Душа

Если честно, то я не знаю, как лучше об этом рассказать. Все это началось семнадцать лет назад. «Душа» — такое было у него прозвище, и, как мне кажется, это было удачное «погоняло». В этом вы сможете убедиться на примере этой истории — мне трудно излагать ее, строго придерживаясь хронологии, но я постараюсь, чтобы вы поняли, что все-таки произошло.

Перечень всевозможных ранений и увечий, которые легко можно было получить, не выходя из расположения бригады, мог бы занять гораздо большее количество страниц, чем мой рассказ. Попасть можно было в самую невероятную ситуацию, но, если ты не относился к происходившему вокруг с позиции избалованного мамой мальчика, все можно было пережить и устроить. Душе это всегда удавалось. Кроме того, одним из самых забавных его качеств была потрясающая всеядность: он мог употреблять в пищу буквально все, что росло на той земле, и очень трудно было определить, что же составляло основу его рациона. Было и еще одно обстоятельство, выделявшее Душу среди остальных, — его необычная пластичность, способность приноравливаться к любым условиям, любым трудностям.

Я хорошо помню ту операцию.

Стояла хорошая ночь, теплая ночь для засад — с лунным светом и мягкими тенями, достаточно темная, чтобы в нее погрузиться, и достаточно светлая, чтобы различать все неровности и ухабы на сохранившей дневной июльский зной земле. Эта ночь готовила нам очередной урок. Ночью сон обволакивает уставшего человека так, что он этого даже не замечает. С широко открытыми глазами мы на какие-то мгновения впадали в забытье, во время которого продолжали машинально работать, но с отключенным восприятием. Для водителей такой секундный сон — явление обычное, и поэтому нет ничего привлекательного в езде ночью, особенно по бездорожью. Нам казалось, что мы, подбрасываемые какой-то силой, летаем между небом и землей, то натыкаясь на броню БТРа, то отрываясь от нее.

Все произошло молниеносно, я даже не успел опомниться. Увидев в ТВН метрах в пятидесяти по курсу глубокую яму, наполненную лунной тенью, механик-водитель дал по тормозам. На скорости сорок километров мы чуть не свалились в нее. Душа упал с БТРа в момент его резкой остановки. Словно футбольный мяч, он легко перелетел через нос машины. Можно сказать, ему еще повезло — отделался ссадинами и царапинами. Но надо было видеть выражение лица Бека, нашего сержанта. По правде говоря, мы уже знали, что сейчас скажет Бек. «Тебя сейчас убить или дать один шанс? « — глаза его блестели смесью жестокости и лукавой доброты. Это была коронная фраза Бека. В целом он остался равнодушен к удачному приземлению Души. БТР, забитый боекомплектом под завязку, мальчики, замирающие при каждом его слове, — все это сейчас принадлежало ему, директору этого бескрайнего песчаного пляжа.

Слегка одуревшие от двух часов езды по совершенно дикой незнакомой местности, мы стояли и смотрели на Душу — именно он уже казался причиной нашей остановки. Изодранный, весь в пыли, он нервно поправлял на голове свою знаменитую панаму, на которой хлоркой было написано известное всем в роте слово «DUSHA», что подразумевало уменьшительно-ласкательное производное «Дюша» от его имени Андрей. Под этой панамой скрывалась круглая стриженая голова с лицом, похожим на юного Ильича с октябрятского значка.

Кроме панамы, другой внешней отличительной чертой Души были его глаза, всегда широко открытые, излучающие неподдельный детский интерес ко всему происходящему вокруг. Его непосредственность порой просто убивала. Ему, чтобы уметь почти все, не нужно было всего понимать. Он преспокойно мог жить с минимальными знаниями о законах окружающего его мира.

Чтобы выжить в Афгане, человек должен вооружиться ангельским терпением. В этом отношении я был уже выдрессирован, но порой беспокойство все же охватывало меня. Душа — другое дело, он относился ко всему происходящему с ним так, словно это была не его жизнь, а лишь ее репетиция. Казалось, что он просто накапливает получаемые им навыки, чтобы воспользоваться ими однажды, когда наступит время жить по-настоящему. Падение с БТРа было для него не самым страшным испытанием. За те девять месяцев, которые он провел в бригаде, ему, конечно, пришлось пережить всякое. Три фактора всегда помогали ему: везение, случай и нюх. Сейчас этот нюх наверняка нашептывал: «Спокойно, ни в коем случае не спеши».

Я сидел на башне, остальные стояли полукругом поодаль от Бека, то ли изображая живую декорацию для того действа, что должно было произойти, то ли прикрывая своими телами эту нелепую сцену от случайного зрителя. Бек оглядел Душу с головы до ног своим странным взглядом, который я очень не любил. После него всегда повторялось одно и то же, редко когда случалось что-нибудь новенькое. Мне стало тошно. «Только не «Каска», — мысленно умолял я Бека.

«Надень каску», — почти шепотом сказал Бек. Ничто не могло заставить Душу отказаться от слепого повиновения приказу. Он был настолько испорчен опытом своего везения, что уже не мог понять, с какой целью ему это приказали. Не раз уже приходилось ему вот так стоять перед сержантом. В его понимании спешить ему было некуда, и вообще, он всего лишь выполнял свой долг. Но я уверен, что от постепенного осознания происходящего он почувствовал себя хуже, чем сразу после падения. Бек вернулся к машине и взял трубу гранатомета. Душа уже не смотрел себе под ноги: взгляд его, полный тревоги, был прикован к РПГ в руках Бека.

Все произошло стремительно. Со всего размаху Бек ударил трубой по каске, надетой на голову Души. Тому удалось устоять. Лицо его было перекошено от боли. Через секунду все же, так и не издав ни звука, он рухнул на землю. Обступившие его молчали. Душа быстро пришел в себя и внимательным взглядом, в котором сквозило страдание, следил за нашими действиями.

Дембеля один за другим полезли на броню — дело было сделано.

«И что теперь? « — спросил я Бека, после того как мы погрузили Душу внутрь бронетранспортера. Он ничего не ответил — оттолкнув меня плечом, мощным рывком закинул свое тело на броню. Я успел заметить, что он был хмур так же, как и прежде. Почему он был таким, в то время как всех переполняли страх и осуждение его поступка? Порой Бека было трудно понять, и сейчас, пожалуй, лучше было оставить его в покое. «Что ж, всякое бывает. Ночь еще не прошла», — сухо заметил он, когда я занял свое место на броне рядом с ним. В тот момент каждый из нас думал о своем.

Многие пансионаты к приезду «афганцев» готовятся заранее. Перед заездом администрация наводит порядок: в подсобные помещения прячется новая мягкая мебель, ее место занимают старые диванчики, видавшие виды стулья и столы. Убираются все ковры и настольные светильники. Персонал инструктируется на случай непредвиденных ситуаций — уж слишком специфичен контингент. И вот наступает долгожданный день заезда. Народ, сопровождаемый легко узнаваемым стеклянным звоном, прибывает чинно, степенно неся груз государственных наград и льгот. Незадачливые пожилые ветераны, которые по неопытности взяли горящие путевки на эти же дни, с ужасом понимают — только затаившись в своих номерах, они смогут пережить это нашествие.

К вечеру пансионат превращается в арену боевых действий, базу ускоренных курсов по выживанию. По коридорам с диким шумом, под стук протезов и костылей, проносятся отряды: люди объединяются в группы по дивизиям, полкам и бригадам, провинциям, в которых они служили, по участию в совместных операциях, по госпиталям, по характеру полученных ранений и, наконец, по группам инвалидности. Если пройтись по этажам, можно увидеть в холлах и барах обнимающихся, целующихся людей. Встречи отмечаются в каждом номере: можно без стука открывать любую дверь, и вам везде будут рады налить стакан-другой, искренне предлагая разделить радость встречи с однополчанином.

Наутро, не успев открыть глаза, вы уже с ужасом думаете о том, что предстоит долгое и мучительное возвращение к прерванному вчера разговору с новыми и старыми знакомыми, и, уткнувшись в подушку, начинаете со страхом прислушиваться к шагам в коридоре: не к вам ли идут ваши заботливые неугомонные соратники боевой молодости. Иногда бывает достаточно сказать самому себе: «Все, к черту! « Закрыться в номере и заняться чем-нибудь приятным — почитать, послушать музыку, помечтать, наконец. Вполне возможно, что уже через час вы благополучно заснете, а еще через пару дней вырветесь из этого ада и забудете своих ночных друзей. Правда, таких счастливчиков единицы. В большинстве же случаев борьба принимает затяжной характер, ведь от разбуженных воспоминаний просто так не отделаться. Не так страшна сама бессонница, как связанные с ней воспоминания и, как следствие, «военные мультики» — ночные кошмары. Вас успокаивает лишь одно: вы не одиноки в своих мучениях.

Если приехать сюда и сконцентрироваться только на этом, можно в короткие сроки окончательно потерять здоровье. Вопрос для меня, скажем, не праздный. Однажды в составе одного из таких «десантов» я оказался в подмосковном пансионате. С головой окунувшись в описанную выше атмосферу, царившую в приличном с виду обществе серьезных людей, приехавших сюда лечиться от травм и приходить в норму, я оказался не готов к встрече с собственным прошлым.

Главная забота администрации заключалась в том, чтобы пациенты максимально расслабились и отдохнули. Так что с первого дня жизнь превратилась в исключительную малину. Мы приехали сюда, потому что захотелось быть здоровыми. На «военные мультики» было наложено негласное табу. Важно было не выбиваться из нормального ритма жизни и не избегать привычного круга общения. Я уже знал, что быстрее всего в себя приходят те, кто помогает другим людям, попавшим в похожую ситуацию. Поэтому для собственного курса лечения я выбрал этого парня.

Выглядел он очень худым. Одет был в скромный спортивный костюм, который вместе с джинсами составлял весь его гардероб. Впечатление изможденности усугублялось его кажущейся внешней неприступностью. Этот парень явно не смог объективно оценить свой бюджет на период отдыха, привезя сюда лишь остатки своей месячной зарплаты или пенсии. Пару раз я пробовал его угостить, подсаживаясь к нему, но он проявлял демонстративную независимость. Нередко такая манера общения свойственна тем, кто столкнулся с насмешками, незаслуженными упреками со стороны близких и любимых людей. Скорее всего, у него были свои причины стать «железным человеком», и в какой-то момент он решил начать жить мужественно и твердо.

Мне все же было несложно разговорить его. Как только выяснилось, что мы служили в одни годы в одной бригаде, я завалил его вопросами о вещах, которые трудно было не знать, если он действительно был там именно в то время. Его вялые, неуверенные ответы разочаровали, поселив во мне сомнения в его правдивости. Он помнил расположение части, знал некоторые подробности жизни бригады, но абсолютно не помнил людей, с которыми делил трудности службы. Видимо, в надежде хоть как-то оправдать передо мной свою странную забывчивость он начал рассказывать о своей жизни. Речь его была бессвязной, дикция оставляла желать лучшего.

Набравшись терпения, я все же слушал его обычный для таких, как мы, рассказ. В армии он был крепким парнем, но был ранен, и спустя несколько лет после ранения у него развилась странная болезнь. Он стал худеть, стали ухудшаться память, слух и зрение. Дальше — хуже: появились проблемы с правой ногой. Начались странные приступы болей в спине, после которых нога отказывала полностью. Он женился на женщине с ребенком. Мальчик не видит в нем отца, презирает его за слабость. Проблемы с головой не позволяют ему держаться на хорошо оплачиваемой работе. Сейчас он занимается ремонтом отечественных телевизоров, но заказов становится все меньше и меньше. Сюда он приехал с надеждой поправить здоровье.

Понимая проблему и пытаясь быть внимательным собеседником, я вежливо поинтересовался его ранением. Его ответ окончательно разочаровал меня. «Гранатометом в голову», — сказал он. Если бы я не знал, как выглядят люди, получившие подобное ранение, может, и поверил бы. Но он явно перегибал. Продолжая слушать его повествование о себе, я невольно стал наблюдать за соседним столиком, где сидели офицеры-вертолетчики. Прозвучавшее в их разговоре знакомое слово «Калат» заставило прислушаться.

«Когда мы туда прилетели, их уже вовсю окучивали из гранатометов. Танк и БТР уже горели. Мы только сделали пару заходов, как у них уже ранило ротного из гранатомета в голову. Они по «ромашке» кричат, требуют эвакуации. Я вниз посмотрел: по ним лупят, «коробочка» горит, а они там, как мыши, по кювету мечутся! « Я впервые услышал впечатления человека, со стороны наблюдавшего бой, в котором я участвовал: сравнение с мышами меня просто убило!

К полудню следующего дня мы попали в западню.

Получив приказ, наша группа в составе двух неполных взводов на трех машинах покинула район засадных действий и спустилась к бетонке. Нам предстояло идти головным дозором в сопровождении колонны с хлопком из Индии. Опережая колонну, мы двигались в компании с афганским танком, данным нам в усиление. Подразделение афганских коммандос было подкреплено четвертой ротой нашего батальона.

Ротный передал команду «стой». Мы остановились — в голове дозора танк, за ним наши три «коробочки». Впереди на дистанции пятьсот метров находился небольшой кишлак, разделенный бетонкой на две половины. Слева был арык, на левом фланге которого стояли две сушилки, справа — сад, обнесенный мощным дувалом. Бетонка упиралась во взорванный мост. Настораживала тишина.

Дозорная группа находилась на грейдере дороги. Слева наш маневр ограничивал крутой склон сопки, вплотную прижавшейся к полотну бетонки, справа — глубокий кювет, сразу за ним — глубокие овраги, уходящие под уклон к долине реки. Позиция была не из лучших. Ротный уже принял решение направить одну машину вперед, чтобы, продвинувшись по пологому склону сопки, занять господствующую позицию на вершине.

Но как только наш БТР подъехал к уступающему нам дорогу танку, справа из ближайшего оврага-трещины ударил гранатомет. Огненная струя пронзила броню между катков танка. Мгновенно сдетонировал боекомплект. Многотонная махина словно подпрыгнула на месте. Башня дернулась и медленно съехала набок. Столб пламени вырвался из открытого верхнего люка — пулеметчика, сидевшего в нем за установленным на башне ДШК, выбросило на бетонку. Тут же по нему, охваченному огнем, из правого кювета в упор ударила автоматная очередь.

Мне показалось, что полет танкиста длился бесконечно долго и в абсолютной тишине. Мир замер, наблюдая за торжеством смерти. Время перестало существовать. Возможно, из-за мощного притока в кровь дофамина, от количества которого и зависит наша объективная оценка времени, оно для нас словно остановилось. Все, что происходило вокруг, вдруг наполнилось собственным ритмом и начало жить своей жизнью. Фактически мир распался на множество осколков-событий, в каждом была пауза, чтобы тело успевало среагировать, а мозг — осознать происходящее...

... Из кювета медленно поднимается бородач в жилетке и спокойно дает короткую очередь по корчащемуся, объятому пламенем афганцу-танкисту. Справа, метрах в ста от нас, пользуясь нашим замешательством, четверо духов бегом несут через дорогу к оврагам безоткатное орудие. Слева от меня Душа пытается развязать вещмешок, набитый гранатами и запалами к ним. Его руки дрожат, губы крепко сжаты, взгляд устремлен на перебегающих дорогу духов. Он не замечает щелчков искрящих по бетонке пуль, бьющих рикошетом в его сторону. Я в растерянности стою, спрятавшись за броней нашего БТРа, — танк взорвался в пяти метрах от него. Я был на броне, когда взрывная волна качнула корпус машины, и этого оказалось достаточно для того, чтобы нас сдуло с нее, как ветром.

Только когда возле моей ноги из пробитого пулей колеса со свистом ударила тугая струя воздуха, мой мир ожил, проснулся, наполнившись хаосом знакомых звуков, и события снова закрутились с невероятной быстротой.

Наша машина получила два гранатометных попадания с интервалом в пятнадцать минут. Первый выстрел попал в запасное колесо на башне, контузив пулеметчика и водителя. Пулеметчик вывалился из машины через боковой люк. Водитель же, пытаясь развернуть машину и объехать подбитый танк, принялся разворачиваться на узкой полосе бетонки, разумно не заезжая на заминированную бровку. Духи подошли так близко, что мы перебрасывались гранатами, как камнями. Напряжение боя было столь велико, что частенько и с той и другой стороны летели невзведенные гранаты: их подбирали, выдергивали кольца и возвращали хозяевам. Единственной защитой от пуль и осколков были неподвижные БТРы, покинутые нами и застывшие на бетонке. Близость позиций противника делала их крупнокалиберные пулеметы бесполезными. В этом коктейле криков, выстрелов и разрывов гранат ротный предпринял попытку залезть в машину и остановить контуженого водителя, лишающего нас возможности укрыться за его броней, — все наши попытки остановить судорожные движения тяжелого восьмиколесного корпуса ударами прикладов по броне и криком результата не дали. Ротный успел только положить руки на скобу у бокового люка, как прозвучал второй, роковой выстрел из гранатомета.

Я был рядом — услышал только громкий хлопок. Затем пятиметровое туловище бронетранспортера дернулось, и почти одновременно с этим рывком броня лопнула, словно скорлупа, и уже сама болванка гранаты с опереньем, как тонкое острое жало, ударила в голову ротного. Его мощное, мускулистое тело отбросило в кювет, прямо к ногам Души. К этому времени лицо у Души так распухло, что, казалось, голова стала раза в два больше.

Ротный метался по земле, мотая головой, превращенной ударом болванки в сплошной сгусток кровавого киселя с остатками волос и единственным, каким-то чудом уцелевшим глазом с бешено вращающимся зрачком. Это было страшно! В такие минуты человек действует, больше повинуясь инстинкту, чем разуму, — Душа кинулся на ротного, придавливая его своим телом, в то время как остальные застыли, словно окаменевшие. Ротный, стараясь избавиться от Души, мотал размозженной головой из стороны в сторону. Нам все же удалось перевязать ему голову, как — я и сам не знаю. Кого-то рядом рвало. Бой продолжался. Машина загорелась — от раскаленных осколков вспыхнул лежак, устроенный нами из матраса на цинках боекомплекта. В салоне машины, окутанном едким дымом, находился раненый водитель. До детонации боекомплекта оставалось совсем немного времени. Пока мы, занятые ротным и перегруппировкой, бегали между машинами и переползали по кювету, Душа вытащил посеченного осколками водителя и, не обращая внимания на обстрел, закидал огонь в машине песком.

После эвакуации ротного и водителя власть перешла к Беку. По «ромашке», болтающей на прием, мы узнали, что ротный умер в вертолете.

Подмога подоспела на удивление быстро. Наш батальон в составе двух взводов и подошедшей четвертой роты при поддержке афганских коммандос и двух уцелевших танков, сопровождавших злополучную колонну с индийским хлопком, заставили духов отступить на заготовленные ранее позиции. После организации круговой обороны было решено взять инициативу боя в свои руки.

Сад, огороженный мощным дувалом, подорванный в конце кишлака бетонный мост, две сушилки на левом фланге духовских позиций, ленточка бетонки с подбитым сгоревшим танком — все вокруг утопало в красках заката. Было решено дерзким броском выбить противника с его позиций. В центре атакующей цепи шли коммандос, на флангах — наши два взвода. Четвертая рота готовилась к броску на сад. Солнце стремительно садилось, не оставляя нам времени на маневры.

Атака захлебнулась. Коммандос отступили, унося с собой двух убитых и трех раненых. Отступили и мы, не сумев закрепиться на правом фланге дрогнувшего уже было противника. Шаткий перевес сил в нашу сторону нарушил неожиданно заработавший с левого фланга ДШК противника.

Когда мы делали перекличку после неудавшейся атаки, выяснилось, что с нами нет Бека и Души, атаковавших в составе группы левый фланг, откуда сейчас поливал духовский пулемет.

Пришлось докладывать комбату.

«Гектар-4, Гектар-4, прием. Я Марс. Прием», — сто сорок четвертая голосом комбата вызывала Бека на связь. «Марс, Марс, я Гектар-4, прием. Нахожусь в крайней сушилке на левом фланге противника. В соседней сушилке работает их ДШК. Мы готовы поддержать атаку, прием», — Бек спокойно докладывал комбату обстановку. «Гектар-4, я Марс, прием. Вас понял — готовы поддержать атаку. Сколько вас там, сынок? Прием», — комбат явно искал возможность использовать сложившуюся ситуацию. «Марс, я Гектар-4. Нас двое, нас здесь двое, мы захватили на позиции их «самовар». Готовы поддержать атаку огнем, прием», — Бек явно входил в раж. «Спокойно, сынок. Сейчас «слоны» ударят с двух стволов. Старайтесь корректировать огонь, прием», — комбат уже принял решение. По цепи передали: «Приготовиться к атаке».

Это было красиво. В сгущающихся сумерках два танка на большой скорости, синхронно развернувшись, выскочили на позицию для прямого выстрела. Один только вид их маневра заставил наши сердца биться чаще, от полученной порции адреналина задрожали колени и слегка закружилась голова. Резко остановившись, одновременно, почти без подготовки они дали залп по второй сушилке на левом фланге. Облако густой, почти черной в наступающих сумерках пыли окутало сушилку. И одновременно рация заговорила заикающимся голосом Души: «М-а-а-р-с, М-а-а-а-р-с, я-а-а Ду-у-ша, я-а-а Ду-у-ша. Снаряды легли в пятнадцати метрах от нас. Сержант контужен, сержант контужен. Я-а Д-у-уша, прием! «

Все замерли в ожидании команды. «Спокойно, сынок, снарядов больше не будет. Поддержи атаку огнем, прием! « — в голосе комбата чувствовались нотки сдерживаемого смеха. Затем последовала команда «вперед», и мы уже почти в полной темноте, разрываемой нашими трассирующими очередями, молча ринулись на духовские позиции. С левого фланга заработал пулемет, это Душа поддерживал нас своим огнем. Духи бросили позиции и отступили, почти не оказывая сопротивления.

«Вот то самое место», — вертолетчики за соседним столом, нарушая табу, склонились над кем-то принесенной картой. Я бесцеремонно прервал своего собеседника и подошел к их столу. Сейчас, спустя столько лет после гибели ротного, я вдруг почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза, и я этого не стыдился. «Вот то самое место», — сказал я себе через двенадцать лет, когда клочок бумаги перестал быть схемой местности и начал приобретать в моем сознании очертания чего-то вполне реального. «Смотри, здесь, на этом самом месте, меня ранило гранатометом в голову», — мой недавний собеседник вдруг ткнул пальцем в то место, где проходил маршрут нашей группы — за сутки до злополучной духовской засады!

«А ну-ка, брат, расскажи мне подробнее, как ты получил свой гранатомет в голову? « — до меня медленно стал доходить смысл происходящего. «Да сержант мне гранатометом по голове заехал», — он смотрел на меня глазами старого, больного, невероятно усталого человека.

«Душа, ты, что ли? Этого не может быть! « — повторил я уже несколько раз, не веря своим глазам. Вокруг нас образовалась группа наблюдателей.

«Да, я Душа. Я — Душа! « — худой, ослабевший от болезни человек стоял и плакал как ребенок.

Мы выбили духов стремительным броском, захватили их позиции и прочесали в полной темноте сад. Почти без потерь — в четвертой роте двое парней было ранено и один убит. Мы наткнулись на Душу, когда он тащил на себе Бека к нашим позициям. Бек мотал головой, засыпанной мелкой, как мука, пылью, и что-то бессвязно мычал. Было темно, мы совершенно ослепли от вспышек выстрелов собственных автоматов, но не заметить безумного огня в глазах и белозубой улыбки на опухшем и превратившемся в сплошной синяк лице Души было нельзя. Он заикался и дрожал всем телом, но, обладая завидным здоровьем, все же продержался до конца боя.

Позже официальной версией его травмы стало гранатометное попадание в нашу машину. А его доклад комбату стал анекдотом, превратившим Душу в бригадную легенду. Ему присвоили звание сержанта, и он пробегал с нами на равных до самого дембеля — с отключенным ударом Бека секундомером в голове: мир вокруг как бы замер, давая ему возможность жить своим особым ритмом.

Бека списали в Союз, и он больше к нам не вернулся.

Ротному посмертно дали орден «Боевого Красного Знамени», хотя он был представлен к Герою.

«Красную Звезду» за тот бой в роте получили пять человек, Душа, раненый водитель и Бек были в их числе. Еще семь человек получили «За отвагу».

За день до моего отъезда я приготовил подарки для Души, проявив при выборе большое старание. Он стал для меня каким-то особенным человеком. Я очень к нему привязался, проводя с ним все свободное время, рассказывая по его просьбе про те или иные события нашей службы. Мне хотелось попрощаться с Душой до отъезда, и я пошел пригласить его на ужин. Было тоскливо — я никак не мог придумать, что ему сказать, расставаясь. Дежурная, всегда бывшая в курсе всех дел в пансионате, остановила меня:

— Извините, но его нет. Он сдал номер, собрал вещи и уехал.

— Но час назад я его видел, и мы договорились о встрече.

— Вы из триста первого номера? Он просил вам передать конверт.

Взяв конверт, я вернулся к себе. В нем оказалась фотография. На ней была запечатлена вся наша рота, собравшаяся в курилке. Почти у каждого над головой стоял маленький вопросительный знак, поставленный рукой Души. Но над моей головой, головами ротного, Бека и самого Души вопросительные знаки были зачеркнуты. На обратной стороне фотографии была свежая надпись: «Если я забуду вас — забудьте меня».

И тут я все понял.

Он не сказал на прощание ни слова, но при этом выразил так много. Фотография наша была для Души символом утерянного прошлого, отыскать которое было смыслом его жизни. Медленно, клеточка за клеточкой собирал он мозаику отрывочно всплывающих воспоминаний, заделывая пробитую войной брешь в самом себе, сквозь которую вот-вот безвозвратно исчезнет память о прошлом — мои рассказы о нем помогали ему определиться в настоящем.

Его жизнь была устроена по типу игры, где на клеточном поле войной были заданы условия для некоторого количества фишек-фигур. Фигура продолжала жить, участвовать в игре, если рядом стояли как минимум две или три другие. Если меньше, то она погибала от одиночества, если больше — от перенаселенности поля. И новый ход, наполняющий смыслом сегодняшнее состояние фигуры, можно было делать только в свободную, но окруженную с трех сторон клетку. Перед тем, как время остановилось для Души, с доски были сметены фишки Бека и ротного, определяющие его последнее положение на ней. Душа медленно умирал, когда я заполнил пустовавшие вокруг него клетки, добавив и свою фишку, тем самым, давая ему и себе шанс продолжить эту жестокую игру. И словно в благодарность, почувствовав мою предпрощальную растерянность и все, что я тогда переживал, он исчез из моей жизни так, как и появился, — внезапно и случайно.

Дорога домой утомила меня. Я почти сразу рухнул на свой видавший виды диван. Где-то около полуночи я неожиданно проснулся от ощущения, что я не один. Я быстро включил свет, но в комнате никого не было. Уснуть мне больше не удалось, меня снова охватила лихорадка воспоминаний.