След

Ивдель — самый северный город в Свердловской области. Дорогу, ведущую из Свердловска на север, в Ивдель, будучи Первым Секретарем Свердловского обкома КПСС, строил еще сам БН{9}. До Серова трасса вымощена бетонными плитами, далее — щебенка.

В восемнадцати километрах севернее от Ивделя расположен поселок Полуночное — конечный пункт железной дороги. Возникновение и развитие этого рабочего поселка связано с началом эксплуатации в годы Великой Отечественной войны месторождения марганцевых руд.

В переводе с татарского языка Ивдель — светлая вода. Хрустально-чистая быстрая вода, высокие крутые берега, украшенные причудливыми скалами. Перекаты и камни попадаются по всей реке. Левый берег высокий, иногда скалы обрываются прямо к воде, правый берег низкий, с ярким разнотравьем на лугах. В реке много рыбы, а в прибрежных лесах — грибов, ягод, дичи.

Чуть дальше на запад, к верховьям, долина реки резко сужается, образуя так называемые вторые «Ивдельские ворота». Река разрезает горы на два хребта, Кент-Нер — с севера и Тары-Нер — с юга. Петляя среди скал, она постепенно упирается в хребет Хоза-Тумп — границу между Европой и Азией, верховья Ивделя.

От города Ивделя до поселка Вижай девяносто километров. Из Вижая до поселка Ушма двадцать пять километров. Поселок стоит в устье реки Ушмы, впадающей здесь в Лозьву. В поселке есть магазины, хлебопекарня — дальше магазинов в деревнях уже нет. На юго-востоке виден хребет Чистоп. Трассы на Вижай и Полуночное — грунтовки, проходимые лишь в сухую погоду. Мостов нет — только вброд. Здесь начинался бассейн Оби.

В 1581–1596 годах в этих местах проходила Чердынская дорога — старинный путь в Сибирь. Шел он из Москвы на Ярославль — Вологду — Великий Устюг — Кайгород — Соликамск, затем по Каме, Вишере и ее притокам Велсу и Посьмаку. Потом суда и грузы волоком переправляли в реку Тальтию — правый приток Ивдели, впадающей в Лозьву. Этой дорогой в декабре 1583 года гонец Ермака Иван Кольцо вез известие Ивану Грозному о покорении Сибири. Ивдель — конец всех дорог. Все они тянулись через Уральский хребет и все они, начинаясь в Европе, заканчивались в Азии.

Зима 1980 года. Зимние каникулы после первой сессии. Мой первый лыжный поход на Малый Ивдель. Мы идем по довольно четкой тропе. Здесь лес почти не тронут ни топором, ни огнем. В густом снегопаде в тайге нам встречается старик с рюкзаком. На мое удивление по поводу редкой встречи в такое время в лесу он отвечает мимоходом: «Бывают, бывают люди в тайге и в это время... и даже живут...». Смысл его слов становится понятен, когда мы по его следам выходим к охотничьей избушке.

Лишь только запылали в сваренной из остатков металлической бочки буржуйки лиственничные дрова, мы вместе с дедом падаем на холодный земляной пол. Едкий, наполнивший собой сразу всю избушку, дым заставляет наши глаза слезиться. Накрывшись курткой, дышу через рукав. Дед подбрасывает еще охапку мелко наколотых дров, огонь весело трещит о чем-то, шипит по-своему, быстро нагревая воздух.

За наспех накрытым столом спрашиваем хозяина, почему от рюмки отказывается, за знакомство надо бы? Свое отпил, отвечает. Вот и врет, отмечаю про себя, известно ведь, что главный бич здешних мест — пьянство и алкоголизм. Однако не врет. Было и в их семье это бедствие. Пока однажды во хмелю чуть не сгорел на пожаре. Так угорел, что с тех пор напрочь отшибло тягу к рюмке.

Отогревшись крепко заваренным чаем, сбившись в кучу в тесноте маленького сруба, мы общаемся с хозяином. Николаю Либосановичу Мартынову{10} — за восемьдесят лет. Сколько точно, сказать не может даже он сам — паспорта стали выписывать поздно, а метрик в те времена у манси не было. По словам старика, часто не хватает элементарных продуктов — муки, круп, сахара, масла. Таежное население закупает все впрок мешками, особенно соль для летней засолки рыбы. Спасает лишь тайга: зимой — охота, летом — рыбалка да сбор дикоросов, огороды. Опытные охотники зимой на пушнине неплохо зарабатывают. Но не в том суть.

Наш гостеприимный хозяин — единственный в округе действующий шаман. Правда, по болезни и с возрастом все реже берет в руки бубен. Поддавшись нашим уговорам, он еле смог его найти. Старый манси споро и с удовольствием одевается в национальный костюм.

— Эта костюм баба сила... Моя баба. Она помирай... — твердит он, повторяясь, чтобы быть понятым.

— Другая баба есе сила... — Получается, что был женат два раза.

Первая любящая жена сшила ему национальный костюм и разными украшениями вышила. А когда умерла, вторая жена проявила ревность по-своему — взялась дальше расшивать костюм узорами. Еще краше. Итого сорок лет создавалась «обнова», которой старик гордится и хранит ее.

Устав от нашего гомона, старик на какое-то время замолкает и впадает в забытье. А может, просто чутко дремлет, пристроившись на нарах. Время от времени он спохватывается, протягивает руку, трогает бубен и снова погружается в сон. В былое?

В углу, сквозь не прикрытую дверцу буржуйки ярко горят дрова. Черные, покрытые густой сажей потолок и стены, тихо колышутся в лучах пламени. Над нарами крохотное оконце, за прозрачным, словно льдинка стеклом которого, разворачивает свое покрывало голубая таежная ночь.

Я выхожу на воздух. Картинка напоминает сказку. Тишина снежного леса, черные отвесные скалы, где-то внизу под ногами река, бьющаяся стремительной струей под ледяным панцирем — все это белое безмолвие дышит силой и покоем. Подхожу к обрыву и пытаюсь убедить себя встать на самом краю. Но высота такая настоящая!

Осторожно, медленно крадусь к краю. Но чуть не сорвавшись вниз, вовремя спохватываюсь, — так можно «по-настоящему» провалиться и сгинуть в этой зажатой скалами белой пустоте. В голове всплывают глупости типа — «утром найдут». Боязнь, что не успею отскочить, заставляет остановиться. На краю — белый снег, за спиной — черные отвесные скалы обрыва. Я невольно ощущаю себя в конце всех своих дорог — это что-то похожее и на маленькую смерть, и на манипуляции со сном одновременно. Образ провала так убедителен, что даже осознание сна не устраняет страха.

Медленно опускаюсь на покрытые снегом камни и прижимаюсь к ним всем телом. Чувствуя, что, медленно скользя, сползаю в пропасть, опускаю лицо в холодный, колючий, с вмерзшими в него сосновыми иголками снег. И хоть я совершенно определенно знаю, что все происходит во сне, настоящая пропасть вызывает такой же настоящий, непреодолимый телесный страх. Страшной мощью обладают иногда сновидения.

Белые уральские сны будоражат память, чтобы вдруг опять присниться вдали от дома. Я просыпаюсь в душном номере гостиницы от запаха снега и хвои — каждый из нас везет Россию с собой.

Встаю, умываюсь и подхожу к окну. За окном, словно декорации, серые здания — за ними скрываются бесчисленные переулки, закутки и тупики. Серый цвет Дамаска, по дороге в который ослеп, прозревши духом, апостол Павел — это цвет моего прошлого. Улицы с кубиками домиков, ровно поднимающимися по склону горы Касьюн, делают город похожим на панцирь черепахи. Городские площади, как и кварталы, все многоугольные и все разные. В этих лабиринтах можно петлять очень долго. Выбраться — лишь случайно.

Женщин на улицах мало, натыкаясь на черную фигуру без лица, на миг пугаешься — кажется, что спиной к тебе идет обезглавленное тело. Местные беззлобны. Трудно вообразить, что где-то и я могу быть иностранцем.

Сирийский ранний март похож на наш ласковый май — солнышко пригревает, но не печет, градусов под двадцать. В воздухе разлит запах настоящего кофе. Его здесь пьют редко. В Дамаске он пахнет кардамоном — отдельно его, кажется, вообще не пьют. Пережаривают зерна до такой черноты, что без кардамона его пить просто невыносимо. Правда, и с кардамоном тоже. Кофе я не пью вообще.

Маленькая кофейня в старинном, бывшем турецком отеле Al-Harameh, расположенном за сквером Мардже, на Сурджия — старой улочке Дамаска. Перед входом — столик и скамеечка. Сидит араб-хозяин, чай пьет, кальян курит и в нарды с посетителями играет. И так целый день. Публика одета вразнобой.

Мы сидим у теплой печки — здесь принято потрещать о жизни и попить чайку. Чай здесь — излюбленный напиток, заменяющий алкоголь, который мусульманам пить Коран не дозволяет. Воспринимается такое чаепитие как обязательный ритуал — сидя с сигаретой, пить не торопясь свой чай и разговаривать.

Напротив меня сидит бодрый старичок — поляк, решивший посетить места своей боевой славы. На русском он говорит с акцентом, слова произносит очень быстро, словно боится их забыть. Слишком говорливый, зачем-то сразу проболтался, что ему нравятся шиксы{12}. Узнав, что я с Урала, принялся рассказывать мне какую-то каторжную историю. Я сижу и слушаю его.

Барадей Болеслав Казимирович, родился в 1894 году. Место рождения — деревня Кривоволька, Блодзинский уезд, Польша. Жил с семьей в селе Довгоши, ныне Дубровского района Ровенской области. В сентябре 1939 года Волынь заняли советские войска, и уже в декабре начались аресты. Был арестован и Болеслав Казимирович. В конце осени 1940 года Болеслава Казимировича отправили этапом во Львов, где шесть дней продержали в Бригидках, оттуда отправили в Днепропетровск, где он просидел пять дней в тюрьме, потом в Белую Церковь (Киевская область). Там этап сформировали окончательно и повезли через Пермь, Кушву и Серов в Ивдельлаг.

В 1940 году было положено начало развитию добычи марганцевой руды и строительству железной дороги Ивдель-Полуночное. «Эвакуированные» люди с Никопольского марганцевого бассейна в Ивдель помогали в строительстве Полуночного рудника.

В декабре 1940 года с пересылки на станции Ивдель их погнали пешком за шестьдесят километров в Талицу, а потом еще за восемьдесят километров в Вижай, где была лесоповальная зона.

Hа Вижае находилось около восьмисот узников. Почти все сидели по 58-й статье. Недалеко от зоны стояло двенадцать бараков. Раньше в них жили ссыльные с Украины, которых пригнали сюда в 1930 году.

Потом Болеслава Казимировича перевели во второй лагпункт — на станцию Сама. На станции было два Ивдельлаговских лагпункта: первый — мужской, а второй — женская сельхоззона. Среди узниц было много немок из Поволжья. Здесь же было много и узников-мужчин. Скученные в концентрационном лагере в единую трудармию, зеки не выживали в одиночестве. Неразрывная круговая порука связывала их. Предательство одного могло стоить жизни многим. Тот, кто миски лижет, кто на санчасть надеется, да кто к «куму» ходит стучать — тот в лагере не выживает. Блатной мир, систематическое насилие и устрашение — жизнь измерялась шкалой пайки и агитацией администрации к сотрудничеству.

Они чистили тайгу от хвороста. За норму давали семьсот пятьдесят грамм хлеба и «премблюдо» — пирожок или кашу. Лагерный врач, еврей, сидевший по 58 статье, говорил — чтобы выжить, надо двигаться! Именно сюда попал Болеслав Казимирович.

Осенью 1942 года польских граждан вызвали в Ивдель, на девятый ОЛП, и предложили идти в армию Андерса. Часть из них согласилась, часть не согласилась — приняв советское гражданство, была сослана в Казахстан. Болеслав Казимирович желал пойти в армию, но не смог — погиб за полгода до этого.

Он прожил всего сорок восемь лет. Осенью 1940 года был осужден по статье 58–4–10–11. Реабилитирован двадцать третьего декабря 1957 года Военной Коллегией Верховного суда СССР, посмертно.

Я стараюсь повернуться к собеседнику единственным ухом, чтобы лучше его слышать, но он постоянно выпадает за пределы слышимости. В пространстве, определяемом степенью моей глухоты, мне приходится бойкотировать посторонние шумы, порой, ненормально реагируя на звуки, или вовсе не реагируя на них. Окончания слов стираются, предложения начинает сыпаться, оставляя после себя фрагменты бессмысленных словосочетаний.

Поляк заказал потрясающую шаурму, отдаленно напоминающую блюдо, подаваемое в наших забегаловках, и лепешку с непонятной, но вполне съедобной белой подливкой. Он говорит, съедая вместе с лепешкой собственные слова. Зачем так быстро и много говорить? Крошки сыплются прямо на рубаху и тут же торопливо стряхиваются худой старческой рукой, покрытой россыпью темных пигментных пятен. Кажется, что, волнуясь, старик сам распадается на крошки, словно коржик. Я вижу, покусанную толстую нижнюю губу, слюну, собирающуюся в уголках его рта, и чувствую, как необходимость постоянно напрягаться лишает нашу беседу смысла.

Мы говорим на языке, который имеет синтаксис и грамматику — правила настолько же четкие и ясные, как математические постоянные. И хотя мой собеседник говорит со мной на русском языке, выражается он все равно на этом языке по-своему — по-польски. На подсознательном уровне, не всегда слыша его, я интуитивно понимаю, какая фраза сформулирована им правильно, а какая нет. Моя задача — восстановить предложения из его обрывочных фраз. Каждый имеет безошибочную языковую интуицию — умение различать слова без окончаний.

Но множественность интерпретаций не услышанного приводит к тому, что я оказываюсь связанным с источником искажений нерасторжимыми узами собственного раздражения. Я так «привязываюсь», вслушиваясь в шелест его слов, что отвязаться уже не могу. Это ослабляет и лишает меня энергии.

Рождаясь в процессе разговора, слова накапливаются, их становится много, слишком много. Они живут самостоятельно, вне предложений и предлогов. Их сочетания целесообразны — соответствуют образу. Информация, передаваемая ими, всегда целенаправленна — преследует определенную цель. Мне важно ясно видеть цель разговора. Необходимо знать, что хочет сказать собеседник. Когда знаешь, что он делает на самом деле, беседуя с тобой, легче контролировать ситуацию. Цель, которую преследует старик — это присоединение меня к его собственной модели мира.

Его слова — это вирусы, которые вызывают в моем сознании болезненные воспоминания. Моя глухота только способствует инфицированию. Не расслышанные мною слова незаметно складываются в невидимый образ, который, распространяясь, поддерживает равновесие беседы. Невнятная дикция собеседника — механизм воспроизведения вируса. В результате, в памяти происходит синтез зрелых вирусных частиц — воспоминаний, из которых образуются уже мои собственные образы.

Такое воздействие значимо для «вирусоносителя», поскольку обеспечивает поддержание беседы. В этом самом примитивном виде и проявляется фактор целенаправленности нашей беседы. Время уходит сквозь пластину в моей голове, а время жаль — с ним уходит здоровье. У меня и без этого не хватает тела, чтобы прикрыть собственные мозги. Мне не лень слушать, просто, от напряжения начинает болеть голова.

Мой собеседник — сын Болеслава Казимировича Барадей, Карл Болеславович, родился в 1919 году. Окончив начальную школу в своем родном селе, он затем оканчивает гимназию в Львове. После гимназии, в 1937 году, поступает в Открытый университет в Варшаве. Среди его знакомых оказываются члены ОУH. Они зовут его к себе в организацию, но у него нет интереса к политической деятельности.

Летом 1938 года, дома во время каникул, Карла Болеславовича арестовывают. Его помещают в еще недостроенную тюрьму в Дубно. В камерах паркетные полы и встроенные в стену кровати, которые на ночь опускаются, а днем всегда подняты. Карла Болеславовича подозревают в принадлежности к ОУH. В тюрьме он просидел три месяца, а в ноябре в Дубно состоялось заседание Окружного суда, на котором его оправдали и освободили прямо в зале суда.

Отец отдал ему последние деньги семьи и срочно отправил назад — в Варшаву. Именно это решение суда об освобождении и скорый его отъезд послужили потом поводом для нового доноса, но уже на отца — Болеслава Казимировича.

После окончания победоносных «блицкригов» сентябрьской кампании 1939 года некоторым польским частям и соединениям удалось избежать немецкого и советского плена. Через месяц, седьмого ноября, генерал Сикорски был назначен главнокомандующим польскими войсками во Франции. Кроме частей, сформированных в метрополии, четырех дивизий и двух бригад, было принято решение о создании соединения численностью до бригады на французской территории Ближнего Востока.

Двенадцатого апреля 1940 года было объявлено о формировании польского соединения в Сирии под командованием полковника Станислава Копаньски — Бригады Карпатских Стрелков.

Первым местом дислокации польской бригады стал бывший лагерь Иностранного Легиона рядом с городом Хомс в Сирии. Первые двести пятьдесят польских солдат и офицеров прибыли в Бейрут из Констанцы в двадцатых числах апреля 1940 года. Однако к этому времени решение о лагере еще не было принято, и часть ранее приехавших поляков была отправлена во Францию.

Позже, польским судном «Варшава» были доставлены шестьсот человек из Пирея. Через неделю — еще шестьсот доставил зафрахтованный греческий «Патрис». Наконец, после трехдневного карантина, с «Варшавы» высадились примерно четыреста человек, прибывшие из югославского Сплита. Остальные добровольцы добирались на румынских кораблях. В Бейруте был создан концентрационный пункт, где все прибывающие проходили медосмотр, а также проверялись их воинские звания.

Личный состав бригады был довольно разношерстным: более двух третей от общего числа составляли поляки, покинувшие страну в сентябре 1939 года, а затем бежавшие из румынских и венгерских лагерей. Были и те, кто прибыл прямо, как и Карл Болеславович, из оккупированной Польши, переходя закрытые границы. Несколько легионеров из Иностранного Легиона также примкнули к бригаде.

События, произошедшие в Западной Европе, после того, как девятнадцатого июня было получено известие о капитуляции Франции, резко изменили судьбу бригады. Бригада в полном составе была доставлена на станцию Раяк, а затем через Дамаск до местечка Самах, расположенного на берегу Тиберийского озера — Галилейское море в Палестине. К бригаде присоединились и несколько французских солдат, пожелавших продолжить борьбу с немцами.

Бригада пополнялась прибывшими из Турции и Югославии. Лагерь располагался в местечке Латрун, известном остатками замка крестоносцев и монастырем французских монахов-трапистов, расположенном на одном из холмов на полпути из Тель-Авива в Иерусалим. Польскую бригаду ввели в состав группировки войск в Трансиордании, Палестине и на Кипре. Штаб группировки располагался в Иерусалиме.

В первую неделю октября 1940 года по железной дороге, на автомобилях и частично по морю, бригада была передислоцирована в Александрию, где в двенадцати километрах от города в местечке Дихейла был разбит новый лагерь. В это время отец Карла Болеславовича был этапом отправлен в Ивдельлаг.

К весне 1941 года резко обострилась обстановка на Балканах. В связи с удачным наступлением немецких войск в Греции и еще более дерзким и неожиданным прорывом Роммеля в Киренаике двадцать пятого мая 1941 года Отдельная Бригада Карпатских Стрелков перебрасывается по железной дороге в район форта Мерса-Матрух в трехстах километрах западнее Александрии, с задачей — вместе с другими частями восстановить эту важную оборонительную позицию. Район Мерса-Матрух был одним из самых важных опорных пунктов в Египте.

Наличие автомобильной и железной дорог, а также портовых сооружений делали его главным пунктом снабжения ливийского фронта. К моменту прибытия бригады там уже находилась первая южноафриканская дивизия. В течение пяти недель пребывания в Мерса-Матрух, Карл Болеславович с однополчанами укреплял крепость, охранял порт и склады.

В середине августа 1941 года после провала операции «Беттлэкс» бригада была сконцентрирована в лагере Эль-Амирия под Александрией для отправки в осажденный Тобрук. Решение о замене австралийских частей, оборонявшихся в Тобруке уже в течение почти четырех месяцев, принимается в начале августа. А уже к середине августа 1941 года генерал Копаньски принимает решение об отправке бригады вместе с частями семидесятой английской пехотной дивизии в осажденную крепость. Операция «Treacle» по переброске бригады была осуществлена за неделю.

Ударная группа получила четыре полностью укомплектованные бронетанковые бригады, а гарнизон Тобрука — одну. Бригада была переброшена морем и предназначалась для использования при прорыве с плацдарма навстречу ударной группе. Были переброшены также три моторизованные пехотные дивизии. Теперь англичане имели четыре такие дивизии, не считая свежую дивизию в Тобруке, где английская семидесятая дивизия сменила австралийскую девятую дивизию, вынесшую основную тяжесть осады.

Осенью 1941 года немецкие войска продвигались на восток по двум направлениям. Первое направление было основным. Его целью было уничтожение СССР, выход в Среднюю Азию, где эти войска должны были соединиться со второй группой, которая имела маршрут на Северную Африку, далее территории современных Иордании, Ирака и Ирана. Таким образом, реализовывались глобальные замыслы Гитлера превратить Средиземное море во внутреннее озеро стран оси, выйти в Индию и соединиться в Азии с японскими войсками.

В начале октября бригада в полном составе перебрасывается на самый сложный участок обороны — позиции перед господствующей высотой Рас-эль-Медауар — высота 209, захваченной немецкими войсками в ходе наступления в апреле-мае. Передовые опорные пункты находились в двухстах метрах от позиций противника. Всякие передвижения днем были сопряжены с большим риском — вода, провизия и снаряжение доставлялись ночью. В течение светлого времени суток — постоянные артиллерийские обстрелы и налеты авиации. Не спадающая жара, песчаные бури, нехватка воды изматывали силы солдат.

Численность итальянских частей на этом участке составляла менее четырех с половинной тысяч человек, из них три с половинной тысячи — парашютисты, а также около восьмидесяти орудий и несколько танков. Несмотря на многочисленные трудности, боевой дух итальянских десантников был очень высок. Итальянцы не ограничивались лишь оборонительными действиями и усовершенствованием позиций. Ими проводились рейды в тыл противника, часто с целью пополнения запасов воды, пищи и оружия. Итальянцам удалось даже захватить несколько английских противотанковых орудий.

Но второй батальон польской бригады тоже не отсиживался в обороне. Его подразделения часто совершали рейды, захватывая пленных, выводя из строя линии связи. Только в сентябре бойцы подразделения, в котором служил Карл Болеславович, совершили более пятидесяти вылазок под руководством легендарного Адольфа Боченски.

К середине ноября 1941 года британские войска начинают операцию «Крусайдер» — третья попытка деблокировать Тобрук. В ночь с двадцатого на двадцать первое ноября их бригада атакует вдоль дороги на Дерну, а артиллерия открывает огонь по высоте 209 с задачей ввести противника в заблуждение относительно направления главного удара. На пятый день операции немецкие части контратакуют в польском секторе, но после тяжелых боев вынуждены отступить. В ночь с девятого на десятое декабря бригада атакует высоту 209 и захватывает ее. Развивая наступление, поляки продвигаются на Акрому, где в их руки попадает большое количество снаряжения и пленных. К этому времени итало-немецкие войска уже отступают в Киренаику.

После трехнедельного сражения Тобрук наконец-то деблокирован. Поляки обороняли свой сектор в течение ста десяти дней. При этом бригада потеряла сто девять человек убитыми, около четырехсот ранеными. Карл Болеславович благополучно пережил это наступление. Не прячась за спинами товарищей, он стремился быть в первых рядах. Судьба уберегла его.

На пожелтевшей фотографии, которую он протягивает мне, я вижу молодого парня, одетого в широкие длинные шорты, английскую военную куртку с закатанными рукавами, обутого в военные ботинки с обмотками и с австралийской широкополой фетровой шляпе на голове. Фотограф запечатлел его на позиции выносного поста, на заднем плане виднеется вход в нору — крытую траншею, усиленную по периметру мешками с песком и накрытую убогой масксетью. Ничего особенного — обычный пустынный пейзаж, как в Афгане на точке.

Четырнадцатого декабря генерал Годуин-Остин, командующий тринадцатого корпуса, поставил перед бригадой задачу — совместно с британскими и новозеландскими частями прорвать оборону противника и отрезать пути отступления итальянцам. На следующий день бригада атакует при поддержке Карпатского артиллерийского полка и батареи новозеландцев. Наступление, начатое главными силами пятнадцатого декабря, окончилось неудачей. Вблизи побережья англичане вклинились в оборонительные позиции противника у Эль-Газаля, но днем охватывающий маневр был сорван контрударом немецких танков.

Основная масса потерь в ходе трех суток боев пришлась на боевые подразделения, а потерю большей части хорошо обученных ветеранов боев в пустыне трудно было восполнить. Невыгодность положения, когда приходится полагаться на неопытных солдат, особенно при действиях в пустыне, не замедлила сказаться в ходе сражения.

Поляки потеряли двадцать пять человек убитыми, девяносто четыре ранеными и шесть пропавшими без вести. Однако полностью выполнить поставленную перед ними задачу наступающим не удалось. За мужество, проявленное в этих кровопролитных боях, Карл Болеславович был награжден «Крестом за храбрость». Несмотря на упорное сопротивление противника, через двое суток вся позиция у Эль-Газалы была занята английскими войсками.

Двадцать первого января 1942 года Роммель неожиданно нанес контрудар по английским войскам из района Эль-Агейла и вновь начал быстро продвигаться вперед. Двадцать второго числа польской бригаде было приказано организовать оборону форта Эль-Мекили. Однако серьезных боев в этом районе не происходило, и третьего февраля бригада была отведена на позиции у Эль-Газалы, после принятия решения об общем отходе британских войск.

Семимесячная кампания в ливийской пустыне измотала личный состав и износила технику и вооружение. Бригада понесла большие потери — сто пятьдесят шесть убитых, четыреста семьдесят шесть раненых и пятнадцать пропавших без вести.

К середине марта 1942 года поляки заменяются второй южноафриканской бригадой, и через неделю прибывают в уже знакомый лагерь Эль-Амирия. Через месяц, к первому мая, бригада перебрасывается в Палестину, где входит в состав формируемой третьей Карпатской пехотной дивизии. Этим африканским походом закончился боевой этап в военной карьере Карла Болеславовича.

Польским разведчикам удалось получить доступ к машине «Энигма» и найти подходы к дешифрованию этой системы вследствие особенностей и слабостей ключевой системы. Эти сведения они передали англичанам, которые стали читать переписку, зашифрованную этой машиной. Немцы считали ее не дешифруемой и шифровали ею переписку самого высокого уровня.

Дешифрование переписки, зашифрованной машиной «Энигма», дало англичанам много ценной информации и в других вопросах. Однако в разгроме немецких войск в Северной Африке это сыграло особую роль, так как англичане могли теперь почти полностью лишить Роммеля снабжения. К тому же к этому времени англичане сменили свою скомпрометированную шифросистему, и роли противников переменились.

Благодаря своему боевому опыту засад и рейдов и незаконченному университетскому образованию, Карл Болеславович попадает в подразделение английской разведки. В момент его поступления на службу в разведку, на станции Сама, во втором лагпункте Ивдельлага погибает его отец — Барадей Болеслав Казимирович.

В его рассказе события из жизни отца смешиваются с его собственными воспоминаниями. Он называет какие-то даты, незнакомые мне названия мест в Африке, Сирии, Палестине. Память пожилого человека о том, что было в прошлом, используется им для определения того, что будет в будущем.

Старик пытается рассказать о существовании тех наблюдаемых им явлениях, которые есть логическое следствие его собственных обобщений. Его выводы — всего лишь имитация получения новой информации на основе сопоставления настоящего с опытом прошлого.

Потратив последние сбережения семьи, отец спас сына от неминуемой гибели. Война разрушила их жизнь. Не имея понятия о судьбе каждого из них, они взаимно противодействовали друг другу — насколько везло сыну, настолько не везло отцу. Слушая эту печальную историю, я каким-то образом даже почувствовал себя лучше потому, что все еще был жив.

Сосредоточившись на необходимости постоянно прислушиваться, я не заметил, как стемнело. Местный «бой», мужичонка в сползающих штанах, как возбужденный пятилетний пацаненок нетерпеливо семенит вокруг нас кругами. За ним неодобрительным взглядом из-под набрякших век следит Карл Болеславович. Когда «бой» заходит нам за спину, старик не оборачивается, но реагирует, напрягаясь всем телом. Он делает это профессионально — с тихой выправкой кошки, вытянувшись в струну, слушает спиной.

От теплого воздуха, наполненного ароматами кофе и пряностей, начала кружиться голова. Запахи маленькой уютной кухни придают истории совсем иной смысл. Кажется, рассказывая ее, старик насильно заставляет меня есть одно за другим: капусту, морковку, жареный лук, отдельно — мясо, и потом запивать простой водой. Все это трудно назвать супом, хотя съеденное мной именно то, из чего он состоит.

Но из истории не получается вкусного супа, лишь только красивые слова. Кроме фамилии Барадей и названия города Ивдель, ничего в голове не отложилось. Был я уже однажды в этом Ивделе — кроме дикой природы, зон, умирающих шахт и гидролизного завода в Першино там ничего нет. Стоило деду так долго лепетать?

Продолжая размышлять вслух, Карл Болеславович рассказывает про опыт, поставленный учеными то ли в сороковых, то ли в начале пятидесятых.

Какая-то частица распадается на два осколка — ее составляющие. Так как в момент распада частица покоилась, то все направления полета первого осколка были равновероятны — а вот второй осколок, согласно закону сохранения импульса, летел в строго противоположном направлении первому.

Детекторы, улавливающие осколки, были поставлены учеными так, чтобы разница времен между «фиксированием» осколков пленкой детектора была меньше, чем понадобится свету, чтобы дойти от одного детектора до другого — с целью исключить возможное воздействие результатов на одном детекторе на результаты на другом.

Парадокс оказался в том, что траектория разлетающихся осколков реализовывалась ими согласованно друг против друга. Хотя ни один из них не содержал информацию друг о друге.

— Вы не находите это сходство с моей историей странным, Сергей Петрович? — своим рассуждениями он ставит меня в тупик.

Ему было совершенно не интересно: правдивы ли его утверждения, точны ли они, могут ли быть подтверждены чужим опытом? Его интересовало только одно — работают ли они?

Этот Карл Болеславович редкий тип. Кажется беззаботным баловнем судьбы, но его башка занята напряженной аналитической работой. Видимо, это его профессиональная черта. Меня называет по имени отчеству — не слишком серьезно, но уважительно. Носит китель из твида. Курит дешевые сигареты, но вынимает их из дорого портсигара с гербом на крышке. На руке старые трофейные швейцарские часы. Он явно тяготеет ко всему, что проверено временем. Не выносит публичности и потому плохо вписывается в общество жильцов отеля. А сначала казался рассыпчатым песочным коржиком.

Взяв паузу, он держит ее, вынуждая меня отвечать. Он думает, что мной можно манипулировать? Я никуда не спешу, поэтому пытаюсь выиграть время, чтобы мысленно проиграть несколько возможных вариантов и высказать вслух только один, единственно правильный ответ. Не стоит ему осуждать меня за эмоциональную заторможенность. Тем более что никто и не обещал немедленной реакции.

Но вирус этой истории успешно размножается в моей памяти. Разрозненные события и обстоятельства непроизвольно складываются в четкие линии шахматных клеток. Не сопротивляясь, я погружаюсь в эту геометрию. Она бесконечна в своей подкупающей прямоте — это как в детстве, когда за руку с родителями ты идешь по мощеному скверу, стараясь попасть подошвой детской сандалеты точно в центр квадратной плиты, и расстраиваешься, когда не попадаешь. Это как взросление: с детского уровня, на котором есть только «да» и «нет», ты переходишь во взрослый мир, в котором не принято спрашивать, наступая на мину: «я точно могу на это рассчитывать?»

Необходимость думать заставляет напрягать мои и без того контуженые мозги. Это очень раздражает. Поворачиваюсь к собеседнику и внимательно рассматриваю его — как в телевизоре с выключенным звуком. Происходящее становится похожим на плохую пьесу — вначале герои были без лиц, без движений, потом у них появились лица, но один из них по-прежнему не хочет говорить. Ответы на его вопросы я сам ищу не один год, пытаясь понять, что я упустил, попав под гранатомет.

Семнадцать лет назад нас, четверых бойцов Баракинского батальона, запертых западней в броне подбитого бронетранспортера, сожгли из гранатомета. Я получил ожоги и самое страшное — черепно-мозговое ранение.

Когда прилетели вертолеты, все уже закончилось — весь экипаж бронетранспортера, скорбя, поместили в морг. У меня на руке были «дембельские» часы. Похоронная команда — Черный Тюльпан — добросовестно освободила нас, попавших в морг, от не нужных нам уже вещей. Но сработал мышечный рефлекс — когда с моей руки снимали часы, я схватил мародера за руку.

Меня срочно отправили на операционный стол, а «трупоноса», потерявшего сознание от моего рукопожатия — под капельницу. Я почти месяц, не приходя в сознание, болтался между смертью и жизнью в реанимационном отделении Кабульского госпиталя. Когда очнулся, эти самые часы встали и больше не пошли. Я их так и оставил у хирурга, на память. Там-то, в реанимации, я и увидел впервые этот «мультик» о собирающихся после взрыва осколках.

Сноп раскаленных осколков, кровь, брызнувшая из головы «молодого», вдруг неожиданно всасываются назад, в раскаленный пузырь, вздувшийся на правом борту брони. Жидкий металл «пузыря», стремительно остывая, мгновенно переходит из жидкого состояния в твердое. Восстановившая свои свойства броня отталкивает кумулятивную струю. Огненный чулок детонационной волны сворачивается вдоль линии выстрела в маленькую пластмассовую головку пьезовзрывателя. Из облака осколков деформированной взрывом дюралевой облицовки кумулятивной полости гранаты выстреливает молния электрического разряда.

Неяркая вспышка — и все осколки вдруг, изменив свое движение на обратное, собираются в точке взрыва, воссоздавая первоначальный облик гранаты РПГ.

В момент взрыва не я «перебирал» возможности в сложившихся обстоятельствах, обстоятельства сами распались на слагаемые. При этом реализовалось лишь та часть моих возможностей, которая наиболее соответствовала сложившимся обстоятельствам. Ни одно из этих слагаемых не содержало информацию о других, упущенных мной шансах, формирующих мозаику будущих событий.

Картинка получилась совершенно фантастичной. Все упущенные возможности, существовавшие тогда в одном со мной пространстве, оказавшись кем-то уже реализованными, продолжали формировать мир скрытых перемен. Осколки, пули, не попавшие в меня, не оказывая прямого воздействия, позволяли всему, что могло со мной случиться — случиться.

Бесило одно — неспособность определить, какая именно из имеющихся тогда возможностей реализуется сейчас, в данный момент — реальная или упущенная кем-то когда-то, обернувшаяся сегодня скрытой переменой в моей жизни? Избавляясь от запутанных рассуждений — что это, закон природы, или же следствие моего собственного несовершенства — я просто реализую собственный мир, доставшийся мне после взрыва.

Но каждый раз, пытаясь представить картину взрыва в реальности, я понимаю — в жизни, в которой настоящее имеет определенное значение и не может влиять на прошлое, так не бывает. Верно, но почему? Разве при этом будут нарушены законы механики? Нет. Ничто не запрещает осколкам собраться вместе. Ничто, кроме статистических законов: вероятность того, что все молекулы, независимые в своем движении, вдруг станут возвращаться по пройденным путям, столь ничтожна, что мы заранее принимаем ее равной нулю — и оказываемся правы. Не всегда.

История, как известно, развивается по спирали и для того чтобы попасть в будущее, время от времени приходится возвращаться в прошлое. Независимые в своем движении, осколки могут вдруг вернуться по уже пройденным ими траекториям, представляющим собой «дерево». Точками разветвления «ствола» оказываются моменты взаимодействия осколков с окружающим миром, когда из равновероятных возможностей случайным образом ими реализовывалась только одна — использующая ресурс либо времени, либо пространства.

Возвращаясь в прошлое, мы меняем направление течения времени — сжигаем в топках памяти собственные ресурсы. При каждом таком возвращении отмирает не один листочек на ветке моего «дерева». Сколько их еще осталось у меня?

Старику трудно отказаться от милого для его сердца целесообразного восприятия мира и перейти к его суровой причинности. В отличие от него, нас жизнь заставляет смолоду надевать на усохшие культи немецкие протезы, дрессируя болью нашу волю и логику. Дед цепляется за мою картинку с осколками, пытаясь привести мне собственные объяснения.

— Уравнения классической механики инвариантны относительно обращения времени, — возражает он мне.

— Это означает, что если в какой-либо системе тел все их скорости поменять на противоположные, то система пройдет через те же самые состояния, которые она уже проходила, только в обратном порядке, независимо от того, сколько каких тел в нее входит.

— Но законы статистической физики коренным образом отличаются от законов динамики — они не инвариантны относительно обращения времени. Это выражается существованием второго начала термодинамики — закона возрастания энтропии, согласно которому движение систем происходит так, что степень хаоса в них не может уменьшиться, если на систему нет внешнего воздействия.

— Поймите, капля чернил, упавшая в стакан воды, постепенно расходится по всему объему, но никто не наблюдал обратного процесса.

— Если на систему нет внешнего воздействия, — уточняю я его же слова.

Всегда можно отличить причину от следствия по ряду признаков. Например, если при воспроизведении одного события всегда появляется другое, то значит первое событие — причина, а второе — следствие. Наоборот, воспроизводя последствия, мы не обязательно встретимся с причиной, так как последствия могут быть вызваны не только произошедшим, но и другими, не случившимися событиями. При равноценности причин и следствий нельзя ставить вопрос «почему?» — при соударении двух шаров нельзя различить, какой из них является причиной их деформации.

Для получения причинно-следственных различий пары тел оказывается недостаточно. Необходимо действие третьего тела. Тогда получается внешняя сила, то есть причина. Под действием этой причины могут возникнуть следствия — сила действия на другое тело и одновременно противодействие на тело, с которым связана причина. Для соблюдения обычного счета времени его ход надо ориентировать по направлению внешней силы — время втекает в систему через причину к следствию.

Причины всегда приходят со стороны. Они являются обстоятельствами внешними по отношению к тем, у кого возникают последствия. Поэтому, между причинами и следствиями всегда есть малое пространственное различие. Помимо этого пространственного свойства причинных связей есть и временное — причины предшествуют следствиям, поэтому между ними всегда существует различие во времени определенного знака. Отношение пространственных различий к этим временным величина конечная — она определяет скорость превращения причины в следствие. При заданном пространственном различии эта величина тем больше, чем меньше временное различие между причиной и следствием — то есть тогда, когда время течет быстрее.

В декабре 1939 года — арест, осенью 1940 года — приговор, в декабре 1940 года — пеший этап в Вижай. На все про все — год, именно эта скорость превращения причины в следствие и есть мера хода времени в их истории. Ее конец был тем ближе, чем больше было расстояние между судом и каторгой, и чем меньше времени требовалось на то, чтобы перейти от «правосудия» к «справедливому наказанию».

— С точки зрения динамики, это можно объяснить тем, что время пребывания системы в вероятном состоянии, имеющем больший статистический вес, в среднем дольше, чем в менее вероятном, — умничая, Карл Болиславович натягивает лицо в улыбке, и при этом его уши смешно шевелятся. Забавный старик, он сам то понял, что сказал? Я лично не понял.

Двигающиеся, с мохнатыми мочками уши деда напоминают мне о Грише — чем не история про чернильное пятно, собравшееся в первоначальную каплю? Время, воздействуя на нас, как магнит на металлические опилки, расставило все по своим местам — распределив всех участников этой истории строго вдоль своих силовых линий.

У Гриши Геморроя была вполне нормальная фамилия — Носов. И кличка до этого у него во дворе была вполне нормальная — Бэтман. Ее он получил от детворы за широкие уши, напоминающие крылья летучей мыши. Так и остался бы этот мужик героем детских комиксов, если бы не случай, сделавший его Геморроем.

Неуемная энергия и строптивый нрав обеспечили Грише непростое детство. В школе он был единственным, кого не беспокоили размеры и форма его ушей. Оскорбления, стычки, драки — все это было частью жизни мальчика. Поэтому он сызмальства стремился в лес. Только там и нигде больше, находил он настоящее равенство. И ценил это больше обычных человеческих отношений. «Физически здоровый мальчик» — единственное предложение в школьной характеристике Гриши, которое написала классная руководительница, не покривив душой.

У Гриши был младший брат, который погиб где-то в пустыне под Кандагаром.

— Он был не такой как другие, правильный, — рассказывал нам Гриша. — После похорон отца он меня избил, — будучи сам почти два метра ростом, загорелый и крепкий как бык, казалось, вспоминая эту ссору, Гриша сам до сих пор не верит в то, что такое могло случиться.

Смерть брата была для него ударом. Похоронив отца, затем брата, чуть позже старушку мать, Гриша продал дом в деревне и уехал в город на заработки. Здесь он и встретил свою судьбу.

Поздно начав человеческую жизнь, Гриша испытывал огромное чувство вины перед погибшим братом и умершими родителями. Много всякого было в его жизни, — ездил на поездах без билета, воровал, ночевал в подъездах, на вокзальных скамейках. Четверть века его подвиги были достоянием не только деревни — всего района. Участковый сделал на этом неплохую карьеру, но Гриша чудом избежал тюрьмы.

Что до нахальства, которым он был знаменит, то здесь у него не было недостатка в адвокатах. Каждый, кто знал его лично, мог заверить, что Гриша не особенно нахален — он просто самоуверен. А каким еще ему быть? Он отличный хозяин, хлебосол, семьянин, отец своих детей, но прежде всего — хозяин. Это качество многие ошибочно и принимали за эгоизм и воинствующее хамство.

Гриша не был послушным мужем. Как и большинство мужчин, он считал, что благополучно замужняя, удовлетворенная своим браком женщина в объятия малознакомого мужчины не бросится. Случайные связи — полагал он — это для молодых, незамужних и психически неустойчивых, а зрелая, «адаптированная» женщина на такое не пойдет. Его супруга, подарившая Грише двух пацанов, была вполне довольна жизнью — бытовая разнузданность мужа с лихвой компенсировалась его приступами детского послушания.

Но мачизм, приобретенный Гришей в шатаниях по лесам, по вагонам-ресторанам, деревенским шалманам и на нарах КПЗ, все же медленно умирал. Неудивительно — сорок процентов мужчин в России в возрасте от тридцати до сорока лет имеют проблемы с потенцией. Гриша был на стадии испытательного срока перед вступлением в эту партию «меньшевиков». Пиво уже спасло одного пацана — Арнольда Шварцнегера. Но пить пиво лежа невозможно и Гриша, страдая от утреннего тремора, знал об этом. К этому времени его початок, работающий частенько уже только писькой, еле успевал справляться с ответственной нагрузкой — выводить выпитое из организма.

«...В нашем центре высококлассно проводят урологический массаж. Квалифицированные специалисты. Десять приятных процедур продолжительностью одна-две минуты и Вы в прекрасной форме. После сеансов в нашем центре Вы почувствуете себя отдохнувшим и полным сил для новых подвигов! Одним словом, настоящим мужчиной!» — красочная реклама медицинского центра, которую Гриша нашел однажды в своем почтовом ящике, все решила.

В приватной атмосфере с помощью последних моделей европейского и американского оборудования Грише сделали экспресс-диагностику и назначили лечение.

— Это пиво прокисло, — с этими словами без шума и пыли элегантный доктор вколотил последние гвозди в деревянный макинтош, где лежал, цепляясь ушами за шершавые доски, образ Гриши, мгновенно усохший до размеров листка с результатами его анализов. — Ну что ж, посмотрим, посмотрим. Проходите сюда, на кушетку. Пальцевое исследование необходимо проводить во всех случаях заболеваний прямой кишки, независимо от его характера. Не бойтесь, ложитесь на бок, колени — к животу. Одновременно проверим анальный рефлекс. Расслабьтесь. Я сейчас надену перчатки. Не вздрагивайте — это мой указательный палец, смазанный вазелиновым маслом. Потужьтесь, как при дефекации, и во время исследования постарайтесь максимально расслабиться. Я все сделаю осторожно — не волнуйтесь. Хотите, я вам расскажу историю?

...Не стоило доктору рассказывать Грише про Болта.

Слушая красивую историю доктора, Гриша не верил своим ушам — в его заднице ковырялся пальцем человек, укравший удачу у его младшего брата!

Гришу, с его манерами регбиста, всегда влекло к тем, кому везет. Попав в большой город, он научился завоевывать расположение таких людей. Ушастый простофиля здоровяк — таким все хотят помочь. Внешность его многих сбивала с толку, позволяя Грише добиваться своего. Так случилось и на этот раз. Но Гриша пока не стал вызывать подозрений у жертвы.

Облик доктора был необыкновенно многообразен — в нем изначально были заложены черты всей его жизни — от рождения до старости. Он носил тысячи масок, которые открывались окружающим одна за одной. Маски и реальность перепутались до такой степени, что уже невозможно было определить, где кончается одно, и начинается другое.

А кому не интересно примерять разные костюмы? Но однажды «одежда» которую приходилось иногда менять, схватила доктора за руки, крича и царапаясь.

Известно, что будущее легко определить по ладони, а прошлое — по лицу. К тому же, лицо мужчины не паркет — его не надо натирать, чтобы скрывать царапины прошлого. Оно легко запоминает палящее солнце, пороховой дым, бессонные ночи и жестокие драки.

Ладонь уролога при брезгливом рукопожатии Гриши не смогла угадать своего будущего хозяина. Лицо доктора не рассказало ему ничего такого, что могло бы подтвердить что-либо из рассказанного. Это и восстановило потенцию Гриши, подарив ему облегчение от всех его недугов.

Гриша не поленился, наконец, нашел сослуживцев брата, через них Прицела — тот возглавлял где-то какое-то местное отделение фонда инвалидов войны в Афганистане. Прицел написал Грише про брата правду.

Доктор в армии был обычным носорогом. По молодухе попался, когда выпил воду из радиатора в засаде. Тест не сдал — обоссался. Был избит дембелем — сержантом, Саввой Носовым. Все думали, что сержант грохнет молодого — но тот продолжал тащить носорога за уши. По определению Прицела, брат Гриши был добрым парнем — помогал другим в ущерб самому себе.

В той последней засаде будущий уролог пошел отлить, но духи его обломали — упаковали, но не успели утащить — чудом. Гришин братишка их там и оставил, уложив с ПБСа обоих моджахедов рядом со связанным и обоссаным носорогом. Но были еще другие — уйти тихо которым уже не дали. На шум засада выплеснула море огня. В спину стреляли свои, в лицо — духи. Носорог весь бой так и пролежал за трупами своих похитителей.

Все бы ничего, но оператора с ПЗРК они тогда упустили. Этой-то ракетой и был сбит позже вертолет с группой досмотра. Савва сгорел в том вертолете — доброта гибнет в естественном отборе войны, проявляя добрую волю к абсолютному самопожертвованию. На войне выражение «добрые парни финишируют последними» приобретает совершенно зловещий смысл.

Никто не знал про этот случай в засаде — брат Гриши за сутки до гибели успел рассказать об этом только Прицелу, который сам подорвался через день. Носорог же так и протусовался благополучно всю службу в наряде при ПХД — некому было тащить его за уши.

Страница, самовольно переписанная доктором, была безжалостно вырвана Гришей. Два осколка Саввы Носова нашли друг друга. Разлетевшись в противоположных направлениях, они согласованно реализовались друг против друга.

Последнюю свою встречу с доктором Гриша рассчитал до минуты, именно поэтому произошедшее так и осталась кошмарной случайностью для пострадавшего — многих своих клиентов он помнил только со спины. Никто бы не узнал об этом деле — так, кажется, поется в песенке, — но люди в щелку подглядели. Доктор теперь практикует в другом городе, и будет еще долго жить без геморроя, благодаря массажу, сделанному Гришей. Статистика права — восемьдесят процентов мужчин после сорока нуждаются в ежегодном профилактическом массаже предстательной железы.

Однако если принять определение Прицела, которое не слишком далеко отходит от первоначального смысла поговорки, то добрые парни могут кончать первыми. Именно к этому более оптимистичному заключению Гриша нас и подвинул своим поступком.

— Если доброта гибнет в естественном отборе, то кто тогда выживает? — спрашиваю я.

— На войне выражение «добрые парни финишируют последними» приобретает совершенно иной, зловещий смысл, но мы говорили о другом, — пытается вернуть меня к своей теме старик.

Он прав, «добрый парень» — это метафора. Она выражает суть различия: одно дело помогать, думая о себе, другое — думать о других. В отношении людей, вернувшихся с войны, все всегда оказывается иначе. Естественные последствия Гришиного поступка мало кем принимались в расчет, поскольку в числе этих последствий фигурировали публичное наказание и поругание. А зря.

— Жизнь учит другому — не стоит натягивать прошлое, словно презерватив, на настоящее, лишая этим себя блестящих возможностей в будущем. Оглянитесь, порадуйтесь, ведь все это скоро пройдет, — советую я снисходительно.

— Вы знаете, что такое «блестящие возможности»? У вас были «блестящие» возможности? Случалось, что вам в голову, ни с того ни с сего, приходит «блестящая» идея — будто озарение, переливающееся всеми цветами радуги? — старик как-то сразу напрягся.

Все люди охотно говорят о себе, но в особенности — помешанные, которые в этом случае делаются положительно красноречивыми лишь с целью доказать собственную странность.

— В жизни не все то алмаз, что блестит. Сегодняшние твои блестящие возможности, это чьи-то вчерашние блестящие возможности. Блестящие возможности всего лишь пейзаж по берегам реки времени — не стоит торчать вечность в первой же попавшейся пристани. Тот, кто плывет по этой реке, — расходует время, но имеет выбор — где сойти. Тот, кто сходит на берег — имеет запас времени, но не имеет выбора. По реке плывут пароходы-события, люди на берегу — следы проплывших пароходов. Кто-то просто отстал и пытается догнать свой пароход на перекладных, кто-то просто заплыл не туда, у кого-то не хватило средств и возможностей уплыть дальше, но все они плывут в одну сторону — из прошлого в будущее. Глупо плыть туда, откуда приплыл, когда впереди тебя, возможно, ждут «блестящие возможности». Но ваши вокзалы тем и отличаются от иностранных, что на них царят тишина и пустота — сюда приходят, чтобы уехать, а приехав, быстро уходят. У вас, русских, все закручено так, чтобы люди находились на вокзале как можно дольше. Я не отрицаю в себе сумасшествия, но не утешайте себя тем, что оно вызвано моим старческим маразмом. Я вполне толерантен и вполне способен понять ваш намек, — он неосознанно повысил голос, выделяя интонацией, с ударением, каждое слово.

Я прекрасно расслышал его, он словно специально говорил громко. Видимо эти слова были связаны с чем-то важным для него. Интонации совсем не годились для продолжения мужского разговора, эту последнюю фразу он мог бы сказать кому-нибудь другому. Но не существует никаких обстоятельств, вынуждающих меня быть хамом. Один из нас гордился тем, что не причинял собеседнику мучений, другой — что причинял.

Какого черта я распустил слюни? Кого волнуют чужие проблемы, когда у каждого есть свои? Хотел понимания? Беседа, возникшая как огонь от трения двух палочек, затухла. Непосредственность поведения всегда заключается в почти немедленной реализации информации. Я встаю и иду подышать на крышу отеля.

На крыше играли в карты, словно в «слона и мильтона»- каждый хочет запрыгнуть на другого и прокатиться. Я подхожу к игрокам, которые сидят плотным кольцом и почесываются, крутя головами — словно стая обезьян. Он сам поднимается мне навстречу. Этого парня я видел вчера, здесь же на крыше, стоящим среди спящих вповалку бродяг — как ферзь на шахматном поле крыши . Еще один «листочек» на ветке моего «дерева»?

— Друзья зовут Беком, — его протянутая для рукопожатия рука, согнута в локте, ладонь — ребром.

Где же я слышал эту фамилию? Вспомнил — в одном из своих писем Прицел рассказал мне историю про Душу: сержант, стряхнувший Душе мозги, носил кличку Бек. Или это тоже была фамилия? Врет, наверное, — так я оценил это совпадение.

Но это было больше чем простое совпадение — причина быстрых и значительных перемен не только в моей жизни. Я почувствовал, как сложившаяся пирамида обстоятельств начинает стремительно рушиться в стеклянной колбе. Кто-то опять перевернул песочные часы.

Честно. Я сделал это не специально, просто почувствовал и понял то, что мне не следовало знать. Описать все эти потоки каких-то энергетических флюидов, ощущений и простой интуиции мне очень сложно. Скажу одно — случившееся не показалось целесообразным, хотя я понимаю, что просто тогда еще не дорос до этого.

Я представил Прицела, спотыкающегося на своих протезах о неровные плиты тротуара. Цепочкой его следов промелькнули в моей памяти ДОБРЫЕ ПАРНИ, ГРИША, БОЛТ, ДУША, ДОКТОР. События прошлого раскрылись последовательно, мгновение за мгновением, будто лента эскалатора, разворачивающаяся новыми ступенями прямо под ногами и свертывающаяся сразу же позади — вниз по эскалатору, ползущему вверх.

Помня о поступке папы Карла, я сам предложил Беку деньги, материализовав этим свое доверие к нему — овердрафт{11}, о котором никто меня не просил. Деньги — инструмент, который делает человека даже из дерева.

На этой планете нет места, где ты можешь быть полностью защищен. Моя жизнь с годами превращается в историю безнадежных атак. После встречи на крыше отеля я потерял все — контейнер с товаром, закупленным мной в Сирии и отправленным в Москву самолетом, — распродали без меня на оптовом рынке в Лужниках за час. Мир, который я строил, развиваясь, опередил меня.

Те, кто кинули меня, до сих пор работают как «низовые» — будто все еще крутят наперстки на улице. Пора бы уже вырасти — никакого позитива. Работают через чартерные грузовые рейсы, заключая разовые краткосрочные контакты с агентами-перевозчиками. Отработав партию — закрываются. Обычные однодневки. Законы Кетлера у них не работают, как раньше законы Маркса на родине — элементарно: нет людей, готовых их исполнять. Получив возможности, эти тупорылые упорно строят то, к чему привыкли. Нет ничего хуже сборища братанов, которые уже умерли как деловые.

Концов я так и не нашел, время расплаты оттягивалось. Я долго плюхался с долгами, пока Максим Бек меня не нашел. Он вернул мне те три сотни баксов, с процентами — ровно пять штук зеленых. Мы долго сидели и говорили с ним за столом — единственной уцелевшей мебелью в моей квартире. Я рассказал Максиму свою историю про разлетающиеся осколки, про старика и какие-то «блестящие возможности». В ответ я услышал его историю про «flash effect» — неоконченную историю про настоящие «блестящие возможности». Рассказывая о своем решении вернуться назад, Максим уверял меня, что дорога в прошлое — дорога в никуда.

Границу они пересекли под Ужгородом. Прибыв в Кошицу, где ходят поезда, устремились на вокзал. Купив билет и предъявив кому-то ночью спросонья паспорта, доехали до Праги первым классом. В четыре часа утра пражский вокзал выглядел вполне достойно.

У Паши все было давно готово: виза, паспорт, кредитные карты, кэш на кармане, бронь в гостинице и самолет через четыре часа. Он же весь был в смятении. Точнее, чувствовал себя не готовым. Продумывая за месяцы ожидания только, где найти и как вернуть, он так и не подготовился. Дальнейшая перспектива, как это часто бывает, тонула в неопределенности — главное ввязаться в драку, а там война план покажет.

Сам факт того, что они оказались в розыске, его сильно не беспокоил. Про это забываешь, пока по ящику не расскажут, как грамотно и технично «устроили» человека, который сам весной был готов тебя заказать. Спиной чувствуя перекрестье прицела, становишься упертым до истерики фанатиком, который спешит что-то сделать, или тихим философом, как Паша — понимающим, что все равно ничего не успеть. Любые версии ерунда, если твой новый проект может оборваться тремя выстрелами или одним следственным действием. Причины есть там, где они нужны — для убийства и ареста они сегодня не требуются. Расстаться с жизнью можно случайно, вне всякой логики и правил — это как хлопок ладошек для комара.

Когда вы хлопаете в ладоши и в следующее мгновение произносите громкое восклицание, в промежуток между хлопком и восклицанием не произойдет даже самое простое действие. Это не означает, что вы должны хлопнуть в ладоши, затем подумать о том, что пришло время произнести восклицание, а затем крикнуть. Если вы сделаете так, между хлопком и криком будет очень большой промежуток. Поэтому вы должны хлопнуть и в это самое мгновение, без малейшего промедления, издать звук. Подобно этому, если мысль останавливается на ожидании, что противник вот-вот нанесет вам удар, возникнет большой промежуток, и вы не сможете правильно среагировать на удар. Но если в промежутке между ударом противника и вашим ответным действием не помещается даже мысль об этом, удар противника станет вашим собственным — вы обрушите мощь своего врага против него самого. Такая возможность существует в том случае, когда два события следуют друг за другом без промедления, когда ни одна мысль не может их разделить.

Раз нет правил, по которым «устраивают» людей, то и нет правил, по которым можно спастись. Выручает только дерзость и скорость — спокойно делаешь дело и не думаешь об остальном. Это не всегда спасает, но успеваешь больше — иначе, что толку в пиве, которое нельзя выпить?

— С деньгами порядок? Дальше что, знаешь? — Паша спокойно принял его решение вернуться.

— А зачем в Азию решил податься, соскучился? — молчание он воспринял как ответ.

— С полицейскими веди себя вежливо — руками не маши, фразы на английском выговаривай правильно, всегда улыбайся, — это было его последнее напутствие.

— Удачи! Удачи, Паша! — они крепко обнялись.

В аэропорту он обратил внимание, как видя отсутствие в Паше страха, расступились, пропуская его таможенники. В «зеркало заднего вида» Паша видел его, он же — только пустоту.

— Мой друг уехал в Израиль, я же еле вернулся домой из Азии, и то на твои триста баксов. Я сделал что-то не то, не туда шел, теряя свои «блестящие возможности», — Максим жадно затянулся сигаретой, рассматривая свое отражение в окне.

К жизни он относился легко. В его жизни хватало поворотов — быстрых и медленных. Он не выбирал условий, в которые его ставила жизнь.

— Ничего нельзя сделать с тем, что приходит зима, — рассуждал он, сидя ночью напротив черного окна моей пустой кухни. — Выйди зимой в трусах и майке на улицу и крикни — да пошла ты, зима! И замерзнешь нафиг. Пришла зима — надевай чехлов побольше да потеплее. И все.

Максим жил в тех условиях, в которых он оказался, и старался получить от них кайф. Не важно — с деньгами или без.

Я слушал молча и не спорил с этим Беком, родившемся в Ивделе в 1964 году и выросшем в эпоху безденежных отношений. Когда мы расставались, Максим приглашал меня к себе на охоту. Опять, наверное, врал.

В пятистах тридцати пяти километрах от Екатеринбурга в глубокой долине по обоим берегам реки Ивдель в 1589 году на широте Санкт-Петербурга был построен Лозьвинский сторожевой пункт. Форпост для наступления на богатства Северного Урала, ворота на пути в Приобье.

Двадцать восьмого октября 1831 года, рядом с фабрикой, промывающей золотоносные пески с Преображенского и Знаменского приисков, у впадения реки Шапша в реку Ивдель возник поселок, получивший название Ивдельское селение. Это примерно в пяти километрах вверх по течению реки от современного города. В 1849 году был завершен раздел Заозерской Дачи между братьями Всеволожскими. Северная ее часть досталась Никите Всеволодовичу. Ивдельское селение было перенесено на новое место, где сейчас расположен город, и получило название Никито-Ивдель. В новом селении с 1849 до 1898 года было Северо-Заозерское управление золотыми приисками Н.В. Всеволожского и его наследников.

В селе было земское училище, две церкви, шесть торговых лавок, уже в 1910 году была открыта библиотека, стали появляться школы. Долгое время после революции экономическое развитие Никито-Ивделя затруднялось отсутствием железной дороги. Позднее село Никито-Ивдельское было переименовано в село Ивдель, а с 1924 года возник Ивдельский район. В 1937 году началась прорубка трассы будущей железной дороги, а в 1939 году на станцию пришел первый «рабочий» поезд.

Шестнадцатого августа 1937 года село Никито-Ивдельское стало лагерной столицей Ивдельлага; телеграфный код: «Перекат»; почтовые ящики 231, 232, 240, с двадцать пятого декабря 1945 года — литер Н: Н-240, Н-240/1, 2, 4–11, 05, 08, 09.

Первый лагпункт, центральный, стоял за километр от реки. Там было более тысячи заключенных. Их гоняли на разгрузку леса с узкоколейки и на лесосплав. Все бухгалтеры на первом лагпункте были немцы с 58-й статьей.

Второй лагпункт был женской зоной — около трехсот узниц. Всего в зоне находилось примерно восемьсот заключенных — там был женский барак и был барак «воровской». Они строили и ремонтировали узкоколейку. С лагпункта заключенных гоняли на лесоповал.

Была в зоне и амбулатория. В зоне был отгорожен «психопункт» для душевнобольных. Им заведовал главный психиатр Кремля Воронов, тоже сидевший по 58-й статье. Он погибнет в возрасте пятидесяти пяти лет летом 1945 года в своем кабинете от удара молнии. Это его рукой будет сделана запись в книге регистрации по факту смерти Болеслава Казимировича Барадей. В это время сын Болеслава Казимировича Карл вернулся из Северной Африки, где он воевал на стороне тех, кто погубил его отца, для которого Ивдель оказался концом всех дорог.

Реальный мир существует при определенной скорости обращения причин в следствия. Обратное соединение осколков в частицу требует преодоления пространства — бездны, переход через которую может осуществляться только с помощью времени. Влияние времени выражается в повороте направления развития событий, что сразу создает две равные и противоположные силы, приложенные к причине, — происходит передача энергии без импульса, следовательно, и без отдачи. Такая передача мгновенна — она не может распространяться, ибо с распространением связан перенос импульса. Это обстоятельство следует из самых общих представлений о времени — время не распространяется, а всюду появляется сразу — как причина. Одновременность воздействий через время осуществляется в той же системе координат, с которой связан источник этих воздействий — сила.

Равенство действия и противодействия времени через передачу импульса без отдачи видели многие — попадая, убиваешь, но отдачи при этом не чувствуешь, верно? Раненых, даже смертельно, пуля опрокидывает, роняет — убитый же мгновенно, даже на ходу, останавливается и оседает, теряя всю инерцию движения. Кто видел — тот подтвердит.

Смерть не наступает сразу, всегда есть последнее мгновение, которое надо заполнить движением. Воспоминания, проносящиеся в голове в этот момент — время, меняющее свое направление? Я это видел, сумев заполнить последнее мгновение движением — прожив его, я не сделал его последним.

Болеславу Казимировичу Барадей не хватило времени, чтобы преодолеть замкнутое пространство. Отправив сына в Польшу, он стремился заменить ему систему координат — но не сумел уйти от причины, связавшей его с сыном, как два разлетающихся осколка одновременностью их взаимного противодействия. Возвращение польской бригады из похода в Африку совпало со смертью Болеслава Казимировича Барадей. Оба осколка взаимно реализовались, ничего не зная о судьбе друг друга — отец умер, дождавшись благополучного возвращение сына.

Береговая линия, общие моменты ландшафта, как и наше окружение и привычки, с течением времени меняются очень медленно — это постоянные составляющие в уравнении времени, отведенного нам. Есть старая истина: хочешь изменить судьбу — смени место жительства и образ жизни.

Отцу и сыну — обоим приходилось двигаться, чтобы выжить — одному по Северной Африке и Ближнему Востоку, другому — по территории, ограниченной периметром лагеря. Выжил тот, у кого оказалось больше пространства для перемещения.

Наша жизнь оценивается соотношением того, что произойдет с нами в будущем, с тем, что могло бы произойти. Любое будущее, состоящее из упущенных возможностей, неизмеримо богаче реализованного — сколько еще не пойманной рыбы плавает в океане не выпитого нами пива! Надо только собраться в каплю этого океана возможностей и, уплотнив время, двигаться, чтобы жить. Легче всего разлетаться в разные стороны, как те осколки, согласованно реализуясь друг против друга, не желают думать друг о друге.

Карл Болеславович Барадей умер в Сирии через неделю после нашей встречи. Решив посетить место бывшего лагеря Иностранного Легиона рядом с городом Хомс, он замкнул временную петлю, окончательно запечатав свое будущее в презерватив прошлого.

Жена все же однажды принесла Грише сифилис. Вспомнив навыки буйной молодости, он «упал в стакан», но выбрался — крепкое здоровье и правда о погибшем брате привели его в Чечню. Став «под сраку лет» старшим сержантом, Гриша уже четвертый год хозяйничает где-то на собственном блок-посту. Появляясь раз в два года на могилке родителей и брата, он не забывает детей, которые любят своего папку. Стрелять из автомата ему сейчас нравится больше, чем трястись утром в общественном транспорте по дороге на работу. Дай Бог ему здоровья и удачи!

В Ивделе нет, и никогда не было никакого Максима Бека — мне некому было вернуть деньги. Не нашел я там и его родителей. Проверить все равно невозможно: паспорт его утерян — заявление об утере подано в паспортный стол Ленинского РОВД города Екатеринбурга пять лет назад, свидетельство о рождении тоже сгинуло где-то на квартире у родителей — справка из ЖКО приобщена к заявлению об утере паспорта. Административные органы могли бы просветить, но при упоминании его фамилии сотрудники РОВД о чем-то крепко задумались, а потом сами вдруг начали задавать неуместные вопросы.

Максим Бек — не настоящее имя человека, которого я повстречал в Сирии. Настоящее его имя Александр Нидергаус — это единственное, что удалось узнать мне в ходе поисков.

Но не может быть события, которому не предшествует другое, причем вполне определенное — Бог не играет в кости. Бог — это время, переворачивающее песочные часы судьбы. Я помню густой запах кофе с кардамоном — это след нашей встречи в будущем.