Русские идут!

Рассказ югослава

В 1945 году, в конце войны в нашей деревне стояли немцы. Боевая это была часть или тыловая не знаю, но за порядком и внешним видом своим они следили самым тщательным образом. Машины и оружие всегда в самом идеальном состоянии: всё, что положено — окрашено, начищено, смазано, блестит на солнце. И сами немцы в тщательно прогнанном обмундировании, в сверкающих сапогах, подтянутые, сытые. Солдаты вытягиваются перед офицерами. Офицеры вскидывают руки в своём приветствии. Утром бегут на зарядку, обливаются водой. Строго по часам принимается пища, сменяются караулы, идут занятия. Во всём чувствуется аккуратность, продуманность, предусмотри — тельность, обеспеченность. А вечером иногда выходят за деревню. Зажигают на пригорке костры — каждый солдат свой — и, стоя с оружием в руках у огня, поют песни. Получается торжественно и внушительно. Словом, отлаженный механизм служения рейху.

И вдруг — тревога! Алярм! Русские идут! Немцы забегали, закричали и не то что засуетились, а как-то встревожились и стали двигаться непривычно быстро. Чувство обеспокоенности, которое мы увидели на их лицах, было новым и совсем не вязалось с их солидностью. Вскоре вывели немцы машины на улицы, начали грузиться и всё кричали, кричали — выкрикивали слова команды. Только и слышалось: Алярм! Алярм! (Тревога!)

Когда погрузка была закончена, немцы утихли, разместились на машинах и уехали. И тотчас же через деревню на запад двинулась отступающая артиллерия, потом автомашины, автобусы с ранеными, тягачи, повозки, мотоциклы, пехотинцы отдельными группами... только танков не было. Отступление у них, надо сказать, тоже было организованным. Не было ни давки, ни толкотни, ни наездов, ни ругани. Немцы не задерживались, ничего от нас не требовали, даже в нашу сторону не оглядывались. Эта река отступающих людей и техники иссякла лишь к полудню. Последним по улице пронёсся мотоцикл с пулемётом. На нём катили два солдата полевой жандармерии и вид у них был серьёзный и сосредоточенный. Чувствовалось, опасаются они одного: как бы мотоцикл не подвёл.

Наконец, всё затихло и мы повыходили на улицы. Всех интересовало: какие это русские? Уж если немцы с их порядком, с их организацией, с их начищенной техникой бежали от одной только вести о русских, то можно представить себе что это за люди и какая у них техника.

Часа через два, когда жара накатывала с неба, пришли русские. Их было человек двадцать и среди них люди совсем не славянского обличья. На солдатах, вместо привычных нам мундиров, были выгоревшие на солнце, пропитанные потом рубахи — гимнастёрки цвета желтеющей травы. Одни были в сапогах, другие — в башмаках с обмотками. Некоторые с карабинами за плечами, некоторые с автоматами на груди. Двое везли пулемёт на колёсиках. Иного оружия мы не видели. Шинели у солдат были свёрнуты тугими трубками, как свёртывают ковры, а трубки связаны в виде колец и надеты на плечи, наискось через грудь. Небо было чистое, солнце жгло и солдаты обливались потом. Они шли пешком. Только один — лейтенант — ехал верхом, без стремян, свесив ноги и вместо седла была подстелена мешковина и ватная стёганная тужурка. Лошадь он потом отдал кому-то из наших.

Вид у всех у них был усталый, даже замученный. На искренние наши приветствия они отвечали больше глазами, улыбались, пили воду, закуривали нашего табачка, причём, не стесняясь, запасались им впрок. Да нам и не жалко было...Немцами не интересовались. Только лейтенант спросил давно ли они ушли.

Солдаты вели себя просто, без претензий. Были сдержаны, но цену себе знали. Перед офицером своим не тянулись, даже не козыряли, С нами разговаривали как старые знакомые, по доброму, но без особого интереса. Наверное, уже приелись им такие встречи. Да и между собой они больше молчали.

Уселись на траве в саду, в тени и тихонько покуривали. Как будто, сил у них уже не хватало на разговоры с нами, окружившими их и глазевшими на их серые от утомления, строгие лица, на истрёпанное, выгоревшее обмундирование, на оружие, которое они не выпускали из рук. Впечатление было такое, что люди эти чего-то ожидали, а мы были случайными предметами на их пути. Вроде бы, они существовали не здесь и не сейчас, а в другом месте, в другом времени. И они чего-то ждали. Точнее, их что-то ожидало там впереди, серьёзное и решающее. И они это знали. Они это чувствовали.

Так молча сидели они минут десять. Потом лейтенант повернулся и кивнул одному солдату. Тот поднялся, подошёл к нам и очень быстро, словами и на пальцах, разъяснил, что надо приготовить пищу. Надо сварить что-нибудь, но времени для этого мало, поэтому варить надо кашу и сделать это желательно минут за двадцать.

Мы бросились выполнять их просьбу, но солдат сам всё устроил, только крупу и ведро получил у одной нашей хозяйки. Через полчаса каша была готова. Русские разложили её по котелкам, добавляя к ней своих консервов. Хлеб, который они достали из мешка, был чёрный-чёрный, как земля. Мне очень захотелось его попробовать, а так как просить было неудобно, то я принёс им нашего — целый каравай белейшего хлеба. Они спокойно его приняли, даже не благодарили. Думаю, им просто было не до благодарностей. И тогда я жестом попросил дать мне кусочек чёрного русского хлеба. Они смеялись. Не хохотали, конечно. Усмехались. Наверное, над тем, что я выменял кусок черного хлеба на каравай белого. И опять показалось мне, что мыслями были они где-то далеко-далеко впереди. Их смех был какой-то отчуждённый, скорее, снисходительный. Так смеются озабоченные, занятые своим серьёзным делом взрослые над шалостью любопытного ребёнка. Но их ржаной хлеб был очень вкусный, аппетитный, никогда не пробовал такого. Они мне и кашу предлагали, но я был сыт.

Поев, они посидели минуты две, кое-кто пытался закурить, но усталость скрутила их. Они засыпали с горящими цигарками. Лейтенант поставил двух солдат за деревней для охраны. Остальные повалились как мёртвые и заснули прямо на траве.

* * *

Вечером через нашу деревню прошли русские танки. Я сосчитал, их было более двух десятков. Они не останавливались. На броне сидели солдаты. Издалека мне показалось странным их поведение. Их головы в касках свешивались на грудь и, при рывках танка, качались все враз, то в одну, то в другую сторону. Когда танки с грохотом, с рёвом проносились мимо меня, я увидел: солдаты спали. Как могли они забыться сном на гремящих, мчащихся в тучах пыли машинах и как удерживались они с закрытыми глазами на броне — не понятно было. Запомнилось, что все они были очень молодые, выглядели мальчишками. Одеты были во всё новенькое и вооружены автоматами.

На другой день шла артиллерия и странные, крытые брезентом машины, похожие на пожарные автомобили. Один солдат объяснил мне: это «катюши» — установки для реактивных снарядов.

Через неделю нам пришлось поработать, расчищать аэродром. Механик позволил мне посмотреть вблизи на самолёт-штурмовик — летающий танк. Он нёс броню толщиной в палец, пушки, пулемёты и ракеты под крыльями.

* * *

С тех пор прошло много времени. О причинах Великой Победы говорили и говорят по-разному. Одни считают, что мороз русской зимы подвёл немцев. Другие утверждают, что неуч-Гитлер не расcчитал соотношения русского и немецкого технического потенциала. Некоторые доказывают, что это американцы обеспечили русским победу. Кое-кто заявляет, что просто трудно было немцам воевать сразу и на востоке, и на западе, и на севере, и на юге. Но, когда об этом заходит речь при мне, я всегда вспоминаю тех солдат из передовой группы и знаю: они одолели противника тем, что не щадили себя.