Часть первая.
Потомству в пример
Весло из Новгорода
«Грандиозное военно-морское предприятие русских на Балтике», «выдающийся десант новгородцев» – так оценили историки это событие.
Сотрудники Военно-морского музея давно мечтали раздобыть какой-либо корабельный предмет, относящийся если не к «предприятию», то хотя бы к тому времени. Но попробуйте-ка найти, дело-то происходило в 1187 году...
И все-таки ревнителей морской старины не покидала надежда. Каждый год они умоляли археологов, производивших раскопки в Новгороде, сообщить, если отыщется хоть самая малость, связанная с морским походом XII века.
Археологи долго молчали. И вдруг...
Богат и славен был «Господин Великий Новгород». Множество торговых судов с заморскими товарами причаливало к берегам Волхова. Серая гладь реки пестрела белыми, зелеными, красными, оранжевыми парусами. Над водой гордо вздымались носы кораблей, увенчанные вырезанными из дуба драконами и львами.
Стоя на пути из «варяг в греки», Новгород был центром внешней торговли Древней Руси. Купцы из Фландрии везли сюда серебро, тонкие сукна, изделия из янтаря. Посланцы знойного Самарканда выгружали миндаль, ковры, шелковые ткани; греки предлагали пряности, орехи, средиземноморскую губку, персы – парчу и посуду.
Разноязыкий гомон стоял в торговых рядах – хлебном, рыбном, кафтанном и кожевенном, котельном и льняном, мыльном и овчинном, сапожном и шубном... У гостей разбегались глаза – столько отменных товаров предлагали искусные новгородские ремесленники. А из Рязани, Ярославля, Киева, Смоленска и прочих городов Руси всё подходили и подходили обозы с пушниной и пенькой, медом и холстом, воском и хмелем...
Новгородцы были не только радушными хозяевами, но и отважными мореходами. Их многочисленные суда – крепкие, поворотливые, легко всходившие на волну – «бегали до синя моря Хвалынского», а через Ильмень по рекам доходили до моря Черного.
Но чаще всего плавали они Балтийским, или, как называли его в те времена, Варяжским, морем в страны Западной Европы. О путях кормчих и купцов говорится в знаменитой былине о Садко, купце новгородском:
Поехал Садко по Волхову,
Со Волхово во Ладожско,
А со Ладожска во Неву-реку,
А со Невы-реки во сине море.
Ходили новгородцы по морю и в туман, и в шторм, когда «волной-то бьет, паруса рвет...»
Но вот в начале XII века новгородские ладьи стали пропадать. Редкий караван обходился без потерь. И виноваты были не бури, а свей, как называли тогда шведов.
Морские походы русских не нравились правителям Швеции. Они требовали от новгородцев не плавать «за моря», а смиренно сидеть сиднем, дожидаясь у себя дома иноземных купцов. Свей нападали на суда, товары грабили и торговых людей губили.
В 1142 году на разбой вышел сам король Сверкер Колзонь. На шестидесяти шнеках – боевых паруюно-гребных судах – напал он на новгородский караван из трех ладей. Русские не струсили: топорами порубили полторы сотни недругов, потопили три корабля. Его величество король едва унес ноги
Шведы, однако, не замирились с восточным соседом. Они запретили западным купцам доставлять новгородцам оружие, а сами продолжали чинить грабеж на столбовой морской дороге
В 1157 году шведский король Эрих напал на Ладожскую крепость в устье Волхова. Разгорелась упорная битва. На помощь ладожанам подоспела из Новгорода дружина князя Святослава Ростиславовича. Русские захватили сорок три шнеки из пятидесяти пяти.
«Господин Великий Новгород» не раз предлагал северным соседям мир и дружбу. Но свей не унимались. И тогда новгородцы призадумались. Нельзя им было жить без крутой морской волны, без выхода в Балтику. Правда, они давно уже пробрались на берега «дышучего моря» – так величали в то время Северный Ледовитый океан с его могучими приливами и отливами. Ходили туда за «рыбьим зубом» – моржовым клыком и шкурами морских зверей. Но доставлять товары через дремучие леса и болота, а потом плыть в дальние страны по суровым полярным морям было тяжко и долго.
Однажды загудел колокол Софийского собора, созывая граждан на вече. Решили: хватит обороняться, надо «держати щит» – дать врагу отпор. Конечно, свей сильны, но у новгородцев есть верные друзья – эстонцы и карелы, которые также страдают от разбоев на море. Уговорились совместно ударить по столице недруга – Сигтуне.
На Щитной, Кузнецовой, Молотковой улицах мастера-оружейники стали готовить тысячи боевых щитов, шеломов, длинных рубах из железных колец, множество мечей, копий, стрел, боевых топоров, ножей- «засапожников».
От Новгорода до Сигтуны около тысячи верст. И каких! Порожистый Волхов, бурливая Ладога, стремительная Нева, туманный Финский залив...
Шведский город стоял на берегу большого озера Мелар, соединяющегося с морем узкой и длинной протокой Стокзунд. Берега Мелара были густо заселены, а само озеро усеяно сотнями островков, тоже не безлюдных.
Новгородцы не раз бывали в Сигтуне и, конечно, знали, что он такое, этот главный город врага. Сигтуна, писал один из историков, «в гордой безопасности возвышалась над всеми городами севера, имея не менее 18 800 богатых и знатных граждан». Она «презирала нападение, ибо гавань ея запиралась большой цепью, прикрепленной к двум утесам». С севера ее охраняло неприступное болото, с востока – два грозных замка, с запада – каменная стена.
В июле 1187 года новгородцы, эстонцы и карелы прорвались в пролив Стокзунд и овладели большим замком, в котором жил архиепископ. А затем, лавируя среди островков, ладьи скрытно приблизились к Сигтуне.
Удар был внезапным, быстрым, мощным. Город был «взят на щит»-его укрепления разрушены, верфи преданы огню.
Уходя из Сигтуны, новгородцы сорвали с петель городские врата, а ключи от них бросили в озеро.
В то время ворота покоренного города считались самым желанным трофеем, символом военного поражения противника. Бронзовые, двухстворчатые, высотою с хороший дом, украшенные рельефными фигурами святых, королей, львиными головами, врата были разобраны, погружены на ладьи, доставлены в Новгород и установлены в Софийском соборе.
Падение Сигтуны ошеломило свеев. Город был разрушен настолько, что восстановить его не удалось. Только через семьдесят с лишним лет на берегу пролива Стокзунд шведы построили новую столицу Стокгольм.
И, затаившись, ждали своего часа, ждали подходящего момента для отмщения. Как только на Руси зацокали копыта коней татаро-монгольских полчищ, шведы, встрепенувшись, пошли в наступление и захватили крепость Орешек у истока Невы из Ладожского озера.
Борьба за «чист путь за море» продолжалась несколько столетий. Десант в Сигтуну был одной из самых ярких ее страниц.
...Раскопки производились недалеко от реки Волхов. Археологи вскрывали слой за слоем, хранившие следы давно угасшей жизни. Пятнадцатый, четырнадцатый, тринадцатый века... Обломок пики, топор, бронзовый браслет, костяной гребень, стеклянные бусы. Забытый или припрятанный скарб наших пращуров. И вот на семиметровой глубине археологи коснулись какого-то предмета XII века...
Отбросив лопатки, ученые перебирали грунт руками, потом пошли в ход мягкие щеточки. Показалось нечто длинное, деревянное. Настил древней мостовой? Остатки строения? Нет, в руках археологов оказалось... весло с необычно широкой лопастью. Весло новгородцев XII века!
Находку передали Военно-морскому музею.
– Весло – рулевое, – определили специалисты. – Вероятно, им пользовались в далеких морских походах.
Как раз в ту пору, в XII веке, новгородцы строили палубные суда высокой маневренности: они имели вместо руля по большому веслу на корме и носу, что давало им возможность двигаться вперед и назад, не тратя времени и сил на повороты в узкостях.
Красивыми были эти корабли, оснащенные кормовыми веслами-рулями. Помните, как строил их новгородец Садко?
Корму в ём строил по-гусиному,
А нос в ём строил по-орлиному,
В очи вкладывал по камешку,
По славному по камешку, по яхонту.
Возможно, когда-нибудь археологам удастся найти не весло, а судно того времени. Извлекли же совсем недавно часть корабельного борта, изумившую современных кораблестроителей: он был сделан в XI веке из тончайших слоев древесины, соединенных рыбьим клеем и скрепленных в придачу дубовыми гвоздями. Такой борт способен выдержать удары могучих морских валов.
А еще теплится надежда, что обнаружатся «мемуары» участников похода на Сигтуну. Ведь отдала новгородская земля берестяную грамоту, на которой 750 лет назад некий мальчик, по имени Онфим, изобразил батальные сцены. На одной из них три всадника с колчанами посылают стрелы; под копытами коней поверженные враги. На другом рисунке – воины в шлемах, тех самых, что найдены на раскопках.
Кто знает, может быть, археологам и посчастливится приоткрыть завесу над скрытыми в тумане веков тайнами «грандиозного военно-морского предприятия русских на Балтике».
«Морским судам быть»
Скоро день рождения, – сказали нам однажды липецкие краеведы, посетившие музей. – Двести семьдесят пять лет стукнет имениннику. Ждите подарочек от нас...
– Бандеролью?
Гости улыбнулись:
– Да нет уж... Пожалуй, почта не примет такую «бандероль»...
В дождливый осенний день 1695 года от устья Дона по раскисшей степи двигались к Москве русские войска. В крытой повозке, прыгавшей на ухабах, сидел сумрачный царь Петр.
Невеселыми были его думы. Обширное Русское государство с двенадцатимиллионным населением не имело выхода ни к Черному, ни к Балтийскому морям. Как торговать с иноземцами, если побережья морей, если устья рек в руках турок и шведов? А ведь по обоим этим морям некогда ходили русские суда. Черное даже называлось Русским морем, пока его северные берега не отрезали захватчики. Да, без морей России не цвести.
Петр бросил взгляд на дорогу. Шли полки Преображенский, Семеновский, Лефортовский, Бутырский... Сражались солдаты храбро, а крепость турецкую, крепость Азов, не одолели. А все оттого, что по морю туркам шла подмога – и людьми, и оружием, и продовольствием.
Без флота как без рук. Но где же строить корабли, если берега морей под вражьей пятой?
Надо взбодрить морскую силу во глубине России, да и спустить флот вниз по тихому Дону в Азовское море.
Через месяц почти по всей России затих стук топоров. В подмосковное село Преображенское, в Воронеж и близлежащие городки Козлов, Добрый, Сокольск со всех концов страны толпами шли пильщики, плотники, конопатчики, смоловары, канатчики. Шли они на «струговое дело».
Из Архангельска в Преображенское санным путем доставили в разобранном виде галеру. По ее образцу готовились части двадцати двух судов. Заиндевелые лошади с трудом тащили в Воронеж огромные сани, груженные дубовыми килями, шпангоутами, мачтами, рулями, веслами.
В Воронеже галеры собирались. Там же строились два 36-пушечных корабля, готовились четыре брандера – парусные суда, груженные горючими веществами для уничтожения неприятельского флота путем поджога при свалке вплотную.
Спешно сооружались струги, лодки, плоты для перевозки войск. На верфях работали вологжанин Осип Щека, нижегородец Яков Иванов, их сотоварищи – мастера плотницких дел.
В селе Липовка на реке Воронеж копали бурый железняк. Над окрестностями тучей висел удушливый дым: лили пушки и ядра, ковали якоря, скобы, корабельные гвозди, уключины.
Мастеровые трудились под угрозой «всяческого разорения и смертной казни за оплошку и нерадение».
Петр, не зная устали, скакал из Москвы в Воронеж, из Воронежа в Москву и торопил, торопил – до весенней распутицы оставалось не много.
У Петра было немало сторонников, но еще больше было недругов. Бояре недовольно покачивали головами: «Эва, разорит двадцатичетырехлетний царь государство – в какие деньги обойдется морская затея, только одних плотников занято «струговым делом» двадцать шесть тысяч... Да разве флоту, построенному за одну зиму, одолеть турок, которые два столетия оттачивали клыки в морских сражениях с Австрией, Францией, Испанией, Венецианской республикой, Мальтийским орденом... Недаром султан прослыл «непобедимым на море».
3 апреля 1696 года спустили на реку Воронеж 68-весельную галеру «Принципиум», вооруженную тремя пушками. В кормовой каюте поселился Петр: он сам поведет флотилию на штурм Азова под именем капитана Преображенского полка Петра Алексеева.
В начале мая тронулись в путь. Никогда еще река не видела такого множества судов. По бурлящей вешней воде, мимо изрытых пещерами меловых гор, плыли более двадцати галер, брандеры, свыше тысячи трехсот стругов, триста морских лодок и сотня плотов. На них семь полков пехоты, музыканты, лекари, хлебопеки.
Высокая вода стремительно проносила суда над перекатами. А с Нижней Девицы, Потудани, Тихой Сосны и других притоков выходили и пристраивались к каравану новые суда.
На стругах лежали крепко привязанные канатами чугунные и медные «басы» – дробовые пушки, стрелявшие картечью из свинцовых пуль и железных обломков, «брештовые» и «проломные» орудия. И к каждой пушке везли по пятьсот и больше ядер.
А еще везли лесные припасы, смолу, гвозди для починки судов.
Половодье спрямило крутые повороты реки, флотилия шла ходко. На Дону к ней присоединились утлые казацкие лодки.
В середине мая, не доходя до моря десятка верст, солдаты увидели высокие каменные башни, с которых грозно глядели стволы орудий. Это была крепость Азов.
Высланная вперед разведка доложила «капитану Петру Алексееву»: к крепости приближается большая турецкая эскадра. На галерах приготовились к бою, но северный ветер резко понизил уровень воды в устье Дона, им не прорваться в море. Тогда под огнем крепости к устью реки пошли казацкие лодки под командованием Фрола Миняева. Затаившись в камышах, казаки зорко наблюдали за противником. Атаковать громадные корабли на лодках невозможно, но вражеская эскадра не могла из-за малых глубин подойти к крепости вплотную, казаки ждали, когда турки начнут подкидывать подкрепление на гребных судах.
И дождались... Вечером 20 мая тринадцать вражеских тунбасов – гребных грузовых судов, взяв пятьсот солдат, направились к крепости. Их прикрывали одиннадцать ушкол – небольших боевых лодок со стрелками. Казаки бросились на врага и в лихом абордажном бою захватили десять тунбасов, на которых, по словам Петра, было взято «300 бомбов великих, пудов по пяти, 500 копий, 5000 гранат, 86 бочек пороху, 26 человек языков и иного всякого припасу: муки, пшена, уксусу, масла и рухляди многое число, а больше сукон; и все, что к ним на жалованья и на сиденье прислано, все нашим в руки досталось».
Турки перепугались. Второпях снимаясь с якорей, два корабля сели на мель. Попытка спасти их не удалась; один корабль противник успел потопить, а другой попал в руки казаков.
Защитники крепости приуныли.
А через несколько дней вода прибыла, русские галеры вышли в Азовское море и заняли позиции перед устьем Дона. Теперь турецкая твердыня была обложена и с суши и с моря.
14 июня 1696 года на горизонте появилось шесть многопушечных кораблей и семнадцать галер. Увидев на взморье русские суда, турецкий адмирал растерялся: неужели вся эта армада построена за одну зиму...
Турецкая эскадра легла в дрейф. Две недели она топталась на месте, не решаясь высадить четырехтысячный отряд в помощь гарнизону крепости.
28 июня турецкие корабли наконец направились к берегу, но как только петровские галеры «якоря вынимать стали, чтоб на них ударить, они тотчас, парусы подняв, побежали».
19 июля крепость Азов сдалась.
30 сентября Москва встречала победителей. Первой в столицу вступила рота моряков, во главе ее широко шагал Петр. Вслед за моряками солдаты волочили по земле полотнища турецких знамен.
Над столицей гудел колокольный звон. Все москвичи высыпали на улицы, приветствуя покорителей Азова. На триумфальных пирамидах, сооруженных у Каменного моста, было написано: «В похвалу прехрабрых воев морских», «В похвалу прехрабрых воев полевых».
Рядом красовалась большая картина: морской бог Нептун, улыбаясь в бороду, провозглашал: «Се и аз поздравляю взятием Азова и вам покоряюсь».
20 октября 1696 года в селе Преображенском собралась Боярская дума. Петр объявил о создании сильного военного флота, способного отвоевать Керченский пролив и добиться свободного выхода в Черное море. «Корабли делать со всей готовностью, с пушками и мелким ружьем, как быть им на войне...»
Дума постановила: «Морским судам быть». Этот день – 20 октября 1696 года – стал днем рождения русского регулярного военно-морского флота.
Из Липецка доставили в музей не «бандероль», а пушку, найденную при раскопках на месте села Липовка, там, где для Азовского флота готовили оружие и ковали якоря.
Первая модель
Флаги, пушки, компасы, штурвалы – все это появилось в музее позже. Вначале были модели кораблей. Сейчас их более тысячи трехсот. В этом «малом флоте» корабли всех классов и типов: линкоры и фрегаты, бригантины и галеры, броненосцы и подводные лодки, тральщики и крейсера-ракетоносцы. Недвижные, в футлярах; качающиеся, словно в шторм, на подвесках; плывущие или двигающиеся на колесах; из полированного красного дерева, из слоновой кости, панциря черепахи, перламутра; модели-малютки в несколько сантиметров и модели десятиметровые... Среди этих красавцев модель 30-пушечного фрегата выглядит неказисто. Нет на ней ни золотых или золоченых, нет и серебряных украшений. Но посмотрите, как мастерски выполнен из дуба набор корпуса – киль, шпангоуты, стрингеры и бимсы.
Да, все сделано точно, тщательно, чисто. А главное-то, главное в том, что исполнена модель в 1698 году не кем иным, а тем, кто в ту бурную, крутую пору создавал настоящий и грозный боевой флот. И вот эта самая модель и была у нас первой.
На верфях Воронежского адмиралтейства день и ночь визжали пилы, стучали топоры: строились корабли для Азовского и Черного морей. Среди крепостных плотников выделялась долговязая фигура царя в потной полотняной рубахе.
Мастеровые не жалели сил, но царь Петр хмурился: кроме желания строить, нужно еще и умение. А его-то и не хватало. На иностранцев худая надежда. Иноземные державы отменных умельцев не отдадут, они вовсе не хотят появления российского флота. Да и негоже зависеть от чужаков...
В марте 1697 года из Москвы в Голландию отбыло «Великое посольство» из молодых людей, посланных изучить кораблестроительное искусство. В составе посольства были десятник Петр Михайлов, то бишь Петр I. Опередив своих спутников, он 7 августа 1697 года прибыл в Саардам, где находилось множество верфей. Поселившись в доме якорного мастера, царь стал работать на верфи. С восхода солнца до вечера он вместе с мастерами пилил, строгал, собирал остовы кораблей, обшивал их досками. А после работы дотошно знакомился с канатными и парусными фабриками, присматривался, как сушат древесину, куют якоря и цепи.
Потом Петр перебрался в Амстердам, где были верфи Ост-Индской компании. Местные власти задавали в честь московского повелителя торжественные обеды и устраивали фейерверки. Но Петр досадливо отмахивался: он приехал учиться, а не пировать и развлекаться.
Четыре с половиной месяца Петр Михайлов работал под началом опытного мастера Класа Поля. Все поражались его трудолюбию.
Нет, Петр не считал голландские верфи верхом совершенства. Он замечал их недостатки: корабли строились без теоретических выкладок, на глазок, все решали плотники.
Петру был выдан аттестат, в котором говорилось:
«Я, нижеподписавшийся, Геррит Клас Поль, корабельный мастер при Амстердамской камере привилегированной Ост-Индской компании, свидетельствую и удостоверяю поистине, что Петр Михайлов (находящийся в свите великого московского посольства в числе тех, которые здесь, в Амстердаме, на Ост-Индской корабельной верфи с 30 августа 1697 года жили и под нашим руководством плотничали) во время благородного здесь пребывания своего был прилежным и разумным плотником, также в связывании, заколачивании, сплачивании, поднимании, прилаживании, натягивании, плетении, конопачении, стругании, буравлении, распиловании, мощении и смолении поступал, как доброму и искусному плотнику надлежит, и помогал нам в строении фрегата «Петр и Павел», от первой закладки его... почти до его окончания, и не только что под моим надзором корабельную архитектуру и черчение планов его благородие изучил основательно, но и уразумел эти предметы в такой степени, сколько мы сами их разумеем...»
В августе 1698 года Петр прибыл в Москву. Теперь не только он сам, но и те, кто с ним ездил «за море», могли сооружать корабли. Отныне не придется, как полтора года назад, тащить из Архангельска под Москву галеру, чтобы создать подобные ей. Овладев знаниями и опытом судостроения, соученики Петра были в состоянии смастерить точнейшую модель задуманного корабля, по которой можно собрать и само судно.
Они не отличались изяществом, эти первые русские модели, ибо строились не для украшений. Их так и называли – строительными или «образцовыми корабликами». В то время плотницкие мастера слабо, а то и вовсе не «читали» чертежи, а вот «образцовые кораблики» давали ясное, наглядное представление об устройстве корпуса и всего прочего.
Петр заботился о том, чтобы модели наивозможно быстрее воплощались в боевые корабли. Уже 27 апрели 1700 года в Воронеже был спущен на воду 58-пушечный корабль «Предистинация» ( «Предвидение»). По отзывам современников был он «весьма красивый, зело изряден пропорцией, изрядного художества и зело размером добро состроенный».
Летом 1699 года в Азовское море вышла целая эскадра крупных военных судов. На одном из них, 52-пушечной «Крепости», русский посол отправился в Константинополь для переговоров о мире. До турецкой крепости Керчь его сопровождал 36-пушечный корабль «Отворенные врата» (читай: «Россия открыла ворота в южные моря»), которым командовал сам Петр.
В плавание к турецким берегам с пушным товаром, зерном, кожами, воском готовились корабли «Благое начало» (понимай: «Россия приветствует развитие торговых отношений»), «Соединение» (разумей: «Готовы завязать прочные отношения»).
18 августа 1700 года в Москву пришла весть из Константинополя о заключении мира с Турцией: крепость Азов с окрестной территорией отошла к России, страна получила выход в Азовское море.
На следующий день Россия объявила войну Швеции «за многие неправды и за учиненные обиды».
В Воронеже, Таганроге спешно упаковывали в крепкие футляры «образцовые кораблики», грузили на телеги и посылали в далекий путь, на север.
О том, как в те времена перевозили «кораблики» от одной верфи к другой, свидетельствует наказ сержанту и солдатам, командированным сопровождать модель:
«И велеть им дорогою ехать тихо и бережно, и тот кораблик хранить в ухабах и косогорах, и с гор спускать и в лесах и на переправах беречь и отвесть в целости, а буде каким небрежением (от чего сохранит бог) поврежден будет, за то учинена им будет смертная казнь».
«Образцовые кораблики» ехали в Архангельск, на реку Свирь и Ладожское озеро, туда, где предстояло строить флот для борьбы со шведами.
В те края была отправлена и модель 30-пушечного фрегата, изготовленная Петром. В Лодейном поле, на Свири, а позже в Санкт-Петербурге по ней стали строиться боевые корабли для борьбы со шведским флотом.
Когда в Петербурге было основано Адмиралтейство, Петр устроил при нем модель-камеру, где хранились «образцовые кораблики». Эта модель-камера и положила начало нынешнего Военно-морского музея.
Корабельный вож
– Весь музей осмотрели, не нашли тех флагов...
Перед дежурным консультантом стояли двое матросов из Архангельска.
– О каких флагах идет речь?
– О шведских, что были захвачены при участии нашего земляка.
– Когда это было?
– Двести семьдесят лет назад.
– Иван Рябов?
– Так точно!
Консультант задумался.
– Вы осмотрели только часть музея. Пойдемте со мной...
25 июня 1701 года шняка – небольшое парусно-гребное судно Николо-Корельского монастыря добывало рыбу в Белом море, у острова Сосновец. На корме, управляя рулем, сидел Иван Рябов – корабельный вож, как называли северных лоцманов.
Над водой стлался туман. Когда он рассеялся, рыбаки увидели семь судов, двигавшихся к устью Северной Двины.
– Кажется, заморские гости... – прищурился одни из ловцов.
Рабов пристально рассматривал высокобортные парусники. На их мачтах колыхались голландские и английские флаги. Обычные торговые суда? Но Рябов встревожился – уж очень они ладно маневрируют. Не шведы ли?
Беломорским поморам приходилось быть начеку – почти год как шла война со Швецией. Противник угрожал Архангельску – главнейшему в то время морскому порту Российского государства. Отсюда ходили в Европу с рыбой, салом, пушниной, пенькой, воском, шкурами морского зверя. Множество иностранных барков, бригов и баркентин с разными товарами посещало Архангельск.
Шведский король не раз грозил закрыть морские ворота России в Европу. А совсем недавно стало известно – враг спешно готовит корабли к дальнему плаванию. Ищут лоцманов, бывавших в Архангельске, «а разглашают, что хотят идти в Гренландию, где китов ловят». Рябов доподлинно знал, что сам царь Петр Алексеевич строго наказал архангельскому воеводе Прозоровскому «иметь великое опасение и осторожность»...
Чем дольше Рябов вглядывался в заморских пришельцев, тем неспокойнее становилось на душе: и очертаниями корпусов, и рангоутом очень похожи на военные корабли. А дистанцию держат как солдаты на плацу.
И вож недобрым словом помянул настоятеля монастыря. Ведь говорил, ведь доказывал ему – опасно рыбалить: слух прошел, «на море есть корабли незнаемые», а ему, толстобрюхому, свежей тресочки, вишь, захотелось. А не выполни волю монастырского владыки – разорит, погубит... Да и воевода Прозоровский хорош: опасаясь шведов, унес из Архангельска ноги за пятнадцать верст да там и залег, как медведь.
– Скорее поднимайте сеть! – приказал Рябов рыбакам. – Уходить надо!
Шняка повернула к берегу. И тотчас судно под голландским флагом бросилось за ней в погоню, быстро настигло. Чужеземцы, любезно улыбаясь, жестами пригласили кормщика на палубу. Рябов замотал головой: некогда, мол, спешим домой. И тогда пгняку баграми подтащили к борту, грохоча коваными сапогами, в нее прыгнули... шведские солдаты. Они скрутили Рябову руки и потащили на фрегат. Такая же участь постигла и рыбаков.
На палубе вож огляделся. Хороши «торговцы»... По бортам фрегата стояло полтора десятка замаскированных брезентом пушек, возле них ядра, порох.
Рябова доставили в просторную каюту. Рослый швед – видимо, главный начальник – приказал солдатам развязать Рябова, усадил его в кресло, угостил ромом и табаком. А затем, тыча пальцем в карту, показал Архангельск, другой швед, чином пониже, на ломаном русском языке попросил вожа помочь провести корабль по Северной Двине.
Хозяин каюты вынул из сундука кожаный мешочек, высыпал на стол золотые монеты. Рябов к ним не притронулся. Швед ухмыльнулся и прибавил золота. Вож молчал. Швед, побагровев, хотел было еще добавить денег, но тотчас понял, что русский не желает вести корабли в Архангельск.
Рябова жестоко избили и бросили в трюм. Он впал в забытье, а когда очнулся, почувствовал – фрегат убрал паруса. «Не иначе как к острову Мудьюг подошли», – подумал Рябов. И вдруг услышал на палубе выстрелы, отчаянные крики. Минуту спустя загремел запор на крышке люка, в трюм швырнули окровавленного, стонущего человека.
Рябов пригляделся и ахнул: неужто Борисов! И верно, то был Борисов из караульной команды с острова Мудьюг.
– Дмитрий, ты-то как? Где тебя-то взяли? – прошептал Рябов.
– У Мудьюга, обманом... – вздохнул Борисов.
И рассказал, как это произошло.
Когда «голландские купцы» подошли к острову Мудьюг, к ним направилась на баркасе команда для таможенного досмотра. Иноземцы пустили русских на палубу. А затем выскочили солдаты... Кого убили, а кого связали и побросали в канатные ящики.
Так Борисов узнал, что к устью Северной Двины пришла шведская эскадра, ею командовал вице-адмирал Шеблад. На кораблях находилось более тысячи солдат. Шведы задумали сжечь Архангельск, верфи и магазины, как тогда называли складские помещения, казнить корабельных мастеров. А маскировка под торговые корабли потребовалась для захвата русских моряков, знавших ход в Архангельск: фарватер реки извилист, изобилует опасными мелями.
– Без вожа им не обойтись, – сказал Борисов.
Через некоторое время Рябова и Борисова опять повели в каюту. Борисов толмачил, то есть переводил со шведского. Шведы опять сулили Рябову большие деньги за проводку эскадры. И снова, избив поморов, отправили их под замок.
А потом внезапно открылся люк, трюм осветили солнечные лучи. Солдаты вытолкали поморов на палубу, провели к командиру фрегата.
– Указывайте путь в Архангельск. Если что случится...
Швед показал на пеньковую петлю, свисавшую с реи.
Четыре вражеских корабля остались в заливе, а два фрегата и яхта направились в Северную Двину.
Иван Рябов был хорошим, опытным лоцманом. Он много раз водил по своенравной реке «торговые разных земель корабли». Но теперь на родной дом шел враг... Нет, не бывать свеям в Архангельске! У вожа созрел дерзкий план.
Рябов перекрестился и встал рядом с рулевым.
– Мало лево!.. Мало право!..
Попутный ветер туго надувал паруса.
Посадить корабли на мель можно было в любом месте, лишь опоздай малость с подачей команды. Но рядом дрейфовала эскадра, шведы снимут суда с камней и уйдут безнаказанно. Рябов решил повременить до Новодвинской крепости, расположенной в самом узком месте речного фарватера. Из разговоров со шведами вож понял, что они не знают о том, что уже год как на берегах реки «градодельцы и всякие вымышленники к городскому строению» денно и нощно возводят грозные бастионы. И хотя крепость не была закончена постройкой, пушкари стояли в полной готовности.
Показались очертания каменных башен. «Пора», – подумал Рябов и приготовился дать команду, как вдруг его схватили за плечи, потащили, втолкнули в каюту. Вслед за ним бросили туда и Борисова.
– У, опять... опять обманом взять думают, – волнуясь, проговорил Борисов. – Ты видел? А? Видел, как от крепости баркас-то отошел? Вот они нас и убрали с палубы.
На подходах к крепости шведские солдаты попрятались, а морские офицеры, скинув мундиры, напялили кафтаны.
– Что за фрегаты? Куда идете? – окликнули русские.
Шведы что-то ответили. Снова послышались удары весел, баркас подходил. «Неужели и этих пленят?» Рябов мучительно раздумывал: «Что предпринять? Вырваться из каюты? Но рядом дюжие молодцы...» И тут с баркаса грохнули выстрелы. «Заметили обман, заметили!..»
Дверь каюты распахнулась, несколько шведов с искаженными от ярости лицами чуть ли не волоком потащили Рябова с Борисовым к штурвалу.
Вражеские солдаты в зеленых мундирах и медных касках, лежа на палубе, вели огонь по баркасу.
– Веди в Архангельск! – приказал Рябову шведский офицер. – Быстрее!
Отряд кораблей двинулся вперед.
– Лево руля! – отчетливо и зычно скомандовал Рябов.
Борисов перевел, но швед-рулевой медлил. Рябов, оттолкнув его, сам крутанул огромный штурвал, и тут... тут фрегат с ходу врезался в песок, по палубе с грохотом покатились ядра и бочки. Следом выскочила на мель неприятельская яхта, а третий корабль едва успел отвернуть в сторону.
– Расстрелять! – бешено рявкнул командир фрегата.
Раздались выстрелы. Борисов был убит наповал. Рухнул и Рябов. Он услышал, как открыли огонь русские крепостные пушки, и смежил веки.
Вскоре шведы сбросили поморов за борт. Студеная вода ожгла тяжело раненного Рябова, но он, напрягая последние силы, поплыл...
А крепость посылала ядро за ядром. И уже ринулись на врага десятки больших лодок с солдатами.
Бой длился более суток. Оставив убитых, шведы бежали на шлюпках. Русским достались пять флагов, новехонькие пушки, много ядер и гранат.
Прозоровский не поверил в столь быструю и решительную победу, ему привезли неприятельский флаг и ядро с плененного фрегата, и только тогда воевода потрусил в Новодвинскую крепость.
Шведские суда были сняты с мели и торжественно приведены в Архангельск. Царь Петр написал: «Зело чудесно, что отразили злобнейших шведов».
Весь Архангельск праздновал победу, а Рябов сидел... в сыром каземате: князь Прозоровский обвинил его в нарушении запрета на плавание. Напрасно корабельный вож доказывал, что он не по своей воле отправился за рыбой – его послал настоятель монастыря, что он, рискуя жизнью, посадил вражеские корабли «напротив пушек»...
Рябова били палками, били плетьми, заковали в кандалы, объявили изменником.
Летом 1702 года в Архангельск приехал Петр I. Он вручил Новодвинской крепости боевое знамя, офицеров повысил в чинах, солдат наградил деньгами.
– А где ж тот лоцман, что посадил шведов на мель? – поинтересовался Петр.
Ему ответили: в тюрьме, мол, Иван Рябов.
– Он поступил, как Публий Гораций Коклес, – молвил Петр и приказал немедленно освободить лоцмана.
(По легенде, прославленный древнеримский герой один защищал переправу через Тибр от этрусков; защищал до тех пор, пока мост не разобрали, отрезав врагов от Рима.)
Рябова привели, Петр поцеловал его в голову, подарил кафтан со своего плеча, навсегда избавил от всех повинностей и податей.
– Ну вот, здесь и должен быть этот флаг, – сказал работник музея, вволя архангельских матросов в хранилище знамен.
Ого, сколько же тут трофейных флагов! Одни обернуты вокруг штоков и упрятаны в брезентовые чехлы, другие лежат стопками. Больше всего шведских. И не удивительно: только во время Северной войны 1700–1721 годов свыше шестидесяти шведских кораблей сдались в плен русским.
А самые первые трофейные флаги достались благодаря Рябову. Но где же они?
К сожалению, из множества шведских флагов, хранящихся в музее, только семь имеют историческую аттестацию – только о семи можно с точностью сказать, что они захвачены в таком-то или таком-то сражении. А все другие снабжены пометкой: «Взят со шведского корабля в одну из войн России со Швецией в восемнадцатом или начале девятнадцатого века». Это объясняется просто: в музей флаги поступали не сразу после боев. Они десятки лет находились в крепостях, портовых арсеналах, в церквах и соборах. Так было, очевидно, и с «рябовскими» флагами, этими прямоугольными синими полотнищами, пересеченными прямым желтым крестом.
– Будем искать, – пообещал архангельским гостям хранитель знаменного фонда. – Возможно, они в другом музее.
– Если разыщете, сообщите, пожалуйста, – попросили матросы.
– А куда писать?
– Архангельск. Экипажу корабля «Иван Рябов».
Сержант Щепотьев
Модель-горельеф 4-пушечного шведского бота «Эсперн»...
Трофей? Нет, «изготовлена русскими умельцами в начале восемнадцатого века».
«Образцовый кораблик»? Нет, российские корабелы не копировали иностранные боты.
Модель появилась в музее благодаря подвигу сержанта Михаила Щепотьева.
Осенью 1706 года русские войска приступили к осаде Выборга, служившего шведам опорной базой для действий против Петербурга.
На транспортных судах шведы подбрасывали выборгскому гарнизону пополнение людьми, боеприпасы, продовольствие. Русские задумали перехватить хотя бы одно судно – нужен был «язык».
На поимку вражеского корабля решили послать отряд лодок под командованием сержанта Преображенского полка Михаила Ивановича Щепотьева, гвардейца, не раз с отменным успехом выполнявшего опасные дела. Петр любил расторопного и смелого сержанта, ходившего вместе с ним еще в азовские походы и умевшего не только хорошо драться на суше, но и водить корабли.
В ночь на 12 октября пять небольших лодок (самая крупная вмещала пятнадцать человек), покачиваясь на волнах, вышли в залив. Суденышками командовали товарищи Щепотьева: бомбардиры Автомон Дубасов, Наум Ходанков, Петр Головков, флотские унтер-офицеры Наум Сенявин, Ермолай Скворцов – все люди бывалые, испытанные в жарких сражениях. А всего на лодках было пятьдесят один человек.
Гребли молча, не курили. Щепотьев, стоя на носу головной лодки, пристально вглядывался в густую темень. Где-то здесь проходили в Выборг шведские суда, проходили бесшумно, как призраки.
Время от времени гребцы сушили весла, командиры притаивали дыхание – не послышится ли шведский говор, не скрипнут ли уключины? И вдруг совершенно внезапно перед ними обозначился корпус вражеского судна.
– Вперед, братцы! – крикнул Щепотьев. – На абордаж!
Лодки стали окружать парусник, но тут с его палубы рявкнули пушки. Пламя на мгновение выхватило из мрака силуэт корабля, и Щепотьев понял: негаданно наехали на военный бот «Эсперн». Что ж, тем хуже для шведа! Солдаты цепляли баграми за борта бота, закидывали на его палубу «кошки».
Щепотьев одним из первых взобрался на палубу и при вспышках выстрелов заметил: шведов в два раза больше. Но бой уже начался.
Крепко зажав в руке абордажный топор, Щепотьев бросился в гущу врагов.
Шведы дрались яростно. Убиты Дубасов, Головков, тяжело ранен Сенявин... Щепотьев получил несколько ранений, но продолжал сражаться.
И шведы не выдержали натиска, кинулись с палубы вниз. Русские захлопнули люки, наложили засовы.
– Еще один! – раздался чей-то крик. – Швед идет!
К «Эсперну» приближался другой вооруженный вражеский бот. Услышав выстрелы, его капитан спешил узнать, что случилось.
– Скорее к пушкам! – приказал Щенотьев. – Не подпускайте ворога!
Солдаты зарядили орудия и почти в упор пальнули по боту. Тот, огрызнувшись несколькими выстрелами, поспешно повернул назад.
Русские стали подбирать брошенное шведами оружие, перевязывать раненых. Но где же Щепотьев? Почему не слышно его команды?
Сержант Щепотьев лежал на палубе... Он был мертв.
На берегу, в лагере русских, тревожно ждали возвращения отряда лодок. В лагере слышали пушечные выстрелы. Что случилось с лодками? Ведь на них не было ни одного орудия, значит, стреляли шведские корабли.
И вдруг на рассвете показался... шведский бот. Солдаты, схватив ружья, залегли за гранитные валуны, пушкари зарядили орудия. Но с бота закричали:
– Свои! Свои! Не стреляйте!
На берегу раздалось «ура».
– А сколько живых «языков» взяли? – спрашивали солдаты.
– Сейчас подсчитаем...
Открыли люки. На палубу, щуря глаза от света, вылезли двадцать шесть шведских матросов.
А всего на «Эсперне», как сообщили пленные, было сто три моряка, из них пять офицеров.
Из русских в живых осталось тринадцать человек, из них только семь не были ранены.
Петр, будучи восхищен этим, по его выражению, «преудивительным и чудным боем», в награду за неустрашимость произвел всех оставшихся в живых солдат в офицеры.
Петр глубоко скорбел о гибели сержанта Щепотьева. «С неслыханною славою живот свой окончил», – писал он о Щепотьеве Меншикову.
Тело Щепотьева было доставлено в Петербург. Целый полк со знаменем и пушками сопровождал гроб на кладбище Невского монастыря.
Под орудийные залпы были преданы земле тела и других героев сражения.
А на «Эсперн» пришли мастера-корабельщики. По приказу Петра они тщательно осмотрели и обмерили бот и изготовили его модель для «памяти, на вечную славу».