Поединок
Стартех Варлашин лежал на старых самолетных чехлах. Рядом, как и он, еще трое бесчувственно разбросали ноги и замасленные, полусжатые в кулаки руки.
Немецкие самолеты, двое суток не появлявшиеся над аэродромом, вдруг налетели опять. Разодрал небо режущий вой пикирующих бомбардировщиков, вперехлест застрочили сухие пулеметные очереди. Давясь тротиловой гарью, шарахались испуганные птицы.
А они, смертельно усталые, лежали. Даже этот адовый рев металла им слышался как отдаленная гроза. Месяц назад, попав под первую бомбежку, Варлашин проклинал неуютность и степную ровность самолетной стоянки. Федю Колодина тогда как ветром сдуло. Запрятался в трубе. Хорошо, стройка была рядом. Целый час вытаскивали его оттуда. Когда на душе отлегло, сам же смеялся: вот бы невеста увидела... А сейчас и он глаз не откроет. Будто бы вовсе и нет этой бомбежки.
Месяц войны сделал их похожими друг на друга. Черные от солнца и ветра, осунувшиеся от недосыпания лица словно отлиты из чугуна. Недавно Саша Васильев предлагал Варлашину:
Понадобятся фотографии, стартех, пошлите одну. Для всех сойдет.
И на свидание одного, добавил Колодин. Он любил что-нибудь прибавлять.
О свиданиях, Федя, забудь.
Варлашина отличишь по густым волнистым волосам. Ветер отчаянно ерошит волосы, а стартех словно и не замечает этого. Он никак не освободится от непонятного ему чувства, не поймет жив или нет. То ему душно, будто придавило землей, то подхватит дикий ураган и так закружит, что кажется, не будет конца этой чертовой карусели.
Когда сознание к Варлашину вернулось, он не испытывал страха от того, что творилось вокруг. Вспомнил вчерашний разговор с комендантом. Варлашин был прав. Гитлеровцы сюда не придут. И комендант зря пугал фашистскими танками. Раз бомбят, танков бояться не надо. Иначе зачем им тут гудеть? Может, и завтра не придут, и послезавтра... Это же они, техники, вынудили гитлеровцев бомбить аэродром.
Вчера к коменданту не подступись. Злой, точно наэлектризованный, был. Не успели показаться на стоянке:
Стой! Кто такие? Куда направились?
Мы техники, спокойно ответил Варлашин и тихо спросил: А ты кто, кипяченый такой?
Я комендант аэродрома. Убирайтесь отсюда, пока ноги держат! Лейтенант говорил, будто рубил. Видите ни души. Все ушли. Поняв, что слово «ушли» в авиации не больно уместно, поправился: Улетели. И вам нечего тут делать. Убирайтесь, понятно?
Не горячись, по делу приехали.
Лейтенант и слушать не хотел. Кричал до хрипоты:
Какое тут дело? Фрицы за лесом! Сейчас взрывать начнем ангары, склады, здания. Взрывать, понятно?
Аэродром летчики оставили два дня назад. Опустели стоянки, и гитлеровцы уже не бомбили и не обстреливали его. И хотя война шла где-то рядом, здесь ее вроде уже и не было...
Лейтенант был оставлен для подрыва аэродромных сооружений. Ночью собирался взорвать ангары, служебные здания, склад бомб. Гитлеровцы вот-вот появятся, а тут вдруг техники. Самолет ремонтировать собрались.
Накануне на аэродром с трудом сел бомбардировщик. Комендант летчику: «Не действующий наш аэродром». А тот: «Раз сел, значит, действующий». И сам стал копаться в моторе. Попросил только помочь замаскировать машину.
О случае с этим экипажем Варлашин узнал, от командира эскадрильи. Комэск, волнуясь, рассказывал: «Гитлеровцы уткнулись в берег. За ночь они, конечно, переправу восстановят. И танки могут опять пойти». Комэск курил папиросу за папиросой. Никак не мог успокоиться. Из девяти не вернулись три экипажа. Четвертый старшего лейтенанта Сливкова подбит, пошел на вынужденную посадку. «Если восстановить машину Сливкова, то утром ударили бы двумя звеньями... Верно, стартех?»
Варлашин молчал. Бомбежки аэродрома и ремонт самолетов, ремонт и бомбежки окончательно вымотали техников. Он понимал комэск ему не приказывал. Это было сверх человеческих сил, и тут нужно все делать самому: решать, приказывать, исполнять.
Надо попробовать, командир, может, успеем, как бы придя в себя, сказал Варлашин.
Комэск щелчком бросил недокуренную папиросу, порывисто подошел к Варлашину:
Давай, стартех... Тогда скажи ему, Сливкову, чтобы ждал там. Полетим над аэродромом пристроится и пойдет с нами.
Так техники оказались вблизи переднего края. Здесь, на оставленном аэродроме, тишина. Напряженная, оглушительная тишина. От неопределенности, от неясности обстановки комендант нервничал.
Варлашина заботило одно ремонт бомбардировщика. И стартех не хотел тратить времени на разговоры. Он уже искал глазами самолет Сливкова. А прибывшие с ним Колодин, Князев и Васильев перебросились несколькими фразами с комендантом.
Поднять на воздух каптерку или даже ангар дело нехитрое. Подпали шнур и... греми бог! А вот переправу вражескую взорвать сможешь? сказал Васильев.
Ты, что ли, сможешь?
Я не смогу, а летчики смогут.
Умеючи и ведьму бьют, вставил Колодин.
Над переправой иди посмотри, над танками...
А то вы там были...
Варлашину не хотелось обострять разговор. Не до этого. Сказал, будто советуясь:
Сам посуди летчик на земле какой вояка...
Но я вам скажу, примирительно, даже сочувственно ответил лейтенант, самолет так фрицы потрепали мать родная не узнает. Едва ли почините...
Опять техники не спали. Латали фюзеляж, крыло, исправляли моторы. К западу над горизонтом багровое зарево заливало полнеба, гасило звезды. Ночью расстояние скрадывалось, и огонь, казалось, подступал к дальним стоянкам. К югу, где небо закрыто облаками, словно кто ударил клинком, оставив зияющий кровавый порез.
К рассвету Варлашин опробовал моторы. Князев и Колодин, сваленные усталостью, лежали рядом. Васильев искал на стоянках бомбы. Вернулся встревоженный:
Стартех, бомб нет... Может, на той стороне поискать? Васильев держался на ногах неуверенно, его качало.
«Ну куда ты пойдешь, подумал Варлашин, хорошо еще, что стоишь». И сказал:
Иди отдохни...
А как же, стартех, бомбы?
Я подниму тебя, иди.
Васильев не лег, а бессильно, будто раненный, опустился, как бы сполз, на землю.
Варлашин ложиться не стал. Кому-то ведь надо дежурить. И надо искать бомбы. Он обошел дальние стоянки и вернулся ни с чем. Бомб не было все на гитлеровцев свезли. Можно взять на складе. Но это далеко, а транспорта нет.
Какое-то время Варлашин глядел на сраженных сном друзей. Они лежали, поджав ноги, как в детстве. И как жалко бывает будить детей, так Варлашину жалко было ломать сон техников. Он бы сейчас и сам упал на землю. Хоть на час, на полчаса, на пять минут, чтоб только вернуть силы. И потом опять неделю, вторую, третью не смыкая глаз готовить в бой самолеты.
Варлашин не боялся упасть. Упасть не беда, беда не подняться. Нужны бомбы... И он стал будить:
Васильев, вставай, Васильев...
Васильев слышит, но не поймет, в чем дело, никак не откроет глаза.
Вставай, на склад за бомбами надо... Напоминание о бомбах разорвало густую тягучесть она.
Васильев размежил веки. И сразу начал тормошить Федю Колодина. Колодин попытался встать, но не слушались ноги.
Пороха не хватает, как бы извиняясь, произнес он и с усилием открыл глаза.
Впервые за то время, как его знает, Варлашин увидел в глазах Колодина ужасающую неопределенность. Он помнит их совсем другими. Они умели заметить тончайшую ниточку в хитроумном сплетении проводов. Могли ощупать, ювелирно определить работу прибора. У Колодина были прицельные глаза специалиста-оружейника. А сейчас другие...
Князев вовсе молчал. Золотые руки у механика. Бывало, Варлашин с самолета не прогонит так любил машину.
Стартех всегда удивлялся: откуда Столько силы у парня, такой безотказный. А теперь и он сдал. Веки подрагивают, а глаза не открываются.
Варлашин молча смотрел на товарищей. Обессилели, а в самолет все же вдохнули жизнь. В иное время неделя бы на это ушла, а тут за ночь. Нет, стартех не верил, что они не встанут, не верил. Пусть это будет последним делом их жизни, последним долгом. Они должны встать. Должны...
Глядя в подернутые туманистой пеленой глаза Колодина, сказал:
Что, не хватает пороха? А кто тут власть держит? Наш технический гарнизон. Верно ведь?
Князев все же переборол себя, открыл глаза. Колодин вытянул тонкую шею, взгляд его посветлел.
Стартех, окати холодной водой.
Что?!
Окати, стартех, поможет... умоляюще просил Колодин.
И меня...
И меня тоже...
Сливков нервно ходил возле замаскированного самолета. Смотрел на тонкие, пропитанные синью облака и вспоминал вчерашнее небо над переправой. Оно кишело желто-бурыми разрывами зенитных снарядов. Больно жалили доклады радиста: падали охваченные огнем товарищи. Казалось, не самолет опрокидывался на крыло само небо рушилось, срывалось к земле. А они летели...
Сливков представил, что будет там утром. Он знал, что значит пропустить гитлеровцев на этот берег и что значит задержать на день, два или хотя бы на несколько часов. Нужно время... Выиграть время... И каждый боевой вылет так нужен сейчас. Надо насмерть стоять здесь, на одной из тех дорог, что ведут к центру России.
Уже рассвело, скоро полетит на переправу его поредевшая эскадрилья. Он пойдет с товарищами. Так распорядился комэск. Но бомб не было. Бомбы... бомбы... бомбы... Завязло в голове это слово.
Ну где же бомбы? спросил Сливков Варлашииа. И почему так долго нет техников?
На худом, изможденном лице Варлашина блеснули белые зубы.
Они вон за тем леском. Несут... Сейчас покажутся...
Сливков удивленно взглянул на Варлашина, переспросил:
Как несут?
Несут, товарищ командир, на руках несут...
Вдоль дороги, сбивая сапогами отяжелевшую за ночь пыль, медленно шли техники. Солнце еще не грело, но было жарко и душно. Земля вокруг усеяна яркими полевыми цветами, а воздух пропитан полынью: разопрела теплой ночью, теперь плыла над дорогой ее острая горечь. Першило в горле, и Колодин сказал:
Как скребком дерет.
Бомбу держали на слегах. Останавливались редко. Поднимать ее с земли и нести становилось с каждым разом труднее. Она словно увеличивалась в весе.
Варлашин встретил техников на крутом изгибе дороги. Отсюда, прямая, как стрела, она вела к самолету.
Воды бы сейчас, стартех, заговорил Колодин.
Хоть глоток, добавил Князев, горечь сбить.
Я бы на себя вылил, а то...
Васильев не договорил, осекся. Лицо его вдруг напряглось. Все остановились, тоже замерли. Вытянул тонкую шею Колодин, вжал голову в плечи Князев, встревоженно обводил взглядом верхушки деревьев Васильев. Варлашин прищурил глаза. Так он делал, когда слушал работу мотора.
Издали доносился назойливый, ноющий звук. Варлашин определил самолет. Летит на малой высоте. Стартех давно заметил: когда самолет низко над землей, трудно определить по звуку, откуда он появится. Земля поглощает звуки, растворяет их.
Наконец звук отчетливо пробился, и вдали над лесом показался вражеский самолет. Он шел прямо на техников. Случилось то, чего больше всего боялись. Приникли к земле: может, прошмыгнет, не заметит? «Мессершмитт» и в самом деле проскочил, и все облегченно вздохнули. Но наметанный глаз Варлашина, как в прицеле, держал «мессер». Тот приподнял крыло и на миг завис над горизонтом. Разворачивается! Снова нарастает противный, ноющий звук.
Техники поняли беда неминуема. Посечет их «мессер», как траву. И бомбу разорвет, если прямое попадание.
Что же осталось тебе, стартех? Лежать, уткнувшись лицом в полынь, и ждать своей участи? Втайне надеяться, что враг промахнется, уйдет? Ждать или превозмочь себя и бороться?
Превозмочь! Бороться!
Варлашин вдруг вскочил и крикнул техникам:
Лежать!
А сам побежал что было сил. Он бежал по аэродрому во весь рост. На выгоревшем и ровном, как стол, летном поле, конечно, никакого спасения. Но надо бежать. Мелькнула спасительная воронка. Так бы туда и бросился! Но надо бежать... Надо отвлечь «мессершмитт» на себя.
И ему это удалось. Противник направил самолет на него, и Варлашин почувствовал, что цепенеет, а горло перехватила спазма.
«Мессершмитт», казалось, заслонил все небо. Варлашин лихорадочно ищет воронку, а ее нет. Но почему гитлеровец не стреляет? Казалось, прошла вечность, прежде чем рядом вскипела земля.
Не зная почему, Варлашин побежал на выстрелы, и следующая, вторая очередь вспучила землю уже позади него. Он споткнулся и упал. Но и лежа заметил: развернувшись, «мессершмитт» почему-то осел. Шел точно на него и очень низко. Нет, так он стрелять не будет снаряды уйдут за горизонт, а не в него, Варлашина. Наверное, хочет ударить винтом. Конечно, винтом! И тогда Варлашин сорвал с головы пилотку, рванул ворот гимнастерки трудно было дышать, встал во весь рост:
Руби, гад! Ну, руби!
У ног плыли пороховые, перемешанные с пылью облака. А он стоял и смотрел на вражеский самолет. С молниеносной быстротой на него надвигался пронзительный рев мотора, ощетинившиеся пулеметы и безжалостный винт.
Видя такое, техники закричали:
Ложись, стартех!
Они ничем не могли помочь ему. Голоса их тонули в моторном грохоте «мессершмитта». Но техники продолжали кричать:
Ложись, стартех! Ложись!
Варлашин вел счет мгновениям. Он ждал этот единственный миг, когда сможет броситься на землю и фриц уже ничего не успеет с ним сделать...
Но случилось неожиданное. Гитлеровец отвернул. Что случилось: отказало ли что, патроны ли кончились? Но он отвернул, прошел рядом. А Варлашин так и стоял, глядя в голубое утреннее небо.
Когда подвешивали бомбу, Колодин сказал:
Стартех у нас обстрелянный. Теперь ни один черт его не возьмет.
...И вот вражеские летчики били по пустым ангарам, стоянкам и даже по кромке леса, думая, что там, между деревьев, прятались самолеты. А техники лежали спокойно, словно в землянке с пятью накатами. Никто из них не знал, пролетали ли над аэродромом наши бомбардировщики. Видел ли их Сливков? Никто не знал о его судьбе. Они как подкошенные упали на чехлы, лишь только исправленный ими самолет оторвался от земли.
Когда стоянки окутались дымом и пылью, комендант, пренебрегая опасностью, бросился туда. Мчась кружным путем, он еще издали кричал:
Авиация, просыпайся! Наши сейчас прилетят! Он представил, как стартех укоризненно посмотрит на него: «Ну что, пришли фрицы? То-то же...»