6. Канун. Горюны
Еще некоторое время я провел в Матренине, походил вокруг поселка вместе с Филимоновым и Толстуновым.
Затем - снова ногу в стремя. Скачу на Лысанке в Горюны. Лоснящийся под луной мерзлый накат на минуту нырнул в лес и опять выбежал на волю, на поляну. Посматриваю по сторонам. На белом пригорке темнеют свежие брустверы окопов. Поминутно ложатся там и сям одиночные снаряды. Мгновенные вспышки озаряют то пустое поле, то домики на гребешке. Эти домики - деревня Горюны. Лысанка выносит меня на шоссе, идущее наизволок. Полоса асфальта еще не заснежена, черна, будто подметена ветром. На макушке по обеим сторонам шоссе выстроились огороженные палисадами избы.
Кое-где, как и в Матренине, вьются дымки из печных труб, - наверное, бойцы кухарничают. Видны распряженные повозки: санитарная фура заведена во двор; на обочине стоят две наши пушки, их охраняет часовой. Расспрашиваю, где поместился штаб батальона. Еду дальше.
Кто-то шагает навстречу. Странная фигура. Солдатская шапка, шинель, но... Из-под шапки выглядывает крыло гладко зачесанных женских волос. Осаживаю коня.
- Кто такая? Зачем сюда попала?
- Здравствуйте, товарищ комбат.
Улыбка приоткрыла ровные белые зубы. Одетая в варежку рука взяла под козырек.
- Заовражина, ты зачем здесь?
- Тут наше место по приказу.
- Какому приказу?
- Начальника санитарной части. Будем делать вам прививки.
- Какие еще, к чертям, прививки?
- Уколы против брюшного тифа. Мы достали лампу-"молнию". И скоро начнем.
- Ты, часом, не спятила? Завтра здесь, возможно, все будет гореть. Немедленно уноси отсюда ноги.
- Нет, товарищ комбат, теперь не выгоните. Придется вам поговорить с моим начальником.
- Что еще за начальник?
- Военврач второго ранга. Можно сказать, майор. Женщина-врач. Она сказала, что никуда мы отсюда не уйдем.
- Тогда выброшу отсюда вас.
Не сказав больше ни слова, я поскакал к штабу.
Еду по улице. Слышу:
- Товарищ комбат!
Оборачиваюсь, вижу Кузьминича. Он тяжеловато бежит, придерживая рукой полевую сумку.
- Что там, Кузьминич, у вас стряслось?
- Товарищ комбат, разрешите доложить.
- Ну, не тяните.
- Есть! - Он и впопад и невпопад старается употреблять уставные словечки. - Товарищ комбат, тут доктор, майор медицинской службы, начал делать бойцам уколы.
- Начал? Кто разрешил?
Вспомнилась недавняя встреча с Заовражиной. Принялась все же, черт возьми, за свое!
У меня вырвался вздох. Вот чепуха! Хоть стой, хоть падай!
- Вам, товарищ политрук, сегодня уже было сказано: когда наконец вы станете военным? Этот майор не вправе вам приказывать.
Кузьминич смиренно - руки по швам - выслушал мой нагоняй.
Пришлось отправиться к майору-доктору. Походная амбулатория была развернута в лучшем, самом большом доме. Огромная лампа-"молния", висевшая под потолком, лила яркий свет на застланные белейшими простынями стол, лавки, кровати. На плите в эмалированном тазике кипела вода.
Смуглая женщина в белом халате - я сразу отметил ее точеное лицо, властную повадку - обернулась ко мне. Волосы, не совсем прикрытые медицинской белой шапочкой, были столь черными, что, казалось, отливали синевой.
На стуле сидел ездовой Гаркуша. Засучив рукав, он с важным видом подставлял голый локоть. Я крикнул:
- Гаркуша, почему тут околачиваешься? Кто разрешил?
Гаркуша встал, скромно потупился.
- Приглашен, товарищ комбат, по старому знакомству.
А, еще один знакомец Вари Заовражиной!
- Убирайся отсюда! Ну, живее поворачивайся!
Взяв шинель, Гаркуша, не теряя достоинства, но и не мешкая, покинул комнату. Женщина-майор холодно сказала:
- Товарищ старший лейтенант, следовало бы вести себя приличнее. И прежде всего полагается представиться.
Я извинился, назвал себя.
- А вас, доктор, попрошу прекратить эту затею.
- Какую затею? Мы обязаны сделать уколы. Это приказ по дивизии.
- Не знаю. Не могу разрешить.
- Что вы волнуетесь? Укол вызывает только легкое недомогание на один-два дня. Зато потом...
- Доктор, поймите, у меня задача. Возможно, завтра придется вступить в бой.
Как раз в эту минуту на воле бабахнул очередной разрыв. Оконные стекла слегка задребезжали. Я продолжал:
- Мы уже и сегодня под огнем. Вы разве не слышите?
- Слышу. Что же особенного? Удивляюсь, старший лейтенант, вашей нервозности.
- Доктор, извините, не могу больше уделять вам время. Уезжайте отсюда.
- Нет, у меня свои обязанности.
Я рассвирепел:
- Приказываю через два часа оставить расположение батальона.
- Вы не имеете права мне приказывать.
- Убирайтесь к черту!
Властная - чуть не сказал: царственная - женщина вскинула голову:
- За это вы ответите! И никуда мы отсюда не уйдем!
Не знаю, где притаилась в эти минуты Заовражина. Впрочем, я и не желал этого знать. Сочтя разговор законченным, я вышел, с силой хлопнув дверью.
Постепенно собрался весь мой маленький штаб. Из Матренина явился Толстунов, от Заева, с затерянной средь леса высотки, пришел невеселый, усталый Бозжанов.
Сидим молча. В печи трещит огонь. Заслонка открыта. Отсветы пламени играют на обоях. Невольно разглядываю узор: по немаркому, серому фону рассыпаны серебристые трилистники. Или, может быть, птицы. У косяка оконной рамы отодралась полоса и свисает до полу. Никто уже не поднимает этих оторванных птиц. Хозяева оставили жилье, ушли, а мы... Мы здесь жильцы временные. Вернее, даже кратковременные.
На квадратном дубовом столе разложено бумажное хозяйство Рахимова; несколько остро очиненных цветных карандашей покоится на разостланной топографической карте. Рахимов уже написал и отправил донесение, сейчас он вырисовывает на листе ватмана оборону батальона.
Входит Тимошин. Этот деликатный лейтенант-юноша ступает осторожно, словно бы стесняясь нарушить тишину, мою задумчивость. И останавливается около двери.
- Что тебе, Тимошин?
- Товарищ комбат, дали связь из штаба дивизии.
- Хорошо! Иди!
Он отдает честь, уходит.
Поцарапанная брезентовая коробка, вмещающая телефонный аппарат, стоит на подоконнике. Рядом присел дежурный боец-связист. Он произносит:
- Вызывают, товарищ комбат.
- Кто?
- Сверху. Из дивизии.
Беру трубку.
- Комбат?
Мгновенно узнаю могучий голос Звягина.
- Да, товарищ генерал-лейтенант.
Замечаю: Бозжанов поднял круглую стриженую голову, посмотрел на меня. Потом снова опустил.
- Приказ исполнили?
- Да.
- Донесение написали?
- Да.
- Ну, теперь спокоен за вас... Как ведет себя немец? Похлестывает?
- Да. Но уже пореже.
- Вскоре, думаю, угомонится. И сможем, комбат, поспать эту ночь спокойно.
Разговор закончен. Толстунов интересуется:
- Что он говорил?
- Сказал, что сегодня можем поспать ночь спокойно.
Инструктор пропаганды оставляет эти слова без комментариев. Мы снова молчим. В комнате ни улыбки, ни смешка. В мыслях мелькает: не я ли источаю это настроение грусти, обреченности? Не я ли мрачностью породил эту мрачную тень, нависшую над моим штабом?
Вспоминаю о делах. Приказываю телефонисту соединить меня с начальником санитарной части дивизии. Минуту спустя опять держу телефонную трубку, прошу сегодня же отозвать из Горюнов женщину-майора и ее помощников. На другом конце провода седой врач-полковник, с которым я знаком еще с Алма-Аты, спохватывается:
- Прости, Момыш-Улы, из головы вон! Сделай милость, пошли кого-нибудь, позови к телефону эту черненькую лебедь. Нынче же ее заберу.
- Благодарю, товарищ полковник. Сейчас приглашу.
Как раз в этот момент в дверях появляется повар Вахитов, он тоже невесел.
- Товарищ комбат, ужинать-то будете?
- Будем! - отвечаю я. - И в женском обществе! А ну, товарищи, устроим званый ужин!
Старик повар вмиг преображается, радостно всплескивает руками, ему приятно мое оживление. Однако тотчас огорчение, испуг проглядывают в складочках лица.
- Товарищ комбат, на ужин у меня только гречневая каша.
Я не теряюсь.
- В таком случае званый чай! Товарищи, требуется снарядить дипломатическую миссию: комбат-де просит забыть о его грубостях, приносит покорнейшие извинения. Бозжанов, возьмешься быть моим послом?
Вижу: усталая, посеревшая было физиономия Бозжанова опять залоснилась. Он восклицает:
- Согласен! Отправляюсь на подвиг, товарищ комбат.
Наконец-то улыбка залетела к нам в штаб. Не остался в стороне и Толстунов - рассудительный старший политрук посоветовал своему другу-послу захватить с собою ловкого Гаркушу. Признаться, в душе я опять подивился Толстунову: черт возьми, все ему известно.
Так или иначе, полчаса спустя мы встретили, приветствовали гостей: женщину с майорскими шпалами в петлицах и Варю Заовражину.
- Доктор, - сказал я, - у нас, кажется, произошло небольшое столкновение.
- Небольшое? Предположим.
Я принес доктору свои извинения, а Варе незаметно показал кулак. И пригласил гостей к столу. Не жеманничая, Варя села как своя. Величественная "черненькая лебедь", поговорив по телефону со своим начальством, тоже согласилась разделить нашу трапезу. Однако она и теперь, при каждой встрече, любит мне припомнить, какую я ей задал трепку в Горюнах.