Ulkus{8}

Подобно ребенку, тоскливо взирающему поверх забора, отделяющего сад от улицы, он разглядывал здание банка. Проходя мимо него, в здание входили и выходили чиновники, наполняя собой эту коробку из бетона и стекла. Они выглядели сильнее, чем он, потому что имели конкретные задачи, не зависящие от его целей, но подчиняющие их себе. Все они получили одинаковое образование, жили в одном городе, работали в одном здании и для решения своих задач использовали ресурсы, предоставляемые им государством. В отличие от них, он был один: его соратники были разбросаны по стране, их разъединяли сотни километров, они не были объединены, не имели связи между собой, для решения своих задач каждый использовал свои собственные скудные ресурсы. Он вдруг представил, какая мощная, хорошо организованная армия чиновников противостоит сейчас ему. Нежелание соприкасаться с кем-либо из них сказывалось на всем его поведении.

Неожиданно сзади, в спину, его толкнули. Не скрывая свою неприязнь и враждебность, он резко обернулся. Быстрота, с какой клерк извинился, нечаянно задев его, напряженность, с какой он сам ждал этого извинения, весь этот сложный клубок чувств вокруг чужого прикосновения, свидетельствовали о том, что сейчас было задето нечто затаенное в самой глубине его души. Это нечто, вечно недремлющее и коварное, не покидало его с того самого момента, когда он одним прямым выстрелом установил границы своей территории.

Его собственные этические нормы были не столь скрупулезны, как у других, но общи по форме и универсальны по применению. Они предписывали или запрещали определенного рода действия в зависимости от того, какие при этом преследовались цели. А цель всегда оправдывает средства, приемлемость которых, в частности, зависит от моральных установок исполнителя. И хотя для него, решившего завязать с безнадегой, пришлось из двух зол выбирать меньшее, каждое из них, тем не менее, оставалось злом. Нет ничего более деморализующего, чем маленький, но постоянный заработок. Теперь его очередь, шанс прорваться — есть, но он минимален.

Желание попасть в это здание было не техническим, а скорее нравственным вопросом. Стать таким же клерком — банковским служащим, осуществляющим кассовые операции непосредственно с клиентами. Нельзя работать бесплатно — это развращает. Бесплатно можно только помогать.

«Если банкирам принадлежит доля доходов от капитала банка и право участвовать в решении вопросов его использования лишь на том основании, что этот капитал является результатом эксплуатации ими финансовых возможностей своих клиентов, — рассуждал он, — то не логично ли тогда предоставить и ему, как будущему их коллеге, те же права? Решено — он станет банкиром! Во-первых, это независимость личная. Во-вторых, это интересно и далеко от всяких гражданских войн, аморальных компромиссов и требуется всего лишь всерьез верить цифрам».

Анализируя средства более подробно, чем цели, он понимал, что возможность успеха в решении этого, казалось бы, теоретического вопроса, во многом зависит от простого, решительного шага — от способности сплотить вокруг себя группу людей, готовых добровольно подчиняться строгой дисциплине и силой навязывать ее остальным.

Муха

Год рождения — 1963

Осень 1981–83 г.г. — рядовой 345 полка. Баграм. Афганистан

1984–1989 г.г. — студент академии имени Плеханова

1989–1993 — сотрудник Российского республиканского объединения инкассации

1994–1998 — Заместитель Председателя банка

Это было сумбурное время. Проводилась кампания по созданию кооперативов, и в обкоме собирали председателей исполкомов для отчета о количестве кооперативов в районе. В кооператоры кого только ни выталкивали. С банками поступили по чисто комиссарскому принципу: существующие банки начали делить, акционировать. Законодательная база этого процесса приватизации через акционирование была несовершенна, а по многим вопросам отсутствовала вообще. Амбиции руководителей только ускоряли этот процесс. Многие толковые люди были вытеснены этими энтузиастами перестройки. Нарожали сотни банков, но забыли, что все они должны были входить в единую информационную платежную систему. Стали думать — а как же быть с денежным обращением, инкассированием?

В каждой конторе Госбанка был свой отдел инкассации. Отдел формировался в основном из своих сотрудников, не справившихся с экономическими обязанностями, или проштрафившихся милиционеров. Инкассаторы «не доживали» до конца маршрута, пьянствовали прямо в машине. Сегодня такое уже трудно представить. Сегодня ошибка инкассатора приводит к тому, что с ним либо расправляются, либо отбирают деньги. Тогда этого не было. Частенько приносили пьяное тело инкассатора вместе с большим брезентовым мешком денег. Как говорится: чем выше здание, тем ниже фундамент.

Именно в это время таланты бывшего сержанта по кличке Улькус оказались востребованными банковской системой инкассации. Толково воссозданная схема родного подразделения выгодно отличала подопечных Улькуса от похожих на плавленые сырки местных охранников. Утверждение — «цель оправдывает средства» — обычно рассматривается как отрицание всякой морали вообще. Ни совесть, ни какие-либо другие сдерживающие факторы не ограничивают поступки людей, если эти поступки совершаются для достижения поставленной цели. Не было буквально ничего, чего не был бы готов совершить гвардеец Улькуса, поскольку для него это был единственный критерий моральности действий. Это было «общее благо».

Улькус обладал сильной поддержкой своих товарищей, внушающей уверенность, что именно он сможет осуществить необходимые перемены эффективно и быстро. Сколотив и возглавив бригаду из рожденных в воздухе пацанов, Улькус попал в наш большой муравейник. Так возникла команда инкассаторов нового типа, организованная по военному образцу. Так я с ним познакомился.

1991 год — еще существует СССР, действует КПСС. На местах управляют областные Советы народных депутатов, секретари обкомов, которые сидят на двух креслах. А новой власти еще нет. Пятого декабря 1991 года отменили смертную казнь за преступления по статье «девяносто третьей — прим.» — за хищение государственной или общественной собственности в особо крупных размерах. Такую гуманность можно было только приветствовать — оставлено наказание в виде лишения свободы на срок от восьми до пятнадцати лет.

Председателем Центробанка тогда был Г.Г. Матюхин. Впервые в Центробанк стали ездить вереницы иностранных делегаций. Все начальники территориальных отделений, все главные бухгалтера съездили на учебу за границу — за счет принимающей стороны. К этому времени Улькус был уже клерком в кредитном отделе и умудрился разменять свои доармейские три курса института на стажировку в Центральном банке Франции. Все увиденное он потом активно внедрял в практику — и в сфере деловой культуры, и в области работы с кадрами.

Выдачей кредитов в их отделе занимался профессиональный банковский работник. Человек был весьма порядочный, интеллигентный, он просто не представлял себе, что взятый в банке кредит можно не вернуть. Все, кто обращался к нему, были для него клиентами банка, вкладчиками, держателями акций — и только чисто априорно он допускал, что среди них могут быть и лица, конфликтующие с законом. Но он никогда не стал бы открыто кого-то подозревать. Когда кто-то (уже не помню) не возвратил кредит в первый раз, он счел это случайностью. Во второй раз он решил, что человек, не вернувший деньги — обычный жульман. После еще одного невозврата он решил разобраться, почему это происходит, и обратился за помощью к Улькусу. Улькус «отбил» все кредиты, чем заслужил доверие руководства банка — и стал начальником отдела кредитов! Тогда банк, конечно, был еще не акционерный, а паевой.

Это был очередной шаг простого банковского клерка на пути к хозяину банка. И все дело не столько в связях Улькуса с криминалом или в его раздутых дембельско-родственных связях. Суть успеха была совсем в другом. Создание коммерческих банков разорвало систему платежей. Оно породило не только массовые неплатежи, но — что самое страшное — оно породило наплевательское отношения к долгам, к человеческим обязательствам. Улькус лихо зарабатывал на кредитах, обманывая в цене, но не в товаре.

Он оказался самым талантливым среди небольшой группы лиц, владеющих крупным пакетом акций банка. Если не считать отдельных учредителей, имевших подготовку в экономических науках, то большинство представляло себе банк, прежде всего, как солидное здание, в подвалах которого лежат мешки денег. Улькусу приходилось им объяснять, что основными функциями банка являются кредитование и расчеты. Есть, конечно, в банке и касса, и наличность, но не они являются главными элементами банковской деятельности. Многие учредители не имели никакого понятия о процессе обработки документов, квитовке авизо. Само слово «авизо» некоторые из них услышали от Улькуса впервые в жизни.

Надо было обладать железными нервами, чтобы быть приветливым каждый день с одними и теми же людьми. Приходилось объяснять им сам принцип деятельности банков, рассказывать, что банковская система выполняет в экономике функцию, сходную с функцией кровеносной системы в человеческом организме. Мысль о том, что люди, обладающие лишь теми элементарнейшими представлениями о работе банка, которые они получили, общаясь с ним, завтра получат в свое распоряжение деньги, и начнут проводить с ними операции, Улькуса в то время особенно смущала. Одембелев, он умудрился за короткое время разобраться со всеми собственниками банка. В результате чего простой клерк овладел семьюдесятью пятью процентами акций родного учреждения — обычный жук в муравейнике.

Вместе с тем, этот немалый пакет акций минимум на два-три порядка был меньше суммы финансовых ресурсов банка, состоявших в основном из средств клиентов, нераспределенной прибыли и других элементов капитала банка. Получив доступ к ресурсам, Улькус решил разложить яйца по разным корзинам — купить крупный пакет акций столичного банка и, пока не поздно, крупное предприятие, вполне конкурентоспособное, ликвидное и прибыльное. Тогда открыть финансовую компанию было проще, чем открывать новый банк, ровно как проще купить контрольный пакет готового банка. Сумма сделки многократно превышала акционерный капитал банка, и он предложил мне объединить наши капиталы. Естественно, что для приобретения он привлек все средства клиентов своего банка без их согласия. Улькус рисковал со скоростью мысли.

Результат сделки: мы становимся юридически и фактически хозяевами предприятия и крупными акционерами московского банка; банк Улькуса, лишившись привлеченных ресурсов клиентов, оказывается банкротом; клиенты остаются без денег.

А как же ответственность?

А никак. Улькус отвечал за банкротство банка стоимостью только своих акций, составляющих весьма незначительную часть стоимости купленного предприятия. Что касается должностной ответственности, то ее практически в России нет. Власть даже не стремилась ликвидировать эти пробелы — ей было недосуг, и она сама довольно часто с удовольствием участвовала в этом процессе «накопления», публично критикуя криминал и создавая видимость борьбы с коррупцией. Это был конец капиталистического детства.

Хорошо воспитанным считает себя каждый. Организовав свою компанию, мы ходили на работу, одеваясь, кто во что горазд — не бизнесмены, а сборище неформалов. Мы вызывали шок у чиновников, считая, что почти все великое сделано молодыми.

Улькус был другим. Он не скрывал, что заряжен на деньги. Его цели были ясны, задачи определены. Улькус быстро нам объяснил, что такой стиль одежды и поведения нам невыгоден — нас просто-напросто не воспринимают всерьез. Одеваться правильно для него означало форму уважения к себе и другим. Ценя комфорт и практичность, он умудрялся находить ускользающий от нас компромисс — так подбирать себе гардероб, чтобы, сохраняя личную свободу, одновременно соответствовать консервативному, но вполне современному корпоративному стилю. Правильный гардероб служил для него гарантией быть оцененным адекватно статусу.

— Все права на участие в бизнесе находятся в элегантном кармане вашего костюма. Ведь что выгодно отличает мужчину в хорошем костюме от другого, в не менее хорошем? Только детали! Стиль — это форма и способ деятельности в определенной сфере, и узнать его можно по конкретным действиям человека. — Улькус многому научился у французов, и этому, в том числе.

Мы мгновенно поумнели и стали в приказном порядке насаждать в своих рядах беловоротничковость. Свой собственный имидж ясноглазого вертопраха Улькус окончательно переформатировал для business hi-end.

— Если вы станете нашим партнерами, то мы не только поможем в решении ваших отраслевых задач, но и позволим вам более гибко использовать ваши финансовые ресурсы.

Чтобы завлечь новых клиентов, приходилось изображать возможность выгоды.

Госпредприятия имели финансирование, но не имели права его использования. Как только они становились учредителями банка и перечисляли туда средства, что не запрещалось законом, то могли эти деньги тратить по усмотрению руководителей предприятия. Руководители предприятий использовали преобразованные средства для развития системы кооперативов, строительных организаций, концернов.

— Не спешите рассчитываться «день в день» — у вас не будет остатков на счетах, и тогда вы будете уже не банк, — советовал нам Улькус, и был прав.

Шел октябрь 1994 года. И уже потом был понедельник семнадцатого августа 1998 года.

Мы все понимали, рассчитывали риски и предполагали сброс фондовых активов к началу сентября. Прогнозировали девальвацию процентов в двадцать и, возможно, дефолт через некоторое время. Но не угадали сроки, что чрезмерно наивно для банка уполномоченного по ГКО — поэтому и пролетели.

Это была «идеальная летная погода» — а знаете, чем чревата летная погода в зоне работы ПЗРК? Был открыт «сезон охоты», и нас «сбивали» не стесняясь, — вся сфера финансов была тогда в «иглах». Такие как мы, разлагаясь, инфицировали другие банки. Вопрос оперативного изъятия с рынка финансовых «трупов» законодательно не был урегулирован.

Легким движением руки Улькус мог бы вывести нас из штопора. Однако ему этого не надо было. Ничего личного, как говорится, только бизнес. Мы сгорели тогда в прах, а Улькус, наоборот, — поднялся. Правильно говорят, что человек похож на обезьяну, — чем выше он лезет, тем больше демонстрирует свою задницу.

Прицел

Год рождения — 1962

Осень 1981 — ноябрь1983 года — сержант 70-й бригады. Кандагар. Афганистан

1994–1996 гг. — председатель отделения Российского фонда инвалидов войны в Афганистане

Я познакомился с Улькусом при печальных обстоятельствах. Один из наших парней женился и, как водится, однополчане были приглашены на сабантуй к жениху в деревню. Ехали они втроем на машине одного из приглашенных. В пути, разогретые воспоминаниями, выпили. Дороги толком не знали. Ехали по проселку, после дождя. Застряли. Одного оставили у машины, а двое пошли за подмогой. Когда вернулись, нашли товарища мертвым.

Он лег в траву, на обочине, и заснул. Грузовая, объезжающая по обочине застрявшую легковушку, задавила его. Они ехали к боевому другу — надели ордена, камуфляж. Заметить в траве его было трудно. Водитель грузовой остановился, но, сообразив, что произошло, уехал. По следам вычислили машину — в районе их было пять. У четверых — железное алиби, а пятая стояла разобранной «уже неделю» в гараже соседнего колхоза. Участковый официально предупредил, что если с водителем разобранной машины что-то произойдет — проблем хватит всем. Официально ничего нельзя было доказать. Местные своего никогда бы не сдали. Я был на похоронах, где и познакомился с Улькусом, — он был однополчанином погибшего, и его вызвали телеграммой.

Слякоть того дня я запомнил надолго. К деревенскому кладбищу шли пешком. Стопы протезов вязли в грязи. Налипая на ботинки, она превращала их в пудовые гири. Трость постоянно скользила. У всех было мрачное настроение. Все ждали от нас активных действий — милиции понаехало из района больше, чем участников похоронной процессии. Были представители районной администрации, райвоенкомата, администрации колхоза — смерть этого парня вынудила всех их вспомнить его заслуги перед государством. Все выступления были настолько неискренни, что кто-то из говоривших даже пару раз ошибся, называя имя погибшего, и напрочь забывая о том, что бесчеловечно хоронить вместе с умершими и память о них. Произнося на похоронах пространные заупокойные речи, эти люди часто забывают об усопших буквально через день-другой после похорон.

Даже отношение родственников погибшего к его смерти было так же лицемерно, как и их отношение к жизни, — оплакивая, они застонали и запричитали гораздо более внятно, как только появилось колхозное руководство, почтившее их своим присутствием. На меня смотрели как на представителя «афганцев», а я и понятия не имел, что делать, и как себя вести — все, что мы смогли и успели сделать, это изготовить гранитный памятник.

Я смотрел на фотографию, шурупами прикрученную к гранитной плите, и думал, о том, как приятно считать себя старше своего отражения в зеркале. Улькус сам подошел ко мне и поздоровался — твердое уверенное рукопожатие, сопровождаемое взглядом в глаза, обычно нравится всем. Он выглядел по-настоящему богатым человеком. Приехал на похороны на джипе. Одет был в длинное черное пальто. Стильные черные туфли — чистые, словно упрек моим, облепленным комьями грязи.

— О чем думаешь, командир?

— Что можно рассказать о своей жизни, когда уже будет поздно что-либо в ней менять? — честно ответил я, глядя на свежий холм мокрой от дождя земли.

— Чтобы было, что рассказать, некоторые вопросы надо задавать себе уже сейчас. Знаешь, что нужно сделать, чтобы твой враг не пришел на твои похороны? — его взгляд был прямым и колючим, словно щуп сапера.

— Надо самому прийти на его похороны, — циничность ответа немного раздражала, но его слова «надо самому прийти» я, как безногий, тогда понял буквально.

Назад домой он отвез меня на своей машине. По дороге разговорились. Выяснили, что оба служили в одно время в одном месте: я — в Кандагаре, он — в Лашкаргахе. Вспомнили армейскую операцию в район Заранжа, когда забурились всей толпой в Иран. Тогда была песчаная буря, из-за нее и заблудились. Мелкая пыль так забивалась в щели ствольной коробки, что передернутый затвор не успевал дослать патрон в патронник, — застревал от забившейся пыли и песка. Мы разрывали свои перевязочные пакеты и затыкали все дырки в оружии.

Улькус всю дорогу вел себя естественно, без понтов. Никто из нас не выяснял, кто из нас афганистей. Незаметно перешли на разговоры «за жизнь». В то время фонд трясло от внутренних разборок. Возможности были большие. Вышло постановление Ельцина о передаче подразделениям фонда доли пакетов акций предприятий, приватизируемых в субъектах федерации. Базовый же перечень реабилитационных мероприятий, технических средств и услуг, предоставляемых инвалидам, всецело зависел от средств, выделенных бюджетом. Но средств, конечно, было недостаточно. По этой причине гарантированный перечень реабилитационных мероприятий включал в себя всего три позиции: оказание протезно-ортопедической помощи, снабжение инвалидов по зрению литературой, отпечатанной по методу Брайля, обеспечение инвалидов войны автотранспортом. К сожалению, Федеральная базовая программа реабилитации, которая как воздух была нужна инвалидам, так и не была разработана. Я рассказал тогда об этом Улькусу, но это тема его не заинтересовала.

Улькус считал, что когда хочешь заработать деньги, именно вот так тупо: заработать колы — никогда не заработаешь! Ты дурак, сказал он, если думаешь, что я сижу и кубатурю мозгами, как бы стырить у государства денег побольше. Такие рассуждения не работают, и тот, кто так думает, сидит по уши в говне! Работают идеи и энергия личности. Надо все делать честно. Надо много отдавать: хочешь все получить — отдай все! Не бабки совать под столом, а себя отдать, себя. Чем больше себя отдаешь, тем больше себя получаешь. Но получаешь не от людей, от людей никогда ничего не получишь, — получишь от обстоятельств, которые и формирую ситуации, работающие на нас. Если не можешь контролировать обстоятельства: контролируй ситуацию.

За деньги сейчас ничего нельзя купить. Они даже не дают ощущения покоя. Кажется, чего проще: заработал «лимон», положил его в банк и кури длинную сигарету. Но завтра же тебе позвонят эти «могучие карлики» — слуги капитала и скажут: «Слышь, тут Доу-Джонс накрылся, так что извини». Что ты им ответишь? «Найдите этого Джонса и разберитесь с ним — дайте ему в дыню»? Ко всему надо относиться легко — стараться получать кайф от того, что живешь! Вот ты же имел уже возможность умереть в Афгане, но упустил ее — так же и я. Все решают обстоятельства, случай — не надо изображать сперматозоид, который прогрыз дырку в презервативе.

Я немного поспорил с ним. Вероятность случившегося события, представляет собой дробь, и равна единице. В знаменателе дроби — обстоятельства, формирующие проблему и поддерживающие последствия ее проявления, в числителе — действия, необходимые для решения данной проблемы. И если числитель равен знаменателю — проблема будет решена, в противном случае полученная дробь будет определять вероятность решения этой проблемы. Вопрос один — что ты сделал, чтобы этого не было?

Удача — это когда твои способности соответствуют представившимся возможностям. Случайными явлениями, согласно этому определению, будут те, законы которых нам неизвестны. Случайность является мерой нашего невежества. От тебя зависит только, насколько твои способности соответствуют случаю. Не человек создан обстоятельствами, а обстоятельства — человеком.

Следующий раз я встретился с ним по его воле. Он приехал ко мне ночью, подняв меня с кровати длинным непрерывным звонком в дверь. Не надевая протезы, я в одних трусах на заднице пополз к двери. Когда я открыл дверь, он уставился на меня, буквально, выпучив глаза.

— Братан, что они сделали с тобой?! — его слова были искренними, и я понял его состояние.

Он видел меня только в протезах, а тут какой-то карлик с телом здорового мужика и ногами, обрезанными «по самые уши». Мы всю ночь просидели на кухне. У него три месяца назад умер отец, и он ехал домой в Казахстан — по просьбе матери решать какие-то дела. Утром я уехал с ним в Качар, это в Кустанайской области. Отмахав больше восьмисот километров, вечером мы уже были на месте. Обычный рабочий городок — коробки серых многоэтажек посреди степи, за городом — отвалы рудника.

Лоскут ковыльной степи был зажат между березовым колком и дачными участками, нарезанными прямо на целине. Я до этого ни разу не видел настоящей степи. Ветер колыхал ровными волнами серебряные нити ковыля — словно гривы сказочных коней плотным табуном обгоняли нашу машину. Островком посреди ковыльного моря была небольшая выкошенная поляна круглой формы. Поверхность ее была исковеркана низкими, но широкими буграми. В центре стояли две наполовину построенные мазарки.

— Эти бугры — групповые захоронения, — опередил мои вопросы Улькус, — здесь стоял аул, в котором родился мой отец. Все умерли от эпидемии — то ли чума, то ли тиф. Выжили двое — мальчик и девочка. Теперь они оба лежат здесь, со своими предками. У нас мазарку положено строить постепенно, не сразу, согласно определенным этапам, — как у вас, у русских: девять дней, сорок дней, девять месяцев, год. Так, кажется? Я мог бы сразу построить, но мать говорит, что нельзя. Только подниму ограду и часть мазарки, — так дачники, уроды, разбирают. Нет у людей совести!

В центре разобранной наполовину мазарки стоял обычный четырехгранный металлический обелиск с фотографией отца Улькуса. С фотографии на меня внимательно смотрел пожилой мужчина. Какая мощная жизнь была прожита им! Честно прожив отведенное судьбой, этот человек вернулся туда, где должен был лежать. Никого не обманув, он вернулся, полностью использовав предоставленную ему возможность. И я неожиданно подумал: для нас, живых, за гранью этой фотографии начинается наше настоящее из бескрайних просторов возможностей и выкошенной поляны обязанностей. И выбор за нами — жить, как пасынок, скромно ютясь в пределах обязанностей, или гордо и громогласно заявляя о себе, жить на просторах своих прав. Лучше делать то, что возможно, чем то, что дозволено — вот два полюса нашего выбора, между которыми глубокая пропасть.

После посещения мазарок мы с Улькусом поехали в ближайший совхоз. Там жила семья ссыльных чеченов. Улькус переговорил с ними о своей проблеме, они потом наедине о чем-то еще поговорили со стариком чеченом. Я обратил внимание, с каким почтением все члены семьи и сам Улькус разговаривали со стариком. Улькус оставил старику пачку денег, но дед эту «котлету» не взял.

— Мой отец однажды спас в драке их старшего сына, — начал объяснять мне Улькус. — Эти люди приняли моего отца, как сына. Видел, как уважают старика? Он был известным бандитом. Его уважают потому, что старик доказал на деле свою честь. А у нас — молодых — хотя и предполагается наличие чести, но она еще не испытана, и числится за нами как бы в кредит. А слава признается всегда! Честь — это мнение окружающих о твоих качествах. Честь показывает лишь, что ты не исключение. Слава же показывает, что ты являешься именно исключительной личностью. Поэтому славу приходится завоевывать, честь же — только хранить и не терять. Отсутствие славы есть безызвестность. Отсутствие чести лишь позор, который легко смывается кровью. Всем хочется не только быть всегда, хочется быть тогда, когда других больше не будет. Каждый хочет стать старше других и знать, что когда его самого не будет, о нем скажет его имя. Между честью и славой, я лично, выберу славу — пусть даже бесчестную.

Тогда я не придал особого значения этой его тираде.

Утром следующего дня мы сопровождали ЗИЛ, груженный двумя поддонами силикатного кирпича, в облаке пыли тащивший на прицепе бетономешалку — обычное оперативное обеспечение мероприятия. На корточках у мазарок сидели вчерашние чечены и меланхолично наблюдали за этим караваном. Дождавшись, когда пыль осела, и рабочие под присмотром чеченов начали разгружать кирпичи, мы уехали в город Рудный. Вернулись оттуда вечером с тремя парнями: казахом и двумя татарами.

Я доверял опыту Улькуса, но всякий опыт специфичен. Планируемую акцию возмездия, при желании, можно было легко квалифицировать как злостное хулиганство, а в случае похищения вора — как вторжение в частную жизнь. Я сомневался, что умение этих парней устраивать засады в горах могло нам пригодиться больше, чем обычные навыки бандитизма. Как инвалид войны, я знаю, что не все, прошедшие через войну, психически устойчивы. Это, конечно, относится не ко всем, но многие из нас знакомы с неврозами и депрессией. Поэтому меня больше волновало наличие у наших помощников криминального опыта. Именно опыта реальных криминальных ситуаций, проигранных «в натуре», катастрофически не хватает почти всем, кого сегодня знают как «бандитов». На самом деле этим носорогам просто приятен страх, который они вызывают у простых людей. А эти трое больше всего подходили как декорация в сцене устрашения. При виде их у любого здравомыслящего начисто пропадало всякое желание к агрессии. Все трое были спортивного вида, казах — точно был боксер. На этом их внешние преимущества заканчивались.

Не заезжая в Качар, мы высадили их. Они прямо в машине переоделись и молча ушли в направлении дач. В обед следующего дня мы встретились с ними в березовом колке, возле которого вчера расстались. Мы узнали, что вчера в них стреляли, когда они попытались задержать вора, который приехал на мотоцикле с прицепом. Они спугнули вора и тот, бросив прицеп, уехал. А когда они пытались забрать прицеп — их обстреляли из обреза. Я не понимал, почему такое противостояние из-за кучи каких-то кирпичей? Парни перекусили привезенной едой, и мы опять расстались до вечера.

— Потерпи, — ответил уклончиво Улькус на мои расспросы о наших планах, — воровская жизнь — это игра в рулетку. До сих пор удача сопутствовала этому уроду. В конце концов, она изменит ему и придет к нам. Шансы у нас с ним сейчас равные, но все-таки они должны склониться в нашу пользу — за красным рано или поздно последует черное. Раньше все у него шло гладко, теперь все пойдет не так, как ему хочется, и он сам начнет делать ошибки. Его уверенность в безнаказанности растет, и шарик, крутясь, попадет на новый номер, и крупье объявит: «Черное». Вора легче всего ловить тогда, когда он хочет обокрасть тебя. Эти ребята охраняют и свое будущее. Вчера ночью вор сам спровоцировал нас на более решительные и жестокие действия. Сегодня ночью все закончится — он придет за прицепом, вот увидишь.

Так и произошло. Мы подъехали к месту встречи уже за полночь, я даже не успел выйти из машины — так быстро парни управились с погрузкой своей ноши. Казах сел на заднее сиденье, двое других — на боковые сиденья в багажном отсеке, и мы поехали. Джип долго петлял между клетками полей, потом трясся, поперек пересекая борозды пашни. Все это время в машине было тихо. Мы остановились посреди огромного вспаханного поля, у геодезического пункта — высокой треноги из труб.

Вокруг нас была сплошная темнота. Черное небо сливалось с черной землей, стирая линию горизонта. Темнота, тишина, отсутствие ветра и колдобины пашни под ногами создавали острое ощущение одиночества, рождающее непонятное раздражение. Маленький островок, нетронутой плугом степи, был целью нашей поездки — самым черным местом, местом, где люди собралось для мести.

Это было банальное избиение. Мужика достали из багажного отсека и распеленали. Вынув кляп, первым же ударом свалили на землю. Он не сопротивлялся, безмолвно принимая удары, падал и вставал. Давая ему подняться, били снова, пока он не понял, что каждая попытка встать несет новую боль. У каждого существует предел психической выносливости, при превышении которого он не способен на дальнейшее сопротивление.

Его уже не били — он как животное ползал по пашне от одного к другому, смешивая собственную кровь с грязью. Вор, которому везло, не способен был даже представить себе, что потерпит неудачу. Его телесное присутствие в виде живого трупа рождало у Улькуса чувства триумфа. Это чувство превосходства над уже почти мертвым противником знакомо каждому, кто воевал. Осознание своей силы от того, что ты стоишь над поверженным врагом, сильнее жалости к нему, и рождает, порой, чувство избранности. Нет другого мгновения, которое так хотелось бы повторить.

Тело подняли и привязали к треноге. Казах быстро и профессионально сделал обрезание. Вор не кричал, только скулил, спрашивая, за что его наказывают. Улькус подошел к привязанному и, обхватив его шею левой рукой, приподнял ему голову. Сдавливая его шею, он морщился, словно душил сам себя. Мужик головой не мотал и глаз не отводил. Только когда он захрипел и начал терять сознание, Улькус отпустил его. Как бы там ни было, вор сознательно выбирал этот опасный путь, стараясь при этом максимально оттянуть возмездие. Ему было все нипочем, а теперь уже точно все нипочем. Вернувшись к машине, Улькус достал из багажника белый силикатный кирпич и привязал его к шее вора. Мы сели в машину и уехали. Происшедшее нами никогда не обсуждалось.

Торговля проблемами выгодный бизнес. Прибыльный, но опасней всего торговля проблемами с государством. Здесь важно убедить государство в реальности продаваемой проблемы. После того, как проблема создана и описана, приходит очередь продажи ее решения. Решение проблемы — это получение допуска к необходимым для этого ресурсам. Работа с бюджетом государства — это всегда вопрос не столько формирования новых финансовых потоков, сколько их последующего распределения.

Зная это, Улькус легко добился от областной администрации поддержки в финансировании программы по реабилитации инвалидов, используя меня вместо флага. Моя организация успела получить только часть этих денег, успев помочь только пятерым из восьми инвалидов первой группы, проживающих в городе. Остальная часть денег ушла в областное отделение фонда и была благополучно разворована им в компании с Улькусом. По материалам ревизии КРУ было возбуждено уголовное дело. Улькус технично отмежевался от меня, а Правление фонда выступило на стороне общественного обвинения. Дело до сих пор не закрыто. Периодически сдаю нормы ГТО — готовлюсь то к труду, то к обороне.

Игрок часто теряет чувство меры. А Улькус был игроком. И подобно многим игрокам, он не умел остановиться вовремя. Отказаться — значило бы для него признать свое поражение, а этого никогда не допустило бы его самолюбие безумца. Судьба разговаривала с ним языком рулетки: несколько раз подряд ему выпадало красное, но рано или поздно должно было выпасть и черное — это математический закон вероятности. А если правило установлено, значит, существуют случаи, в которых это правило имеет больше всего шансов оказаться неверным.

Этим и объясняется интерес, который вызывают события и факты, относящиеся к прошлому и удаленные от нас географически. Перемещаясь в пространстве и во времени, мы обнаруживаем, что наши обычные правила там совершенно рушатся. И именно это великое разрушение помогло мне лучше увидеть, и лучше понять те изменения, которые происходили внутри и вокруг меня в той поездке. Мы лучше познаем себя, когда возвращаемся из мест, в которых нам, собственно, нечего было делать. Японцы правы — поездки учат.

Из показаний свидетеля Фокина Виктора Валентиновича

Год рождения — 1946

1983–85 гг. — инженер-строитель. Майор СА. Пули-Хумри. Афганистан

1985 г. — инвалид первой группы, инсульт, частичный паралич

Прокурор:

— Скажите, свидетель, а вас не интересовало, почему одному инвалиду был куплен телевизор «Sony», другому — «Funai», третьему — «Philips», а вам почему-то — отечественный «Рубин»? Вам не кажется это не справедливым?

Свидетель Фокин В.:

— Нет, все мои заявления были выполнены. Я сам просил, чтобы мне купили именно отечественный телевизор.

Прокурор:

— Почему? У вас было право выбора?

Свидетель Фокин В.:

— Я объясню. Мне пятьдесят два года. Я инвалид первой группы. После перенесенного инсульта у меня парализована правая сторона. Мне требуется постоянный уход. Живу я один. Пенсию получаю военную — от министерства обороны. Квартира однокомнатная — на седьмом этаже. Жених я не самый последний. На первом этаже моего дома гастроном — там торгуют водкой на разлив. Я иногда туда спускаюсь, так, поболтать, стаканчик пропустить.

Прокурор:

— Ближе к делу, свидетель.

Свидетель Фокин В.:

— Я как раз по делу. Однажды я там познакомился с двумя дамами. Взял пузырек, пригласил их к себе — хочется иногда женского общества. (Смеется). Посидели на кухне, выпили. Дамы предложили еще выпить — я дал деньги. Одна из них убежала, другая осталась со мной. Когда та дама вернулась с бутылкой, с ней пришел здоровый мужик и стал утверждать, что я ухаживаю за его женой. Я извинился, сказал, что это недоразумение и предложил выпить. Мужчина повалил меня на пол и стал бить ногами. Потом открутил ручку от двери на кухню и стал торчащим из ручки штырем бить меня под левую ключицу. Я потерял сознание. Пока мужчина меня бил, дамы шмонали мою квартиру. Вынесли всю одежду с вешалки и из платяного шкафа. Всю еду из холодильника. Выгребли у меня из карманов все деньги.

Прокурор:

— Их ведь нашли потом?!

Свидетель Фокин В.:

— Да, их нашли на следующий же день. Но я что хочу сказать, господин прокурор: если бы у меня был еще и импортный телевизор — они бы меня точно бы убили!

Прокурор:

— Получается, что вы без претензий к обвиняемому, и считаете, что распределение выделенных на реабилитацию средств было справедливым?

Свидетель Фокин В.:

— Я считаю что все было правильно, кроме одного: нельзя было так сразу и в одно мгновение исполнять все желания, которые человек планировал реализовать в течение многих лет. Я и многие другие оказались морально не готовыми к тому, что получили почти все и сразу. А когда не знаешь, куда идти, все пути ведут туда. С вершины дорога одна — вниз. Лично меня это морально дезориентировало — я стал считать, что могу больше, чем способен на самом деле. После случившегося считаю, что просто переоценил свои возможности. Мое недовольство своей долей возрастает многократно от сознания, что моя судьба зависит от действий других. Никто не заслуживает наказания — все было честно...

Гнуга

Год рождения — 1963

апрель1982 — ноябрь1983 гг. — сержант 70-й бригады. Кандагар. Афганистан

1985–1999 гг. — добрый парень

2000 г. — осужден

Все началось с того, что кто-то регулярно начал «кидать» югославов, честно плативших нам за «доброту». Юги, устав давать каждый раз ложные показания следствию, решили обратиться к нам. Наша доброта не имела границ, собственно, как и возможности юговского «общака» — это была настоящая «прачечная»: отмывка денег была поставлена на поток. Два банка — это хорошая работа. Черепаха встретился со Стошичем. «Крысу» мы не нашли, но бизнес наладили. Потом кто-то стрелял в Черепаху. Лучше бы они его убили.

Черепаха шел по улице. Опер в гражданском, который был в курсе этих дел, мог бы сказать, почему Черепаха прошел в таком-то часу по такой-то улице. Навстречу Черепахе шел парень в шерстяной куртке цвета вялой зелени, с пистолетом в кармане. Мент в гражданском, вероятно, в известной мере мог бы предвидеть, что там делает эта шерстяная куртка с пистолетом в кармане. Но Черепаха не думал вовсе о парне в куртке, как и парень в куртке не думал об оперативнике, что кинулся Черепахе наперерез — они принадлежали двум совершенно отдельным мирам. И, тем не менее, парень в шерстяной куртке выпустил несколько пуль из пистолета, которые, считай, и убили Черепаху, ранив заодно и опера. Как мало было бы нужно, чтобы опер побежал на одну секунду раньше, или чтобы парень в шерстяной куртке увидел Черепаху на одну секунду позже? Кто, не колеблясь, скажет, что это дело случая? То-то же!

В этот раз мы постарались. «Тот» парень в шерстяной куртке цвета вялой зелени, изрядно помятой и потерявшей форму после борьбы с ребятами, был похож на огромную полудохлую кошку. Вид его возвращал меня к тому дню, когда он стрелял в Черепаху.

Он стоял, опустив большую круглую голову, и дрожал. Откровенно говоря, он даже пытался усмехнуться. Вы даже представить себе не можете, какой грозной силой обладает злая усмешка. Из всех парней, вернувшихся с войны, он был первым, кому удалось проникнуть в замкнутый мир банкиров. Но из всех отчаянных он был самым молодым и слабовольным. Поэтому-то и продал нас, в конце концов. Я без сожаления нажал на спусковой крючок...

Муха

Год рождения — 1963

Осень1981–83 гг. — рядовой 345 полка. Баграм. Афганистан

1984–1989 гг. — студент академии имени Плеханова

1989–1993 гг. — сотрудник Российского республиканского объединения инкассации

1994–1998 гг. — Заместитель Председателя банка

Воплощение всех опасностей это, конечно, смерть, и важно знать точно, откуда ее можно ждать. Улькуса расстреляли такие же, как и он. Там была какая-то финансовая схема типа «прачечной». Югославы были запутаны. Я не знаю подробностей. Говорили, что Улькус, потеряв почти все, стрелял в конкурента. Тот, кажется, выжил, но остался идиотом. Улькуса нашли и прожгли из автомата. Там и менты были запутаны. Темная история с закономерным концом.

Удовлетворение от того, что удалось пережить других, легко может перейти в опасную и ненасытную страсть. Дело даже не в том, что для удовлетворения этой потребности надо вновь и вновь подвергать опасности самого себя. Ради победы действует несметное множество людей, и если ты контролируешь их движения, если ты лично принял решение, можно присвоить и результат. Но такой успех достоин усмешки — число жертв оказывается важнее, чем победа или поражение. Еще неизвестно, что, в самом деле, творилось в душе у Улькуса в его последние минуты.

У нас с Улькусом была конкретная общая цель. А там, где существует одна общая цель, не остается места ни для каких этических норм или правил. Неизбежно жестокость становится исполнением долга, и такие действия, как расстрел заложников или убийство слабых и предателей, рассматривается лишь с точки зрения их целесообразности. Будет еще много работы, про которую станет известно, что она «грязная», но и то, что она была необходима для достижения поставленных целей, и ее надо было выполнять четко и профессионально, как любую другую. В известных пределах мы сами испытали нечто подобное во время войны.

Свобода совершать поступки, когда материальные обстоятельства навязывают нам тот или иной образ действий, и ответственность, которую мы принимаем, выстраивая нашу жизнь по совести, — вот условия, необходимые, чтобы мораль была не «пустым звуком выстрела». Ответственность не имеет ничего общего с принуждением — это необходимость решать, какие ценности предпочесть, и способность принимать последствия этих решений.

К черту эту экономику — давайте строить честный мир.

Прицел.

Осень 1981 — ноябрь1983 гг. — сержант 70-й бригады. Кандагар. Афганистан.

1994–1996 гг. — председатель отделения Российского фонда инвалидов войны в Афганистане.

Мазарку отца Улькус достроил. Позже уже, в ходе каких-то разборок его самого вывезли и расстреляли. С ним поступили так же, как он когда-то с тем мужиком.

Обидно, но говорят, что это сделали кандагарские пацаны. Его похоронили рядом с отцом. Специально съездить к нему на могилу у меня не получилось, но уверен, что точно знаю, где стоит его мазарка.

Можно сжечь дембельские альбомы с фотографиями друзей, а можно и сберечь их — в жизни каждого из нас случаются тяжелые минуты страданий и еще более тяжелые минуты вины. Лично я хотел бы стереть те минуты на пашне не только из своей памяти. Ведь ничто не препятствует мне верить, что когда исчерпают себя все последствия этих позорных минут, тогда и они сами будут вычеркнуты из моей жизни.

Но вероятность уже произошедших событий всегда равна ста процентам, и все их последствия также имеют вероятность сто процентов — даже если произойдут в будущем. Поэтому, если со временем факт тех событий и факт самой смерти Улькуса потеряют для меня свою актуальность, оставляя лишь слабые следы в моем настоящем, реальность этих событий все равно останется для меня реальностью совокупности их последствий .

Несправедливость по отношению к отдельному инвалиду, вызванная правительственной поддержкой групповых интересов, воспринимается с равнодушием, граничащим с жестокостью. Люди готовы покорно сносить страдания, которые могут выпасть на долю каждого. Но невзгоды, вызванные постановлениями властей, принимать гораздо труднее. Плохо быть винтиком в безликой машине, но неизмеримо хуже быть навсегда привязанным к своему месту и к начальству, которого ты не выбирал.

Мне трудно определить, добра или зла было сделано больше. Сделанное нами никому не принесло радости, но время утоляет печали и несет прощение всем. Вероятность «прошедших» событий чисто субъективна. Поэтому так важно знать ложные представления, как и действительную обстановку, поскольку только тогда можно объяснить события, которые в противном случае остались бы необъяснимыми. Ведь до сих пор «переписываются» многие истории. И копии теперь частенько предшествуют оригиналу.

Баха

Год рождения — 1964

апрель1983 — ноябрь1983 гг. — рядовой СА. В/ч 81102. Ашхабад. Киши

1984–1989 гг. — Высшая школа милиции. Воронеж

1996–1999 гг. — старший следователь РУБОП

Игра в рулетку отличается от стрельбы из пистолета меньше, чем это может показаться на первый взгляд. Пистолет — это игла, которая вращается на шпиле в центре циферблата, разделенного на сто секторов, попеременно красных и черных. Если игла останавливается на красном секторе, то игра выиграна, в противном случае — проиграна. Все, очевидно, зависит от толчка, который первоначально сообщается игле.

То же самое произошло с пистолетом в руке Улькуса — двигаясь, он указал на цель средним пальцем и тут же согнул его несколько раз. В данном случае, как и в случае с иглой, этого оказалось достаточно, чтобы сила сгибаемого пальца изменилась на тысячную или на две тысячных доли, и пистолет остановился на черном, а не на следующем красном секторе. Эти различия не могли быть восприняты мышцами его тела. Он был лишен возможности предвидеть, что произойдет с пулей, которую он только что вытолкнул из ствола простым движением пальца. Разность в цели и в причине промаха были совершенно неощутимы, но разность в результате имела для него чрезвычайно большую важность, потому что речь шла о всей его ставке. Его сердце, наверное, билось, с нетерпением ожидая, что же дал этот случай.

Он считал себя человеком, осведомленным в судьбах многих людей. Влияя на жизнь своих клиентов, он не знал, когда умрет каждый из них. Но, зная основы теории вероятности и закон больших чисел, трудно было ошибиться. Пользуясь этим, он спокойно делил дивиденды между акционерами. Эти дивиденды не исчезали даже тогда, когда нескромный, и столь же прозорливый Ходжа осведомлял его о шансах на жизнь его клиентов. Рассеивая неосведомленность, Ходжа никак не влиял на сами дивиденды, которые вовсе не были продуктами его осведомленности. Они были последовательностью событий, которые выявлялись из их прошлого, настоящего и будущего, из возникновения и исчезновения вещей.

Улькуса и Хаджу убили таким же прямым выстрелом, которым они сами когда-то установили границы своей территории. Два мира, совершенно отличные один от другого, часто друг на друга влияют, и законы этого взаимодействия неизбежно оказываются весьма сложными даже для протокола. Но с другой стороны, очевидно, что порой достаточно весьма слабого изменения в начальных условиях этой печальной истории, и взаимодействие между этими двумя мирами не имело бы места. Не буду рассуждать, что бы мы могли, и что мы сделали. Мы ничего не сделали и ничего не смогли, раз это случилось.