Ростов
1. Назад я не пойду!
"Эмка" командира дивизиона, влетев на полном ходу в станицу, круто затормозила у штаба. Арсеньев вошел в хату:
— Дивизион экстренно к бою и походу изготовить!
Взревели моторы. Бойцы взвода управления грузили в фургон штабное имущество. Весь уют, волей-неволей установившийся за несколько месяцев жизни в станице, ломался стремительно и безжалостно. Матросы засовывали в вещмешки свои нехитрые пожитки. Растрепанные хозяйки, придерживая ворот полотняных рубашек, наспех запихивали в солдатские мешки кусок пирога или шмат сала, чтобы хоть раз вспомнил постоялец о гостеприимной станице Крепкикской, где остались тенистые каштаны, нескошенная пшеница и горячая, хоть мимолетная, женская любовь.
Держа в одной руке полученную в подарок от "невесты" гитару с розовым шелковым бантом, а в другой чемодан лейтенанта Рощина, Валерка Косотруб с помощью Журавлева взобрался на полуторку.
— Живо! Живо! — кричал из кабины Рощин. Накануне он улегся спать сильно выпивши, но, услышав сигнал боевой тревоги, сунул кудрявую голову в кадушку с водой и теперь готов был мчаться хоть на край света за первым своим орденом или за последней пулей.
Вслед за машиной разведки тронулся весь дивизион. Арсеньев приказал вынуть из чехла флаг. На ходу машины флаг расправился и захлопал, будто под свежим ветром. Николаев, стоявший на подножке машины Дручкова, запрокинул круглую голову и кивнул флагу, как старому знакомому:
— Что, соскучился, небось, в чехле!
Арсеньев и Яновский пропустили весь дивизион, потом, обогнав его по обочине, снова поехали впереди. То, что они узнали ночью, было хуже всяких предположений. Оказывается, немцы прорвали Юго-Западный фронт уже неделю назад. Теперь их танковые колонны приближались к Ростову. Из намеков командующего артиллерией армии Арсеньеву и Яновскому было ясно, что Ростов удерживать не будут. Его предполагалось защищать только для того, чтобы дать возможность войскам переправиться через Дон и занять оборону на другом берегу. Дивизион был включен в состав частей, прикрывающих подступы к Ростову.
— Для нас довольно неожиданно все это получилось, — сказал Арсеньев.
— Потому что истинное положение на фронте от нас скрывали, — хмуро ответил Яновский, — это факт.
— Довоевались!
— Теперь речь не о том, Сергей Петрович. Надо как можно дольше держать Ростов.
Слово "Ростов" было преисполнено для Арсеньева особым смыслом. Этот незнакомый город дал имя кораблю, с которым связывалось самое главное и значительное в жизни капитан-лейтенанта. Ему казалось, что не корабль носил имя южного города, а наоборот, город получил свое название в честь корабля. И то, что ему, командиру "Ростова", придется оставить Ростов врагу, казалось Арсеньеву чем-то невероятно позорным для него лично.
— Назад я не пойду! — сказал капитан-лейтенант. — Пока будет хоть один снаряд...
Во взгляде Яновского отразилось удивление, смешанное с восхищением. "Необыкновенный человек!" — подумал он. Больше они не говорили.
Петляя между полями, дорога перерезала станицы и хутора. Через полтора часа с холма открылся Ростов. Не доезжая нескольких километров до города, машины свернули с шоссе на проселок. Здесь уже ждали Будаков и Рощин. В редколесье расположились штаб, полуторки с боезапасом. Под топорами вздрогнули стволы молодых деревьев.
— Редковато! — заметил Арсеньев. — Маскироваться немедленно!
Среди кустов быстро натягивали палатки, прикрывая их листьями. Матросы ломали ветки, устилали ими чехлы боевых машин, но все-таки высокие автомобили четко выделялись среди пропыленных кустов.
День прошел спокойно. Никаких занятий, конечно, не было. Люди отдыхали. Людмила устроила стирку, не задумываясь о том, что в любой момент дивизион может быть брошен в бой.
В знойном безветренном небе висел корректировщик. Он почти не двигался вперед, а только переваливался с боку на бок, высматривая, что делается внизу.
После вечерней поверки Земсков вызвал к себе командиров орудий. Сомин, Клименко, долговязый, уже немолодой Омелин и старшина Горлопаев собрались у полуторки с зенитным пулеметом, на которой обычно ездил Земсков. Старший пулеметчик Калина — бледнолицый болезненного вида человек с острыми скулами, возился у счетверенного пулемета и что-то бормотал, скорее всего — ругался. Лейтенант смотрел на командиров орудий, оценивая каждого из них. Старший сержант Клименко — неискренний человек, службист, но опытный — умеет подчинять себе людей. Омелин — добросовестный, старательный, но нет огонька. Этому надо подсказывать каждую мелочь. Сомин — неуравновешенный, стремительный, мальчишески стройный, еще не окрепший телом и духом. А все-таки уже не тот, что раньше. Посуровел, держится увереннее, военная форма уже улеглась на нем, но по-прежнему он вспыхивает, как порох, наделает еще немало ошибок. Но главное — есть у него горячая юношеская хватка и своя военная гордость. Из Сомина получится со временем неплохой командир.
Ясные восторженные глаза не отрываясь смотрели на Земскова. Видно было, что Сомин волновался, но всеми силами старался скрыть от лейтенанта свое волнение. Земскову хотелось сказать ему: "Ведь я почти такой же, как ты, немногим старше. Что ты смотришь на меня с восхищением, как первоклассница на свою учительницу?"
Медленно, вполголоса, выделяя каждое слово, Земсков начал:
— Если дивизион разбомбят — наша вина. Огонь открывать по моей команде. Если я выйду из строя — за меня старший сержант Клименко. После Клименко — Сомин.
О старшине Горлопаеве речи не было. Все знали, что вести огонь он не умеет.
— Младшего сержанта Шубину, — продолжал Земсков, — немедленно отправить в штаб. Распоряжение майора Будакова.
Вернувшись к себе на орудие, Сомин подошел к Шубиной. Она лежала под деревом, закинув руки за голову. Морская тельняшка была немного тесновата для ее крепких плеч. Аккуратно сложенная гимнастерка лежала рядом, прижатая к траве гранатной сумкой. На ветках было развешено после стирки белье.
— Вот что, Люда, — Сомин впервые назвал ее по имени, — придется тебе от нас уходить. Майор Будаков требует. Будешь при штабе.
Людмила одним махом вскочила на ноги. Ее щеки стали пунцовыми от гнева:
— Сволочь! Старый мерин! Ничего у него не выйдет. Не буду служить в штабе.
Сомин еще никогда не видел Людмилу такой злой. Обламывая ногти, она запихивала в мешок свои мокрые пожитки.
— Ладно! Будь здоров! Ты — парень ничего себе, Володька.
Сомину стало жаль, что эта взбалмошная и заботливая, веселая и бесцеремонная девушка уходит из его расчета.
— Ведь мы увидимся с тобой? — спросил он.
— Если тебя не убьют, а меня не переведут в другую часть.
— А тебя не могут убить?
— Меня? — она вдруг расхохоталась. Злости не было и в помине. Глаза сверкали, растрепанные волосы падали на загорелую шею. Над верхней губой у нее был едва заметный пушок. На смуглых щеках выступила крохотными капельками испарина. Сомину захотелось обнять ее, поцеловать прямо в полуоткрытые губы, за которыми белели блестящие, влажные зубы. Он уже протянул руки, но Людмила отступила на шаг. Улыбка исчезла, глаза погасли.
— Володя, милый, передай от меня привет Земскову. Ты даже не знаешь, какой он человек. Таких больше нет.
Не дожидаясь ответа Сомина, она ушла, поправляя на ходу сбившиеся волосы. А Сомин отправился в свою палатку. Он долго лежал, раздумывая об этой странной девушке, пока не уснул. Ночью его не будили, а как только рассвело, донеслось уханье близких разрывов. Фашисты бомбили Ростов. Лиловая пелена поднималась над ним в безветренное небо.
Некоторые эскадрильи проплывали на большой высоте над расположением дивизиона. Казалось, весь мир напоен гудением авиационных моторов. Бомбы падали там, где за невысокой грядой прибрежных холмов угадывалось широкое течение Дона.
Девятка самолетов, появившись, как обычно, с солнечной стороны, начала перестраиваться в цепочку, не доходя до рощицы, где расположился дивизион. Писарчук сказал:
— Наши!
— Бомбы будут наши, — хмуро ответил Белкин.
В ярчайшем солнечном сиянии Земсков первым различил поджарые фюзеляжи и угловатые крылья "Юнкерсов-87". Он закричал "К бою!" и бросился к ближайшему орудию.
Ведущий бомбардировщик уже нырнул в пике, когда Сомин заметил, что на лейтенанте нет каски. Быстро сорвав свою, он надел ее на Земскова, а сам вскочил на платформу орудия. По команде Земскова пушка уже открыла огонь. Вслед за ней застучали другие зенитные установки, но самолет успел сбросить бомбы. Одна из них разорвалась неподалеку от орудия Сомина. Взрывной волной сержанта сбросило на землю. Он тут же вскочил и только тогда заметил, что правая рука у него в крови. Весь кустарник заволокло дымом. В грохоте разрывов потонули выстрелы орудий. Сомин хотел снова взобраться на орудие, но у него закружилась голова, перед глазами поплыли красные полосы. Рука от кисти до плеча горела огнем.
Белкин соскочил с платформы и обхватил Сомина за плечи.
— Остаешься за меня, — сказал ему Сомин.
— Не бойся, все нормально! — ответил наводчик и, усадив своего командира под кустом, снова полез на платформу. Приближалась новая группа самолетов.
В то время когда "юнкерсы" бомбили дивизион, Арсеньев получил приказ немедленно вывести свою часть на западную окраину Ростова, в район каменоломен. Капитан-лейтенант пошел по подразделениям, чтобы посмотреть, велики ли потери. В первой батарее был убит один из командиров орудий.
— Кого назначите? — спросил Арсеньев.
— Думаю перевести Дручкова с первого орудия, — ответил Николаев, — а Шацкого назначить на прежнюю должность.
— Добро! Выводите батарею на шоссе.
Арсеньев пошел дальше. Фельдшер Горич с помощью санинструкторов быстро перевязал четверых раненых и побежал к автоматическому орудию. Здесь уже был Яновский.
— Сомин, в санитарную машину! — приказал комиссар. Сержант поддерживал здоровой рукой раненую кисть, наскоро обмотанную бинтом.
— А вы гарантируете, что меня вернут в нашу часть? — спросил он.
"Вот народ! — подумал Яновский. — Как я могу ему дать гарантию?" — Ничего я вам не гарантирую. Марш в санитарную машину!
Горич уже размотал руку Сомина:
— Пальчик у тебя оторвало! — он полил раненую руку иодом прямо из флакона.
— Только один палец? — от резкой боли у Сомина снова все завертелось в глазах. — Разрешите остаться на орудии, товарищ комиссар!
Долго разговаривать было некогда. Комиссар махнул рукой и пошел к другим раненым. Их было человек десять. Трое уже не нуждались в госпитале. Матросы рыли под деревьями братскую могилу.
2. В Красном Крыму — танки!
До огневой позиции было не более получаса хорошего хода. Но минут десять потеряли из-за бомбежки. Арсеньев вел дивизион с наибольшей скоростью, которую позволяла изрытая дорога. По обочинам валялись разбитые машины, брошенное военное снаряжение и трупы лошадей.
Сомин, стоя на платформе своей машины, держался здоровой рукой за ствол орудия. За поворотом показалась поляна. Все здесь было черным от гари и развороченной бомбами земли. У самой дороги одинокая зенитная пушка задрала в небо обгоревший ствол. Несколько трупов лежало в разных позах среди множества стреляных гильз, которые устилали все пространство вокруг орудия. У штурвала сидел присыпанный землей наводчик. Руки его, казалось, прикипели к штурвалу.
"Чего он сидит здесь?" — подумал Сомин и тут же понял, что перед ним мертвец.
— Гаджиев! — воскликнул Белкин.
На темной гимнастерке блестел орден Красного Знамени. Черное лицо с горбатым носом прижималось к коллиматору. Очевидно, весь расчет был уничтожен прямым попаданием.
Страшное видение осталось уже позади, когда Лавриненко решился сказать то, что пришло в голову всем:
— Вот и нам так будет!
Ему никто не ответил. Машины подходили к огневой позиции.
Сомин поставил свое орудие неподалеку от первой батареи. Подошел Земсков. Он протянул Сомину каску и молча показал вмятину от осколка.
— Вот судьба! — меланхолически заметил Лавриненко. — Как раз угодил бы в висок, товарищ лейтенант.
— Не судьба, а человек, — ответил Земсков. — Жаль не могу тебе пожать руку, Сомин. Как самочувствие?
Рука у Сомина, конечно, болела, но не сильно. Он наклонился к лейтенанту:
— А тот зенитчик... Помните Гаджиева?
— Видел, — кивнул Земсков. — Ничего не поделаешь, Володя, война.
К орудию подбежал Косотруб:
— Товарищ лейтенант, вас вызывает командир дивизиона.
Командный пункт Арсеньева находился на холмике, где уже был вырыт небольшой окоп. Отсюда открывался необозримый степной простор. Пыльные дороги убегали вдаль. Одна из них вела к поселку Красный Крым, куда должна была выйти первая батарея. Полчаса назад в Красный Крым уехал Рощин. Арсеньев дожидался его возвращения, нетерпеливо поглядывая на часы. Впереди дивизиона уже не оставалось никаких других частей. Морякам предстояло одним задержать на этом участке немецкие танки. Они могли появиться в любой момент.
Николаев в пехотной гимнастерке и мичманке, с биноклем на шее ждал тут же на КП. Когда Арсеньев в третий раз посмотрел на часы, он сказал:
— А что, если мне сразу двинуться в Красный Крым? Немцев там нет. У Рощина что-нибудь случилось с машиной.
Арсеньев нахмурился:
— Без разведки выходить нельзя.
Отделения разведки всех трех батарей были уже разосланы по разным направлениям. На командном пункте оставались только двое дивизионных разведчиков — Косотруб и Журавлев.
— Пошлем Земскова, — предложил Яновский. Арсеньев согласился:
— Пусть берет Косотруба и Журавлева и едет на своей пулеметной машине.
Отъехав полкилометра от дивизиона, Земсков услыхал длинные очереди зенитных автоматов и остановил машину.
— Наши стреляют! — сказал Косотруб, перегнувшись через борт и заглядывая в кабину.
"Эх, черт, — подумал Земсков. — Как они там без меня?"
Полуторка снова помчалась по шоссе, а там, позади, три зенитных орудия молотили изо всех сил по самолетам, появившимся над дивизионом.
Сомин, стоя рядом со своей пушкой, до хрипоты выкрикивал команды. Ему не пришлось воспользоваться уроком Гаджиева. Раненая рука мешала самому сесть за штурвал, но Белкин справлялся превосходно. Когда ствол орудия уже раскалился от непрерывной стрельбы, один из самолетов спикировал прямо на пушку.
— Нулевые установки! — закричал Сомин. Белкин понял его. Он прекратил стрельбу, вцепился изо всех сил в штурвал. Его круглое, чуть рябоватое лицо с хитрыми крестьянскими глазами преобразилось. Ничего он не видел в этот момент, кроме самолета в перекрестии коллиматора. Вероятно, он не слышал даже угрожающего воя пикировщика.
Эти секунды показались Сомину вечностью. Уже готов был Лавриненко с перекошенным от ужаса лицом спрыгнуть с машины, уже задрожали руки у невозмутимого Писарчука, уже срывался с запекшихся губ Сомина крик "Огонь!", когда Белкин рывком ноги нажал педаль. Если бы жив был старший сержант Гаджиев, он наверняка сказал бы: "Сбивал его к чертовой матери, матрос!", потому что самолет был сбит. Он взорвался в воздухе на собственных бомбах, которые не успел сбросить, и далеко разлетелись горящие обломки.
Время приближалось к полудню, когда появился Рощин. Он сидел в кузове своей полуторки. Кабина была занята Людмилой. Оставив девушку в машине, Рощин поднялся на КП.
— Земскова встретили? — первым делом спросил Яновский.
Рощин от изумления потерял дар речи.
— Ну, что вы молчите? — лицо Яновского не предвещало ничего доброго. — Видели немцев?
— В Красном Крыму их нет, — сказал Рощин, — а Земскова я не видел.
Рощин действительно не мог видеть Земскова потому, что в Красном Крыму он не был. Утром он договорился с Людмилой, что заедет за ней в Ростов на улицу Буденного № 18. Девушка решила перехитрить командира дивизиона. Когда ей вручили направление в штаб тыла армии, уже перебравшийся за Дон, она сказала Рощину:
— Я туда не поеду. Охота была! У меня в Ростове есть знакомые. Когда дивизион выйдет на передовую, любыми средствами постарайся за мной заехать. Ты привезешь меня в часть, а там уже будет не до меня. Понял?
Согласиться на этот план мог только такой легкомысленный человек, как Рощин. Вначале он возражал, но Людмила начала ему нашептывать такие убедительные доводы, что лейтенант в конце концов сдался. Получив приказание выехать в Красный Крым, Рощин погнал машину в Ростов. "Успею, — думал он, — до Ростова десять минут езды по шоссе. Захвачу Люду и кратчайшим путем махну в Красный Крым. Немцев там нет все разно. За сорок минут я обернусь".
Все вышло иначе. До центра Ростова он добирался долго, потому что дорога была заполнена отступающими частями. Квартира по улице Буденного восемнадцать оказалась запертой. На двери белела записка, приколотая булавкой: "Геня, жди меня тут. Я скоро буду. Целую, Люда".
Рощин выругался, но остался ждать.
Разведчик Иргаш — сосредоточенный, немногословный казах, подвижный, как шарик темной ртути, сорвал с дверей записку и сказал лейтенанту, пуская по ветру обрывки лаконичного послания Людмилы:
— Капитан-лейтенант с нас голову снимет. Наплюйте на эту бабу!
Рощин и сам понимал, что влип в нехорошую историю, но все-таки он ждал. Людмила пришла минут через пятнадцать.
— Что в Ростове делается! Полный кавардак! — сообщила она. — Все бегут за Дон. Ужас какой-то. Поехали скорей в часть.
С трудом выбравшись из города, машина мчалась по обочине дороги, ныряя и подпрыгивая на выбоинах. Шоссе было забито подводами и артиллерией. Только теперь Рощин понял, какую оплошность он совершил. Ведь в дивизионе уже давно ждали его сообщения.
Постепенно шоссе пустело. Рощин "жал на всю железку". Он сверился с картой, посмотрел на часы и понял, что попадет в дивизион в лучшем случае через час. Навстречу, со стороны Красного Крыма, ехали рысью кавалеристы. Рощин остановил их:
— Вы из Красного Крыма?
— Булы там, — ответил мрачный старшина, сидевший на рыжей кобыле, — а что?
— Немцы там есть?
Старшина помедлил, протирая красные глаза тыльной стороной грязной руки:
— Не, нема!
— Точно вы знаете?
Старшина вдруг рассердился:
— Кажу нема, значит нема!
— А когда вы там были?
— Тьфу ты "когда"? Часов у десять утра. Нема там нияких немцев.
— А может, они после вас туда пришли?
Кавалерист стегнул плетью рыжую кобылу:
— Поихалы, хлопцы! А ты, товарищ лейтенант, як не вирыш, то пиды сам подывысь.
Лейтенант не поехал смотреть сам.
— Немцев там нет, — сказал он шоферу, — давай в часть.
— Поедем в Красный Крым, — настаивала Людмила. — Ты сопляк, а не моряк! Из-за бабы сорвал разведку. Наплюю тебе полную морду и Арсеньеву доложу! — кричала она, но Рощин не стал ее слушать. Он повернул машину и через полчаса уже был в дивизионе. А еще через несколько минут, когда батарея Николаева уже выходила из каменоломен, влетела пулеметная установка Земскова. Кузов и кабина машины были в нескольких местах пробиты пулями.
Земсков в изодранной окровавленной гимнастерке, шатаясь, поднялся на командный пункт. Его светлые волосы потемнели от пыли и прилипли ко лбу.
— В Красном Крыму — танки! — сказал он. — Передовой отряд. С запада идет танковая дивизия, а возможно, корпус.
Арсеньев так посмотрел на Рощина, что у того задрожали колени и какая-то жилка начала биться под глазом.
— Были вы в Красном Крыму?
Рощин молчал. Его челюсти одеревенели. В это время на КП появилась Людмила. Она надвинулась на Рощина, сжав кулаки:
— Говори, сукин сын, трус!
Этот неожиданный натиск вернул Рощину дар речи.
— Товарищ капитан-лейтенант, — сказал он, отстраняя девушку, — в Красном Крыму я не был. Кавалеристы, армейские разведчики, которые ехали оттуда...
Арсеньев побагровел от гнева. Он подошел вплотную к Рощину, расстегивая кобуру. Яновский схватил его за руку:
— Сергей Петрович, не время! Давай выслушаем Земскова.
Отдышавшись и выпив воды, Земсков рассказал, что в поселке он сначала никого не обнаружил. Вдвоем с Косотрубом они осмотрели несколько дворов и, прижимаясь к саманной стене плодосушки, вышли к колхозному саду. Косотруб поднял с земли какую-то бумажку и показал Земскову. Это была этикетка от сгущенного молока с надписью "Milch".
— Они тут! — сказал Земсков. Осторожно пробираясь вдоль ограды, он указал Косотрубу в глубину сада. Там стояли между яблонями танки, небрежно замаскированные ветками. Земсков насчитал двадцать машин. Между танками кое-где сидели и лежали солдаты. Телефонный провод уходил в степь, исчезая в траве. Издалека доносился гул моторов. Земсков и Косотруб пристально всматривались в степную даль. Сигнальщик первым заметил движущиеся темные точки там, где облака касаются земли. Земсков навел бинокль. Десятки танков шли развернутым строем по степи.
В стороне послышался шорох шагов. Из-за угла плодосушки вышли несколько солдат в серо-зеленых мундирах. Косотруб хлестнул их очередью из автомата и вслед за лейтенантом побежал к машине. Сзади разорвалась граната. Земсков почувствовал, что ему обожгло спину. Перескочив через плетень, они выбежали на улицу. До машины оставалось метров двести, когда пулеметчик Калина увидел, что за Земсковым и Косотрубом гонится полтора десятка немцев. Он ударил по преследователям из всех четырех стволов своего пулемета. Разведчики на ходу вскочили в машину. Шофер дал газ.
Уже отъехав на порядочное расстояние от хутора, Земсков увидел, что за ними гонится танк. Пулеметная очередь прошила кабину. К счастью, пули никого не задели. Легкая полуторка мчалась по накатанной степной дороге, как самолет. Из танка дали еще несколько очередей, но машина уже скользнула в ложбинку, едва не перевернувшись на повороте.
Выслушав доклад Земскова, Арсеньев повернулся к Николаеву:
— Первая батарея, залп по Красному Крыму. С этой позиции. Дивизиону подготовиться к стрельбе прямой наводкой.
Когда прогремел залп, фельдшер Юра Горич, который уже успел осмотреть Земскова, доложил капитан-лейтенанту:
— Шестнадцать мельчайших осколочных ранений в спину. Неприятно, но не опасно.
Арсеньев сел рядом с Земсковым на край окопа:
— Как чувствуете себя? — Он вытащил из кармана портсигар.
— По-моему, прилично, — с трудом улыбнулся Земсков, беря папиросу. — Разрешите идти к моим орудиям?
— Нет. Останетесь начальником разведки. Рощина отдаю под суд. Командиром батареи ПВО — ПТО назначьте любого из командиров орудий по вашему усмотрению.
— Товарищ капитан-лейтенант, посмотрите! — сказал наблюдатель. Арсеньев взглянул в стереотрубу. По степи широким фронтом шли танки. Их было много. Больше, чем людей в дивизионе.
— Ну, как дела, Сергей Петрович? — спросил Яновский. — Справимся?
Арсеньев встретился взглядом с комиссаром и тихо ответил:
— Пожалуй, будет не легче, чем в Констанце. И все-таки назад я не пойду, пока есть хоть один снаряд.
— Правильно! — сказал кто-то за его спиной. Он обернулся и увидел Шубину.
— Опять вы тут болтаетесь?
Глаза Людмилы налились слезами. Положение спас Юра Горич:
— Можно ее забрать в санчасть? Разрешите, товарищ капитан-лейтенант. Я не справляюсь.
Командир дивизиона не слышал слов военфельдшера. Он снова смотрел в стереотрубу. Танки приближались. Они уже были видны простым глазом. В небе снова появились бомбардировщики. Арсеньев прикурил от окурка новую папиросу:
— Карту! Командиры батарей — по местам!
3. Морская честь
Первый залп Арсеньев дал дивизионом. Начальник штаба осторожный майор Будаков считал это опрометчивым, так как залп выдал расположение всех батарей. Но Арсеньев знал, что делает. Удар был ошеломляющим.
— Семь, восемь, девять, — считал Косотруб. — Одиннадцать танков горят!
Все, кто был на командном пункте, увидели, что танки остановились. Это был первый успех, потому что боевой порядок врага был нарушен. Дальше все шло по плану Арсеньева. Батареи стреляли поочередно. Пока одна вела огонь, другая заряжалась, а третья меняла позицию. Залпы следовали почти беспрерывно. Реактивные снаряды срывались со спарок, и через несколько секунд доносились разрывы. Танки продвигались вперед короткими рывками, все время стреляя из пушек. Их снаряды падали между боевыми машинами, у командного пункта, спереди и сзади. Густое облако пыли, дыма и гари встало над дивизионом. Солнце палило нещадно. Обливаясь потом, матросы вытаскивали из ящиков снаряды. Обычно каждый снаряд брали два человека. Но у некоторых орудий можно было увидеть здоровяка, который, в одиночку ухватив снаряд длиной немногим меньше человеческого роста, поднимал его выше головы и с размаху вгонял на спарки боевой машины. Как только все спарки оказывались загруженными, командир орудия кричал: "В укрытие!" — матросы отбегали от машины и командир поворотом ручки выпускал весь запас.
Так продолжалось несколько часов. Дивизион не подпускал танки ни в лоб, ни с флангов. И с каждым залпом вспыхивали в степи дымящиеся костры, будто горела пакля, пропитанная маслом.
Снова сменили огневую позицию. Связисты то бегом, то ползком, волоча за собой катушки, прокладывали телефонные линии. Один из них — низкорослый белявый паренек остановился, чтобы срастить концы провода, перебитого осколком. Небольшой снаряд разорвался в нескольких шагах от него. Оглушенный юноша упал, закрывая лицо руками. Он пролежал несколько секунд, потом приподнялся и вскрикнул от невыносимой боли в ноге. Санинструктор с сумкой уже бежал к нему.
— Провод! — прохрипел связист, но санинструктор не слушал его. Он поволок раненого, взвалив его на спину, а в это время телефонист командного пункта орал в трубку:
— Комбат один! Комбат один! Товарищ Николаев, отходите, вам заходят во фланг.
Телефонист первой батареи тоже безуспешно кричал и дул в микротелефонную трубку. Телефон не работал. Вдали на холмике командного пункта что-то мелькало.
Николаев поднес к глазам бинокль. Он увидел на фоне неба, на самой вершине бугра, человека, размахивающего двумя красными флажками.
— Морской семафор! — воскликнул командир батареи.
Когда в станице Крепкинской по распоряжению Арсеньева во всех подразделениях изучали сигнализацию флажками, многим это казалось прихотью командира дивизиона, но семафор пригодился.
— Он... Твердо... Ха... Он... — повторял Николаев, следя за взмахами рук сигнальщика. — Это же Косотруб! Вот чертяка! Сейчас убьют!
Вероятно, враги тоже заметили сигнальщика. Несколько снарядов разорвалось на бугре, но Косотруб был словно заколдован. Он только быстрее замахал руками.
— Добро... Иже... Твердо... Есть... Отходите, обходят справа, — понял Николаев.
Три боевые машины немедленно снялись с места. Четвертая не заводилась. Шофер и командир установки Дручков, стоя на высоком буфере, копались в моторе. Остальные заняли круговую оборону. Их было всего десять человек вместе с Николаевым — командиром батареи. Пригибаясь в высокой траве, подходила цепочка немецких автоматчиков. Матросы встретили их дружным огнем из карабинов. Автоматчики залегли, но с фронта уже подползали два танка.
Шофер крикнул Николаеву:
— Комбат, надо подрывать машину и уходить!
— Не разрешаю, — отрубил Николаев. — Кладите снаряды на ящики.
С помощью матросов он уложил на пустые ящики от боезапаса шесть реактивных снарядов, придал им небольшой угол возвышения.
— Бензин!
Дручков уже понял намерение комбата. Прямо из канистра он облил бензином ракетную часть снарядов.
— Отойдите! — Николаев чиркнул спичкой. Бензин вспыхнул. Командир батареи едва успел отскочить. Выбрасывая струи огня, снаряды сорвались с ящиков и полетели вперед над самой травой. От взрывов все затряслось вокруг. Бойцы прижались к земле под градом свистящих осколков. Когда Николаев поднял голову, он увидел, что один из танков перевернулся набок, уткнувшись стволом в землю. Второй был охвачен пламенем.
— Толково! — похвалил сам себя Николаев. Но уже с двух сторон снова наступали немецкие автоматчики. Пуля попала в голову шоферу. Еще один матрос упал навзничь, широко раскинув руки. Николаев подбежал к машине. Мотор работал. Дручков радостно закричал из кабины:
— Порядок!
Выкрики на немецком языке доносились уже с тыла. Из травы поднялась голова в каске. Николаев увидел направленный прямо на него вороненый ствол автомата. "Обошли, окружили со всех сторон!" — пронеслось в его сознании. В это время раздался знакомый голос:
— А ну, держи, фриц!
Несколько гранат разорвались одновременно. Застрекотали автоматы. Мичман Бодров опрокинул ударом приклада немца, который целился в Николаева. С Бодровым было человек шесть.
— Фарватер открыт! — крикнул мичман. — Полный ход!
Под прикрытием автоматного огня боевая машина тронулась. За рулем сидел помощник водителя. Николаев вскочил на подножку. Несколько пуль просвистело мимо него, но немцы уже, видно, поняли, что добыча от них ускользнула. Мичман со своим маленьким отрядом двинулся вслед за машиной. Нужно было торопиться. С фронта снова приближались танки.
Солнце опускалось, но жара не ослабевала. Во всех батареях уже были потери. Арсеньев и не помышлял об отходе. Теперь он чувствовал себя уверенно, как в боевой рубке корабля. Однако напряжение этого дня давало себя знать. Люди заметно устали. Яновский решил пройти по батареям. У Николаева все было в порядке. Возвращенная боевая машина встала в строй. Комиссар подошел к орудию Шацкого. Моряки работали лопатами. Они подрывали землю под колесами машин, чтобы можно было вести огонь прямой наводкой.
"Вот когда пригодился совет генерала Назаренко", — подумал Яновский. Этот бой ничем не напоминал прежние выходы на передовую под охраной авиации и пехоты. Теперь надо было полагаться только на себя. Обойдя все батареи, Яновский вернулся на КП.
— Сергей Петрович, давай-ка подымем флаг, — предложил он.
Через несколько минут Флаг миноносца взвился на длинном шесте. Его увидели на огневых позициях всех батарей.
Клычков, только что закончивший наводку по новому ориентиру, толкнул локтем второго наводчика:
— Гляди, наш флаг!
Тот кивнул головой:
— Ясно. Стоять здесь будем до последнего.
— Ничего не попишешь, браток. Ростов!
У комендора с лидера "Ростов" были те самые мысли, что и у капитан-лейтенанта Арсеньева.
Земсков тоже увидел, как над КП поднялся Флаг миноносца. В это время он направлялся в санчасть, чтобы сменить промокшую повязку. Санчасть помешалась за холмом, в хатенке с сорванной крышей. У завалинки лежал на плащ-палатке матрос. Вытянутые ноги в кирзовых сапогах казались непомерно большими. Лицо было закрыто бескозыркой. Волосы чуть шевелились под ветром.
— Только что умер, — пояснил Юра Горич. — Как ты?
— Все в порядке. Не мешало бы сменить повязку, пока есть возможность.
В сторонке, под деревом, сидел на земле, обхватив голову руками, лейтенант Рощин. Рядом валялась его пустая кобура.
— Ты что здесь делаешь? — спросил Земсков, скидывая гимнастерку. — Ранен?
Рощин недружелюбно посмотрел на него:
— К сожалению, не ранен, товарищ начальник разведки. Арестован.
Из домика вышла Людмила. Земсков укоризненно взглянул на нее:
— Из-за вас! — он кивнул в сторону Рощина.
Девушка начала разматывать пропитанные кровью бинты Земскова. Ее прикосновения были легкими и осторожными. Земсков почти не чувствовал боли, но она при каждом обороте бинта шептала:
— Терпи, мой хороший, ну еще минуточку...
Ее волосы касались то лица, то руки, то плеч Земскова. Он, может быть, сказал бы Людмиле что-нибудь хорошее, когда она закончила перевязку, но снова заработали гвардейские батареи — все три сразу. Огонь танков усилился. Разрывы их снарядов по ту сторону холма слились в сплошной грохот. Земсков успел только сказать:
— Спасибо! — и быстро пошел по склону холма, заросшего чертополохом.
— А мне-то что делать? — крикнул ему вдогонку Рощин.
Земсков обернулся:
— Иди на любую батарею, подавай снаряды.
— И то дело. Все лучше, чем здесь, — вздохнул Рощин. Он подобрал свою кобуру и вразвалку пошел за Земсковым. Людмила проворчала ему вслед:
— Юбочник! Моряк называется...
На командном пункте Земсков увидел незнакомого генерала с артиллерийскими эмблемами.
— Отходите за водный рубеж, — говорил генерал Арсеньеву. — Мы не можем рисковать вашим дивизионом.
— Но у меня еще есть снаряды, — возражал Арсеньев. — Морская честь не позволяет сейчас уйти.
Стоявшая под холмом батарея ударила прямой наводкой, и все увидели, как загорелось еще несколько танков.
— Делайте, как хотите! — согласился генерал. — Вы, видно, остановите самого черта.
Арсеньев проводил генерала до машины и снова вернулся на свой командный пункт. Стемнело. Теперь вести огонь всем дивизионом было нецелесообразно. Батареи действовали самостоятельно. Из темной степи подползали невидимые танки. Они обнаруживали себя только вспышками орудийных выстрелов. Можно было продержаться и дольше на этом рубеже, но Арсеньев опасался, что дивизион в темноте обойдут с фланга. Батареи по очереди начали отходить к Ростову. Они отступали после каждого залпа, пока не оказались в центре города.
В путанице переулков боевая машина Шацкого отстала от батареи. Ростов горел. Фасад оперного театра с его колоннами и фронтоном, розовевшим в отблесках пламени, казался какой-то странной декорацией среди нагромождения щебня и вывороченных фонарных столбов.
Шацкий велел водителю въехать задними колесами на высокую бровку тротуара. "Будем пока воевать сами", — решил он.
Темная площадь лежала перед ним. Сюда сходились пучком несколько улиц. Вскоре у выхода одной из них показался танк. Он остановился, осторожно поводя башней с длинным стволом, как зверь, который осматривается, выйдя на лесную поляну. Дрожащий блик из окна догоравшего дома освещал его приземистый бок.
— Полундра! — заревел Шацкий. — Все от машины! — И он рванул рукоятку на три контакта. Три огненные полосы прочертили площадь. От разрывов вздрогнули каркасы домов. Крупный осколок высадил лобовое стекло машины.
— Вот зараза! Так своими осколками побьет, — проворчал Шацкий, вытирая лицо внутренней стороной бескозырки. Однако он продолжал вести огонь прямой наводкой, расстреливая в лоб каждый танк, выходящий на площадь.
Израсходовав все снаряды, Шацкий приказал бойцам залечь с противотанковыми гранатами вокруг машины, а сам отправился искать свою батарею. На соседних улицах шел бой. То тут, то там грохотали гвардейские реактивные установки. У одной из них Шацкий увидел своего комбата.
— Расстрелял все снаряды. Машина и люди в порядке, — коротко доложил матрос.
— Добирайся сюда. Боезапас кончается, — ответил, не оборачиваясь, Николаев. — Скоро двинемся к Дону.
Когда во всем дивизионе не осталось ни одного снаряда, Арсеньев повел свои машины к переправе.
4. Переправа
Высокий берег и все прилегающие улицы были запружены людьми и подводами. Близился рассвет. В побледневшем предутреннем небе плыли легкие, едва различимые облака. На востоке они уже алели. Тысячи людей тревожно всматривались в небо, боясь услышать шум приближающихся самолетов. Но пока слышен был только разноголосый гул толпы и рокот множества перегретых моторов тягачей и автомобилей, которые стояли впритык друг к другу, вперемежку с подводами и фургонами.
Когда белесый свет наступающего дня разлился над берегом, вся эта масса людей, лошадей и машин загудела громче. Подобно потокам воды, устремляющимся со склонов гор, в узкую воронку переправы стекались военные части, обозы, госпитали и тысячи жителей Ростова. Из-под темной еще западной стороны неба напирало на город нечто огромное и безжалостное. Толкая друг друга, люди рвались вперед, ничего не видя, кроме свинцовой воды, за которой раскинулся отлогий песчаный берег. Тупая сила сметала беспорядочное человеческое месиво вниз с уклона, как ладонь сметает крошки со стола. Этой силой был страх. Страх превращал роты и батальоны, полки и дивизии, еще недавно действовавшие как слаженный механизм, в скопище отдельных людей, уже не слышащих и не слушающих никаких приказаний. Лязг гусениц тракторов, храпение взмокших, исполосованных кнутами лошадей, надрывный рокот моторов, окрики охрипших командиров, стоны раненых, ругань и плач сливались в адскую какофонию, от которой мог бы обезуметь и смелый человек. Некоторые воинские части еще сохраняли какое-то подобие порядка, но в густые колонны пропыленных пехотинцев то и дело втискивался громадными колесами грузовик из соседней части или машина, переполненная беженцами с пестрыми и грязными узлами. Попав в чужую колонну, машина или повозка уже не могла выбраться оттуда и продолжала медленно ползти вперед, потеряв всякую связь со своей частью. Впрочем, это мало кого занимало. Люди цеплялись за борта машин, срывались под колеса и снова взбирались в кузов, чтобы поскорее попасть на тот берег, а в это время другие соскакивали с машин чуть ли не на голову идущим, потому что им казалось, будто пешком легче выбраться из этой неразберихи.
Так выглядела ростовская переправа в тот момент, когда Арсеньев привел туда свою колонну. Сомин с высоты своего орудия видел вокруг себя множество голов в пилотках, в касках, в фуражках, кепках и в платках. Тысячи лиц, покрытых толстым слоем пыли и копоти, смешанной с машинным маслом, сливались перед его глазами в одно лицо, искаженное усталостью и страхом.
Яновский, стоя на подножке боевой машины, старался обнаружить хоть малейший просвет среди орудийных стволов, колес, ящиков и человеческих тел, в который можно было бы протиснуть первую машину колонны. "Если не распутать этот клубок, — думал он, — здесь будет невиданная мясорубка. Какая, к черту, оборона на том берегу? Здесь думают только о том, чтобы перебраться через реку, а там беги, сколько хватит сил! Где генералы, где люди, которым поручено переправлять войска? Кто занимается гражданским населением? Только бы эта мутная волна паники не захватила дивизион". Он оглянулся. Боевые машины стояли впритык друг к другу, за ними вытянулись по склону полуторки боепитания, санчасть, летучка, штаб и в самом хвосте — орудия ПВО — ПТО. Люди пока вели себя спокойно, только поглядывали на небо, уже охваченное восходом. Солнце подымалось из-за Дона. Вода из свинцовой становилась голубой. Таяли на глазах ночные облака, как бы уступая место другим обитателям неба, которые вот-вот должны были появиться.
С несколькими матросами и командирами Арсеньев пробрался пешком к самой переправе. У въезда на понтонный мост толпа клокотала и бурлила водоворотом, то втягивая находившихся с краю, то выталкивая какую-нибудь повозку или всадника, который на мгновение вскидывался над толпой, подняв лошадь на дыбы, а потом снова нырял вниз, смешиваясь с остальными. Все вертелось на одном месте, а на мост не мог спуститься никто, так как примерно до середины реки он был загружен так густо, что понтоны погрузились доверху. Вода шла уже через дощатый настил. Вторая — дальняя часть моста пустовала. Громоздкий гусеничный трактор стал поперек и заглох, преградив всякое движение по переправе. Ошалевший водитель без толку дергал за бортовые фрикционы, ему со всех сторон грозили наганами и кулаками. Ясно было, что трактор нужно немедленно сбросить с моста, чтобы открыть движение, но усилия всех столпившихся вокруг были направлены в разные стороны. Полковник с красным лицом уже не кричал, а хрипел, что застрелит всякого, кто попытается сбросить трактор. Стоя на радиаторе, он без конца лязгал затвором пустой винтовки. Все патроны и из винтовки, и из пистолета, засунутого за голенище, он давно уже расстрелял в воздух, пытаясь навести порядок. Ординарец полковника, стоя чуть поодаль на свободной части моста, истошно призывал с того берега какого-то капитана Коврижкина, который, вероятно, должен был привести другой трактор, чтобы вытащить пробку из горла переправы. Но тщетно вспоминал ординарец отца, мать и все семейство Коврижкиных. Капитан был уже, по меньшей мере, километров за десять от переправы.
— Сейчас доберусь хоть вплавь до трактора и сброшу его, — решил Арсеньев. Кто-то тронул его за плечо. Арсеньев обернулся: — Товарищ генерал!
Назаренко показал рукой на понтонный мост:
— Видите, что там? Берите, Арсеньев, своих людей, трактор — в воду и переправляйте дивизион. Дайте карту.
Арсеньев раскрыл планшетку. Генерал отметил карандашом точку скрещения двух дорог.
— В двенадцать часов дня вы должны занять оборону вот здесь. Склад боезапаса догоните по дороге. Он уже на том берегу. Не обращайте внимания ни на что. Ваше дело — бить немцев, как под Ростовом.
— Есть, товарищ генерал.
— Подождите. Оставьте в мое распоряжение человек двадцать, нет — десять матросов с дельным командиром. Постараюсь навести здесь порядок. — Он крепко пожал руку Арсеньева: — Ну, счастливо, Сергей Петрович. Встретимся в станице Кагальницкой на том берегу.
Выбравшись из толпы, Арсеньев быстро осмотрел берег. Он заметил что-то у самой воды и крикнул Бодрову:
— Шлюпку!
Бодров на миг усомнился в здравом уме капитан-лейтенанта. Не думает ли он, что мы на лидере? Но морская глотка уже выпалила привычное: "Есть — шлюпку!"
Под кручей обрывистого берега метров на сто выше по течению высовывался из воды полузатопленный барказ. На него навалили столько скарба, что суденышко осело и черпнуло бортом, еще не отойдя от берега. Людей у барказа не было. Вероятно, они бросили свое добро, чтобы хоть самим перебраться через Дон.
Бодров понял приказ капитан-лейтенанта. Он взял человек десять матросов и первым начал спускаться с кручи, цепляясь за кустики желтой травы, обдирая руки и одежду о камни. Шацкий не удержался и покатился кубарем, но сумел вовремя ухватиться за какую-то корягу. Один за другим матросы спускались к воде. Выгрузить ящики и мешки было делом одной минуты.
— А ну, взяли! — командовал Бодров. — Разом!
Матросы ухватились за цепь на носу. Кое-кто вошел по пояс в воду, подталкивая тяжелый барказ, который нехотя выполз на берег. Его тут же перевернули, чтобы вылить воду, и снова спустили на Дон. Две пары весел валялись на песке.
— Шацкий, Клычков — на весла! — Бодров сел на корму.
— На воду! Р-рраз!
Повинуясь привычным матросским рукам, барказ рывком отошел от берега. Шацкий и Клычков гребли, как на состязаниях в Севастополе в День Военно-Морского Флота. Казалось, даже сам Дон, словно дикий конь, сбросивший уже немало седоков, понял, какой всадник вскочил в седло. Плеснула косая береговая волна. Подхваченное течением суденышко пулей пролетело расстояние до того места, где ждали Арсеньев и Земсков.
— Левым табань! Правое — на воду. Товсь! Товарищ капитан-лейтенант, шлюпка подана! — доложил Бодров, подняв ладонь к мокрой мичманке.
Арсеньев одним прыжком вскочил в барказ, не коснувшись рукой борта, и застыл как вкопанный. Земсков перебрался на лодку не так лихо, но тоже быстро. Не прошло и минуты, как барказ причалил к середине моста, рядом со злополучным трактором. На мгновение здесь стихли крики и брань. Матросы без всякой команды схватились за трактор.
— А вы чего стоите? — крикнул Арсеньев на толпившихся вокруг людей. — Взяли!
Полковник, лицо которого из красного уже стало синим, как у удавленника, нацелился в Арсеньева из пустой винтовки:
— Не разрешаю! Назад! Я — полковник!
— А я капитан-лейтенант, — спокойно ответил Арсеньев, — выполняю приказ гвардии генерала Назаренко. Слезайте, полковник, не то выкупаетесь вместе с трактором.
Когда кто-нибудь толково берется за дело, которое раньше не спорилось, все начинают помогать. Трусы идут в бой вслед за храбрыми. В присутствии решительного, проворного человека нерешительные и растерянные становятся уверенными и быстрыми. Таков закон человеческой психологии.
Не меньше сорока человек облепили со всех сторон трактор. Синий полковник, кряхтя, слез с радиатора и побрел вместе со своим ординарцем искать капитана Коврижкина, даже не взглянув на берег, где оставалась чуть ли не половина его солдат.
Как только трактор, задержавшись на миг на краю настила, обрушился в воду, все на переправе пришло в движение. Оставив четырех матросов на середине моста, Арсеньев с остальными быстро добрался до правого берега на бодровском барказе. Обозы и орудия, машины и пехотинцы двигались по понтонному мосту. Их место на небольшой площадке на берегу немедленно занимали новые машины и подводы, стремившиеся влезть на переправу сбоку, вклинившись в общий поток.
— Так дело не пойдет! — сказал Назаренко. — Гвардии моряки — ко мне!
К нему подошли все те, кто был с Арсеньевым, и еще человек двадцать во главе с Яновским. Живой коридор выстроился у въезда на переправу — две шеренги матросов, повернутые спинами друг к другу.
Клубок постепенно распутывался. Движение пошло быстрее. Через полчаса первая машина морского дивизиона спустилась на переправу. Одна за другой боевые установки пролетали по прыгающим доскам настила. Рядом, спотыкаясь и падая, брели пешеходы — смертельно усталые, потные люди с дикими глазами и тяжелым хриплым дыханием. Старик в фетровой шляпе и нательной рубашке толкал перед собой детскую коляску, наполненную домашним скарбом, среди которого сверкал на солнце медным боком чайник, придавленный толстенной книгой. Женщина, прикрывая грязной тряпкой обожженное солнцем лицо, тащила за руку босого мальчишку. Второй ребенок сидел в корзинке у нее на плечах. Солдат с загипсованной ногой передвигался вприпрыжку, опираясь на сломанный костыль. А под ними бежал мутный Дон, унося к морю обломки ящиков, чей-то раскрытый чемодан, форменную фуражку и множество других самых различных вещей, которые то исчезали, то снова появлялись, мелькая на синей ряби реки.
Валерка Косотруб не стал дожидаться, пока машина разведки доберется до переправы. Захватив свой автомат и гитару с розовым бантом, полученную в подарок от "невесты" — Галочки, он спустился с откоса по методу Бодрова. Перепрыгивая с камня на камень, Косотруб добрался по берегу до того места, где Арсеньев оставил барказ.
— Кому на тот берег? Теплоход — экспресс, каюта — люкс! — зычно закричал Валерка. Желающих нашлось много.
— Барахло бросайте тут! Бабы с ребятами — вперед! — командовал разведчик. — А ты куда прешься, здоровый бугай? Ну, черт с тобой, садись баковым. Вот дубина! Говорят тебе: садись на передние весла! Мамаша, поосторожнее там с гитарой! Это ж инструмент, а не корыто!
Тяжело нагруженная лодка добралась до левого берега. Вытолкав своих пассажиров, Валерка отправился в обратный рейс. Пока дивизион переправлялся, матрос успел сделать четыре рейса. Он уже шел порожняком за новой группой беженцев, когда над переправой появились самолеты. Застучали зенитки. Взрывы бомб заглушили крики на берегу. Каскады воды и песка, поднятого со дна реки, взлетели над Доном. Опрокинутый взрывной волной, барказ быстро погрузился. Отплевываясь и чертыхаясь, Валерка плыл к левому берегу, загребая одной рукой и высоко поднимая над водой автомат.
Самолеты улетели, сбросив свой груз. Разбомбить переправу им не удалось, но жертв было много. На берегу у самого моста зияла свежая воронка. По ее краям, среди обломков машин и повозок, вперемежку с убитыми лежали раненые. Крытый фургон висел над откосом, зацепившись задним дифером за пень, а по Дону плыла, держа курс прямо к Азовскому морю, гитара с розовым бантом. Валерка увидел ее уже с берега. Он встряхнулся и побежал по глубокому песку, заметив машину с белым якорем на дверке кабины.
Это была автоматическая пушка Сомина. Зарывшись колесами в белый песок, круто накренясь на правый борт, машина буксовала, сотрясаясь от бесплодных усилий. Весь расчет подталкивал ее. Можно было не сомневаться, что сейчас снова прилетят бомбардировщики. Сомин, стоя по щиколотку в песке, кричал всем проезжающим мимо шоферам:
— Ребята, дерните на буксире!
Никто не обращал на него внимания. Машины пролетали мимо, все на восток, скорей от этой страшной переправы, от немецких танков, которые вот-вот покажутся на берегу.
"Сейчас кто-нибудь нас вытащит из песка и мы тоже поедем", — уговаривал себя Сомин, но и он уже поддался панике. Страх путал его мысли, он то совал под колеса ящик патронов, оброненных кем-то из отступавших, то изо всех сил напирал на горячий борт машины, то снова пытался остановить проезжающих. Но машины дивизиона уже прошли, а шоферы из других частей не желали терять ни минуты драгоценного времени.
Валерка отцепил от пояса гранату:
— Сейчас остановлю или взорву первого, кто попадется.
Ему не пришлось выполнить свою угрозу. С понтонного моста взлетела на берег боевая машина Дручкова, которая почему-то задержалась на правом берегу. Дручков сразу понял, что происходит. Матросы мигом зацепили трос, дернули потихоньку, потом еще раз. Колеса соминской установки выползли из песка, как из воды. Белая полоса песчаного берега осталась позади. Машины покатились по дороге на Батайск.
Здесь уже совсем нельзя было разобрать, где начинается одна военная часть и кончается другая. Машины обгоняли друг друга, цепляясь бортами, срывая крылья и уродуя фары. За пустыми бензовозами шли тяжелые орудия на прицепах. Вслед за городским автобусом тащился одинокий танк. В колонне медсанбата ехал штаб какой-то бригады. Пехотинцы шли вперемежку с летчиками и спешенными кавалеристами. На телеге беженцев ехали минеры со щупами. Полковник, сидя в двуколке, в которую был запряжен вол, спрашивал всех обгонявших его:
— Вы не видали нашу дивизию?
Ему отвечали ругательствами. В другой двуколке на буксире у колесного трактора "Универсал" ехали женщина-врач, раненый лейтенант и начфин с денежным ящиком на коленях.
Глядя на эту беспорядочно движущуюся массу, среди которой шел и его дивизион, Арсеньев жалел о том, что, не имея снарядов, он вынужден отступать. "Поскорее бы догнать артсклад, — думал капитан-лейтенант, — генерал Назаренко, вероятно, уже далеко впереди". В действительности Назаренко находился позади Арсеньева. Он ушел с переправы одним из последних.
Как было приказано, Арсеньев оставил в распоряжении генерала группу матросов во главе с Рощиным. Эта идея принадлежала Яновскому. Он видел лейтенанта в ростовском бою. Рощин сначала таскал снаряды вместе с матросами, а потом сел за пульт управления боевой машины вместо убитого сержанта. Получив приказание остаться на переправе, Рощин не сразу поверил, что ему оказана эта честь. Он весь подобрался, выпрямился, застегнул китель. Яновский протянул ему пистолет и сорванную накануне с его фуражки морскую эмблему. Лейтенант принял ее как награду. Оставшись с генералом, он честно оправдал ее. Рощин кидался в обезумевшую толпу, растаскивал дерущихся, продвигал вперед застрявшие машины, поспевая со своими матросами туда, где нужно было навести порядок. Осколками авиабомбы его легко ранило в шею и левую руку. Генерал несколько раз говорил: "Догоняй своих. Справлюсь без тебя", — но Рощин не уходил.
Назаренко удалось восстановить бесперебойное движение на переправе после очередного налета "юнкерсов". Уже гораздо меньше народу оставалось на правом берегу.
— Кажется, справимся, — сказал генерал, — еще полчасика!
В этот момент какой-то человек замахнулся на него сзади штыком. Рощин стоял на крыше кабины грузовика, регулируя движение. Он даже не успел подумать, что делает, но, повинуясь мгновенному рефлексу, выхватил пистолет и выстрелил, не целясь. Человек с винтовкой рухнул на доски переправы, и тогда протянутая рука Рощина задрожала. Сунув пистолет за пазуху, он спрыгнул с кабины, растолкал людей и пробрался к генералу:
— Чуть не застрелил вас, товарищ генерал...
Один из матросов наклонился над убитым, вытащил у него из кармана документы: две красноармейские книжки и партийный билет — все на разные имена.
Диверсант? Немецкий шпион? Назаренко некогда было выяснять это. Он торопился протолкнуть через переправу всех оставшихся. Сделать это не удалось. Дробно застучали пулеметы. Немецкий авангард подходил к берегу.
Пули уже свистели над водой, когда генерал и моряки отошли на левый берег, обрубив тросы. Мост начал медленно вытягиваться по течению реки. Рощин пробежал последним по опустевшей переправе и, обернувшись, бросил в средний понтон противотанковую гранату.
Уже сидя в машине, генерал взглянул на часы. Стекло было разбито, но часы шли. Они показывали без четверти девять.
— А я думал, уже скоро вечер, — сказал Рощин.