятельств. Вы впервые в подобной командировке и, возможно, потому все время как бы говорили «мы» и «они», отделяя себя от непосредственных исполнителей. Запомните на будущее, что «они» — это гитлеровская Германия, ее армия, это, наконец, разыскиваемые! А контрразведка фронта — это мы, и только мы! Все ее недоработки — это и наши недоработки, все ее обязанности — это и наши обязанности! Только так!.. В чем майор безусловно прав, — снова обращаясь к Егорову и Полякову, сказал Мохов, — так это в том, что все у вас построено на предположениях! Пусть убедительных, пусть обоснованных, но все же предположениях... Мы присланы сюда, — продолжал Мохов, — не для того, чтобы кого-то обвинять или выискивать виновных, а чтобы работать, и в первую очередь, для оказания практической помощи. В этой связи хочу заметить, что у майора, — Мохов снова посмотрел на Кирилюка, — критическое мышление, и у меня есть для него деловое предложение. Если генерал Егоров не возражает, я бы предоставил вам, майор, розыскную группу и полный карт-бланш, как это принято сейчас в истребительной авиации, — свободная охота с правом выбора места и способа действия! Ведь у вас наверняка есть конкретные соображения и по розыску, так проявите себя в деле!

— А что — неплохая, толковая мысль! — подхватил Егоров. — Может, мы действительно варимся в собственном соку и в чем-то пробуксовываем, а?.. Покажи, майор, моим чистильщикам, как надо работать, что такое розыск и с чем его жуют! — с задором предложил он. — Бери двух человек из тех, что прибыли с вами, посоветуйся с Николаем Федоровичем — и с богом!

Кирилюк, натянуто улыбаясь, молчал.

— Как вы относитесь к моему предложению? — спросил его Мохов.

— Положительно, — помедля, промолвил Кирилюк.

— Особого энтузиазма не чувствуется, — отметил Егоров. — Это потому, что некормленый! А голодное брюхо и к работе глухо! Идемте обедать!.. Шашлыка по-карски, правда, не будет. Чего нет, того нет!.. — Егоров огорченно развел руками. — И борщ без чернослива. Но обед не худший! Идем, Георгий Семенович... Идемте!.. А ты, Николай Федорович, — генерал внимательно посмотрел на Полякова, — побудь пока здесь!.. Мы вернемся минут через сорок...

* * *

Когда сопровождаемые Егоровым Мохов, Никольский и Кирилюк вышли из кабинета, Поляков развернул переданную ему генералом в конце совещания записку. На небольшом листке твердым прямым почерком Егорова было написано:

«Вопрос, полагаю, предрешен. С нас живых не слезут. Готовьте войсковую операцию. По возможности, не за счет армии и без огласки — чтобы не настраивались. Экстренно затребуйте маневренные группы погранвойск других Белорус. фронтов — сколько возможно. Необходимые указания у Горбатюка{72} имеются. Действуйте от моего имени. Немедленно!»