Разговор умершего бога с проституткой

О н а. Что означают все эти часы, господи? Или это какая эмблема, знак? Собираешь старые часы и развешиваешь среди звезд.

О н. Ты снова пришла, женщина! Спасибо, добрая душа. Я тебе кажусь старым часовщиком? «И времени больше не будет...» Это все иконы времени, они остались — музей, назовем это так. От потопа — водяные, от сотворения планет — солнечные, от сотворения вселенной — эти, с черными дырами там, где привыкли видеть цифры...

О н а. Значит, они вместо икон здесь?

О н. Не вешать же мне свои портреты! Ни у кого нет такой коллекции, правда ведь? Песочные, механические, электронные, атомные... А эти, знаешь, какие? Расщепляют время и секунду растягивают на многие годы. Об их существовании человек догадывается, но видит их обычно лишь в самые последние свои мгновения, перед концом. Потому что и дальше жить в полусне, как вы живете, уже некогда.

О н а. Одного только петуха здесь нет. Меня в моей деревне петух будил. В окно заглядывал — одним, другим глазом, сердито так, такой желтый.

О н. Ему здесь было бы одиноко, живому.

О н а. Ты об этом снова... Будто бы ты можешь умереть на самом деле! [133]

О н. Это не я говорю. Помнишь, как радовался твой студент: «Боги умерли! вперед, высшие люди! Умерли боги — пришло время сверхчеловека!»{4}

О н а. Ты тоже считаешь, что я повинна в его безумии. Я столько раз об этом читала... Вернее, мне зачитывали — добрые люди не пропустят, покажут! Не слишком ли много на мои слабые плечи? И жестоко.

О н. Ты подошла, ты погладила его по щеке, а он убежал, а потом все-таки вернулся... Так и было на самом доле?

О н а. Да, вернулся, отыскал меня. Я его предупредила о своей болезни. Потому что увидела, что он меня любит. Представляешь — меня!

О н. Значит, он был ужасно одинок, ужасно! Есть у меня знакомый, он пишет…

О н а (не слушая ). Значит, все-таки я, во всем одна я повинна! В безумии его, а значит, и всех.

О н. Я этого не говорил, женщина. Есть у меня знакомые и среди историков. Приходилось слушать их громкие споры. Так вот, твой бедняга студент лишь помог болезни определиться. Он лишь выразил красиво — и, может, это главный грех его! — совратительно красиво прояснил то, что происходит в мире. И тем самым повесил вину времени себе на шею... (Хорошо умеют иногда писать мои знакомые.) Ничего не скажешь, и он владел словом, твой огнепоклонник, антихристианин: «Отвратить свой взор от себя захотел Творец и создал мир...» Да, имел буквы, как он выражался, «чтобы и слепые их видели». Слепых оказалось даже больше, чем он мог рассчитывать, когда звал действовать ножом. Во имя «новой любви» к человеку! «Слабые и неудачники должны погибнуть... И им должно еще помочь в этом. Что вреднее всякого порока? — деятельное сострадание...» Тщеславное зеркало — вот кто твой велеречивец! «Смотрите, люди, как я вас беспощадно отражаю! А для этого — смотрите на меня». На меня — в этом вся штука! «Знать вас не желаю, презираю вас, ничтожества, смотрите, смотрите, как я вас знать не хочу! Сюда, на меня, в меня смотритесь!» Густо же вас на этом замесили — на злом, не добром тщеславии. Унизить — чтобы возвыситься!

О н а. А мне он показался таким добрым и сострадательным, похожим на женщину. Глаза, как у больного ребенка. Я у него первая была, я сразу поняла.

О н. Первая женщина, и сразу это! Можно обидеться, рассердиться на целый мир.

О н а. Я даже денег не взяла. Зачем он не ушел, вернулся, господи, я же предупреждала его?

О н. Свое хотение поставил превыше всего. Это с вами бывает. Нет, я в высоком, в бытийном смысле!..

О н а. А потом, я видела на фотографиях, он стал носить эти противные усы. Такие были у солдат, что поймали меня на отцовском лугу и затащили в лес. Они все лошадьми воняли. Вот они и заразили.

О н. Они — тебя, ты — его.

О н а. А он — всех?

О н. Мы с тобой уже говорили, не так все просто. Вот у меня физик есть знакомый, так он предлагал такую модель...

О н а (не слушая , о своем ). Если моя вина, так не с меня же началось. А кто-то и тех солдат...

О н. «В начале было Слово, и Слово было Бог...» — так, кажется, у Иоанна? Но сына зову в свидетели: не того я хотел! Я вообще ничего не планировал, не задумывал. Твой студент угадал: я не [135] из глины создал вас — из вдохновения! Вы удались мне в особенно счастливый миг. Такого не бывало до, не повторилось после. Может быть, и впрямь стало одиноко и захотелось иметь равного себе. Вот вы все в небо всматриваетесь, по-вашему, Космос. С первого дня своего. Даже подпрыгиваете от нетерпения. Как дети, все хотите убедиться, что вы не одни, не одиноки. И вас очень обидела бы догадка, что вы могли и не возникнуть. Даже моего хотения или нехотения было недостаточно. Нужна была та минута, озарение.

О н а. Кажется, ты жалеешь уже о своей удаче, господи? Да, мы жестокие и неблагодарные дети. Но ты же мог и подрисовать свое творение, подправить.

О н. Исправлять, улучшать вдохновение? Доделывать, переделывать. «С холодным носом» — как любит выражаться один мой знакомый режиссер! Которому никак не удается воплотить свое вдохновение. Потому что другие о вдохновении заранее знают все. У меня комитета по делам вдохновения не имеется. Ну, а если серьезно, так ведь я отдал вам все: и тот инструмент, которым вас сотворил, Природу. Продолжайте, заканчивайте. И самих себя тоже. И вы черт знает что смогли, сумели — нельзя не поражаться! Планету, которая вам был» дана на вырост, сделали маленькой. Хоть начинали, как муравьи. Физик, тот самый, как-то вывел — специально для меня! — формулу исторической энергии, разрушительно возрастающей... Тут уж впору действительно вмешаться, «из Космоса» посылать сигналы: холодно, холодно... тепло, тепло!.. Жарко! А какими я вас видел вначале, как жалко вас было порой, когда человек уступал всякому, у кого клыки и когти. Подальше от саблезубых и поближе к смирным, как коровы, динозаврам! (Впрочем, эти прошли по земле раньше.) Скромно пользовались тем, что уже завоняло и не привлекает никого. Вас было так мало в большом, в огромном мире, что себе подобных убивать — на это разума еще не хватало.

О н а. Но Каин?..

О н. Это позже, гораздо позже. Когда человек познал радость наслаждения властью и жестокостью.

О н а. Почему же, почему? Это обязательно, Отец?

О н. Хотелось бы верить, что не обязательно. Но мне труднее — больше помню. Я все помню! Как бы не пришлось и человека — уже мне! — вносить в Красную книгу! И еще неизвестно, по чьим формулам — физиков или поэтов, вроде твоего студента — Землю взорвут...

О н а. А значит, нельзя нас оставлять одних.

О н. Не все так считают. Студент твой лучше знал людей. «Бог, который все видел, даже человека: этот Бог должен умереть! Человек не выносит, чтобы такой свидетель жил!»

О н а. Я женщина и я особенно чувствую, как тяжело человеку одному.

О н. Кто знает, возможно, мне действительно не хватило твердости до конца. Или любви. Тоже до конца. Не знаю. Как у моего знакомого хирурга. Нужно было сделать операцию, а он — самый крупный специалист — отказался. Не решился. Перепоручил. Ведь на столе лежал его сын. Это не жестокость, поверь, женщина, это другое что-то.

О н а. Я знаю. Это любовь. И что, сын умер?

О н. Умер отец!.. Ну, я, кажется, делаюсь высокопарным. Да, у него все прошло благополучно. А у меня... Увы мне! Я устал миловать!.. Злодеи злодействуют, и злодействуют злодеи злодейски!.. Устал я! Враждуйте, народы, но трепещите!.. Вооружайтесь, но трепещите!.. Будут жечь оружие, а спасения не будет!.. И сломлю гордое упорство ваше, и небо ваше... [135]

О н а. Теперь ты страшен мне! Не узнаю твоего голоса, лица.

Он. Небо ваше сделаю, как железо, и землю вашу, как медь... Мясо будете есть, пока не пойдет оно из ноздрей ваших!.. Ибо господь, бог ваш, есть огнь поядающий, бог ревнитель...

О н а. Ты ли здесь сейчас, господи?

О н. А потом пришел он. И воздвиг арку мира между мной и вами. В облаке гнева явилась радуга. Жалость к вам — жестоким. Сострадание — к безжалостным. И это пересилило даже к отцу любовь, веру в обязательную его справедливость. Он возжелал — на глазах у отца!  — перетерпеть ваши муки. Мне в укор: «Не делай другим, чего не пожелал бы себе — сыну своему!» Вот как против меня поставил мою же заповедь. Каплю за каплей испил, со страхом, с человеческим страхом: «Отче мой! если не может чаша сия миновать меня...» Через собственную, через родную боль я ощутил, каково и вам — да, недобрым, да, жестоковыйным, но от самих себя и страдающим. Я в ад спустился — к сыну. Впервые вошел туда. И ад широко раскрылся, чтобы уловить бога. И ада не стало: весь смысл ада — в боголишенности. Не стало адского огня. И бога прежнего — опоясанного огнем и гневом — не стало. В ваши руки отдана судьба ваша. И огнь поядающий — в ваши руки. Ну, чья десница тяжелее? Бога небесного или божков земных? Я, кажется, нехорошо злорадствую!.. Но как тут удержаться? Назовите мне жертвоприношения, каких не возродили они! Отцы детей, дети родителей отдают на заклание идолам. Которых сами потом низвергают. Чтобы освободить место для новых?..

О н а. Господи, у меня не такие ноги, чтобы шагать за тобой с вершины на вершину — по притчам твоим.

О н. Неужели нужно быть распятым, чтобы тебя услышали? Или огнем опоясанный должен вернуться я?

О н а. Пожалей их!

О н. А вы, вы хотя бы испугайтесь! Пока не поздно.

О н а. В них твое дыхание.

Он. Хочешь сказать: они такие, какими из моих рук вышли. Но я уже говорил. А один физиолог попытался мне и научно разъяснить результат моего вдохновения — феномен человека. Оказывается, в зверюшек я вложил их самих. И ничего больше. Они изначально равны себе. А человек равен тому, что из него еще сделают. Условия сделают и другие люди. В волке заложен «волк», в овце запрограммирована (как выражаются мои знакомые) «овца», и они ролями не поменяются. Как это происходит у вас — палачи и жертвы!.. Ни при каких условиях. Из нормального кузнечика всегда получится кузнечик, из воробья — воробей, из тигра — тигр. Не то, совсем не то человек! Если его вырастят обезьяны, будет обезьяна, хотя и в человеческом обличье. Если волчица вскормит своим молоком и воспитает, будет волк. Пустота, которую я, оказывается, оставил в человеке, может заполниться чем угодно. Я лишь сосуд изваял — особенный, не могу не гордиться! — и вручил вам. Сами собой наполняйтесь. Всем, что накопили, накóпите. Друг другом наполняйте себя. Собою — других. Род ваш неделим. В тебе все, и в каждом ты. Сами себя делающие, творящие — вот кто такие люди!

О н а. Но мы так хотим счастья! Больше всего. Все хотят счастья.

О н. Хотят все. Но почему же так часто — это я у себя спрашиваю — желание и обещание добра кончаются злом? Даже крест, на котором умер мой сын во имя любви, сумели превратить в символ раздора, ненависти.

О н а. Кончится тем, что ты нас возненавидишь! [136]

О н. Даже у богов есть свой ад — это их любовь к людям! Тут прав студент твой... О, если бы я знал, перед кем стать на колени! Если бы знал, перед кем. Просить, молить: не загубите случайное и лучшее мое творение! Не сотрите живые письмена! Никто не сможет — и я тоже не смогу! — повторить. Никогда больше. Я молить готов!..

О н а. Господи, что ты сделал? Господи! Что со мной теперь будет, с нами? Ты меня — такую! меня! — поцеловал! В самые губы. Совсем обезумеет мир. Что ты сделал, зачем? Я же предупреждала!.. И его тоже. Что вы делаете с собой, несчастные? Что вы делаете, проклятые!