Путь отчаяния

У каждого поступка — свое внутреннее время, для каждого времени — свои поступки. Психологически я готов ко всему и надеюсь жить еще долго — лет восемьдесят или больше. При современном уровне средств физической защиты это реально. Только надо держаться, нельзя опускать руки, превращаясь в легкую жертву. У меня уже была возможность умереть, но я упустил ее и теперь верю, что смогу прожить столько, сколько захочу. И совсем не важно, гашу ли я из пулемета свою тоску по Родине или получаю виски за вредность. Мне так удобно. Я привык так жить.

Детские болезни становления прошли, я вступил в возраст, для которого характерны иной ритм жизни, иные проблемы и иные недуги. Изменились сами подходы в решении жизненных задач. Раньше наиболее актуальным было правильно определить момент начала и оценить риск очередного жизненного зигзага. Сейчас же требуется анализ целей и задач на много лет вперед. Прогноз на одну-две недели перестал быть актуальным. Изменились и методы борьбы за выживание. Если раньше на ура проходили простые технические трюки с демонстрацией пистолета, то теперь они могут быть использованы разве что в крайних ситуациях.

Не могу смириться, если чего-то не добиваюсь. Но жизнь научила терпению и умению удовлетворяться минимальным результатом. Пришлось осмотреться, найти то, что интересно, и заниматься этим, ни о чем не задумываясь. Поначалу результат меня вообще не беспокоил. Судьба вынесла, и нашлись люди, которые сказали: «Да, этот пацан что-то шарит в жизни».

Все начиналось в феврале 1995 года, очень мирно.

Никто не любит давать в долг, несмотря на моральное удовлетворение (в таких случаях чувствуешь себя богаче, чем ты есть на самом деле). Хуже всего давать в долг друзьям — обязательно услышишь: «Братан, подожди пару месяцев! «. Но Шуруп — это другой случай.

Появление у меня денег пришлось как раз на демарш, который подготовил родной Минфин: сразу два аукциона по размещению ГКО — шестимесячных и трехмесячных. А тут еще Шуруп сообщил, что решил перебросить часть своих денег из тривиальных долларов в ГКО и уже подал заявки на участие в аукционе по размещению облигаций 31-й серии. На руках у меня были наличные баксы в сумме, с которой можно было идти покупать банк, как сказал Шуруп, — смело. Я тут же предложил соединить капиталы.

— Нет проблем, — ответил он, и мы отправились в офис, где независимый эксперт познакомил меня с условиями сделки, сумму которой мы разбили на части: меньшую — на Шурупа, большую — на меня, что нас формально уравняло в состояниях.

Зря я беспокоился — Шуруп шарил в этом не хуже своего испуганного брокера:

— Цена заявки неизвестна?

— Мы подали неконкурентные заявки, и теперь ГКО будем покупать по цене отсечения, — вкрадчиво лопочет мальчиш.

— Минимальная цена — максимальная доходность, это понятно, — поразмыслив, Шуруп соглашается.

— Мы можем заявить не более, чем на треть суммы, остальное придется добирать на вторичных торгах, — тактично напоминает молодой эксперт.

— Но это уже твоя проблема, — резко обрывает обсуждение Шуруп, — и забудь слово «убытки».

— Хоть покупка государственных бумаг и сводит риск к минимуму, деньги-то мы доверяем не государству, а коммерческой структуре, — попытался я проявить осторожность в отношениях с фирмой.

— Дать стопроцентную гарантию того, какая участь постигнет наши деньги, не сможет ни один аудитор. Под грифом «Финансовые вложения» могут фигурировать вклады в какую угодно сферу, — просветил меня Шуруп, — у государства есть одно преимущество перед сбежавшим должником: оно никуда не денется.

«Ясельный» период у мальчиша закончился, когда бакс провалился, — на парня посыпались зуботычины с подзатыльниками.

— Ну, дружок, колись, куда вложил наши бабки? — Шуруп без предупреждения двинул «независимого эксперта» в челюсть. Независимость его заключалась в том, что ему, как и нам, причитавшиеся деньги никто выплачивать и не думал.

После недвусмысленного начала беседы понятие совести приняло для мальчиша совершенно иное значение, чем то, которое он испытывал при требовании крупье «Делайте ставки, господа». Эксперт без зазрения совести слил информацию о деятельности инвестиционной компании.

— Ты их расспроси, что у них делается на заводе? Нет у них уважения к пьющему пролетариату. Эти новые русские хуже старых большевиков, — провоцировал он нас.

И тут же доверительно объяснил, что у итальянского оборудования есть десять программ работы, и итальянский рабочий выбирает программу в соответствии с заданной технологией. Русский рабочий ничуть не хуже итальянского, но пьяный трудяга выбирал несуществующую одиннадцатую программу, гнал брак и выводил из строя дорогостоящий станок, лишая тем самым акционеров надежды на причитающиеся им дивиденды.

— Гарантии, что дорогое оборудование не падет в скором времени жертвой новых луддитов, нет, — заверил нас эксперт, — поэтому компания частично вкладывает деньги в создание сети крупных универмагов, включая склады и транспортные предприятия. Это уже сейчас приносит им не менее пятидесяти процентов прибыли в валюте за счет участия в торговом обороте капитала.

— Это пирамида? — разочарованно спросил я.

— Да, пирамида Хеопса с подушкой, оттягивающей срок неизбежного обвала. Тысячу лет простоит. У них нулевая скупка — никто акций не сдает, — эксперт не скрывал своего восхищения этой постановкой.

— Вчера это была конфета, а вот завтра... — мрачно заключил Шуруп, оценив новости конфликта труда и капитала.

Генеральный директор компании и его заместитель согласились разъяснить сложившееся положение дел. Ожидая в их офисе аудиенции у руководства, Шуруп познакомился с симпатичной начальницей отдела инвестиций. Неискушенному человеку и в голову бы не пришло то, что должно было за этим последовать. Но я-то знал — если в конце маршрута лежит достаточная сумма, Шуруп этот маршрут пройдет.

Как и большинство коммерсов, эти господа проблему сохранности наличности решали достаточно просто: в зоне возможного нападения находился милиционер или охранник. Как показывал опыт ограбления Шурупом обменных пунктов, универсальным ключом к любой двери с окошком был просунутый в это окошко ствол. После того, как Шуруп преодолевал данные незначительные преграды, перед ним оказывался кабинет, в котором стояла деревянная тумбочка с выдвижными ящиками, где, собственно, и находились деньги, или железный шкаф производства местного завода металлоконструкций, который, по свидетельству того же Шурупа, открывался отверткой за три минуты. Других сложностей в своем бизнесе, пока мы с ним не стали акционерами, он не встречал.

Увы, дело усложнилось во много раз, когда в конце этого маршрута нас, как оказалось, ждала не деревянная тумбочка, а хорошо укрепленное оборонительное сооружение, защищенное от несанкционированного доступа. То есть, в обычном понимании, сейф, который не открывался ногтем мизинца, да еще был вмонтирован в стену так, чтобы его было видно как можно лучше. Всем. Зачем? А по простой причине: сейф грабителю придется вскрывать напротив окна, за которым курсируют прохожие и милиция, что значительно повышало шансы сохранить его содержимое.

На самом деле защищенность содержимого подобных хранилищ относительна: нет такого сейфа, который нельзя было бы открыть. Для вскрытия большинства из них вполне достаточно газового резака, молотка и зубила. При этом жертва атакуется не со стороны дверцы — самой защищенной ее части, — а сбоку или с тылу. Возможность проникновения внутрь напрямую зависит от времени, находящегося в распоряжении взломщика. Поэтому в нашем случае предпочтительней была молниеносная тактика ограбления — вообще не пытаться открыть сейф на месте, а просто унести его с собой. Самое главное — его было хорошо видно с улицы. Чувство момента, вот что было так важно для нас тогда.

Офис выставили, благополучно положив охрану на пол и вытащив автомобильной лебедкой через окно, вместе с решетками, этот обычный, встроенный в кирпичную стену «fair-save». Хотя он и оказался фирменной некондицией, впаренной поляками доверчивым восточным соседям, но все же обладал одним неприятным для нас качеством — его дверца была оборудована дополнительным механизмом «dead-lock», сработавшим при аварийной эвакуации через окно. Ясно, что необратимое запирание сейфа забот нам только прибавило — ни ключом, ни кодом открыть его было уже нельзя. Оставалось только вызвать саперов.

В зимних сумерках промзона выглядела, как декорация к сказке о Соловье-разбойнике. Вдобавок, холод стоял такой, что даже думать о лете было странно — до потепления еще месяц, как минимум.

Штаб-квартира умельцев находилась в здании завода. Внутри все оказалось вполне пристойно, то есть, как везде. Тут же выяснилось, что содержимое сейфа у нас готовы выкупить, не дожидаясь решения проблемы с «dead-lock». Кто — секрет. Короче, начатая нами игра жила и развивалась в какой-то степени сама по себе.

До того, как страсти накалились до предела, мы попытались уладить конфликт своими средствами. Раз такие предложения поступили, почему бы их ни рассмотреть? Мы предложили — купите, мол, но по нашей цене. Хозяева промзоны выступили, как вполне грамотные приобретатели прав на содержимое сейфа: число компаньонов росло с каждым часом, и все хотели получить дивиденды натурой. Мы, видимо, должны были с этим считаться, но не считались, а посему и говорить нам было с ними особо не о чем. Все чувствовали себя, как влюбленные после помолвки: уже вроде и обменялись кольцами, но наблюдают друг друга, продолжая напряженно раздумывать, стоит ли связываться. Можно было только догадываться, насколько благотворно повлияет вид пистолета на наш имидж, однако воспрепятствовать подобному повороту в заключении сделки они уже не могли — выиграет тот, кто раньше сориентируется в ситуации.

— Пожалуйста, без гестаповских замашек, — попросил я, наблюдая за приготовлениями, — мы никуда не спешим.

— Хотя сейф несложный, цена работы будет зависеть от содержимого, — предупредили нас.

Это был намек на то, что сумма гонорара могла бы быть больше, чем принято платить за подобные услуги. Но дело даже не в том, что запросили дорого, а в том, что приобретать права на свой же товар мы не собирались.

— Механизм слишком красивый для долгой жизни, — прокомментировал свою работу мастер, желая привлечь наше внимание к устраиваемому им аттракциону.

Чтобы взломать сейф, потребовался автоген и сорок восемь минут. Он оказался почти пустым: в нем находились лишь черная «мыльница», соединенная проводом с тонким металлическим щупом, небольшой пенал и маленький мешочек из тонкой замши, завязанный золотым шнурком.

— Воздух — что, тоже входит в стоимость содержимого? — спросил ехидно Шуруп.

— Пенал — это темнопольная лупа, мыльница со щупом — Diamond Tester, — просветили нас снисходительно, — а в мешочке, наверняка, алмазы.

— Удачный абордаж! Но безопасность предпочтительней доходов, — Шуруп достал пистолет.

В кого стрелять, какое число выстрелов сделать, в какой последовательности — все это я определил сразу, и теперь только следил за изменением ситуации и реагировал соответственно. Уж если они решили нас кинуть, то в последствиях винить должны только себя. И какая разница, лохи они или бандиты? Мы делаем свое дело, и это наша работа — прийти первыми и уйти последними. Многие из авторитетных людей могут поручиться — заявить, что мы действительно этим зарабатываем на жизнь.

ТТ довоенного производства, с крупным рифлением на кожухе и пластмассовыми щечками, экзамен войной сдал. Пружина его имела 32 витка, это чуть больше, чем я прожил. Но усталость металла привела к деформации спирали пружины, и именно ее недостаточная сила была слабым местом. А при стрельбе старыми патронами сильная отдача вообще порой забивала затвор на затворную задержку. Но кроме нас с Шурупом об этом никто не знал. Испуг — именно та реакция, на которую был рассчитан этот трюк.

Не обращать внимания на потери. Каждый должен проявлять непреклонность. Захват должен произойти максимально быстро, ошеломляющим натиском, с первой попытки — эта дурацкая установка и спровоцировала их на активные действия. Как только один из них дернулся, Шуруп спустил курок, но нечеткий щелчок указал на осечку.

Я знаю, что происходит в голове, когда ты задумываешься о бренности жизни и перестаешь верить в свое бессмертие. Никто не думает о смерти в первом бою. Страшно не в бою, страшно, когда прокручиваешь в мозгу все его события после.

... Тогда, в Афгане, пуля снайпера попала мне в грудь, пробив лифчик с магазинами. Удар оказался таким сильным, что опрокинул меня на спину. Возбужденный боем, я попытался подняться. Сильная боль в грудной клетке отбросила назад. С болью пришло удушье, сопровождаемое жжением в легких. Пытаясь вздохнуть поглубже, я закашлялся, отхаркивая светлую пенистую мокроту. Стараясь укрыться, отполз от окна в угол комнаты и, в изнеможении прислонившись спиной к стене, подтянул автомат. При каждом вдохе в груди слышался свист. Сняв левой рукой лямку лифчика с правого плеча, я рванул хэбэ на груди. Чуть ниже и левее правого соска, в центре расплывшегося кровяного пятна на груди была аккуратная дырочка. При выдохе из нее выходила кровавая пена. Разорвав зубами зажатый в правой руке перевязочный пакет, я левой рукой прикрыл рану его оболочкой. Чувствуя, как уходят силы, я засунул правую руку под болтающийся на левом плече лифчик. Прижатая таким образом к ране марлевая подушка быстро набухла от крови. Пытаясь крикнуть, я неожиданно для себя зевнул, широко открыв рот. Очередная волна удушья вырвала мое сознание из собственного тела.

Я увидел себя со стороны, сидящим на засыпанном гильзами глиняном полу. На бледном обескровленном лице мертвецкой синевой выделялись губы. Голова упала на залитую кровью грудь. На шее неестественно выступили вены. Смерть, которую не ждал, пришла обыденно, как зубная боль. Мысленно попытавшись вернуться на несколько минут назад, я увидел там себя, но на десять минут моложе, и понял, что могу так собрать миллионы своих двойников из прошлого и привести их в настоящее. Сейчас они стояли передо мной, беспомощно сидящим на полу пустой комнаты в брошенном доме. Вокруг шел бой. Пули продолжали влетать в комнату. Своими тугими ударами они выбивали глиняную пыль из побеленных мелом стен, оставляя на них черные росчерки. Мир звуков замкнулся в ударах слабеющего сердца.

Сотни прожитых мной мгновений стояли и смотрели, словно сейчас от меня одного зависело, будут ли они жить в моей памяти или умрут вместе со мной. Я знал, что одно из них было Смертью. Заручившись поддержкой некоторых родственных ей мгновений, она вела войну против меня одного. Не желая сдаваться, я надеялся использовать ее в своих целях. Нужно было только встать ей на плечи и выпрыгнуть из собственной могилы. Не хватало одного — времени, которое контролировало ток жизни в моем угасающем сознании. Оно, находившееся сейчас вне тела, было подобно слабому свету, едва проникающему в эту комнату. И я понимал, что после смерти ничего не будет.

Моя жизнь оказалась бесконечной чередой мгновений, каждое из которых могло стать последним, но, будучи прожитым мной, последним все же не стало.

Наполненные страхом, они могли стать очень смелыми. Они могли создать вокруг себя крепостную стену, контролирующую волю и подавляющую инстинкты. Могли стать бесстрашными дьяволами просто для того, чтобы показать другим, что они не боятся.

Если ты попадаешь в опасность, то можешь обманывать себя, что не боишься. Но даже самый смелый человек боится. Вся твоя храбрость вокруг тебя — снаружи; глубоко внутри, под «крышей» — ты дрожишь. Сам того не осознавая, делаешь прыжок в опасность. Обручившись с ней, ты уже не осознаешь страха, — но страх здесь, он внутри. Когда под давлением опасности крепостные стены рушатся, страх вырывается наружу, срывая «крышу». Вот что такое предаваться отчаянию.

Обращать внимание на детали, наблюдать, записывать и хранить досье, подобно тайной полиции, — это работа сознания. Большая часть информации, которая собирается таким образом, беспощадна и скучна, но иногда эта неусыпная бдительность оправдывается, и несколько случайных наблюдений объединяются, чтобы сформировать новое качество нашего характера — смелость. Даже если зажало настолько, что не знаешь, что делать, делай хоть что-нибудь. А вдруг сделаешь правильно?..

Первые секунды они не жалели патронов. Неспособность понять причину своих промахов сделала их раздражительными и безразличными к результатам своей стрельбы.

От прямого выстрела Шуруп ушел резко влево, пригнувшись. Давно замечено, что все действия, связанные с поворотом влево, получаются у правши результативнее и точнее, чем действия, связанные с поворотом вправо. Поэтому удобнее и быстрее стрелять против часовой стрелки — когда надо двигаться или разворачиваться влево, и гораздо труднее — с разворотом вправо. К тому же, отдача пистолетов почти всех систем бросает оружие влево-вверх. Пришлось много стрелять в движении, постоянно закручивая поле боя влево от себя. В данном случае выхода у меня другого не было. Их естественное стремление в минуты опасности держаться группой сыграло роковую роль — это стадо баранов представляло собой идеальную групповую мишень. Вместо того, чтобы двигаться, прикрывая друг друга, они палили во все стороны, сбившись в кучу.

У меня шесть выстрелов в движении с расстояния три метра по головной мишени за пятнадцать секунд дают среднее отклонение не более двух сантиметров. Но лично моя задача была не столько убить, сколько дезорганизовать и напугать. Я начал стрельбу с крайнего правого от меня малинового пиджака. Отстрелил ему ногу, а другому — руку. Еще одному Шуруп проломил голову рукояткой ТТ. Пока одни останавливали кровь, хлещущую из перебитого бедра товарища, а другие боролись с собственным страхом, мы ретировались из офиса. При каждом шаге мне мерещились разбросанные на полу среди гильз и осколков стекла маленькие блестящие камешки. Кроме легкости желанного замшевого мешочка, ощущался подступающий приступ безделья.

Попав с мороза в ювелирный салон, мы сразу оказались в парфюмерном коктейле «Calvin Klein-Dior-Versace». Внушительных размеров зал не производил впечатления махины благодаря микротусовкам у каждой витрины. Вежливый хозяин этого праздника жизни уже ждал нас.

Ухоженный старичок рассматривал бриллианты внимательно, не спеша, минут по пять-десять непрерывно вращая и поворачивая каждый камень. Казалось, он, отбросив ложный стыд, пробует буженину или квашеную капусту на рынке.

— Заполненные стеклом бриллианты — это реальность, как и характерный для них «flash effect», — печально начал ювелир, вежливо протягивая Шурупу свою лупу.

— Не морочьте мне голову, где они, эти дутые бриллианты, покажите? — я не верил в то, что это происходит со мной.

— Все очень просто. Лучом лазера, как скальпелем, вырезаются внутри алмаза его дефекты. Все пустоты внутри бриллиантового мешка потом заполняются прозрачным веществом. «Flash-effect» — это небольшой отблеск внутри камня из-за отражения света на границе алмаза и наполнителя. Ну что, теперь видите? Это, молодой человек, типичные «filled diamonds» — заполненные бриллианты.

Прелесть драгоценных камешков мгновенно испарилась, и кроме досады и ощущения, что нас надули, не осталось ничего.

— Если мы что-нибудь получим, то только чудом, — прошептал Шуруп.

— Что вы собираетесь делать, молодые люди? — вежливо спросил ювелир.

— Начнем с экономики страны, — ответил я.

Мы подошли к кассе-аквариуму, в которой скучала девушка. Любуясь своим отражением в стекле, она, видимо, совсем забыла о его прозрачности. Ей-таки пришлось отвлечься от процесса самосозерцания и отсчитать согласно чеку положенный нам кэш.

— Первый раз продаю красиво упакованный воздух, — радовался Шуруп.

Мы уложились в stop-loss — лимит максимального убытка.

Многие мои поступки, казавшиеся ранее большими деревьями, глубоко уходящими корнями в мое прошлое, сегодня неожиданно оказались палками, воткнутыми в тающий весенний снег. Я потом еще долго помнил о многих словах из этой печальной истории — разорение, крах, следствие показало. Но flash effect я запомнил как отблеск отчаяния, рожденного на границе действительности и собственных надежд.

Конечно, случается, что валят людей. От этого, по большому счету, никто не застрахован. Но у каждого свой путь отчаяния. Я свой уже прошел.