Часть седьмая.

Офицеры и джентльмены

1

Генерал-майор Уэйл занимал должность командующего сухопутными частями для проведения особо опасных операций. В бесчисленных официальных документах он именовался сокращенно КСЧООО; немногие старые друзья называли его Малышом. В субботу предпасхальной недели 1941 года он был вызван в военное министерство на еженедельное заседание военного совета при генерал-инспекторе. Уэйл направлялся туда, томимый дурными предчувствиями. Он не был информирован полностью о недавних катастрофах на Ближнем Востоке, но знал, что дела там идут отвратительно. На прошлой неделе пал Бенгази. О том, где собирается оказать сопротивление отступающая армия, никто, по-видимому, не имел ни малейшего представления. В четверг предпасхальной недели противник атаковал открытый фланг австралийских частей в Греции. Где эти части займут оборону, также никто не знал. В вербное воскресенье подвергся бомбардировке Белград. Однако Малыша в то утро занимали совсем иные мысли. Стоявший на повестке дня военного совета вопрос, в связи с которым понадобилось присутствие Малыша, гласил: «Будущее частей специального назначения, дислоцирующихся в Великобритании».

Восседавшие за столом заседаний представляли собой плеяду военачальников, облеченных могущественными полномочиями, носителей важных титулов: генерал-адъютант, генерал-квартирмейстер, начальник управления личного состава, начальник управления снабжения.

То были не седоголовые тупые ветераны, хранители английских традиций, а поджарые, средних лет, поддерживающие себя в форме мужчины — люди, делающие карьеру. «Члены суда, собравшиеся для вынесения смертного приговора», — подумал Малыш, сердечно приветствуя их.

Председательствующий генерал-лейтенант попросил:

— Будьте добры, Малыш, напомните нам точный численный состав ваших частей на данный момент.

— Во-первых, сэр, у нас были алебардисты.

— Но только до прошлой недели.

— И оперативная группа Хука.

— Та-ак, группа Хука. В каком она состоянии согласно последним данным? — Он повернулся к сидевшему слева генерал-майору, окутанному клубами дыма из трубки.

— По-видимому, никто так и не придумал, как их использовать на Ближнем Востоке. Операция «Барсук» отменена, конечно?

— Конечно.

— Конечно.

— Конечно.

— Вряд ли это их вина, сэр, — продолжал Малыш. — Сначала они потеряли своего командира, затем лишились десантных кораблей. Помните, когда они прибыли в Суэц, канал был закрыт. Их разместили в палатках в зоне канала. А когда канал открыли, эти корабли понадобились для переброски австралийцев в Грецию. Потом их перевезли по железной дороге в Александрию.

— Да, Малыш, это нам известно. Конечно, они не виноваты. Я хочу лишь сказать, что они, по-видимому, не очень-то оправдывают свое назначение.

— По-моему, сэр, — сказал рыжий бригадир, мы скоро узнаем, что их просто расформировали и использовали для пополнения линейных частей.

— Вот именно. Так или иначе, но сейчас они находятся в составе сил на Ближнем Востоке. Меня интересует другое: какими сухопутными частями в метрополии вы командуете в настоящий момент?

— Э-э, сэр, как вам известно, вербовка добровольцев после отплытия оперативной группы Хука временно прекращена. В результате наши сухопутные части оказались без личного состава.

— Да, да.

Сидящие за столом, опустив глаза, машинально рисовали что-то на лежавших перед ними листках с повесткой дня.

— В данный момент, сэр, я располагаю одним офицером и двенадцатью рядовыми, четыре из которых обморожены и находятся в госпитале — вряд ли они останутся годными к службе в строю.

— Вот именно. Я просто хотел, чтобы вы подтвердили это.

В кафедральном соборе, купол которого был виден из окон военного министерства и значительно дальше, как на территории противника, так и в союзных странах, зажигали пасхальные огни. Здесь же все казалось Малышу холодным и мрачным. Палачи из управления министерства нацелились на свою жертву. Председатель управления личного состава нарисовал ряд маленьких лиц на своем экземпляре повестки дня.

— Откровенно говоря, сэр, мне кажется, управление личного состава так и не смогло уяснить полностью, какие задачи частей командос относятся к категории невыполнимых личным составом обычных линейных частей или морской пехоты. Управление неодобрительно относится к системе комплектования на принципе добровольности. Каждый военный должен быть готов выполнять любую поставленную перед ним задачу, как бы опасна она ни была.

— Совершенно верно.

— Штабные офицеры выносили свой приговор по очереди.

— Я только могу сказать, сэр, что система комплектования частей особого назначения ставит перед нашим управлением множество новых трудностей...

— По нашему мнению, сэр, командос либо станут corps d'elites{44} и в этом случае будут серьезно ослаблять другие рода войск, либо превратятся в своего рода иностранный легион, состоящий из подонков, и в этом случае мы вряд ли можем ожидать от них значительного вклада в военные усилия...

— Я не хочу сказать ничего плохого о ваших ребятах, Малыш. Они, несомненно, отличный сырой материал. Но, по-моему, вы должны согласиться, что этот эксперимент с ослаблением дисциплины в казармах совершенно не удался. Этот взрыв на Магге...

— Я полагаю... Если разрешите, я могу объяснить...

— Да, да, несомненно. Действительно, это не относится к существу вопроса. Извините, что мы затронули это.

— Если мы могли бы начать новый набор, я уверен, что отклик был бы...

— Именно против этого-то и возражает командование войск метрополии.

— Министерство информации... — начал Малыш нерешительно, совершенно отчаявшись. Руки, машинально чертившие что-то на листках с повесткой дня, замерли. На мгновение все затаили дыхание, затем резко выпустили клубы табачного дыма. — Министерство информации, — теперь уже вызывающе повторил Малыш, — проявило к нам большой интерес. Оно ждет только какой-нибудь успешной операции, чтобы разрешить прессе опубликовать все материалы о наших частях. Моральное состояние гражданских... — невнятно продолжал он. — Мнение американцев...

— Да, да, конечно, — сказал председатель. — Но это не касается нашего комитета.

В конце заседания был составлен проект памятной записки военного совета при генерал-инспекторе, в которой в отношении частей специального назначения рекомендовалось не предпринимать никаких мер.

Малыш возвратился к себе в управление. Во всем мире в это утро пели псалом «Ликуй, о господи». Но Малыш не слышал этого пения, и звуки псалма не находили никакого отклика в его пустом сердце. Он вызвал своих офицеров-операторов и офицера связи.

— Они жаждут нашей крови, — заявил он без лишних слов. Ему не надо было объяснять, кто занес над ними топор. Никому и в голову не пришло, что он мог иметь в виду немцев. — Только одно может спасти нас. Мы должны немедленно организовать какую-нибудь операцию и привлечь к ней внимание прессы. Что там у нас есть подходящее для довольно посредственного офицера и восьми солдат?

Операторы в штабе особо опасных операций были весьма плодовиты. В стальных сейфах в различной степени готовности и под различными кодовыми наименованиями у них лежали планы высадки на почти каждый заслуживающий внимания пункт бесконечной береговой полосы, занятой противником.

Наступила пауза.

— Как насчет «Пугача», сэр?

— «Пугач»? «Пугач»? Это один из ваших планов, не так ли, Чарлз?

— Этим планом никто особенно не заинтересовался. Но я всегда считал, что в нем кроются большие возможности.

— Напомните мне его.

План операции «Пугач» был наименее претенциозным по сравнению с планами всех других операций. Целью этой операции был крошечный необитаемый островок, расположенный недалеко от острова Джерси в проливе Ла-Манш. На необитаемом островке, как предполагалось, стоял заброшенный маяк. Рассматривая от безделья карту, кто-то из военных моряков высказал предположение: если допустить, что противнику взбрело в голову позабавиться радиопеленгованием, этот островок и эти развалины могли бы оказаться вероятным местом для радиопеленгатора. Чарлз напомнил Малышу об этих подробностях.

— Хорошо. Запускайте «Пугач». Йэн, вам придется заняться этим делом вплотную. Лучше всего немедленно свяжитесь с Мактейвишем. Вам придется отправиться вместе с ним.

— А где он? — спросил Йэн Килбэннок.

— Где-нибудь да должен быть. Кто-то должен знать. Пока вы и Чарлз будете разыскивать его, я постараюсь добыть подводную лодку.

Пока в христианском мире повсюду раздавался пасхальный колокольный звон, с бесформенного белого минарета, огороженного колючей проволокой, муэдзин призывал правоверных на молитву. На юге, на западе и на севере правоверные пали ниц, повернувшись лицом к Мекке. Лишь среди бесчисленных дюн Сиди-Бишра голос муэдзина остался неуслышанным.

Давно проснувшийся Гай поднялся с походной койки и крикнул, чтобы принесли воду для бритья. Он был дежурным офицером по бригаде. Время выполнения обязанностей у телефона на командном пункте близилось к концу. В течение ночи была одна воздушная тревога. Главный штаб в Каире молчал.

Бригада, по-прежнему именовавшаяся оперативной группой Хука, разместилась в нескольких бараках, стоявших в центре палаточного лагеря. Томми Блэкхаус, получивший временный чин полковника, был заместителем командира бригады. На третий день пребывания в Египте он возвратился из Каира с красными петлицами на воротнике и с кучей штабных офицеров, старшим среди которых был небольшого роста, лысый, моложавый человек в чине майора по фамилии Хаунд, назначенный начальником штаба бригады. Ни среди алебардистов, ни среди командос Гай не встречал никого, похожего на Хаунда. Равным образом и майор Хаунд никогда до этого не сталкивался с частями, подобными оперативной группе Хука.

Военную карьеру он избрал потому, что не был достаточно умен и ловок, чтобы устроиться на гражданской службе. В 1925 году в Сандхерсте{45} все считали, что британская армия никогда больше не будет вынуждена воевать в Европе. Молодой Хаунд проявил способности в административной области, а его неудачи в школе верховой езды компенсировались призами, которые он получал на всеармейский стрелковых состязаниях в Бислейе. Позднее, когда превратности войны привели оперативную группу Хука в Суэц без своего командира, майор Хаунд находился в составе резерва офицеров штабной службы в Каире. Отсюда его и назначили в оперативную группу Хука, где он не скрывал своего отвращения к отступлениям от армейских порядков, которые он встретил здесь. У них не было ни транспорта, ни поваров; среди них было слишком много офицеров и сержантов; они были одеты в самое разнообразное обмундирование и соблюдали многочисленные и противоречивые традиции различных полков; они носили необычное снаряжение и оружие: кинжалы, веревки с узлами и автоматы. Они могли бы показаться самыми распущенными, не будь среди них полусотни испанцев, сражавшихся за свободную Испанию, а позднее попавших сюда из Сирии и, непонятно почему, включенных в состав бригады. На фоне анархии, внесенной этими испанцами, все мелкие нарушения порядка стали незаметными. Из бараков, в которых разместились испанцы, лагерная военная полиция постоянно выгоняла женщин. Однажды утром за оградой лагеря полиция обнаружила слегка засыпанный песком труп египтянина с перерезанным горлом — это был шофер такси.

При отъезде из Каира майору сказали:

— Здесь не место разнузданным бандам, не признающим армейской дисциплины. Мы должны выбить дурь из этих типов, кто бы они ни были, сформировать из них нормальную пехотную бригаду.

Позднее поступило распоряжение: оперативную группу Хука расформировать, а личный состав ее использовать для пополнения других частей. Однако вслед за этим был получен приказ из Лондона: от выполнения предыдущего распоряжения воздержаться, так как вопрос о будущем всех частей специального назначения будет решаться на высшем уровне. Свое собственное мнение по этим вопросам майор Хаунд держал при себе. Официально эти вопросы перед ним, собственно, и не ставились. Он узнал о них в Каире из разговоров с закадычными приятелями во время своих частых поездок в Жокей-клуб и в отель «Шеперд». О состоянии дисциплины в лагере Хаунд упоминал в этих разговорах тоже только неофициально. Итак, оперативная группа Хука осталась в Сиди-Бишре, разлагаясь от безделья, катясь по наклонной плоскости от беспросветной скуки к дезорганизации, все больше и больше оправдывая подозрения главного штаба.

Гай по-прежнему был офицером разведки штаба. Подчиненное ему отделение разведки состояло из пяти очкастых солдат, признанных негодными к службе в частях командос и по этой причине изгнанных из строевых подразделений. По вопросам использования этих людей Гай с первых же дней вступил в жестокую личную войну с начальником штаба бригады. Позднее он ухитрился укрыть своих солдат от поползновений майора, передав их начальнику связи для прохождения специальной подготовки.

Завтрак — что-то вроде обжаренных в масле пирожков с начинкой из говяжьего мяса и песка и чая, отдававшего хлором, — ему доставили на стол в канцелярию. В восемь часов утра появились штабные писари, через четверть часа пришел старшина Людович, которого Айвору Клэру удалось перевести в штаб с повышением. Старшина осмотрел барак своими бесцветными глазами, заметил Гая, отдал ему честь жестом, напоминавшим скорее о ритуальных пассах в церкви, чем о военной выправке, и начал неторопливо перекладывать бумаги из одной корзинки в другую, не то что начальник штаба бригады, бодро вошедший в канцелярию в двадцать минут девятого.

— Привет, Краучбек, — энергично сказал майор Хаунд. — Из главного штаба ничего не было? Тогда мы можем считать последний приказ об отмене распоряжения остающимся в силе. Подразделения могут выходить за пределы лагеря. Как насчет вашего отделения? Чем вы собираетесь занять их сегодня? Я полагаю, они уже прошли курс специальной подготовки по связи?

— Они занимаются физической подготовкой под руководством сержанта Смайли.

— А потом?

— Строевая подготовка, — импровизируя на ходу, сердито ответил Гай, — под моим руководством.

— Отлично. Подтяните их.

В девять часов прибыл Томми.

— Опять неприятности с отрядом командос «Икс», — сказал майор Хаунд.

— Черт бы их побрал!

— Грейвс находится на пути к вам с докладом.

— Черт с ним! Гай, материалы перспективной аэрофотосъемки для операции «Барсук» еще у вас?

— Так точно, полковник.

— Отфутбольте их обратно в главный штаб. Теперь они не понадобятся.

— Вам нет необходимости быть в канцелярии, если сюда придет майор Грейвс, — сказал Гаю начальник штаба. — Лучше займитесь строевой подготовкой со своими людьми.

Гай отправился на поиски своего отделения. Заметив Гая, сержант Смайли поспешно поднял солдат на ноги. На песке остались дымиться шесть сигарет.

— Через четверть часа построиться у штаба бригады с винтовками и полной выкладкой, — приказал Гай.

В течение часа Гай муштровал солдат на мелком, как пудра, песке. Строевой плац окутался тучами пыли. Стоя под окном кабинета начальника штаба, широко разевая рот, Гай орал, как истый алебардист. В бараке майор Грейвс повествовал о несправедливости и невнимании к службе. Старшина Людович печатал на машинке свой дневник.

«Человек — отражение того, что он ненавидит, — отстукивал он. — Вчера я был Блэкхаусом. Сегодня я — Краучбек. Завтра, о милосердное небо, буду ли я Хаундом?»

— ...Нечетные номера первой шеренги берут левой рукой винтовки четных номеров второй шеренги за ствол, скрещивают их у дульного среза и разворачивают магазинными коробками наружу. Одновременно, действуя указательными и большими пальцами обеих рук, поднимают верхние антабки...

Гай запнулся, осознав очевидную несуразность сказанного в этих обстоятельствах.

— В данном случае, — продолжал он, подражая сержанту, муштровавшему его в прошлом, — поскольку нет второй шеренги, нет и четных номеров этой шеренги. Поэтому третий номер пусть считает себя в учебных целях четным...

Закончив объяснение, Гай подал команду:

— Отделение, составить винтовки в козлы! Отставить! Повторяю еще раз подробно. Нечетные номера первой шеренги — это вы, номер первый, — берут винтовки четных номеров второй шеренги — это вы, номер третий...

Из окна высунулась голова начальника штаба.

— Послушайте, Краучбек, не могли бы вы отвести своих людей немного подальше отсюда?

Гай повернулся на каблуке кругом и козырнул.

— Сэр!

Он снова повернулся кругом.

— Отделение, к Отходу! Кру-гом! Бегом марш! Стой! Кру-гом! Отставить! Кру-гом! Отставить! Кру-гом!

Теперь солдаты находились в пятидесяти ярдах от Гая, но он продолжал подавать им команды еще громче.

— Еще раз объясняю подробно. Нечетные номера первой шеренги берут винтовки четных номеров второй шеренги...

Сквозь запотевшие стекла очков солдаты заметили, что это представление разыгрывается не только ради их неудобства. Сержант Смайли своим зычным голосом начал повторять команды, отдаваемые Гаем.

Через полчаса Гай скомандовал: «Вольно». Томми Блэкхаус позвал его в канцелярию.

— Чрезвычайно впечатляюще, — заметил он. — Первый класс. Однако я должен попросить вас немедленно прекратить занятие. У меня есть поручение. Отправляйтесь в город, навестите Айвора и узнайте, когда он вернется.

Уже две недели Айвор Клэр не показывался на службе. Возглавляя команду, вооруженную деревянными колотушками для забивания колышков при установке палаток, выделенную для преследования арабов-мародеров, он споткнулся об оттяжку палатки и вывихнул ногу в колене. Остерегаясь забот медицинской службы сухопутных войск, Айвор устроился на лечение в частную больницу.

В автопарке Гай нашел грузовик, отправлявшийся за продовольствием. Дорога шла вдоль кромки воды. Ветер нес с берега тучи песка. На пляжах молодые гражданские парни, подставляя солнцу свои волосатые тела, гоняли мяч, громко и возбужденно крича. По дороге один за другим бесконечной лентой двигались армейские грузовики. То в одном, то в другом месте лента из грузовых машин прерывалась новенькими, наглухо закрытыми лимузинами, мчавшими дам с ярко-красными губами, наряженных в черный атлас.

— Высадите меня у «Сесила», — приказал Гай, ибо в Александрии у него кроме посещения Айвора были и другие дела. Он хотел отстоять пасхальную службу и предпочитал сделать это в городской церкви, а не в лагерной. Незаметно для себя в делах, имевших для него важное значение, он уже начал отделять себя от армии.

Церквей в Александрии, в этой древней колыбели теологических нелепостей, в настоящее время было довольно мало. Гай нашел одну из них на какой-то боковой улочке. Это было большое скромное здание, примыкавшее, по-видимому, к школе или госпиталю. Он вошел в царивший внутри непроницаемый мрак.

Упитанный малый в шортах и жилетке апатично подметал боковой придел. Гай подошел и обратился к нему по-французски. Тот, казалось, не слышал его. В темноте быстро, но плавно промелькнула бородатая фигура в рясе. Гай пошел за ней и напряженно спросил:

— Excuse-moi, mon pere, a-t-il un pretre qui parle anglais ou italien?{46}

— Francais{47}, — ответил тот, не остановившись.

— Je veux me confesser, en francais si c'est necessaire. Mais je prefere beaucoup anglais ou italien, si c'est possible{48}.

— Anglais, — сказал опешивший священник. — Par-la{49}.

Он неожиданно свернул в ризницу, показав на ходу в сторону еще более темного придела. Из исповедальни торчала пара ног в гольфах цвета хаки и армейских ботинках. Гай опустился на колени и стал ждать. Он знал, что должен сказать священнику. Бормотание в тени, казалось, тянулось бесконечно долго. Наконец из исповедальни вышел молодой солдат. Гай занял его место. Бородатое лицо за решеткой было едва различимо, гортанный голос благословил его. Гай исповедался и умолк. Темная фигура за решеткой, казалось, стряхнула с плеч тривиальность только что сказанного Гаем.

— У вас есть четки? Произнесите молитву тридцать раз.

Священник отпустил ему грехи.

— Благодарю вас, отец, и молитесь обо мне.

Гай сделал движение, собираясь уходить, но священник задержал его:

— Вы находитесь здесь в отпуске?

— Нет, отец.

— Давно вы здесь?

— Несколько недель.

— Вы прибыли из пустыни?

— Нет, отец.

— Вы только что из Англии? Прибыли с новыми танками?

Гая внезапно охватили подозрения. Ведь он уже исповедался, и священник больше не связан тайной исповеди. Их по-прежнему разделяла решетка. Гай продолжал стоять на коленях, но обряд покаяния закончился, грехи были отпущены. Сейчас они были просто двумя людьми в стране, где шла война.

— Когда вы отправитесь в пустыню?

— Почему вы спрашиваете об этом?

— Чтобы помочь вам. Для таких случаев имеется специальное отпущение грехов. Если вы отправляетесь прямо на фронт, я могу дать вам причастие.

— Я не собираюсь на фронт.

Гай поднялся с колен и вышел из церкви. Его обступили нищие. Он сделал несколько шагов в направлении главной улицы, по которой ходил трамвай, затем повернул обратно. Упитанный малый с метелкой исчез. В исповедальне никого не было. Он постучал в открытую дверь ризницы. Никого. Он вошел, увидел чистый, вымощенный плитками пол, стенные шкафы, раковину умывальника. Священника здесь не было. Гай вышел из церкви и в нерешительности остановился среди нищих. Переход от роли исповедующегося к роли расследующего офицера был полным. Сейчас он не мог вспомнить весь разговор дословно. Вопросы священника были неуместными. Но обязательно ли в них был зловещий смысл? Смог бы он опознать священника? Смог бы он, если бы от него потребовали, найти свидетеля, чтобы опознать молодого солдата?

Церковь от дома настоятеля отделяли только две выросшие между ними пальмы. Гай позвонил. Перед ним появился уже известный ему упитанный парень. Через открытую дверь был виден длинный коридор с высоким потолком и белыми стенами.

— Я хотел бы узнать фамилию одного из ваших священников.

— В данный момент преподобные отцы отдыхают. Утром у них была очень продолжительная служба.

— Я не хочу беспокоить его, мне нужно только узнать его фамилию. Он говорит по-английски и исповедовал в церкви несколько минут назад.

— До трех часов исповедовать никого не будут. Преподобные отцы отдыхают.

— Я исповедовался у этого священника. Я хочу знать его фамилию. Он говорит по-английски.

— И я говорю по-английски. Я не знаю, какой священник вам нужен.

— Мне нужно узнать его фамилию.

— Приходите в три часа, пожалуйста, когда преподобные отцы отдохнут.

Гай повернулся и пошел прочь. Его снова окружили нищие. Он выбрался на многолюдную улицу. Посреди залитой солнечным светом мостовой на него опустилась египетская тьма сомнений. Возможно, он просто придумал все это, а если нет, то какую пользу может принести преследование? Есть же во Франции священники, работающие на союзников. Почему бы священнику, находящемуся в Египте, в эмиграции, не поработать на своих? Египет кишел шпионами. Любое передвижение войск было открыто миллионам пытливых взглядов. Благодаря бесчисленным источникам группировка английских сил, должно быть, становится известной противнику до мельчайших подробностей. Чего может добиться этот священник, кроме, возможно, более благожелательного отношения к своей общине, если Роммель займет Александрию? Если Гай доложит о происшедшем, то единственным результатом, вероятно, будет приказ, запрещающий военнослужащим королевских сил посещать городские церкви.

Фасад больницы, в которой лежал Айвор Клэр, выходил в муниципальный парк. Гай направился туда по оживленным, заполненным прохожими улицам с таким мрачным видом, что глазевшие на него зазывалы приходили в отчаяние и беспрепятственно пропускали его.

Клэр сидел в кресле-каталке на балконе своей палаты.

— Намного лучше, — сказал он в ответ на вопрос Гая. — Здесь все очень довольны мною. Возможно, мне удастся на следующей неделе поехать в Каир на скачки.

— Полковник Томми начинает немного беспокоиться.

— А кто не беспокоился бы в этом Сиди-Бишре? Что ж, он ведь знает, где найти меня, когда я понадоблюсь.

— Он, по-видимому, не прочь увидеть тебя уже сейчас.

— О, не думаю, что от меня будет много пользы, пока я не поправлюсь. Мое подразделение в хороших руках. После того как Томми любезно избавил меня от старшины Людовича, все мои неприятности кончились. Тем не менее контакт следует поддерживать. Я не хочу, чтобы вы навязали мне какого-нибудь Мактейвиша.

— Две ложные тревоги с тех пор, как ты уехал. Однажды мы просидели в двухчасовой готовности три дня подряд.

— Я знаю. Все это вздор, связанный с Грецией. Когда произойдет что-нибудь настоящее, я узнаю об этом от Джулии Ститч раньше, чем будет знать Томми. Она просто кладезь данных, не подлежащих разглашению, и выбалтывает их, не стесняясь. Ты знаешь, что она здесь?

— Половина отряда командос «Икс» проводит вечера у нее.

— А почему ты там не бываешь?

— О, она не помнит меня.

— Мой дорогой Гай, она прекрасно помнит каждого. В обязанности Элджи входит, так сказать, не спускать глаз с короля. Они очень хорошо устроились. Я подумывал переселиться к ним, но нельзя быть уверенным, что Джулия даст инвалиду все, в чем он нуждается. Там бывает слишком много людей, слишком много генералов и слишком много простых смертных. Джулия забегает ко мне почти каждое утро и приносит все сплетни и слухи.

Гай подробно рассказал о случае в церкви.

— Не слишком много, чтобы поставить этого типа к стенке, — заметил Клэр. — Пусть он даже и священник.

— Должен ли я предпринять что-нибудь в связи с этим?

— Спроси Томми. По-моему, это может оказаться ужасно скучным делом. В этой стране каждый встречный — шпион.

— Я тоже так подумал.

— Я уверен, что здешние медсестры — шпионки. Они шатаются с французами-вишистами с корабля, стоящего здесь в гавани. Что нового в Сиди-Бишре?

— Стало хуже. С каждым днем все хуже и хуже. Второй отряд командос на грани бунта. Прентис запретил увольнение из лагеря, пока каждый из них не проплывет сто ярдов в ботинках и снаряжении. Они пристрелят его в первом же бою. Майор Грейвс по-прежнему считает, что должен командовать отрядом командос «Икс».

— Он просто безумец, если действительно хочет этого.

— Да. У Тони неприятности. Все гренадеры свалились от египетской дизентерии. Пять гвардейцев из Колдстримского полка подали рапорт об откомандировании в свой полк. Старшина Людович подозревается в сочинении стихов.

— Более чем вероятно.

— Наши каталонские эмигранты заставили встревожиться даже Томми. Араб-официант офицерской столовой сбежал с запасом медикаментов первого отряда командос. Четыре солдата ожидают военного суда, а десять дезертировали. Одному богу известно, сколько разворовано оружия. Дважды обворована касса лагерной лавочки. Кто-то пытался поджечь лагерный кинотеатр. О нашем бригадире ничего не слышно.

— Единственная хорошая новость.

— Не для меня, Айвор.

Их прервал донесшийся с улицы пронзительный сигнал клаксона.

— Джулия, — сказал Айвор.

— Мне, пожалуй, лучше уйти.

— Нет, нет. Оставайся.

Через минуту миссис Элджернон Ститч вошла к ним. На ней было полотняное платье и мексиканское сомбреро; на белой руке висела чем-то наполненная корзинка для покупок. Джулия склонила огромный диск соломенной шляпы над Клэром и поцеловала его в лоб.

— Почему ваши медсестры такие противные, Айвор?

— Политика. Все они заявляют, что потеряли своих братьев в Оране. Вы помните Гая?

Она перевела взгляд своих сочно-синих, как два миниатюрных океана, глаз на Гая, внимательно изучала его несколько секунд и очень громко, с заметным генуэзским акцентом заявила:

— C'escappata la mucca{50}.

— Ну вот видишь, — сказал Айвор, будто демонстрируя умную выходку своего мопса Фриды. — Я же говорил тебе, что она вспомнит.

— Почему мне не сказали, что вы здесь? Придете на завтрак?

— Гм... боюсь сказать твердо... Очень любезно с вашей стороны...

— Отлично. А вы придете, Айвор?

— Будут и другие гости?

— Я не помню, кто будет.

— Мне, пожалуй, лучше не ходить.

Миссис Ститч пристально посмотрела с балкона на парк.

— Форстер пишет, что парк нужно тщательно осмотреть, — заметила она. — Как-нибудь на днях осмотрим. У вас есть путеводитель Форстера? — спросила она, обращаясь к Гаю.

— Я давно за ним охочусь, но нигде не могу найти.

— Его только что переиздали. Возьмите мой. Я без труда достану себе другой. — Она вынула из корзинки экземпляр «Александрии» Е.М.Форстера.

— Право, не знаю. Если путеводитель переиздали, то я смогу достать его. Тем не менее весьма благодарен вам.

— Берите этот, глупыш, — сказала она.

— Ну что ж, большое спасибо. Я, разумеется, знаком с его книгой «Фарос и Фарийон».

— Да? Путеводитель тоже великолепная книга.

— А мне вы принесли что-нибудь, Джулия? — спросил Клэр.

— Сегодня нет, если вы только не польститесь на разные турецкие сладости.

— Да, пожалуйста.

— Вот вам. Я еще не все купила, что хотела. Надо ехать. Идемте, — обратилась она к Гаю.

— Не очень-то долго вы побыли у меня.

— Нужно было сказать «да», когда вас пригласили на завтрак.

— Ну что же, спасибо за сладости.

— Я еще буду у вас. Идемте, Гай.

Она повела Гая на улицу. Он попытался сесть за руль ее небольшого открытого автомобиля, но она не допускающим возражений тоном приказала:

— С другой стороны, глупыш. Садитесь.

Машину она вела, искусно лавируя между верблюдами и трамваями, легковыми автомобилями и танками. На улице Салтен у Неби Дэниел она резко свернула влево и, остановив машину посреди перекрестка, сказала:

— Вот посмотрите. Это Сома. Во времена Клеопатры улицы шли от Ворот Луны к Воротам Солнца и от озерной гавани к морскому порту, и на всем пути стояли колонны. Белый мрамор и навесы из зеленого шелка. Вы, наверное, знаете это.

— Нет, я не знал.

Она поднялась на ноги.

— Гробница Александра Македонского, — сказала она, — где-то под этим уродливым сооружением.

Раздавшиеся автомобильные гудки вступили в соревнование со свистками полицейских и громкими голосами людей, говоривших на полдюжине языков. Египтянин в форме, вооруженный небольшим мегафоном, придя в ярость, исполнил перед ними нечто вроде ритуального танца. Галантный шофер из английского интендантства остановил свою машину рядом с ними.

— Заглох мотор, леди?

В машину Джулии попытались втиснуться два гида.

— Мы показать мечеть. Мы показать вам все мечеть.

— Форстер пишет, что мрамор так светился, что в полночь можно было продеть нитку в игольное ушко. Чего это они так суетятся? У нас еще масса времени. Здесь никто не завтракает раньше двух часов дня.

«Миссис Ститч, — подумал Гай, — по-видимому, не рассчитывает на особую разговорчивость с моей стороны». Он сидел молча, поглощенный ею.

— Я никогда до этого не была в Египте. Надо сказать, эта страна оказалась для меня большим разочарованием. Я не могу заставить себя полюбить этих людей, — уныло призналась она, рассматривая толпу своими бездонными глазами. — За исключением их короля, а любить его слишком сильно — это неполитично. Пожалуй, нам надо ехать. Мне еще надо найти какие-нибудь туфли.

Усевшись за руль, она нажала на клаксон и безжалостно рванула маленькую машину вперед.

Вскоре она свернула в боковую улочку, в начале которой висел знак с надписью: «Вход и въезд английским военнослужащим запрещен».

— На днях здесь были подобраны два мертвых австралийца, — пояснил Гай.

Миссис Ститч интересовалась многим, но в любой данный момент — только одним. В то утро предметом ее интереса была история Александрии.

— Гипатия! — воскликнула она, сворачивая в грязный кривой переулок. — Я расскажу вам интересные вещи о Гипатии. Мне говорили раньше, что ее зарезали устричными раковинами. Вам в школе тоже так говорили. А вот Форстер пишет — черепками.

— Вы уверены, что мы проедем по этому переулку?

— Не очень-то. Я никогда не бывала здесь. Кто-то порекомендовал мне здесь одного человечка.

Проезжая часть переулка сузилась настолько, что крылья машины начали скрести стены.

— Придется немного пройти, — сказала миссис Ститч, поднимаясь над ветровым стеклом и опуская пониже свою шляпу.

Вопреки ожиданиям Гая они нашли нужную лавочку. «Человечек» оказался рослым детиной, восседавшим на скамеечке у входа в лавку и курившим кальян. Он любезно поднялся, и миссис Ститч немедленно уселась на освободившееся место.

— Как нагрел местечко, — заметила она.

Вокруг на шнурках висели туфли различных фасонов и расцветки. Поскольку миссис Ститч не обнаружила того, что ей было нужно, она достала из своей корзинки блокнот и карандаш и принялась рисовать, а сапожник, приблизившись, дышал ей в шею. Затем он поклонился, закивал головой и достал пару малиновых вечерних туфель-лодочек с высокими загнутыми носами, красивых и забавных одновременно.

— Как раз то, что надо! — воскликнула миссис Ститч. — Сидят как влитые.

Свои туфли из белой кожи она положила в корзину. Ногти на пальцах ее ног оказались бледно-розового цвета и отполированными до блеска. Расплатившись за туфли, она пошла в них. Гай последовал за ней. Сделав три шага, она остановилась и, опершись на Гая, легкая и благоуханная, снова сменила обувь.

— Не для улицы, — пояснила она.

Подойдя к автомобилю, они обнаружили, что его облепили ребятишки, приветствовавшие их звуками клаксона.

— Вы управляете машиной? — спросила миссис Ститч.

— Не очень хорошо.

— Сможете выбраться отсюда задним ходом?

Гай посмотрел поверх маленького автомобиля на кривой, забитый людьми, похожий на ущелье переулок.

— Нет, — ответил он.

— Я тоже не смогу. Придется прислать кого-нибудь. Видите ли, Элджи не любит, когда я управляю машиной сама. Который час?

— Без четверти два.

— Проклятие! Придется взять такси. Было бы забавно проехаться на трамвае, но это как-нибудь в другой раз.

Предоставленная Ститчам вилла находилась за Рамле, за Сиди-Бишром, среди пиний и бугенвилий. Одетые во все белое, с красными кушаками, слуги-берберы были единственными африканцами в доме. На всех остальных лежал отпечаток Приморских Альп. Собравшееся на веранде общество было небольшим, но не однородным. Элджернон Ститч держался на заднем плане; на переднем красовались две местные сестры-миллионерши. Увидев миссис Ститч, они льстиво, на цыпочках бросились навстречу ей.

— Ah, chere madame, ce que vous ave Fair star, aujourd'hui{51}.

— Леди Ститч, леди Ститч, какая шляпа! Je crois bien que vous n'ave pas trouve cela en Egpte{52}.

— Chere madame, quel drole de panier{53}. По-моему, она очень оригинальная.

— Леди Ститч, ваши туфельки — просто прелесть!

— На базаре за пять пиастров, — отозвалась миссис Ститч (в такси она снова сменила туфли), увлекая за собой Гая.

— Ca, madame, c'est genial{54}

— Элджи, ты помнишь подземную корову?

Элджернон Ститч взглянул на Гая смущенно, но благожелательно. Представляя ему незнакомых людей, его жена чаще пользовалась иносказательными, чем определенными выражениями.

— Привет, — сказал он. — Очень рад снова встретиться с вами. Полагаю, вы знакомы с главнокомандующим?

Сестры-богачки обменялись полными недоумения, настороженными взглядами. Кто такой этот захудалый офицер? Son amant, sans doute{55}. Как хозяйка назвала его? La vache souterraine? Ou la vache au Metro?{56} Значит, это новый шикарный эвфемизм. Надо запомнить его и эффектно блеснуть им при случае.

— О, дорогая, по-моему, подземная корова — это ее шофер. В этом есть что-то великосветское.

Кроме главнокомандующего среди приглашенных были: молодой магараджа в форме Красного Креста, министр по особым поручениям английского кабинета и выделявшийся изысканными манерами паша. Миссис Ститч, не слишком строго придерживавшаяся этикета, посадила Гая за столом справа от себя, но живо участвовала в общем разговоре. Тему для начала она предложила сама.

— Махмуд-паша, расскажите нам о Кейвефи.

Махмуд-паша — печальный изгнанник из Монте-Карло и Биаррица — ответил с хладнокровным видом:

— Такие вопросы я оставляю его превосходительству.

«Кто такой Кейвефи? Что он представляет собой?» — эти вопросы живо светились в черных глазах обеих сестер, сидевших по сторонам от хозяина дома, однако они придержали свои пунцовые язычки.

Английский министр по особым поручениям, по-видимому, был начитан по Греции. Он начал подробно объяснять. Дама, сидевшая справа от Гая, заметила:

— Возможно, они говорят о Константине Кавафисе? — Она произнесла это имя совсем-иначе, чем миссис Ститч. — Мы в Александрии в эти дни не слишком восхищаемся им. Понимаете ли, он весь в прошлом.

Главнокомандующий сидел с унылым видом, имея на то веские основания. Все ускользало из-под его контроля, и все обстояло из рук вон плохо. Он долго ел молча. Наконец он неожиданно сказал:

— Я прочту вам поэму, лучшую из когда-либо написанных в Александрии.

— Декламация! — объявила миссис Ститч.

Сказали мне, Гераклит,

Сказали мне, что ты уж мертв...

— Это просто изумительно! — воскликнула греческая дама. — Как поэтичны все ваши деловые люди! Они не социалисты, я надеюсь?

— Тише, — прошептала миссис Ститч.

...Да, смерть — она уносит всех,

Но их унесть не может!

— Очень мило, — заметила миссис Ститч.

— Я могу прочитать это по-гречески, — сказал министр по особым поручениям.

— Быть гречанкой в настоящее время, — сказала дама, сидевшая рядом с Гаем, — это значит жить в тоске и печали. Мою страну распинают. Я пришла сюда потому, что люблю хозяйку. Теперь я избегаю бывать на приемах. Мое сердце осталось в родной Греции вместе с ее народом. Там мой сын, два брата, племянник. Мой муж слишком стар. Он отказался от карт. Я отказалась от сигарет. Конечно, не слишком-то много. Но это все, что мы можем сделать. Это, как правильно сказать, эмблематично?

— Символично.

— Это символично. Но не помогает моей стране. Это немного помогает нам здесь. — Она приложила к сердцу руку со сверкающими бриллиантовыми кольцами.

Главнокомандующий слушал молча. Мысленно он тоже был на горных перевалах Фессалии.

Магараджа говорил о скачках. На следующей неделе две его лошади должны участвовать в скачках в Каире.

Вскоре все поднялись. Главнокомандующий пересек веранду и подошел к Гаю.

— Второй батальон алебардистов?

— В настоящее время нет, сэр. Оперативная группа Хука.

— Ах да! С вашим бригадиром дело обстоит неважно. Похоже, что вы останетесь не у дел. Очень плохо с судами. И так все время. Да, но мне уже надо было бы быть на пути в Каир. Вам в какую сторону?

— Сиди-Бишр, сэр.

— Как раз по пути. Хотите, подвезу?

Адъютанта пересадили на переднее сиденье к шоферу. Гай уселся рядом с главнокомандующим. Машина очень быстро подкатила к воротам лагеря. Гай собрался выходить.

— Сидите, сидите, я довезу вас до места, — остановил его главнокомандующий.

В этот день караульную службу у ворот несли каталонские эмигранты. Небритые, со свирепыми лицами, они столпились вокруг большого автомобиля и тыкали дулами автоматов в открытые окна машины. Затем, убедившись, что в ней сидят их временные союзники, они расступились, распахнули ворота и в знак приветствия подняли вверх сжатые в кулак руки.

Начальник штаба бригады покуривал, развалившись в шезлонге у откинутой полы своей палатки. Распознав флажок проезжавшего автомобиля, он вскочил как ужаленный, ринулся к зеркалу, застегнулся на все пуговицы, собрался с духом, надел тропический шлем, вооружился стеком и припустился бегом по той самой песчаной площади, на которой утром Гай муштровал свое отделение. Автомобиль важной персоны уже удалялся. Навстречу майору шагал Гай с путеводителем под мышкой.

— А, Краучбек, это вы. Наконец-то! А мне показалось, что эта машина главнокомандующего.

— Да, это была она.

— А зачем она сюда попала?

— Меня подвозила.

— Водитель не имел права ехать с флажком главнокомандующего, если главнокомандующего не было в машине. Вам следовало бы знать это.

— Но он был в машине.

Хаунд измерил Гая строгим взглядом:

— Вы случайно не пытаетесь морочить мне голову, Краучбек?

— Я никогда не осмелился бы. Главнокомандующий поручил мне принести его извинения полковнику. Он хотел остановиться здесь, но вынужден спешить в Каир.

— Кто сегодня несет караул?

— Испанцы.

— О господи! Они хоть построились как полагается?

— Нет.

— О боже!

Хаунд стоял в нерешительности, терзаемый противоречивыми чувствами — спесью и любопытством. Любопытство победило.

— Что он сказал?

— Он читал стихи.

— И больше ничего?

— Мы разговаривали о проблемах нехватки судов, — ответил Гай. — Это чрезвычайно беспокоит его.

Начальник штаба повернулся и пошел прочь.

— Между прочим, — добавил Гай, — сегодня я, по-видимому, обнаружил в церкви вражеского агента.

— Исключительно забавно! — бросил Хаунд через плечо.

Великая суббота в Мэтчете. Мистер Краучбек разговелся после великого поста. В дни поста он, как обычно, отказывался от табака и вина. В предшествовавшие недели он получил от своего поставщика вин две посылки, значительно уменьшившиеся в результате воровства на железной дороге, однако несколько бутылок все же уцелело. За вторым завтраком мистер Краучбек выпил пинту бургундского. Он предпочел бы выпить что-нибудь другое, но, так как поставщик прислал ему бургундское, он и это выпил с благодарностью. После завтрака мистер Краучбек набил трубку. Теперь, когда он лишился гостиной, ему приходилось курить на первом этаже. В этот день, казалось, было достаточно тепло, чтобы посидеть на воздухе. В закрытом от ветра уголке повыше пляжа, размышляя о начавшейся с этого утра новой жизни, он закурил свою первую пасхальную трубку.

2

Транзитный лагерь N6 Лондонского округа был лагерем только по названию. В действительности это был большой, старомодный, вполне респектабельный отель. Царившая в нем атмосфера навевала представление о беззаботном благополучии. Осколки бомб еще не выбили здесь ни одного оконного стекла. Управление воинскими перевозками направляло сюда заблудившиеся подразделения и части. Изредка сюда присылали капеллана, посаженного под строгий арест. В этих райских кущах оказался на время и Триммер со своим отделением. Здесь же обосновалась и Кирсти Килбэннок, чтобы внести свою лепту в военные усилия.

Кирсти была хорошей женой Йэну: представительной, верной, с уравновешенным характером и экономной. Все приличные вещи в их доме были куплены по дешевке. Свои туалеты она умудрялась шить экономно, но изысканно. Ее иногда подозревали в том, что она фабриковала подаваемое к завтраку vin rose, смешивая оставшиеся от обеда красные и белые вина, но более порочащих обвинений против нее не выдвигали. Во всех отношениях она была полной противоположностью своей подруге Вирджинии Трой.

Когда Йэн надел военную форму, его доход уменьшился на 1500 фунтов. Кирсти не жаловалась. Она отправила двоих сыновей к бабушке в Айршир и взяла к себе в дом своих подруг Бренду и Зиту в качестве пансионерок. Она также устроила их на работу в столовую в транзитном лагере N6 Лондонского округа, в которой работала сама, но без оплаты. Кирсти платили в столовой немного, но достаточно. Однако в целом компенсация была отрицательной: пользуясь спецодеждой, бесплатно питаясь, работая весь день, валясь с ног от усталости к вечеру, она ничего не тратила. Когда Вирджиния Трой, все еще сохранившая былой отблеск богатства и способность покорять мужчин, которую Кирсти случайно встретила в отеле «Дорчестер» во время воздушного налета, поделилась с ней по секрету, что осталась без денег и без крова, Кирсти приняла ее жить в свой дом на Итон-терэс и устроила на работу в ту же столовую.

— Дорогая, ни звука Бренде и Зите о том, что ты не платишь мне за пансион, и ни слова, милая, о том, что тебе платят в столовой.

Работая официантками, эти хорошо воспитанные леди хихикали и сплетничали о своих клиентах не хуже, чем заправские официантки. Еще до того как Вирджиния начала работать, ее ознакомили с некоторыми объектами их многочисленных шуток. Главным среди них, по причине продолжительного пребывания в лагере, был офицер, которого они прозвали Шотландчиком. Различные случаи полнейшего неумения Шотландчика вести себя в обществе приводили их в восторг.

— Вот подожди, дорогая, ты увидишь его сама.

Вирджиния ждала неделю. Все леди предпочитали работать в столовой для унтер-офицерского и рядового состава, так как большинство посетителей этого заведения вели себя более благовоспитанно, чем питавшиеся в офицерской столовой. На второй день пасхи, когда Вирджиния проработала в столовой уже неделю, наступила ее очередь вместе с Кирсти работать в баре для офицеров.

— А вот и наш Шотландчик! — воскликнула Кирсти.

Пересекая холл неторопливой походкой, с пронырливым и хитрым видом к ним направлялся Триммер. Он знал, что его появление всегда вызывало известную неловкость и с трудом подавляемые смешки, но неизменно считал это следствием воздействия своих чар.

— Добрый вечер, красотка, — сказал он любезным, непринужденным тоном. — Как насчет пачки «Плейере» из-под прилавка? — Однако увидев Вирджинию, он внезапно застыл в безмолвии, и не только потому, что увидел ее, а скорее потому, что увидел и понял, как она посмотрела на него в этот знаменательный для него вечер.

Любезный и непринужденный, пронырливый и ловкий — таким казался Триммер, но все это было напускным, потому что в этот день медленно надвигавшаяся тень тотальной воины накрыла своим черным крылом и его. Пришедшая на имя Триммера телефонограмма содержала требование прибыть завтра в штаб особо опасных операций к определенному часу в определенный кабинет. Ничего хорошего это не могло предвещать. Он пошел в бар, чтобы подбодриться и немного развлечься в обществе девушек, и здесь, в этом самом невероятном из всех месте, в этот потрясший его до основания момент он увидел некое предзнаменование, нечто, выходящее за рамки его привычных расчетов. Дело в том, что в медленно тянувшиеся дни безделья он то и дело мысленно возвращался к своему приключению с Вирджинией в Глазго. Насколько такое ощущение было доступно Триммеру, Вирджиния была для него священным воспоминанием. Ему очень хотелось сейчас, чтобы Вирджиния была здесь одна. Ему очень хотелось также, чтобы на нем, как и тогда в Глазго, был килт. В действительности же встреча получилась совсем не такой встречей любовников, какую он иногда живописал в воображении в конце своего путешествия.

В этот момент безмолвия и замешательства Вирджиния метнула на Триммера долгий, холодный и предостерегающий взгляд.

— Добрый вечер, Триммер, — сказала она.

— Так вы знакомы? — спросила Кирсти.

— О, да. Хорошо. Еще до войны, — ответила Вирджиния.

— Очень странно.

— Не так уж странно, правда, Триммер?

Насколько это было в пределах человеческих возможностей, Вирджиния обладала способностью не испытывать стыда, но вместе с этим у нее было твердое, врожденное чувство уместности тех или иных поступков. В одиночестве далеко отсюда некоторые вещи казались естественными там, в Глазго, в ноябре, под покровом тумана; здесь же, в Лондоне, весной, в обществе Кирсти, Бренды и Зиты такие вещи были недопустимы.

Пришедший в себя Триммер энергично подхватил:

— Мне приходилось делать прическу миссис Трой на «Аквитании».

— Неужели? Однажды я пересекла океан на этом лайнере, но вас не припоминаю.

— В те дни я был довольно разборчив в выборе клиенток.

— Это ставит тебя на место, Кирсти, — заметила Вирджиния. — Со мной он всегда был ангелом. Тогда он назвал себя Густавом. А настоящее его имя Триммер.

— Мне кажется, довольно милое имя. Вот ваши сигареты, Триммер.

— Спасибо. Закурите?

— Не на работе.

— Ну ладно. До встречи.

Ни разу не взглянув больше на Вирджинию, ленивой походкой, напустив на себя важность. Триммер удалился, смущенный и растерянный. Ах, если бы на нем был килт!

— Знаешь, — сказали Кирсти, — по-моему, из-за этого пропадает вся соль нашей шутки. Я хочу сказать, что теперь уже не так смешно, что он такой, какой есть, потому что знаешь, кто он на самом деле, правда ведь? Понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, о чем говоришь, — ответила Вирджиния.

— Тем не менее все это очень мило с его стороны.

— Да, конечно.

— Надо будет рассказать Бренде и Зите. Он не обидится, как ты думаешь? Я хочу сказать, не убежит же он теперь отсюда после того, как мы узнали его секрет?

— Нет, Триммер не таков.

На следующий день в десять часов утра генерал Уэйл, уныло глядя на Триммера, спросил:

— Мактейвиш, в каком состоянии ваша готовность?

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Все ли ваше отделение в наличии и готово ли оно к немедленным действиям?

— Да, сэр, полагаю, что готово.

— Полагаете? — спросил офицер по планированию общей части штаба. — Когда вы проверяли их в последний раз?

— Гм... Откровенно говоря, мы не проводили никакой настоящей проверки.

— Ладно, Чарлз, — вмешался генерал Уэйл, — не думаю, что нам необходимо вникать в это. Мактейвиш, у меня есть для вас хорошие новости. Держите их в секрете. Я посылаю вас на небольшую операцию.

— Сейчас, сэр? Сегодня?

— Сразу же, как только флот выделит подводную лодку. Они не заставят вас долго ждать, я надеюсь. Сегодня вечером выезжайте в Портсмут. Составьте список подрывного имущества и согласуйте его там с артиллерийско-техническим управлением. Своим людям скажите, что это обычная боевая подготовка. Понятно?

— Да, сэр. Полагаю, что понятно, сэр.

— Отлично. Так вот, идите с майором Олбрайтом в оперативную комнату. Он обрисует вам всю картину и проинструктирует вас. С вами пойдет Килбэннок, но только в качестве наблюдателя. Понятно? Операцией руководите вы. Ясно?

— Да, сэр. Полагаю, что ясно, сэр. Благодарю вас.

— Ну что ж, на случай, если мы больше не увидимся, желаю удачи.

Послед того как офицер по планированию, Йэн Килбэннок и Триммер вышли из кабинета, генерал Уэйл сказал своему адъютанту:

— Что ж, он воспринял это совершенно спокойно.

— По-моему, вероятность встретить противодействие не слишком велика.

— Да. Но Мактейвиш не знает об этом.

Пока Триммеру «обрисовывали всю картину», он сохранял полное спокойствие. «Весьма симптоматично, — размышлял Йэн Килбэннок, слушая объяснения офицера по планированию, — что этим метафорическим словом «картина» начали пользоваться как раз в то время, когда художники всего мира отказались наконец от четкого рисунка». У офицера по планированию был небольшой пластмассовый, макет объекта, против которого планировалась операция «Пугач». У него имелись материалы аэрофотосъемки и копии боевого распоряжения летчикам. Он говорил о приливах, течениях, фазах луны, пироксилиновых зарядах, запалах и детонаторах. Он набросал проект приказа на переход. Он объяснил, к какому флотскому начальнику должна явиться группа «Пугач». Он сообщил время отбытия поезда в Портсмут и место расквартирования по прибытии туда. Он сделал строгое внушение по поводу необходимости сохранения тайны. Триммер слушал разинув рот, но не от страха, а, как во сне, витая в царстве грез. Он чувствовал себя так, словно его пригласили петь в Гранд-опере или скакать на фаворите на скачках в Дерби. Любая перемена, влекущая за собой оставление транзитного лагеря N6 Лондонского округа, могла быть только переменой к худшему, и в это утро он прибыл в штаб с уверенностью, что его райскому житью пришел конец. В лучшем случае он ожидал, что его снова отправят в оперативную группу Хука на Ближний Восток, а в худшем — обратно в свой полк в Исландию. Операция «Пугач» в сравнении с этими возможностями выглядела не более чем веселой забавой.

По окончании инструктажа к нему обратился Йэн:

— Когда об этой операции будет сообщено в печати, представители прессы захотят узнать кое-что о вашем прошлом. Не сможете ли вы придумать и рассказать им что-нибудь поярче?

— Не знаю. Думаю, что смогу.

— Пожалуй, нам следует встретиться сегодня вечерком. Приходите ко мне домой, выпьем чего-нибудь перед отъездом. А сейчас вам, наверное, предстоит куча дел.

— Да, наверное.

— А вы, случайно, не растеряли свое отделение, а?

— Не совсем так. Я хочу сказать, что они должны быть где-то поблизости.

— Тогда вам лучше потратить день на то, чтобы разыскать их. Правильно?

— Да, по-моему, правильно, — уныло согласился Триммер.

Для леди в доме на Итон-терэс этот день был выходным. Кирсти так организовала смены, что они вчетвером могли проводить день отдыха вместе. В такие дни они вставали поздно, завтракали в отелях, ходили по магазинам, а по вечерам встречались с кавалерами. В половине седьмого все они были дома. Светомаскировочные шторы были опущены, огонь в камине горел. Сирены первой воздушной тревоги еще не прозвучали. Бренда и Зита сидели в пеньюарах. Зита накрутила волосы на бигуди и обмотала голову полотенцем. Бренда красила лаком ногти на ногах Кирсти. Вирджиния еще не вышла из своей комнаты. Эту идиллию нарушило вторжение Йэна.

— Найдется у нас что-нибудь поесть? — спросил он. — Со мной пришел приятель, с которым мне надо поговорить. Он уезжает поездом в половине девятого.

— Та-та-та, — протянул Триммер, входя следом за ним. — Вот это уж действительно сюрприз так сюрприз для всех.

— Капитан Мактейвиш, — представил его Йэн, — из отряда командос «Икс».

— О, мы знаем его.

— Ты? Они? Вы знакомы?

— Обратите внимание на героя, — объявил Триммер. — Перед отъездом за смертью или славой. Как я понимаю, одна из вас, милочки, замужем за этим пэром нашего королевства?

— Да, — ответила Кирсти. — Это я.

— Что все это значит? — в недоумении спросил Йэн.

— Просто встреча старых друзей.

— У нас ничего нет из еды, — сказала Кирсти, — если не считать какой-то ужасной, отвратительной на вид рыбы. Бренда и Зита собираются куда-нибудь пойти, а Вирджиния говорит, что ей ничего не хочется. У нас есть немного джина.

— Значит, миссис Трой живет здесь? — спросил Триммер.

— О, да. Мы все живем здесь. Я позову ее. — Кирсти подошла к двери и крикнула: — Вирджиния, посмотри, кто к нам пришел!

— Здесь происходит что-то такое, чего я не могу понять, — пробормотал Йэн.

— Это неважно, милый. Налей Триммеру джина.

— Триммеру?

— Мы так его называем.

— Мне, пожалуй, лучше пойти, — сказал Триммер, ужаленный мыслью о близости Вирджинии.

— Что за вздор! — возразил Йэн. — Мне надо о многом расспросить вас. В Портсмуте у нас может не оказаться времени.

— Что же это такое ты и Триммер собираетесь делать в Портсмуте?

— Так, ничего особенного.

— Скажите, пожалуйста, какие секреты!

В этот момент к ним присоединилась Вирджиния, стыдливо закутанная в большую купальную простыню.

— Что это такое? — спросила она. — Гости? Ах, это снова вы! Вы, как я вижу, действительно всюду поспеваете.

— Я как раз собираюсь уходить, — сказал Триммер.

— Вирджиния, ты должна быть с ним поласковее. Он говорит, что уезжает за смертью или славой.

— Это просто шутка, — запротестовал Триммер.

— Разумеется, — язвительно сказала Вирджиния.

— Вирджиния! — укоризненно вмешалась Кирсти.

— Я могу поесть в нашей лагерной столовой, — сказал. Триммер. — Мне надо идти и проверить, не улизнул ли кто-нибудь из ребят.

Йэн пришел к заключению, что перед ним какая-то тайна, которая, подобно многим другим, выше его понимания.

— Ладно, — сказал он. — Раз вам надо... Встретимся завтра на пирсе. Боюсь, что такси здесь вам поймать не удастся.

— Ничего, тут близко. — С этими словами Триммер вышел в уличную темь.

И сразу же завыли сирены, оповещавшие о начале воздушной тревоги.

— Должен сказать, — начал Йэн, возвратившись к дамам, — вышло очень неловко. Что это с вами со всеми произошло?

— Он наш друг. Мы просто не ожидали встретить его здесь, вот и все.

— Вы были не очень-то приветливы.

— Он привык к нашим капризам.

— Ладно, оставим это. Как насчет этой ужасной рыбы?

Однако позже, когда Йэн и Кирсти остались наедине в своей комнате, она все рассказала ему.

— Наконец, — заключила она, — если ты хочешь знать мое мнение, между ним и Вирджинией что-то было.

— Что ты имеешь в виду под «было»?

— Милый, что всегда бывает между Вирджинией и любым другим?

— Да? Но это же просто немыслимо.

— По-твоему, немыслимо, а по-моему, мыслимо.

— Вирджиния и Мактейвиш?!

— А ты не заметил ничего странного в их отношениях?

— Что-то странное было. Все вы странно вели себя, вот что я заметил.

Помолчав, Кирсти спросила:

— А не слишком ли близко упали эти бомбы?

— Нет, не думаю.

— Спустимся вниз?

— Если ты считаешь, что там выспишься лучше...

Они перенесли свои простыни и одеяла на кухню, расположенную в полуподвальном этаже, где вдоль стен стояли железные кровати. Там уже спали Бренда, Зита и Вирджиния.

— Это очень важно, что он был дамским парикмахером. Первоклассный материал для печати.

— Милый, неужели ты собираешься писать о нашем Триммере?

— Может быть, напишу, — ответил Йэн. — Кто его знает? Вполне возможно, напишу.

3

В лагере Сиди-Бишр в штабе бригады Томми Блэкхаус спросил:

— Гай, что все это значит? Ты что же, общаешься со шпионами?

— Общаюсь со шпионами? — ответил вопросом на вопрос Гей.

— Вот здесь у меня совершенно секретный доклад из контрразведки. У них находится под подозрением священнослужитель из Эльзаса, и они ведут за ним слежку. Они опознали тебя среди тех, с кем он вступал в контакт.

— Толстый малый с метелкой? — спросил Гай.

— Нет, нет, какой-то римско-католический священник.

— Я хочу узнать, это тот толстый парень с метелкой донес на меня?

— Портреты своих источников информации они, как правило, не прилагают.

— В воскресенье я действительно был на исповеди в Александрии. Это одна из обязанностей, которые нам приходится выполнять время от времени.

— Такого же мнения всегда придерживаюсь и я. Но в донесении сказано, что ты слонялся около дома, в котором он живет, и пытался встретиться с ним с глазу на глаз.

— Да, это верно.

— Весьма странный поступок! Зачем?

— Откровенно говоря, я решил, что он шпион.

— Ну и что, он действительно шпион.

— Вот именно. Я так и думал.

— Послушай, Гай, это может привести к очень серьезным по следствиям. Какого черта ты не доложил об этом?

— О, я сразу же доложил.

— Кому?

— Начальнику штаба бригады.

Майор Хаунд, сидевший за соседним столом, смакуя то, что он принял за назревающую для Гая неприятность, вздрогнул.

— Я не получал никаких донесений, — возразил он.

— Я доложил вам, — настаивал Гай. — Разве вы не помните?

— Нет. Я определенно не помню.

— Я доложил вам.

— Если бы вы доложили, в моих бумагах остался бы какой-то след. Я просматривал их сегодня утром, перед вашим приходом, но ничего подобного не обнаружил.

— В тот день, когда меня подвез сюда главнокомандующий.

— А-а, — смущенно протянул Хаунд. — Это тогда-то? Я подумал, что вы просто пытаетесь морочить мне голову.

— Ради бога, — вмешался Томми, — доложил вам Гай или не доложил?

— Кажется, он действительно сказал что-то в этом роде, — пробормотал майор Хаунд, — но в самой неподобающей форме.

— И вы не приняли никаких мер?

— Нет. Это был неофициальный доклад.

— Вам, пожалуй, надо будет составить официальный ответ этим шутникам, чтобы снять с Гая все подозрения.

— Слушаюсь, полковник.

Так майор Хаунд написал в самых изысканных выражениях, принятых в штабном колледже, официальное донесение о том, что капитан Краучбек был допрошен, и заместитель командира оперативной группы Хука убедился в том, что никакого нарушения бдительности этим офицером допущено не было. Это донесение вместе с первоначальным докладом было сфотографировано, размножено и разложено в бесчисленные оцинкованные ящики для хранения. В положенное время один экземпляр донесения был получен полковником Грейс-Граундлинг-Марчпоулом в Лондоне.

— Подшить ли это в досье «Краучбек»?

— Да. И в досье «Бокс-Бендер», и в досье «Магг». Все это взаимосвязано, — спокойно ответил полковник, приятно обрадованный еще одним примером скрытой гармонии в мире, в котором более тупые умы способны видеть только хаос.

4

В Портсмуте Триммер со своим отделением застрял надолго. Военные моряки проявили гостеприимство, отсутствие любопытства и торопливости. Йэн ездил в Лондон и обратно, когда ему заблагорассудится. Дамы в доме Йэна забрасывали его вопросами. Триммер сделался для них главной темой разговоров.

— В свое время вы все узнаете, — отвечал им Йэн, еще больше возбуждая этим их интерес.

Сержант Триммера кое-что понимал в подрывном деле. В уединенном месте, окруженном холмами, он успешно произвел пробный взрыв. Этот эксперимент был повторен через день или два в присутствии офицера по планированию общей части штаба особо опасных операций. При этом один солдат был изувечен. В один прекрасный день группу «Пугач» разместили на подводной лодке и Триммер ознакомил своих подчиненных с предстоящей операцией. Через час их высадили обратно на берег, так как получили сообщение о новых минных постановках в Ла-Манше. С этого времени они находились на флотских казармах практически под строгим арестом. Денщик Триммера, давно проявлявший явное неповиновение, улучил момент и дезертировал. В штабе особо опасных операций реакция на это была весьма скверной:

— Конечно, сэр, строго говоря, — доложил офицер по планированию, — операцию «Пугач» следовало бы отменить. Секретность операции, возможно, нарушена, поэтому ее безопасность поставлена под угрозу.

— У нас нет времени для разговоров, — огрызнулся командующий сухопутными частями для проведения особо опасных операций. — К чертям собачьим безопасность!

— Совершенно верно, сэр. Я только хотел сказать, что Мактейвиш будет выглядеть довольно глупо, если окажется, что противник поджидает его.

— По-моему, он уже сейчас выглядит достаточно глупо.

— Так точно, сэр.

В конечном счете группу «Пугач» снова разместили на подводной лодке. В ее состав вошли Триммер, сержант, пять солдат и Йэн. Даже в таком поредевшем виде их казалось слишком много.

Они вышли в море в полдень. Подводная лодка погрузилась, и сразу полностью исчезли всякое ощущение движения, все переживания, связанные с пребыванием в море. «Как все равно в вагоне метро, остановившемся в туннеле», — подумал Йэн.

Ему и Триммеру предложили устроиться поудобнее в тесном отсеке, который подводники называют кают-компанией. Сержант находился в старшинской кают-компании. Солдат разместили между торпедами.

— Мы не сможем всплыть до наступления темноты, — разъяснил командир подводной лодки. — К этому времени вам, возможно, покажется здесь несколько душно.

После второго завтрака командир минно-артиллерийской боевой части раздал всем специальные таблетки против отравления углекислотой.

— На вашем месте я бы попытался поспать, — посоветовал он Йэну и Триммеру.

Они улеглись на обитые чем-то жестким диваны и вскоре уснули.

Когда офицеры корабля собрались к обеду, Йэн и Триммер проснулись с головной болью.

— К вашему острову мы подойдем приблизительно через четыре часа, — сообщил им командир.

После обеда моряки возвратились в центральный пост и машинный отсек. Йэн лениво потягивал виски. Триммер сочинял письмо. Писал он всегда с трудом, а сегодня это казалось особенно трудным.

«Я оставляю это письмо для отправки вам на тот случай, если не вернусь. Как видите, мои слова «смерть или слава» — это вовсе не шутка. Я хочу, чтобы, вы знали: я думал о вас до последней минуты. С первой нашей встречи я понял, что нашел настоящего человека. Пока мы были вместе, нам было хорошо...»

Триммер исписал три страницы своего блокнота для донесений. После долгих раздумий он подписался: «Густав». Перечитывая письмо от начала до конца, он вызвал в памяти образ той Вирджинии, какой видел ее в день своего бегства из Глазго и какой увидел ее снова в Лондоне, даже не столько такой Вирджинии, какой увидел ее он, сколько такой, какой, как ему показалось, она увидела его. Он перечитывал письмо, чувствуя на себе воображаемый презрительный взгляд ее широко раскрытых глаз, и в нем заговорила таившаяся в глубине души мизерная крупица мудрости. Ничего не выйдет. Вирджинии такое письмо ни к чему. Он сложил листки письма несколько раз, порвал их и дал клочкам упасть на стальную палубу.

— Глоток виски и мне, пожалуй, не помешает, — обратился он к Йэну.

— Нет, нет. Позже. Вам предстоит ответственное дело.

Время тянулось медленно. Неожиданно на лодке все оживились.

— Что это?

— Свежий воздух.

Вскоре в кают-компанию вошел командир и сказал:

— Ну вот, по времени мы должны уже подходить.

— Пойти и разбудить моих ребят?

— Нет, оставьте их в покое. Я сомневаюсь, сможете ли вы высадиться сегодня.

— Почему же нет? — спросил Йэн.

— Кажется, я потерял ваш проклятый остров.

Командир вышел.

— Что он там еще придумал? — воскликнул Триммер. — Возвращаться теперь нельзя. Если нас снова запрут в казармах, все солдаты дезертируют.

В кают-компанию вошел командир минно-артиллерийской боевой части.

— Что происходит? — спросил Йэн.

— Туман.

— Неужели вы со всеми вашими приборами не можете отыскать остров?

— Возможно, вы правы. Может, мы еще найдем его. Он должен быть где-то поблизости.

Подводная лодка находилась в надводном положении с открытым рубочным люком. Ночь для высадки была выбрана с участием лучших синоптиков. Небольшой необитаемый остров должен был поблескивать в сиянии луны в фазе между второй четвертью и полнолунием. Но ни луны, ни звезд в эту ночь видно не было. Все застлал туман.

Прошло полчаса. Словно что-то вынюхивая в спокойной воде, подводная лодка осторожно тыкалась носом то в одном, то в другом направлении. В кают-компанию еще раз заглянул командир.

— Сожалею. Похоже, что нам придется закругляться. Видимость — ноль. Туман может, конечно, подняться так же быстро, как опустился. Время у нас еще есть.

Йэн наполнил стакан. Вскоре он начал зевать. Затем дремать. Очнувшись в следующий раз, он обнаружил, что в кают-компании снова появился командир.

— О'кей, — сказал он. — Нам везет. Ясно, как днем, и ваш остров прямо по носу. По моим подсчетам, в вашем распоряжении полтора часа для всех ваших дел.

Триммер и Йэн проснулись.

Матросы вытащили на палубу четыре резиновые лодки и надули их сжатым воздухом из баллонов. В лодки погрузили подрывное имущество. Члены группы «Пугач» расселись по двое в каждую их четырех слегка покачивавшихся у борта корабля лодок. Перед ними на расстоянии сотни ярдов виднелись невысокие холмы. Затем члены группы «Пугач» вооружились веслами и начали подгребать к берегу.

Приказания отдавались подробные и четкие. Два человека — береговая партия — останутся у лодок. Сержант должен выгрузить взрывчатку и ждать, пока Триммер с Йэном проведут рекогносцировку башни, которая, судя по макету, расположена в самой высокой части острова в полумиле от берега. Все это время они должны находиться на дальности связи с помощью сигнальных фонарей.

Когда Йэн неуклюже перевалился через резиновый планшир и оказался по колени в воде, в которой мягко покачивались густые водоросли, он почувствовал, как в его жилах приятно взыграло виски. Он никогда не питал слишком большой привязанности к кому-нибудь. До этого момента Триммер не очень-то нравился ему. Его раздражала искусственно создаваемая атмосфера популярности, которой обволакивали Триммера на Итон-терэс. Но сейчас он ощущал братские чувства к товарищу по оружию.

— Держись, старина! — громко, сердечным тоном сказал он, когда, споткнувшись, Триммер растянулся во весь рост.

Йэн помог ему подняться. Взявшись за руки, они вдвоем вступили на вражескую территорию. Оперативная группа «Пугач» высадилась на берег.

— Как насчет того, чтобы продолжать курить, сэр? — спросил сержант.

— По-моему, можно. Не вижу никаких причин, почему бы нельзя было. Я и сам не прочь затянуться.

На берегу замелькали слабые огоньки.

— Так, сержант, действуйте по плану.

Прибрежные скалы были преодолены без особого труда. Триммер и Йэн спотыкались и несколько раз падали, но вскоре идти стало легче — скалы сменились поросшими травой склонами. Они быстро пошли вперед по полого поднимающемуся склону.

— Мы, вероятно, увидим очертания этой башни на фоне неба, — довольно неуверенно сказал Триммер. — Местность здесь, кажется, более плоская, чем на макете острова.

— «Очень плоская, Норфолк», — сказал Йэн напыщенным тоном.

— Это еще что такое?

— Виноват, это я прочел строку из моей любимой пьесы.

— Какое отношение она имеет к нам?

— Собственно говоря, никакого.

— Слишком хорошо все получается, что-то здесь нечисто. Дело серьезное.

— Только не для меня, Триммер.

— Вы пьяны.

— Еще нет, старина. Но должен сказать, что буду пьян прежде, чем настанет утро. Я проявил мудрую предусмотрительность, захватив с собой бутылку.

— Ладно, дайте и мне глотнуть.

— Еще рано, старина. Я забочусь исключительно о твоих интересах. Пока нельзя.

Пошатываясь, он стоял в обманчивом лунном свете. Триммер озабоченно осматривался вокруг. Слабые звуковые эффекты, сопровождавшие операцию «Пугач": шорох волн у берега, тихий говор, доносившийся из расположения подрывной партии, тяжелое дыхание двух офицеров, возобновивших движение вверх по склону, — все это внезапно было нарушено вызывающим ужас чужеродным звуком, пронзительным и не слишком отдаленным. Оба офицера замерли на месте.

— Что за черт? Что это? — испуганно прошептал Триммер. — Похоже, собака.

— А может быть, лисица?

— Разве лисицы так лают?

— Не думаю.

— Но откуда же здесь могла оказаться собака?

— Может быть, волк?

— Постарайтесь держать свои шутки при себе.

— У тебя что, повышенная раздражительность на собак? Была у меня тетка...

— Собаки не бывают без людей.

— А-а, теперь понимаю, о чем ты думаешь. Постой, постой, я, кажется, читал где-то, что гестапо использует ищеек...

— Не нравится мне все это, — прервал его Триммер. — Что же нам делать, черт возьми?

— Командир ты, старина. На твоем месте я просто поторопился бы.

— В самом деле?

— Конечно.

— Но вы пьяны.

— Совершенно верно. Если бы я был на твоем месте, я все равно был бы пьян.

— О боже! Что же делать?

— Торопись, дружище. Все тихо. Возможно, это была галлюцинация.

— Вы так думаете?

— Давай допустим, что так и было. Пошли.

Триммер вытащил пистолет и тронулся вперед. Они взобрались на вершину поросшего травой хребта и увидели в полумиле от себя на фланге неясную массу, возвышающуюся темным пятном на фоне посеребренного лунным светом ландшафта.

— Вот она, твоя башня, — обрадовался Йэн.

— Ничего похожего на башню.

— «Лунный свет бывает жестоко обманчив, Эменда!» — процитировал Йэн, подражая голосу Ноэля Кауэрда. — Пошли, пошли.

Они медленно пошли вперед. Неожиданно снова залаяла собака, и так же неожиданно Триммер выстрелил из пистолета. Пуля попала в дерн в нескольких ярдах впереди, но звук выстрела был потрясающим. Оба офицера упали ничком.

— Зачем же, черт возьми, ты выстрелил? — спросил Йэн.

— А вы думаете, что это сознательно?

В здании впереди них зажегся свет. Йэн и Триммер продолжали лежать. Свет вспыхнул и в нижнем этаже. Открылась дверь, и в ней появилась приземистая женская фигура, ясно различимая, с лампой в руке и дробовиком под мышкой. Собака продолжала неистово лаять, гремя цепью.

— О боже, она собирается стрелять, — прошептал Триммер. — Я смываюсь.

Он вскочил и стремглав бросился бежать. Йэн следовал за ним по пятам.

На их пути оказалась проволочная изгородь, они перемахнули через нее и скатились вниз по крутому склону.

— Sales Boches!{58} — крикнула женщина и выпалила из обоих стволов в их направлении. Триммер свалился на землю.

— Что случилось? — спросил Йэн, подбежав к тому месту, где, издавая стоны, лежал Триммер. — Не могла же она попасть в тебя!

— Я споткнулся обо что-то.

Йэн стоял, тяжело дыша. Собака, по-видимому, не преследовала их. Он осмотрелся вокруг.

— Я могу сказать тебе, обо что ты споткнулся. О линию железной дороги.

— Железнодорожная линия? — удивился Триммер, приподнявшись. — Что за чертовщина? Действительно линия.

— Сказать тебе еще кое-что? На острове, на котором мы должны находиться, нет никаких железных дорог.

— О боже, — пробормотал Триммер, — где же мы находимся?

— Мне думается, мы на материке, во Франции. Где-нибудь в районе Шербура, по-моему.

— У вас еще цела та бутылка?

— Конечно.

— Дайте мне ее.

— Спокойно, старина. Один из нас должен быть трезвым, а я таковым быть не собираюсь.

— Я думаю, у меня что-то сломано.

— Да, но я не сидел бы здесь слишком долго. Подходит поезд.

До их слуха доносился ритмичный стук колес приближавшегося поезда. Йэн подал Триммеру руку. Проковыляв несколько шагов, тот со стоном опустился на землю. Вскоре показались отблески огней и вылетавшие из трубы паровоза искры, и мимо них медленно прошел грузовой состав. Йэн и Триммер зарылись лицом в покрытый сажей дерн. Ни тот, ни другой не промолвили ни слова, пока поезд не скрылся из виду и стук колес не замер. Затем Йэн сказал:

— А ты знаешь, прошло всего шестнадцать минут с того момента, как мы высадились.

— Шестнадцать проклятых минут... Это не так уж мало.

— У нас еще много времени, чтобы возвратиться к лодкам. Не спеши. По-моему, нам надо сделать небольшой крюк. Не нравится мне эта старушка с ружьем.

Триммер встал, опираясь на плечо Йэна:

— Кажется, у меня ничего не сломано.

— Конечно, нет.

— Почему «конечно»? Очень просто могло бы быть и сломано. Я ведь здорово грохнулся.

— Послушай, Триммер, сейчас нет времени спорить. Я очень рад, что ты не ранен. Давай пошли, может быть, мы еще доберемся до своих.

— Мне все же чертовски больно.

— Да, да, конечно, я не сомневаюсь. Давай быстрей, скоро все кончится. Можно подумать, черт возьми, что пьян ты, а не я.

Им понадобилось двадцать пять минут, чтобы добраться до лодок. Переход, по-видимому, пошел на пользу потрясенному Триммеру. К концу марша он начал двигаться быстрей и уверенней, но очень страдал от холода. Его зубы выбивали дробь, и только чувство долга не позволило Йэну предложить Триммеру виски. Они прошли мимо места, где оставили подрывную партию, но там никого не оказалось.

— По-моему, они драпанули, когда услышали выстрел, — сказал Триммер. — Вряд ли их можно упрекать за это.

Однако, добравшись до места высадки, они увидели, что все четыре лодки на месте и охраняются оставленными на них солдатами. Остальных членов группы «Пугач» поблизости не оказалось.

— Они пошли вглубь, сэр, сразу после того, как прошел поезд.

— Вглубь?

— Так точно, сэр.

— Вот черт! — Триммер отвел Йэна в сторону и озабоченно спросил: — Что нам теперь делать?

— Сидеть и ждать их, я думаю.

— А по-вашему, мы не можем возвратиться на подводную лодку, оставив их здесь? Пусть они добираются самостоятельно!

— Нет.

— Нет? По-моему, тоже. Проклятие, здесь чертовски холодно.

Дрожа от холода и чихая, Триммер каждые две минуты посматривал на часы.

— По приказу мы должны отойти от берега в ноль плюс шестьдесят.

— Времени еще много.

— Черт бы их взял!

Зашла луна. До рассвета было еще далеко.

Наконец, посмотрев на часы, Триммер сказал:

— Ноль плюс пятьдесят две. Я замерз. Какого черта этот сержант поперся, куда его не просили? Ему было приказано ждать приказаний. Сам будет виноват, если останется здесь.

— Надо подождать до ноль плюс шестьдесят, — возразил Йэн.

— Уверен, что эта женщина подняла тревогу. Наверное, их захватили. Там сейчас наверняка уже целая толпа орущих гестаповцев с ищейками разыскивает нас... Ноль плюс пятьдесят пять.

Он чихнул. Йэн сделал большой глоток из бутылки.

— Дорогой Уотсон, — подражая Шерлоку Холмсу, сказал он, — если я не ошибаюсь, подходят наши клиенты с той или другой стороны.

Послышались осторожные, приближающиеся к ним шаги. Замигал сигнал зашторенного фонарика.

— Тогда мы отваливаем! — воскликнул Триммер, не желая терять времени на встречу возвращавшихся солдат.

В глубине суши блеснула вспышка, раздался оглушительный взрыв.

— О боже! — воскликнул Триммер. — Мы опоздали!

Он бросился к лодке.

— Что это было? — спросил Йэн сержанта.

— Пироксилин, сэр. Когда мы увидели проходивший поезд и не получили никаких приказаний капитана, я решил пойти сам и заложить шашку. Давайте, ребята, в лодки, но потише.

— Великолепно! — воскликнул Йэн. — Геройский поступок!

— О, я бы не сказал этого, сэр. Просто я подумал, что не мешает показать фрицам, что мы побывали здесь.

— Через пару дней, — сказал Йэн, — вы, капитан Мактейвиш, и ваши солдаты проснетесь и обнаружите, что вы — герои. Не хотите ли немного виски?

— Весьма признателен, сэр.

— Ради бога, идите скорее, — поторопил их Триммер из лодки.

— Иду, иду. Держи хвост морковкой, великий Триммер, и будь мужчиной. Мы милостью божьей зажжем в Англии такую свечу, которая, надеюсь, никогда не погаснет.

Перед рассветом было послано короткое донесение об успехе высадки. Подводная лодка погрузилась, и командир засел в своей каюте над отчетом о морской части операции. В кают-компании Йэн натаскивал Триммера на составление ее сухопутной версии. В подводном положении поддерживать хорошее настроение нелегко. Однако в то утро все были довольны.

Днем при сходе на берег в Портсмуте их встречал офицер по планированию общей части штаба особо опасных операций. Он был взволнован, держался чуть ли не почтительно.

— Что мы можем сделать для вас? Только скажите.

— Пожалуй, вот что... — важно заявил Триммер. — Нельзя ли смотаться в отпуск? Портсмут порядком осточертел ребятам.

— Вам придется поехать в Лондон.

— Не возражаю, если требуется.

— Генерал Уэйл хочет увидеться с вами. Он, разумеется, захочет услышать обо всем от вас самого.

— С этим, пожалуй, лучше справится Килбэннок.

— Правильно, — поддержал его Йэн. — Эту сторону дела лучше предоставьте мне.

Позже, вечером того же дня, он рассказал генералу все, что, по его мнению, тому следовало знать.

— Чрезвычайно успешная операция. Как раз то, что нам надо. Чрезвычайно успешная, — похвалил генерал. — Для сержанта следует добиться военной медали. Мактейвиш тоже должен отхватить что-нибудь. Пусть не орден «За выдающиеся заслуги», но уж военный крест обязательно.

— А вы не намерены попросить и для меня что-нибудь, сэр?

— Нет. От вас мне требуется только представление к награде Мактейвиша. Сейчас же отправляйтесь и приступайте к делу. Завтра можете позаботиться об опубликовании сообщения в печати.

На протяжении своей карьеры на Флит-стрит Йэн выполнил немало трудных заданий для более требовательных хозяев. Сейчас был именно такой случай. Через десять минут Йэн возвратился к генералу Уэйлу с отпечатанным на машинке текстом.

— Для официального представления к награде я преподнес это дело в довольно сдержанных выражениях. Строго придерживался фактов.

— Да, да, конечно.

— Когда будем передавать это в печать, изложим все несколько красочнее.

— Конечно, конечно.

Генерал Уэйл прочитал вслух:

— «Капитан Мактейвиш подготовил и возглавил небольшую диверсионную группу, которая высадилась на побережье оккупированной Франции. В ходе операции он проявил выдающуюся самоотверженность, которую сумел привить своим солдатам. Лично проводя рекогносцировку, он попал под огонь стрелкового оружия. Ответив на огонь, он принудил вражеский пост прекратить стрельбу. Капитан Мактейвиш проник в глубь территории и обнаружил полотно железной дороги. В результате наблюдения было установлено, что по железной дороге осуществляются интенсивные перевозки стратегических материалов. Часть железнодорожного полотна была успешно разрушена, и это создало серьезные помехи военным усилиям противника. Несмотря на полученные в ходе операции травмы, капитан Мактейвиш обеспечил успешный отход всей своей группы, которая, не понеся потерь, возвратилась на подводную лодку в точном соответствии с плановой таблицей. Во время заключительной фазы операции он проявил примерное хладнокровие».

— Отлично, — сказал генерал Уэйл, — как раз то, что нужно.

5

— Нет, аута не было! — воскликнул мистер Краучбек.

Малорослый игрок с битой, отбивавший мяч, потер колено. На другом конце поля быстроногий боулер Грисуолд, капитан команды «Богородицы-Победительницы», в отчаянии смотрел на судью.

— О, сэр!

— Виноват. Боюсь, я просто не заметил. Но вы ведь знаете, сомнение толкуется в пользу проигрывающего.

Мистер Краучбек сидел, накинув на худые плечи свитер быстроногого боулера, завязав рукава узлом у горла. Он был рад хоть такой защите от пронизывающего вечернего ветра.

Грисуолд пошел назад, сердито перебрасывая мяч из руки в руку. Он разбегался издалека и мчался на большой скорости. Мистер Краучбек не мог различить положение его ноги в момент броска. Похоже, он значительно переступил линию. Мистер Краучбек хотел было не засчитать мяч, но не успел открыть рот, как воротца упали. На этот раз парень, несомненно, переступил черту. Однако время истекло, и первый матч семестра был выигран. Выигравшие из команды «Богородицы-Победительницы» возвращались в павильон, окружив Грисуолда и похлопывая его по спине.

— В первый раз он переступил черту, — настаивал вратарь.

— О, я не знаю. Крауч не согласился с этим.

— Крауч отвлекся, он смотрел на самолет.

— Так или иначе, какая разница?

Мистер Краучбек возвращался в отель «Морской берег» вместе с миссис Тиккеридж, приводившей Дженифер и Феликса на матч. Они пошли более длинной дорогой, по пляжу, и Дженифер бросала в море палки для Феликса. Мистер Краучбек спросил:

— Вы видели сегодняшнюю утреннюю газету?

— Вы имеете в виду рейд на железную дорогу во Франции?

— Да. Какой, должно быть, великолепный молодой человек этот капитан Мактейвиш. Вы обратили внимание на то, что до войны он работал дамским парикмахером?

— Как же!

— Вот это-то и ободряет. Такие вот храбрецы и побьют немцев. То же самое было и в первую мировую войну. Слава богу, в нашей стране нет этих высокомерных ретроградов. Такие люди выдвигаются в момент, когда страна нуждается в них. Возьмите этого Молодого человека. Завивал локоны женщинам на лайнере, называл себя французским именем, никто и не подозревал, что за этим кроется. Могло случиться так, что ему никогда и не представился бы случай проявить себя. Но начинается война — он откладывает свои ножницы в сторону и без какой-либо суеты совершает самые смелые в военной истории подвиги. Ни в какой другой стране, миссис Тиккеридж, этого не случилось бы.

— На фотографии он выглядит не очень привлекательно, вы не находите?..

— Он выглядит таким, какой есть — подмастерьем дамского парикмахера. Честь ему и слава. По-моему, он очень скромный человек. Храбрецы часто бывают такими. Мой сын никогда не говорил о нем, а они ведь довольно долго были в Шотландии вместе. Наверное, Мактейвиш чувствовал себя там среди них довольно неуютно. Ну что ж, он показал им всем.

Когда они вошли в отель, к мистеру Краучбеку обратилась миссис Вейвесаур:

— Ах, мистер Краучбек, я так ждала вас, чтобы спросить. Вы не против, если я вырежу кое-что из вашей газеты, когда вы прочитаете ее?

— Конечно. Ради бога. Буду рад.

— Я имею в виду фотографию капитана Мактейвиша. У меня есть рамочка как раз такого размера.

— Он заслуживает рамки, — согласился мистер Краучбек.

Сообщение об операции «Пугач» дошло до Сиди-Бишра сначала из передачи Би-Би-Си, а позже в виде поздравительной радиограммы главнокомандующего в адрес штаба группы Хука.

— По-моему, это надо передать в отряд командос «Икс», — предложил майор Хаунд.

— Конечно. Во все отряды. Зачитать перед строем.

— Испанцам тоже?

— Особенно испанцам. Они всегда хвастаются тем, что взрывали монастыри во время гражданской войны. Пусть увидят, что мы тоже не пустяками занимаемся. Заставьте потрудиться этого толстяка переводчика.

— А вы знаете этого парня, полковник, Мактейвиша?

— Конечно. Я взял его к себе, когда был командиром отряда командос «Икс». Ты помнишь. Гай?

— Да, действительно.

— Ты и Джамбо Троттер пытались избавиться от него. Помнишь? Я хотел бы иметь здесь побольше таких офицеров, как Мактейвиш. Интересно было бы посмотреть на старину Джамбо, когда он прочитает это сообщение.

Действительно, прочитав это сообщение, Джамбо буквально засиял. В офицерском собрании алебардийского казарменного городка он заявил:

— Бедняга Бен Ритчи-Хук, не разбирался он в людях. Первоклассный был вояка, знаете Ли, но и на солнце бывают пятна. Если уж затаит зло на человека, его никак не уломаешь. Вы знаете, ведь это он выгнал Мактейвиша из корпуса алебардистов. Парню ничего не оставалось, как пойти в шотландский полк простым солдатом. А вот я сразу заприметил его. Это солдат не мирного, а военного времени, понимаете? Но ведь и сам Бен такой же. Оба они высечены из одного и того же камня. Поэтому-то они и не сошлись характерами. Такое часто бывает. Сам видел десятки раз.

Дамы на Итон-терэс сокрушались:

— Как же теперь с нашим Шотландчиком?

— В самом деле, как же это мы?

— Мы обращались с ним по-свински.

— Не может быть!

— Не так уж часто.

— Я всегда питала к нему слабость.

— Не пригласить ли его зайти?

— Ты думаешь, он придет?

— Можно попробовать.

— Так нам и надо, если он будет презирать нас.

— Скорее я сама буду презирать себя.

— Вирджиния, почему ты молчишь? Следует ли нам попытаться заполучить Шотландчика?

— Триммера? Делайте что хотите, мои дорогие, только без меня.

— Вирджиния, ты не оговорилась? Неужели ты не хочешь загладить свою вину?

— Я? Нет, — ответила Вирджиния и удалилась.

«Лейтенант (временный чин), состоящий в штатной должности капитана, Мактейвиш (офицерский корпус его величества).

По вопросу: о дальнейшем использовании».

— Право же, — пробурчал председатель, — я не понимаю, из чего это вытекает, что наш комитет должен заниматься этим вопросом?

— Памятная записка военного кабинета, сэр.

— Удивительно! А я-то думал, что они заняты по горло более важными делами. Так в чем там дело?

— Так вот, сэр, вы помните Мактейвиша?

— Да, да, конечно.

— А вы читали о нем в «Ежедневном сплетнике»?

— Конечно нет.

— Так вот, сэр. Вы же знаете, что лорд Коппер всегда имел зуб на регулярную армию. Старые приятельские связи, протекция друзьям по одному выпуску и тому подобный вздор.

— Я не знал, — возразил генерал, набивая трубку. — Я никогда не читаю этот грязный листок.

— Так или иначе, но они откопали эту историю о том, что Мактейвиш начал войну в качестве кандидата в офицеры в корпусе алебардистов и был отчислен из него. Они говорят, потому якобы, что он был парикмахером.

— В этом нет ничего плохого.

— Вот именно, сэр. Однако все алебардисты, имевшие к нему то или иное отношение, находятся теперь на Ближнем Востоке. Мы попросили представить объяснения, но на это потребуется некоторое время, и если, как я предполагаю, они будут неудовлетворительными, то мы не сможем воспользоваться ими.

— Столько шума из-за таких пустяков!

— Так точно, сэр. «Ежедневный сплетник» воспользовался историей с Мактейвишем как примером. Утверждает, что армия якобы теряет своих лучших потенциальных командиров из-за снобизма. И дальше пишет о всяких таких вещах, знаете ли.

— Нет, не знаю! — отрезал генерал.

— Один из лейбористских членов парламента сделал запрос о нем.

— О господи, неужели? Это уже хуже.

— Министр настоятельно требует, чтобы Мактейвишу подыскали должность, соответствующую его заслугам.

— Ну что ж, это не так уж трудно. На прошлой неделе было принято решение сформировать еще три отряда командос. Нельзя ли назначить его на один из них?

— Я не думаю, что он достаточно подготовлен, чтобы занять такую должность.

— В самом деле, Малыш? Мне следовало бы догадаться, что он принадлежит как раз к числу тех молодых офицеров, которых вы всегда затираете. Вы сами-то ничего не имеете против того, что он был парикмахером, а?

— Ни в коем случае, сэр.

— На прошлой неделе вы засыпали его похвалами. Имейте в виду, ему должна быть найдена соответствующая должность в вашей части.

— Слушаюсь, сэр.

— Надеюсь, вам понятно, что под соответствующей должностью я вовсе не имею в виду должность вашего адъютанта.

— Боже упаси, — прошептал Малыш.

— Я имею в виду что-нибудь такое, что дало бы понять этим лейбористам в палате общин, что мы знаем, как использовать хороших людей, когда находим их.

— Слушаюсь, сэр.

Командующий сухопутными частями, предназначенными для проведения особо опасных операций, возвратился в свой штаб, как всегда после посещения военного министерства, в глубоком отчаянии. Он послал за Йэном Килбэнноком.

— Вы перестарались с этим делом, — буркнул он.

Йэн сразу понял, что имеет в виду генерал.

— Триммер?

— Триммер! Мактейвиш! Как бы там, черт возьми, его не звали! Вы зашли слишком далеко и втянули в это дело политиков. Теперь нам не отделаться от него до конца войны.

— Я уже размышлял над этим.

— Очень мило с вашей стороны.

— Знаете, генерал, — рассердился Йэн, который с тех пор, как он и генерал сделались, по существу, соучастниками обмана, все более усваивал фамильярный тон в служебных разговорах, — прибегая к сарказму, вы никогда не добьетесь ничего хорошего от своих подчиненных. Я много думал о Триммере и кое-что придумал. Как мужчина он весьма привлекателен.

— Чепуха!

— Я убедился в этом в кругу близких мне людей, особенно после его прогулки во Францию. Я привлек к нему внимание министерств информации, снабжения, авиапромышленности и иностранных дел. Для повышения морального состояния гражданского населения и укрепления англо-американской дружбы им требуется герой, обладающий как раз такими данными, какие есть у Триммера. Можете дать ему любой чин, какой угодно, и отправить в командировку на неопределенный срок.

Генерал-майор Уэйл довольно долго молчал.

— Это идея, — сказал он наконец.

— Особенно важно выдворить его из Лондона, — добавил Йэн. — Последнее время он постоянно околачивается в моем доме.

6

В дневнике старшины Людовича были не только эссе, но и отрывки описательного характера, которые в свое время непременно удостоятся похвалы критиков.

«Майор Хаунд — плешивый, его макушка и лицо блестят. Рано утром, после бритья, это сухой блеск. По прошествии часа майор начинает потеть, и блеск становится сальным. Руки майора Хаунда начинают потеть раньше, чем лицо. Макушка у него всегда сухая. Пот появляется на два дюйма выше бровей, но на лысине его никогда не бывает. Для чего ему нужен мундштук? Чтобы уберечь пальцы и зубы от налета никотина или чтобы отвести дым от глаз? Он часто посылает денщика вытряхнуть пепельницу. Капитан Краучбек презирает майора Хаунда, а полковник Блэкхаус считает его полезным. Для меня майор Хаунд почти не существует. Я записал все эти наблюдения, чтобы зафиксировать его образ в своей памяти».

Поражение в Греции сохраняли в тайне, пока остатки армии не прибыли в Александрию. Их собрали и распределили для переформирования и снаряжения.

«Мы живем, — записал старшина Людович в дневнике, — в век чисток и эвакуации. Вывернуть себя наизнанку — вот задача современного человека. Добиваться вызывающего отвращение вакуума. Земля принадлежит богу, и пустота от него же».

Все имевшиеся войска были отправлены на запад в Киренаику. В Александрии осталась только оперативная группа Хука. Она оказалась единственным защитником города.

Гай проводил долгие часы в клубной библиотеке за чтением переплетенных комплектов журнала «Каунтри лайф». Иногда он присоединялся к своим старым друзьям из отряда командос «Икс» в отеле «Сесил» или в баре «Юнион». Отряд командос «Икс» не захотел утруждать себя хлопотами по организации офицерской столовой. Воины отряда держали в своей палатке запас сваренных вкрутую яиц, апельсины и консервированные сардины; они покрикивали на ленивых, хихикающих слуг-берберов, чтобы те приносили им чай и джин; швыряли себе под ноги окурки сигар, пустые сигаретные пачки, спички, пробки, кожуру от апельсинов и консервные банки.

— Можно подумать, что находишься на Лидо{59}, — сказал как-то Айвор Клэр, с отвращением глядя на усеянный мусором песчаный пол палатки.

Офицеров отряда командос охотно принимали в нескольких богатых греческих домах, в которых неизменно оказывалась и вездесущая миссис Ститч. Гай не наносил ей новых визитов, но ее имя произносилось повсюду. Офицеры отряда командос «Икс» всегда ощущали ее присутствие, как будто она была их доброй феей, всегда готовой прийти на выручку. Когда миссис Ститч находилась поблизости, ничего непоправимо плохого с ними произойти не могло.

Так шел день за днем, пока на третьей неделе мая война не приблизилась вплотную и к майору Хаунду.

Как обычно, об этом возвестили церемониальные фанфары предварительных приказов и контрприказов, но, прежде чем прозвучали их первые ноты, миссис Ститч сообщила об этом Айвору Клэру, а тот передал Гаю.

— Я слышал, что нас в любой момент могут отправить на Крит, — сказал Гай майору Хаунду.

— Чепуха!

— Что ж, поживем, — увидим, — заметил Гай.

Сидевший за письменным столом майор Хаунд сделал вид, что занят просмотром документов. Немного погодя он откинулся в кресле и вставил в мундштук сигарету.

— Откуда дошел до вас этот слух?

— Отряд командос «Икс».

— На Крите отбиты обе атаки, — возразил майор Хаунд. — Положение там полностью под нашим контролем. Уж я-то знаю.

— Вот и хорошо, — отозвался Гай.

Наступила еще одна пауза, во время которой майор Хаунд сделал вид, что читает документы. Затем он спросил:

— А вам не приходило в голову, что наша первоочередная задача — оборона Александрии?

— По-моему, Крит в данный момент важнее.

— Гарнизон на Крите сейчас и так больше, чем позволяют возможности снабжения.

— Тогда, значит, я не прав.

— Конечно, не правы. Вам следовало бы знать это и не принимать всякие слухи на веру.

Еще одна пауза; это был тот таинственный час, в который, как записал в дневнике старшина Людович, блеск на лице начальника штаба бригады менялся с сухого на сальный.

— К тому же, — сказал он, — наша бригада не имеет средств для действий в обороне.

— Тогда как же мы обороняем Александрию?

— Мы стали бы оборонять ее только в крайнем случае.

— Но ведь, возможно, на Крите как раз крайний случай.

— Я не спорю с вами, Краучбек. Я просто высказываю свое мнение.

Молчание. Затем майор Хаунд продолжал:

— Почему этот денщик не вытряхивает пепельницы? А что вам известно о возможностях нашего морского транспорта, Краучбек?

— Ничего.

— Вот именно». К вашему сведению, мы не в состоянии послать на Крит подкрепления, даже если бы и хотели этого.

— Понятно.

Еще пауза. В этот день майор Хаунд был явно обеспокоен чем-то. Он прибегнул к своему испытанному методу нападения.

— Кстати, чем сегодня занимается ваше подразделение?

— Наносят тонкие красные линии. Карта Крита — точная копия с греческого издания, поэтому я приказал нанести на нее полудюймовую сетку, чтобы картой можно было пользоваться.

— Карты Крита? Кто приказывал кому бы то ни было получать карты Крита?

— Я сам выписал их вчера вечером из Рас-эль-Тина.

— Вы занялись не своим делом, Краучбек. Именно так и рождаются слухи.

Вскоре в кабинет вошел Томми. Гай и майор Хаунд встали.

— Из Каира еще ничего не было? — поинтересовался он.

— Почта отправлена на регистрацию, полковник. Ничего срочного.

— Раньше десяти часов в ставке главнокомандующего к работе никто не приступает. Телефонограммы посыплются через несколько минут. А пока передайте подразделениям предварительные распоряжения. Надеюсь, вам известно, что мы отбываем?

— Обратно в зону канала для реорганизации?

— Боже мой, да нет же! Где ваш помощник по тылу? Нам нужно разработать плановую таблицу погрузки. Вчера вечером у мадам Каприкис я встретил адмирала, командующего эсминцами. Он уже все подготовил для нас. Гай, раздобудь несколько карт Крита для выдачи командному составу до командиров отделений включительно.

— Все уже сделано, полковник, — поспешил доложить майор Хаунд.

— Отлично.

В четверть одиннадцатого по телефону из штаба главнокомандующего в Каире посыпались длинные, скучные, противоречивые распоряжения; они продолжали поступать в течение всего дня. Майор Хаунд выслушивал, записывал и с воодушевлением передавал их дальше.

— Да, сэр. Слушаюсь, сэр. Все ясно. Все оповещены, — отвечал он штабу главнокомандующего. — Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь! — торопил он подразделения.

Но Людовича это показное рвение не обмануло.

«Странно, но майор Хаунд, кажется, не имеет ни малейшего желания сложить голову в бою», — записал он в дневнике.

Для майора Хаунда это была первая боевая погрузка на корабли, а для Гая — третья. Гай равнодушно наблюдал за обменом «любезностями» между начальником штаба бригады, его помощником по тылу и офицером штаба, ведавшим погрузкой, сначала серьезными, затем озабоченными, потом озлобленными; за вереницами навьюченных и угрюмых солдат, проходивших по тесным палубам и неуклюже спускавшихся вниз по трапам; за моряками, ловко сновавшими между грудами военного имущества. Все это было знакомо Гаю по прежнему опыту, и он держался от всего в стороне. Разговаривая с зенитчиком-артиллеристом морской пехоты, Гай услышал:

— Никакого воздушного прикрытия. Наша авиация на Крите разгромлена. Если мы не управимся с переходом туда и обратно в темное время суток, уцелеть шансов нет. Высаживаться вашим ребятам придется гораздо быстрее, чем они грузятся сейчас.

Под погрузку оперативной группы Хука выделили крейсер-минзаг и два эскадренных миноносца; на всех кораблях были заметны следы участия в эвакуации войск из Греции. Корабль, выделенный под погрузку штаба бригады, был потрепан больше других.

— Нашему кораблю нужен минимум месяц на ремонт, — продолжал морской пехотинец. — Если хватит пороху на переход, наше счастье, а уж о том, чтобы в случае чего-нибудь справиться с противником, и разговора быть не может.

С наступлением сумерек они вышли в море. На борту эскадренного миноносца вместе со штабом находились три роты второго отряда командос. На палубах и в кубриках вповалку лежали солдаты; офицеры разместились в кают-компании. Томми Блэкхауса пригласили на ходовой мостик. Постепенно установились сравнительная тишина и спокойствие.

— Краучбек, — спросил Гая майор Хаунд, — вам не приходило в голову, что Людович ведет дневник?

— Нет.

— Это запрещено уставом — вести личный дневник на фронте.

— Да, конечно.

— Вот именно. Вы лучше предупредите-ка его. Я совершенно уверен, что он записывает что-нибудь неофициальное.

В восемь часов стюард-мальтиец накрыл стол для обеда, поставив в центре вазу с розами. Командир корабля остался на мостике. Старший помощник командира извинился и за отсутствие командира, и за неудобства размещения.

— Мы не в состоянии оказать гостеприимство в таких масштабах, — сказал он. — Боюсь, что мы во всем будем испытывать нехватку.

Солдаты достали свои кружки, котелки, ножи и вилки. Денщики помогли стюарду. Обед был отменный.

— До рассвета не будет никакой тревоги, — заверил старший помощник, покидая их.

Командир эсминца уступил свою каюту Томми, майору Хаунду и заместителю командира второго отряда командос. Чемоданы и постельные скатки оставили в лагере. Армейские офицеры устроились в креслах, на диванах и на полу в кают-компании. Вскоре все уснули.

Проснувшись на рассвете, Гай вышел на свежий воздух. Восхитительное утро после безветренной ночи; море спокойное, вокруг ни одного корабля, земли не видно. Довольно медленно двигавшийся эскадренный миноносец, казалось, плыл в фосфоресцирующей пустоте. Гай встретился со вчерашним артиллеристом.

— Ну как, здесь начнутся неприятности? — спросил Гай.

— Нет, не здесь. — Затем артиллерист, поскольку ему показалось, что на лице Гая появилось удивление, добавил: — Замечаете что-нибудь странное в положении солнца?

Гай посмотрел на солнце. Оно находилось слева по носу, довольно высоко над горизонтом, яркое, но пока еще не жаркое.

— Нет, — ответил он.

— Разве оно там, где вы ожидали увидеть его?

— А-а! — воскликнул Гай. — Теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Оно должно быть с другого борта.

— Вот именно. Через час мы будем снова в Александрии. Неисправность машин.

— Как нескладно все это получилось!

— Я же говорил вам, что корабль нуждается в серьезном ремонте. К тому же его здорово потрепало в Эгейском море. Меня это вполне устраивает. Я в этом году еще ни разу не увольнялся на берег.

За завтраком Томми молча хмурился; майор Хаунд открыто ликовал. Он приложил к губам штуцер своего спасательного жилета и исполнил пантомиму игры на волынке.

— Дьявольски не везет, — обратился Томми к Гаю. — Но есть надежда, что в Александрии нам дадут другой эсминец.

Майор Хаунд повернулся к Гаю:

— Краучбек, вы говорили по тому вопросу с Людовичем?

— Еще нет.

— Сейчас самое подходящее время.

На горизонте уже показался берег, когда Гай разыскал старшину Людовича.

— До меня дошло, что вы ведете дневник, — сказал он.

Людович пристально посмотрел на него своими вызывающими неприятное впечатление глазами с серо-розовыми зрачками.

— Вряд ли я назвал бы это дневником, сэр.

— Вы понимаете, что все письменные материалы, могущие попасть в руки противника; подлежат цензуре?

— Я всегда прекрасно понимал это, сэр.

— Боюсь, что мне придется попросить вас дать мне дневник для просмотра.

— Слушаюсь, сэр. — Людович достал блокнот из кармана шортов. — Пишущая машинка осталась в лагере, сэр, вместе с остальным канцелярским имуществом. Не знаю, сможете ли вы разобрать, что здесь написано.

Гай прочитал: «Капитан Краучбек — человек уравновешенный. Он — как свинцовый шар, который в вакууме падает не быстрее пушинки».

— Это все, что вы написали?

— Все, что написал с тех пор, как мы выбыли из лагеря, сэр.

— Понятно. Что же, я не думаю, что это составляет военную тайну. Интересно, как я должен воспринять это?

— Это не предназначалось для прочтения вами, сэр.

— По правде говоря, я никогда не верил в эту теорию о пушинках в вакууме.

— Да, сэр. Она совершенно противоречит законам природы. Я употребил это выражение в фигуральном смысле.

Когда эсминец пришвартовался к стенке, Томми и майор Хаунд сошли на берег. Их встретили старшие офицеры штаба, армейские и флотские, и все вместе они направились в одно из зданий управления порта на совещание. Солдаты, склонившись над поручнями, плевали в воду и ругались.

— Так и есть, обратно в Сиди-Бишр, — говорили они.

Вскоре Томми и Хаунд возвратились на борт. Томми выглядел веселым.

— Они подготовили другой эсминец. На Крите все находится под нашим контролем. Военно-морской флот отбил попытки противника высадить десант с моря и потопил массу судов. Противник удерживает только два очага сопротивления, и новозеландцы полностью окружили его. Каждую ночь прибывают подкрепления для перехода в контрнаступление. Начальник оперативно-разведывательной части штаба сообщает из Каира, что войска противника в мешке. Нам поставлена очень сложная задача — совершить рейды на коммуникации в Греции.

Томми верил всему этому. Майор Хаунд тоже. Ни его подготовка, ни опыт предыдущей службы еще не сделали Хаунда скептиком.

Перегрузка на новый корабль прошла быстро. Солдаты, как муравьи, вереницами спускались с одного трапа и поднимались по другому, вполголоса чертыхаясь. Помещения для них отвели точно такие же, как и на предыдущем эсминце. Новые флотские офицеры встретили их знакомыми приветствиями и не менее знакомыми извинениями. К заходу солнца все устроились на своих местах.

— Выходим в море в полночь, — сказал Томми. — Они не хотят подходить к проливу Карсо завтра до наступления темноты. Не вижу причин, почему бы нам не пообедать на берегу.

Томми и Гай отправились в бар «Юнион». Им почему-то не пришло в голову пригласить с собой майора Хаунда. Ресторан, как всегда, был переполнен, несмотря на общеизвестный кризис людских ресурсов. Они заказали плов из омаров и большое блюдо из перепелов, приготовленных с мускатным виноградом.

— Возможно, это наша последняя приличная еда на ближайшее время, — заметил Томми. — Начальник оперативно-разведывательной части главного штаба откуда-то узнал, что на Крите туго со свежей провизией.

Они съели по шесть перепелов каждый и распили бутылку шампанского. Затем им подали зеленые артишоки и еще бутылку шампанского.

— Думаю, что через день-другой мы будем с грустью вспоминать об этом обеде, — сказал Томми, любовно смотря на украсившие их тарелки виноградные листья, — и нам наверняка захочется вернуться сюда.

— Не может быть, — возразил Гай, стирая салфеткой жир с пальцев.

— Нет, может. Спорю на всех перепелов в Египте.

Они были навеселе, когда подъехали к затемненному порту. Разыскав свой корабль, они крепко уснули еще до выхода в море.

Майор Хаунд проснулся, почувствовав, что его койка то поднимается, то опускается; до его слуха доносились звон бьющейся посуды и глухие удары падающих и перемещающихся грузов. Он начал сильно дрожать, потеть и глотать слюну. Лежа на спине, он судорожно комкал одеяло, смотрел невидящим взглядом в темноту и испытывал крайнее отчаяние. В таком состоянии в семь утра его и обнаружил денщик, сунувшийся в дверь с веселым приветствием, кружкой чая в одной руке и кружкой воды для бритья в другой. Майор Хаунд оставался недвижим. Солдат начал чистить ботинки Хаунда, еще сохранившие блеск от его стараний в предыдущее утро.

— Ради бога, — взмолился майор Хаунд, — займитесь этим за дверью.

— На корабле творится такое, сэр, что некуда ногу поставить.

— Тогда прекратите и оставьте их как есть.

— Слушаюсь, сэр.

Майор Хаунд осторожно приподнялся на одном локте и выпил чай. Позывы к рвоте, с которыми он боролся долгие предрассветные часы, немедленно возобновились. Он добрался до умывальника, вцепился в него руками и, опершись головой о край раковины, оставался в таком положении целых десять минут. Наконец он открыл кран, помочил глаза водой и, тяжело дыша, возвратился на койку, предварительно посмотрев на себя в небольшое зеркальце. Увидев собственное отражение, он напугался еще больше.

Дождь и брызги хлестали по палубе весь день, удерживая людей внизу. Маленький корабль медленно переваливался с борта на борт на крупной зыби.

— Эта низкая облачность послана нам самим богом, — сказал командир корабля. — Мы находимся недалеко от места, где прикончили «Джюно».

Гая морская болезнь прежде почти не беспокоила. Однако накануне вечером он выпил кварту вина, и это наряду с качкой одолело его; Томми Блэкхаус, напротив, носился по кораблю в приподнятом настроении, появляясь то в кают-кампаний, то на ходовом мостике, то на нижних палубах среди солдат; старшину Людовича качка тоже не беспокоила, он спозаранку засел в кают-компании старшин с дорожным несессером для маникюра и, вызывая почтительные взгляды присутствующих, занялся подготовкой ногтей на пальцах ног к любым ожидавшим их испытаниям.

Солдат охватили апатия и усталость.

Через час после наступления темноты Томми Блэкхаус упал. Он сбегал с мостика по трапу в момент, когда корабль необычно стремительно рухнул носом вниз. Подошвы ботинок Томми, подбитые гвоздями, скользнули по остальным ступеням трапа, и он упал на железную палубу с грохотом, который хорошо услышали в кают-компании. Затем раздался его крик, а через какую-нибудь минуту старший помощник командира объявил по радио:

— Ваш полковник упал и сильно ушибся. Может кто-нибудь выйти наверх и помочь ему?

Два командира рот из второго отряда командос неумело перетащили полковника в лазарет, где врач сделал ему укол морфия. Томми сломал ногу.

С этого часа Гай проводил время в хождении от одного распростертого тела — начальника штаба бригады, к другому телу — заместителя командира бригады. Судя по внешнему виду, разница между болезненным состоянием того и другого была невелика.

— Это меняет все планы, — поспешил заявить майор Хаунд, когда ему доложили о случившемся. — В высадке штаба бригады на берег теперь вообще нет никакого смысла.

Томми Блэкхаус, страдая от боли, а временами даже в бреду, отдавал распоряжения:

— Вас встретят офицеры связи оперативной группы Хука и войск гарнизона Крита. После высадки бригаде немедленно развернуть тыловой командный пункт во главе с помощником начальника штаба по тылу и установить радиосвязь с подразделениями... Помощнику начальника штаба по тылу установить контакт с помощником начальника квартирмейстерского отдела адъютантско-квартирмейстерской части штаба войск гарнизона и организовать материально-техническое снабжение... Передовому командному пункту в составе начальника штаба бригады и офицера разведки явиться к подполковнику Прентису на командный пункт второго отряда командос и вручить ему письменный приказ главнокомандующего вооруженными силами на Ближнем Востоке, определяющий специальную роль оперативной группы Хука — нарушение коммуникаций противника... Подполковнику Прентису явиться к командующему войсками гарнизона острова Крит и предъявить этот приказ... Его основная задача — предотвратить сведение подразделений отрядов командос в пехотную бригаду для использования в качестве резерва командующего войсками гарнизона острова... Заместителю командира оперативной группы Хука немедленно приступить к проведению операций под руководством командующего войсками гарнизона острова Крит...

Он часто повторялся, впадал в забытье, опять приходил в себя и заставлял Гая снова и снова повторять его распоряжения.

Качка уменьшилась, когда корабль обогнул восточную оконечность Крита и пошел вдоль северного побережья острова. Когда они входили в залив Суда, море совсем успокоилось. Молодая луна уходила за горизонт. Первым признаком человеческой деятельности, обнаруженным ими, был горящий танкер, пламя которого ярко освещало всю гавань. Эскадренный миноносец отдал якорь. Майор Хаунд робко слез с койки и взобрался на ходовой мостик. Гай оставался около Томми. Офицеры второго отряда командос готовили своих людей к высадке. Заместитель начальника штаба бригады по тылу и старшина Людович совещались. Томми начал проявлять раздражительность.

— Что происходит? Осталось всего два часа на разгрузку. Лихтер должен был подойти, как только мы встанем на якорь. — У борта корабля раздался окрик. — Вот и он. Гай, пойди и взгляни.

Гай поднялся на затемненную верхнюю палубу. На ней теснились приготовившиеся к высадке солдаты, все проходы были загромождены запасами, мотоциклами, имуществом связи. У борта стояла небольшая шлюпка, из нее на корабль поднимался какой-то человек. Гай возвратился, чтобы доложить Томми.

— Поднимись к командиру корабля и выясни, что происходит.

Гай нашел командира в его каюте. Вместе с ним были майор Хаунд и небритый, измученный, дрожащий капитан-лейтенант, одетый во флотскую шинель и белые шорты.

— Я получил приказ отходить, и, клянусь богом, я его выполню, — бубнил моряк. — Приказ получен еще утром. Я должен был бы отбыть вчера вечером. Пришлось ждать на причале целый день. Вынужден был бросить все свои вещи. У меня осталось только то, что на мне.

— Да, да, — сказал командир корабля, — мы видим. Но нам хотелось бы знать: подойдет ли сюда лихтер?

— По-моему, нет. Там все разгромлено. Я отхожу. Я получил приказ отойти. Приказ в письменном виде. — Моряк говорил низким монотонным голосом. — Я бы не отказался от чашки чая.

— Не было ли там, на причале, офицера штаба, ответственного за высадку войск? — спросил майор Хаунд.

— Нет. По-моему, не было. Я нашел шлюпку и пригреб сюда. У меня есть приказ отходить...

— Ответа на наши сигналы мы, кажется, не получим, — заметил командир корабля.

— Проклятая бойня, там все уничтожено, — сказал человек с Крита.

— Ладно, — решил командир, — я жду здесь два часа, затем выхожу в море.

— Для меня это не очень-то быстро, — сказал капитан-лейтенант. Затем, не скрывая откровенной заботы о личной безопасности, он обратился к майору Хаунду: — А знаете, вам ведь надо знать пароль. На берегу вы и шага не сделаете, не зная пароля. Если вы не знаете пароля, то часовые пристрелят вас сразу же, как только увидят.

— Ну хорошо, а какой же пароль?

— Его меняют каждый день.

— Хорошо, каков же пароль на сегодня?

— Что-что, а это-то я знаю. Уж его-то я могу сказать вам. Я знаю его так же твердо, как свое имя.

— Так говорите же.

Моряк уставился на них пустыми, отчаявшимися глазами.

— Виноват, — пробормотал он. — Только что помнил, и вдруг он выскочил из головы.

Гай и майор Хаунд вышли.

— Похоже на то, что это еще одна ложная тревога, — сказал майор почти с радостью.

Гай отправился доложить Томми.

— Гром и молния! Проклятье на все их дурацкие головы! — взорвался тот. — Что там на них нашло? Уснули они все, что ли?

— Я думаю, причина не в этом, — сказал Гай.

Через сорок пять минут по всему кораблю прокатилось: «Вот он. Подходит».

Гай отправился на палубу. Действительно, по воде к ним приближалась довольно большая, темная масса. Все начали взваливать на себя тяжелую поклажу; Матросы «уже свесили с борта грузовые сети. Солдаты сгрудились у поручней. И тут снизу донеслось:

— Двести ходячих раненых прибыли для погрузки!

Майор Хаунд крикнул:

— Кто там? Из управления перевозками есть кто-нибудь?

Ему никто не ответил.

— Где ваш командир? — продолжал майор Хаунд. — Эта десантная баржа должна высадить раненых обратно на берег, прийти за нами, перебросить нас, а потом уже заняться ранеными. Вот как это надо делать.

Никто не обратил на него внимания. С баржи на борт эсминца начали медленно подниматься заросшие, обмотанные бинтами фигуры.

— Назад! — крикнул майор Хаунд. — Не сметь подниматься на борт, пока мы еще здесь!

— Сначала пропустите, пожалуйста, пассажиров, выходящих из вагона, — отозвался из темноты насмешливый голос.

Обессилевшие солдаты карабкались на палубу и проталкивались сквозь строй подразделений, ожидавших команды на посадку. Кто-то, невидимый в темноте, крикнул:

— Да уберите же с дороги это имущество!

Его слова тут же подхватили другие:

— Сбросить все имущество! За борт все имущество!

— Что же они делают?! — закричал майор Хаунд. — Остановите их!

Три роты второго отряда командос, в которых были офицеры, повиновались приказу майора. Штабные подразделения находились на другом борту. Там связисты начали швырять за борт свои радиостанции, потом в воду полетел мотоцикл.

Гай разыскал командира десантной баржи.

— Через пятнадцать минут после того, как последний раненый перейдет на эсминец, я отдаю швартовы. Вам следует поторопиться, — предупредил моряк. — После этого я сделаю еще один рейс, возьму еще двести раненых и греческого генерала. Затем топлю эту баржу, перехожу на эсминец, и прощай, Крит. Наше вам почтение.

— Что же происходит на острове? — спросил Гай.

— Это конец! Все сматываются.

Гай спустился вниз с последним коротким докладом своему командиру.

— Для тебя, Томми, дело оборачивается удачно, — сказал он ему без тени горечи.

Теперь лазарет был переполнен. Два армейских врача и корабельный эскулап хлопотали над ранеными, требовавшими срочной помощи. Пока Гай стоял у койки, на которой лежал Томми, в дверях появился огромный, окровавленный, весь в грязи, страшный на вид сержант-австралиец. Оскалив, как мертвец, зубы, он пробормотал:

— Слава богу, дождались наконец флота! — После этого медленно опустился на палубу и тут же впал в предсмертное забытье.

Гай перешагнул через его тело и стал пробиваться сквозь вереницу солдат, спускающихся вниз по трапу; среди них было много оборванных, небритых, изможденных, но, по-видимому, невредимых людей.

— Кто вы? — спросил он одного из них.

— Писарь штаба, — ответил солдат.

Вскоре, так и не дождавшись четких распоряжений, подразделения командос самовольно начали спускаться по сетям в десантную баржу.

Луна зашла. Теперь единственным источником света был пылающий в миле от эсминца танкер.

— Майор Хаунд! — позвал Гай. — Майор Хаунд!

Рядом кто-то отозвался мягким голосом:

— Майор Хаунд в безопасности на барже. Я разыскал его. Он спустился вместе со мной. Это старшина Людович.

Десантная баржа с пыхтением подошла к причалу — настолько разрушенному, что он походил скорее на груду камней, чем на причал. Еще до того как солдаты второго отряда командос начали высаживаться с баржи, в нее с причала стали прыгать раненые и дезертиры.

— Назад, мерзавцы! — заорал командир десантной баржи. — Отдать швартовы! — Матросы оттолкнули баржу от стенки. — Пристрелю каждого, кто попытается прыгнуть в баржу, пока не будет команды. Отойдите назад! Эй вы, убирайтесь с причала к чертовой матери!

Толпа оборванных солдат начала пятиться в темноту.

— А теперь вы, пехтура, — крикнул командир баржи, — быстро на причал!

Он подвел баржу к стенке, и все наконец выбрались на берег. Позднее это событие, такое многозначительное в жизни Гая, майора Хаунда и остальных, было увековечено в официальной истории следующими словами:

«Дальнейшая поддержка гарнизону Крита, ведущему ожесточенный оборонительный бой, была оказана в полночь 25 мая эсминцем, его величества «Планджент» (командир — капитан-лейтенант Блейк-Блейкистон), который успешно высадил в бухте Суда штаб оперативной группы Хука совместно с остававшимися подразделениями второго отряда командос и эвакуировал с острова четыреста раненых».

— Больше никого взять не могу! — крикнул командир баржи. — Остальные назад! Отдать швартовы!

Толпа разочарованных солдат расселась на разбитых взрывами камнях. Перегруженная баржа направилась к эсминцу. Высадившаяся на берег группа солдат, растолкав оставшихся на причале, построилась.

— Найдите офицеров связи, — распорядился майор Хаунд. — Они должны быть где-то здесь.

— Есть здесь кто-нибудь из оперативной группы Хука? — крикнул Гай.

Обмотанный бинтами солдат простонал:

— Ой, да заткнись же ты, черт тебя возьми.

От толпы отделились два офицера, оказавшиеся командирами рот второго отряда командос.

— А-а, вот и вы! — воскликнул майор Хаунд. — Наконец-то. Я уже начал терять надежду. Вы от полковника Прентиса?

— Не совсем, — ответил один из офицеров. Он говорил тихо, таким же подавленным, монотонным голосом, как и тот моряк, что получил приказ отходить. В последовавшие дни такой голос — отличительный признак поражения — Гай слышал еще много раз и во многих местах. — Видите ли, — продолжал офицер, — Прентис мертв.

— Мертв? — переспросил майор Хаунд таким раздраженным тоном, как будто его официально известили о кончине тети, которую он имел все основания полагать находящейся в добром здравии. — Не может быть! Мы имели связь с ним не далее как позавчера.

— Он убит. Многие из отрядов командос убиты.

— Надо было донести нам об этом. А кто вступил в командование?

— По-видимому, я.

— Что же вы здесь делаете?

— Кто-то сказал, что за нами придет корабль и нас эвакуируют отсюда. Но, кажется, это ошибка.

— Кто-то сказал? А кто дал приказ об эвакуации?

— Вот уже в течение двадцати четырех часов мы не получали никаких приказов от кого бы то ни было.

— Послушайте, — вмешался заместитель командира второго отряда командос, — не лучше ли нам пойти куда-нибудь, где вы смогли бы ознакомить нас с обстановкой?

— Вон там какое-то служебное помещение. Мы сидим в нем с тех пор, как прекратилась бомбежка.

Командиры рот. Гай, майор Хаунд и заместитель командира второго отряда командос начали медленно пробираться по обломкам и осколкам камней к бараку, на стене которого было написано краской: «Старший морской начальник». Гай положил на стол свой планшет с картой и направил на нее луч карманного фонарика.

— У нас насчитывается шестьдесят рядовых и четыре офицера, включая меня, — сказал командир роты. — Возможно, еще есть и отставшие. Это все, кого мне удалось собрать. Они находятся недалеко отсюда — в районе порта. Движение по дорогам невозможно. Еще у меня есть пара грузовиков. Здесь все норовят спереть какие-нибудь транспортные средства. Но наши грузовики в достаточной безопасности — стоят под охраной недалеко отсюда. Все едут на юг, в направлении Сфакии.

— Вы бы лучше рассказали нам, что же, собственно, здесь произошло.

— Мне мало что известно. Просто здесь настоящая бойня. Прошлой ночью, когда мы прибыли, отсюда уже все драпали, я имею в виду всякие остатки и отставших. Линия фронта проходила по местности, называемой здесь сорок второй улицей. Нас подчинили первому отряду командос и на рассвете бросили прямо в контратаку. Вот тогда и убили Прентиса. Мы дошли до самого аэродрома. А потом оказалось, что испанцев, которые должны были находиться на нашем фланге, там вовсе и не было. Ни один человек не появился также и из тех частей, которые должны были сменить нас. Мы просидели там целый час под огнем противника со всех сторон, потом отошли. От первого отряда командос почти никого не осталось. Пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» уничтожили большую часть нашего транспорта. Мы весь день пролежали на поле боя под бомбежкой пикировщиков. Потом, когда стало темно, вернулись сюда, и вот мы здесь.

— Понятно, понятно, — пробормотал майор Хаунд.

Он старался сосредоточиться на возникшей перед ним проблеме, но его затуманенное сознание не могло найти нужного стандартного решения. Наконец он спросил:

— Надеюсь, вы знаете, где находится штаб войск гарнизона Крита?

— В данный момент он может быть где угодно. А до этого был в здании монастыря, несколько в стороне от шоссе.

— А другие отряды командос?

— Третий участвовал в контратаке вместе с нами. Они, наверное, окопались где-нибудь рядом со штабом. Отряд «Икс» я не встречал со времени высадки. Их отправили куда-то для решения других задач.

Хорошие привычки майора Хаунда начали брать верх. Он обратился к карте.

— Это, — начал он, наугад показывая на район южнее Суды, — пункт сбора. Собраться там немедленно. Здесь будет штаб бригады. Я сейчас же выезжаю в штаб войск гарнизона Крита. Командующий войсками должен срочно ознакомиться с приказом главнокомандующего относительно поставленной нам задачи. Мне потребуется проводник. Командирам частей явиться ко мне в штаб к девяти ноль-ноль. Радиосвязь с отрядами первым, третьим и «Икс» есть?

— Нет.

— Передайте распоряжения с нарочными. Вопросы есть?

Заместитель командира второго отряда командос, казалось, хотел спросить что-то, но промолчал, повернулся кругом и, сгорбившись, вышел.

— Краучбек, вы записали распоряжения?

— Да. Вы надеетесь, что они будут выполнены?

— Полагаю, будут. Во всяком случае, распоряжения отданы. Большего сделать никто не может.

Всех, кто находился в его непосредственном подчинении, майор Хаунд отправил в горы, в назначенные им по карте пункты. После этого он. Гай и их денщики взобрались на трехтонный грузовик и отправились в путь. Проводник из второго отряда сидел впереди рядом с водителем.

Выехав из порта, они повернули на шоссе, идущее из Кании. Ехали с выключенными фарами. Безоблачное небо было усыпано звездами, видимость была удовлетворительной. Вся дорога, насколько можно было рассмотреть, была забита идущими по ней людьми, среди которых то в одном, то в другом месте попадались продвигавшиеся со скоростью пешехода автомашины самых разнообразных видов тоже с выключенными фарами. Некоторые солдаты передвигались в небольших колоннах, в шеренгах по три, с полным снаряжением и с оружием; некоторые были ранены и плелись, поддерживая друг друга; немало брело и одиночных солдат без какого бы то ни было оружия. Грузовик двигался медленно, прокладывая себе путь сквозь этот встречный людской поток. Иногда солдаты со злостью кричали на них. Один солдат сказал: «Эй, приятель, не в ту сторону едешь!» Большинство же шли не поднимая глаз, и некоторые натыкались на капот и крылья идущего навстречу автомобиля. На протяжении нескольких миль плотность потока людей оставалась неизменной. Наконец грузовик свернул на узкую проселочную дорогу, и вскоре их остановил часовой. Водитель открыл капот и начал что-то откручивать в двигателе, подсвечивая себе ручным фонариком.

— Выключить свет, — потребовал часовой.

— Чем вы там занялись? — спросил водителя майор Хаунд.

— Снимаю распределитель зажигания, иначе машину сопрут.

Проводник повел их в тихий виноградник. Через несколько шагов их снова окликнули. Наконец они подошли к каким-то темным строениям. Гай взглянул на часы. Половина третьего ночи.

Денщики уселись во дворе. Гай и майор Хаунд откинули одеяла, висевшие на дверях крестьянского дома из двух комнат. В первой на столе были разложены карты, стоял фонарь «летучая мышь». За столом, сидя на стульях и положив голову на руки, спали два человека. Один из них поднял голову:

— Да?

— Докладывает начальник штаба оперативной группы Хука, сэр. Прибыл с приказом главнокомандующего вооруженными силами на Ближнем Востоке.

— Что? Кто? — От усталости начальник оперативно-разведывательной части штаба войск гарнизона Крита долго не мог сообразить, чего от него хотят. — Генерала нельзя беспокоить. Через час мы уезжаем отсюда. Оставьте все, что вы привезли. Я доложу позднее.

Второй спавший — это был офицер генерального штаба 1 ранга — медленно поднял голову:

— Как вы сказали? Группа Хука? Генерал весь день ждал от вас донесения.

— Это очень срочно. Я должен увидеть его, — настаивал майор Хаунд.

— Да, да, конечно. Но не сию минуту. Сейчас он никого принять не может. За двое суток он впервые уснул, а мы должны выехать отсюда до рассвета. Полковник Блэкхаус с вами?

Майор Хаунд принялся объяснять создавшуюся обстановку, чтобы ввести в курс дела начальника оперативно-разведывательной части штаба войск гарнизона и офицера генерального штаба 1 ранга. Гаю стало ясно, что те ничего не понимают. Однако Хаунду было достаточно того, что необходимые слова произнесены им, а то, что их смысл не доходил до сознания уставших слушателей, его, Хаунда, нисколько не интересовало.

— ...базирующийся на Канию... С задачей проведения диверсионных рейдов на линиях коммуникаций противника... Во взаимодействии со старшим морским начальником... — бубнил он, не останавливаясь.

— Да, да, — прервал его начальник оперативно-разведывательной части. — Благодарю вас. Оставьте это здесь. Генералу будет доложено. Попросите полковника Блэкхауса прибыть в восемь часов вот сюда. — Он указал на карту, покрытую калькой, на которой мелом было аккуратно нанесено новое место дислокации штаба. Гай обратил внимание, что расположено оно очень удачно: поблизости к пункту, выбранному майором Хаундом, на передних склонах, недалеко от шоссе в том месте, где дорога поворачивает в глубь острова, к горам и южному побережью.

Затем Гай, Хаунд и денщики вернулись к грузовику. Когда они выехали на шоссе, следуя теперь в одном направлении с потоком отступающих, их остановил офицер-новозеландец.

— Не можете ли вы взять с собой нескольких раненых?

— А куда они хотят добраться?

— Да куда угодно.

— Мы проедем всего три мили.

— Это уже кое-что.

Раненые стали карабкаться и подсаживать друг друга в машину, пока их не набился полный кузов.

— Благодарю, — сказал новозеландец.

— А сами вы куда направляетесь?

— В Сфакию, если доберусь, конечно.

Вскоре они подъехали к участку шоссе, на котором идущих в одиночку и марширующих в строю людей кто-то заставлял сходить на обочины, в результате чего дорога перед машиной освободилась. Грузовик на более высокой скорости начал подскакивать и вилять из стороны в сторону. Раненые часто стонали.

Они подъехали к возвышенности, которую майор Хаунд избрал для размещения штаба. Здесь был полный порядок. У обочины дороги в качестве часового и маяка стоял связист. Как только грузовик остановился, вокруг него тотчас же собрались отставшие и дезертировавшие солдаты.

— Не найдется ли еще одно местечко, дружище?

— Выходи! Все выходи! — крикнул майор Хаунд.

Не жалуясь и не задавая вопросов, раненые солдаты кое-как слезли и молча заковыляли по дороге, смешавшись с идущей толпой.

Грузовик отогнали в сторону от шоссе и поставили среди валунов и деревьев; водитель снова снял распределитель зажигания и накрыл машину камуфляжной сеткой.

В тусклом свете утренних сумерек появился старшина Людович.

— Все в порядке, старшина?

— Так точно, сэр.

— Офицеры штаба здесь?

— Они уехали на грузовике искать продовольствие.

— Отлично. Круговая оборона организована?

— Так точно, сэр.

— Ну что ж, надо, пожалуй, соснуть. Через час рассветет. Тогда мы лучше увидим, как наши дела.

Какие бы незнакомые течения ни швыряли майора Хаунда из стороны в сторону, он, подобно Ною, умудрялся держаться на поверхности, убежденный в своей непогрешимости. Однако на этот раз уснуть ему не удалось.

А в четверти мили от них, по уходящей в горы дороге, спотыкаясь, шагали молчаливые солдаты и громыхали автомашины с погашенными фарами.

Со времени выхода в море майору Хаунду еще ни разу не удалось поесть. На рассвете, как только штаб ожил, первая мысль майора была о пище.

— Самое подходящее время чайку попить, старшина.

— Штабная команда, выехавшая за продовольствием, еще не возвратилась, сэр.

— Нет чая?

— И чая нет, сэр, и воды тоже нет, не считая той, что во флягах. Мне посоветовали не разводить огня, сэр, так как он может привлечь вражеские самолеты.

Вторая мысль майора Хаунда была о своем внешнем виде. Он раскрыл свой ранец-рюкзак, достал зеркальце, прислонил его к камню, помазал лицо пастой из тюбика и начал бриться.

— Краучбек, вы не спите?

— Нет.

— Сегодня утром у нас совещание.

— Да.

— Не мешает привести себя в порядок. У вас есть крем для бритья?

— Никогда не пользуюсь им.

— Могу одолжить свой. Вы ведь много не израсходуете.

— Премного благодарен. Я подожду горячей воды. Судя по тому, что мне удалось заметить прошедшей ночью, бритье на этом острове не слишком-то в почете.

Майор Хаунд вытер лицо и бритву и отдал ее вместе с полотенцем своему денщику. Затем он принялся рассматривать в бинокль запруженную людьми дорогу.

— Не понимаю, что же могло произойти с теми, кто уехал в машине?

— Этой ночью, сэр, пока мы вас ждали, — отозвался старшина Людович, — я разговаривал с одним австралийским сержантом. За последние день или два здесь, видимо, было много случаев, когда солдаты убивали офицеров и похищали их автомашины. Фактически он предложил, чтобы мы осуществили это на практике.

— Не болтайте чепухи, старшина.

— Я отверг это предложение, сэр, с презрением.

Майор Хаунд строго посмотрел на Людовича, потом поднялся и неторопливо, будто прогуливаясь, пошел навстречу восходящему солнцу.

— Краучбек, — позвал он, — вам не трудно подойти ко мне на минутку?

Гай присоединился к нему и пошел позади, поднимаясь по узкой козьей тропинке, усеянной белым щебнем. Удалившись за пределы слышимости, майор Хаунд спросил:

— Вы не находите, что Людович какой-то странный сегодня?

— Он всегда такой.

— А вам не кажется, что он пытался дерзить только что?

— Не думаю. Вероятно, он просто хотел пошутить.

— Было бы чертовски некстати, если бы он свихнулся.

— Да, это совершенно ни к чему.

Они молча постояли среди зонтичных сосен, наблюдая за безостановочно движущейся по дороге процессией. Теперь она значительно поредела и больше не казалась монолитной массой, как в ночные часы. Солдаты устало плелись поодиночке и небольшими группами. На дороге виднелся только один грузовик, медленно поднимавшийся в гору по направлению к ним.

Слишком быстро, как будто он уже отрепетировал в уме этот вопрос, Хаунд спросил:

— Послушайте, Краучбек, вы не возражаете, если я буду называть вас по имени?

— Никаких особых возражений у меня нет.

— Мои друзья обычно зовут меня Фидо.

— Фило?

— Фидо.

— А-а... Понятно.

Пауза.

— Обстановка мне совсем не нравится, Гай.

— Мне тоже, Фидо.

— К тому же я чертовски голоден.

— И я тоже.

— А как ты думаешь, могли они в самом деле убить заместителя по тылу и уехать на нашем грузовике?

— Нет.

Не успели они закончить эту конфиденциальную беседу, как с ясного утреннего неба до их слуха донесся слабый, нарастающий гул самолета; вместе с ним неожиданно возник более близкий, оглушающий, не похожий на человеческий, внушающий страх крик, эхом прокатившийся вдоль пыльной дороги.

— Самолеты! В укрытие! В укрытие! В укрытие! Самолеты!

Вся картина сразу изменилась. Спотыкаясь и толкая друг друга, все сбежали с дороги и бросились ничком на землю, скрывшись среди кустов и скал. Поднятая людьми пыль улеглась. Грузовик подъехал прямо под сосны, у которых стояли Гай и Фидо, и остановился, уткнувшись в валуны. Более десятка солдат спрыгнули с него, сразу же разбежались и распластались среди тактически рассредоточенных элементов штаба оперативной группы Хука.

— Э-э, друзья, так дело не пойдет, — пробормотал Фидо.

Он отправился к одному из них.

— Эй, солдаты, здесь расположение штаба бригады.

— Самолет, — отозвался солдат. — В укрытие!

Небольшой самолет-разведчик постепенно вырос из серебристой блестки в различимый силуэт. Он шел вдоль дороги на малой высоте, поворачивал назад, уменьшался в размерах, снова вырастал; наконец летчик заметил стоявший среди деревьев грузовик и дал по нему очередь из пулемета, ударившую по земле в двадцати ярдах в стороне, сделал круг, набрал высоту и исчез в направлении моря в безмолвном лазурном небосводе.

Как только ударили первые пули, Гай и Фидо моментально растянулись на земле. Поднявшись, они широко улыбнулись друг другу, как соучастники недостойного проступка.

— А теперь давайте-ка убирайтесь отсюда, — обратился Фидо к солдатам с грузовика.

Ему никто не ответил.

— Кто командует группой? — крикнул Фидо. — Вы, сержант?

Парень, которому был адресован вопрос, угрюмо ответил:

— Не совсем так, сэр.

— Ладно, это не имеет значения. Принимайте на себя командование и немедленно уезжайте отсюда.

— Сейчас, при дневном свете, ехать невозможно. Над головой все время висят фрицы. Вот уже целую неделю так.

Из кустарника повсюду высовывались головы, но ни один человек не вышел на дорогу. Сержант перебросил из-за спины свой ранец-рюкзак и извлек из него жестянку с галетами и банку мясных консервов. Вскрыв штыком консервы, он начал делить мясо на порции.

Фидо наблюдал за ним. Ему страшно хотелось есть. Ни Гай, ни оборванный, небритый сержант, ни сам Фидо, у которого от голода и недосыпания кружилась голова, ни кто-либо еще из Лежащих на благоухающем склоне горы не подозревал, что для Фидо наступил момент испытания. Он находился на распутье. Позади у него была жизнь, отмеченная незапятнанной службой, а теперь он стоял перед провербиальным выбором: крутая нелегкая дорога долга или манящая пропасть, сулящая утоление плотских желаний. Это было первое большое искушение в жизни Фидо, и он не устоял.

— Послушай, сержант, — сказал он изменившимся голосом, — у тебя не найдется лишней банки?

— Лишней нет. Эта последняя.

В их разговор так же учтиво вмешался еще один солдат с грузовика:

— А у вас закурить случайно не найдется, сэр?

Фидо вытащил из кармана портсигар, открыл его и пересчитал сигареты.

— Я смог бы выделить пару, — ответил он.

— Давайте четыре, тогда возьмете мое мясо. У меня с животом не все в порядке.

— Мясо и две галеты.

— Нет, галеты я могу есть и сам. А вот мясные консервы никогда мне не нравились.

— Одну галету.

— Пять сигарет.

Сделка состоялась. Фидо получил на руки цену своего позора — небольшой кусочек волокнистого жирного мяса и единственную галету. Не глядя на Гая, он отошел в сторону и скрылся за кустами, чтобы съесть добытое. Для этого потребовалась всего одна минута. Потом он возвратился в центр расположения своих групп и молча уселся с картой и своей запроданной душой.

«Тактическое рассредоточение» штаба оперативной группы Хука, претерпевшее изменения, вызванные дезертирством команды, отправленной за продовольствием, и нашествием различных посторонних элементов, выглядело как случайное скопление людей. Так называемую круговую оборону составляли четыре связиста с винтовками, выдвинутые в направлении четырех главных румбов компаса. Под их охраной среди кустарника и валунов расположились небольшие группы солдат. Начальник штаба в одиночестве сидел в центре. Гай — несколько поодаль. Тепло, распространяемое лучами утреннего солнца, действовало на всех успокаивающе.

К Гаю подошел его денщик с оловянной тарелкой в руках, на которой лежали холодные затвердевшие бобы, галеты и джем.

— Вот, сэр, это все, что удалось раздобыть, — сказал он.

— Великолепно. Откуда это взялось?

— Наше отделение, сэр. Мы пошарили на причале прошлой ночью.

Гай присоединился к своим солдатам, которые ели осторожно, таясь от взглядов непредусмотрительных писарей и связистов. Солдаты весело приветствовали его. Это был их пикник, а Гай был их гостем. Распоряжаться личной добычей солдат в официальные обязанности Гая, разумеется, не входило.

— На ближайшее время я не предвижу никаких разведывательных заданий, — сказал он. — Самое разумное сейчас — это произвести рекогносцировку источников воды для питья. Вон там, в одной из лощин, по-моему, должен быть родник.

Сержант раздал всем по сигарете.

— Расходуйте их поаккуратнее, — посоветовал Гай. — Они могут пригодиться нам для обмена.

— Я достал у моряков десять жестянок, сэр, — успокоил его сержант.

Гай отправил двух солдат на поиски воды. Развернув свою карту, он поставил на ней условный значок, а в блокноте записал: «28.6.41 05:00 передовой эшелон штаба бригады развернут на тропе к западу от шоссе в квадрате 346208. 06:10 — самолет-разведчик противника». Неожиданно ему пришла и голову мысль: в это утро неопределенности и смятения он ведет себя почти так, как полагается настоящему алебардисту. Гаю вдруг захотелось, чтобы здесь появился и увидел его полковник Тиккеридж. И хотя Гай понимал, что это только мечта, именно в этот момент он действительно увидел полковника Тиккериджа. Вначале неразличимый — простое пятнышко на пустынной дороге, затем, по мере приближения, — два пятнышка. Как говорится в «Наставлении по применению стрелкового оружия": «В шестистах ярдах голова кажется точкой, туловище — конусом; в трехстах ярдах лица неразличимы; в двухстах ярдах все части тела видны отчетливо». Большие усы своего прежнего командира Гай распознал безошибочно.

— Эй! — громко крикнул Гай, побежав вниз к дороге. — Полковник Тиккеридж! Сэр! Эй!

Оба алебардиста остановились. Они были выбриты так же чисто, как и Фидо. Все их снаряжение пригнано и на месте. Словом, все было так, как на ученье в Пенкирке.

— Дядюшка! Вот это да, будь я проклят! Что вы здесь делаете? Не состоите ли вы по счастливой случайности в штабе войск гарнизона Крита?

Времени для пространных разговоров не было. Они обменялись кое-какой важной информацией по обстановке. Второй батальон алебардистов выбыл из Греции, не произведя там ни одного выстрела, и в ожидании дальнейших приказов расположился на постой между Ретиной и Судой. Наконец полковника вызвали в штаб. Что касается хода боевых действий, то Тиккеридж был в полном неведении. Не слышал он и об исчезновении Бена Ритчи-Хука.

Майор Хаунд еще не настолько погряз в бесчестье, чтобы спокойно наблюдать, как младший офицер разговаривает со старшим, и не вмешаться в этот разговор. Он торопливо подошел и отдал честь.

— Вы ищете штаб войск гарнизона, сэр? Он должен находиться на обратном склоне. Я сам должен явиться туда в восемь часов.

— Меня тоже вызвали на восемь, но я иду сейчас, пока еще тихо. Ровно в восемь немцы начнут воевать. После перерыва на завтрак они будут действовать до захода солнца. Никогда не отклоняются от заведенного порядка. А что же делает генерал здесь в ближнем тылу? Кто такие эти разболтанные молодцы, которые встречаются буквально на каждом шагу? Что здесь вообще происходит?

— Говорят, теперь это называется sauve qui peut{60}, — ответил майор Хаунд.

— Не знаю такого выражения, — сурово проговорил полковник Тиккеридж.

Часы показывали двадцать минут восьмого.

— Ну, я спешу. Они, правда, никогда ни в кого не попадают своими проклятыми бомбами, но бомбежка действует мне на нервы.

— Мы тоже пойдем, — сказал Фидо.

На дороге, кроме них, никого не было. Люди, которые брели по ней всю ночь напролет, залегли теперь среди кустов, греясь на солнышке, борясь с надоедливыми колючками, вдыхая ароматный воздух, голодные, страдающие от жажды и грязные, ожидающие, когда долгий, полный опасностей день сменится новой утомительной ночью.

Точно в восемь в небе появились самолеты. Совещание у командующего только начиналось. В шалаше из одеял, веток и камуфляжных сеток вокруг генерала сидели на корточках более десятка офицеров. Те, кто побывал за последнее время под сильными бомбежками, сидели, вобрав голову в плечи, и при каждом приближении самолета становились глухими ко всем другим звукам, хотя ни пули, ни бомбы вблизи шалаша не свистели.

— Джентльмены, к сожалению, я должен сообщить вам, — начал командующий войсками гарнизона Крита, — что принято решение оставить остров. — Он кратко ознакомил офицеров с выводами по обстановке. — Такая-то и такая-то бригады вынесли на себе основную тяжесть боев и серьезно потрепаны... В связи с этим я вывел их из боя и приказал отойти в пункты посадки на южном берегу.

«Это, наверное, как раз тот сброд, который мы видели прошлой ночью, — подумал Гай, — те солдаты со стертыми ногами, что дремлют сейчас в кустах...»

Далее генерал перешел к разъяснению подробностей действий арьергарда. Оперативная группа Хука и второй батальон алебардистов в данный момент были, по-видимому, единственными частями, способными вести боевые действия. Генерал указал рубежи, которые надлежало удерживать.

— Это оборона до последнего солдата и последнего патрона? — бодро спросил полковник Тиккеридж.

— Нет, нет. Запланированное отступление... Такая-то и такая-то части должны отходить в таком-то и таком-то направлениях... Такой-то и такой-то мосты должны быть взорваны после отхода последнего подразделения.

— Мне представляется, что на моих флангах не очень-то много войск, — заметил полковник Тиккеридж, когда генерал сказал последнее слово своего последнего распоряжения.

— О флангах нет нужды беспокоиться. Немцы никогда не ведут боевых действий в стороне от дорог.

В заключение генерал сказал:

— Следует признать, что тыловое обеспечение у нас в какой-то мере нарушено... В различных пунктах вдоль дороги будут созданы склады боеприпасов и продовольствия... Есть надежда, что авиация доставит сегодня вечером дополнительные запасы... Возможно, потребуется некоторая импровизация... Свой штаб я переведу сегодня вечером в Имброс... Движение в районе настоящего расположения штаба должно быть сведено к минимуму. Расходиться отсюда поодиночке, дабы не оставить после себя легко обнаруживаемой протоптанной дороги...

К девяти часам Гай и Фидо возвратились туда, откуда выбыли на совещание. На обратном пути им дважды пришлось укрываться в тот момент, когда самолет пролетал над самой головой. Один или два раза, когда они открыто шли по дороге, из кустов по обочинам до них донеслись укоряющие голоса: «Эй вы, пригнуться не можете, что ли?» Однако на большей части пути казалось, что на прилегающей к дороге местности нет ни души. Прибыв к себе в штаб, Фидо занялся переписыванием распоряжений генерала. Затем он поинтересовался:

— Гай, как ты думаешь, командиры подразделений явятся на совещание, которое я назначил?

— Нет.

— Если не явятся, сами будут виноваты. — Фидо безнадежно осмотрелся вокруг ищущим взглядом. — Никого не видно. Возьми-ка ты лучше грузовик и развези эти распоряжения лично.

— Куда?

— Вот сюда, — сказал начальник штаба бригады, указывая на пометки мелом на своей карте, — и сюда, и сюда. Или еще куда-нибудь, — добавил он с явным отчаянием.

— Старшина, где наш водитель?

Водителя нигде не оказалось. Никто не помнил, видели ли его в это утро. Он был не из частей командос, а прикомандированный из транспортного парка, находившегося на этом острове разбитых надежд.

— Что же, черт возьми, с ним могло случиться?

— Я прихожу к выводу, сэр, что, найдя невозможным уехать, он предпочел уйти пешком. С первого взгляда на него, сэр, у меня сложилось мнение, что он не рвется в бой, и, опасаясь потерять еще одну машину, я отобрал у него распределитель зажигания.

— Отлично, старшина!

— По вульгарному выражению австралийца, о котором я говорил вам, сэр, транспортные средства всякого рода — это золотоносный песок.

Над ними появился бомбардировщик «Юнкерс-87», обнаружил грузовик незваных гостей, спикировал на него и сбросил три бомбы. Они упали на противоположную сторону дороги, среди невидимых отсюда дезертиров. После этого самолет потерял интерес к грузовику и, стремительно взмыв вверх, скрылся в западном направлении. Гай, Фидо и Людович поднялись на ноги.

— Я должен сменить место расположения штаба, — сказал Фидо. — Они всякий раз обнаруживают этот проклятый грузовик.

— А почему бы просто не убрать его отсюда? — возразил Гай.

Людович, не дожидаясь приказаний, взобрался в автомашину, завел двигатель и, выбравшись задним ходом на дорогу, проехал по ней с полмили. Спрятавшиеся дезертиры вскочили, посылая ему вслед проклятия. Когда он возвратился пешком с канистрой бензина в каждой руке, появился еще один «Юнкерс-87», оказавшийся более удачливым, чем его предшественник: сброшенные им бомбы взорвались рядом с грузовиком и опрокинули его колесами вверх.

— Вот и накрылся твой дерьмовый транспорт, — бросил Людович сержанту из группы спрятавшихся дезертиров. У него была присущая лакеям манера изменять свою речь; сейчас он говорил грубым, простонародным языком. С майором же он заговорил прежним, сладким и мелодичным, голосом. — Не позволите ли мне, сэр, взять с собой пару солдат и отправиться вместе с капитаном Краучбеком? Мы смогли бы раздобыть где-нибудь продовольствие.

— Старшина, — спросил его Гай, — вы, случайно, не подозреваете меня в намерении удрать на нашем грузовике?

— Ни в коем случае, сэр, — с напускной скромностью ответил Людович.

— Нет... Да... — нерешительно пробормотал Фидо. — Ладно, поступайте, как считаете нужным. Только сделайте что-нибудь, ради бога.

Среди солдат своего отделения Гай отыскал добровольца-водителя, и вскоре они — Гай в кабине, Людович с двумя солдатами в кузове — отправились по дороге, по которой ехали ночью.

На море и суше стояла тишина, как будто там никого не было, и лишь в воздухе жизнь била ключом. Однако в данный момент никакого интереса к грузовикам противник почему-то не проявлял. Самолеты больше но атаковали любой обнаруженный объект. Вместо этого, придерживаясь какой-то схемы, они, как насекомые, деловито сновали в миле или более от холмов, поднимавшихся к югу от гавани. Появляясь со стороны моря с пятиминутным интервалом, неизменно следуя определенным курсом, они разворачивались, пикировали, сбрасывали бомбы, обстреливали что-то из пулеметов, снова разворачивались, снова пикировали, бомбили, обстреливали, и так три раза каждый, действуя в одной и той же последовательности. Затем они скрывались в направлении моря и своей базы на материке. Пока самолеты выполняли этот ритуал, Гай и его спутники беспрепятственно катили на грузовике по своим делам.

Вытоптанные сады, разрушенные и брошенные обитателями виллы сменились вытянувшимися вдоль дороги узкими террасами, которые в окрестностях Суды вновь сменились виллами.

— Остановитесь-ка на минутку, — приказал Гай. — Здесь где-то должен быть отряд командос «Икс».

Он посмотрел на карту, сличил ее с окружающей местностью. Слева стояла церковь с куполообразной крышей, окруженная оливковыми деревьями — некоторые деревья были расщеплены и обгорели, но большая часть их уцелела и пышно цвела, напомнив Гаю Санта-Дульчину.

— Должно быть, где-то здесь. Заезжайте в укрытие и ждите меня.

Гай вышел из кабины и направился в оливковую рощицу. Он обнаружил, что она вся изрыта окопами, а окопы забиты солдатами. Они сидели съежившись, полусонные, и лишь немногие поднимали голову вверх, когда Гай обращался к ним с вопросами. Иногда тот или другой из них отвечал ему вполголоса, вялым гоном, ставшим теперь характерным для личного состава гарнизона Крита: «Ради бога, пригнитесь. Разве вам не понятно, что надо укрыться?» Это были писари и санитары, солдаты из частей аэродромного обслуживания, ходячие раненые, солдаты из службы снабжения и транспорта, связисты, танковые экипажи без танков, артиллеристы без пушек. В некоторых местах лежали убитые. К отряду командос «Икс» никто из них не имел никакого отношения.

Гай вернулся к грузовику.

— Поезжайте медленно вперед. Наблюдайте за дорогой. Они наверняка выставили часового.

На дороге впереди них неожиданно появился мотоциклист. Резко затормозив, он остановился перед грузовиком. На мотоциклисте было серое обмундирование и плотно прилегающий к голове шлем. Мотоциклист озадаченно посмотрел на Гая мальчишечьими глазами сквозь стекла защитных очков, затем поспешно развернулся и умчался в обратном направлении.

— Как по-вашему, — обратился Гай к водителю, — кто это был?

— Похоже, немец, сэр.

— Мы заехали слишком далеко. Поворачивайте обратно.

Они беспрепятственно развернулись и помчались назад. Отъехав с полмили. Гай сказал:

— Надо было бы пристрелить этого человека.

— Он не дал нам даже опомниться и улизнул, сэр.

— А он должен был бы пристрелить нас.

— Мы появились перед ним так же неожиданно, как и он перед нами, сэр. Никогда не подумал бы, что мы увидим немца так близко.

Некоторым утешением для Гая было то, что Людович не мог видеть мотоциклиста.

— Дезертиры в этом бою, кажется, оказались впереди линии фронта, — заметил Гай.

Следуя в обратном направлении, они доехали до Суды и остановились у складов недалеко от порта. Большая часть складов сгорела, однако в дальнем конце складского двора виднелись штабеля канистр с бензином и немного сваленного в кучу продовольствия, охраняемого Двумя греческими солдатами. Греки дружелюбно поприветствовали своих нестойких союзников. Среди запасов продовольствия было вино; вокруг валялось много пустых бутылок.

— А ну-ка, ребята, за дело! — скомандовал Гай.

Людович осмотрел запасы. Здесь были брикеты спрессованного сена, мешки с рисом, макаронами, сахаром и кофе, какая-то сушеная, но вонючая рыба, огромные классические амфоры с растительным маслом. Это были явно не армейские запасы, а остатки продовольственного склада, принадлежавшего какому-то частному предпринимателю. Людович отобрал сыр, два ящика вафель для мороженого и ящик сардин. Лишь эти продукты и вино можно было употреблять, не прибегая к разведению огня.

Потом они не спеша двинулись в обратный путь. На невидимую цель в горах по-прежнему пикировали самолеты. Греческие солдаты улеглись спать.

Солнце уже поднялось высоко и сильно припекало. Когда грузовик Гая доехал до того места, где дорога сворачивала в глубь острова, непрерывные налеты бомбардировщиков прекратились. Последний самолет уменьшился до размеров букашки и растаял в небесной дали. Вокруг воцарилась тишина, ощущавшаяся даже в дребезжащей кабине водителя. На обочинах дороги, как по команде, появились потягивавшиеся и разминавшие ноги солдаты. У немцев начался перерыв на второй завтрак.

— Похоже, вон они, наши ребята! — воскликнул водитель, показывая на двух солдат, стоявших на обочине с противотанковым ружьем.

Наконец-то они нашли оперативную группу Хука. Ее воины засели вперемежку с дезертирами в узких траншеях, отрытых в обширном винограднике. Кругом — старые, искривленные, несимметрично разбросанные виноградные кусты, усыпанные только что завязавшимися мелкими зелеными ягодами. Все командиры отрядов сидели в тени навеса для повозок. Здесь были командиры первого и третьего отрядов, отряда «Икс», а также майор из второго отряда, прибывший на эскадренном миноносце прошлой ночью.

Гай приблизился и отдал честь:

— Доброе утро, сэр. Доброе утро, сэр. Доброе утро, Тони.

Со времени повышения Томми в должности отрядом «Икс» командовал офицер Колдстримского гвардейского полка Тони Лаксмор, мрачный, неприветливый молодой человек, которому всегда везло в карты. Он ответил на приветствие Гая раздраженным вопросом:

— Где ты пропадаешь, черт возьми? Мы только что таскались по жаре до штаба бригады и обратно, разыскивая тебя.

— Разыскивая меня, Тони?

— Разыскивая распоряжения. Что случилось с твоим начальником штаба? Мы разбудили его, но не могли добиться от него ничего вразумительного. Он твердил только, что все уже спланировано и что распоряжения доставляются офицером.

— Он голоден.

— А кто не голоден?

— Он совсем не спал.

— А кто спал?.

— У нас был тяжелый переход морем. Как бы там ни было, вот они, ваши распоряжения.

Тони Лаксмор взял исписанные карандашом листки, и, пока он вместе с другими командирами отрядов изучал их, Гай подошел к колодцу и наполнил фляжку водой. Вокруг дворовых строений цвели ладанник и жасмин, но в воздухе стоял кислый запах, исходящий от давно не мывшихся людей.

— Это вздор! — воскликнул командир первого отряда командос, познакомившись с распоряжениями.

Гай попытался растолковать ему замысел планового отхода, но Гаю ответили, что не далее как утром этого дня части оперативной группы Хука произвели перегруппировки по своей инициативе. Полный состав сохранился только в отряде командос «Икс». Распоряжения были откорректированы. Гай сделал пометки в своей записной книжке и на карте, испытывая при этом немалое удовольствие оттого, что пунктуально соблюдал установленную процедуру. Затем, сам смертельно уставший, он покинул изнывающих от усталости людей и возвратился к остаткам своего штаба. По прибытии он улегся спать. Людович тоже спал. И лишь сбитый с толку майор Хаунд не смыкал своих проницательных глаз, озадаченно озираясь по сторонам.

Долго спать не пришлось. Ровно в два часа послышались приглушенный гул моторов и зловещие крики, подхваченные на всем склоне горы.

— Самолеты! В укрытия! В укрытия! В укрытия!

Майор Хаунд внезапно оживился:

— Накрыть все металлические предметы! Убрать все карты! Спрятать колени! Закрыть лицо! Не смотреть вверх!

«Юнкерсы» шли строем. На вторую половину дня у них был другой план действий. Ниже расположения штаба оперативной группы Хука раскинулось тучное, круглой формы поле молодой кукурузы, какие иногда попадаются в горах Средиземноморья. Это зеленое пятно летчики избрали в качестве ориентира. Каждый самолет, следуя на малой высоте, выходил строго на него, разворачивался на восток и летел до линии, проходящей в миле от дороги, сбрасывал бомбы, обстреливал цель из пулемета, снова разворачивался и направлялся к морю. Это были такие же действия, какие Гай наблюдал утром, но с другой стороны дороги. Самолеты атаковали цель в непрерывной последовательности, один за другим.

— Зачем все-таки они делают это? — поинтересовался Гай.

— Ради бога, замолчи, — прошипел Фидо.

— Но у них же нет никакой возможности услышать нас.

— Ой да замолчи же ты наконец!

— Послушайте, Фидо, а что, если установить пулемет «брен» на треногу? Мы не промахнулись бы.

— Не шевелиться! — глухо воскликнул Фидо. — Я запрещаю тебе двигаться.

— А я скажу вам, зачем они это делают. Расчищают путь своей пехоте, чтобы обойти наши фланги.

— Ох да заткнись же ты!

Все проснулись, но продолжали лежать недвижимо, молча, будто загипнотизированные этой монотонной процессией, действующей с четкостью хорошо отрегулированного механизма:

Час за часом с глухим гулом взрывались бомбы. Когда съежившимся от страха и оцепеневшим людям эта непрерывно налетающая вереница самолетов стала казаться бесконечной, она неожиданно оборвалась. Приглушенный гул последнего самолета постепенно растаял в тишине, и склон горы снова ожил. Солдаты принялись зашнуровывать ботинки и собирать сохранившееся снаряжение. Дезертиры, укрывавшиеся в расположении штаба, потихоньку спустились на дорогу. Фидо наконец осмелился поднять голову кверху.

— Я думаю, — произнес он, — мы просто повисли в воздухе без тылового эшелона штаба.

— Правильно, ведь у нас нет командира бригады. Мне совершенно непонятно в связи с этим, зачем вам нужен первый эшелон штаба.

— Правильно, — согласился Фидо, — мне тоже непонятно.

Теперь он окончательно поджал хвост и превратился в дичь, на которую разрешено охотиться.

Гай отошел подальше и отыскал место, где было меньше колючек. Раскинувшись на спине, он стал смотреть в небо. Солнце еще не зашло, но в безоблачном небе над ними уже плыл месяц — четко выделявшийся бело-матовый тонкий серп, будто нанесенный легкими мазками на ободке затененного диска. До слуха Гай донеслись какие-то звуки, поблизости кто-то задвигался, но в тот же момент он уснул крепким сном.

Когда Гай пробудился, месяц поднялся высоко к звездам, Фидо, громко сопя, теребил Гая:

— Послушай, который час?

— Ради бога, Фидо, неужели у вас нет часов?

— Должно быть, я забыл завести их.

— Половина десятого.

— Только-то! Я думал, значительно больше.

— Как видите, нет. Вы не возражаете, если я снова засну?

— Людович удрал вместе с грузовиком.

— А зачем же нужно было будить меня?

— Больше того — он забрал с собой моего денщика.

Гай снова уснул, но проспал, как ему показалось, недолго. Проснулся оттого, что его опять теребил Фидо.

— Послушай, Гай, который час?

— Но разве вы не завели свои часы, когда спросили меня прошлый раз?

— Наверное, нет. Видимо, почему-то забыл. Они тикают, но показывают семь тридцать.

— Сейчас четверть одиннадцатого.

— Людович еще не вернулся.

Гай перевернулся на другой бок и снова заснул, но спал теперь более чутко. Он то и дело просыпался и ворочался. Время от времени с дороги до его слуха доносился шум проезжавших грузовиков. Несколько позднее где-то поблизости раздались звуки ружейной стрельбы, после которой заглох шум работавшего двигателя мотоцикла. Затем послышался громкий, возбужденный разговор. Гай взглянул на часы — ровно полночь. Ему еще хотелось спать, но рядом с ним стоял Фидо и громко кричал:

— Штабу бригады построиться на дороге! Пошевеливайся!

— Ради бога, что произошло? — спросил Гай.

— Не отвлекай меня вопросами. Поторапливайся!

Штаб оперативной группы Хука состоял теперь из восьми человек. Фидо осмотрел их при свете звезд.

— Где все остальные?

— Уехали со старшиной, сэр.

— Больше мы их не увидим, — с горечью произнес Фидо. — Вперед!

Но отправились они не вперед, а назад, в долгий обратный путь. Впереди, не замечая ухабов на дороге, энергично шагал Фидо. Сначала Гай был слишком ошеломлен, чтобы думать о чем-либо другом, кроме необходимости поспевать за Фидо. Позднее, пройдя около мили, он попытался заговорить:

— Что же все-таки произошло?

— Противник. Вокруг нас противник. Подходит к дороге с обоих флангов.

— Почему вы так думаете?

— Командос ведут бой. В долине.

Гай не стал больше задавать никаких вопросов. Ему едва хватало сил поспевать за Фидо. Сон не освежил его. За последние двадцать четыре часа все они измотались и ослабли, а он был на десять лет старше большинства других. Устремив взгляд прямо вперед, в изменчиво мерцающие звезды, Фидо мобилизовал на марш все свои силы. Молодая луна зашла. Они шли медленнее, чем идут походным маршем, но быстрее всех, кто в эту ночь шагал по дороге. Они обгоняли призрачные, как тени, медленно ковылявшие пары и сохранившие некое подобие строя подразделения, еле тащившиеся все в том же паническом отходе; они оставляли позади себя и крестьян, шедших, ведя на поводу ослов. После приблизительно часового марша Гай спросил:

— Фидо, где мы собираемся остановиться?

— Не здесь. До наступления рассвета мы должны уйти как можно дальше.

Они шли через безлюдную деревню.

— Не остановиться ли нам здесь?

— Нет. Заманчивая для противника цель. Надо торопиться.

Солдаты начали отставать.

— Надо передохнуть хоть десять минут, — снова предложил Гай. — Пусть солдаты догонят нас.

— Только не здесь. Никакого укрытия.

— Дорога в этом месте вилась вокруг холма, по обеим ее сторонам было много крутых склонов.

— Если мы остановимся, то уже не выберемся отсюда затемно, — добавил Фидо.

— В какой-то мере вы правы, Фидо, но стоит ли так волноваться?

Однако Фидо считал, что стоит. Он вел их все дальше и дальше. Тащась все медленнее, напрягая последние силы, они оставили за собой еще одну покинутую жителями деревню; по сторонам дороги появились деревья, а за ними — признаки открытой местности. Было около четырех часов.

— Ради бога, Фидо, давайте остановимся здесь.

— У нас впереди еще целый час темного времени. Мы должны идти, пока можем.

— Я больше не могу. Я со своим отделением остановлюсь здесь.

Фидо не протестовал. Он резко свернул с дороги и уселся под какими-то деревьями, видимо фруктовыми. Гай ждал на дороге, пока не подошли один за другим отставшие солдаты.

— Мы развернем штаб здесь, — сказал Фидо неожиданно.

Гай улегся и уснул неспокойным сном.

Фидо не удалось уснуть до рассвета; обхватив колени, никем и ничем не тревожимый в ночной тиши, он предался мечтам и размышлениям. Он оказался среди негодяев. Обдумав очевидное предательство Людовича, подозреваемую измену своего заместителя по тылу и начальника, связи, Фидо начал формулировать обвинительное заключение для предания их военному суду. Он взвесил возможности учинить когда-нибудь такой суд и свод способности выступить на этом суде с показаниями. Поразмыслив, Фидо решил, что ни теми, ни другими он не располагает... Вскоре взошло солнце, и путники, которых стало теперь значительно меньше, разошлись по укрытиям. Фидо задремал.

Проснувшись, он увидел странное зрелище. Ближайший участок дороги был забит толпой обросших волосами людей — не просто небритых, а с длинными бородами и красивыми копнами густых черных волос. Их было не менее батальона. Они размахивали флагами, рубахами и лоскутами полотна на палках; некоторые растянули над собой целые простыни. Одеты они были во что попало. Гай Краучбек разговаривал с их вожаком на иностранном языке.

Фидо высунул голову из-за шпалерника и крикнул:

— Гай, Гай, кто это?

Краучбек продолжал разговаривать. Вскоре он вернулся улыбаясь.

— Пленные итальянцы, — объяснил он. — Невезучая команда. Несколько недель назад на албанской границе они сдались грекам в плен. С тех пор их гоняли с места на место, пока им не удалось затеряться в массе отступавших войск и добраться сюда. Теперь им говорят, чтобы шли служить немцам, и они полны негодования потому, что мы не отправляем их в Египет. У них за старшего очень энергичный доктор. Он утверждает, что это противоречит международной конвенции — освобождать нераненых пленных до окончания военных действий. Кроме того, он почему-то утверждает, что на острове полно разъяренных австралийцев, которые зверски расправятся с ними, если они попадутся им. Он требовал вооруженной охраны.

Фидо это нисколько не развеселило. Он только сказал:

— Я не знаю никакой международной конвенции, которая предписывала бы такие действия.

Через пару лет войны слово «освобождение» приобретет зловещий смысл. Для Гая этот случай оказался первым знакомством с его современным значением.

Пленные итальянцы, шаркая ногами, уныло потащились дальше и еще не скрылись из виду, когда первый же появившийся в этот день самолет с оглушительным ревом спикировал на них. Некоторые остались на месте и замахали своими белыми флагами, другие разбежались во все стороны. Последние оказались умнее. Немецкий летчик прострочил толпу пулеметной очередью — несколько человек упали; когда на втором заходе летчик снова открыл огонь, разбежались и остальные.

— Австралийцы в самом деле перебьют их, если они не перестанут привлекать внимание, — заметил Гай.

С оглушительным ревом немецкий самолет улетел искать другие цели. Разгневанный доктор возвратился на дорогу и осмотрел упавших. Он громко попросил помощи, и вскоре к нему присоединились два итальянца и англичанин. Они перенесли раненых и умирающих в тень. Белые флаги, на которые никто не обратил внимания, остались на пыльной дороге.

Гай присел рядом с Фидо.

— За ночь мы прошли длинный путь.

— Вероятно, не менее двенадцати миль. Надо разыскать командующего войсками гарнизона и доложить ему.

— Доложить о чем? — спросил Гай. — А вы не думаете, что нам лучше было бы узнать, что происходит в действительности.

— А как мы можем сделать это?

— Я могу пойти и выяснить.

— Хорошо. А ты вчера съел весь свой паек? Я съел весь.

— Я тоже. К тому же меня страшно мучает жажда.

— Может быть, в той деревне, которую мы прошли, найдется кое-что поесть: яйца или еще что-нибудь. Кажется, я слышал, как пропел петух. Почему бы тебе не взять с собой нескольких солдат и не отправить их обратно с тем, что удастся найти?

— Я предпочел бы пойти один.

Фидо не осмелился приказать Гаю взять с собой реквизиционную команду.

Гай оставил Фидо с одним писарем, тремя связистами и отделением разведки. Ни о какой реальной возможности ортодоксального тактического использования таких сил не могло быть и речи, поэтому солдаты разбежались и улеглись спать. Фидо посмотрел вокруг. Недалеко от него ровная местность переходила в овраг, на дне которого виднелась лужа застоявшейся воды. Два или три солдата — не из его подчиненных — мыли в ней ноги. Фидо присоединился к ним, окунув ноги в охладившуюся за ночь стоячую воду.

— Я не стал бы пить это, — заметил он солдату, жадно глотавшему воду прямо из лужи неподалеку от него.

— Ничего не поделаешь, приятель. Выбросил свою фляжку вчера, когда она опустела. Много еще осталось?

— До Сфакии? Не более двенадцати миль, по-моему.

— Не так уж далеко.

— На пути туда придется преодолеть довольно большой подъем.

Солдат внимательно осмотрел свои ботинки.

— Думаю, выдержат, — сказал он. — Если выдержат они, то и я смогу.

Фидо дал ногам просохнуть. Он выбросил снятые носки и надел чистые, хранившиеся в ранце-рюкзаке. Затем осмотрел свои ботинки: с ними ничего плохого, кажется, не произошло, они продержатся еще несколько недель. Но продержится ли сам Фидо? У него кружилась голова, он ощущал вялость. Любое движение требовало больших усилий и напряжения воли. Он огляделся и увидел в нескольких шагах от себя проходящую под дорогой водопропускную трубу; через нее во время дождей бежал ручеек, остатком которого и была эта грязная лужа. Труба оказалась широкой, чистой, в данный момент сукой и страшно соблазнительной. С ботинками в руках Фидо побрел в чистых носках к ее концу. Заглянув в трубу, в дальнем конце ее он увидел заключенную в круглую рамку очаровательную картину далекой серовато-зелено-коричневой долины; между ним и этой картиной были мрак и пустота. Фидо залез в трубу. Он добрался до середины, и яркие ландшафты в обоих концах трубы сделались примерно одинакового размера. Фидо снял с себя снаряжение и положил его рядом. Кривизна дренажной трубы оказалась удивительно удобной для его ноющей от усталости спины; уподобившись загнанной лисе или, скорее, маршалу авиации, забравшемуся под бильярдный стол, он свернулся комочком и впал в полную апатию.

Ничто не беспокоило его. Немцы в тот день были заняты высадкой подкреплений и поиском спасательных судов. Здесь же, в трубе, не было ни бомб, ни пулеметных очередей. Остатки оперативной группы Хука скатывались вниз на равнину по дороге, проходившей над его головой, но Фидо ничего этого не слышал. В его жалкое убежище не проникал ни малейший звук, и в этом безмолвии его терзали две насущные потребности — в пище и в приказах. Он должен иметь то и другое или погибнуть.

День тянулся нестерпимо медленно. Ближе к вечеру Фидо охватило невыносимое беспокойство; надеясь ослабить чувство голода, он закурил свою последнюю сигарету и, медленно и жадно затягиваясь, курил ее до тех пор, пока горящий окурок не стал жечь кончики пальцев. Наконец он решил сделать последнюю затяжку, но в этот момент табачный дым коснулся какого-то чувствительного нерва в диафрагме, и Фидо стал икать. В его стесненном положении спазмы были мучительными. Он попытался вытянуться во весь рост, но это не помогло, и в конце концов ему пришлось выползти на свежий воздух. Несмотря на возбуждение, он двигался медленно и сосредоточенно, как при замедленной съемке; наконец он вскарабкался вверх по откосу и уселся на дорожной насыпи. Мимо устало тащились возобновившие свой марш солдаты, одни — уткнувшись глазами под ноги, другие — вперив взгляд в горы.

Стоял тот вечерний час, когда молочный серп луны становится резко очерченным и ярким. Фидо ничего этого не замечал. Регулярно повторявшиеся приступы икоты застигали его врасплох и тут же забывались; между приступами икоты его сознание оставалось подавленным и опустошенным, взгляд — бессмысленным и затуманенным; в ушах непрерывно стоял слабый, но назойливый звон, будто стрекотали далекие кузнечики.

Наконец окружающий мир вторгся в его сознание. К нему приближалась автомашина. Она двигалась медленно и, когда Фидо встал на дороге, размахивая руками, остановилась. Это был небольшой, потрепанный спортивный автомобиль, который в свое время, несомненно, являлся гордостью какого-нибудь представителя критянской золотой молодежи. На заднем сиденье, поддерживаемый коленопреклоненным ординарцем, словно в пародии на сцену смерти в оперном театре, развалился запыленный и окровавленный офицер-новозеландец. Впереди сидел бригадир-новозеландец, а за рулем — молодой офицер, оба усталые и изможденные. Бригадир открыл глаза и пробормотал:

— Поезжай. Чего остановился?

— Мне надо добраться до штаба войск гарнизона острова, — сказал Фидо.

— Нет места. Мой начальник штаба очень плох. Я должен доставить его на перевязочный пункт.

— Я начальник штаба бригады. Оперативная группа Хука. Должен срочно доложить лично командующему войсками гарнизона.

Бригадир заморгал, скосил глаза на Фидо, собрался с мыслями.

— Группа Хука? — медленно переспросил он. — Группа Хука? Это вы выделяете арьергард?

— Да, сэр. Я уверен, командующий войсками гарнизона с нетерпением ждет моего доклада.

— Тогда другое дело, — проворчал бригадир. — Это, пожалуй, дает вам приоритет. Вылезай, Джайлз. Сожалею, но отсюда тебе придется идти пешком.

Изможденный молодой офицер ничего не сказал. Вид у него был ужасный. Он выбрался из машины, и бригадир занял его место за рулем. Прислонившись к нагревшейся за день каменной стене, молодой офицер грустно посмотрел вслед автомобилю, медленно удалявшемуся в сторону гор.

Некоторое время все молчали, исключая раненого, который бредил, бормоча что-то невнятное. Под влиянием усталости бригадир пришел в состояние, напоминавшее старческий маразм, в котором коматозные периоды чередовались с приступами острой раздражительности. В данный момент усилия, израсходованные на принятие решения, совершенно истощили его. В его мозгу продолжал функционировать лишь крохотный участок, и с его помощью он управлял рулем, тормозил, переключал скорости. Дорога была извилистой, темнота ночи сгущалась все больше и больше.

Фидо, чувствуя себя как в кровати, еще не совсем проснувшимся и не решившим вставать, вспоминал кошмарный переход предыдущей ночью, когда он измерял каждую бесконечно тянувшуюся милю волдырями на ногах, потом, голодом, жаждой и усталостью. Сейчас он преодолевал эти мили, не прилагая никаких усилий, обгоняя по пути оборванных солдат, прошедших мимо него, когда он сидел на дорожной насыпи. Ежеминутно к нему возвращалась икота.

Бригадир вдруг взорвался:

— Да заткнись же ты наконец!

— Сэр?

— Сам дьявол не справится с машиной, если не прекратятся эти идиотские звуки!

— Прошу прощения, сэр.

Другой начальник штаба продолжал твердить в бреду:

— Где донесения от частей? Почему нет донесений?

Бригадир снова умолк. Казалось, его сознание то прояснялось, то затемнялось, как проблесковый огонь маяка. По прошествии некоторого времени он неожиданно изрек:

— Ну и арьергард, нечего сказать! Нас захватили врасплох, мы даже штанов натянуть не успели. Даже не позавтракали еще, а эти мерзавцы тут как тут, накрыли нас из этих чертовых минометов. Вот Чарли и схлопотал себе осколок в бок. Где же был ваш треклятый арьергард? Что у вас там происходит?

Фидо очнулся от блаженной дремоты. Он выпалил первое, что пришло в голову:

— Неустойчивая обстановка! Обошли с флангов, просочились, — пролепетал он и икнул. — Действия патрулей... Поиски разведчиков... Прорыв превосходящими силами... Элемент внезапности... Координированный отход...

Бригадир не стал слушать.

— Э-э, — перебил он его, — короче говоря...

Две мили в царстве грез. Затем:

— А что именно вы собираетесь докладывать генералу?

— Оперсводку, — ответил Фидо односложно, — на каждый час. Распоряжения, — продолжал он, — получить распоряжения. Информацию. Намерения. Тактику! — неожиданно воскликнул он.

— Совершенно верно, — успокоился бригадир. — Совершенно верно.

Он низко склонился над рулем, вглядываясь в темноту. Теперь они преодолевали крутой подъем; дорога петляла по кромке крутого обрыва; повсюду, едва переставляя ноги, плелись группы мрачных солдат. Лишь благодаря какому-то странному стечению обстоятельств, благодаря необыкновенному везению бригадиру удавалось вести машину, не сшибая с ног спящих на ходу, усталых путников.

Фидо показалось, что все неприятности остались позади, но бригадир заговорил снова, и в его голосе зазвучала неприкрытая злоба.

— Убирайся вон, мерзавец! — хрипло приказал он.

— Сэр?

— Кто ты такой, черт возьми, что занял место Джайлза? Он один стоит шестерых таких, как ты. Слезай, мерзавец, и топай на своих двоих.

— Я, сэр?

— Ты мерзавец! Скажешь, нет?

— Нет, сэр! — От неожиданности у Фидо даже икота прекратилась.

— Да? — Бригадир, казалось, был обескуражен этим опровержением. — Я ошибся. Виноват. И все-таки катись к чертовой матери и топай пешком. Все равно ты мерзавец!

Однако бригадир не остановил машину и вскоре начал насвистывать что-то сквозь зубы. Фидо задремал. Так они доехали до вершины перевала, где неожиданно сильный толчок привел Фидо в сознание. Их машина наткнулась на что-то большое, черное и твердое.

— Что за дьявольщина? — удивился бригадир.

Они ехали недостаточно быстро, чтобы разбить свою машину о неожиданное препятствие. Клаксон, по крайней мере, работал, и бригадир попытался пробить дорогу с помощью его неприятных звуков.

— Эй ты, заткнись! — послышался не очень гневный протест из темноты.

— Какого черта они остановились? Пойдите и заставьте их пошевелиться.

Фидо послушно вылез из машины и на ощупь обошел вокруг остановившего их препятствия. Им оказался пустой грузовик. Перед ним стоял еще один, а там еще и еще... Продвигаясь ощупью вперед, Фидо обнаружил, что попал в поток людей, с трудом взбирающихся с дороги вверх по неровному склону горы. Он разглядел, что с горы на дорогу обрушилась огромная скала; исковеркав покрытие дороги, основная масса скалы скатилась по крутому откосу, оставив после себя опасное нагромождение осыпающихся камней и обломков. За этой преградой дорога начинала спускаться вниз. Какой-то офицер сталкивал в обрыв камни и призывал людей на помощь.

— Мне нужны люди для расчистки завала! Надо освободить дорогу. Требуются добровольцы!

Никто не обращал на него внимания.

Остановившись, Фидо спросил:

— Что здесь случилось? Это бомбой?

— Саперы. Взорвали дорогу без приказания и смотались. Я бы всех их упек под военный суд, будь это последнее, что мне осталось сделать на этом свете, даже если бы мне пришлось в ожидании этого просидеть всю проклятую войну в тюрьме. Я еще дознаюсь, какие подлецы сделали это. Ради бога, помогите мне.

— Вам не справиться с этим, — сказал Фидо.

— Я обязан. По дороге должны пройти пять тысяч человек.

— Я доложу об этом, — предложил Фидо. — Я направляюсь в штаб и позабочусь, чтобы генерал узнал об этом лично.

— Лучше бы вы остались и помогли.

— Обязан спешить, — уклонился Фидо.

Напрягая все силы, Фидо перебрался через оползень и спустился по дороге на равнину, которая вела к морю. Продвигаясь вперед, он выкинул из памяти и обезумевшего от гнева, всеми брошенного офицера, старавшегося отремонтировать дорогу, и раздражительного бригадира-новозеландца, и умирающего майора. Его сознание свернулось калачиком и уснуло; мерно качающееся из стороны в сторону тело на онемевших ногах с каждым шагом продвигалось вперед, все ближе и ближе к морю.

Штаб войск гарнизона острова Крит разместился в нескольких пещерах. Фидо разыскал их вскоре после полуночи. Здесь царили строгий порядок и военная дисциплина. Его окликнул часовой и, услышав, кто он такой, указал, куда идти дальше. Проходя по узкой козьей тропе, Фидо задержался, как пьяница, собирающийся с духом перед тем, как войти в общество трезвых. Теперь, когда его утомительные поиски наконец увенчались успехом, ему пришло в голову, что, собственно, докладывать-то не о чем, спрашивать нечего и что у него вообще нет никаких оснований находиться здесь. Его вел инстинкт, стремление отыскать хозяина. Он не принес в пасти искупительную крысу, оправдывающую его отлучку, — стало быть, оказался дрянным псом; он действовал на свой страх и риск и вывалялся в чем-то гадком. Ему хотелось вилять хвостом и лизать секущую руку.

Но это ничего не дало бы. Постепенно в погруженном в дремоту сознании Фидо ожили человеческие качества, как с исчезновением последнего самолета оживали горные склоны Крита.

Широкие входы в пещеры были беспорядочно завалены камнями и занавешены одеялами. Он заглянул в первую пещеру и обнаружил там отделение связистов, сидевших вокруг фонаря «летучая мышь» и переносной радиостанции и безуспешно вызывавших Каир. В следующей пещере было темно. Фидо посветил карманным фонариком и увидел шестерых спящих вповалку солдат, а позади них, на выступе скалы, — знакомого вида жестяную коробку. Осторожно и, как ему казалось, очень мужественно Фидо прокрался к жестянке и стащил шесть галет — все, что в ней было. С наслаждением он съел их при свете звезд и смахнул крошки с губ. После этого Фидо вошел в пещеру, занятую командующим войсками гарнизона острова.

Свод пещеры был слишком низок, чтобы позволить Фидо вытянуться по стойке «смирно». Он больно ударился головой, согнулся и отдал честь пыли под ногами.

Вожди побежденного племени сидели на корточках плотной кучкой, как шимпанзе в клетке. Верховный вождь, по-видимому, узнал Фидо.

— Входите, — милостиво разрешил он. — Ну как, все идет хорошо?

— Так точно, сэр! — выпалил с отчаянием Фидо.

— Контрольные пункты функционируют удовлетворительно? Очередность посадки соблюдается как установлено, а?

— Я прибыл из оперативной группы Хука, сэр.

— О, а я подумал, что вы из района посадки войск на суда. Меня интересует донесение из района посадки.

В беседу вступил начальник оперативно-разведывательной части штаба войск гарнизона:

— Три часа назад мы получили оперативную сводку от алебардистов. Как вам известно, они удерживают фронт у Бабали-Инн и отойдут через ваши боевые порядки до рассвета. Все ли ваши люди находятся на назначенным позициях?

— Да, сэр, — соврал Фидо.

— Хорошо. Сегодня вечером флот доставил запасы снабжения. Они складированы на подходах к Сфакии. Заместитель генерал-квартирмейстера выдаст вам письменное распоряжение о выдаче продовольствия. Вы должны запастись им поосновательнее, чтобы продержаться, пока немцы не примут на себя заботы о вашем питании.

— Но разве нас не эвакуируют, сэр?

— Нет, — ответил генерал. — Нет. Боюсь, что это будет невозможно. Кто-то должен остаться, чтобы прикрыть отходящих последними. Оперативная группа Хука прибыла сюда последней, поэтому боюсь, что остаться придется вам. Сожалею, но ничего не поделаешь.

Кто-то из штабистов спросил:

— Как у вас с деньгами?

— Сэр?

— Некоторые из вас, возможно, смогут самостоятельно добраться до Александрии небольшими группами. Купите лодки на побережье. Их называют здесь «каики». Вам понадобятся драхмы. — Он открыл небольшой чемодан и, показав содержимое, которое могло сойти за трофеи ограбления банка, сказал: — Пожалуйста, берите сами сколько надо.

Фидо взял две толстые пачки банкнот достоинством в тысячу драхм.

— Запомните, — продолжал офицер штаба, — откуда бы противник ни высунулся, надо дать ему хорошенько по морде.

— Да, сэр.

— Вы уверены, что взяли драхм достаточно?

— Да, сэр, я полагаю, достаточно.

— Ну что ж, желаю удачи.

— Желаю удачи. Желаю удачи, — эхом повторили вожди племени, когда Фидо отдал честь носкам своих ботинок и вышел на воздух.

Миновав часового, он оставил позади мир, в котором царили строгий порядок и военная дисциплина, и снова очутился в пустыне, предоставленный самому себе. Где-то недалеко от него, на расстоянии, легко преодолимом пешим ходом, находились море и военно-морской флот. Ему же можно было идти только в обратном направлении, под гору. Батарейки его фонарика сели. Он светил себе под ноги лишь короткими вспышками, но даже они вызывали возгласы возмущения, доносившиеся из окружающего кустарника:

— Выключи ты этот проклятый свет!

Он пошел вперед быстрее, и снова:

— Да выключи же ты этот чертов свет!

Неожиданно совсем рядом с ним грянул ружейный выстрел. Он услышал громкий хлопок, звонкий шлепок и свист срикошетировавшей от валунов пули. Уронив фонарик, Фидо пошел еще быстрей. Он потерял тропинку и шел теперь, спотыкаясь о булыжники, пока не почувствовал под ногами что-то, показавшееся ему при свете звезд гладким, круглым и твердым; в тот же момент он обнаружил, что оказался на верхушке дерева, росшего в двадцати футах ниже тропинки. Рассыпая греческие банкноты среди листьев, он довольно мягко падал с ветки на ветку и, приземлившись, продолжал катиться, переваливаясь с боку на бок, все ниже и ниже, задерживаемый и тут же отпускаемый ветками кустов, пока наконец не остановился, будто принесенный благодетельным мифическим Зефиром в это мирное, пустынное место, где было темно и сладко пахло, где тишину нарушало только журчание падающей воды. Здесь его падение на время кончилось. Невидимые и неслышимые отсюда, переполненные людьми шлюпки отходили от берега, боевые корабли уходили в море, а сам Фидо тем временем мирно спал.

Вокруг мшистого ложа Фидо росли шалфей, тимьян, майоран, дикий бадьян и мирт, и, когда солнце поднялось над обрывом, заросшим густым кустарником, они своим ароматом совершенно заглушили мучившие его кошмары.

Бивший здесь же родник был ухожен, освящен и имел вполне христианский вид; в двух созданных руками человека искусственных бассейнах била ключом искрящаяся вода; в скале над бассейнами была высечена ниша. Над нишей, на плоской, потрескавшейся от времени доске, виднелось изображение святого, выцветшее, но еще различимое.

Проснувшись посреди этой идиллической долины, Фидо обнаружил около себя свирепо смотрящего на него человека, казалось, сошедшего сюда со страниц страшной народной сказки. Человек имел патриархальный вид; его костюм показался Фидо фантасмагорическим: куртка из козьей шкуры, малиновый кушак с заткнутым за него целым арсеналом античного оружия, штаны в стиле Абдула Проклятого, кожаные краги, босые ноги. В руках — посох с крюком на конце.

— Доброе утро, — пролепетал Фидо. — Я англичанин. Союзник. Воюю с немцами. Я голоден.

Критянин промолчал. Вместо ответа он протянул свой епископский посох, ловко зацепил им лежавший рядом с Фидо ранец-рюкзак и подтянул его к себе.

— Эй, послушай! Ты что же это делаешь?

Старик вытащил и осмотрел одну за другой все вещи Фидо и переложил их в свою сумку. Он забрал даже безопасную бритву и тюбик мыльной пасты. Затем он вывернул ранец-рюкзак наизнанку, потряс его и хотел было бросить в сторону, но передумал и повесил на свою мощную шею. Фидо наблюдал за ним как завороженный. Потом он крикнул:

— Что же это такое, черт возьми? А ну-ка отдавай мои вещи назад!

Старик поглядел на Фидо так, как будто тот был его капризным правнуком. Фидо вытащил пистолет.

— Отдай вещи иди я выстрелю! — исступленно крикнул он.

Критянин с интересом посмотрел на оружие, мрачно кивнул головой и сделал шаг вперед.

— Стой! — воскликнул Фидо. — Я выстрелю!

Однако потный палец Фидо лежал на спусковом крючке неуверенно. Старик наклонился к нему. Фидо не тронулся с места. Старик осторожно высвободил мозолистой рукой рукоятку пистолета из охвативших ее пальцев Фидо, с любопытством повертел его в своих руках и, кивнув головой, засунул за малиновый кушак рядом со своими кинжалами. Потом повернулся и молча, уверенно полез вверх по склону.

Фидо заплакал.

Он пролежал в долине всю первую половину дня, не имея ни сил, ни желания двигаться. В полдень он подполз к фонтанчику и подставил свою лысую голову под бьющую струю воды. Это тотчас же напомнило ему, что он голоден. Прошедшей ночью шел разговор о выгруженных на берег запасах продовольствия. Ручеек должен течь к морю, к пляжам, к запасам продовольствия. Где-то у Фидо было письменное распоряжение заместителя генерал-квартирмейстера. Даже в этих безвыходных обстоятельствах он не совсем потерял веру в магическую силу официальных форм. В этой бумажке заключено его спасение. Фидо встал и, нетвердо держась на ногах, отправился намеченным курсом.

Вскоре дорога стала сужаться и привела его в тесное ущелье; тропинка то и дело уходила под воду. Он шел очень медленно, часто останавливаясь, чтобы отдохнуть. В безмолвие одной из таких пауз ворвался леденящий кровь звук. Кто-то шел ему навстречу. Уйти было некуда: стены ущелья поднимались отвесно. Он мог только повернуть назад или ждать своей участи на месте. Фидо решил остаться на месте. Шаги приближались, они раздавались совсем близко. Фидо не вынес пытки ожидания. Будь что будет. Он поднял руки вверх и побежал вперед с криком:

— Сдаюсь! Я безоружен. Я нонкомбатант. Не стреляйте!

Он закрыл глаза. И тут чей-то голос произнес:

— Майор Хаунд, сэр! Вы сам не свой. Попробуйте немного вот этого, сэр.

У Фидо подкосились ноги. Он смутно сознавал, что та часть тела, на которой сидят, у него холодная как лед, а голова пылает. Ему казалось, что он сидит в ручье, а перед ним возвышается призрак старшины Людовича, предлагающего ему бутылку. Кислое, терпкое вино полилось в глотку Фидо, потекло по подбородку и груди. Он пил жадно, большими глотками, не переводя дыхания, всхлипывая и постепенно приходя в себя; Людович — с каждым мгновением все более различимая фигура, — прислонившись к противоположной стене, наблюдал за ним.

— Счастливая встреча, если мне позволено выразиться так, сэр. Вы сможете пройти еще одну милю? Обед готов.

Обед. Фидо ощупал карманы своей полевой куртки. Из дрожащих рук вывалились сорок или пятьдесят тысяч драхм. Затем он нашел то, что искал: письменное распоряжение, полученное от заместителя генерал-квартирмейстера.

— Обед, — подтвердил он.

Людович прочитал бумажку, смял ее и выбросил прочь. Затем собрал рассыпавшиеся банкноты. Протянув руку, он помог Фидо встать на ноги, повернулся и пошел впереди, показывая дорогу.

Вскоре стены ущелья расступились, и взору идущих открылась небольшая возделанная равнина, окаймленная раздвинувшимися обрывистыми скалами и имеющая выход к морю. Людович уклонился в сторону от тропинки и ручья и пошел вдоль подошвы горы. Дорога была тяжелой, и Фидо, едва переставлявший ноги, стал пошатываться и отставать. Через полчаса он прошептал:

— Старшина, подождите меня. Я не могу идти дальше.

Это было сказано таким слабым голосом, что слова затерялись в шуме его неуверенных шагов. Людович продолжал идти широким шагом. Фидо остановился, его ноги подкашивались, голова поникла, глаза закрылись. Но именно в этот момент безнадежной отрешенности к нему пришло спасение. В пустоте, возникшей перед его невидящим взором, потянуло слабым, едва уловимым, восхитительно вкусным запахом. Он поднял опустившийся было нос и принюхался. Отчетливая, как рог Роланда, новая нота призывала его к жизни. До него донесся хватающий за душу, забивающий нежную гармонию ароматов прелых листьев и усыпанных пчелками цветов великолепный запах — звучный, органной окраски тон кухни. Фидо пришел в восторг, разрумянился, его охватило восхищение. Не сказав ни слова, он рванулся вперед. Следуя по запаху, лавируя между валунами на предательских каменных осыпях, он обогнал Людовича; С каждым его энергичным шагом запах становился все сильнее. Вскоре он увидел высокую скалу, а в ней — широкий зев пещеры. Спотыкаясь, Фидо прошел через прохладную щель. Вокруг железного котла, едва различимая в чаду испарений и дыме костра, сидела группа людей; В котле клокотало варево из цыплят, зайцев, козлятины, свинины, перца, огурцов и чеснока, риса и хлебных корок, неизвестных крупных вялых клубней и пучков мясистой зелени, морской воды, доброй порции красного вина и оливкового масла.

Фидо растерял свои нож, вилку, ложку и котелок. Он искоса посмотрел на сборище и различил фигуру, оказавшуюся его денщиком, который намеревался приступить к еде. Фидо вцепился в его котелок, но солдат держал свой судок крепко и не проявлял ни малейшего желания выпустить его из рук.

— Эй, послушай-ка, в чем дело? — удивился Фидо.

Он продолжал тащить котелок к себе, солдат не уступал; их пальцы погрузились в горячую жирную похлебку.

— Уступи, Сид, — сказал дружелюбным, примирительным тоном стоявший позади Фидо старшина Людович. — Любому, у кого есть глаза, ясно, что майор дошел до ручки. Раз уж он нашелся, нельзя же дать ему помереть с голоду, верно ведь, Сид?

Так Фидо вступил в обладание котелком и молча начал пожирать его содержимое.

Пещера была вместительной. Довольно узкий проход вел в обширные покои, из которых во все стороны отходили темные галереи; откуда-то из глубины доносилось журчание проточной воды. В покоях хватало места для трех женщин, некоторого количества домашнего скота и более пятидесяти солдат, большей частью испанцев.

Эти кочующие странники удачно улизнули в самом начале. Они хорошо усвоили, что такое поражение во всех его аспектах, знали все связанные с ним хитрости, быстро улавливали его признаки. Еще до того как самоходная баржа, доставившая их на берег, коснулась причала, они почуяли признаки катастрофы и за двенадцать часов до начала беспорядочного бегства возобновили миграцию, проходя по еще не опустошенным войной деревням и обчищая их опытными руками. Им принадлежали котел и его богатое содержимое, упомянутые женщины, кровать с медными шарами и другие предметы домашнего обихода, создававшие в этом убежище атмосферу уюта и оседлости. Но они твердо соблюдали традиции гостеприимства. Они давали свирепый отпор всяким незваным гостям, случайно встречавшимся во время реквизиций продовольствия, но своих старых товарищей из группы Хука приветствовали радостными улыбками, поднятыми кулаками и выражением чувства солидарности.

Они сохранили свое оружие, но сбросили с себя почти все предметы английского военного обмундирования, сменив их на различные критянские головные уборы, шейные платки и куртки. Когда Фидо сделал передышку в еде и осмотрелся вокруг, он принял их за местных разбойников, но они его узнали. В Сиди-Бишре он не снискал их любви. Если бы он начал высказывать какие-нибудь притязания на власть или владел бы каким-либо необходимым для них имуществом, они быстро расправились бы с ним. Но, лишившись всего, он стал для них кровной родней и гостем. Они смотрели на него доброжелательно.

По прошествии некоторого времени Людович сказал:

— На вашем месте в настоящий момент я не стал бы есть больше, сэр. — Он свернул самокрутку и вручил ее Фидо. — Я всегда считал непостижимым, сэр, как мгновенно оживает человек после еды. Согласно науке процесс пищеварения должен длиться несколько часов, прежде чем организм, фактически, усвоит питательные вещества.

Умозрительные рассуждения Людовича не интересовали Фидо. Насытившись и обретя бодрость духа, майор вспомнила своей профессии.

— Мне не совсем ясно, старшина, каким образом вы оказались здесь?

— По-моему, в основном таким же, каким и вы, сэр.

— Я был уверен, что вы должны возвратиться в штаб.

— В этом, сэр, мы оба просчитались. Я полагал, что к этому времени я должен был бы благополучно возвратиться в Египет, однако мы встретились с некоторыми трудностями, сэр. На всех подходах к берегу я обнаружил контрольно-пропускные пункты. Они пропускали только организованные подразделения под командой своих офицеров. То, что творилось здесь прошлой ночью, вы, наверное, назвали бы паникой. Солдаты метались в поисках офицеров, офицеры — в поисках солдат. Вот почему сегодня мне было особенно приятно встретить вас. Я искал отставшего от своей части офицера. Разумеется, я не рассчитывал, что этим офицером окажетесь вы, сэр. С вашей помощью мы просто отлично выберемся отсюда. Я набрал солдат, полностью готовых выступить сегодня ночью. К сожалению, это довольно разношерстная толпа, сэр, представители всех родов оружия. Не совсем то, к чему мы привыкли в Найтсбридже и Виндзоре{61}. Но в темноте они вполне сойдут. Испанцы решили остаться.

— Старшина, то, что вы предлагаете, совершенно незаконно.

Людович посмотрел на Фидо притворно нежным взглядом.

— Та-та-та, майор Хаунд, сэр. Не торопитесь. Не кажется ли вам, что мы могли бы обойтись без этих штучек? Только между нами, сэр. Сегодня вечером, когда наша группа погрузится на судно, и позднее, когда мы возвратимся в Александрию, все это будет уместно; в данный же момент, поскольку мы находимся здесь, после всего того, что произошло, сэр, не кажется ли вам, что было бы намного уместнее, — Людович неожиданно сменил тон с угодливого на грубый, — заткнуть свою дурацкую глотку?!

Неожиданно, без видимых причин, гнездившаяся под сводами пещеры большая семья летучих мышей ожила: взмахивая крыльями и сталкиваясь между собой, они с писком описали круг над головами сидящих вокруг костра людей и, успокоившись, снова уселись на свои места, повиснув вниз головой.

Гай страшно устал, был голоден и страдал от жажды, но чувствовал себя в последние четыре дня лучше, чем Фидо, и по сравнению с ним был в лучшем настроении. Он был почти весел, когда, избавившись наконец от бремени людского общества, побрел по дороге один. В предыдущее утро, наткнувшись на отряд командос «Икс», засевший в траншеях среди оливковых деревьев, он лишь косвенно ощутил эту долгожданную свободу. Теперь же он наслаждался ею полностью.

Вскоре дорога свернула в сторону и обогнула крутой скалистый отрог — место, где Фидо не видел никакого укрытия. Здесь Гаю повстречался быстро шедший нестройной толпой взвод пехоты. Впереди, на довольно большом расстоянии от взвода, шагал бледный молодой офицер.

— Вам не попадались какие-нибудь подразделения оперативной группы Хука? — спросил Гай.

— Никогда не слышал о такой.

Запыхавшийся офицер остановился, поджидая отставших солдат, на ходу строившихся в колонну. У них еще сохранились оружие и снаряжение.

— А алебардистов не видели?

— Отрезаны. Окружены. Сдались в плен.

— Вы уверены в этом?

— Уверен?! Боже мой, да здесь всюду парашютисты. Нас только что обстреляли, когда мы обходили вон ту скалу. Вы не пройдете вверх по дороге. На той стороне долины у них пулемет.

— А где именно?

— Верите ли, остановиться, чтобы рассмотреть, было просто невозможно.

— Понесли потери?

— Остановиться, чтобы убедиться в этом, тоже было невозможно. Да и сейчас я стоять не могу, надо спешить. На вашем месте я не стал бы пытаться пройти по этой дороге, если вам, конечно, жить не надоело.

Шаркая ногами, взвод двинулся дальше. Гай посмотрел на пустую, открытую со всех сторон дорогу и сверился с картой. Через холм вела тропа, которая выходила на ту же дорогу у деревни в двух милях отсюда. Гай не слишком доверял рассказу о пулемете, но выбрал более короткий путь и начал с трудом взбираться по откосу на вершину отрога. Оттуда была видна вся пустынная, безмолвная, без признаков жизни долина. Нигде и ничто не шевелилось, кроме массы жужжащих пчел. Точно так же он мог стоять на холмах за Санта-Дульчиной в какое-нибудь праздничное утро в дни своего одинокого детства.

Потом Гай спустился в деревню. В одних домах двери и окна были распахнуты настежь и разбиты, в других — варварски выломаны. Вначале он никого не обнаружил. Перед церковью, к которой вели мраморные ступени и цоколь которой был облицован мраморными плитами, во многих местах теперь выщербленными, находился колодец. Томимый жаждой, Гай подошел к нему и обнаружил, что короткая веревка свободно болтается на бронзовой скобе, а ведро исчезло. Заглянув в колодец, он увидел далеко внизу маленькое сверкавшее отраженным светом зеркало воды и свою смешную голову, темную и совсем крошечную.

Он вошел в открытый дом и отыскал глиняный кувшин. Вытащив из горлышка соломенную затычку. Гай услышал и почувствовал гудение. Наклонив кувшин к свету, он обнаружил, что в нем полно пчел, собиравших остатки меда. Оглянувшись вокруг, он рассмотрел в темноте пристально уставившуюся на него старуху. Он улыбнулся, показал свою пустую фляжку и дал ей понять жестом, что хочет пить. Старуха по-прежнему смотрела на него, но никак не реагировала. Он порылся в памяти в поисках греческих слов и попробовал:

— Хидор. Эхо. Dunca{62}.

Старуха по-прежнему никак не реагировала, как будто была глухая и слепая. Гай повернулся и вышел из дома на солнечный свет. Здесь к нему подошла молодая девушка, румяная, босая, вся в слезах; она доверчиво взяла его за рукав. Гай показал ей пустую фляжку, но она отрицательно покачала головой, тихо произнесла что-то неразборчивое и решительно потащила его к небольшому двору на окраине деревни, в котором раньше держали домашний скот, а теперь в нем не было никого, кроме другой девушки, похожей на первую, возможно ее сестры, и молодого английского солдата, неподвижно лежавшего на носилках. Девушки беспомощно показали на солдата. Гай ничем не мог помочь. Юноша был мертв, казалось, не имея никаких ран. Он лежал, будто отдыхая. Немногие трупы, виденные Гаем на Крите, лежали в неестественных позах. Этот же солдат лежал, как надгробное изваяние, как сэр Роджер в своей мрачной гробнице в Санта-Дульчине. Только трупные мухи, ползавшие вокруг его губ и в глазницах, указывали на то, что это человеческая плоть. Как он оказался здесь? Кто эти девушки? Не оставили ли его на их попечение уставшие носильщики, чтобы девушки позаботились о нем в его предсмертные минуты? Не они ли закрыли ему после кончины глаза и сложили руки? Гаю не суждено было узнать об этом. Этот эпизод остался одной из бесчисленных, необъяснимых случайностей войны. Не находя слов, все трое стояли теперь у тела, недвижимые и безмолвные, как статуи надгробного памятника.

Погребение мертвых — святая обязанность всякого добропорядочного человека. А здесь но было даже инструментов, чтобы вырыть могилу в каменистой почве. Возможно, позднее противник будет очищать остров от мусора и швырнет эти останки вместе с другими в общую яму, а семья этого юноши не получит о нем известий и, месяц за месяцем, год за годом, будет ждать и надеяться. Гай вспомнил правило, засевшее в памяти со времени военной подготовки: «Офицер, возглавляющий похоронную команду, несет ответственность за сбор личных знаков красного цвета и отправку их в отдел учета личного состава. Знак зеленого цвета остается на теле. Джентльмены, запомните на случай сомнений: зеленый — это цвет разложения».

Гай опустился на колени и снял личный знак с холодной груди покойника. На знаке были номер, фамилия и литеры «Р» и «К"{63}.

— Да покоятся в мире душа твоя и души всех верующих, почивших в милости господней, — тихо произнес Гай.

Гай встал. Трупные мухи снова уселись на умиротворенное молодое лицо. Гай отдал честь и направился дальше.

Некоторое время он шел по пустынной равнине, но вскоре дорога привела его в следующую деревню. Прошлый раз, в темноте, с трудом поспевая за Фидо, Гай едва заметил ее. Теперь же он обнаружил, что это довольно большое селение: к рыночной площади стекались другие дороги и тропинки, позади дворов располагались обширные скотные дворы и амбары. Двери церкви с куполообразной крышей были распахнуты настежь. От местных обитателей не осталось и следа; вместо них у дверей стояли часовые — английские солдаты-алебардисты, а на перекрестке сидел, покуривая трубку, Сарам-Смит.

— Привет, «дядюшка». Командир говорил, что вы находитесь где-то поблизости.

— Я рад, что отыскал вас. По дороге мне попался болтун офицер, сообщивший, что вы все попали в мешок.

— Ничего похожего, как видите, правда ведь? Прошлой ночью здесь произошла какая-то заварушка, но мы в ней не участвовали. — Со времени их последней встречи в Западной Африке Сарам-Смит возмужал. Он не обладал особой привлекательностью, но стал настоящий мужчиной. — Командир вместе с адъютантом отлучились, они обходят роты, но заместитель командира — в канцелярии батальона, вон там.

Гай отправился в указанном направлении к фермерскому дому рядом с церковью. Везде чувствовался порядок. Одна табличка указывала, как пройти в батальонный лазарет, другая — в батальонную канцелярию. Гай прошел мимо старшины батальона и писарей и в следующей комнате нашел майора Эрскайна. Кухонный стол был застлан армейским одеялом. Все было как в канцелярии в Пенкирке.

Гай отдал честь.

— Привет, «дядюшка», вам не мешало бы побриться.

— Мне не мешало бы и позавтракать, сэр.

— Завтракать будем, как только возвратится командир. Что, привезли нам новые распоряжения?

— Нет, сэр.

— Информацию?

— Никакой, сэр.

— Тогда что же замышляет штаб?

— В настоящее время штаб почти не действует. Я прибыл, чтобы получить информацию от вас.

— Нам ничего не известно.

Он познакомил Гая с обстановкой. За ночь командос умудрились растерять две роты. Утром на их фланге появился патруль противника, который затем поспешно ретировался. Скоро через их боевые порядки должны пройти командос, которые займут позиции у Имброса. Они располагают автотранспортом и поэтому больших трудностей при отрыве от противника не испытывают. Второй батальон алебардистов должен удерживать свои позиции до полуночи, а затем отойти в тыл оперативной группы Хука, к району посадки на суда.

— После этого мы вверяем свою судьбу флоту. Таков приказ, насколько я его понимаю. Не знаю только, как все это получится.

Алебардист подал Гаю чашку чая.

— Крок! — обрадовался Гай. — Надеюсь, вы помните меня?

— Сэр?!

— Все так изменилось с тех пор, как мы виделись в последний раз.

— Да, сэр, — согласился Крок.

— Противник еще не атакует сколько-нибудь значительными силами, — продолжал майор Эрскайн. — Пока только патрули ведут поиски. Как только натыкаются на какую-нибудь часть, сразу же останавливаются и пытаются обойти ее. Все совершенно элементарно. Мы могли бы продержаться здесь сколько угодно, если бы эти проклятые штабисты делали свое дело как следует. С какой стати мы драпаем? Меня учили воевать по-другому.

Снаружи донесся шум подъехавшего автомобиля, и Гай узнал громкий, с командными нотками голос полковника Тиккериджа. Гай вышел на улицу и встретил Тиккериджа и его начальника штаба. Они руководили выгрузкой из грузовика троих раненых солдат, двое из которых едва держались на ногах, а третий лежал на носилках. Когда его проносили мимо, он повернул побледневшее лицо, и Гай узнал солдата своей бывшей роты. Солдат был укрыт одеялом. Его только что ранили, и он еще не испытывал сильной боли. Он улыбнулся довольно весело.

— Шанкс! — окликнул его Гай. — Что это с вами приключилось?

— Должно быть, накрыло миной, сэр. Разорвалась неожиданно прямо в траншее. Мне еще повезло. Парня рядом со мной уложило наповал.

Гай вспомнил: алебардист Шанкс брал призы за исполнение медленного вальса. В дни Дюнкерка он просился в отпуск по семейным обстоятельствам для поездки на конкурс танцев в Блекпул.

— Я зайду поговорить попозже, после того как врач посмотрит вас.

— Благодарю вас, сэр. Приятно, что вы вернулись к нам.

Два других солдата, хромая, направились в лазарет. «Наверное, они тоже из четвертой роты», — подумал Гай. Он помнил только алебардиста Шанкса из-за его медленного вальса.

— Ну что ж, «дядюшка», заходите и рассказывайте, чем могу быть полезен вам.

— Я хотел бы знать, полковник, нет ли чего-нибудь такого, в чем я мог бы быть полезен вам?

— О, конечно, конечно! Попробуйте обеспечить горячий обед для батальона, для меня — ванну, артиллерийскую поддержку и несколько эскадрилий истребителей. Это, пожалуй, все, в чем мы нуждаемся сегодня утром. — Полковник Тиккеридж был в хорошем настроении. Войдя в дом, он крикнул: — Эй, кто там! Пригласить сюда танцовщиц! Где алебардист Гоулд?

— Сию минуту будет здесь, сэр.

Алебардист Гоулд — старый знакомый со времен Мэтчета, когда он доставил чемодан Гая со станции, еще до того как возник вопрос о поступлении Гая в алебардисты. Он широко улыбался.

— Доброе утро, Гоулд, не забыли меня?

— Доброе утро, сэр. С возвращением вас в батальон.

— Винца сюда, — приказал полковник Тиккеридж. — Вина для нашего гостя из вышестоящего штаба!

Это было сказано с величайшей сердечностью, но после более теплых приветствий солдат от этих слов слегка веяло холодком.

Гоулд поставил на стол кувшин с вином и к нему подал галеты и мясные консервы. Пока они пили и ели, полковник Тиккеридж рассказывал майору Эрскайну:

— На левом фланге довольно оживленно. Взвод де Саузы подвергся сильному обстрелу. К счастью, с нами оказался грузовик, чтобы возвратить туда огневые средства. Мы задержались только, чтобы пронаблюдать, как «брен» раздолбал их миномет. Затем направились прямо сюда. Там я подружился с отличными ребятами — ротой новозеландцев, которые появились совершенно неожиданно и попросились присоединиться к нам. Первоклассные ребята!

Этот момент показался Гаю подходящим, чтобы высказать то, что было у пего на уме с минуты встречи с Шанксом.

— То же самое хочется сделать и мне, полковник, — сказал он. — Нет ли у вас взвода, который можно было бы дать под мое руководство?

Полковник Тиккеридж посмотрел на Гая благожелательно:

— Нет, «дядюшка», конечно, нет.

— А позже, днем, когда у вас будут потери?

— Мой дорогой «дядюшка», вы не подчинены мне. Вы не можете в разгар боя начать соваться со своими просьбами о перемещении с должности на должность. В армии, как вам известно, так не делается. Вы служите в оперативной группе Хука.

— Но, полковник, а как же эти, новозеландцы...

— Сожалею, «дядюшка», но это невозможно.

И эти его слова — Гай знал по прежнему опыту — означали окончательный отказ.

Полковник Тиккеридж принялся объяснять майору Эрскайну подробности действий арьергарда. Прибыл Сарам-Смит и доложил, что командос проходят через расположение батальона. Гай последовал за ним на улицу и увидел в облаке пыли задний борт последнего грузовика, увозившего командос в южном направлении. В трех четвертях мили к северу, где рубеж удерживали алебардисты, завязалась небольшая перестрелка из стрелкового оружия и легких пулеметов; изредка слышались разрывы отдельных мин. Гай стоял среди друзей, но чувствовал себя совсем одиноким.

Несколькими часами ранее он был в восторге от своего одиночества. Другое дело теперь. Он — гость из вышестоящего штаба, офицер из группы Хука без места и обязанностей, сторонний наблюдатель. И его с прежней силой охватило глубокое чувство опустошенности и отчаяния, с которым он пытался бороться и которое временами, казалось, проходило. Сердце Гая замерло. Ему почудилось, что оно буквально сместилось куда-то, стало медленно опускаться вниз, как перышко в безвоздушном пространстве. Филоктет, оставленный друзьями из-за гноящейся раны. Филоктет без своего лука. Сэр Роджер без меча.

Но вскоре мрачные размышления Гая прервал бодрый голос полковника Тиккериджа.

— Ну что ж, «дядюшка», приятно было повидать вас. Я полагаю, вы хотите возвратиться к своим товарищам. Боюсь, вам придется идти пешком. Начальник штаба и я собираемся еще раз объехать роты.

— Можно мне с вами?

Полковник Тиккеридж заколебался, потом сказал:

— Чем больше, тем веселей. — Когда они тронулись, он спросил о новостях из Мэтчета. — Вы, штабисты, снимаете все пенки. Мы не получали почты со времени отправки в Грецию.

Линия обороны второго батальона алебардистов и роты новозеландцев пересекала шоссе; их фланги упирались в крутые каменистые осыпи, окружавшие долину. Четвертая рота, развернутая вдоль ручья, занимала позиции на краю правого фланга. Чтобы добраться до нее, необходимо было пересечь открытую местность. Когда полковник Тиккеридж и его спутники вышли из укрытия, их встретил шквал огня.

— Ого! — воскликнул он. — Фрицы намного ближе, чем были сегодня утром.

Они бросились под защиту скал и осторожно продолжали движение окружным путем. Когда им удалось наконец спрыгнуть в окоп, их встретил старшина Рокис.

— Они подтянули еще один миномет, — доложил он.

— Вы можете точно засечь его место?

— Немцы постоянно меняют позицию. В настоящее время они пристрелялись по дальности, но экономят боеприпасы.

Полковник Тиккеридж встал и осмотрел в бинокль местность, прилегающую к переднему краю. Позади, в десяти ярдах от них, разорвалась мина; все бросились на землю, и над их головами пронесся град камней и металла.

— У нас нет лишних сил для контратаки, — заявил полковник Тиккеридж. — Вам придется отойти немного.

Во время военной подготовки Гай часто задавал себе вопрос: похожи, ли, хотя бы немного, учения в Пенкирке на настоящие боевые действия? Сходство было налицо. Ни великого побоища, ни стремительного бегства одетых в военную форму масс, ни схваток лязгающих механических чудовищ здесь не происходило; перед ним развертывался классический пример действий батальона в обороне, ведущего бой с легковооруженными и в равной степени измотанными небольшими силами противника. Ритчи-Хук мало сделал для обучения их искусству выхода из боя, однако в настоящий момент действия батальона соответствовали установленной схеме. Пока полковник Тиккеридж отдавал распоряжения, Гай спустился вниз по берегу ручья. Здесь он нашел де Саузу и его поредевший взвод. На голове у де Саузы красовалась живописная повязка; желтовато-бледное лицо под ней выглядело серьезным.

— Лишился кончика уха, проворчал он. — Совсем не больно. Но буду рад, когда этот день закончится.

— Вы начнете отходить в полночь, как я помню.

— «Отходить» — хорошее слово. Звучит так, будто старая дева отходит ко сну.

— По-моему, вы попадете в Александрию раньше меня, — продолжал Гай. — Группа Хука отходит последней, будет прикрывать посадку на суда. У меня не сложилось впечатления, что немцы горят желанием атаковать.

— Знаете, «дядюшка», что это такое, по-моему? По-моему, они хотят дать нам спокойно сесть на суда, а потом потопят нас с воздуха, когда им заблагорассудится. Куда более легкий способ разделаться с нами.

Недалеко от них разорвалась мина.

— До чего же мне-хочется засечь этот проклятый миномет! — сказал де Сауза.

В этот момент связной вызвал его на командный пункт роты. Гай пошел вместе с ним и снова присоединился к полковнику Тиккериджу.

Отход на фланге занял немного времени. Гай наблюдал, как батальон занимал оборону на новом рубеже. Все было сделано по правилам. Полковник Тиккеридж отдал распоряжения на темное время суток и изложил порядок окончательного отхода. Гай сделал пометки о времени и направлениях отхода алебардистов и новозеландцев через боевые порядки группы Хука. Затем он распрощался.

— Если случайно встретитесь с морячками, — сказал на прощание полковник Тиккеридж, — передайте им, чтобы подождали нас...

В третий раз Гай проследовал по дороге на юг. Наступила ночь. Дорога была забита множеством солдат. Остатки своего штаба он нашел на прежнем месте. Построившись в колонну, они двинулись в темноту. Идти пришлось всю ночь молчаливой составной частью бесконечной процессии шатающихся от усталости, медленно волочивших ноги людей.

Потом прошел еще один день, минула еще одна ночь.

7

— «Ночью и днем, — напевал Триммер, — только вдвоем. И под солнцем и под луной только с тобой...»

— Слушай, — строго сказал Йэн Килбэннок, — ты едешь в «Савой» на встречу с представителями американской прессы.

— «Ив тишине, и в тьме ночной мои мечты лишь о тебе», — продолжал напевать Триммер.

— Триммер!

— Я уже встречался с ними.

— Это другие. Это Скэб Данз, Вам Шлюм и Джо Маллигэн. Они большие люди, эти Скэб, Вам и Джо. Их статьи публикуются во всех американских штатах. Триммер, если ты не перестанешь заливаться, как канарейка, я предложу откомандировать тебя обратно в Исландию, в твой полк. Вам и Скэб, разумеется, — антифашисты. Джо настроен менее определенно. Он — бостонский ирландец и не очень-то интересуется нами.

— Пресса мне осточертела. Ты знаешь, как называет меня «Ежедневный сплетник»? «Демонический цирюльник»!

— Это они так назвали тебя, а не мы. Жаль, что такое название не пришло в голову мне.

— Так или иначе, я завтракаю с Вирджинией.

— Я избавлю тебя от этого.

— А меня эта встреча вовсе не обременяет.

— Предоставь это решать мне.

Йэн стал набирать номер телефона, а Триммер снова погрузился в мир грез и запел:

— «О, как во мне пылает все, и жаждет, и клокочет...»

— Вирджиния? Это Йэн. Полковник Триммер приносит свои извинения. Он не сможет сегодня позавтракать с вами, мадам.

— «Демонический цирюльник»? Мне и в голову не приходило завтракать с ним. Йэн, сделай что-нибудь, пожалуйста, как для старого друга. Внуши твоему юному герою, что меня просто тошнит от него.

— По-твоему, это будет очень любезно?

— Десятки девушек страстно желают провести с ним время. Почему он должен надоедать именно мне?

— Он говорит, что ему все время подсказывает внутренний голос: «Ты, ты, ты».

— Скажи ему, пусть убирается ко всем чертям. Ладно, Йэн?

Йэн положил трубку.

— Она говорит, чтобы ты проваливал ко всем чертям, — сообщил он.

— О-о!

— Почему ты не прекратишь приставать к Вирджинии? Ведь из этого ничего не выйдет.

— Нет, выйдет, уже выходило. Она не может относится ко мне так высокомерно. Ведь в Глазго...

— Триммер, ты достаточно хорошо знаешь меня, чтобы понять, что я последний человек на свете, кому тебе следует поверять свои тайны, особенно любовные. Ты должен забыть о Вирджинии и об этих лондонских девицах, с которыми встречаешься последнее время. У меня есть приятное известие для тебя. Я собираюсь повозить тебя по промышленным предприятиям. Ты поможешь росту производства. Выступления в обеденные перерывы. Танцы в столовых. Мы найдем тебе очаровательных девиц всех сортов. Тебя ожидает веселое времяпрепровождение в центральных графствах Англии, на севере, далеко от Лондона. А пока ты должен внести свой вклад в укрепление англо-американских отношений вместе с Бамом, Скэбом и Джо. Ведь идет война.

В штабном автомобиле, увозившем их в «Савой», Йэн пытался ввести Триммера в курс дела.

— Я рад сообщить тебе, что Джо не очень-то интересуется военными операциями. Он воспитан в духе недоверия к красномундирникам{64}. Он смотрит на нас, как на феодальных и колониальных угнетателей, к числу которых ты, Триммер, ручаюсь за тебя, определенно не относишься. Мы должны показать ему новую Великобританию, которая куется в горниле войны. Черт побери, Триммер, я не уверен, что ты слушаешь меня.

Не был уверен в этом и Триммер. Внутренний голос продолжал нашептывать ему безнадежным тоном: «Ты, ты, ты».

Йэн Килбэннок, подобно Людовичу, обладал способностью изменять манеру разговора. У него была одна манера разговаривать с друзьями, другая — с Триммером и генералом Уэйлом, третья — с Бамом, Скэбом и Джо.

— Здорово, ребята! — громко сказал он, входя в номер отеля. — Посмотрите, кого я привез вам.

Эти три толстых, неряшливых человека жили бок о бок не ради экономии; их расходы никто не ограничивал. В том, что они жили вместе, не играло роли, как иногда бывало в прошлом, и профессиональное соперничество; в этом городе коммюнике и цензуры нельзя было надеяться на какую-нибудь сенсационную новость и не было никакой необходимости следить за соперниками. Просто их тянуло к дружескому общению, к разделению общих для всех условий жизни в чужой стране, да и состояние нервов у них было одинаковое. Скудная диета, беспробудное пьянство и ночные тревоги подкосили их, или, точнее, сильно ускорили процесс разрушения, едва различимый у этих трех широко почитаемых репортеров-асов год назад, когда они беспечно высадились в Англии. Они вели репортажи о падении Аддис-Абебы, Барселоны, Вены и Праги. Здесь они находились, чтобы вести репортаж о падении Лондона, но падение этой столицы почему-то задерживалось, и заготовленный впрок материал покрылся плесенью. Тем временем они подвергались лишениям и опасностям, которые в пору юности переносили с хвастливым видом несколько дней подряд, но которые теперь, затянувшись на неопределенное время и распространившись почти на каждого, стали навевать скуку.

Их комната выходила окнами на реку, однако стекла были заклеены крест-накрест липким пластырем, и сквозь них проникали лишь скудные солнечные лучи. Комната освещалась электрическим светом. В ней были три пишущие машинки, три больших чемодана, три кровати, масса беспорядочно разбросанной бумаги и одежды, бесчисленные окурки, грязные стаканы, чистые стаканы, пустые бутылки, полные бутылки. С трех лиц желтовато-серого цвета на Триммера уставились три пары налитых кровью глаз.

— Бам, Скэб и Джо, это тот самый парень, с которым вы все хотели встретиться.

— В самом деле? — подозрительно спросил Джо.

— Полковник Мактейвиш, я очень рад познакомиться с вами, — сказал Скэб.

— Полковник Триммер, я очень рад познакомиться с вами, — сказал Бам.

— Ха! — удивился Джо. — Кто же этот шутник? Мактейвиш? Триммер?

— Этот вопрос еще решается на высшем уровне, — ответил Йэн. — Я, разумеется, сообщу вам результаты еще до публикации вашей корреспонденции.

— Какой еще корреспонденции? — зло спросил Джо.

На помощь пришел Скэб.

— Не обращайте внимания на Джо, полковник. Позвольте предложить вам выпить.

— Джо сегодня не совсем в своей тарелке, — заметил Бам.

— Я только спросил, как зовут этого парня и о какой корреспонденции идет речь. При чем здесь мое самочувствие?

— Как насчет того, чтобы нам всем выпить? — спросил Бам.

Пьянство не входило в перечень многочисленных слабостей Триммера. Он не испытывал удовольствия от виски перед завтраком и поэтому отказался от стакана, который сунули ему в руку.

— Чего он дерет нос, этот парень? — спросил Джо.

— Командос, проходящие подготовку, не пьют, — поспешил на выручку Йэн.

— Вот как? Ладно, я всего лишь паршивый газетчик и не прохожу никакой подготовки. Если этот парень не хочет выпить со мной, я выпью без него.

Из этого трио наиболее вежливым был Скэб.

— Я догадываюсь, где бы вам хотелось быть сейчас, полковник, — заявил он.

— Да, — обрадовался Триммер, — в Глазго, в привокзальной гостинице, во время тумана.

— Нет, сэр. Место, где вы хотите сейчас быть, — это Крит. В настоящий момент ваши ребята замечательно держат там оборону. Вы слушали старину Уинстона по радио вчера вечером? Он сказал, что об оставлении Крита не может быть и речи. Наступление противника захлебнулось. Оборона усиливается. Это поворотный пункт. Отступления больше не будет.

— В этом отношении мы целиком с вами, — великодушно добавил Бам, — до самого конца. Я не отрицаю, было время, когда я смертельно ненавидел вас, англичан. Абиссиния, Испания, Мюнхен — с этим все кончено, полковник. Я бы многое отдал, лишь бы оказаться на Крите. Там-то уж наверняка сейчас есть о чем написать.

— Вы, видимо, помните, — перебил его Йэн, — что просили меня привезти полковника Мактейвиша на завтрак. По вашему мнению, он мог бы дать вам материал для корреспонденции.

— Правильно. Мы так и думали, правда ведь? Для начала надо, пожалуй, выпить еще, даже если полковник и не может составить нам компанию. Выпьем?

Они выпили, закурили. Руки, подносившие горящую спичку к сигаретам, после каждого стакана тряслись все меньше, радушный тон становился все эмоциональнее.

— Ты мне нравишься, Йэн, хотя ты и лорд. Черт побери, человек не виноват в том, что он лорд! Ты парень что надо, Йэн, ты мне нравишься.

— Благодарю, Бам.

— Полковник мне тоже нравится. Он не слишком разговорчив и ничего не пьет, но он мне нравится. Он правильный парень.

Джо настолько подобрел, что заявил даже следующее:

— Любому, кто скажет, что полковник — плохой парень, я вобью зубы в глотку.

— Ну зачем так, Джо? Никто ведь не отрицает, что полковник — парень на все сто.

— То-то же!

Вскоре время завтрака прошло.

— Все равно здесь нет ничего съедобного, — сказал Джо.

— Сам-то я сейчас не голоден, — заметил Бам.

— Еда? А мне все равно: могу поесть, а могу обойтись и без этого, — заявил Скэб.

— Послушайте, ребята, — напомнил Йэн, — полковник Мактейвиш — довольно занятой человек. Он приехал сюда, чтобы дать вам материал для печати. Как насчет того, чтобы расспросить его сейчас обо всем, что вас интересует?

— Это можно, — согласился Джо. — Чего вы еще натворили, полковник? Этот ваш рейд оказался неплохим материалом для печати. У нас в штатах его проглотили с потрохами. Вас наградили. Сделали полковником. Ну а дальше что? Где вы побывали еще? Расскажите нам, что вы делали на этой неделе и на прошлой. Как случилось, что вы не на Крите?

— Я нахожусь в отпуске, — пояснил Триммер.

— Да-а, это дьявольски интересно.

— Здесь есть одна особенность, ребята, — пояснил Йэн. — Он не обычный полковник, он представляет собой тип нового офицера, зарождающегося в старой британской армии, отличавшейся снобизмом.

— А откуда мне известно, что он не сноб?

— Джо, не надо быть таким подозрительным! — воскликнул Скэб. — Всякому, у кого есть глаза, видно, что полковник не сноб.

— Он не похож на сноба, — согласился Джо, — но откуда я знаю, что он не сноб? Вы сноб? — спросил он Триммера.

— Он не сноб, — ответил Йэн за Триммера.

— А почему бы не предоставить полковнику возможность ответить на этот вопрос самому? Я задаю этот вопрос вам, полковник. Вы сноб или не сноб?

— Нет, — ответил Триммер.

— Это все, что я хотел узнать.

— Ты спросил его. Он ответил, — вмешался Бам.

— Теперь я знаю, ну и что из этого?

Через минуту сквозь табачный дым и пары виски пробилась неподдельная горячность Скэба.

— Вы не сноб, полковник, и я скажу вам почему. Вы обладаете преимуществами, которых нет у этих напыщенных ничтожеств. Вы работали, полковник, и где вы работали? На океанском лайнере. И кого вы обслуживали? Американских женщин. Правильно я говорю? Все это взаимосвязано. Я могу сделать из этого отличный материал. О том, как случайные личные контакты могут способствовать укреплению международных отношений. Дамский салон в качестве школы демократии! У вас, должно быть, были очень и очень приятные знакомства на этом океанском лайнере, полковник?

— У меня были знакомства первый сорт, — заявил Триммер.

— Расскажи им, — тормошил его Йэн, — о своих американских друзьях.

В глазах журналистов загорелась слабая искорка живого профессионального интереса, тогда как Триммер, наоборот, впал в транс.

— Там была миссис Трой... — начал он.

— Я не думаю, что ребят интересует именно это, — поспешно вмешался Йэн.

— Не каждый рейс, конечно, но раза два-три в год. Четыре раза в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда половины наших регулярных пассажиров не было из-за обстановки в Европе. Она не боялась, — задумчиво вспомнил Триммер. — Я всегда искал ее фамилию в списке пассажиров. Еще до того как его отпечатывали, я обычно проскальзывал в канцелярию и подсматривал. В ней было что-то такое — вы же знаете, как это бывает, — как музыка. Когда она мучалась с похмелья, только я один и мог помочь ей. Во мне, по ее словам, тоже было что-то такое в моменты, когда я массажировал ей заднюю часть шеи.

— Но вы должны были встречать других, более типичных американок?

— Она нетипичная. Она вообще не американка, за исключением, пожалуй, того, что вышла замуж за американца, который был ей совершенно не нужен. Она какая-то совершенно необычная...

— Их не интересует миссис Трой, — снова вмешался Йэн. — Расскажи им о других.

— Большей частью — старые калоши! — выпалил Триммер. — Миссис Стайвесент Огландер, например. Были, конечно, и другие элегантные дамы: Асторы, Вандербилты, Каттинги, Уитни. Все они приходили ко мне, но никто не мог сравниться с миссис Трой.

— Полковник, моих читателей больше интересует что-нибудь пикантное о дамах попроще.

Триммер был горд по-своему. Глубоко задетый, он очнулся от грез.

— Я никогда не имел дела с дамами попроще, — резко возразил он.

— Черт возьми! — воскликнул Джо, торжествуя. — Теперь вы видите? Полковник — сноб!

На этом Йэн закончил данный этап англо-американского сближения, и через несколько минут вместе с Триммером они стояли на Стрэнде, тщетно пытаясь перехватить такси. В этот момент Гай, охваченный глубоким отчаянием, находился в Бабали-Хани. Перспективы Йэна и Триммера тоже выглядели мрачными. Мимо них, шаркая подошвами, текла лондонская толпа: мужчины в разнообразном грязноватом военном обмундировании, женщины — по новой, непривычной моде этого десятилетия — в брюках, шляпках без полей, с прилипшими к губам сигаретами, с нечистыми, усталыми лицами; все пресыщенные чаем и вултонскими пирожками, все с болтающимися на боку противогазами, хлопающими их по бедру в такт неуклюжей походке.

— Сегодня ты не слишком блистал, — сурово сказал Йэн.

— Я хочу есть.

— В это время дня ничего не найдешь. Я отправляюсь домой.

— Мне идти с тобой?

— Нет.

— Вирджиния будет там?

— Не думаю.

— Но она была там, когда ты звонил.

— Она собиралась уходить.

— Я не видел ее целую неделю. Она ушла с работы в транзитном лагере. Я расспрашивал других девушек. Они не сказали, куда она устроилась. Ты же знаешь, какие бывают девушки.

Йэн печально взглянул на своего протеже. Он собирался прочитать Триммеру нотацию, напомнить о предстоящих удовольствиях поездки по заводам, производящим вооружение, однако Триммер посмотрел на него таким скорбным взглядом, что Йэн сказал только:

— Ну ладно, я иду в управление особо опасных операций, позвоню тебе еще. — И, повернувшись, направился на Трафальгар-сквер.

Триммер следовал за ним до станции метро, затем, не сказав ни слова, внезапно повернул и, напевая себе под нос, спустился на платформу, заставленную рядами коек, где долго ждал переполненного поезда.

Управление особо опасных операций в Марчмэйн-Хаус, ожившее в результате повысившегося к нему интереса и новой волны энтузиазма в отношении частей особого назначения, расширялось. Прибавились новые помещения, появились новые люди. Здесь же, в отделе Йэна, нашла убежище и Вирджиния Трой.

— Ну как, удалось избавиться от «демонического цирюльника»? — спросила она.

— Он только что исчез, фальшиво мурлыча что-то себе под нос. Вирджиния, мне надо серьезно поговорить с тобой о Триммере. На карту поставлено благополучие нашего управления. Ты же понимаешь, что на данный момент он является нашим единственным вкладом в военные усилия. Я никогда не встречал человека, который так изменился бы под влиянием успеха. Месяц назад он был в центре всеобщего внимания. Со своим произношением, улыбкой и шевелюрой он просто создан для того, чтобы стать национальным героем. А посмотри на него сегодня. Сомневаюсь, хватит ли его на это лето. Я уже видел, как на моих глазах стал ничем маршал авиации Бич. Мне знакомы эти симптомы. Надо сделать все, чтобы такое не повторилось. Я приобрету плохую репутацию в нашей службе, и на этот раз совсем не по своей вине. Как заметила твоя жертва, виновата в этом «ты, ты, ты». Следует ли напомнить тебе, что ты явилась ко мне в слезах и сделала жизнь в нашем доме невыносимой, пока я не нашел тебе эту работу? Взамен мне хотелось, чтобы ты проявила хотя бы немного лояльности.

— Но, Йэн, почему ты считаешь, что мой уход из столовой был вызван чем-то другим, кроме желания избавиться от Триммера?

— Я думал, тебе надоели Бренда и Зита.

— Только потому, что возле них всегда околачивался этот Триммер.

— А-а, — протянул Йэн. Он забарабанил по столу пальцами. А как понимать все эти разговоры о Глазго? — поинтересовался он.

— О, это? — усмехнулась она. — Ничего особенного. Просто дурачество. Ничего похожего на то, что происходит сейчас.

— Сейчас бедняга воображает себя влюбленным.

— Да это просто неприлично.

8

31 мая Гай находился в пещере в скалах, нависших над берегом моря в Сфакии, с которого вскоре должна была начаться посадка войск на корабли. Стрелки на часах показывали, что еще нет и десяти, но было похоже, что наступила глубокая ночь. В лунном свете все казалось недвижимым. Внизу, в запруженном войсками ущелье, ожидая подхода шлюпок, в ротных колоннах стоял второй батальон алебардистов; все солдаты были в полном походном снаряжении. Оперативная группа Хука, развернутая на господствующих над берегом высотах, держала оборону района посадки, имея перед собой противника, который после захода солнца не подавал никаких признаков жизни. Гай привел сюда свое отделение в конце дня. Им пришлось идти всю прошлую ночь и большую часть дня до перевала, затем вниз до Имброса и далее по лощине на эту последнюю позицию. Дойдя сюда, все повалились и заснули мертвецким сном прямо там, где остановились. Гай пустился на поиски, разыскал штаб войск гарнизона Крита и возвратился оттуда с последним суровым приказом командирам частей оперативной группы Хука.

Он неспокойно дремал, часто просыпался и едва ли сознавал, что с ним происходит.

Снаружи послышались шаги. Гай не стал выставлять часового. Рота Айвора Клэра находилась в нескольких сотнях ярдов от их расположения. Гай подошел к выходу из пещеры и увидел в лунном свете фигуру, заговорившую знакомым голосом:

— Гай? Это я, Айвор.

Айвор вошел в пещеру и сел рядом с Гаем.

Едва живые от усталости, они вели разговор безжизненным тоном, томительно растягивая слова, прерывая их длинными паузами.

— Черт возьми, Гай, это же просто идиотское решение.

— Завтра все кончится.

— Только начнется. Ты уверен, что Тони ничего не напутал? Я был в Дюнкерке, ты знаешь. Там не очень-то соблюдали очередь на посадку. Потом тоже не было никаких расследований. Нет никакого смысла бросать боевые части и вывозить этот сброд. Тони страшно устал. Держу пари, он перепутал полученный приказ.

— Я получил его в письменном виде от командующего. Капитуляция на рассвете. Солдатам знать об этом еще не полагается.

— Но они все равно все знают.

— Генерал отбывает на летающей лодке сегодня вечером.

— Значит, не хочет оставаться на тонущем корабле.

— Наполеон не остался со своей армией после Москвы.

После небольшой паузы Айвор спросил:

— А что делают в лагере военнопленных?

— Мне представляется страшно надоевшая серия концертных вечеров самодеятельности, возможно, в течение ряда лет. У меня есть племянник, он попал в плен в Кале. Как ты думаешь, можно добиться отправки в какой-нибудь лагерь по собственному выбору?

— Я полагаю, да. Обычно это возможно.

Еще одна пауза.

— Командующему не имело смысла оставаться здесь, чтобы попасть в плен.

— Никакого. Никому из нас нет смысла оставаться.

Снова пауза.

— Бедная Фрида. К тому времени, когда я увижу ее снова, она превратится в старую суку.

Гай ненадолго забылся в дремоте. Затем Айвор спросил:

— Гай, что бы ты сделал, если бы тебя вызвали на дуэль?

— Расхохотался бы.

— Да, конечно.

— Почему ты спросил об этом именно сейчас?

— Я думал о чести. Это понятие, которое изменяется со временем, не так ли? Я хочу сказать, что сто пятьдесят лет назад нам пришлось бы драться, если бы нас вызвали. Теперь мы рассмеялись бы. Должно быть, во времена, отстоящие от нас лет на сто или около того, этот вопрос представлялся довольно щекотливым.

— Да. Моралисты-теологи так и не смогли прекратить дуэли. Понадобилась демократия, чтобы добиться этого.

— По-моему, и в следующей войне, когда мы полностью демократизируемся, для офицеров будет вполне пристойно бросать своих солдат. Так и запишут в уставе в качестве обязанности: сохранять кадры для подготовки новых солдат, на место взятых в плен.

— Возможно, солдаты не очень-то благожелательно отнесутся к перспективе проходить подготовку под руководством дезертиров.

— А ты не думаешь, что в истинно современной армии их уважали бы больше за такое бегство? Я считаю, наша беда в том, что мы оказались здесь в недобрый час, подобно человеку, вызванному на дуэль сотню лет назад.

В лунном свете Гай видел Айвора отчетливо; строгое лицо, теперь изможденное, но спокойное и собранное, такое же, каким он увидел его впервые в Боргезских садах. Айвор поднялся и побрел прочь со словами:

— Что ж, стало быть, дорога чести проходит через дезертирство.

Гай забылся в крепком сне.

В затянувшемся видении ему чудились самые прозаические вещи. Всю проведенную в пещере ночь он маршировал, записывал приказания, передавал их, делал пометки на карте обстановки, снова маршировал. Тем временем луна опустилась за горизонт, в залив вошли корабли, между ними и берегом засновали шлюпки, а затем корабли ушли, оставив на берегу оперативную группу Хука и еще пять-шесть тысяч солдат. В снах Гая не было ни чуждых ему высоких чинов из штаба гарнизона Крита, ни нелепостей, встречавшихся на острове в реальной действительности, ни бегства. Все выглядело так, как в предшествовавший день, предшествовавшую ночь, в ночь и день после высадки в заливе Суда; когда на рассвете он проснулся, перед ним предстал тот же мир, что и во сне; сон и реальность — как два аэродрома, похожие друг на друга во всех отношениях, но находящиеся на разных континентах. Вдали Гай смутно различал самого себя. Он неимоверно устал.

— Говорят, корабли оставили продовольствие на берегу, — сказал сержант.

— Перед тем как попасть в лагерь военнопленных, не мешало бы поесть.

— Значит, правду говорят, сэр, что кораблей больше не будет?

— Истинная правда, сержант.

— И мы должны сдаться в плен?

— Должны, сержант.

— Неправильно все это, по-моему.

Золотистый рассвет уступал место безоблачной синеве. Гай повел свое отделение по каменистой тропинке вниз в гавань. Набережная была завалена брошенным снаряжением и обломками, появившимися в результате бомбежек. Среди мусора и обломков стояли штабеля ящиков с продовольствием (мясные консервы и галеты) и медленно двигалась толпа солдат, запасавшихся едой. Сержант протолкался через толпу и вскоре вынырнул из нее со множеством консервных банок. Из стены разрушенного здания торчал кран, и холодная вода стекала в груду обломков. Гай и солдаты его отделения наполнили фляжки, напились досыта, снова наполнили их и завернули кран. Потом они позавтракали. Небольшой город был сожжен, разрушен, и жители покинули его. Повсюду, как тени, бродили солдаты разбитой армии. Одни апатично слонялись без цели, слишком усталые, чтобы думать о еде; другие разбивали о камни свои винтовки, испытывая яростное удовольствие в этом символическом прощании с оружием; какой-то офицер топтал ногами свой бинокль; рядом с ним пылал подожженный мотоцикл; небольшая группа солдат под руководством капитана-сапера возилась у старой рыбацкой лодки, лежащей на боку, частью в воде, частью на песке. Сидевший на набережной солдат методично разбирал пулемет «брен» и швырял детали в воду. Какой-то низкорослый солдат переходил от группы к группе и, как проповедник, увещевающий обреченных прихожан на пороге неминуемого страшного суда, твердил: «Чтобы я сдался? Черта с два! Я иду в горы. Кто со мной?»

— Есть в этом какой-нибудь смысл, сэр? — спросил сержант.

— Нам приказано сдаться, — возразил Гай. — Если мы скроемся, критянам придется заботиться о нас. Если нас найдут немцы, мы попадем в категорию военнопленных, а наших друзей расстреляют.

— Что ни говорите, сэр, все равно мне кажется, что это неправильно.

В это утро ничто не казалось правильным, все выглядело нереальным.

— По-моему, группа старших офицеров уже отправилась на поиски нужного человека для переговоров о сдаче.

Прошел час.

Низкорослый солдат набил свой вещевой мешок продуктами, повесил на плечи три фляжки с водой, сменил винтовку на пистолет, который артиллерист-австралиец намеревался бросить в море. Согнувшись под тяжестью ноши, но твердо переставляя ноги, он с важным видом зашагал прочь и вскоре скрылся из виду. Вдали, за выходом из гавани, поблескивало спокойное открытое море. Повсюду жужжали и роились мухи. Со дня прибытия на эсминце Гай ни разу не раздевался. Он сказал:

— Сержант, я вот что собираюсь сделать — выкупаться в море.

— Но не здесь же, сэр?

— Нет. Вон там, за мысом, вода, должно быть, чистая.

Сержант и два солдата отправились вместе с ним. Приказаний в этот день никто не отдавал. В толще скалистого мыса, образующего гавань, они отыскали расщелину. Пройдя ее, они попали в небольшую бухточку с каменистым пляжем, глубокой и чистой водой. Гай снял с себя одежду и во внезапном приступе эйфории принялся нырять и плавать, затем он лег в воде на спину и, закрыв глаза, долго покачивался под лучами солнца; ни один звук не доносился до его ушей, он ощущал только физическую легкость, одиночество и возбуждение. Перевернувшись на живот, он принимался плавать и снова ложился на спину, опять плавал, потом поплыл к противоположному берегу бухты. Здесь скалы отвесно спускались в глубокую воду. Протянув руку, он зацепился за выступ скалы. Нагретый солнцем камень был теплым. Гай подтянулся и, опершись локтями на выступ, отдыхал, болтая ногами в воде, доходившей ему до колен. Он сделал передышку, так как за прошедшую неделю потерял много сил, затем поднял голову и обнаружил, что смотрит прямо в чьи-то глаза — глаза человека, сидевшего над ним на выступе скалы из черного камня и пристально разглядывающего его; человек выглядел необычно чистым и упитанным по сравнению с другими из гарнизона Крита; в ярких лучах солнца его зрачки, казалось, были цвета устричной раковины.

— Не разрешите ли подать вам руку, сэр? — обратился к Гаю старшина Людович. Он встал, наклонился и вытащил Гая из воды. — Сигарету, сэр?

Предложив Гаю аккуратную, красочную пачку греческих сигарет, он поднес ему и зажженную спичку. Обнаженный, мокрый, Гай уселся рядом с ним и закурил.

— Где же вы все-таки пропадали, старшина?

— На своем посту, сэр. В тыловом эшелоне штаба.

— Я думал, вы дезертировали.

— Неужели, сэр? Вероятно, мы оба ошиблись в расчете.

— Вы видели майора Хаунда?

— Есть ли необходимость вдаваться в эти подробности, сэр? Не лучше ли признать, что для подобных расспросов еще слишком рано или скорее слишком поздно?

— Что вы здесь делаете?

— Если быть совершенно откровенным, сэр, я подумываю, не утопиться ли мне. Пловец я плохой, а море так и манит. Вы, сэр, в какой-то мере, видимо, разбираетесь в теологии. Я видел у вас кое-какие книги. Посчитают ли моралисты это самоубийством, если я поплыву прямо в море, сэр, в фантастической надежде добраться до Египта? Сам я не наделен верой в бога, но всегда интересовался теологическими умозрительными заключениями.

— Вам следовало бы присоединиться к остаткам штаба.

— Вы говорите как офицер или как теолог?

— Ни как тот, ни как другой, по правде сказать.

Гай встал.

— Если вы не собираетесь докурить эту сигарету, могу я получить ее обратно? — Старшина Людович заботливо отщипнул тлеющий конец сигареты и водворил окурок в пачку. — «Бычки» теперь на вес золота, — заметил он, перейдя на казарменный жаргон. — Я последую за вами в обход, сэр.

Гай нырнул и поплыл обратно. Когда он одевался, Людович уже присоединился к нему. На нем теперь была форменная одежда и, как заметил Гай, майорские погоны.

— Вас повысили в чине на поле боя? — спросил Гай.

— Сейчас не то время, чтобы строго соблюдать этикет, — ответил Людович.

Прекратив разговоры, они молча побрели в Сфакию. Толпа солдат разрослась и продолжала расти по мере подхода нестройных колонн, покинувших укрытия в горах и спускавшихся, еле передвигая ноги, вниз, к гавани. От складов продовольствия ничего не осталось. Повсюду под стенами домов, прислонившись к ним спинами, сидели солдаты, уныло жевавшие у кого что было. Общий интерес привлекала копошившаяся у лодки группа, которая теперь принялась сталкивать ее в воду. Возглавлявший группу саперный капитан покрикивал на солдат голосом более решительным, чем те, которые приходилось слышать Гаю за последние дни.

— Легче, легче... Вместе все!.. Раз, два — взяли!.. Так, так... Давай, давай... — Солдаты обессилели, но лодка продвигалась. Берег был крутой, скользкий от покрывавших его водорослей. — Давай еще! Вместе взяли! Еще раз... Пошла, пошла... Не задерживай... Вот так, вот она и плывет...

Гай устремился вперед, проталкиваясь сквозь толпу.

— Они спятили! — произнес стоявший рядом солдат. — Ни черта у них не выйдет.

Лодка была на плаву. Ее удерживали три человека, стоявшие по пояс в воде; капитан и остальные из его группы взобрались в лодку и принялись вычерпывать воду и готовить двигатель к запуску. Гай наблюдал за ними.

— Кто еще хочет с нами? — крикнул саперный капитан.

Гай пробрался к нему по воде.

— Каковы ваши шансы? — спросил он.

— Один к десяти — что нас подберут, и один к пяти — что дойдем самостоятельно. Мы не слишком хорошо обеспечены всем необходимым. Ну как, идете?

Гай ничего не взвешивал. В это утро ничто не поддавалось взвешиванию. Он видел перед собой только манящий простор открытого моря, испытывал удовольствие оттого, что нашел кого-то другого, взвалившего на себя тяжесть решения.

— Да. Только я еще переговорю со своими солдатами.

Двигатель после серии мелких хлопков выпустил клуб маслянистого дыма.

— Скажите им, чтобы решали поскорее. Мы отойдем сразу же, как только запустим эту штуку.

Гай обратился к своему отделению:

— Шансы выбраться — один к пяти. Я иду. Решайте каждый сам за себя.

Солдаты разведывательного отделения отрицательно покачали головой.

— А вы, старшина, как намерены поступить? Можете быть уверены, ни один богослов не посчитал бы это самоубийством.

Старшина Людович посмотрел своими тусклыми глазами на море, но ничего не сказал.

— Шлюпка с идущими в увольнение отходит! Есть еще желающие занять места? — крикнул саперный капитан.

— Я иду, — отозвался Гай.

Он подходил к борту лодки, когда обнаружил, что Людович следует за ним по пятам. Шум запущенного двигателя не позволил Гаю услышать тот звук, который хорошо услышал Людович. Они вместе взобрались в лодку. Из наблюдавшей за ними толпы кто-то крикнул: «Счастливого пути, друзья!», и этот возглас подхватили немногие другие, но из-за работающего двигателя их голосов на шлюпке не слышали.

Саперный капитан стал за руль. Они продвигались довольно быстро, оставляя позади радужную пленку нефти и плавающий мусор. Глядя на берег, они заметили, что в толпе все подняли лица к небу.

— Опять «юнкерсы», — проворчал саперный капитан.

— Ничего, теперь уже все кончилось. По-моему, они прилетели просто посмотреть на результаты бомбежек.

Оставшиеся на берегу, казалось, придерживались того же мнения. В укрытие ушли лишь немногие. Матч закончился, игра прекратилась. Однако в следующий момент среди толпы начали рваться бомбы.

— Сволочи! — ругнулся саперный капитан.

С лодки было видно, что толпу охватило смятение. Один из самолетов пролетел над лодкой на небольшой высоте, дал очередь из пулеметов, промазал и повернул в сторону. Больше их никто не потревожил. Гай видел, как новые бомбы взрывались на опустевшей теперь набережной. Его последние мысли были об отряде командос «Икс», о Берти, Эдди и больше всего об Айворе Клэре, ожидающих на своих позициях, пока противник возьмет их в плен. В лодке в этот момент никому из них занятия не нашлось. Оставалось спокойно сидеть, наслаждаясь солнечными лучами и свежим бризом.

Так они покинули этот остров бесславия.

9

Полное забвение. Всепоглощающее молчание. Когда по госпиталю проносились дуновение и шелест легкого, нетерпеливого северо-западного ветерка, который в давние времена задержал на этом берегу Елену и Менелая, молчание сладостно разрасталось, подобно зреющей винной ягоде.

Молчание было личным достоянием Гая, его собственным действом.

Извне до него доносилось множество звуков: радио в другом конце коридора, другое радио в корпусе напротив, постоянный звон колокольчиков на тележках разносчиков, шум шагов, голоса; в этот день, как и во все предыдущие, в палату Гая входили люди и говорили ему что-то. Он слышал и понимал их, но испытывал такое же небольшое желание вступить с ними в разговор, как зритель — в разговор актеров на сцене; между ним и этими людьми, как в театре, находилась оркестровая яма, рампа и задрапированная авансцена. Он, как путешественник-исследователь, лежал в освещенной палатке, в которую снаружи, из темноты, теснясь и толкая друг друга, то и дело заглядывали каннибалы.

В детстве Гай знал одну всегда молчавшую женщину но имени миссис Барнет. Навещая ее, мать Гая часто брала его с собой. Женщина лежала в единственной верхней комнате коттеджа, пропитавшейся запахами парафина, герани и самой миссис Барнет. Ее племянница, женщина в возрасте, по понятиям Гая, стояла у кровати и отвечала на вопросы его матери. Мать обычно сидела на единственном в комнате стуле, а Гай стоял рядом, разглядывая всех их и религиозные гипсовые статуи, расставленные вокруг кровати миссис Барнет. Когда они уходили, племянница благодарила мать Гая за принесенную провизию и говорила: «Тетушка очень признательна вам за ваши посещения, мэм».

Старуха же не произносила ни слова. Она лежала, держа руки поверх стеганого лоскутного одеяла и уставив глаза на закопченную от лампы бумагу, которой был оклеен потолок и которая в местах, где на нее падал свет, оказывалась покрытой прекрасным узором, похожим на узор накрахмаленной скатерти, покрывавшей стол в столовой дома у Гая. Голова старухи была неподвижна, однако глазами она следила за всем происходящим в комнате. Ее руки почти незаметно, но неустанно шевелились и подергивались. Крутая лестница заканчивалась вверху и внизу жиденькими, из двух створок, дверцами. Пожилая племянница, бормоча слова благодарности, провожала гостей вниз, в гостиную, и далее — на деревенскую улицу.

— Мамочка, почему мы навещаем миссис Барнет?

— О, мы обязаны навещать ее. Она лежит вот так с тех пор, как я приехала в Брум.

— Но знает ли она нас, мамочка?

— Я уверена, если бы мы не приходили, она очень сожалела бы.

Его брат Айво тоже был молчаливым, и Гай хорошо запомнил это. В длинной галерее или за столом Айво, бывало, отчужденно просиживал иногда целые дни напролет, ничем не занимаясь, не вступая в общий разговор, внимательно слушая, но не говоря ни слова.

В детской на Гая тоже находили приступы молчаливости. «Что, проглотил свой язычок?» — ласково спрашивала нянюшка.

Таким же веселым тоном спрашивала его сейчас медсестра, которая приходила по четыре или по пять раз в день с шутливым вопросом: «Ну как, скажете ли вы нам что-нибудь сегодня?»

Хромой гусар, навещавший его по вечерам с неизменным виски с содовой, потерял терпение скорее. Вначале он пытался быть дружелюбным: «Томми Блэкхаус, через две палаты отсюда, спрашивает о вас. Я знаю Томми уже много лет. Хотелось бы мне послужить в его частях. Это плохо, что они все угодили к фрицам... А ногу мне покалечило под Тобруком...» Однако, остуженный продолжавшимся безмолвием недвижимо лежащего Гая, он отказался от дальнейших попыток и теперь молчаливо стоял с подносиком в руках, ожидая, пока Гай осушит свой стакан.

Однажды к Гаю заглянул капеллан.

— Я внес вас в списки как католика — это правильно?

Гай не ответил.

— Я с сожалением услышал, что вы чувствуете себя не очень хорошо. Не нужно ли вам что-нибудь? Нельзя ли чем-нибудь помочь вам? Я всегда поблизости. Только спросите меня — и я тут. — Гай по-прежнему молчал. — Я оставлю вам вот это, — сказал священник, вкладывая ему в руки молитвенник, и это его действие каким-то образом соответствовало мыслям Гая, ибо последнее, о чем он помнил, была молитва. В самые тяжелые дни в лодке, когда они дошли до крайности, молились все: некоторые предлагали богу сделку: «Боже, вызволи меня отсюда, и я буду жить иначе, честное слово"; другие повторяли строфы из псалмов, запомнившихся с детства, — все, кроме безбожника Людовича, сидевшего за рулем.

Был один четко запомнившийся момент прозрения между двумя провалами памяти, когда Гай обнаружил, что держит в руке не медальон, принадлежащий Джервейсу, как он воображал, а красный личный знак, снятый с неизвестного солдата, и услышал свой голос, бессмысленно твердивший: «Святой Роджер Уэйброукский, защити нас в этот день войны и будь нашим хранителем против зла и искушений дьявола...»

Ничего происшедшего после этого Гай не помнил.

Положив руки поверх простыни, он как бы заново переживал пройденное.

Было ли это с ним наяву или приснилось? Можно ли вспомнить и снова пережить что-либо, если факты и сны перемешались? Можно ли верить воспоминаниям, если время было фрагментарным или, наоборот, растяжимым, если оно состояло из минут, которые казались днями, и из дней, казавшихся минутами? Он мог бы все рассказать, если захотел бы. По ему было необходимо сохранить эту тайну. Начав рассказывать, он возвратился бы в тот же мир, он снова оказался бы на сцене.

Однажды после полудня, в первые дни тревожных мыслей и подсчетов, все они запели «Боже, храни короля!». В знак благодарности. В небе появился самолет с опознавательными знаками королевских военно-воздушных сил. Он изменил курс, покружил над ними, дважды с ревом пронесся над их головами. Все замахали чем попало, но машина, набрав высоту, улетела на юг, в направлении Африки. В тот момент возможность спасения не вызывала сомнений. Саперный капитан приказал установить вахты. Весь следующий день они вели наблюдение в ожидании корабля, который должен был бы прийти, но так и не появлялся. К ночи надежда угасла, и вскоре страдания от лишений уступили место апатии. Саперного капитана, до этого такого проворного и деловитого, охватило оцепенение. Горючее иссякло. Они подняли парус, не требовавший особого внимания. Временами он повисал безжизненно, иногда наполнялся легким ветерком. Распростертые на дне лодки люди лежали почти без сознания, бормоча что-то и храпя. Вдруг саперный капитан неистово закричал:

— Я знаю, что вы задумали!

Ему никто не ответил. Он повернулся к Людовичу и крикнул:

— Думаешь, я сплю? Я слышал... Я все слышал!

Побледнев, Людович молча смотрел на него. С неистовой злобой сапер продолжал:

— Учти, если погибну я, ты сдохнешь вместе со мной.

Затем, обессиленный, он уронил голову на покрытые волдырями колени. Гай в промежутках между приступами дремоты молился.

Позже в тот день — какой же это был день: следующий или второй? — саперный капитан подполз к Гаю и шепотом попросил:

— Мне нужен ваш пистолет, дайте его мне, пожалуйста.

— Зачем?

— Свой я выбросил до того, как нашел эту лодку. Здесь я командир. Я один имею право носить оружие.

— Чепуха.

— Значит, вы тоже с ними?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Да, это, пожалуй, верно. В самом деле, вы же спали. Но я слышал их разговор, пока вы спали. Мне известны их планы, его план, — прошептал он, кивнув на Людовича. — Вы же понимаете, мне необходим ваш пистолет, ну пожалуйста.

Гай взглянул в его безумные глаза и вытащил пистолет из кобуры.

— Если вы снова заснете, то пистолетом овладеет он. В этом и состоит его план. Я единственный в состоянии не спать. Я обязан бодрствовать. Если я засну, мы все пропадем. — Безумный взгляд был полон мольбы. — Теперь вы понимаете? Ну пожалуйста, я должен иметь пистолет.

— Вот самое лучшее место для него, — сказал Гай и бросил оружие за борт.

— Идиот! Проклятый идиот! Теперь мы все в его власти.

— Прилягте, — сказал Гай. — Успокойтесь, не то вы заболеете.

— Один против всех вас! — обреченно произнес капитан. — Совершенно один.

В эту ночь между заходом луны и восходом солнца саперный капитан исчез. На рассвете парус безжизненно повис. На горизонте — ни одного ориентира, по которому можно было бы определить, стоят они на месте или дрейфуют по течению, и никаких следов саперного капитана.

Что же было реальным? Клопы. Вначале это показалось неожиданностью. Гай всегда думал о море, как о чем-то особенно чистом. Однако под всеми шпангоутами старой лодки оказалось полно клопов. По ночам они расползались повсюду, больно кусались и испускали зловоние. К началу дня они заползали в укрытые участки тела, под колени, на затылок, под подбородок. Они-то были реальными. А как насчет китов? Было такое время — и оно отчетливо сохранилось в памяти Гая, — когда он проснулся и услышал, как залитое лунным сиянием окружающее море издает низкую, раздирающую уши ноту, и увидел вокруг лодки огромные блестящие мясистые туши, то вздымающиеся на волнах вверх, то проваливающиеся вниз. Были ли они реальными? Был ли реальным туман, опустившийся на воду, и закрывший их, и рассеявшийся так же быстро, как появился? А черепахи? В ту же ночь или в другую после захода луны Гай увидел, как на спокойной поверхности моря появились мириады кошачьих глаз. В батарейках ручного фонарика, который Гай использовал очень экономно, еще оставалось немного энергии. Он повел тусклым лучом по воде и увидел, что все море, насколько хватало света, покрыто слегка покачивавшимися на волнах черепашьими панцирями и что на него изумленно уставились бесчисленные, неопределенного возраста, похожие на ящериц морды.

Пока Гай перебирал в памяти эти смутные воспоминания, к нему постепенно возвращалось здоровье, подобно тому, как весной в сухой ветке пробуждается жизнь. За ним заботливо ухаживали. Первое время, когда под влиянием инъекции морфия он находился в полусонном состоянии, над его головой висел сосуд с раствором солей, поступавшим по резиновой трубке в вену на руке, подобно тому, как садовники подкармливают питательными веществами цветы, предназначенные для выставки; по мере того как жидкость растекалась по венам, его ужасно распухший язык постепенно уменьшался, становился розовым и влажным и приходил в норму. Гая натирали маслом, как крикетную биту, и его старческая, морщинистая кожа делалась гладкой. Очень скоро его ввалившиеся глаза, свирепо глядевшие на него из зеркальца для бритья, приобрели свой обычный мягкий, меланхолический взгляд. Фантастические галлюцинации в его мозгу уступили место перемежающемуся и неясному, но спокойному сознанию.

Первые дни он с благодарностью пил чашками восхитительный солодовый напиток и тепловатый рисовый отвар. Его аппетит отставал от физического выздоровления. Ему назначили легкую диету — вареную рыбу и саго, но он ничего не ел. Его перевели на консервированную селедку, мясные консервы и картофель, бланманже и сыр.

— Как он ест? — неизменно спрашивал полковник, обходивший палаты.

— Весьма посредственно, — докладывала медсестра.

Гай доставлял одни неприятности этому тучному, добродушному и довольно тяжелому на подъем офицеру, он знал это и сожалел об этом.

Полковник испробовал все виды уговоров, от повелительного: «Ну довольно, Краучбек, кончайте это» — до заботливого: «Если вы в чем-либо и нуждаетесь, то это в отпуске по болезни. Вы могли бы поехать куда угодно, хоть в Палестину, если хотите. Вам нужно больше есть. Попробуйте заставить себя». Полковник направил к нему неврастеника-психиатра, которого Гай легко провел ничем не нарушаемым молчанием. Наконец полковник заявил:

— Краучбек, я обязан сказать вам, что ваши документы прошли все инстанции. Ваше временное назначение потеряло силу со дня капитуляции на Крите. С первого числа этого месяца вы получаете прежний чин лейтенанта. Неужели вы не понимаете, дружище: продолжая лежать здесь, вы теряете деньги!

В этом обращении звучала настоятельная просьба. Гай и хотел бы успокоить его, но к этому времени утратил способность делать то, что от него требовали, точно так же, как, приехав однажды в Англию, еще до войны, чувствуя сильное утомление, он обнаружил, что необъяснимым образом разучился завязывать себе, галстук бабочкой. Он повторял, казалось бы, привычные движения, но каждый раз узел либо распадался, либо получалось, что бант стоит строго вертикально. В течение десяти минут он, выбиваясь из сил, стоял перед зеркалом и наконец вынужден был позвонить и попросить о помощи. На следующий вечер и неизменно в дальнейшем он без труда выполнял это маленькое чудо ловкости рук. Так и теперь, тронутый искренностью этого пожилого полковника медицинской службы, он и хотел бы ответить ему, но был не в состоянии сделать это.

Полковник посмотрел историю болезни, в которой были зарегистрированы неизменно нормальная температура Гая, его ровный пульс и координированные движения. Затем он вручил историю болезни старшей медсестре в красном колпаке, которая передала папку медсестре в полосатом колпаке, и вся процессия оставила его в одиночестве.

Выйдя за дверь, полковник озабоченно и неохотно распорядился, чтобы Гая перевели для обследования в другую палату.

Однако, сумасшедший или нормальный. Гай не давал наблюдавшим за ним никакой пищи для фантазии. Подобно миссис Барнет, он лежал, положив едва двигавшиеся руки поверх полотняной простыни.

Избавление пришло, но не по официальным каналам.

Однажды утром совершенно неожиданно новый звонкий голос неумолимо призвал Гая к порядку:

— C'e scappeto il Capitano?{65}

В дверях его палаты стояла миссис Ститч — лучезарная противоположность накрахмаленным и покрытым колпаками медицинским сестрам, единственным его посетительницам. Без усилий и раздумий Гай ответил:

— No Capitano oggi, signora, Tenente{66}.

Войдя, она уселась на кровати и немедленно пустилась рассказывать о часах, которые ей подарил король Египта, о том, как Элджи Ститч сомневался, следует ли ей принять их, а посол не сомневался совсем, а также о том, что сказала сестра главнокомандующего.

— Я ничего не могу поделать, король мне нравится, — заявила она, доставая часы из сумочки — на этот раз не в виде корзинки, а в виде чего-то нового, скромного и изящного, прямо из Нью-Йорка, — и нажимая на них кнопку, чтобы продемонстрировать все, на что они способны. Это был увесистый, искусно сработанный уродливый механизм эпохи второй империи, усыпанный бриллиантами, покрытой эмалью и украшенный купидончиками, которые во время боя неуклюже танцевали гавот. Гай обнаружил, что разговаривает с миссис Ститч совершенно свободно.

— Я только что виделась с Томми Блэкхаусом, — сказала она после демонстрации часов. — Он лежит в одной из палат в этом же коридоре с вытянутой к потолку ногой. Я хотела увезти Томми с собой, но они не разрешают трогать его с места. Он всячески старался связаться с вами. Ему необходимо помочь написать письма ближайшим родственникам солдат его отряда командос. Как ужасно все, что случилось с ними!

— Да, Томми повезло, он не участвовал во всем этом.

— С Эдди и Берти, да и со всеми остальными друзьями.

— И с Айвором.

В дни своего молчания Гай много думал об Айворе, этом молодом принце, которого Афины послали в качестве жертвоприношения в критский лабиринт.

— О, с Айвором все в порядке! — воскликнула миссис Ститч. — Здоров и бодр, как никогда. Он жил у меня.

— Все в порядке?! Каким образом? В такой же лодке, как я? — удивился Гай.

— Ну не совсем в такой, как вы. С большими удобствами. Об Айворе можете не беспокоиться, он не растеряется.

Подобно действию солевого раствора, по каплям стекавшего в вену на руке, возбуждение, вызванное этой новостью об Айворе, исцеляющее и оживляющее, медленно охватило все тело Гая.

— Это замечательно, — обрадовался он. — Поистине это чудесно. Это лучшее из всего, что произошло.

— Ну конечно же, по-моему, тоже, — присоединилась к нему миссис Ститч. — Я, как всегда, на стороне Айвора.

В тоне, которым это было сказано, Гай не заметил ничего особенного. Он был слишком возбужден радостной вестью о спасении своего друга.

— Он где-нибудь поблизости? Попросите его зайти ко мне.

— Нет, он не поблизости. Дело в том, что вчера он отбыл в Индию.

— Почему в Индию?

— Его вызвали туда. Вице-король в некотором роде его кузен. Он потребовал Айвора к себе.

— Я не могу представить, чтобы Айвора можно было заставить сделать что бы то ни было против его желания.

— Я думаю, он сам хотел уехать. В конце концов, это почти единственное место, где еще осталось много лошадей.

В эту минуту медицинская сестра внесла поднос.

— Послушайте, и этим вас здесь кормят? Но это так отвратительно выглядит! — воскликнула миссис Ститч.

— Да, действительно.

Миссис Ститч взяла ложку и попробовала еду.

— Вы не можете питаться этим.

— Что и говорить, не очень-то вкусно. Но расскажите мне об Айворе. Когда он вырвался оттуда?

— Больше недели назад. Вместе со всеми остальными.

— Какими остальными? Разве из группы Хука спасся хоть кто-нибудь?

— По-моему, да. Томми сказал мне, что несколько связистов и помощник начальника штаба бригады по тылу.

— А отряд командос «Икс»?

— Нет. Насколько мне известно, из них больше никто не спасся.

— Но я не совсем понимаю... Что же, собственно, делал Айвор?

— О, это целая история. Сейчас рассказывать ее у меня нет времени. — Она нажала кнопку часов, и купидончики пустились в пляс. — Я еще зайду к вам. Очень приятно, что вы в хорошем состоянии. Мне наговорили о вас совсем другое.

— В последний вечер на Крите я виделся с Айвором.

— В самом деле. Гай?

— У нас состоялся длинный, тоскливый разговор о сдаче в плен. Я не могу понять, что произошло с ним после этого.

— Представляю, какой невообразимый хаос царил там.

— Вот именно.

— И все слишком устали и были голодны, чтобы запомнить что-нибудь.

— Да, почти все.

— И мало кто понимал толком, что происходит.

— Да, лишь немногие.

— И никто не имел оснований гордиться чем-нибудь.

— Да, таких было не очень-то много.

— Именно это я и утверждаю все время, — торжествующе заявила миссис Ститч. — И совершенно очевидно, что под конец не было никаких приказов.

После того как Гай пришел в сознание, это был его первый разговор. У него немного кружилась голова, но он сообразил, что предпринимается попытка, мягко выражаясь, ввести его в заблуждение с помощью лести.

— Ну почему же, приказы были, — возразил он. — Причем совершенно недвусмысленные.

— Были, Гай? Вы уверены в этом?

— Вполне.

Миссис Ститч, казалось, забыла о нетерпении, с которым только что порывалась уйти. Она сидела неподвижно со своими смешными часами в руках.

— Гай, — начала она после небольшой паузы, — я думаю, мне лучше сказать вам: нас окружает сейчас масса гадких людей. И почти все они настроены по отношению к Айвору не очень-то хорошо. Как вы помните, в этих приказах не было ничего, означавшего, что Айвор должен был остаться там в числе последних и быть взятым в плен, правда ведь?

— Нет, было.

— О-о! По-моему, вы просто не очень хорошо их помните.

— Я записал их.

Чудные глаза миссис Ститч скользнули но небольшой неказистой палате и остановились на тумбочке, в которой хранилось все имущество Гая.

— Там?

— Вероятно. Я еще не проверял.

— Я предполагаю, что они были отменены.

— Не знаю, кто бы мог их отменить. Генерал убыл.

— Там произошло вот что, — сказала Джулия, как бы повторяя урок в классе, — из района посадки поступил приказ: группе Хука немедленно грузиться на корабли. Айвора послали на берег проверить достоверность приказа. Там он встретил старшего флотского начальника, который сообщил ему, что высланы проводники и группа Хука уже следует к берегу. Корабль этого начальника как раз отходил. Там был и другой корабль, остававшийся для снятия группы Хука. Этот моряк приказал Айвору немедленно садиться в шлюпку. Пока Айвор не прибыл в Александрию, он думал, что оставшиеся части группы Хука находятся на другом крейсере. Обнаружив, что это не так, он оказался в довольно затруднительном положении. Вот как это случилось. Поэтому, вы понимаете, Айвора обвинять нельзя. Правда ведь?

— Это он так рассказывает?

— Это говорим мы.

— Почему же он сбежал в Индию?

— Это моя идея. Мне казалось, это удачный выход из положения. Ему надо было уехать куда-нибудь. Бригады командос, которой командовал Томми, больше не существует. Полка Айвора здесь нет. Я хочу сказать, не может же он провести остаток войны в клубе «Мохамед Али». Его слишком часто видели в обществе, что и дало людям повод сплетничать. Конечно, — добавила она, — тогда не было никаких оснований ожидать, что до конца войны объявится еще кто-нибудь из группы Хука. Что вы собираетесь делать с этими вашими записями?

— Я полагаю, кое-кто захочет познакомиться с ними.

— Только не Томми.

В этом Джулия оказалась права. После ее ухода Гай направился по коридору в палату Томми. По пути он разминулся с медсестрой.

— Я собираюсь только поговорить с полковником Блэкхаусом.

— Поговорить?! — переспросила она изумленно. — Поговорить? Теперь ясно: у вас была посетительница.

Томми лежал с ногой в гипсе, удерживаемой в приподнятом положении при помощи веревки и шкива. Он радостно приветствовал Гая.

— Тебя должны представить к военному кресту или какой-нибудь другой награде, — сказал он. — Конечно, беда в том, что на Крите мы добились не слишком многого. Награды предпочитают давать после победы.

— У меня в свое время был медальон. Он принадлежал моему брату, а отец передал его мне. — Гай приложил руку к пижаме и пощупал то место на груди, где висел медальон. — По-видимому, он пропал.

— Наверняка медики постарались, — заметил Томми и перешел к более практическим вопросам: — Ты был, хотя бы некоторое время, старшим группы на лодке?

— Нет. Там был саперный капитан, и вначале всем занимался он. А когда он исчез, мы, кажется, положились на волю случая.

— А что стало с Хаундом?

— Понятия не имею. Людович — единственный, кто может рассказать об этом.

— Насколько я понимаю, Людович оказался на высоте положения.

— Да?

— Первый класс. Ты знаешь, ведь это он доставил тебя на берег в Сиди-Баррани.

— Я не знал.

— Он, должно быть, сильный как лошадь. Пробыл в госпитале всего два дня. Я представил его к производству в офицеры. Не могу сказать, что этот парень очень нравился мне когда-нибудь, однако, несомненно, я, как обычно, был не прав. Медсестры говорили мне, Гай, что ты спятил, но у тебя, кажется, все в порядке.

— Сегодня утром заходила Джулия Ститч.

— Да, она зашла ко мне на обратном пути. Хочет попытаться получить у них разрешение перевезти меня к себе домой.

— Она рассказала мне об Айворе.

— Да. Значит, она сказала. — Хорошо знакомая Гаю профессиональная осторожность Томми омрачила его открытое, с дружелюбной улыбкой лицо. — Айвор был в прекрасном состоянии. Ему не разрешили навестить тебя. Его очень обрадовала весть о твоем возвращении. Жаль, что ему пришлось уехать так скоро.

— Он рассказал тебе историю своего бегства? — спросил Гай.

— Одну из версий.

— Ты не поверил в нее?

— Мой дорогой Гай, за кого ты меня принимаешь? Никто не верит в нее, а Джулия — меньше всех.

— Ты не собираешься предпринять что-нибудь по этому поводу?

— Я? Слава богу, это не имеет ко мне никакого отношения. В данный момент я являюсь майором, ожидающим нового назначения по выходе из госпиталя. Джулия убрала его отсюда. Уверяю тебя, ей пришлось здорово потрудиться, чтобы добиться этого. Теперь самое лучшее для всех — это помалкивать и забыть, что произошло. Все это слишком сложное дело, чтобы кому бы то ни было предпринимать что-нибудь. Айвор мог бы угодить под военный суд по обвинению в дезертирстве перед лицом неприятеля. Это было бы чертовски паршивое дело. В прошлую войну людей расстреливали за такое. Разумеется, никто и не собирается предпринимать что-нибудь. Айвору крупно повезло, что с нами не было вашего бригадира Ритчи-Хука. Уж тот-то наверняка предпринял бы что-нибудь!

Гай ничего не сказал Томми о записях, хранившихся в тумбочке. Они перешли на разговор о будущем.

— Похоже, что командос сходят со сцены, по крайней мере в части, касающейся Ближнего Востока, — сказал Томми. — Нам обоим повезло. Нас не будут пихать куда попало, батальоны наших полков, к счастью, находятся здесь. Ты, я полагаю, возвратишься к алебардистам?

— Надеюсь. О лучшем я и не мечтаю.

В тот же день после полудня Гая перевезли к миссис Ститч. Госпиталь отправил его туда на санитарной машине. Врачи даже настояли на том, чтобы в машину и из машины его внесли и вынесли на носилках, однако, прежде чем уехать, Гай самостоятельно прошел по палатам и попрощался со всеми.

— Там вы будете как сыр в масле кататься, — сказал Гаю полковник медицинской службы, вычеркивая его из списков больных. — Ничто не поправит вас лучше, чем хотя бы элементарный домашний уют.

— Вот что значит иметь влияние, — прокомментировала уход Гая медицинская сестра.

— Она и меня пыталась похитить, — признался Томми. — Я люблю Джулию, но, если ты собираешься погостить у нее, надо иметь немалый запас сил.

Такое предупреждение Гай слышал в свое время из уст Айвора, но не обратил на него внимания. Поскольку теперь предупреждение исходило от более крепкого Томми, оно заставило Гая заколебаться, но отступать было поздно. Около него с безжалостным видом уже стояли санитары с носилками. Через полчаса он оказался в роскошной официальной резиденции миссис Ститч.

Деды и бабки Джулии Ститч провели жизнь на службе у королевы Виктории и при этом дворе сформировали свои взгляды на уклад жизни, оказавшие влияние на следующее поколение и определившие обстановку, в которой проходило детство миссис Ститч, преждевременно закончившееся, но оставившее глубокие впечатления. Миссис Ститч выросла в убеждении, что комфорт — довольно распространенная вещь. Она любила роскошь и в некоторых, неопределенных, пределах была расточительной: никто, сидящий за ее обеденным столом, не мог быть совершенно уверенным, без опасения впасть в ошибку, какое блюдо, по-видимому, классического обеда, является последним; она обожала всякие перемены и сюрпризы, блестящую оригинальность и седую старину, однако не любила окружать чрезмерными удобствами гостящих у нее мужчин.

Последнее стало очевидным, когда она проводила носилки с Гаем вниз, в приготовленную для него комнату. Комната находилась действительно внизу, значительно ниже уровня земли. Миссис Ститч прошла по цементному полу легко, вприпрыжку, от таракана к таракану, раздавив штук шесть на пути к окну. Распахнув окно настежь, она открыла доступ на кухонный двор. На уровне глаз во всех направлениях сновали босые ноги слуг-берберов. Один из них сидел на корточках рядом с окном, ощипывая гуся, пух которого, подхваченный северо-западным ветерком, поплыл по комнате.

— Ну вот! — воскликнула она. — Здесь чудесно! Чего еще можно было бы пожелать? Знаю — цветов. — Она умчалась куда-то. Вернулась с охапкой тубероз. — Вот, — сказала она, поместив их в таз. — Если захотите умыться, пользуйтесь ванной комнатой Элджи. — Она оглядела комнату с непритворным удовольствием. — Все к вашим услугам, — заключила она. — Присоединяйтесь к нам, когда появится желание. — Затем она исчезла, но тут же вернулась. — Вы любите кошек? Вот вам. Они будут разгонять тараканов. — Она вбросила в комнату двух полосатых кошек и закрыла дверь. Оказавшись на полу, кошки сладко потянулись и с презрительным видом удалились через окно во двор.

Гай сел на кровать; он почувствовал, что за прошедший день на него свалилось слишком много впечатлений. На нем по-прежнему была пижама и халат, казавшиеся наиболее подходящим одеянием для такого переезда. В комнату вошли санитары-носильщики, доставившие личные вещи Гая.

— Можем ли мы помочь вам разложить вещи, сэр? Хотя здесь, кажется, не слишком-то много места для них, правда?

Ни шкафа, ни комода — только вешалка. Солдаты развесили обмундирование Гая и, откозыряв, удалились.

Вещевой мешок Гая переслали в госпиталь из лагеря, как обнаружилось, значительно опустевшим. В нем он нашел сверток с выстиранными лохмотьями (обмундирование, которое он носил на Крите) и аккуратный пакет с вещами, извлеченными из его карманов и ранца-рюкзака; наряду с красным личным знаком там лежали «отпускная грамота», полученная от Чатти Корнера, и записная книжка, в которую Гай заносил свои заметки для журнала боевых действий. Стягивавшая книжку резинка исчезла. Обложка покрылась пузырями, размякла, съежилась в складки, местами разлохматилась, некоторые страницы слиплись. Гай осторожно отделил их друг от друга бритвочкой. На покрывшейся пятнами бумаге в клетку можно было видеть, как на различных стадиях истощения изменялся его почерк. По мере упадка сил буквы становились все крупнее, а нажим все сильнее. Последняя запись о появлении над лодкой самолета была сделана размашистыми каракулями, занявшими всю страничку. Это был его вклад в историю, возможно, свидетельство для процесса по поводу прошедших печальных событий.

Гай лежал на кровати, слишком потрясенный всем происшедшим за этот день, чтобы сосредоточиться на всплывших сегодня проблемах морали. Для Джулии Ститч не было во всем этом никаких проблем. Старый друг попал в беду. Скорее на помощь! Прикрой его спиной! Томми руководствовался неизменным принципом — никогда не создавать затруднений, за исключением дающих положительные результаты или преимущества. Если Айвор или кто-то другой в боевой обстановке поставил бы под угрозу интересы дела, Томми без всяких сожалений немедленно расстрелял бы его. Но здесь совсем другое дело. Ничто не подвергалось опасности, кроме репутации одного человека. Айвор не навредил никому, кроме самого себя. Теперь он далеко отсюда. Его часть до конца войны обречена сидеть в плену. Для достижения победы не имеет никакого значения, что они там, в лагере военнопленных, говорят об этом.

Гай не таков. Ему эти простые правила поведения не свойственны. Он не питал какой-нибудь давней приязни к Айвору и вообще не испытывал к нему никакой симпатии, потому что человек, бывший его другом, оказался иллюзией. Гай достаточно хорошо понимал также, что суть всей войны заключается в причинении затруднений и неприятностей без особой надежды приобрести взамен преимущество. Почему он оказался здесь, в подвале у миссис Ститч? Почему оказались в плену Берти и Эдди? Почему тот молодой солдат все еще лежит непогребенный в покинутом жителями селении на Крите? Разве все это не ради справедливости?

В подобных размышлениях Гай пролежал почти весь день, пока миссис Ститч не позвала его на коктейль.

Прошло немало дней, а Гай по-прежнему лежал в шезлонге в обществе важничающих, прихорашивающихся «павлинов». Непрерывной вереницей, в одиночку и большими компаниями, приезжали и уезжали гости: паши, придворные, дипломаты, политики, генералы, адмиралы и субалтерны; греки и египтяне, евреи и французы. Но миссис Ститч никогда не упускала из виду Гая. Три, а то и четыре раза в день она появлялась рядом с ним, изливая на него очередную порцию своего обаяния.

— Нет ли у вас здесь друзей, кого бы вам хотелось пригласить? — поинтересовалась она однажды, затевая очередной званый обед.

— Пожалуй, есть один. Полковник Тиккеридж. Я слышал, что он в лагере в Мариауте. Вы не знакомы с ним, но он не может не понравиться вам.

— Я отыщу его для вас.

Это произошло рано утром 22 июня — в день откровения для людей всего мира, для бесчисленных грядущих поколений, и среди них для Гая — одной бессмертной души выздоравливающего лейтенанта-алебардиста.

Новость о вторжении в Россию принес Элджернон Ститч, возвратившийся домой ко второму завтраку. За столом сидели только миссис Ститч, Гай и два секретаря.

— Но почему этот идиот не мог начать именно с России, — возмущенно спросил Элджернон Ститч, — вместо того чтобы причинять нам массу неприятностей?!

— А для нас это хорошо? — тоном школьницы задала вопрос миссис Ститч.

— Трудно сказать. Специалисты считают, что у русских не очень-то много шансов. Зато у них имеется масса вещей, которые окажутся весьма полезными для немцев.

— А что скажет в связи с этим Уинстон?

— Будет приветствовать наших новых союзников, конечно. Что же ему остается?

— А это очень приятно — иметь союзника, — заметила миссис Ститч.

За завтраком только и говорили, что о ресурсах Украины, о количестве самолетов, дивизий, транспортных средств и нефти, о Тильзите и Толстом, об американском общественном мнении, о Японии и «антикоминтерновском пакте» — обо всем том, что занимало тогда важнейшее место в умах большинства людей и горячо обсуждалось во всех уголках мира. Однако Гай сохранял молчание.

Миссис Ститч легко коснулась лежавшей на скатерти руки Гая:

— Чувствуете себя неважно сегодня?

— Отвратительно.

— Не унывайте. Сегодня за обедом вы увидите вашего приятеля.

Но Гай нуждался в чем-то большем, нежели полковник Тиккеридж.

Два года назад, в такой же солнечный, беззаботный день, на Средиземноморье он прочел о русско-германском договоре. Тогда ему казалось, что десятилетний период тьмы и позора подходит к концу, что наступает время рассвета и здравого рассудка, время, когда огромный и ненавистный враг хорошо виден, когда все маски сброшены; это был современный век оружия и войн.

Теперь эта иллюзия рассеялась, как рассеялись киты и черепахи во время бегства с Крита; после менее двух лет паломничества в святую землю иллюзий Гай вновь оказался в старом лицемерном мире, где священники оборачивались шпионами, храбрые друзья становились предателями, а его страну вели к бесчестью.

В тот день он достал свою записную книжку и швырнул ее в мусоросжигатель, стоявший во дворе недалеко от окна его комнаты. Это был символический акт; Гай поступил, как солдат на набережной в порту Сфакии, разбиравший пулемет «брен» на части и швырявший их одну за другой, всплеск за всплеском, в воду, покрытую плавающими нечистотами.

Полковник Тиккеридж в этот вечер, как обычно, был в бодром настроении. Его не мучили проблемы добра и зла. Чем больше парней будут стрелять в немцев, тем лучше. Это ясно. Скверная форма правления у русских? Так она и раньше была не из лучших. И русские изменили ее. Все это он объяснил Гаю еще до начала обеда. Полковник Тиккеридж был доволен и только слегка озадачен. По его мнению, так много гостей за обедом могло быть только в честь празднования какого-то события. Какого именно, он так и не узнал. Он испытывал некоторое благоговение перед высоким положением присутствовавших, особенно генералов. Его внимание не привлекла ни одна из дам, сидевших с той и другой стороны от него. Когда они разражались тирадами на французском языке, он ничего не понимал. Однако он усердно отдавал должное угощению. «Дядюшка» Гай поступил очень хорошо, попросив пригласить его сюда. Позже, вечером, когда они с Гаем вдвоем сидели под пальмами, к ним присоединилась миссис Ститч.

— «Алебардисты! Где ваши пистолеты? — процитировала она. — Где ваши острые секиры? О, алебардисты!»

— Как? — пробормотал ошеломленный полковник Тиккеридж. — Простите, я не совсем вас понимаю...

— О чем вы разговаривали? — поинтересовалась миссис Ститч.

— Я договариваюсь о своем будущем, — ответил Гай. — Результат вполне удовлетворительный. Полковник берет меня обратно к себе.

— На том берегу мы потеряли много хороших парней, как вы знаете. В настоящий момент мы усиленно занимаемся пополнением своих рядов. Не хотелось бы брать кого попало из общего резерва, если можно обойтись без этого. Рады снова видеть у себя одного из старых сослуживцев. Надеюсь, что бригадир не взъестся на него.

— Бригадир? — рассеянно, но вежливо спросила миссис Ститч. — Кто же это?

— Бен Ритчи-Хук. Вы, должно быть, слышали о нем.

Миссис Ститч внезапно насторожилась.

— Думаю, что слышала. Разве он не умер? Я считала, что Томми именно поэтому и вступил в командование чем-то там таким...

— Он пропал без вести, а не умер. Это далеко не одно и то же. Теперь он объявился на западе Абиссинии, возглавляет группу черномазых. Разумеется, хотел и дальше командовать ими, но власть имущие не допустили этого. Они выдворили его оттуда и отправили в Хартум. На этой неделе он должен прибыть в Каир. Мы только что узнали об этом. День хороших новостей, правда ведь?

— Говорят, он солдафон.

— Я бы сказал, не такой, как считают некоторые. Он всегда сам создает себе неприятности.

— Томми вспоминал о нем позавчера, когда говорил о чем-то... Он, кажется, известен всем как человек, с которым то и дело попадаешь в неприятное положение.

— В неприятное положение попадают только те, кто заслуживает этого, — уточнил полковник Тиккеридж.

— Кажется, я знаю, кого вы имеете в виду, — заметил Гай.

— В прошлую войну был один человек, который подвел бригадира в трудную минуту, — сказал полковник Тиккеридж. — Не из наших, разумеется. Бен был тогда всего лишь командиром роты, а тот человек, служил в штабе. Вскоре после этого Бен получил ранение и несколько месяцев провалялся в госпитале. Ко времени его выздоровления этого человека перевели куда-то в другое место. Но Бен так и не простил ему обиды. Он разыскал его и испортил ему всю карьеру. В Бене сидит безжалостный охотник.

— Понятно, понятно, — сказала миссис Ститч. — И все это время формально он оставался командиром части, которой командовал Томми?

— На бумаге.

— И когда же он приезжает?

— На этой неделе, кажется.

— Понятно. Пожалуй, мне следует пойти помочь Элджи.

Через два дня Гай и миссис Ститч сидели на солнышке за апельсиновым соком, дыней, кофе и рогаликами. Тишину раннего утра неожиданно нарушил треск мотоцикла, и в благоухание сада грубо ворвалось облако вонючих выхлопных газов. Солдат-нарочный вручил Гаю официальный пакет. Это был приказ о перемещении его в транзитный лагерь в Суэце для немедленной отправки в Соединенное королевство. Он исходил от управления воинскими перевозками штаба округа. Гай протянул приказ через стол миссис Ститч.

— О, дорогой! — воскликнула она. — Нам будет недоставать вас.

— Ничего не понимаю. Меня назначили на медицинскую комиссию в конце недели. Они признали бы меня годным к прохождению службы в батальоне.

— Вы не хотите возвращаться домой?

— Конечно, нет.

— А все другие, по-видимому, хотели бы.

— Здесь какая-то ошибка. Нельзя ли мне взять машину на полчасика, чтобы выяснить это дело?

— Берите, если вы действительно считаете, что этим стоит заняться.

Гай прибыл в штаб и разыскал майора, подписавшего препроводительную к приказу.

— Медицинская комиссия в субботу... Командир второго батальона алебардистов ходатайствует о назначении... Приезжает Ритчи-Хук, — объяснял ему Гай.

— Да-а, — протянул майор. — Похоже, здесь допущена какая-то ошибка. Большую часть дня я провожу в спорах с парнями, которые хотят возвратиться. Разбомбили дом, изменила жена, душевнобольные родители — хватаются за любой предлог. Задержать кого-то здесь, видимо, будет не трудно. Я не совсем понимаю, — продолжал он, перелистывая бумаги в папке, — откуда появился этот приказ. Официально вы находитесь в отпуске по болезни. Приказ, по-видимому, исходит из главного штаба в Каире. Что это им взбрело в голову? Никакой срочности в вашем прибытии домой, как я понимаю, нет. Вам забронировано место на пароходе «Кэнэри Касл», идущем самым дальним из всех маршрутов. Сейчас он разгружается в Суэце. Отвратительная старая калоша. На обратном пути его собираются поставить в док в Дурбане. Переход займет несколько недель. Вы, случайно, не замарали свою аттестацию?

— Нет, насколько мне известно.

— Подцепили туберкулез или что-нибудь еще?

— Нет.

— Что ж, тогда в этом нет ничего такого, что нельзя было бы поправить. Позвоните мне сегодня во второй половине дня. — Он дал Гаю добавочный номер своего телефона.

Когда Гай возвратился, Джулия была еще дома.

— Все улажено?

— Думаю, да.

— Прекрасно. Сегодня к завтраку никого не будет. Хотите, я подброшу вас к бару «Юнион»?

Позже в этот день Гаю удалось переговорить с майором, телефон которого очень долго был занят.

— Я спрашивал о вас, Краучбек. Боюсь, что ничем не смогу помочь. Этот приказ исходит от самой высокой инстанции.

— Но почему?

— Об этом вы, вероятно, знаете больше, чем я.

— Во всяком случае, я могу подождать прибытия моего бригадира. Вы не возражаете?

— Сожалею, старина. Вам приказано убыть в Суэц завтра в семь ноль-ноль. Явитесь сюда в шесть пятнадцать... Сам я буду отсутствовать, но вы найдете здесь другого. Надеюсь, вам предстоит приятное путешествие. «Кэнэри Касл» — довольно устойчивая посудина. Она битком набита пленными макаронниками.

В этот вечер состоялся большой прием. Приехала большая часть греческой королевской семьи. Гай с большим трудом улучил момент, чтобы переговорить с миссис Ститч наедине. Когда ему это наконец удалось, он попросил:

— Джулия, вы способны добиться всего. Устройте так, чтобы меня оставили здесь.

— О нет, Гай. Я никогда не вмешиваюсь в дела военных. Элджи это совсем не понравилось бы.

Позже, в тот же вечер, укладывая свои вещи, Гай наткнулся на красный личный знак, привезенный им с Крита. Он не был знаком с установленной для таких случаев процедурой, не знал, куда и кому адресовать этот знак. После некоторого размышления он написал на листе плотной бумаги, которой пользовалась миссис Ститч: «Снят с трупа английского солдата, убитого на Крите. Точное место захоронения неизвестно». Не подписав, Гай сложил листок, сунул его в конверт и надписал просто: «Главный штаб войск на Ближнем Востоке». «Так или иначе, — подумал он, — знак попадет к кому следует».

Однако на следующее утро, увидев миссис Ститч уже на ногах, одетой и ожидающей, чтобы проводить его в дорогу, Гай подумал, что существует более надежный способ выполнить свой долг.

— Джулия, — спросил он, — как, по-вашему, Элджи сможет поручить кому-нибудь из своих подчиненных выполнить за меня одно дело?

— Конечно. А что именно?

— Всего лишь небольшое незавершенное дело, оставшееся с Крита. Я не знаю, кому надо послать вот это. Секретарь Элджи, видимо, знает.

Миссис Ститч взяла конверт, взглянула на адрес, затем нежно поцеловала Гая.

Когда машина тронулась, она помахала конвертом, потом, войдя в дом, бросила его в корзинку для ненужных бумаг. В ее глазах плескалось огромное, безбрежное море с мчащимися по ветру крылатыми парусниками.