«Честь всероссийскому флагу»
Под стеклом – пожелтевшая старинная грамота. Выцветшие строки говорят о том, что она пожалована Дмитрию Сергеевичу Ильину по поводу награждения его орденом Георгия IV степени за мужество и храбрость в Чесменском сражении. И подпись: «ЕКАТЕРИНА».
Стоп! Кто-то недавно интересовался Ильиным. Вспомнил: письмо из Владивостока. Матросы одного из кораблей Тихоокеанского флота просили сообщить, какие материалы имеются в музее о лейтенанте Ильине, рассказать о судьбе героя.
Почему тихоокеанцы интересовались человеком, жившим два века назад?
Никогда еще не было так тесно в Чесменской бухте, как 25 июня 1770 года. Свыше семидесяти турецких кораблей стояли почти вплотную друг к другу. Командующий флотом Гассан-паша с перевязанной головой всматривался в узкий пролив. Все-таки он, «Крокодил морских сражений», перехитрил русских. Эскадра Спиридова не пойдет сюда – в такой тесноте нельзя ни маневрировать, ни сражаться. Постоит, постоит у входа в бухту, кончится продовольствие, пресная вода – и уйдет. И тогда он, Гассан-паша, выведет свой флот в открытое море и разгромит пришельцев из Кронштадта.
А в это время на флагманском корабле адмирала Спиридова шел военный совет. Мнение было одно – уничтожить турецкий флот. Но как? Размеры бухты не позволяют разбить противника силами всей эскадры. Однако можно атаковать его брандерами. А для поддержки их двинуть отряд кораблей капитан-командора Самуила Грейга. Артиллерийским огнем, с предельно близких дистанций, они приведут турок в замешательство.
Бригадир морской артиллерии Иван Ганнибал (сын известного «арапа Петра Великого», дед великого русского поэта А.С. Пушкина) тотчас направился на небольшие парусные суда, пожертвованные греками для борьбы с поработителями. И началось... Матросы обливали палубы кораблей скипидаром, обматывали мачты и надстройки парусиновыми шлангами, начиненными порохом.
На кораблях кликнули добровольцев для брандеров. Первым вызвался идти на рискованное, смертельно опасное дело тридцатидвухлетний лейтенант Ильин с бомбардирского корабля «Гром».
Ильина знали на эскадре как отличного и храброго офицера. Сдержанный, спокойный, он не терялся в самых тяжелых обстоятельствах боевой обстановки.
Спиридов, ни минуты не сомневаясь, назначил Ильина командиром брандера.
В ночь на 26 июня отряд капитан-командора Грейга двинулся в бухту. За ним пошли, ощетинившиеся железными крюками, четыре брандера, каждый вел на буксире по десятивёсельному катеру.
На палубе концевого брандера находился лейтенант Ильин. Он удовлетворенно осматривался: отменно потрудились матросы Ганнибала! Вдоль бортов стояли бочки и ящики с порохом, на реях висели обвязанные просмоленными веревками холщовые мешки с селитрой, на палубе – «ковер» из промасленных тряпок и пакли. Ильин заглянул в трюм – там лежал слоями сухой плавник, обсыпанный тертым пушечным порохом; через прорубленные в бортах отверстия гудел ветер. Не судно, а плавучий зажигательный снаряд...
Проверив брандер, Ильин вернулся на «Гром» – командовать батареей.
В начале второго ночи корабли с дистанции двух кабельтовых открыли по туркам артиллерийский огонь. Турки не остались в долгу.
Брандеры лежали в дрейфе позади русских кораблей, вне огня противника. Моряки неотрывно наблюдали за линейным кораблем «Ростислав»: там находился Грейг, оттуда дадут сигнал атаки.
Отряд Грейга усилил огонь. Снаряд с «Грома», возможно выпущенный батареей Ильина, вызвал пожар на вражеском корабле. Его соседи стали отходить. Пожар отвлек турков от наблюдения за бухтой.
С «Ростислава» взметнулись три ракеты: брандерам идти в атаку. Ильин быстро спустился на шлюпку и направился к своему «снаряду».
Вскоре из-за громадных корпусов линейных кораблей выскользнули три парусника. Но их подстерегали неудачи: первого перехватили турецкие галеры, он взорвался, не дойдя до крупного корабля; второй сел на мель и был сожжен береговой батареей; третий навалился на горевший корабль. Остался брандер Ильина.
– Не зажигайте, пока не сцепитесь с неприятелем! – крикнул Грейг, когда суденышко проходило мимо «Ростислава».
Опасаясь расстрелять брандер, русские прекратили огонь.
Ильин взял курс к 84-пушечному линейному кораблю. Дул попутный ветер, брандер бежал быстро.
Освещенный с одной стороны луной, с другой багрово-красным заревом пожара, брандер был виден как на ладони, но турки не стреляли. Гассан-паша решил, что парусник везет известие о капитуляции русской эскадры. Адмирал уже приказал приготовить кандалы; посланцы русских будут немедленно отправлены к султану, их провезут по Константинополю в железной клетке.
И вдруг моряки 84-пушечного корабля завопили от ужаса: на мачтах парусника раскачивались мешки с порохом. Турки бросились к пушкам, но брандер уже навалился на корабль. Ильин и его матросы крюками прикрепили суденышко к высокому деревянному борту. Матросы прыгнули в шлюпку, а Ильин поджег порох. И вот уж пламя лизнуло просмоленные доски. Тогда лейтенант пересел в шлюпку, и матросы тотчас налегли на весла.
Вскоре раздался грохот – в воздух взлетели и брандер, и линейный корабль. Горящие обломки обрушились на палубы турецких кораблей.
В бухте стало светло как днем: горели линейные корабли, фрегаты, каравеллы. Как гигантские свечи, пылали десятки мачт. То на одном, то на другом корабле взрывались крюйт-камеры.
А Ильин уже подошел на шлюпке к своему «Грому». Лейтенанта обнимали, горячо поздравляли с победой. Но тот спешил на свою батарею. Вместе с другими кораблями «Гром» возобновил бомбардировку скопища турецких судов.
К трем часам ночи Чесменская бухта напоминала кратер гигантского вулкана. В воздух беспрерывно взлетали обломки палуб, мачт, надстроек. Заглушая выстрелы, ревело пламя.
«Пожар турецкого флота сделался общим, – записал в своем журнале капитан-командор Грейг. – Легче вообразить, чем описать ужас, остолбенение и замешательство, овладевшее неприятелем. Турки прекратили всяческое сопротивление даже на тех судах, которые еще не загорелись. Целые команды, в страхе и отчаянии, кидались в воду; поверхность бухты была покрыта бесчисленным множеством спасавшихся и топивших один другого. Страх турок был до того велик, что они не только оставляли суда... и прибрежные батареи, но даже бежали из замка и города Чесмы, оставленных уже гарнизоном и жителями».
Турецкий флот был уничтожен. Шестьдесят три корабля сгорели, шесть захвачены в плен.
«Честь Всероссийскому флоту! – писал адмирал Свиридов в Адмиралтейство-коллегию. – В ночь с 25-го на 26-е флот турецкий атаковали, разбили, разгромили, подожгли, в небо пустили и в пепел обратили...»
Подвиг Дмитрия Ильина, ускоривший уничтожение турецкого флота, был отмечен скромно: героя наградили орденом Георгия IV степени и присвоили чин капитан-лейтенанта. Но современники по достоинству оценили храбрость моряка. Поэт Херасков, воспевая Чесменский бой, писал:
Окамененье им Ильин навел и страх,
Он бросил молнию в их плавающие домы,
Ударили со всех сторон от россов громы.
Там бомба, на корабль упав, разорвалась,
И смерть, которая внутри у ней неслась,
Покрыта искрами, из оной вылетает,
Рукою корабли, другой людей хватает,
К чему ни коснется, все гибнет и горит;
Огонь небесну твердь, пучину кровь багрит;
Подъемлют якори, от смерти убегают;
Но, кроясь от огня, друг друга зажигают...
В 1776 году корабли вернулись в Кронштадт. Как свидетельствует старинный документ, Екатерина, будучи на «Ростиславе», «пригласила к своему столу участников Чесменского боя, причем пила из хрустального бокала здоровье Ильина».
Это не понравилось приближенным императрицы: они увидели в моряке (он уже был капитаном 1-го ранга) возможного соперника. Случай очернить героя вскоре представился.
Екатерина однажды дала Ильину аудиенцию. Скромный офицер, не знакомый с придворным этикетом, растерялся: не так подошел, не так поклонился... Завистники истолковали это как дерзость и непочтение к «матушке-государыне».
Герой Чесмы был неожиданно уволен со службы и отправлен на поселение в захолустную новгородскую деревеньку.
Кибитка, в которой находился оклеветанный Ильин, катилась мимо строившегося на окраине Петербурга Чесменского дворца – он сооружался там, где Екатерина встретила фельдъегеря с донесением о разгроме турецкого флота, – мимо воздвигавшейся в Царском Селе Чесменской колонны, мимо высившегося в Гатчине Чесменского обелиска...
Здоровье Ильина, подорванное семилетним плаванием, еще резче пошатнулось от несправедливости. Дмитрий Сергеевич тяжко заболел. Он «до смерти влачил свою жизнь в полнейшей бедности».
На его могиле друзья возложили плиту с надписью: «Под камнем сим положено тело капитана первого ранга Дмитрия Сергеевича Ильина, который сжег турецкий флот при Чесме. Жил 65 лет. Скончался 1803 года».
Балтийские моряки сохранили память о герое: в 1887 году вступил в строй минный крейсер «Лейтенант Ильин»; он плавал до 1911 года. А через три года сошел со стапеля эскадренный миноносец «Лейтенант Ильин»; он участвовал в Великой Октябрьской социалистической революции, в гражданской войне. В 1936 году перешел на Тихий океан, а через девять лет за храбрость и мужество, проявленные экипажем в боях с империалистической Японией, получил орден Красного Знамени. С этого корабля и было получено письмо с просьбой рассказать о лейтенанте Ильине
Штандарт герцога.
В июне 1788 года на борт линейного корабля «Принц Густав», стоявшего недалеко от Гетеборга, прибыл командующий шведским флотом герцог Карл Зюдерманландский. Тотчас под звуки барабанов и труб на мачте был поднят его штандарт – большое синее полотнище с тремя белыми коронами.
Генерал-адмирал был возбужден, по лицу пробегал нервный тик.
– Бог и король призывают нас к битве, – порывисто жестикулируя, обратился он к офицерам. – Настала пора изгнать русских с берегов Балтики. Мы сокрушим русский флот, захватим Петербург и там продиктуем условия мира! – И многозначительно добавил: – Нас поддерживают Англия, Пруссия, а на Черном море с русскими сражается доблестный турецкий флот.
А в это время на русский линейный корабль «Ростислав», стоявший на якоре у Ревеля, съезжались командиры боевых судов. В просторной каюте их ожидал контр-адмирал Самуил Грейг. Флагман выглядел усталым: последние недели он напряженно готовил эскадру к походу в Средиземное море, чтобы, как восемнадцать лет назад, нанести удар по Турции с тыла. Но вдруг все переменилось: шведский король Густав III предъявил России ультиматум: разоружить Балтийский флот, возвратить Швеции территории Финляндии и Карелии.
– Господа шведы, – говорил Грейг своим офицерам, – видимо, позабыли Гангут, Эзель, Гренгам. И времечко выбрали, когда турки пошли на нас войной.
И далее сообщил, что шведский флот движется к Финскому заливу. Командует им брат короля, герцог Зюдерманландский, а эскадру ведет вице-адмирал граф Ганс Вахтмейстер – потомок адмирала Вахтмейстера, что командовал несколько лет шведским флотом в пору Северной войны.
В дверь каюты постучали: пакет из Петербурга. Грейг сломал толстые печати. Приказ гласил: «Следовать вперед. Найти неприятельский флот и оный атаковать».
6 июля 1788 года эскадра Грейга обнаружила шведов на подходах к острову Гогланд. Положив подзорную трубу на плечо матроса, Грейг пристально рассматривал противника. Шестнадцать линейных кораблей, семь фрегатов, восемь других вооруженных судов... Шведы превосходили русских и в числе судов, и количеством орудий. Но где, на какой палубе герцог? О, вот он, штандарт командующего, – синее полотнище с тремя белыми коронами. Итак, его высочество осчастливил 74-пушечного «Принца Густава».
Грейг подозвал командира «Ростислава» и что-то ему сказал...
День уже клонился к вечеру, когда эскадры сблизились настолько, что слышно было, как на шведских кораблях раздавались отрывистые команды артиллерийских офицеров.
И грянул бой. Плавучие крепости обменивались тысячами ядер. Воздух гудел от выстрелов, море заволокло черным пороховым дымом.
«Ростислав», «Ярослав», «Память Евстафия» сосредоточили огонь по шведскому флагману. От «Принца Густава» отлетали доски, корабль, получив несколько пробоин, стал опасно крениться. К нему подошел гребной катер.
– Штандарт герцога спущен! – доложили Грейгу. – Поднят флаг вице-адмирала Вахтмейстера!
Куда же делся герцог? Катерок мчал его к фрегату, находившемуся за пределом огня русских кораблей.
Через полтора часа шведы стали отходить. Три часа эскадра Грейга преследовала противника. Неожиданно стих ветер, обе эскадры легли в дрейф, но шведы уже были вне досягаемости огня. Правда, всего лишь на какую-нибудь сотню метров.
Грейг приказал спустить шлюпки и буксировать корабли поближе к противнику.
Шведы осыпали шлюпки картечью. Но буксирные канаты уже натянулись...
– Проворнее, ребята! – слышались возгласы боцманов. – Навались, братцы!
Ближе всех оказался «Принц Густав», на него обрушился град ядер.
– Флаг! – раздалось на «Ростиславе». – Они спустили флаг!
К «Принцу Густаву» подошли русские шлюпки. На заваленной трупами палубе толпилось более полутысячи матросов и офицеров; среди них был и граф Вахтмейстер.
На рассвете, когда задул ветер, флоту герцога Зюдерманландского удалось улизнуть от эскадры Грейга. Избитые ядрами корабли отошли к северному берегу Финского залива и укрылись в бухте. Весь день шведы свозили на берег убитых.
Немалые потери понесли и русские. Но победа была несомненна: из наступавшего шведский флот превратился в обороняющегося.
Через три недели Грейг, под прикрытием тумана, подошел со своей эскадрой к бухте, где находился противник. Вход охраняли три линейных корабля и один фрегат. Заметив русские корабли, они стали удирать. Особенно торопился 64-пушечный «Густав Адольф», в спешке он наскочил на камни и спустил флаг. Весь экипаж – 553 человека – сдался в плен.
Но герцог Зюдерманландский продолжал бредить о захвате Петербурга. Пополнив флот новыми кораблями, он через два года направился в Финский залив. Штандарт с тремя коронами колыхался на линейном корабле «Принц Карл».
Сражение разгорелось 2 мая 1790 года. Сблизившись с противником на кратчайшую дистанцию, русские стреляли в упор. Больше всех досталось «Принцу Карлу», у него были изорваны паруса, сбиты мачты. И, как два года назад, герцог поспешил перейти на фрегат, находившийся вне боя.
Не прошло и часа, «Принц Карл» с оставшимися в живых 520 моряками сдался в плен. Среди трофеев оказался и штандарт герцога Зюдерманландского.
Через три месяца был заключен мир.
А штандарт незадачливого герцога Зюдерманландского, как и флаги «Принца Густава» и «Принца Карла», стали экспонатами Морского музея.
Жил отважный капитан
Огромная модель корабля – девять метров длины! Таких во всем мире раз-два – и обчелся.
– «Ретвизан», – прочитали экскурсанты.
– Это он в память бывшего шведского назван, – сказал сотрудник музея. – Того самого, на котором Кроун получил чин капитана первого ранга...
Посыпались вопросы: почему у русского корабля имя шведское? Чем знаменит Кроун? Так ли уж важно, где этому Кроуну присвоили очередное звание?
В эпоху парусного флота корабли делились на ранги. Суда первого ранга имели не менее 64 орудий, второго – не менее 54, а третьего – 44. И командирам соответственно присваивались звания капитанов первого, второго и третьего рантов (последнее вводилось временами).
Тридцатичетырехлетний Роман Васильевич Кроун в 1788 году командовал парусно-гребным катером, или, как тогда его называли, коттером. «Меркурий» был вооружен 24 малокалиберными пушками. И поэтому его командир был капитан-лейтенантом.
Кроун был прекрасным моряком и давно мог бы иметь чин «рангового» капитана. Но охотников водить линейные корабли и фрегаты было много, а таких крупных судов мало. И тогда Кроун задумал пополнить Балтийский флот многопушечными кораблями... без помощи верфей.
В ту пору шла русско-шведская война. «Меркурий» действовал у острова Борнхольм. Под парусами, а то и на веслах он дни и ночи выслеживал врага. Но военные корабли шведы укрывали в гаванях. И «Меркурию» удавалось захватывать лишь торговые суда.
Поздней осенью «Меркурий» ушел в Ревель, где Кроун и его команда стали готовиться к новой боевой кампании. Уж в будущем году они покажут, на что способен их маленький корабль! Зимуя в Ревеле, моряки установили на «Меркурии» вместо легких орудий 22 карронады – короткоствольные пушки крупного калибра, пригодные для боя на ближней дистанции.
На Балтике еще плавал лед, когда «Меркурий» вышел в разведку. Несколько дней он ходил близ шведских берегов, но противник не показывался. Тогда «Меркурий» укрылся за островком, на катере началось что-то странное: матросы забросали палубу кусками ветоши и пеньки; такелаж, утратив всегдашнюю стройность, нелепо обвис... А капитан-лейтенант Кроун, строгий командир, державший катер в отменном порядке, не обращал на это никакого внимания. Более того, он сам выбросил из каюты на палубу какие-то ящики и коробки, а проходя мимо аккуратно свернутого пенькового каната, так пнул его ногой, что тот размотался и конец его свалился в воду. А что может быть зазорнее для военного корабля, чем волочащийся за бортом конец троса... »Эй, подбери сопли!» – насмешливо кричат в таких случаях со встречных судов.
Потом матросы укрыли черной – под цвет борта – парусиной пушки, и «Меркурий» словно бы превратился в обычного «купца».
Только Кроун оставался Кроуном: взгляд пристальный, быстро оценивающий, голос – жесткий, требовательный, повелительный. И матросы – их было на «Меркурии» восемьдесят человек – остались теми же: по-военному четко выполняли приказы, постоянно были готовы к бою.
29 апреля 1789 года с русским «купцом» решил расправиться шведский военный бриг «Снапоп». Он приблизился к «Меркурию» и нацелил на него орудия.
– Спустить флаг! – закричал командир «Снапопа». – Подойти ближе! Капитана ко мне!
В ответ оглушительно грохнули карронады. Раздался треск дерева: тяжелые ядра проломили борт шведского брига. «Снапоп» пытался удрать, но «Меркурий» прибавил парусов. И шведы сдались.
Но бриг не устраивал Кроуна: на нем всего 12 пушек.
В середине мая «Меркурий» повстречался в море с иностранным парусником, шкипер которого предупредил Кроуна:
– Будьте осторожны! Неподалеку шведский фрегат «Венус».
Эта весть взволновала Кроуна: 44-пушечный «Венус» был лучшим кораблем шведского флота. Атаковать! Но для прохода к месту стоянки фрегата нужен лоцман.
«Меркурий» быстро вновь превратился в неряшливого «купца». Он шел с косо поставленными парусами, шел так плохо, что капитан голландского судна с ухмылкой показал Кроуну пеньковый конец – традиционная насмешка и предложение взять на буксир.
Кроун невозмутимо посасывал трубку.
Даже бывалый лоцман, вызванный для проводки судна через шхеры, не обнаружил маскировки. Да и как можно было сомневаться: по палубе судна легкой походкой ходила молодая, красивая женщина. Она мило улыбалась лоцману... Это была жена Кроуна, получившая разрешение сопровождать мужа (Кроун болел) в этом походе.
Но командир «Венуса» уже знал о русском катере, маскирующемся под «купца». Пушки фрегата открыли жестокий огонь. На катере была сбита грот-стеньга, палуба окрасилась кровью. А карронады «Меркурия» молчали: не достать шведа...
Кроун вел катер на сближение с противником. Скоро, скоро карронады подадут голос.
Вдруг стих ветер.
– Весла на воду! – раздался голос Кроуна.
Гребцы налегли на весла. Когда до «Венуса» осталось двести метров, карронады «Меркурия» выбросили десяток тяжелых ядер. Почти все они попали в цель: «Венус» сильно накренился и его проломленный борт окутался дымом.
Состязаться с кораблем, имевшим двойное превосходство в артиллерии, было невыгодно. Кроун подвел «Меркурий» под корму «Венуса» и открыл огонь по его мачтам и такелажу. До того как подует ветер, он успеет лишить фрегат парусов.
«Меркурий» стрелял и стрелял, а бортовые орудия «Венуса» ответить не могли. Полтора часа фрегат крутился на «пятке», пытаясь с помощью буксирных шлюпок стать бортом к катеру. Но не тут-то было: «Меркурий» походил на бульдога, вцепившегося в спину хищника.
Шведы подтащили на корму несколько пушек, били по катеру из ружей, но «Меркурий» палил до тех пор, пока такелаж фрегата не рухнул на палубу. У врага начался пожар, пламя охватило мачты... И «Венус» запросил о пощаде.
Маленький «Меркурий» привел в русский порт огромный фрегат с тремя сотнями пленных. На катере было четверо убитых и шесть раненых.
За этот подвиг Роман Васильевич Кроун был награжден орденом Георгия IV степени и, как сказано в документе того времени, «пенсионом по смерть». Орден Екатерины, учрежденный еще Петром Первым, вручили его жене за мужество, проявленное в бою, и самоотверженный уход за ранеными.
Но Кроун не собирался идти на «пенсион по смерть». Его назначили командиром трофейного фрегата, которому, в назидание шведам, оставили прежнее имя. Так Кроун стал капитаном второго ранга.
На «Венусе», после ремонта, установили дополнительно еще шесть крупных орудий, и вот в июне 1790 года 50-пушечный «Венус» вступил в бой с 64-пушечным шведским линейным кораблем «Ретвизан». Шведы яростно набросились на фрегат. Им до смерти хотелось вернуть корабль, недавно носивший флаг его величества короля Густава III.
Под убийственным огнем Кроун подвел свой фрегат почти вплотную к «Ретвизану». Ядра крошили надстройки, ломали мачты, сбивали за борт пушки, и «Ретвизан» окутался клубами дыма. Тут на помощь «Венусу» подоспел другой русский корабль, и «Ретвизан» сдался. Вместе с ним подпали в плен полтысячи шведов.
Кроуна назначили командиром нового трофейного корабля, которому также оставили прежнее имя. Теперь Роман Васильевич был уже капитаном первого ранга и обладателем золотой шпаги.
Позднее «Ретвизан» отличался в войнах с Францией и Турцией. В 1812 году балтийский ветеран, отслуживший свой срок в морях и битвах, был разобран. А сорок с лишним лет спустя в Петербурге построили 84-пушечный линейный корабль «Ретвизан», огромная модель которого всегда привлекает внимание экскурсантов.
История одного трофея
Однажды в наш музей пришли моряки-англичане. Весело переговариваясь, они с любопытством рассматривали шведские, турецкие, японские, германские флаги, захваченные русскими в боях. И вдруг посерьезнели: увидели военный британский флаг.
– Давно ль он здесь «прописан»? – спросили они.
– Полтора, века...
– О, конечно, достался дорого. Скажите, это трофей вашего знаменитого адмирала? Победа большого корабля?
Экскурсовод улыбнулся:
– Безоружной торговой шхуны...
В Архангельском порту готовилась к плаванию в Норвегию большая парусная шхуна. Грузили рожь. Шкипер Матвей Герасимов – двадцатитрехлетний помор – подолгу не вылезал из трюма, проверяя, нет ли течи в корпусе. Несмотря на молодость, он был «соленым» моряком: с мальчишества ходил за рыбой, за морским зверем.
У Герасимова на шхуне числилось всего восемь человек, народ дружный и смелый, не раз вступавший в схватку со штормом и бурей.
В августе 1810 года шхуна оставила Архангельск. Герасимов зорко осматривал горизонт: шла война с Англией, следовало быть начеку.
О том, что произошло дальше, рассказывают пожелтевшие страницы донесения, написанного Герасимовым уже после пережитых приключений.
Шхуна миновала Белое море, повернула на запад. 19 августа она находилась вблизи мыса Нордкап. И тогда Герасимов приметил «не в дальнем расстоянии трехмачтовый корабль, который, не доходя до нас, лег в дрейф и опустил шлюпку; она подошла к нашему кораблю, и с ней кричали нам на непонятном языке».
Это были англичане.
Вскоре подоспел и второй вражеский фрегат. Под прицелом полсотни орудий на мирную шхуну высадились офицер и семеро матросов. Они сорвали русский флаг и водрузили английский. Потом бросились обыскивать шхуну. Увидев рожь, обрадовались. Пересыпали крупные, отборные зерна с ладони на ладонь, причмокивали.
– Охочи до нашего хлебца, – мрачно молвил Герасимов.
Несколько русских моряков англичане увезли к себе, а сами стали хозяйничать. «Они грабили у нас вещи и взяли у меня денег ассигнациями 20 и серебром 20 же рублей», – писал Герасимов.
Фрегаты повели архангельское судно в Англию. Английские матросы, расположившись на шхуне, зорко приглядывали за Герасимовым и его товарищами. Спустя десять дней разыгрался жестокий шторм. Огромные волны с ревом прокатывались по палубе. Шхуну так швыряло с борта на борт, что ее мачты едва не касались пенных гребней.
Шторм все усиливался. Вскоре он разбросал фрегаты, они исчезли за горизонтом.
Англичане-караульщики плохо переносили качку. Они едва держались на ногах.
– Самое время освободиться от иноземцев, – внушал Герасимов товарищам. – Надо б напасть на них и повернуть к норвежскому берегу, пока фрегатов нет.
Шторм достиг гигантской силы. Палуба будто проваливалась, а тело теряло вес. Сыны «владычицы морей» совсем скисли, залегли в каюте, оставив на палубе лишь часового.
– Нельзя больше ждать, – шептал Герасимов.
– Угу, – кивнул боцман Васильев, – справимся.
Герасимов подкрался к часовому и спихнул его за борт, а моряки тотчас подперли дверь помещения, в котором находились англичане, толстым дубовым брусом.
Герасимов сорвал вражеский флаг и поднял русский.
Англичане, почуяв неладное, рванулись к выходу, но дверь не поддалась.
Шхуна тем временем взяла курс к норвежским берегам.
А в каюте бушевали англичане, обратившиеся в пленников. Они бешено дубасили в дверь прикладами, кулаками и башмаками. Потом, кое-как просунув дула ружей в световые люки, они пытались подстрелить матросов. Потом решили подкупить русских... их же собственными вещами: из иллюминатора полетели сапоги, деньги, узелок с бельем.
А затем опять палили. Навалившись на дверь – слышны были проклятия, тяжелое дыхание, – снова и снова пытались вырваться из каюты.
Пришлось утихомирить буянов «показыванием орудия к лишению жизни». И в каюте наступила мертвая тишина.
Через несколько суток шхуна достигла норвежского порта Вардегуз. Отворили каюту, из нее вывалилось семеро пленников: матросы покорно сложили ружья, офицер вручил Герасимову шпагу, кортик и кинжал.
Русские моряки выгрузили рожь и пошли домой, в Архангельск.
– За свой подвиг, – рассказывал экскурсовод, – Матвей Герасимов был награжден Георгиевским крестом. Потом он плавал на бриге «Новая Земля» лоцманом, получил золотую медаль за участие в изучении Мурманского побережья...
– Гм, а известна ли фамилия офицера? – недоверчиво перебил рассказчика высокий, веснушчатый англичанин.
– Как же, конечно, известна: Гордон Корбет. Кстати, у нас хранится шпага, сданная им Герасимову. Хотите взглянуть?
Англичане вежливо откланялись: увы, мало времени...
Знамя декабристов
В рамке, под стеклом, лежит старинный, поблекший от времени знаменный шелк. На желтом фоне заметны лавровые ветви, буквы... Почему как завороженные всматриваются в него люди?
Весной 1810 года по набережной Невы маршировала воинская часть. Ею командовал сухопутный полковник.
Солдаты все были рослые, широкоплечие, один к одному.
А через несколько дней та же воинская часть снова шагала по набережной. И командовал ею тот же полковник, но одетый в морскую форму.
И солдаты были в матросских рубахах.
Странная воинская часть появилась тогда в Петербурге: ее личный состав ходил то в армейской форме, то во флотской.
Это был гвардейский флотский экипаж.
Гвардия... Это звание присваивалось самым испытанным и закаленным в боях частям. В армии первые гвардейские полки появились в конце XVII века. Почетного наименования удостоились Семеновский и Преображенский полки, отличившиеся во взятии турецкой крепости Азов. Потом появились гвардейцы артиллеристы, казаки, егери, гусары. И только на флоте гвардейских частей и кораблей не было. А сколько замечательных побед одержали русские моряки! Но флот после смерти Петра не пользовался вниманием царствующих особ. Лишь спустя более сотни лет после создания армейской гвардии была образована морская. Александр I приказал: когда гвардейцы плавают, носить им морскую форму; когда ступают на берег, пусть надевают солдатскую.
В начале Отечественной войны 1812 года экипаж отправился на фронт. Моряки сражались под Витебском; на Бородинском поле морская батарея четыре часа вела бой под огнем тридцати французских орудий.
Особенно отличились моряки в боях под городом Кульм, в Богемии, в августе 1813 года. Они действовали в составе дивизии под командованием прославленного генерала Ермолова.
Плечом к плечу с армией моряки-гвардейцы совершили победный путь до Парижа. Они наводили мосты, устраивали переправы, вместе с солдатами ходили в лихие атаки. Много матросов полегло смертью храбрых.
Два месяца гвардейцы квартировали в Париже, а затем через Гавр на фрегате «Архипелаг» вернулись в Петербург.
18 июля 1814 года экипаж торжественным маршем прошел через Триумфальные ворота, сооруженные у Нарвской заставы в честь победы над Наполеоном. Над колонной колыхалось Георгиевское знамя – высшая боевая награда того времени. Тысячи и тысячи людей восторженно приветствовали моряков.
Гвардейцы отличались и в мирные дни. Осенью 1824 года в Петербург пришла «нечаянная вода», как тогда называли наводнение. Рискуя жизнью, моряки-гвардейцы бросались в затопленные дома, спасая от неминуемой гибели женщин, детей, стариков.
Репутация у экипажа была высокая, истинно гвардейская. Однако царские власти подозрительно косились на моряков-гвардейцев: в их среде укоренился дух «пагубного свободомыслия». Подумать только, матрос Иоганн Анатуин, будучи в краткосрочном отпуске в Эстляндии, агитировал крестьян бороться с помещиками. Конечно, матрос взят под строжайшее наблюдение, начато следствие. Да только ли один Анатуин ведет «зловредные разговоры»! А господа ротные командиры, вместо того чтобы пресекать дух, часами сидят с матросами за книжками, учат грамоте.
В экипаже и в самом деле было неспокойно...
Моряки вспоминали слова Кутузова, обращенные к нижним чинам: «Каждый из вас есть спаситель отечества». А что делают со спасителями отечества в казармах? Ну, в гвардейском экипаже телесных наказаний нет, зато в других частях секут нещадно. А какие страшные вести о крепостниках-самодурах идут из деревень...
К гвардейцам зачастили члены Северного общества – тайной организации, ставившей целью замену самодержавия республиканским строем. Более двадцати экипажных офицеров сочувствовали этой идее. Они нередко толковали с матросами на «крамольные» темы. «Разве справедливо, что срок военной службы равен четверти века? – возмущался лейтенант Антон Арбузов. – Люди уходят больные, не годные к работе. Надо сократить срок до двенадцати лет».
Члены тайного общества хотели свергнуть царя только вооруженным выступлением войск, без помощи народа. На гвардейский флотский экипаж, в котором служили закаленные в боях моряки, они возлагали большие надежды.
14 декабря 1825 года флотскому экипажу предстояло принять присягу Николаю I, вступившему на трон вместо умершего брата. Но еще накануне офицеры, члены тайного общества, призывали матросов отказаться от присяги, потребовать конституции. Они говорили, что моряков поддержат сухопутные части.
А утром гвардейцы восстали.
Экипаж гудел, как улей. Неслыханное дело – бригадному командиру не сделали «на караул». А когда он попытался прочитать манифест, послышались выкрики: «Не будем присягать!»
Свернув бумагу, командир удалился в свой кабинет, вызвал офицеров. Они заявили об отказе присягнуть Николаю. Зачинщики были арестованы, но во дворе так грозно зашумели, что их пришлось освободить.
В это время в экипаж прибыл член тайного общества, капитан-лейтенант Николай Бестужев. Он сказал, что на Сенатскую площадь уже пришел восставший Московский полк, царь готовится атаковать его силами кавалерии.
Со стороны Адмиралтейства послышались ружейные выстрелы.
– Ребята, что вы стоите? – воскликнул брат капитан-лейтенанта мичман Петр Бестужев. – Слышите, стреляют? Это ваших бьют!
– За мной! – громко скомандовал Николай Бестужев. – На площадь! Выручать своих!
Все восемь рот – тысяча сто гвардейцев с оружием в руках – двинулись на площадь. Свистели флейты, грохотали барабаны. Ледяной, порывистый ветер развевал боевое Георгиевское знамя.
Четко печатая шаг, с решимостью на лице, шагал старый матрос – восемнадцать лет службы за плечами! – Иван Васильев, имевший медаль за 1812 год.
Надувая щеки, выводил мелодию флейтщик, четырнадцатилетний Федор Андреев. Юнга гордился, что идет рядом с героями Отечественной войны.
– Моряки идут! Ура! – закричали солдаты Московского полка, завидев колонну флотского экипажа.
С ликованием встретила гвардейцев собравшаяся у площади толпа народа. В воздух взлетали шапки.
Николай направил к морякам двух митрополитов. Но гвардейцы не стали слушать их.
– Подите прочь! – кричали они. – Не верим вам!
Архипастыри поспешили скрыться.
Царь стягивал к площади верные ему войска. Вскоре начались атаки против восставших. Вместе с солдатами моряки стойко отбивали нападение оружейным огнем. И тогда император пустил в дело артиллерию. Картечь косила людей. Одним из первых упал сраженный осколком юный флейтщик Федор Андреев.
Под градом картечи моряки отступили на невский лед, пытались пробиться к Петропавловской крепости, чтобы открыть оттуда огонь по Зимнему. Но лед не выдержал: люди падали в полыньи, тонули.
В экипаж вернулись не все. Погибли Иоганн Анатуин, Осип Аверкиев, Петр Архипов, пропали без вести Иван Васильев, Осип Богданов, Никита Антонов... Более полусотни человек недосчитались гвардейцы.
Прошли десятилетия. Царствовал другой Николай, так сказать помеченный вторым номером.
Самодержец и его сиятельные родственники были «расписаны» по прославленным полкам русской армии. Не миновала эта честь и моряков.
В составе гвардейского флотского экипажа числился сам царь. Казалось бы, что могло быть почетнее – иметь в своих рядах монарха? Но неблагодарные гвардейцы не оценили этого. Охранка докладывала: в экипаже ведутся вредные, антимонархические разговоры. На гвардейской яхте «Полярная звезда» – плавучей резиденции царя – найдены революционные листовки, брошюры Российской социал-демократической рабочей партии.
В девятьсот пятом году Николаю пришлось лично заниматься расследованием дел своих «сослуживцев». Подумать только, экипаж, призванный обслуживать его императорское величество, выступил против его величества.
А было так. В Кронштадте разразилось восстание матросов, Николай приказал предать их военно-полевому суду. Узнав об этом, гвардейцы выпустили листовку, отпечатанную типографским способом. Царь побелел, читая ее:
«Мы, матросы гвардейского экипажа, возмущенные поведением царского правительства по отношению к нашим кронштадтским товарищам, с безжалостной жестокостью расстреливающего славных борцов за свободу, присоединяемся к требованиям товарищей-матросов Кронштадта и объявляем, что будем бороться до тех пор, пока наши желания и желания всего народа не будут выполнены».
А далее – угроза с оружием в руках «отстаивать права народа».
Едва успели дать ход делу о листовке, как из экипажа исчезла... пушка. И не простая – пятиствольная. Расследование установило: орудие вывезли на санях, доставлявших молоко в офицерскую кают-компанию, во дворе найдены пустые бидоны.
В Зимнем негодовали: господа офицеры – любители молочка – доживут до того, что у них из-под носа императорскую яхту уведут. Царь отдал приказ – во что бы то ни стало найти пушку. Жандармы «перетряхнули» Васильевский остров, Выборгскую сторону, Нарвскую заставу. Пушку не нашли.
28 февраля 1917 года на Царскосельском вокзале забаррикадировались жандармы: они ждали эшелоны с войсками для подавления восставшего Питера.
И вдруг послышалась барабанная дробь, к вокзалу подошел отряд матросов гвардейского экипажа. Командир постучал прикладом винтовки в дверь:
– Сдавайтесь!
Жандармы ответили стрельбой. В короткой схватке моряки захватили вокзал.
В тот день гвардейцев видели в разных районах города: они вылавливали и разоружали полицейских, арестовывали агентов «всевидящего ока».
Яхта «Полярная звезда» превратилась в штаб-квартиру Центрального Комитета Балтийского флота – революционно-демократического матросского органа, который руководил подготовкой моряков к свержению буржуазного Временного правительства.
25 октября 1917 года моряки-гвардейцы участвовали в штурме Зимнего. А когда Керенский поднял мятеж против Советской власти, из Ревеля в Петроград пришел гвардейский крейсер «Олег». Он встал на Неве. Судовой комитет доложил в Смольный, Владимиру Ильичу Ленину:
– Крейсер готов открыть огонь!
27 октября 1917 года в Главное Адмиралтейство, где размещался Военно-морской революционный комитет, пришел матрос-гвардеец.
– Ходят слухи, господа офицеры намереваются выкрасть и уничтожить знамя...
– Декабристское? – заволновался председатель комитета Иван Вахрамеев.
– Оно самое... Матросы с кораблей поклониться ему ходят, а офицерам это не по нутру. Давно, говорят, нужно было его сжечь. С Сенатской площади, мол, все и началось.
Вахрамеев набросал записку.
– Передай председателю экипажного комитета, – сказал он. – За сохранность знамени головой отвечает. Мы скоро поместим его в музей, всему народу покажем.
24 февраля 1918 года в Главном Адмиралтействе открылся Центральный Морской музей Советской Республики. На самом видном месте, под стеклом, лежало знамя моряков-декабристов.
А где же древко от знамени? Моряки искали его в различных музеях, на кораблях, в соборах. Перебрали сотни деревянных шестов, украшенных самыми затейливыми навершиями.
В 1923 году внимание сотрудников музея привлекло древко, хранившееся в Никольском соборе. Внимательно обследуя его, они обнаружили почерневшую от времени латунную скобу с какой-то надписью. Когда пластину почистили, проступили слова: «1810 года Гвардейский экипаж. 1813 г. За оказанные подвиги в сражении 17 августа 1813 г. при Кульме». Сомнений не было: на этом древке когда-то было знамя экипажа.
Увенчанное навершием в виде позолоченного плоского копья, в прорези которого бронзовый Георгиевский крест, древко заняло свое место в музее.