Часть вторая.
Принимаю бой
«Идем за Лениным»
– «Аврора» в Неве!..
Эта весть 7 ноября 1947 года быстро разнеслась по Ленинграду. И тотчас со всех концов города к мосту лейтенанта Шмидта ринулись тысячи горожан: первый раз за последние семь лет «Аврора» вошла в Неву для участия в Октябрьских торжествах.
Люди волновались: как-то выглядит легендарный крейтер? Все знали, что в годы войны этот корабль, находясь в Ораниенбаумской гавани, подвергался неимоверно жестоким обстрелам и бомбардировкам и, получив ряд пробоин, лег на дно...
«Аврора» стояла на своем «штатном» месте, том самом, с которого она вечером 25 октября 1917 года произвела выстрел по Зимнему. Стояла свежепокрашенная под цвет балтийской волны. И только опытные моряки заметили заплаты на корпусе и надстройках. К борту крейсера подошел катер, на палубу поднялся невысокий, худощавый человек.
– Здравствуй, «Аврора»! – дрогнувшим голосом произнес он и представился дежурному по кораблю: – Механик «Ленэнерго» Белышев!
Молодой моряк улыбнулся:
– Позвольте выяснить цель прибытия на корабль?
Белышев протянул бумагу. Дежурный по привычке вначале бросил взгляд на дату документа: «24 октября 1917 года. 12 ч. 20 м. дня».
А к трапу уже спешил командир корабля. Он-то хорошо знал владельца мандата...
– Морской министр приказал немедленно выйти в море для испытания машин, – волнуясь, говорил командир крейсера «Аврора» лейтенант Эриксон стоявшему перед ним матросу. – Немедленно!
– А я вам повторяю: без разрешения Центробалта крейсер из Петрограда никуда не пойдет!
– Но вы, как председатель судового комитета, не имеете права отменять приказ морского министра, – кипятился Эриксон.
– Я комиссар корабля!
– Комиссар?! – Лицо Эриксона покрылось пунцовыми пятнами.
– Так точно! – твердо отчеканил машинист Александр Белышев. – Военно-Революционный комитет Петроградского Совета только что назначил меня комиссаром крейсера, и без моей санкции ни один ваш приказ отныне не имеет никакой силы.
Этот разговор происходил 24 октября 1917 года.
В тот день «Аврора» стояла в Петрограде у стенки Франко-Русского завода. Еще утром матросы узнали, что Петроградскому Совету грозит прямая опасность: в город стягиваются юнкера и ударные батальоны контрреволюции...
Матросы рвались на берег. Требовали кончать с правительством Керенского. На палубе начался митинг.
– Товарищи, соблюдайте революционную дисциплину, – обратился к морякам председатель судового комитета Белышев. – В нужный час партия большевиков прикажет, и мы пойдем в бой.
Авроровцы прислушались к голосу двадцатичетырехлетнего машиниста. Спокойный, рассудительный, с твердым характером, он пользовался большим влиянием среди команды. В прошлом токарь, Белышев еще при царе вел революционную пропаганду среди рабочих, а потом и матросов. Это он вместе с товарищами-подпольщиками в феврале семнадцатого поднял над крейсером красный флаг и тогда же первым вступил в партию коммунистов.
А через час после митинга на «Аврору» явился связной из Смольного: представители судового комитета приглашались к товарищу Свердлову.
В путь отправились Белышев и член судового комитета большевик машинист Николай Лукичев. Взяли с собой винтовки – на улицах свирепствовали юнкера.
Яков Михайлович сидел за столом, накрытым большой картой Петрограда. Он попросил Белышева показать, где стоит крейсер; потом узнал, какова мощь его артиллерийского огня.
Белышев обстоятельно доложил о состоянии корабля – ремонт окончен, крейсер готов к боевой службе.
– А как настроение команды?
– Идем за Лениным!
Свердлов заявил, что Центральный Комитет партии большевиков надеется на команду крейсера, и вручил Белышеву мандат о назначении его «комиссаром от Военно-Революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов на крейсер «Аврора».
– Держитесь в полной боевой готовности, – напутствовал Свердлов. – Ждите приказа!
Вернувшись на корабль, Белышев сразу собрал судовой комитет, рассказал о встрече с Свердловым.
На крейсер, не мешкая, стали грузить снаряды, матросы запасались винтовочными патронами.
А Эриксон твердил свое: надо скорее выходить в море на пробу машин. Эриксон и упрашивал и грозил. Белышев прекрасно понимал, что Временное правительство пытается во что бы то ни стало выдворить корабль из Петрограда, ослабить силы большевиков. «Аврора» – это тридцать с лишним артиллерийских орудий, более пяти с половиной сотен революционных матросов.
– Последний раз говорю: корабль из Петрограда не уйдет! – отрезал Белышев.
Эриксон мрачно заперся в своей каюте.
Наступила ночь на 25 октября. Крейсер, готовый к бою, ждал приказа из Смольного. Матросы знали: там, в Смольном, находится Владимир Ильич Ленин, он рассчитывает на «Аврору»...
Юнкера развели Николаевский мост через Неву, чтобы красногвардейские отряды и воинские части, находившиеся на Васильевском острове, не смогли пройти в центр города. «Аврора» получила приказ из Смольного восстановить движение по мосту.
– Надо пройти вверх по Неве и бросить якорь у моста, – предложил Белышев судовому комитету.
Комитет согласился, но Эриксон воспротивился:
– Фарватер давно не чистили. Рисковать вверенным мне крейсером не могу.
– Поведем сами! – ответил Белышев и приказал посадить командира под арест.
Старшина сигнальщиков Сергей Захаров на шлюпке промерил глубины. Заработали машины. И командир попросил у Белышева разрешения подняться на мостик: понял, что вполне могут обойтись и без него; к тому же знал – с саботажниками матросы церемониться не станут.
«Аврора» пошла...
– Включить прожектор! – приказал Белышев. – Осветить мост!
Яркий луч, прорезав ночную мглу, заскользил по пролетам моста. Юнкера бросились врассыпную.
Авроровцы свели фермы, рабочие и солдаты хлынули к Зимнему дворцу.
Днем на «Аврору» принесли из Смольного написанное Владимиром Ильичом Лениным воззвание «К гражданам России» для передачи по радио. Белышев немедленно направился в радиорубку.
– Передавай! – приказал он радисту Федору Алонцеву. – Всем, всем, всем!
Алонцев застучал ключом: «Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Военно-Революционного комитета, стоящего во главе Петроградского пролетариата и гарнизона...»
В тот день комиссар не отдохнул ни минуты: формировал отряды для поддержания революционного порядка в городе, отправлял катера для охраны Смольного со стороны Невы, держал связь с кораблями Балтийского флота, пришедшими в Неву на помощь питерскому пролетариату.
А «временные» не сдавались. Засевшие в Зимнем дворце под охраной юнкеров, казаков и ударного батальона члены правительства Керенского ждали подхода контрреволюционных войск.
В конце дня Белышеву сообщили из Смольного: если члены Временного правительства к девяти часам вечера не сдадутся, то Зимний будет взят штурмом. По сигналу Петропавловской крепости – на ней поднимут красный огонь – «Авроре» надлежит сделать холостой выстрел в сторону Зимнего, который послужит сигналом к началу наступления революционных войск.
«Я отправился на бак, там у шестидюймового орудия стояли вахтенные комендоры, – вспоминал потом Белышев. – Напряжение все усиливалось. С берега доносилась стрельба. А Петропавловская крепость не давала о себе знать. Уже тридцать пять минут десятого, а красного огня все нет.
– Огонь, огонь! – раздались голоса.
Во мгле за мостом показался багровый огонь. Было девять часов сорок минут. Я отдал команду:
– Носовое, огонь! Пли!
Мелькнула вспышка выстрела, прокатился грохот над Невой, над набережными, над площадью Зимнего дворца. Мы прислушивались. В ответ на выстрел сквозь перестук пулеметов послышалось громовое «ура». Это наши пошли на штурм. Я отдал приказ зарядить орудие боевым снарядом: мало ли что...
И вот стало тихо.
– Прожекторы, живо!
К мосту бежал связной, махавший бескозыркой:
– На «Авроре»! Больше не стрелять. Наши в Зимнем!
– Ура, товарищи! Да здравствует Советская власть!»
В 1948 году «Аврора» стала на вечный якорь у Петроградской набережной. А немного позднее на ней был создан музей. На самом видном месте поместили мандат первого комиссара.
С тех пор по праздникам, когда личный состав выстраивается на верхней палубе для торжественного подъема флага, на правом фланге, рядом с командиром, можно видеть пожилого человека в гражданской одежде, на лацкане его пиджака сверкает орден Ленина. Это Александр Викторович Белышев.
– Флаг и гюйс поднять!
На носу крейсера поднимается гюйс – красный флаг с пятиконечной звездой в центре. А на корме – военно-морской флаг с изображением орденов Красного Знамени и Октябрьской Революции.
«Аврора» – единственный в нашей стране корабль, награжденный двумя орденами. Единственный в мире корабль, награжденный орденом, в центре которого изображен сам корабль – символ Великого Октября.
Кортик прапорщика
Под стеклом музейной витрины лежал старый морской кортик. Обычный кортик с потемневшей от времени костяной ручкой, в потертых кожаных ножнах. Но фамилия владельца заставила меня остановиться. «Принадлежал участнику Октябрьского вооруженного восстания 1917 года прапорщику Балтийского флота Семену Степановичу Синицыну».
Синицыну? Неужели тому самому?
Вспомнился весенний день 1943 года. Тяжелая морская артиллерийская батарея, стоявшая на окраине Ленинграда, готовилась к стрельбе по скоплению фашистских танков. Кляцнули многопудовые затворы.
– За Синицына! – воскликнул командир.
Раздались выстрелы, снаряды полетели в сторону врага.
– За Семена Степановича!
И снова оглушительный залп.
«За Синицына!» Этот возглас я слышал не раз, когда орудия линейных кораблей, крейсеров, эскадренных миноносцев били по врагу. Семен Степанович Синицын, известнейший на флоте офицер-артиллерист, пал смертью храбрых в бою с фашистами.
Но тогда я ничего не знал о революционном подвиге прапорщика. Я стал искать друзей и знакомых Синицына. И вот что мне рассказал его друг, старый большевик-подпольщик, участник штурма Зимнего Василий Спиридонович Кузнецов-Ломакин.
Семнадцатый год, ночь на 25 октября. На кораблях учебно-артиллерийского отряда, стоявших в Биорке, что недалеко от Выборга, до рассвета горели огни: матросы ждали приказа Кронштадтского Совета о походе в Петроград на помощь восставшим рабочим.
– Пушки на «Верном» готовы? – тихо спросил Кузнецов-Ломакин прапорщика Синицына.
– Полный порядок!
Василия Кузнецова-Ломакина и Семена Синицына связывала многолетняя дружба. Оба начинали матросами-комендорами, оба с 1912 года числились в списках политически неблагонадежных. Большевика Кузнецова-Ломакина за революционную работу в конце шестнадцатого года посадили в тюрьму, потом отправили в штрафной батальон. Только после февраля семнадцатого года комендор вернулся на флот.
Косо посматривали офицеры-монархисты на Синицына, только прицепиться не могли. К тому же удивительно талантлив был этот простой мужик из-под Твери. Лучше его никто не шал корабельные пушки. А как мастерски он обучал молодых матросов!
Унтер-офицер Синицын очень хотел учиться артиллерийскому делу, но где там – происхождение не позволяло. Лишь после того, как скинули царя, ему позволили сдать экзамены на звание прапорщика.
И вот настал последний, решающий...
Утром 25 октября был получен приказ: выступить «в полном боевом снаряжении в Петроград для защиты революции».
На палубах забурлил бушлатный поток. На митинге по предложению большевиков решили послать в столицу учебный корабль «Верный» с десантным отрядом в 160 человек. Командиром назначили Кузнецова-Ломакина.
– В помощники прошу Синицына! – сказал Василий.
– Согласны! – раздались голоса. – Наш человек!
«Верный» вышел в море.
Нелегким был этот рейс. Контрреволюционно настроенный командир корабля несколько раз пытался повернуть назад – то якобы рулевое управление отказало, то машины капризничают. В кубриках ядовито и зло шипели затесавшиеся в состав команды меньшевики и эсеры, они стращали матросов казацкими нагайками; эти были способны на всякую пакость. Еще перед походом они вдруг начали выгружать артиллерийские снаряды на баржу: у корабля, мол, недопустимо увеличилась осадка...
– Смотри за пушками в оба! – повторял Василий.
Синицын отвечал коротко:
– Готовы к бою!
На «Верном» стояло восемь орудий. Они были небольшими, самые крупные имели калибр 75 миллиметров, их снаряд весил около пяти килограммов, дальнобойность – до пяти километров. Но если защитники Керенского будут сопротивляться, «Верный» сумеет надежно поддержать рабочих и солдат: у пушек стояли самые лучшие ученики Синицына. Уж они-то покажут скорострельность...
Синицын, с циркулем в руках, рассматривал карту Петрограда: выходило, что «Верный» сможет поразить из своих орудий многие важные пункты столицы.
В 20 часов 15 минут «Верный» вошел в Неву и отдал якорь рядом с «Авророй». Кузнецов-Ломакин направился с десантным отрядом на берег.
– Зимний держать на прицеле! – предупредил он Синицына. – Приказ получишь с «Авроры».
– Есть держать «временных» на прицеле!
О дальнейшей судьбе прапорщика мне рассказали участники Великой Отечественной войны.
После победы Октября Синицын продолжал служить в артиллерийском отряде: он обучал комендоров для молодого красного флота. Его ученики сражались с белогвардейцами и интервентами на Балтийском море, Северной Двине, Волге, Каме. В девятнадцатом году Синицын тоже ушел на фронт – драться с Юденичем.
А после гражданской войны учился. И наконец исполнилась мечта – его пригласили на испытания образцов тяжелой морской артиллерии. При виде орудийных стволов у Синицына забилось сердце: вот это пушечки! И Синицын стал хлопотать у орудий, проверяя каждую деталь, каждый механизм. Конструкторы и крупнейшие ученые уважительно вникали в советы Синицына: за короткий срок он внес ряд ценных предложений, улучшающих боевые качества пушек крупного калибра.
«Артиллерийского деда» – так ласково называли Синицына моряки – знали на многих кораблях. Это он помог освоить новые дальнобойные орудия на крейсерах «Киров» и «Максим Горький».
И вот война...
Осенью 1941 года фашистские полчища подошли к Ленинграду. Один из бронетанковых полков врага остановился в 25 километрах от линии фронта для заправки горючим. И вдруг на него обрушились снаряды невиданной мощности. Взрываясь, они корёжили сразу несколько машин. И неудивительно: каждый снаряд весил 748 килограммов.
Это стреляла одна из «любимиц» Синицына – 356-миллиметровая пушка.
Могучая флотская артиллерия, в создание которой вложил столько сил Семен Степанович Синицын, наносила фашистам огромный урон.
Гитлеровские генералы запросили Берлин о присылке сверхмощного орудия. К Ленинграду тотчас, прогибая рельсы, отправился железнодорожный транспортер с «Толстой Бертой» – 420-миллиметровой мортирой. Она стреляла 800-килограммовыми снарядами на 12 километров.
И тогда вступила в бой наша 406-миллиметровая – вторая «любимица» Синицына. Она била на дистанцию почти 46 километров снарядами весом 1108 килограммов! От ее огня фашисты не могли укрыться за самыми толстыми железобетонными стенами.
Подразделение, в котором служил Синицын, вело напряженные артиллерийские бои с противником. Офицер сутками не отходил от орудий. Однажды Синицына направили на наблюдательно-корректировочный пост. Фашисты начали ураганный обстрел поста. Невзирая на опасность, Синицын продолжал выполнять боевое задание. И погиб на боевом посту.
Узнав о гибели героя Октября, артиллеристы многих батарей и кораблей флота произвели залпы «За Синицына». В этом артиллерийском хоре звучали голоса и пушек «Верного». Старый корабль (он назывался по иному «Ленинградсовет») стоял на Неве, отражая атаки фашистской авиации на город.
Спустя полвека после Октября в музей пришел Кузнецов-Ломакин. Увидев свой портрет, сказал:
– А что же о моем друге Семене Синицыне ничего у вас нет?
И посоветовал поместить в музее кортик революционного прапорщика, с которым он стоял на палубе «Верного» 25 октября 1917 года.
– Кортик хранится у сына Семена Степановича, кстати, тоже участника боев с фашистами, – продолжал Кузнецов-Ломакин. – Уверен, он передаст его вам – пусть и молодые знают «артиллерийского деда».
Самовар
– Ищите на крейсере самовар! – приказал английский генерал Пуль командиру отряда морских пехотинцев.
– Простите, сэр, тот, что из Глазго? – почтительно уточнил офицер.
– Да, да, тот самый, – недовольно поморщился генерал. – Найти во что бы то ни стало, доставить лично мне!
14 июля 1918 года советский крейсер «Аскольд», стоявший на Мурманском рейде, окружили английские корабли. Более полутысячи солдат забрались на его палубу. Матросов построили на юте, заставили открыть сундучки, чемоданы.
– Где самовар? – допытывался английский офицер у председателя судового комитета.
– В кают-компании. Где же ему быть!
– Вы прекрасно понимаете, о каком самоваре идет речь, – мрачно возразил офицер. – Я спрашиваю: где тот самовар, серебряный, с надписью?
Англичане старательно шарили в кубриках, в машинных отделениях, в орудийных башнях. Тщательно осматривали дальномерный пост, угольные ямы, лазарет.
Самовар словно канул в воду.
Завидев на горизонте пять дымов в ряд, сигнальщики уверенно определяли: идет крейсер «Аскольд». Его невозможно было ни с кем спутать, только он один в русском флоте имел пять труб – дымоходы восемнадцати котлов, пар которых вращал три громадных бронзовых винта.
В каких только морях не дымили трубы 36-пушечного «Аскольда»! Весной 1902 года он совершил поход с Балтики в Тихий океан. Когда разразилась русско-японская война, оборонял морские подступы к Порт-Артуру. В феврале 1904 года на нем держал флаг адмирал Макаров, летом «Аскольд» участвовал в бою с японским флотом, прорвался в Шанхай, а после войны пришел во Владивосток.
В первую мировую войну пятитрубный красавец дымил в Индийском океане, конвоируя английские и русские транспорты, ходившие в Китай, Японию, Америку, потом совместно с английским и французским флотами действовал на Средиземном море.
Но с корабля в Петербург шли не только сообщения о боевых успехах, шли тайные, тревожные донесения о революционных настроениях среди матросов. «Нижние чины» выказывали недовольство империалистической войной.
В январе 1916 года «Аскольд» пришел на ремонт во французский порт Тулон. А вскоре старший офицер положил на стол командира стопку большевистских прокламаций, изданных русскими эмигрантами.
– Кто принес?
– Вон эти, – зло прошипел старший офицер, указывая на сновавших по палубе мастеровых в беретах и промасленных комбинезонах. – И как только они столковались: ведь ни один из наших матросов ни бельмеса по-французски...
Через некоторое время стало известно: на корабле действовал революционный кружок, матросы установили связи с большевиками-эмигрантами, получавшими задания Ленина.
А тут еще сногсшибательное известие из Петрограда: начальник Архангельского губернского жандармского управления предупреждал, что по сведениям из «негласных источников» на «Аскольде» готовится бунт.
Командир направил в Петроград шифрованную телеграмму с просьбой поскорее перевести «Аскольд» из Тулона в другое место, подальше от зловредного влияния французских мастеровых.
Многие офицеры крейсера требовали принятия к матросам суровых мер. Корабельный священник Антонов заявил: «Надобно повесить человек десять, тогда все будет спокойно».
Пока подыскивали тихую гавань для корабля, сторонники «пастыря божьего» искали повод для расправы с революционно настроенными матрасами. Повода не было, и тогда они его сфабриковали. Ночью 21 августа 1916 года на «Аскольде» произошел взрыв малокалиберного снаряда. Он был произведен умело – ни повреждений, ни жертв. Но провокаторы добились своей цели: четверо матросов были расстреляны, более сотни, как политически неблагонадежные, отправлены под конвоем в Россию и посажены в плавучую тюрьму.
Наконец и Тулон оставили, перешли для ремонта в английский порт Гринок.
И что же? Не прошло и недели, как командиру доложили: матросов видели в клубе горняков, в местной организации британской социалистической партии, на рабочих сходках в Глазго и Ливерпуле.
Офицеры-монархисты негодовали: и здесь мастеровые подбивают матросов. Ну, понятно, экспансивные французы, у этих любовь к свободе, к республике в крови. Но англичане – флегматики, чопорные, с консервативными традициями, – кто бы мог подумать, что они придут на корабль, будут сочувствовать по поводу расстрела в Тулоне, а потом будут поздравлять матросов с падением царизма и на «Аскольде» будут объятия, пылкие речи.
Чем дальше – тем хуже. Матросы установили связь с большевиком Максимом Литвиновым, с лидером рабочего движения Уильямом Галлахером. Начались митинги, собрания. Несколько сот моряков вместе с рабочими участвовали в демонстрации, над колонной плыл лозунг: «Да здравствует свободная Россия!»
13 мая 1917 года большая группа аскольдовцев выехала в город Глазго. Здесь на митинге – над многотысячной толпой реяли красные флаги – матросы и рабочие выступали против войны, призывали к борьбе с капиталистами. Над площадью звучала песня:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног...
Полицейские получили приказ разогнать митинг но, увидев, рослых, сильных моряков, вложили дубинки в футляры.
Горняки Глазго торжественно вручили матросам «Аскольда» два красных флага. Один они просили передать пролетариату Петрограда, второй – Петроградскому Совету. А экипажу крейсера рабочие подарили серебряный самовар, очень красивый, похожий на искусно выполненную вазу. На нем была выгравирована надпись: «Подарено рабочими и социалистическими организациями Глазго нашим русским товарищам с «Аскольда» в память их пребывания в Глазго. Шотландия, май 1917 года».
Английским властям это очень не понравилось. Они обвинили офицеров крейсера в отсутствии дисциплины на корабле. «А где были ваши полицейские, когда рабочие вместе с матросами ходили по улицам Глазго и распевали революционные песни?» – оправдывались те.
На «Аскольд» прибыли представители английского правительства. Команду построили на верхней палубе. Пока господа представители увещевали матросов не вмешиваться в политику, сыщики проворно обыскивали кубрики. Они нашли красные флаги, врученные рабочими, упрятали под плащами и унесли. А самовар, как ни шарили, не обнаружили.
Английские власти предложили «Аскольду» покинуть гавань. 13 июня 1917 года крейсер взял курс в Мурманск.
Команда «Аскольда» шла за большевиками. В октябрьский день, получив известие о победе вооруженного восстания в Петрограде, корабль передал в эфир: «Комитет и команда крейсера «Аскольд» стоят на стороне власти Советов и такое свое решение будут поддерживать всеми имеющимися средствами».
Враги революции, окопавшиеся в штабе Мурманского отряда кораблей, всячески пытались ослабить боеспособность «Аскольда». Под различными предлогами они списали с крейсера сотни преданных Советской власти матросов, а сам корабль хотели сдать на долговременное хранение в порт.
В марте 1918 года английские интервенты высадили в Мурманске десант. Оставшаяся на «Аскольде» группа матросов готовилась дать решительный отпор захватчикам. Тогда английский генерал Пуль приказал захватить крейсер и арестовать матросов. А заодно изъять наконец тот самовар, который не сумели найти и отобрать в Англии.
Самовар искали долго. Взламывали каюты, склады, залезли в судовую кассу. Нет и нет!
– Осмелюсь предположить, сэр, – докладывал генералу Пулю командир отряда морской пехоты. – Самовар большевики уничтожили.
В 1920 году интервенты, удирая из Мурманска, увели «Аскольд» с собой.
Так и не вернулся пятитрубный морской скиталец на свою Родину.
А самовар матрасы сумели-таки вынести с корабля и в перерывах между боями – многие аскольдовцы сражались с интервентами на суше, – попивая чаёк, тепло вспоминали английских друзей. Морякам было известно, что английские рабочие требовали немедленного прекращения интервенции, по всей стране проходили бурные демонстрации под лозунгом: «Руки прочь от России!»
Когда интервентов и белогвардейцев вышвырнули с Севера, матросы доставили самовар в Морской музей.
Поныне эта реликвия интернациональной пролетарской солидарности стоит в нашем музее.
Каспийские ловушки
Однажды известный советский флотоводец Иван Степанович Исаков долго и внимательно рассматривал хранящиеся в музее модели военных судов.
– Богатая коллекция, – сказал он. – Досадно, что не хватает в ней одного очень интересного корабля.
– Крейсера? – спросил историк флота и моделист Сергей Федорович Юрьев. – Сторожевика? Новой подводной лодки?
– Не угадали, – улыбнулся Исаков.
Взяв лист чистой бумаги, он стал рисовать... парусную рыбницу.
– Но наш музей – военно-морской, – недоуменно промолвил Юрьев.
А Исаков продолжал рисовать. Он тщательно вывел корпус, мачту, косой парус, изобразил даже сельдяные бочки на палубе и спущенный за борт кусок рыболовной сети. И вдруг карандаш, соскользнув вниз, к самому килю шхуны, начертал такое, что Юрьев ахнул.
– Да-с, вот так-то, – сказал Иван Степанович. – А предложил это инженер-механик Каспийской военной флотилии Валерьян Людомирович Бжезинский. В последние годы я потерял его из виду...
Весной 1920 года белогвардейские корабли, действовавшие в Каспийском море, панически шарахались от простых безобидных рыбниц. Едва завидев парус, сразу поворачивали и давай бог ноги. И лишь отойдя кабельтовых на тридцать, открывали по суденышку ураганный огонь. И стреляли непременно на большом ходу, часто меняя курс...
А все началось с таинственного исчезновения вспомогательного крейсера «Князь Пожарский». Вышел он на подступы к красной Астрахани заградить минами фарватер большевистским кораблям из Волги в Каспий и пропал. Пропал, как его и не было! Катера и самолеты много дней обшаривали море, но не нашли никаких следов. Словно бы испарился «Князь Пожарский».
И стали белые гадать: что ж приключилось? Кораблекрушение? Кой черт, на море царил штиль. Следовательно, крейсер потопили? И притом потопили мгновенно – радист не послал в эфир даже короткого сигнала. Господи, неужели опять эта дьявольская рыбница?..
В конце девятнадцатого года один из белогвардейских кораблей встретил в море рыбницу. Несколько деникинцев на катере подошли к паруснику. На палубе суденышка подрагивала пара увесистых осетров, из корзин торчали судаки и сазаны.
– Рыбу забрать! – приказал офицер. – Судно осмотреть!
– Господин офицер! – обратился к нему старший из рыбаков. – Оставьте что-нибудь: ВРДЬ дома жены, дети, есть нечего...
– Молчать! – рявкнул офицер. – Встать здесь!
Трое рыбаков и худенький подросток сгрудились на корме.
Стуча сапогами, солдаты осмотрели трюмные отсеки, рубку, забрали медный чайник, .кружки, брезентовый плащ. Юный рыбак с нескрываемой ненавистью глядел на грабителей.
– Почему не выпускаем? – шепнул он капитану.
Офицер заметил, как тот порывисто сжал руку подростка.
– Что ты сказал? – накинулся деникинец. – А ну повтори! Чего выпускать?
Мальчик молчал.
– Осмотреть шхуну еще раз! Каждый уголок прощупать!
Снова шарили в трюмах, в рубке.
– Ничего особого, господин капитан!..
Набежавшая волна вдруг сильно накренила парусник. Офицер – он оставался на катере – увидел: под килем у шхуны что-то тускло блеснуло. Деникинец ухмыльнулся: ах вот они где самую крупную рыбку прячут...
– Всем стать к борту! – закричал он. – Взять рыбаков под прицел!
Судно накренилось, и лицо офицера вдруг побелело от страха: под днищем виднелось длинное, блестящее сигарообразное тело: торпеда!!!
Рыбаков связали, доставили в Петровок. Конечно, оказались они красными матросами, коммунистами. А мальчонку взяли для маскировки: обучаем, мол, промыслу.
– В каком затоне вооружаются рыбницы? – допрашивали белые. – Сколько торпед на астраханском складе? В какие районы направляются суда-ловушки?
Моряки молчали. Белые зверски истязали пленников, вновь и вновь повторяли вопросы. В ответ – ни звука. И только когда белый атаман спросил, сколько же рыбниц вооружены торпедами, самый старший из «рыбаков», человек с упрямым подбородком, сплевывая кровь, ответил:
– Все! Не отведать вам больше каспийской рыбки, буржуи проклятые!
Комиссара и его «рыбаков» казнили. А командирам кораблей строго приказали: не подпускать рыбницы на пушечный выстрел.
С тех пор белые бешено палили по каждой рыболовецкой шхуне, палили без предупреждения. Еще бы: такая рыбница-торпедница может бесшумно подкрасться ночью к самому крупному кораблю и запросто отправить на дно. А то врежется вместе с торпедами (у захваченной шхуны их оказалось две) в борт крейсера, взорвет и себя и корабль.
Но белогвардейские корабли продолжали исчезать. Бесследно пропал нефтевоз, переоборудованный в боевой корабль. На его палубе стояли шестидюймовые пушки, а бортовые цистерны залиты бетоном, такую плавучую крепость могла потопить только торпеда. Пропал и крейсер «Князь Пожарский»...
Сергей Федорович Юрьев изготовил модель парусника, вооруженного торпедами.
Стали разыскивать Бжезинского.
– А не тот ли Бжезинский, что участвовал в создании первых советских крейсеров и эсминцев? – предположил кто-то из сотрудников музея.
Позвонили Валерьяну Людомировичу.
– Да, я служил на Каспии, – был ответ. – Рассказать о рыбницах-торпедницах?
Еще до встречи в музее мы узнали от старых моряков биографию Бжезинского. В марте 1917 года он, будучи мичманом, был избран балтийскими матросами членом Кронштадтского Совета. А летом того же года был направлен в Мурманск механиком на крейсер «Аскольд», участвовал там в борьбе с меньшевиками и эсерами. Потом Каспий. Был делегатом X и XI съездов большевистской партии. В годы пятилеток строил корабли.
И вот в музей пришел высокий, седоволосый человек.
– Белогвардейцы имели в то время на Каспии более десятка вспомогательных крейсеров, – рассказывал Бжезинский. – Они часто грабили рыбаков. Чтобы отобрать улов, подходили к шхуне вплотную. Вот и подумалось: а не попотчевать ли любителей нежной осетринки стальной рыбиной?
Оборудование рыбниц велось в глубокой тайне, в глухом волжском затоне, повыше Астрахани. Не хватало материалов, инструментов. Выручала матросская смекалка. Среди матросов нашлись и плотники, и токари, и слесари.
Однажды в затоне побывал командующий Южным фронтом Михаил Васильевич Фрунзе, он похвалил моряков за боевую инициативу...
– Да, теперь – как же действовали наши торпеды? – продолжал Валерьян Людомирович. – Обе торпеды прикреплялись к днищу металлическими бандажами. Чтобы выстрелить, надо было вынуть искусно замаскированную заглушку в корпусе и специальным ключом – пять поворотов – ослабить бандажи, и по приказу капитана дернуть за упрятанный на дне кончик тонкого металлического канатика, прикрепленного к торпеде. Срабатывала система сжатого воздуха, и торпеда устремлялась вперед. Прицеливание, понятно, велось всем корпусом рыбницы.
На груди Бжезивского выделялась ленточка ордена Боевого Красного Знамени. Кто-то спросил, когда и за что получена эта награда.
– В гражданскую войну. За Каспий.
Он немного помолчал, потом продолжил:
– Адмирал флота Исаков не случайно вспомнил рыбницу-ловушку. В девятнадцатом году он командовал на Каспии эсминцем «Деятельный» и принимал самое активное участие в подготовке торпедниц к боевым действиям. А вот командиром той шхуны, которую захватили белые, был лучший друг Исакова, Миша Костин. Славный был человек и погиб с честью...
Корабль из легенды
Эта пушка была гордостью нашего музея, около нее постоянно толпились посетители. В годы войны с фашистами она стояла на мониторе «Железняков». А этот Корабль овеян легендами, как и человек, именем которого он назван.
Ветераны вспоминали, как монитор уничтожал вражеские батареи, сражался с танками, расстреливал пехоту на речных переправах.
Пожилой колхозник из-под Новороссийска даже спел нам песню, популярную на юге в военные времена:
На Тамани, на Кубани
Славу русских моряков
Отстоял в боях с врагами
Монитор «Железняков»
И все расспрашивали о судьбе монитора. А что тут скажешь? Стоит «демобилизованный по ранению» в одном из южных портов, стоит без флага, без пушек и пулеметов, корпус используется как пристань для речных судов, и пассажиры даже и не предполагают, что они на палубе знаменитого корабля.
Нет, говорить об этом не хотелось. Отвечали коротко, неопределенно: находится, мол, где-то на юге...
Однажды сотрудники музея решили написать о боевом пути монитора в тот город, где строился «Железняков». Может быть, молодежь займется кораблем-героем, придумает, как воздать ему должное?
Осенью 1934 года на киевском судостроительном заводе «Ленинская кузница» был заложен 240-тонный речной бронированный военный корабль. Пока клепали корпус, киевляне и моряки подбирали ему имя.
– Назовем его «Железняков», – предложили черноморцы.
Анатолий Железняков, балтийский матрос, командир отрада, штурмовавшего Зимний, после победы Октябрьского восстания сражался с белогвардейцами на юге России. В одном из боев, командуя бронепоездом, он получил смертельное ранение. Железнякова похоронили в Москве, но в легендах, сложенных народом, матрос остался там, где погиб. Это о нем писал поэт Михаил Голодный:
В степи под Херсоном
Высокие травы.
В степи под Херсоном курган.
Лежит под курганом,
Заросшим бурьяном,
Матрос Железняк партизан.
Предложение моряков горячо поддержали судостроители.
Монитор «Железняков» служил на Днепре, а накануне Великой Отечественной войны перешел на Дунай, где на протяжении более 120 километров проходила государственная граница Советского Союза.
На рассвете 22 июня 1941 года речную тишину разорвал грохот орудий: противник внезапно открыл огонь по нашему берегу. Корабли советской флотилии тотчас ответили. Особенно метко били орудия «Железнякова».
Через два дня «Железняков» завязал бой с пятью вражескими кораблями, пытавшимися прорваться к нашему берегу. «Железняков» решительно пошел на сближение с ними. Враг почувствовал – таранит, сам погибнет, но не пропустит, и фашисты повернули вспять.
Противник даже приуныл: где там перебраться через Дунай, когда даже на своем берегу поплескаться в воде не дает этот плавучий большевистский форт.
А лето было знойное, река манила свежестью и прохладой. Фашисты задумали искупаться ночью. Темень была хоть глаз выколи. Предвкушая наслаждение, гитлеровцы разделись, тихонько вошли в воду. Не успели окунуться, как река озарилась вспышками выстрелов.
«Железняков» стрелял всеми шестью орудиями. Многие купальщики навсегда остались в воде.
Вместе с другими кораблями флотилии «Железняков» отбивал попытки фашистов форсировать Дунай. Почти месяц они не могли перешагнуть нашу дунайскую границу.
Наконец, ценою больших потерь, врагу удалось переправиться через реку Прут и выйти в тыл флотилии. Фашисты ликовали: теперь-то экипаж монитора должен либо сдаться, либо затопить свой корабль. К Черному морю не пройти, да и делать там нечего плоскодонному речному судну, крутая морская волна перевернет его.
Но, к изумлению фашистов, «Железняков» взял курс к устью Дуная. На десятках километров пути от порта Рени до порта Измаил противник подготовился к встрече с монитором. В прибрежных кустах, почти у самой воды, притаились противотанковые пушки, чуть подальше – самоходные и полевые орудия, минометы.
Позиции врага скрывались за деревьями и строениями, а «Железняков», стоило ему появиться на речной глади, был бы как на ладони.
И вот он появился. Тотчас вокруг него начали рваться снаряды, осколки застучали о броню. Когда огонь был особенно плотен, «Железняков» поворачивал к берегу, стрелял в упор. Бросая пушки, вражеские солдаты и офицеры разбегались...
А через несколько дней фашистские летчики доставили в штаб аэрофотоснимки. Генералы не верили своим глазам: монитор шел по штормовому морю, шел в Николаев.
А потом был Южный Буг. Матросы искусно замаскировали пятидесятиметровый корпус корабля. На мачте трепетала листвой молодая березка, на стальной палубе лежал ковер из свежей осоки и камышей, на артиллерийских башнях кудрявился кустарник. Пахло вялой зеленью и пороховым дымом: корабль беспрерывно находился в боях.
Фашисты хотели переправиться через Южный Буг у села Варваровка. И вдруг от противоположной стороны реки тихо отплыл зеленый островок и обрушил на них ливень снарядов и пуль. Гитлеровцы отступили.
В другой раз противник установил в районе Херсона батарею для обстрела наших войск. «Железняков» незамеченным подобрался вдоль берега и уничтожил ее.
Поэт Михаил Голодный написал стихотворное приветствие экипажу, оно стало песней:
Соленый ветер Черноморья
Разносит песню моряков.
На радость нам,
Врагу на горе –
Здесь монитор «Железняков».
Заткнул он глотку батарее,
С врагом закончил разговор.
И красный флаг,
Победно рея,
Под ветром хлопает в простор.
Он грозным именем героя
Был назван много лет назад.
Стихи слагая,
Песню строя,
Я это имя вспомнить рад.
Монитор наносил большие потери фашистским войскам. Командующий гитлеровской армией потребовал уничтожить корабль силами авиации.
Гм, уничтожить... Попробуй найди-ка его! Он маскируется то под небольшой зеленый островок, то под мысок. Воздушный разведчик обнаружил зеленый мысок, который на карте не значился. Прилетели «юнкерсы», сбросили уйму бомб. А мысок-то оказался настоящим.
Воздушным разведчикам приказали летать ниже, чтобы лучше разглядеть неуловимый корабль. Один из летчиков снизился над островком, а тот как ударит по самолету из всех орудий и пулеметов, и пилот так и не успел сообщить по радио о том, что островок был монитором.
Но однажды фашисты все-таки нащупали «Железнякова». Бомбежка продолжалась несколько часов. Противник объявил монитор потопленным. А он был лишь ранен: снаряды повредили дальномер, артиллерийскую башню, руль. Моряки исправили повреждения, корабль спустился в устье Днепра, обогнул Крымский полуостров, вошел в Азовское море.
Летом 1942 года «Железняков» – им командовал капитан-лейтенант Алексей Харченко – сражался на Кубани. В августе он попал в тяжелое положение: враг отрезал путь в Азовокое море. Взорвать корабль? На палубе собрались коммунисты. Они призвали экипаж спасти монитор, пробиться к морю.
Путь был один – через узкую мелкую речку Пересыпь, каждый метр которой простреливался артиллерией противника.
И «Железняков» пошел... Рвавшиеся вблизи монитора снаряды обрушивали на палубу тонны песка.
Чтобы уменьшить осадку, все матросы, за исключением мотористов и комендоров, сошли с палубы и брели рядом в воде, готовые подтолкнуть корабль. И вдруг толчок – монитор врезался в косу... А в воздухе появились бомбардировщики. «Железняков» открыл по ним ураганный огонь, а матросы лопатами и ломами расчищали путь родному кораблю...
Монитор прорвался в Азовское море. Но и там досталось! Сильный шторм выбросил его на мель, сломал руль. Моряки приделали деревянный, корабль направился в Черное море. Когда проходили Керченский пролив, фашисты выпустили по монитору более трехсот снарядов.
Тяжело раненный, усталый от непрестанной борьбы со штормами, «Железняков» добрался до Поти. Стоявшие в порту корабли приветствовали его длинными гудками.
В сентябре 1944 года «Железняков» снова прибыл на Дунай, он участвовал в освобождении Болгарии, Румынии, Югославии.
За время войны «Железняков» прошел с боями по рекам и морям свыше сорока тысяч километров, отразил 127 воздушных атак, уничтожил 13 артиллерийских и минометных батарей, 4 батальона пехоты, немало танков, бронемашин.
Обо всем этом работники музея и написали киевлянам. А через некоторое время авторов письма вызвал начальник музея.
– Звонили из Киева, – сказал он, – с завода «Ленинская кузница».
– По поводу нашего письма?
– Дошло ваше послание, дошло, – улыбнулся начальник. – Готовьте пушку с «Железнякова» к отправке в Киев.
Сотрудники переглянулись. Как! Отдать другому музею ценную боевую реликвию?
– Орудие будет установлено на «Железнякове», – продолжал начальник. – Киевские комсомольцы вместе с теми, кто строил монитор и кто сражался на нем, восстанавливают корабль, каким он был в годы Великой Отечественной войны.
Так музей лишился орудия с легендарного монитора. Зато на вопросы посетителей о судьбе корабля экскурсоводы теперь отвечают: «Железняков» в строю!»
Снова над кораблем прославленный в боях военно-морской флаг, снова грозно глядят жерла его орудий.
«Железняков» взлетел в Киеве на огромную бетонную волну – постамент и замер там на века, олицетворяя воинское мужество и беспредельный ратный героизм моряков.
А со стапеля «Ленинской кузницы» был спущен на воду новый «Железняков» – большой океанский траулер, построенный по последнему слову техники. Эстафета боевого корабля перешла к мирному труженику морских просторов.