Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Часть третья.

Эпторп беспощадный

1

Согласно приказу в Кут-эль-Амару следовало явиться к восемнадцати ноль-ноль 15 февраля.

Гай ехал по знакомой грязновато-серой местности. Морозы миновали, земля промокла, началась капель. Он проехал по темнеющим улицам Саутсанда. Окна в домах, еще не освещенные, зашторивали. Это возвращение Гая никак нельзя было назвать возвращением домой. Он чувствовал себя бездомным котом, который, полазив по крышам, крадучись возвращался назад, в темный угол среди мусорных ящиков, где мог зализать свои раны.

Саутсанд — это городок, в котором Гай найдет успокоение. Отель «Грэнд» и яхт-клуб приютят его. Джузеппе Пелеччи накормит и утешит его. Мистер Гудол воодушевит его. Дымка с моря и мокрый снег скроют его. Эпторп очарует его и незаметно уведет в далекие сады фантазии.

Охваченный унынием, Гай совсем забыл о семидневном плане Ритчи-Хука.

Лишь в более поздний период своей военной деятельности, когда Гай хорошо распознал этих одетых в военную форму и украшенных орденами государственных чиновников, приказы которых заставляют одних людей протыкать штыками других, когда Гай почувствовал, какие непреодолимые препятствия могут воздвигать эти чиновники на пути других, лишь после всего этого Гай по-настоящему оценил масштабы достижений бригадира и скорость, с которой он осуществлял свои планы. В настоящее же время Гай наивно предполагал, что один из высокопоставленных чинов просто сказал бригадиру, что именно он хотел изменить, дал соответствующие распоряжения, и дело было сделано. В действительности же удивлению Гая не было предела, ибо за семь дней Кут-эль-Амара преобразилась неузнаваемо.

Здесь уже не было ни майора Маккини, ни старого руководящего состава, ни прежних поставщиков провизии. Не было в Кут-эль-Амаре и Триммера. На доске объявлений висел документ, озаглавленный: «Личный состав, сокращение». В нем сообщалось, что Триммер лишен присвоенного ему временного офицерского чина. Вместе с Триммером были уволены еще два правонарушителя и молодой человек из центра формирования, фамилия которого была незнакома Гаю по той простой причине, что тот находился в самовольной отлучке в течение всего их пребывания в Саутсанде. Вместо них в Кут-эль-Амаре появилась группа кадровых офицеров, и среди них майор Тиккеридж. В шесть часов того первого вечера все собрались в столовой. Бригадир встал, чтобы представить сидящих позади него кадровых офицеров. Некоторое время он продержал аудиторию в напряжении, критически осматривая всех своим единственным оком. Затем он сказал:

— Джентльмены, вот офицеры, которые будут командовать вами в бою.

С этими словами ощущение стыда и уныние Гая исчезли, он снова наполнился чувством гордости. На какое-то время он перестал быть одиноким и бесполезным человеком, каким он так часто считал себя после раннего юношества, рогоносцем, никчемным, самодовольным. Теперь он был снова вместе с полком алебардистов, с их историческими ратными подвигами позади и огромными возможностями впереди. Он весь дрожал от воодушевления и физической бодрости, как будто его зарядили гальваническим током.

В своей речи бригадир объяснил новую организацию, объявил распорядок дня. Бригада уже приняла эмбриональную форму. Офицеры, имеющие временный чин, разделены на три батальонные группы по двенадцать человек в каждой, и каждая из этих групп подчинена майору и капитану, которые в конечном счете станут командиром и начальником штаба каждого батальона соответственно. Все офицеры будут на казарменном положении. Разрешение ночевать вне казармы, и только по субботам и воскресеньям, получат женатые офицеры. Все должны обедать в столовой по меньшей мере четыре раза в неделю.

— Вот и все, джентльмены. Мы встретимся снова за обедом.

Когда стажирующиеся офицеры вышли из столовой, они обнаружили, что за время их короткого отсутствия крышка от стола на каменной полке в зале заполнилась напечатанными на машинке листочками. Медленно разбираясь в официальных сокращениях, Гай прочитал, что он назначен во второй батальон и будет подчиняться майору Тиккериджу и капитану Сандерсу, с которым Эпторп так примечательно играл однажды в гольф. Вместе с Гаем в этот батальон были назначены Эпторп, Сарам-Смит, де Сауза, Ленард и еще семь человек — все из алебардийского казарменного городка. Гай и Эпторп снова перебрались в свою комнату «Пашендейль».

Позднее Гай узнал и о других переменах. Комнаты, бывшие до этого запертыми, теперь открыли. На двери одной из них появилась надпись: «Штаб бригады», и в ней находились начальник оперативно-разведывательной части и два писаря. В бывшем кабинете директора разместились три батальонные канцелярии. Здесь появились также начальник квартирмейстерской части (у него были кабинет и писарь), три батальонных старшины, алебардисты-повара, новые, более молодые алебардисты-денщики, три грузовые машины, легкий разведывательный автомобиль «хамберетт», три мотоцикла, водители и горнист. С восьми часов утра и до шести вечера непрерывно проводились строевые занятия, тренировки и лекции. Так называемые «дискуссии» предполагалось проводить во второй половине дня по понедельникам и пятницам. Занятия по теме «Ночные действия» — тоже два раза в неделю.

— Не знаю, как все это воспримет Дейзи, — заметил Ленард.

Позднее Гай узнал, что ею это было воспринято плохо: беременная и раздраженная, она уехала к своим родителям.

Большая часть молодых офицеров была озабочена. Эпторп, который еще в поезде сказал, что у него опять приступ «бечуанского живота», был озабочен больше, чем кто-либо.

— Меня беспокоит вопрос о моих вещах, — сказал он.

— А почему бы не оставить их в снятой тобой комнате? — спросил Гай.

— У командора? Довольно рискованно, старина, особенно в том случае, если нас неожиданно переведут куда-то. Я, пожалуй, лучше переговорю об этом с нашим квартирмейстером.

Позднее Эпторп поделился с Гаем результатами этих переговоров.

— Ты знаешь, квартирмейстер ничем не помог мне. Сказал, что очень занят. Он, кажется, подумал, что я говорю о лишней одежде. Посоветовал мне даже, когда мы будем жить в палатках, выбросить половину вещей. Он, наверное, один из этих мелких торговцев. Никогда не участвовал в походах и кампаниях. Я так и заявил ему, но он ответил, что служил рядовым в Гонконге. Гонконг! Тоже мне служба! Ведь это почти самое хорошее место во всей Британской империи. И об этом я сказал ему напрямик.

— А почему ты так беспокоишься о своих вещах, Эпторп?

— Э-э, дорогой друг, чтобы собрать их, потребовались многие годы.

— Да, но что у тебя там, в твоих чемоданах и коробках?

— Это, старина, не такой легкий вопрос, чтобы ответить на него одним словом.

В этот первый вечер все обедали в школьной столовой.

В десять тридцать вечера бригадир сказал:

— Ну что же, джентльмены, отправляйтесь на боковую. У меня еще есть работа. Надо разработать программу вашей подготовки.

Он повел весь свой штаб в комнату с надписью: «Штаб бригады». Гай слышал, как они расходились из этой комнаты в два часа ночи.

Разработанная бригадиром Ритчи-Хуком программа боевой подготовки не следовала никаким учебникам и наставлениям. Тактика, по его мнению, состояла в умении уничтожать противника. Об обороне давалось лишь поверхностное представление, и речь о ней шла лишь как о перестройке рядов в период между двумя кровавыми наступательными боями. Об отходе и отступлении не говорилось вообще. Атака и элемент внезапности решали все. Много туманных дней было проведено с картами и биноклями на окрестной пригородной местности. Иногда они «закреплялись» на прибрежных позициях и в решительной атаке заставляли обороняющегося «противника» отступать в горы, иногда сбрасывали воображаемых оккупантов с гор в море. Они окружали населенные пункты на холмистой местности и жестоко расправлялись с предполагаемыми вражескими обитателями. Иногда они просто сталкивались с «противником» в «бою» за шоссейную дорогу и сметали его со своего пути.

Гай обнаружил, что у него определенная склонность к такого рода военным действиям. Он легко читал карту и хорошо ориентировался на местности. В то время как городские ребята, подобно Сарам-Смиту, растерянно оглядывались вокруг и ничего не замечали, Гай всегда мог найти «мертвое пространство» и «прикрываемые пути подхода». Иногда они действовали поодиночке, иногда группами. Принимаемые Гаем решения обычно совпадали с решениями, рекомендованными штабом. Во время ночных учений, когда их высаживали на какую-нибудь незнакомую холмистую местность и по компасу давали направление к месту сбора. Гай обычно приходил на это место одним из первых. Одним словом, у тех, кто вырос в сельской местности, оказалось много преимуществ перед городскими. В «дискуссиях» Гай тоже отличался. Как правило, споры шли о различных, более запутанных и сложных, аспектах искусства уничтожения противника. Предмет спора объявлялся заблаговременно с расчетом на то, что участники должны подумать над вопросом и тщательно изучить его. Когда наступал вечер, большинство слушателей клонило ко сну, и тогда технические термины и сокращения, которыми Эпторп с успехом пользовался в другое время, становились скучными и неинтересными. Гай же говорил четко и выразительно, замечая, что снова привлекает к себе внимание окружающих.

Оттепель сменилась ясной холодной погодой. Их снова стали вывозить на стрельбище Мадшор, но теперь уже под руководством бригадира. Это был период до создания «школ ближнего боя». Стрельбе боевыми патронами, как это было хорошо известно Гаю, придавалось не меньшее значение, и она проводилась с не меньшей осторожностью, чем салют огнем во время похорон. Так было всегда и везде, за исключением случаев, когда поблизости находился бригадир Ритчи-Хук.

Свистящие пули приводили бригадира в восторг и доводили до ребяческого легкомыслия. Он отправился на мишенный вал, чтобы организовать стрельбу навскидку. Отметчики неожиданно поднимали фигуры-мишени в разных местах и вызывали ураганный огонь по ним из пулеметов «брен». Бригадиру вскоре надоело это, он нацепил свою фуражку на трость и, пообещав по телефону соверен тому, кто попадет в нее, начал бегать по траншее, поднимая, опуская и покачивая трость. Никто не попал. Разгневавшись, бригадир неожиданно приподнялся над бруствером и крикнул:

— Эй вы, юнцы, стреляйте в меня!

Громко смеясь, он бегал по траншее с одного места на другое, то поднимая, то опуская голову, до тех пор, пока не устал, но в него никто не попал.

Это был период, когда боеприпасов не хватало. Пять патронов на человека — такой была обычная норма для одних стрельб. На стрельбах же, которыми руководил бригадир Ритчи-Хук, из всех пулеметов «брен» стреляли одновременно, непрерывно, их перегретые стволы с шипением опускались в ведро с водой, а сам бригадир в это время вел своих молодых офицеров на четвереньках перед линией мишеней, на несколько дюймов ниже свистящего потока пуль.

2

Поспешно просматриваемые Гаем газеты были полны сообщений о победах финнов. «Неуловимые лыжные отряды, — прочитал как-то Гай, — прочесывают мрачные арктические леса и изматывают механизированные советские дивизии. Русские плохо вооружены и недоедают. Английские войска, сдерживаемые лишь некоторыми дипломатическими осложнениями, находятся в пути для оказания помощи. Может статься, что русские — это всего только мираж. Маннергейм занимает в сердцах англичан место, завоеванное в 1914 году королем бельгийским Альбертом». Затем совершенно неожиданно оказалось, что финны потерпели поражение.

В кут-эль-амарской школе это несчастье никого, кажется, из равновесия не вывело. Что касается Гая, то эта новость усилила испытываемое им неприятное ощущение, которое он стремился подавить (и в корпусе алебардистов это ему чаще всего удавалось), ощущение того, что он участвует в войне, в которой мужество и справедливость не имеют никакого отношения к делу.

Эпторп сказал:

— У меня и без этого много забот.

Гай сразу же догадался, что напряженная личная драма Эпторпа, разыгравшаяся в дни великого поста на фоне введенных бригадиром новых порядков и методов подготовки, получила новое развитие. В сущности, всю свою остроту эта драма приобрела в результате введения новых методов и порядков и в конечном счете сама явилась их кульминационной иллюстрацией.

Драма начала развиваться в первое воскресенье после введения новых порядков.

Во второй половине дня почти все аудитории и холлы кут-эль-амарской школы пустовали. Стажирующиеся офицеры или спали в своих комнатах наверху, или отправились в город. Гай сидел в холле на первом этаже и просматривал недельные газеты. Случайно бросив взгляд через зеркальное стекло окна, он неожиданно увидел, как к дому подъехало такси и как выскочивший из него Эпторп с помощью водителя вытащил из машины какой-то большой предмет квадратной формы и поставил его на крыльцо. Гай вышел и предложил Эпторпу свою помощь.

— Спасибо, я справлюсь один, — напряженно ответил Эпторп. — Я просто перевожу некоторые свои вещи.

— А куда ты собираешься поставить это?

— Я еще не решил окончательно. Но я вполне справлюсь один, спасибо.

Гай вернулся в холл, расположился у окна и стал праздно наблюдать за развитием событий. Темнело, читать становилось трудно, а солдат, который должен был зашторить окна, все еще не появлялся. Вскоре Гай увидел, как Эпторп, выйдя из парадной двери, крадучись, скользнул в вечерние сумерки и начал осторожно высматривать что-то в кустарнике. Гай наблюдал за ним, словно загипнотизированный, до тех пор, пока тот, примерно через десять минут, не возвратился. Дверь парадного входа находилась прямо напротив холла. Эпторп появился в ней задом, волоча за собой свой груз.

— Может быть, я все-таки могу помочь тебе? — спросил Гай.

— Нет, нет, спасибо.

На площадке под лестницей, ведущей на второй этаж, был большой чулан. Эпторп не без труда затолкал свой груз в него. Затем он снял перчатки, шинель и фуражку, подошел с безразличным видом к-камину и сказал:

— Командор передает тебе привет. Говорит, что скучает по нас там, в клубе.

— Ты был в яхт-клубе?

— Не совсем. Я просто заскочил к старику, чтобы взять кое-что.

— Взять тот предмет, который ты привез?

— Э-э, да, фактически, этот предмет.

— Это что-нибудь сугубо личное, Эпторп?

— Нечто, не представляющее общего интереса, старина. Никакого общего интереса.

В этот момент в холл вошел дневальный алебардист, чтобы зашторить окна.

— Смидерс! — обратился к нему Эпторп.

— Да, сэр?

— Ваша фамилия Смидерс, да?

— Нет, сэр, Крок.

— Ну неважно. Я хотел спросить вас о помещениях в задней части дома.

— Да, сэр?

— Мне нужно маленькое помещение или какая-нибудь кладовая. Подошла бы, например, кладовка садовника, или душевая, или молочная кладовка — что-нибудь в этом роде. Есть такие помещения?

— Вам это нужно на короткое время, сэр?

— Нет, нет, нет. На все время, пока мы здесь.

— Я уверен, сэр, что это не в моем ведении. Надо спросить у начальника квартирмейстерской части.

— Ну ладно. Я просто поинтересовался.

Когда дневальный ушел, Эпторп продолжал:

— Глупый парень. Я почему-то все время думал, что его фамилия Смидерс.

Гай снова принялся за газеты. Эпторп сел напротив и уставился на свои ботинки. Через некоторое время он встал, прошел к чулану, сунул голову в дверь, потом снова закрыл ее и вернулся на свой стул.

— Держать там эту вещь, по-моему, можно, а вот пользоваться ею там, наверное, нельзя, правда?

— Почему нельзя?

— Гм, как же я смогу?

Наступила пауза, во время которой Гай прочитал статью о непроходимости болот Миккели. (Это были пока еще ничем не омраченные дни до поражения Финляндии.)

Затем Эпторп сказал:

— Я думал, что найду место для этой вещи в кустарнике, но ведь кустарник просматривается куда больше, чем я предполагал.

Гай ничего не сказал на это и перевернул страницу «Тэблета». Было ясно, что Эпторп горит желанием раскрыть свою тайну и наверняка поступит так с минуты на минуту.

— Идти к квартирмейстеру нет никакого смысла. Он не поймет меня. Да и кому бы то ни было объяснить это не так-то легко. — Затем, после еще одной паузы, Эпторп добавил: — Если уж тебе так нужно знать, это мой «гром-бокс».

Признание Эпторпа превзошло все ожидания Гая. Он предполагал, что это могли быть продукты питания, что-нибудь относящееся к медицине, огнестрельное оружие; в лучшем случае он надеялся услышать о какой-нибудь экзотической обуви.

— А мне можно взглянуть на него? — почтительно спросил Гай.

— Не вижу причин, почему бы тебе не взглянуть, — ответил Эпторп. — Собственно, я так и полагал, что это заинтересует тебя: очень тонкая работа, образец, каких больше не производят. Да и слишком дорогой, по-моему.

Эпторп направился к чулану и вытащил из него свое сокровище — обшитый медью дубовый ящик кубической формы.

— В самом деле, это прямо-таки замечательная работа, — еще раз похвалился он.

Он поднял крышку «гром-бокса», и Гай увидел механизм из тяжелого медного литья и узорчатой керамики работы крупных мастеров времен Эдуардов VI и VII. На внутренней стороне крышки была пластинка с надписью: «Автономный химический клозет фирмы Коннолли».

— Ну, что ты скажешь на это? — спросил Эпторп.

Гай затруднялся найти подходящие слова, чтобы похвалить этот экспонат.

— Совершенно очевидно, что эту вещь хорошо берегли, — сказал он.

Казалось, Гай подобрал удачные слова. Эпторп остался доволен.

— Я получил это от верховного судьи в тот год, когда правительственные здания в Каронге оборудовали канализацией. Дал ему пять фунтов за эту вещь. Сомневаюсь, что теперь ты сможешь найти такую даже за двадцать фунтов. Мастеров, способных сделать такую штуку, теперь и днем с огнем не отыщешь.

— Ты, должно быть, очень гордишься ею?

— Конечно.

— Но я не совсем понимаю, зачем она нужна тебе здесь.

— Не понимаешь, старина? — Лицо Эпторпа, выражавшее до этого наивное торжество от сознания, что он владелец этой уникальной вещи, стало теперь забавно серьезным и глупым. — Неужели не понимаешь?! А ты слышал когда-нибудь о такой довольно неприятной штуке, как триппер, Краучбек?

— Что ты говоришь! — воскликнул ошеломленный Гай. — Это неприятнейшая вещь. Очень жаль, дорогой. А мне и в голову не пришло. Наверное, ты подхватил его прошлой ночью в Лондоне, когда был пьян. А ты у врача-то был с этим делом? Тебе ведь необходимо специальное лечение в госпитале.

— Нет, нет, нет! Я не подхватывал никакого триппера!

— А кто же тогда?

— Сарам-Смит, например.

— А как ты узнал?

— Я не узнал. Я просто выбрал Сарам-Смита в качестве примера. Он как раз такой недоразвитый идиот, который может подхватить что угодно. Да и любой из них может. А я никоим образом не намерен рисковать.

Эпторп закрыл крышку «бокса» и снова задвинул все под лестницу. Усилие, с которым он сделал это, казалось, рассердило его.

— И знаешь что, старина, — продолжал он, — мне не очень нравится, как ты только что разговаривал со мной, обвиняя меня в том, что я подхватил триппер. Это ведь довольно серьезное обвинение.

— Извини. Это вполне естественная ошибка в таких условиях.

— Для кого-нибудь естественная, но не для меня, старина. К тому же мне не совсем понятно, что ты имеешь в виду под «условиями». Я никогда не бываю пьян. Я почему-то думал, что ты должен был заметить это. Навеселе при случае могу быть, но пьяным  — никогда! Это такое дело, от которого я держусь подальше. Мне слишком много пришлось повидать и перенести из-за этого.

На следующий день Эпторп, поднявшись с рассветом, сразу же начал обследовать подсобные помещения вне дома и еще до завтрака обнаружил пустой сарайчик, в котором хозяйственники школы, видимо, хранили битый и другой спортивный инвентарь. В этом сарайчике с помощью алебардиста Крока он и установил свой химический клозет. Туда-то он и ходил, к своему немалому удовольствию, в течение нескольких последовавших мирный дней. Беспокойное время настало для Эпторпа через два дня после поражения Финляндии.

Возвратившись с занятий по уничтожению «противника» на холмистой местности и позавтракав с довольно большим опозданием, Гай расположился в кресле в предвкушении получасового отдыха. Неожиданно к нему подошел Эпторп. На нем прямо-таки лица не было.

— Краучбек, на пару слов.

— Пожалуйста.

— Тет-а-тет, если не возражаешь.

— Возражаю. А в чем дело?

Эпторп настороженно огляделся. В холле все, казалось, были заняты своим делом.

— Ты пользовался моим «гром-боксом»?

— Нет, не пользовался.

— Кто-то воспользовался им.

— Что ж, только не я.

— Но, кроме тебя, о нем никто не знает.

— А алебардист Крок?

— Он не посмел бы.

— Я тоже не посмел бы, дорогой друг.

— Это твое последнее слово?

— Да.

— Хорошо. Но в будущем я подкараулю и узнаю, кто это.

— Я бы тоже поступил так.

— Это серьезное дело, ты знаешь. Граничит с мелким воровством. Химикалии стоят не дешево.

— Сколько же стоит одна порция?

— Дело не в деньгах. Дело в принципе.

— И в риске подцепить что-нибудь?

— Совершенно верно.

Всякую свободную минуту в течение двух последовавших дней Эпторп проводил в кустах около сарайчика, подкарауливая свою жертву. На третий день он отвел Гая в сторону и сказал:

— Краучбек, я должен извиниться перед тобой. Это не ты пользовался моим «гром-боксом».

— Я был уверен в этом.

— Да, но согласись, больше мне подозревать было некого. Так или иначе, но теперь я узнал, кто это. Положение очень сложное.

— Это не Сарам-Смит?

— Нет. Дело намного сложнее. Это бригадир.

— Ты считаешь, что у него триппер?

— Нет. Это маловероятно. Слишком светский человек. Но возникает вопрос: что мне следует теперь предпринять?

— Ничего.

— Но это же дело принципа. Несмотря на то что он мой прямой начальник, прав пользоваться моим химическим туалетом у него не больше, чем прав носить мои ботинки.

— Да-а. Но я, например, дал бы бригадиру свои ботинки, если бы они понадобились ему.

— Возможно. Но в таком случае, извини меня за откровенность, ты не очень-то заботишься о своих ботинках, не так ли, старина? Так или иначе, но ты, стало быть, считаешь, что я должен покориться без каких-либо возражений?

— По-моему, ты поступишь невероятно глупо, если не покоришься.

— Все это надо хорошенько взвесить. Как, по-твоему, следует ли мне обратиться по этому вопросу к начальнику штаба?

— Нет, не следует.

— Возможно, ты и прав.

На следующий день Эпторп доложил:

— Дело приняло еще худший оборот.

Гай так много думал об эпторповском химическом клозете, что сразу же догадался, что именно имеет в виду Эпторп.

— Новые незваные посетители?

— Нет, не это. Сегодня утром, когда я выходил из сарайчика, бригадир шел в него. Он посмотрел на меня очень странно. Ты, наверное, заметил, что иногда у него очень пристальный и неприятный взгляд. Так вот, он посмотрел на меня так, как будто хотел сказать: «Тебе здесь нечего делать».

— Он человек дела, — сказал Гай, — поэтому тебе долго ждать не придется. Тем или иным образом, но он даст тебе знать, каково его мнение на этот счет.

Весь день Эпторп был не в своей тарелке. Его ответы на вопросы по тактике были необдуманными, решения по возникавшим проблемам — нелепыми. День выдался очень холодный. Всякий, даже самый короткий, перерыв в занятиях он использовал для дежурства поблизости от сарайчика. Он пропустил чай и возвратился только тогда, когда до вечерней лекции оставалось десять минут. Нос у него покраснел, щеки посинели.

— Ты заболеешь, если дело и дальше пойдет так, — сказал Гай.

— Оно не может пойти дальше, — возразил Эпторп. — Произошло самое худшее.

— Что именно?

— Пойдем посмотрим. Я ни за что не поверил бы, если бы не видел все собственными глазами.

Они вышли в вечернюю темноту.

— Это случилось всего пять минут назад, — продолжал Эпторп. — Я начал дежурить здесь сразу после чая и промерз до самых костей, поэтому под конец начал прохаживаться. Мимо меня Прошел бригадир. Я поприветствовал его. Он ничего не ответил. Потом он воспользовался «гром-боксом» прямо на моих глазах. Потом он снова прошел мимо меня, я опять поприветствовал его, а он, я это хорошо видел, улыбнулся. И ты знаешь, Краучбек, это была сатанинская улыбка.

Они подошли к сарайчику. Гай заметил на двери что-то большое и белое. Эпторп направил на дверь луч карманного фонарика, а Гай увидел аккуратно выведенную надпись: «Всем чинам ниже бригадира вход запрещен».

— Он, наверное, специально заказывал эту надпись одному из писарей, — гневно проговорил Эпторп.

— Да, это ставит тебя в весьма затруднительное положение, правда? — сказал Гай.

— Я подам в отставку.

— По-моему, в военное время это невозможно.

— Тогда попрошу перевести меня в другой полк.

— Мне будет скучно без тебя, Эпторп, намного больше, чем ты, возможно, предполагаешь. Так или иначе, но через две минуты — лекция. Давай пойдем.

Лекцию читал сам бригадир. Мины-сюрпризы, оказывается, занимали все более важное место в действиях дозоров на Западном фронте. Бригадир рассказал о натяжных проволоках взрывателей и о самих взрывателях противопехотных мин, подробно описал, как однажды придумал привязать мину-сюрприз к козе и отправить ее в лагерь бедуинов. Он редко бывал энергичнее и словоохотливее, чем на этой лекции.

Вечер этого дня был одним из тех, на которые не планировалось ни дискуссий, ни ночных занятий, когда желающие могли поэтому обедать вне пределов школы.

— Давай пойдем в «Гарибальди», — предложил Эпторп. — Я не хочу сидеть за одним столом с этим человеком. А ты пообедаешь со мной как мой гость.

В «Гарибальди» лицо Эпторпа, овеваемое парами густого супа из риса и овощей, обрело более жизненный цвет, а когда он еще и подкрепился несколькими рюмками бароло, отчаяние совсем пропало и Эпторп сделался необычно храбрым. Пелеччи наклонился очень низко, когда Эпторп пересказывал историю о нарушении его законных прав. Разговор для Пелеччи был малопонятным. «Гром-бокс» — изобретение этого способного офицера, незаконно присвоенное старшим офицером, было явно каким-то новым важным оружием.

— Я не думаю, что обращение в армейский совет приведет к каким-нибудь положительным результатам, — сказал Эпторп. — А как, по-твоему?

— По-моему, не приведет.

— В таком деле, как это, полной непредубежденности от них ожидать нельзя. Я не утверждаю, что будет иметь место безусловная предвзятость, но ведь в конечном итоге они бесспорно заинтересованы в том, чтобы поддержать авторитет старших, если это в их силах. Стоит им только обнаружить малейшую возможность, малейшую зацепку...

— А ты считаешь, что в твоем деле есть такие зацепки?

— Откровенно говоря, старина, считаю, что есть. В офицерском Суде чести дело, конечно, было бы истолкованно по-другому, но нельзя не признать вполне законным то обстоятельство, что бригадир имеет право запретить вход в любые предоставленные бригаде помещения или постройки. Нельзя опровергнуть и тот факт, что я установил свой «гром-бокс» в сарайчике без разрешения. Именно за это и может уцепиться армейский совет.

— Конечно, это вопрос спорный, — согласился Гай. — Поскольку «гром-бокс» предназначен теперь для бригадирского чина, прикасаться к нему не имеет права никто, кроме бригадира.

— Ты совершенно прав, Краучбек. Попал в самую точку. — Эпторп с искренним восхищением посмотрел на Гая вытаращенными глазами. — Ты знаешь, бывают такие моменты, когда решение проблемы буквально крутится в голове. Я долго обдумывал это дело, прикидывал его и так и сяк, пока не почувствовал, что заболел от умственного напряжения. Вот тогда-то я и понял, что мне необходимо мнение постороннего человека, необходимо мнение человека, который лично не вовлечен в это дело. Я не сомневаюсь, что рано или поздно я и сам пришел бы к такому же решению, но мне, возможно, пришлось бы мучительно размышлять над проблемой добрую половину ночи. Я очень признателен тебе и в большом долгу перед тобой, старина.

Им принесли новые блюда и поставили новые бутылки вина. Джузеппе Пелеччи находился в полной растерянности. «Гром-бокс», как ему теперь казалось, — это кодовое имя какого-то важного политика, не имеющего военного чина и пребывающего в данном районе скрытно. Пелеччи передаст эту информацию в таком виде, в каком получил ее сам: за что купил, за то и продаст. Более просвещенные и пытливые руководители должны будут разобраться и понять что к чему. Сам же Пелеччи вовсе не претендует ни на какое повышение. Ему вполне достаточно выгоды, которую он извлекает из ресторана. Он сам создал хорошую репутацию своему заведению. Заниматься решением политических проблем ему надоело, а уж о сражениях и говорить нечего — он просто боялся их. Он и приехал-то сюда главным образом для того, чтобы уклониться от военной службы.

— А потом специальный abaglione{18}, джентльмены.

— Да, да, давайте, — согласился Эпторп. — Давайте все, что у вас есть. — И, повернувшись к Гаю, добавил: — Имей в виду, что я угощаю тебя — обед за мой счет.

Гай имел это в виду с самого начала. «Это напоминание, — подумал он, — было не чем иным, как бестактным выражением признательности». В действительности это была хитрая просьба об оказании дальнейших услуг.

— Я считаю, что в юридических аспектах дела мы разобрались очень хорошо, — продолжал Эпторп. — Но теперь встает вопрос о том, как действовать. Каким путем нам изъять «гром-бокс» из сарайчика?

— Таким же, каким ты внес его туда, по-моему.

— Это не так просто, старина. Мы имеем дело с переплетением всяких осложнений. В сарайчик его внесли алебардист Крок и я. Как же мы можем вынести его оттуда, не нарушив запрещения? Не могу же я приказать солдату совершить незаконное действие. Об этом нельзя забывать. К тому же мне просто не хотелось бы просить его. Он участвовал во всем этом деле с явной неохотой.

— А нельзя ли заарканить этот твой «гром-бокс» через открытую дверь?

— Очень рискованно, старина. Да и аркан-то мой где-то среди других вещей у командора.

— А нельзя ли вытянуть его оттуда магнитом?

— Ты что, Краучбек, пытаешься превратить все в шутку?

— Я просто высказал предложение.

— Не очень-то практичное, позволь тебе заметить. Нет. Кто-то должен войти в сарайчик и вынести его оттуда.

— Несмотря на то, что вход воспрещен?

— Кто-нибудь из тех, кому это запрещение неизвестно, или по крайней мере тот, об осведомленности которого о том, что вход в сарайчик воспрещен, бригадиру неизвестно. Если его и застанут на месте, он может сказать, что в темноте надписи не заметил.

— Ты имеешь в виду меня?

— По-моему, ты более или менее подходящая кандидатура, верно, старина?

— Ну что же, я не возражаю.

— Молодцом! — произнес Эпторп с большим облегчением.

Они пообедали. Эпторп проворчал что-то по поводу счета, но оплатил его. Затем они возвратились в Кут-эль-Амару. Поблизости никого не было. Эпторп стоял на страже , а Гай без особого труда выволок автономный клозет из сарайчика наружу.

А теперь куда? — спросил он.

— В этом-то весь вопрос. Куда лучше всего, по-твоему?

— В отхожее место.

— Послушай, старина, менее подходящее время и место для шуток трудно придумать.

— Я просто размышлял категориями наблюдений Честертона: «Где лучше всего спрятать лист? На дереве».

— Я не совсем понимаю тебя, старина. На дереве будет крайне неудобно со всех точек зрения.

— Да, но давай не понесем его далеко. Он чертовски тяжелый.

— Когда я занимался поиском, то видел вон там кладовку садовника.

Они снесли автономный клозет в кладовку, находившуюся в пятидесяти ярдах от сарайчика. Кладовка была менее удобна, чем сарайчик, но Эпторп сказал, что как-нибудь устроится и там. Когда они возвращались после этой операции, Эпторп остановился на тропинке и произнес с необыкновенной теплотой в голосе:

— Я никогда не забуду, что ты сделал сегодня вечером, Краучбек. Огромное тебе спасибо.

— А тебе спасибо за обед.

— А этот итальяшка здорово постарался для нас, правда?

Пройдя еще несколько шагов, Эпторп опять остановился и сказал:

— Послушай, старина, если ты хочешь, то тоже можешь пользоваться «гром-боксом», я не возражаю.

Это был кульминационный момент душевного волнения; исторический момент, если Гай оценил бы его; момент, когда в сложных отношениях между ними Эпторп был ближе, чем когда-либо, к любви и полному доверию. Но он миновал так же, как подобные моменты у англичан минуют всегда.

— Ты очень великодушен, Эпторп, но меня вполне устраивает тот, которым пользуются все.

— Ты уверен?

— Да.

— Ну что ж, пусть будет так, — согласился Эпторп с заметным облегчением.

Так Гай сохранил благосклонность Эпторпа к себе и стал совместным с ним хранителем «гром-бокса».

3

В ретроспективе последние недели марта превратились в сагу об автономном химическом клозете. Эпторп был настолько поглощен связанными с ним перипетиями, что совершенно забыл о первоначальных мотивах установки этого достижения человеческого разума.

Страх перед инфекционным заболеванием больше не служил основной движущей силой в его действиях. На карту было поставлено только его право на собственность. Ожидая построения на занятия утром следующего дня после первого переноса клозета, Эпторп отвел Гая в сторону. Их новые товарищеские отношения опирались отныне не только на искреннюю доброту и сердечность; тот и другой стали теперь неразлучными соучастниками конспиративных мероприятий.

— Он все еще там, на месте.

— Хорошо.

— Никто даже не тронул его.

— Отлично.

— По-моему, старина, при таких обстоятельствах в присутствии посторонних нам надо поменьше бывать вместе и поменьше говорить друг с другом.

Позднее, когда они шли в столовую на второй завтрак. Гай с удивлением почувствовал, что кто-то из общей толпы пытается незаметно ухватить его за руку. Гай оглянулся и увидел рядом с собой Эпторпа, который, умышленно отвернувшись, демонстративно разговаривал с капитаном Сандерсом. В следующий момент Гай почувствовал, как Эпторп сует ему в руку свернутую в комочек записку.

Эпторп выбрал для себя место за столом как можно дальше от Гая. Гай развернул бумажку и прочитал: «Надпись с сарайчика, снята. Безоговорочная капитуляция?»

Обсуждать это событие в последовавшие часы Эпторп, видимо, считал небезопасным. Лишь к вечеру, перед чаем, он сказал:

— Я не думаю, что у нас есть причины для беспокойства. Бригадир, по всей вероятности, признал свое поражение.

— На него это совсем не похоже.

— О, он беспринципный и от него можно ожидать все что угодно. Я знаю это. Но ведь не может же быть, чтобы он был совершенно лишен чувства собственного достоинства.

Гай не стал разочаровывать Эпторпа и портить ему радостное настроение, однако вопрос о том, одинаковое ли у этих двух враждующих людей представление о чувстве собственного достоинства, оставался открытым. На следующий день выяснилось: далеко не одинаковое.

Эпторп пришел на строевые занятия (в соответствии с новым распорядком получасовое строевое занятие и физическая тренировка проводились ежедневно) с искаженным от ужаса лицом. Он встал в строй рядом с Гаем. Снова незаметное для других пожатие пальцев — и Гай почувствовал, что в его руку вложена записка. Он прочитал ее при первой же возможности, когда подали команду «Вольно». Эпторп в это время нарочито отвернулся. В записке говорилось: «Должен поговорить с тобой наедине при первой возможности. Дело приняло угрожающий оборот».

Возможность предоставилась в середине первой половины дня.

— Этот человек просто сошел с ума. Опасный, могущий быть признанным невменяемым маньяк. Я не знаю, что мне теперь делать.

— Что же он сделал на этот раз?

— Я был из-за него на волосок от смерти, вот что он сделал. Если бы я не надел стальную каску, то не стоял бы сейчас здесь и не разговаривал бы с тобой. Он долбанул меня огромным, до краев наполненным землей цветочным горшком с завядшей геранью. Прямо по макушке. Вот что он сделал сегодня утром.

— Он что же, бросил его в тебя?

— Нет. Он пристроил его на верхней части двери в кладовке садовника.

— А почему на тебе оказалась каска?

— Инстинкт, старина. Чувство самосохранения...

— Но ты же сказал вчера вечером, что, по-твоему, всему этому делу пришел конец. А ты что, Эпторп, всегда сидишь на своем «гром-боксе» в каске?

— Все это не имеет никакого отношения к делу. Главное здесь в том, что этот человек просто совершенно безответствен. Это имеет очень большое значение для любого в его положении, да и в нашем тоже. Может настать такое время, когда наша жизнь будет в его руках. Что я должен теперь делать?

— Смени место «гром-бокса» еще раз.

— И никому не докладывать о происшедшем?

— Нельзя же упускать из виду твое чувство собственного достоинства.

— Ты хочешь сказать, что есть люди, которым это может показаться смешным?

— Даже ужасно смешным.

— Проклятие! — сказал Эпторп. — Я совсем не подумал об этой стороне вопроса.

— Мне хотелось бы услышать правду о каске, Эпторп.

— Ну что ж, если ты считаешь, что должен знать это, знай — я носил ее последнее время. По-моему, это объясняется тоской по дому, старина. Каска создает ощущение, как будто над тобой не пустое пространство, а что-то материальное. Не знаю, поймешь ли ты меня. Мой автономный химический клозет становится от этого более уютным.

— Ты и выходишь оттуда в каске?

— Нет. Я снимаю ее и беру под мышку.

— А когда ты ее надеваешь: до или после того, как спустишь штаны? Мне важно знать это.

— Обычно на пороге. К счастью, и сегодня утром я надел ее на пороге. Но знаешь, старина, я в самом деле никак не пойму тебя. К чему весь этот интерес?

— Я должен живо представить себе всю картину, Эпторп. Когда мы состаримся, воспоминание о подобных вещах будет нашим главным утешением.

— Послушай, Краучбек, временами мне кажется, что ты говоришь обо всем этом так, как будто считаешь это дело смешным.

— Пожалуйста, не думай так, Эпторп. Умоляю, думай что угодно, но только не это.

Однако подозрения не покинули Эпторпа и после этого немногословного примирения. Ему и хотелось бы обидеться, да он не рискнул. Он имел дело с безжалостным и изобретательным противником, и это вынуждало его держаться поближе к Гаю. В противном случае Эпторпа ожидало только поражение.

— Итак, каков же наш следующий шаг? — спросил он.

Вечером этого дня они прокрались к кладовке садовника, и Эпторп, включив свой карманный фонарик, молча показал Гаю разбитые черепки, развалившиеся комки земли и завядшую герань — свидетельства этого страшного утреннего происшествия. Не говоря ни слова, они подняли «гром-бокс» и перенесли, как и договорились предварительно, на его первоначальное место, в сарайчик для спортивного инвентаря.

На следующий день бригадир пришел на первое утреннее построение.

— Наставление по боевой подготовке армии номер двадцать четыре, как вам, без сомнения, известно, — сказал он, — рекомендует проводить игры, имеющие своей целью развитие наблюдательности и умения всесторонне использовать местность. Сегодня, джентльмены, вы проведете такую игру. Где-то поблизости на окружающей нас местности спрятан старомодный, вышедший из употребления походный сортир, который, без сомнения, брошен здесь бывшими обитателями этого места как совершенно бесполезная вещь. По внешнему виду — это простой квадратный ящик. Действуйте поодиночке. Кто первый найдет его, сразу же доложить мне. Разойдись!

— Его наглость потрясает меня, — сказал Эпторп. — Краучбек, ты охраняй сарайчик, а я отвлеку офицеров.

Эпторп был полон новых сил. Он чувствовал себя в этот момент хозяином положения. Он намеренно большими шагами отправился в район угольных бункеров и складов жидкого топлива. Бригадир, как и следовало ожидать, пошел через некоторое время в ту же сторону. Гай направился окольным путем к сарайчику и стал медленно ходить вокруг него. К сарайчику дважды приближались другие офицеры, но Гай в обоих случаях отвлекал их словами: «Я только что заглядывал туда. Сарайчик пуст».

Вскоре прозвучал сигнал горниста, призывающий возвращаться назад. Бригадир принял доклад о безуспешных поисках, уселся на свой мотоцикл и укатил, бросив вокруг зловещий, угрожающий взгляд, но не сказав ни слова. В школе в этот день он больше не появлялся.

— Расстроился, что ничего не вышло, старина, — удовлетворенно сказал Эпторп.

Однако на следующий день на двери сарайчика снова появилась надпись: «Всем чинам ниже бригадира вход запрещен».

Как Гай и предвидел, суматошные дни и вечера того марта, дни этой забавной игры в прятки, стали для него своеобразным источником бодрости и душевного успокоения, однако в ретроспективном плане подробности чередовавшихся уловок и контруловок из памяти, разумеется, выветрились. Гаю никогда больше не приходилось вдыхать аромат влажных лавровых листьев или пробираться между колючих сосновых ветвей без того, чтобы не вспомнить эти ночные вылазки с Эпторпом и пережитое на следующий день чувство торжества или разочарования. Но точная последовательность эпизодов и даже их количество в памяти не сохранились. Они затерялись среди более поздних, не столь ребяческих событий.

Кульминационного развития события достигли в страстную неделю, когда курс боевой подготовки в Кут-эль-Амаре подошел к концу. Бригадир в течение трех дней находился в Лондоне, занятый выяснением дальнейшей судьбы стажирующихся офицеров. Автономный химический клозет Эпторпа стоял на углу спортивной площадки, вне какого-либо помещения, но хорошо замаскированный между ветвистым вязом и большим катком. Здесь, никем в течение трех дней не тревожимый, Эпторп пользовался безоговорочным правом собственности на свой «гром-бокс».

Бригадир возвратился из Лондона в подозрительно хорошем настроении. Он побывал в магазине игрушек и приобрел в нем стаканчики-сюрпризы. Когда их поднесешь ко рту, они становятся дырявыми, и все содержимое выливается на подбородок пьющего. Перед обедом бригадир незаметно расставил стаканчики на столах, чтобы подшутить над офицерами. После обеда все довольно долго играли в лото. Когда бригадир выкликнул последний номер, он обратился ко всем офицерам.

— Джентльмены, — сказал он, — все, кроме начальника штаба и меня, с завтрашнего дня находятся в отпуске. Мы снова встретимся в полевом лагере, расположенном в одной из долин южной части Шотландии, где будет вполне достаточно места, чтобы применить на практике приобретенные здесь знания. Подробности вашего перебазирования и устройства на новом месте будут указаны в документах на доске объявлений сразу же, как только их подготовит начальник штаба. Обратите особое внимание на пункт, в котором разъясняется, что количество личных вещей офицера ограничивается определенными пределами, установленными военным министерством. Рекомендации этого пункта подлежат неукоснительному выполнению. Вот, кажется, и все, что я хотел сказать, так ведь, начальник штаба? Впрочем, нет, подождите, есть еще одно дело. Вы все сейчас одеты не по форме. С сегодняшнего дня вам присвоен новый чин. Прежде чем уехать отсюда, всем необходимо приколоть на погоны по второй звездочке.

В этот вечер в комнатах стажирующихся офицеров то и дело слышалась сочиненная Ленардом песенка:

Завтра утром бригадир

Здесь останется один.

Ни занятий, ни стрельбы,

Ни вечерней вдаль ходьбы.

— Послушай-ка, — обратился Гай к Эпторпу, — твои личные вещи наверняка выйдут за пределы дозволенного количества.

— Я знаю, старина. Меня это очень беспокоит.

— А главное — куда девать твой «гром-бокс»?

— Я найду место для него. Какое-нибудь совершенно безопасное место. Тайник или надежное хранилище. Надо спрятать его где-нибудь так, чтобы быть в полной уверенности, что он будет лежать на месте до моего возвращения после окончания войны.

...Ни в болота лезть не надо,

Ни шагать со всей бригадой...

Веселые звонкие голоса донеслись в комнату с надписью: «Штаб бригады», в которой трудились бригадир и начальник штаба.

— Эти голоса напомнили мне, — сказал бригадир, — что меня ждет еще одно дело вне стен этого дома.

Утром следующего дня, когда солнечный луч коснулся незашторенного окна в комнате «Пашендейль», Эпторп был уже на ногах и ножницами для ногтей прокалывал дырочки на погонах» для новых звездочек. Через несколько минут Эпторп стал лейтенантом. В это утро расставания Эпторп ничего не сказал и не сделал такого, что можно было бы отнести к категории имеющего важное значение. Последнее, действие Эпторпа перед тем, как выйти из комнаты, было сугубо дружественным: он предложил Гаю пару звездочек, которые достал из аккуратной кожаной коробки для запонок. Гай заметил при этом, что в коробочке много различных украшений, в том числе и короны для погон старшего офицерского состава. Затем, еще до того как Гай кончил бриться, Эпторп, одетый теперь по форме и со стальной каской под мышкой, вышел из комнаты и направился в угол спортивной площадки.

До угла площадки было не более фарлонга{19}. Минут через пять школьное здание Кут-эль-Амары задрожало от сильнейшего взрыва. В комнатах-спальнях раздалось несколько тревожных возгласов: «Воздушное нападение!», «Всем в укрытие!», «Надеть противогазы!».

Гай застегнул на себе ремень и поспешил на улицу — туда, где, как ему казалось, произошла катастрофа. Над спортплощадкой вились клубы дыма. Гай пересек площадку. Сначала никаких признаков Эпторпа видно не было. Затем Гай увидел его: прислонившись к вязу, с каской на голове, Эпторп рассеянно шарил по пуговицам на своих штанах и с ужасом взирал на разбросанные вокруг обломки.

— Послушай, Эпторп, ты не ранен?

— Кто это? Краучбек? Я не знаю. Я просто ничего не знаю, старина.

От автономного химического клозета остались только куча дымящихся деревянных обломков, медные краники и трубочки, разлетевшийся во все стороны розоватый химический порошок и большой осколок надтреснутого фарфора.

— Что случилось?

— Не знаю, старина. Только я уселся, как последовал ужасный взрыв... и я оказался на четвереньках вон там, на траве.

— Тебя ранило? — спросил Гай еще раз.

— Шоковое состояние, — ответил Эпторп. — Я ничего не чувствую.

Гай осмотрел обломки тщательнее. Что произошло, Гай ясно понял, вспомнив отдельные места из последней лекции бригадира.

Эпторп снял стальную каску, надел фуражку, одернул на себе форму, пощупал рукой плечи и убедился, что новые звездочки на месте. Он еще раз взглянул на все, что осталось от его «гром-бокса».

«Mot juste"{20}, — подумал Гай.

Эпторп, казалось, был слишком ошеломлен, чтобы горевать о потере.

Гаю не пришли в голову никакие слова утешения.

— Давай-ка лучше пойдем завтракать.

Они молча повернулись и пошли к дому.

Эпторп шел по влажному игровому полю, шатаясь, неуверенно, устремив взгляд в невидимую точку впереди себя.

На ступеньках крыльца он остановился и оглянулся назад.

В произнесенном им надгробном слове было больше трагичности, чем горечи:

— Уничтожил !

4

На страстную неделю Гай собрался было поехать в Даунсайд, но затем передумал и отправился в Мэтчет. Отель «Морской берег» был все еще переполнен, но шума и оживления теперь уже не было. Администрация и обслуживающий персонал стали придерживаться очень простого правила: делать, меньше, чем они делали раньше, и получать за это значительно большую плату. В холле висела доска для объявлений. Если не считать, что объявления обычно начинались со слов: «Уважаемые гости, напоминаем вам...», «Уважаемые гости, просим вас...», «Уважаемые гости, сообщаем вам...», то они до смешного походили на военные приказы, и в каждом из них сообщалось о каком-нибудь небольшом сокращении удобств.

— Мне кажется, что здесь с каждым днем становится все хуже и хуже, — заметил Тиккеридж, ставший теперь подполковником.

— Я уверен, они делают все, что возможно, — сказал мистер Краучбек.

— Они даже цены на все повысили.

— По-моему, они сталкиваются во всем с огромными трудностями.

По великим постам мистер Краучбек неизменно воздерживался от вина и табака, однако на его столе по-прежнему всегда стоял графин с портвейном и чета Тиккериджей каждый вечер пользовалась возможностью отведать вина.

Когда вечером в четверг на страстной неделе Гай и его отец стояли на ветру у парадной двери отеля, а Феликс резвился в темноте где-то рядом, мистер Краучбек сказал:

— Я очень рад, что ты попал в батальон Тиккериджа. Он такой хороший человек. Его жена и маленькая девочка ужасно скучают по нему... Он говорит, что тебя, вероятно, назначат командиром роты.

— Вряд ли. По-моему, в лучшем случае меня назначат заместителем командира роты.

— Он сказал, что ты получишь роту. Он очень хорошего мнения о тебе. Я очень рад. А ты носишь тот медальон?

— Да, конечно, ношу.

— Я очень доволен, что у тебя все идет так хорошо. Впрочем, ничего неожиданного в этом, конечно, нет. Кстати, завтра успение, утром я пойду в церковь. Не думаю, что ты тоже пожелаешь пойти...

— А в какое время?

— Видишь ли, в ранние утренние часы люди идут туда с наименьшей охотой. Для меня же это не имеет никакого значения, поэтому я буду там от пяти до семи.

— Это для меня, пожалуй, многовато. Может быть, я загляну всего на полчасика.

— Обязательно приходи. В этом году у них там все очень красиво.

Утром в страстную пятницу Гай вошел в маленькую церковь. Уже брезжил рассвет, но в самой церкви стояла ночная тьма. В нос ударял резкий запах цветов и свечей. В церкви находился только его отец. Он опустился на колени у аналоя, перед импровизированным алтарем, выпрямился и застыл, устремив взгляд прямо перед собой. Когда вошел Гай, мистер Краучбек повернулся к нему, улыбнулся и снова погрузился в молитву.

Гай опустился на колени неподалеку от отца и тоже начал молиться.

Вскоре пришел ризничий и сдвинул черные занавеси с окон восточной стороны. Яркий солнечный свет на мгновение ослепил глаза.

В те же минуты в Лондоне (в этом сверхсекретном штабе считалось, что в целях сохранения тайны следует работать в необычные часы) шел большой разговор о Гае.

— По делу в Саутсанде, сэр, поступают новые материалы.

— Это относительно валлийского профессора?

— Нет, сэр. Вы помните перехваченное нами донесение радиофицированного агента «L-18»? Вот оно: « Два офицера-алебардиста заявляют, что Саутсанд тайно посетил видный политический деятель Бокс{21}, который совещался с высокопоставленным военным чиновником».

— Я никогда не думал, что это донесение может оказаться важным. Насколько мне известно, у нас нет ни одного подозреваемого по фамилии Бокс, а в районе Саутсанда нет ни одного высокопоставленного военного чиновника. Впрочем, конечно, это может быть какое-то кодовое имя.

— Да, сэр. Мы начали поиски в этом направлении, как вы приказали тогда, и обнаружили, что есть член парламента по фамилии Бокс-Бендер, шурин которого, по фамилии Краучбек, служит в алебардийском полку. Раньше фамилия Бокс-Бендера была просто Бокс. Добавление «Бендер» было принято его отцом в тысяча восемьсот девяносто седьмом году.

— Что ж, это, кажется, опровергает подозрение, а? Нет никаких причин, по которым этот человек не мог бы посетить своего шурина.

— Тайно, сэр?

— А у нас есть что-нибудь по этому Боксу? В том, что его фамилия пишется через черточку, надеюсь, нет ничего особо подозрительного?

— Ничего важного у нас нет, сэр, — ответил младший офицер по фамилии Грейс-Граундлинг-Марчпоул, каждая черточка в которой указывала на расчетливую женитьбу в век земельной собственности. — Он ездил два раза в Зальцбург. Якобы на какой-то музыкальный фестиваль. Но зато Краучбек — это совсем другое дело. До сентября прошлого года он жил в Италии и, как мы узнали, был в хороших отношениях с местными фашистскими властями. Не считаете ли вы необходимым завести на него досье, сэр?

— Да, пожалуй, стоит завести.

— На обоих, сэр?

— Да. Заведите на всех.

Эти двое тоже раздвинули светомаскировочные шторы и впустили в кабинет первые лучи восходящего солнца.

Так совершенно секретный индекс пополнился двумя фамилиями. Позднее такие добавления переснимались на микропленку, размножались и рассылались для внесения в десяток индексов в штабах контрразведывательной службы свободного мира и становились постоянной составной частью совершенно секретных архивов второй мировой войны.

— Мой брат служит в алебардийском полку, сэр, — сказал Грейс-Граундлинг-Марчпоул неизвестно к чему. — Краучбек, по их мнению, ничего особенного из себя не представляет.

5

Мысль о событии огромной важности — когда сформируется бригада — теплилась в сознании Гая, как и в сознании всех его сослуживцев, пять с лишним месяцев. Божественная идея! Никто не знал, как, в сущности, все это произойдет.

По окончании пасхального отпуска они собрались в долине Пенкирк, в южной части Шотландии, приблизительно в двадцати милях от Эдинбурга, на земле, покрытой возделанными полями, с небольшими крестьянскими усадьбами. В начале долины стоял небольшой каменный замок эпохи королевы Виктории. Первые два дня они столовались и спали в этом замке. Количество людей увеличилось за счет многих незнакомых кадровых военнослужащих различных рангов. Появились начальник медицинской части, неконфессиональный военный священник и придирчивый, имеющий много орденских ленточек ветеран, который командовал саперами. Но это были только офицеры. Набор рядовых пока не производился, потому что еще не была решена проблема их размещения.

Предполагалось, что саперы развернут лагерь, однако в назначенный день ничего существенного на поверхности отведенного участка не появилось. Они пробыли здесь всю зиму, уютно устроившись в конюшнях замка. Некоторые из них просто полюбили это место, особенно резервисты, которые нашли себе друзей и подруг в соседних населенных пунктах, просиживали все рабочие часы у их домашних очагов и платили за гостеприимство инструментами и провизией из ротных складов. Предполагалось, что эти ветераны составят костяк соединения, в которое помимо них войдут настроенные против фашистов виолончелисты и продавцы абстрактных картин из стран Дунайского бассейна.

— Если бы мне дали что-нибудь около взвода фашистов , — сказал командир этих ветеранов, — я закончил бы все работы здесь в течение одной недели.

Но он нисколько не жаловался. Ему вовсе не плохо жилось в сравнительно комфортабельном привокзальном отеле, который находился в трех милях от лагеря. Он был непревзойденным знатоком всех тайн финансовой службы и ухитрялся получать множество необычных специальных надбавок к своему окладу. Если новый командир понравится ему, то он готов оставаться на своем посту до конца лета.

Пять минут, проведенные командиром саперов с бригадиром Ритчи-Хуком, заставили его без колебаний принять решение оставить это теплое местечко и уехать. Ветераны не только горячо принялись за работу сами, но и склонили к этому антифашистов. За строительство лагеря взялись довольно серьезно, но не настолько серьезно, чтобы удовлетворить Ритчи-Хука.

В первое же утро в Пенкирке он приказал своим молодым офицерам копать и таскать землю. Накануне вечером, он, к несчастью приказал сделать офицерам все противовирусные прививки, которые имелись в санчасти бригады. Заметив отсутствие энтузиазма, бригадир попытался развернуть соревнование между алебардистами и саперами. Музыканты начали работать с огоньком; продавцы картин абстрактных художников — менее рьяно, но зато вполне серьезно и качественно; алебардисты же не проявили никакого энтузиазма, ибо едва передвигали ноги.

Они рыли дренажные канавы и таскали доски для настила полов в палатках (самая нескладная ноша из всех придуманных человеком), сгружали с грузовых машин печки «Сойера» и оцинкованные водопроводные трубы. Тело ныло от усталости, ходили они пошатываясь, а некоторые и вовсе падали от изнеможения. Токсическое влияние привитых вирусов не прекращалось до тех пор, пока вся работа не подошла к концу.

Первые две ночи они спали на разостланных одеялах и питались в замке где попало. Везде царил такой же беспорядок, как в Кут-эль-Амаре во времена майора Маккини. На третий день установка жилых офицерских палаток, палатки-столовой, водопроводного крана и полевой кухни для каждого батальона наконец-то была завершена. Офицеры перебрались из замка в палатки. Начальник штаба достал контейнер алкогольных напитков. Начальник квартирмейстерской части наскоро организовал обед. Подполковник Тиккеридж пил рюмку за рюмкой и вскоре оказался достаточно пьяным для того, чтобы сыграть свою непристойную сценку под названием «Однорукий флейтист». Второй батальон обрел себе пристанище и обосновался в нем.

В этот первый вечер в палаточном лагере Гай, одурманенный джином, усталостью и привитыми вирусами, не без труда пробрался между оттяжками и колышками в палатку, где разместили его и Эпторпа.

Эпторп, этот старый служака, открыто не подчинился приказу (как вскоре выяснилось, точно так же поступили и все кадровые офицеры) и привез с собой бОльшую часть своих личных вещей. Он ушел из столовой раньше Гая. Теперь Эпторп лежал на высокой раскладной койке, под балдахином из белой кисеи, освещенным изнутри оригинальной масляной лампой накаливания, словно крупный ребенок в плетеной колыбели с верхом, курил трубку и читал «Наставление по военно-судебному производству». Его «спальню» окружали стол, стул, ванночка, умывальник для рук (все раскладное), довольно громоздкие сундуки и чемоданы; здесь же находилось странное устройство, похожее на небольшие строительные козлы, на которых были развешены предметы форменного обмундирования. Гай зачарованно осмотрел этот попахивающий дымком, ярко освещенный кокон.

— Надеюсь, тебе хватит оставшегося места, — сказал Эпторп.

— Да, пожалуй.

У Гая были только резиновый матрац, штормовой фонарь и парусиновый тазик для умывания, который устанавливался на треногу.

— Тебя, может быть, удивляет, что я предпочитаю спать под балдахином?

— По-моему, это очень разумно — принимать все меры предосторожности.

— Нет, нет, нет. Это не предосторожность. Это просто потому, что так я лучше сплю.

Гай разделся, бросил одежду на чемодан, разложил матрац на полу и улегся на него между двух одеял. Было очень холодно. Гай порылся в рюкзаке и достал пару шерстяных носков и подшлемник, которые ему связала одна дама, живущая в отеле «Морской берег» в Мэтчете. К одеялу на матраце он добавил еще и свою шинель.

— Разумеется, так мы разместились лишь на время, — сказал Эпторп. — Командирам рот положены одноместные палатки. Я на твоем месте взял бы себе сожителем в палатку Ленарда. Он, пожалуй, самый лучший из младших офицеров. Его жена родила ребенка на прошлой неделе. Я почему-то считал, что такое дело только испортит ему весь отпуск, но он, кажется, очень доволен и в хорошем настроении.

— Да, он рассказал мне.

— Надо избегать прежде всего таких сожителей, которые то и дело пытаются воспользоваться какой-нибудь твоей вещью.

— Да, это правильно.

— Ну ладно, я буду спать. Если будешь вставать ночью, смотри не наткнись на что-нибудь, ладно? У меня здесь лежат довольно ценные вещи, для которых я пока еще не нашел места.

Эпторп положил трубку на свой столик и погасил лампу. Через несколько минут, невидимый под своим балдахином, окутанный ароматной дымкой, успокоенный и умиротворенный, словно утомленная лаской Гера на руках Зевса, он сладко заснул.

Гай убавил свет в своей лампе, но, скованный холодом и усталостью, долго еще не мог заснуть, хотя и не испытывал никакого недовольства.

Он размышлял об этой необыкновенной способности армии приводить все вокруг в порядок. Разори ногой муравейник, и покажется, что в нем в течение нескольких минут будет царить полнейший хаос. Муравьи начнут бешено носиться и карабкаться в разные стороны без видимой цели. Затем инстинкт берет верх. Каждый муравей находит свое определенное место и начинает выполнять определенную функцию. Солдаты действуют подобно муравьям.

В последовавшие годы Гаю не раз пришлось убедиться в неизменности этого процесса, иногда в чрезвычайно трудной и тяжелой, а иногда в приятной, прямо-таки домашней обстановке. Люди, бессердечно оторванные от жен и семей, сразу же начинают создавать себе некое подобие дома. Они красят и по возможности обставляют свое жилье, разбивают цветочные клумбы и обрамляют их белой галькой.

Гай размышлял этой ночью и об Эпторпе.

Во время работ по разбивке лагеря Эпторп чувствовал себя в своей стихии.

Когда в тот первый вечер подошла его очередь делать прививку, он настоял на том, чтобы ему она была сделана после всех других. А когда пришел и этот момент, Эпторп перечислил начальнику медицинской части столько заболеваний, от которых он временами страдал, рассказал о стольких сделанных ему когда-то различного рода прививках и их воздействии на его организм, о стольких предостережениях относительно прививок в будущем, якобы высказанных ему выдающимися специалистами, поведал о таких приступах идиосинкразической аллергии и тому подобных вещах, что начальник медицинской части быстро согласился сделать Эпторпу лишь чисто символическую, совершенно безболезненную и безвредную, инъекцию.

Таким образом, Эпторп сохранил физическую бодрость и полную ясность мышления, поэтому большую часть времени он провел с командиром саперов в качестве советника но выбору места для лагерных кухонь с учетом преобладающих в этом районе ветров или в качестве браковщика неумело поставленных палаточных оттяжек.

Эпторп весьма эффективно использовал двухдневное общение со штабными чинами бригады. Теперь все они хорошо знали его. Он случайно обнаружил, что давно уже знаком с кузиной начальника штаба бригады. В общем, у Эпторпа все шло очень хорошо.

И все же Гай не мог избавиться от какого-то странного ощущения подозрительности в отношении Эпторпа. Нельзя сказать, что Эпторп вызывал у Гая какие-то сомнения, отнюдь нет, это было бы большим преувеличением. Гай испытывал нечто такое, что никак не поддавалось определению, что-то едва уловимое, какое-то легкое дуновение. Тем не менее это «что-то» было явно подозрительным.

Так, то впадая в легкую дремоту, то возвращаясь к ускользавшим мыслям, Гай провел все часы до побудки.

6

К концу четвертого дня была поставлена последняя палатка. Вдоль и поперек долины, от замка до шоссе, протянулись батальонные ряды палаток, кухонь, складов, столовых, отхожих мест. Многого еще недоставало, многое было сделано на скорую руку, но в целом лагерь был готов к размещению войск. Утром следующего дня должны были прибыть солдаты. В тот вечер офицеров собрали в замке, где теперь размещался штаб бригады, и перед ними выступил бригадир.

— Джентльмены, — начал он, — завтра утром к вам прибудут солдаты, которых вы поведете в бой.

Это были хорошо знакомые, сильно действующие, волшебные слова. Постоянно произносившиеся две фразы: «Офицеры, которые будут командовать вами...» и «Солдаты, которых вы поведете в бой...» — точно определяли место младших офицеров в самой гуще сражения. Для Гая они были равнозначны запомнившемуся с детства перезвону полного набора колоколов курантов.

Бригадир продолжал свою речь. Было первое апреля — день, в который бригадир мог бы не удержаться от какой-нибудь веселой шутки, но в данном случае он оставался совершенно серьезным, а Гай впервые слушал его лишь краем уха. Офицеры, многих из которых он видел впервые, уже не воспринимались им более как привычное окружение. Менее чем за сорок восемь часов у него появилось новое, более чтимое и почитаемое окружение — второй батальон, и все его мысли сосредоточились на том, что завтра прибудут солдаты.

Офицеров распустили, и бригадир, который до этого момента играл в их жизни доминирующую роль, на время как бы отдалился от них. Он жил со своим штабом в замке. Он прибывал и убывал — в Лондон, в Эдинбург, в центр формирования, — и никто не знал, когда и зачем. Он стал источником надоедливых безличных приказов: «Командование говорит, что мы должны вырыть одиночные окопы...», «Командование говорит, что в любой данный момент из батальона может быть отпущено не более трети личного состава...», «Поступили новые приказы командования...».

Таков был Ритчи-Хук, с его ранами и веселыми проделками, этот необыкновенный вояка, всеми называемый теперь командованием.

Каждый батальон отправился к своему ряду палаток. В палатке столовой второго батальона стояло четыре печки, отапливаемые керосином, однако, когда подполковник Тиккеридж собрал второй батальон, чтобы объявить о назначениях, усевшиеся на скамейках офицеры поеживались от вечерней прохлады.

Тиккеридж читал медленно. Прежде всего — штаб батальона: он сам, его заместитель и начальник штаба — все кадровые офицеры; помощник начальника штаба по общим вопросам и по разведывательной, химической, бытового обслуживания и транспортной службам — Сарам-Смит; командир штабной роты — Эпторп; заместитель командира штабной роты — один из совсем молодых кадровых офицеров.

Последнее назначение вызвало общий интерес. Среди офицеров, имеющих временный чин, ходили слухи о том, что один или два из них, возможно, будут продвинуты по службе; никто, кроме Эпторпа, не рассчитывал на этом раннем этапе получить в подчинение роту, но даже Эпторп не надеялся, что в его подчинение будет назначен кадровый офицер, каким бы он ни был молодым.

Это назначение явилось полной неожиданностью и для кадровых офицеров, и они обменялись недоверчивыми взглядами.

Командиром и заместителем командира первой роты были назначены кадровые офицеры, командирами взводов — три офицера, имеющие временный чин. Во второй роте назначения были произведены по такой же схеме. В третьей роте на должность заместителя командира был назначен Ленард. Теперь оставались Гай, еще два офицера с временным чином и один очень нахальный молодой кадровый офицер по фамилии Хейтер.

— Четвертая рота... — продолжал Тиккеридж. — Командир — майор Эрскайн, которого в настоящий момент здесь нет. Он прибудет через несколько дней. А пока роту примет его заместитель Хейтер. Командиры взводов: де Сауза, Краучбек и Джарвис.

Это была горькая минута. Никогда ранее в своей жизни Гай не надеялся на успех. Очень немногие и очень несущественные почести и награды, которых он удостаивался в прошлом, сваливались на него совершенно неожиданно. Чувство удовлетворенности своими действиями появилось у него лишь теперь, когда он стал алебардистом. О том, что его ожидает успех, говорили и неоднократные намеки. Он не ожидал и не рассчитывал на что-нибудь большое и важное, но надеялся хоть на какое-то продвижение. Гай был уверен, что так будет просто потому, что фактически он преуспевал в подготовке, и считал, что слова одобрения, которыми иногда награждали его, вовсе не были лишь простой данью уважения к его возрасту. Теперь Гай кое-что понял. Он был не так плох, как Триммер, и не столь плох, как Сарам-Смит, которого назначили на ничтожную должность; он просто едва пробрался и не заработал никаких почестей и отличий. Теперь он убедился — хотя еще раньше должен был понять это, — что Ленард, очевидно, лучше его. Кроме того, Ленард был беднее Гая, и недавно у него родился ребенок. Ленарду нужна более высокая оплата, и он получит ее, когда ему дадут чин капитана. Никакой обиды Гай не испытывал; он никогда в подобных случаях не унывал, потому что имел в этом отношении богатый опыт. Просто у него сразу же резко упало настроение. Сэр Роджер, возможно, чувствовал себя так же, когда ему пришлось обнажить свой меч из-за какой-то небольшой местной ссоры. Он не знал тогда, что настанет день, когда его будут величать «il Santo Inglese».

Подполковник Тиккеридж продолжал:

— Разумеется, все эти назначения пробные. Позднее возможна перестановка. Однако в настоящее время мы считаем такие назначения наиболее целесообразными.

Затем офицерам сказали, что они свободны. Дежурный солдат позади бара усердно наполнял рюмки розовым джином.

— Поздравляю, Эпторп! — сказал Гай.

— Спасибо, старина. Откровенно говоря, я не ожидал, что мне дадут штабную роту. Она ведь в два раза больше любой другой.

— Я уверен, что ты отлично справишься с ней.

— Да, возможно, что мне придется положиться кое в чем на своего два-ай-си.

— На что, на что, Эпторп? Это какой-нибудь новый «гром-бокс»?

— Нет, нет, нет! Это мой заместитель. Ты знаешь, старина, тебе все-таки надо усвоить принятую терминологию. Начальство обращает внимание на такие вещи. Кстати, по-моему, тебе не очень-то повезло с назначением, я ожидал большего. Поговаривали, что один из нашей группы будет назначен на должность два-ай-си. Я так и думал, что они имеют в виду тебя.

— Ленард — толковый парень.

— Да, конечно, они знают лучше нас. Тем не менее я сожалею, что они предпочли Ленарда. Если тебе трудно перенести вещи сегодня, то на эту ночь можешь оставить их в моей палатке.

— Спасибо, я непременно воспользуюсь твоей любезностью.

— Но завтра, старина, ты займешься этим делом в первую очередь, ладно?

В палатке-столовой было так холодно, что им пришлось ужинать не снимая шинелей. В соответствии с полковой традицией Эпторп и Ленард поставили всем по стопке.

Некоторые стажирующиеся офицеры посочувствовали Гаю: «Вам не повезло, «дядюшка». Оттого что Гая «обошли» в назначении, он, казалось, стал для сослуживцев более simpatico.

— Это вы Краучбек, правильно? — обратился к нему Хейтер. — Ставлю вам стопку. Пришло время узнать своих подчиненных. Вы наверняка найдете во мне покладистого начальника, если приспособитесь к моим правилам и привычкам. Скажите, а чем вы занимались в мирное время?

— Ничем.

— Ого!

— А каков майор Эрскайн?

— Мозговитый. Вы хорошо сработаетесь с ним, если будете выполнять все, что вам приказывают. На первых порах он от вас, новичков, многого не потребует.

— А во сколько завтра прибудут солдаты?

— Бриг наговорил об этом чертову уйму, только слушай, а на самом деле завтра прибудут лишь бывалые солдаты. Новобранцы будут здесь только через несколько дней.

Они выпили по стопке розового джина и обменялись недоверчивыми взглядами.

— А кто такие де Сауза и Джарвис? Мне, вероятно, надо и с ними обменяться парой слов.

Когда Гай в последний раз вошел в тот вечер в палатку Эпторпа, ее хозяин не спал и пребывал в приподнятом настроении.

— Краучбек, — сказал он, — я хотел бы сказать тебе кое-что. О том, что произошло в Саутсанде, впредь больше ни слова. Понимаешь? В противном случае я буду вынужден принять меры.

— Какие меры, Эпторп?

— Крутые меры.

Чудак. Настоящий чудак.

7

Без малого через три недели в лагере появилась «Инструкция по боевой подготовке сухопутных войск N31. Военное министерство. Апрель 1940 года». Генерал Айронсайд препровождал ее словами: «Всем командирам обеспечить изучение инструкции и тщательно проверить правильность ответов подчиненных офицеров на вопросы, поставленные в части первой. Боевую подготовку продолжать до тех пор, пока ответы на все вопросы не будут удовлетворительными».

— Вам, друзья, пожалуй, придется в этом месяце заглянуть в инструкцию, — сказал подполковник Тиккеридж. — По тем или иным соображениям ей, видимо, придается довольно серьезное значение.

В первом разделе брошюры было поставлено сто сорок три вопроса.

Двадцать первого апреля в выпуске новостей в девять утра сообщили, что генерал Пейджет находится в Лиллехаммере и что в Норвегии дела идут хорошо. По окончании новостей начали транслировать музыку. Гай и де Сауза сели как можно дальше от радиоприемника и в атмосфере, в которой запахи примятой травы и жарящегося ростбифа ослаблялись запахами керосина и разогретого чугуна, начали изучать «жизненно важные обязанности командира подразделения».

— Послушайте, «дядюшка», а вы приобрели на свою дотацию старую ходовую часть автомобиля и запчасти к двигателю, чтобы облегчить подготовку по вождению автотранспорта?

— Нет. А сколько человек в твоем взводе ты предназначаешь для связи?

— Ни одного.

Это было похоже на игру в «счастливые семьи».

— А вы можете сказать, почему с камуфляжем, сделанным с опозданием, опаснее, чем без всякого камуфляжа?

— Наверное, потому, что можно прилипнуть к невысохшей краске.

— А скажите, приспособление для сушки одежды у ваших солдат такое же хорошее, как и у вас?

— Более плохим оно вряд ли может быть.

— Послушайте, «дядюшка», а вы пробовали в своем взводе, можно ли готовить пищу в солдатских котелках?

— Да, мы пробовали. На прошлой неделе.

— А почему во время боевой подготовки ночные действия выгодно начинать за час до рассвета?

— Потому что занятия могут длиться не более часа.

Гай лениво, как во сне, перелистывал страницы. Все это было очень похоже н-а рекламирование полезных советов по достижению цели в различного рода бизнесе: «Как завоевать внимание босса. Курс из пяти уроков», «Почему меня не продвигают?». Гаю то и дело попадались вопросы, которые мысленно возвращали его к событиям последних трех недель.

«Пытаетесь ли вы, стать достаточно компетентным, чтобы принять на себя обязанности вашего непосредственного начальника?»

Гай не испытывал никакого уважения к Хейтеру. Он был совершенно уверен, что смог бы теперь выполнять обязанности заместителя командира роты намного лучше Хейтера. Более того, недавно Гай узнал, что, когда его назначат на новую должность, это вовсе не будет должность Хейтера.

Майор Эрскайн прибыл в лагерь в один день с новобранцами. Его мозговитость оказалась отнюдь не угнетающей. Такая репутация майора объяснялась главным образом тем, что он читал романы Пристли и имел необыкновенно неаккуратный внешний вид. Форма на нем была надлежащая и всегда чистая, но почему-то она никогда не была по нему, и не по вине шившего ее портного, а скорее потому, что майор в течение дня, казалось, нет-нет да и менял свою конфигурацию. Сейчас его мундир кажется слишком длинным, а через каких-нибудь несколько минут может показаться слишком коротким. Карманы его всегда чем-то набиты. Носки на ногах почему-то всегда собираются в гармошку. Он скорее походил на сапера, чем на алебардиста. Но он и Гай пришлись друг другу по вкусу. Майор Эрскайн говорил мало, но если уж говорил, то всегда с необыкновенной простотой и откровенностью.

Однажды вечером, когда Хейтер показал себя более нахальным, чем обычно, майор Эрскайн и Гай шли из роты в столовую вместе.

— Этот маленький зудень хочет пинка под зад, — сказал майор Эрскайн. — Я, пожалуй, устрою ему это. И ему будет лучше, и мне приятнее.

— Да, я понимаю вас.

— Мне не следовало бы говорить это вам о вашем непосредственном начальнике, — продолжал майор. — А вам кто-нибудь когда-нибудь говорил, «дядюшка», почему вас назначили всего-навсего командиром взвода?

— Нет. Но я не думаю, что это требует какого-то объяснения.

— Ну почему же, вам должны были бы сказать. Видите ли, вас предполагали назначить командиром роты. Но бриг заявил, что не хочет, чтобы боевой ротой командовал кто-нибудь, кто не командовал до этого взводом. И я вполне понимаю его. Штабная рота — совсем другое дело. «Дядюшка» Эпторп останется в ней, пока не станет начальником хозяйственного отделения адъютантско-квартирмейстерского отдела или кем-нибудь в этом роде. Ни один из офицеров, имеющих временный чин и начинающих с высокой должности, никогда не получит стрелковую роту. Вы же получите ее еще до того, как мы попадем в действующие войска, если вы, конечно, не испортите свой послужной список какой-нибудь сенсационной выходкой. Я решил, что должен сказать вам все это на случай, если вы приуныли из-за назначения.

— Это верно, я таки действительно приуныл.

— Да, я так и думал.

«Кто руководит взводом: вы или ваш взводный сержант?»

У Гая взводным сержантом был парень по фамилии Соумс. Взводом руководил Гай, но наладить отношения с сержантом оказалось не так-то легко. Соумс носил усы, подстриженные на гангстерский манер, и в нем было много такого, что напоминало Гаю Триммера.

«Сколько человек в вашем подразделении вы считаете возможными кандидатами на присвоение офицерского чина?»

Одного. Сержанта Соумса. Гай не только «считал», но и кое-что предпринял для этого. Несколько дней назад он зашел в канцелярию-роты и вручил майору Эрскайну листок бумаги, на котором была фамилия сержанта, его личный номер и краткие сведения о прохождении службы.

— Да я нисколько не виню вас, — сказал майор Эрскайн. — Сегодня утром я отправил такую же бумагу на Хейтера, предложив его в качестве подходящей кандидатуры для специального обучения на офицера связи в авиации, независимо от предъявляемых к такому кандидату требований. Полагаю, что он станет там полковником не больше чем через год. Точно так же и вы хотите произвести Соумса в офицеры по той простой причине, что он очень неприятный тип. Хорошенькая армия у нас будет этак года через два, когда все это дерьмо проберется наверх.

— Но Соумс ведь не вернется к нам, если его произведут в офицеры.

— Именно поэтому я и представлю его. То же самое и с Хейтером, если он пройдет тот или иной курс обучения.

«Сколько ваших подчиненных вы знаете по фамилии и имени и что вам известно об их личных качествах?»

Фамилии и имена подчиненных Гай знал. А вот опознать их удавалось далеко не всегда. У каждого было по меньшей мере три лица: нечеловеческое, даже довольно враждебное выражение, когда подчиненный стоял по стойке «смирно"; жизнерадостное и изменчивое, чаще всего шутовское, иногда взбешенное, а иногда и печальное, когда во внеслужебное время подчиненные направлялись гурьбой в какую-нибудь бригадную военную лавочку или спорили о чем-нибудь в ротных палатках; и, наконец, третье выражение — настороженная, но в целом дружелюбная улыбка, когда Гай разговаривал с ними во внеслужебное время или во время перерывов в занятиях. Большинство хорошо воспитанных англичан в те времена считали, что они наделены исключительной способностью внушать низшим классам любовь и уважение к себе. Гай не тешил себя такой иллюзией, но считал, что пользуется у подчиненных ему тридцати человек довольно высоким авторитетом. Впрочем, он особенно об этом и не заботился. Ребята просто нравились ему, и он желал им всяческих успехов. Он выполнял свой долг и отношении подчиненных настолько, насколько ему позволяли его скромные знания. Он был безоговорочно готов, если возникнет необходимость, принести себя в жертву ради них. Броситься на шипящую гранату, например, отдать им последнюю каплю воды, совершить любой подобный поступок. Однако различия между ними по их человеческим качествам Гай не проводил. Он отличал их друг от друга не больше и не меньше, чем делал это в отношении офицеров-сослуживцев. Он предпочитал майора Эрскайна молодому Джарвису, с которым жил теперь в одной палатке, он питал уважение к де Саузе, но вместе с этим испытывал некоторое подозрение к нему. Что же касается своего взвода, роты, батальона и вообще всех алебардистов, то Гай питал к ним более теплые чувства, чем к любому другому за пределами его семейного круга. Это, конечно, не так уж много, но все же кое-что, за что можно было благодарить бога.

А в самом начале этого разностороннего катехизиса стоял вопрос, составлявший суть самого пребывания Гая среди этих, не им выбранных сослуживцев:

«За что мы сражаемся?»

В инструкции по боевой подготовке стыдливо отмечалось, что многие рядовые солдаты имеют об этом весьма туманное представление. «А Бокс-Бендер ответил бы на этот вопрос достаточно четко? — подумал Гай. — А Ритчи-Хук? Имеет ли он хоть малейшее представление, для чего нужно, выражаясь его словами, «уничтожать и уничтожать» противника? А ответит ли на этот вопрос сам генерал Айронсайд?»

Гай полагал, что по такого рода вопросам он знает кое-что из того, что скрыто от власть имущих.

Англия объявила войну, чтобы отстоять независимость Польши. Теперь этой страны нет. Генерал Пейджет сейчас в Лиллехаммере, и, согласно официальным сообщениям, все идет хорошо. Но Гай знал, что дела идут плохо. Здесь, в Пенкирке, у них не было хорошо информированных друзей, они не пользовались доступом к разведывательным информационным документам, но восточные ветры из Норвегии доносили сюда признаки провала.

Гай думал обо всем этом, когда лежал в тот вечер в своей палатке. Произнося вечернюю молитву, он сжимал в руке медальон Джервейса. Последняя перед сном мысль Гая была для него успокоительной. Как бы плохо ни чувствовали себя скандинавы оттого, что на их территорию вторглись немцы, для алебардистов это событие было многообещающим. Несмотря на то что они являлись специальными частями, предназначенными для проведения особо опасных операций, возможностей участвовать в таких операциях до настоящего времени, казалось, было очень мало. Теперь же, для того чтобы «уничтожать и уничтожать», открылось новое, весьма протяженное побережье.

8

В тот день, когда мистер Черчилль стал премьер-министром, Эпторпа произвели в чин капитана.

Эпторп заранее узнал об ожидаемом приказе (ему сообщил об этом начальник штаба) и с утра послал своего денщика в штаб, в ротную канцелярию, стоять там наготове. Как только из штаба батальона поступили первые сведения о приказе — еще до того, как копии этого приказа были разосланы и тем более получены, — Эпторп развил необыкновенно бурную деятельность. Остальную часть первой половины дня он провел в волнующем экстазе. С важным видом прошелся по всем лагерным дорожкам, побывал у начальника медицинской службы, видимо, с целью получить тонизирующее средство, которое считал необходимым для себя в такой момент, спугнул начальника квартирмейстерской части, который пил чай на своем складе, однако никто из них, кажется, не замечал новой звезды. Эпторпу оставалось только ждать.

В полдень в лагере стали слышны голоса прибывавших с полигонов и расходившихся по своим палаткам солдат и офицеров. Эпторп невозмутимо ожидал офицеров-сослуживцев в палатке-столовой.

— А-а, Краучбек, что можно предложить тебе выпить?

Гая это немало удивило, ибо Эпторп в последние несколько недель почти не разговаривал с ним.

— О, это очень любезно с твоей стороны. Я прошел сегодня много миль. Кружечку пива, с твоего позволения.

— А ты, Джарвис? И ты, де Сауза?

Это было еще удивительнее, поскольку в течение всего «инкубационного» периода Эпторп никогда не разговаривал ни с де Саузой, ни с Джарвисом.

— Хейтер, старина, а что выпьешь ты?

— А в честь чего, Эпторп? День рождения? — спросил Хейтер.

— Насколько я понимаю, у алебардистов принято ставить выпить в таких случаях.

— В каких случаях?

Эпторп неудачно выбрал для этого разговора Хейтера. Хейтер ни во что не ставил офицеров с временным чином, да и сам был все еще лейтенантом.

— Боже мой! — воскликнул он. — Неужели ты хочешь сказать, что тебе присвоили чин капитана?

— С первого апреля, — гордо заявил Эпторп.

— Подходящая дата. Тем не менее против стопки розового джина я не возражаю.

Бывали такие моменты, когда Эпторп, как в спортивном зале например, становился более чем смешным. Сейчас настал один из таких моментов.

— Подайте этим молодым офицерам все, что они попросят, Крок! — крикнул Эпторп, величественно махнув в сторону подходивших к бару офицеров. — Стойте, стойте, начштаба! Я угощаю. Подполковник, надеюсь, вы не откажетесь выпить с нами?

Палатка-столовая заполнилась офицерами, пришедшими на второй завтрак. Эпторп щедро угощал всех. Никто, кроме Хейтера, не завидовал повышению Эпторпа.

Смена премьер-министров интересовала алебардистов в гораздо меньшей мере. Они считали, что политика — это не их дело. Зимой, когда мистер Хор-Белиша был вынужден оставить свое кресло, некоторые алебардисты радовались и высказывали свое мнение по этому поводу. С тех пор Гай не слышал ни одного слова о политиках. В радиоприемнике в офицерской столовой прозвучало несколько выступлений мистера Черчилля. Гаю они показались невероятно хвастливыми, к тому же за ними, за большей их частью, последовали сообщения о крупных неудачах, подобно божьей каре в «Последнем песнопении» Киплинга.

Гай знал мистера Черчилля только как профессионального политика, сиониста, компаньона газетных королей и Ллойд Джорджа. Гая спросили:

— «Дядюшка», а что представляет собой этот парень, Уинстон Черчилль?

— То же, что и Хор-Белиша, за исключением разве того, что шляпы, которые он носит, считают по каким-то причинам смешными.

— Что ж, в конце концов, кто-то ведь должен сыграть роль козла отпущения после всех этих неудач в Норвегии.

— Да.

— Он ведь не может быть намного хуже своего предшественника?

— Скорее уж лучше, чем хуже.

— Черчилль — это, пожалуй, единственный, кто может спасти нас от поражения в этой войне, — сказал, наклонившись к ним через стол, майор Эрскайн.

О том, что в войне возможен и другой исход, кроме полной победы. Гай услышал от алебардиста впервые. Правда, им читал лекцию офицер, недавно вернувшийся из Норвегии, и он откровенно рассказал о некомпетентной погрузке материальных средств и вооружения на десантные суда, о неожиданно плохих результатах бомбардировок с пикирования, об организованных действиях предателей и тому подобных вещах. Он даже намекнул на более низкие боевые качества английских войск. Но в целом этот офицер не произвел особого впечатления. Алебардисты всегда самонадеянно считали, что штаб и квартирмейстерская служба бесполезны, что все другие полки едва ли можно назвать боевыми, что все иностранцы — это предатели. По их мнению, там, где нет алебардистов, дела, естественно, идут плохо. Никто из алебардистов не допускал мысли о поражении в войне.

Повышение Эпторпа в чине представляло собой куда больший интерес, чем все остальное.

Бригадир Ритчи-Хук мог потеряться из виду где-то за стенами викторианского замка и, по крайней мере на время, утратить важность своей персоны. С Эпторпом же этого произойти не могло. Во второй половине того дня, когда Эпторп стал капитаном, случилось так, что он и Гай шли навстречу друг другу по батальонному плацу. Подражая одной из веселых, на уровне учеников четвертого класса, проделок, так легко переносимых в среду военных, Гай сделал серьезный вид и церемониально отдал Эпторпу честь. Эпторп не менее серьезно и церемониально ответил ему. Правда, после многочисленных поздравительных стопок в первой половине дня Эпторп не совсем уверенно держался на ногах и его лицо было неестественно напыщенным, но в целом обмен приветствиями прошел бодро и по всем правилам.

Позднее в этот день, как раз когда начинало темнеть, они встретились еще раз. Эпторп, видимо, слишком часто прикладывался к бутылке и был теперь в состоянии, которое он сам называл «навеселе» — состояние, которое можно было определить по его исключительно важному виду. Когда они шли друг другу навстречу, Гай с удивлением заметил, что Эпторп начал четко выполнять приемы, которым их обучали в алебардийском казарменном городке и которые они неуклонно выполняли, приветствуя идущего навстречу старшего офицера. Эпторп сунул трость под левую руку, энергично отвел назад правую и устремил невидящий взгляд прямо перед собой. Гай продолжал идти непринужденно, добродушно бросил Эпторпу: «Добрый вечер, капитан!» — и слишком поздно заметил, что правая рука его друга уже поднялась до уровня плеча в попытке ответить на ожидавшееся приветствие. В следующий момент рука Эпторпа резко опустилась, взгляд устремился еще дальше вперед, на противоположную сторону долины, и он, спотыкаясь, прошел мимо.

Предыдущее шутливое приветствие Гая, видимо, произвело на Эпторпа неизгладимое впечатление и способствовало сохранению им веселого настроения в течение остальной части дня. На следующий день Эпторп уже не витал в облаках и испытывал слабое недомогание где-то внутри, но зато у него появилась новая idee fixe.

Еще до первого построения он сказал Гаю:

— Послушай, старина, я был бы тебе очень признателен, если бы ты приветствовал меня всякий раз, когда мы проходим мимо друг друга в пределах лагеря.

— С какой стати, Эпторп?

— Как это с какой? Я ведь приветствую майора Тренча.

— Конечно, приветствуешь.

— Разница между ним и мной точно такая же, как между мной и тобой. Понимаешь, о чем я говорю?

— Дорогой мой, нам ведь с самого начала нашей службы очень хорошо объяснили, кого следует приветствовать и в каких случаях.

— Правильно. Но разве ты не понимаешь, что я — это исключение?! Мое положение беспрецедентно во всей истории полка. Не так давно все мы начали службу в равном положении. Случилось так, что я сравнительно быстро выдвинулся, поэтому, естественно, я должен делать что-то большее для укрепления своего авторитета, чем если бы я продвигался вперед в течение многих лет. Пожалуйста, Краучбек, приветствуй меня. Прошу тебя как друга.

— Очень сожалею, Эпторп, но я просто не смогу делать этого. Я буду чувствовать себя ослом.

— Ну что ж, тогда, по крайней мере, скажи всем другим офицерам.

— Ты действительно хочешь этого? Ты хорошо обдумал это» дело?

— Больше я ни о чем и не думал.

— Хорошо, Эпторп. Я скажу им.

— Категорически приказать приветствовать меня я, разумеется, не могу. Просто скажи им, что таково мое желание.

Желание Эпторпа быстро стало известно каждому, и в течение нескольких дней он был жертвой согласованного преследования. Идя кому-нибудь навстречу, он всегда теперь начинал смущенно, с большим напряжением готовиться... неизвестно к чему. Иногда офицеры, ниже его по чину, приветствовали Эпторпа без улыбки, по всем правилам; иногда они проходили мимо, совершенно игнорируя его; иногда они лишь небрежно вскидывали руку и говорили: «Привет, «дядюшка».

Наиболее жестокий прием выдумал де Сауза. Завидев Эпторпа, он совал трость под левую руку и переходил на четко выраженный строевой шаг, поедая Эпторпа взглядом. Затем, когда до встречи оставалось шага два-три, он неожиданно расслаблялся и отводил взгляд в сторону, а однажды он внезапно опустился на одно колено и, не сводя с капитана подобострастного взгляда, начал поправлять руками шнурок на ботинке.

— Послушай, ты доведешь этого несчастного человека до полнейшего безумия, — сказал Гай де Саузе.

— Да, пожалуй, доведу, «дядюшка». Честное слово, наверняка доведу.

Эта забава кончилась однажды вечером тем, что Гая вызвал к себе в канцелярию подполковник Тиккеридж.

— Садитесь, Гай. Я хочу поговорить с вами неофициально. Меня все больше и больше беспокоит Эпторп. Скажите откровенно, у него с головой все в порядке?

— Видите ли, подполковник, у него, конечно, есть некоторые странности, но я не думаю, что та или иная из них могла бы привести к чему-нибудь опасному.

— Надеюсь, что вы не ошибаетесь. Я получаю со всех сторон весьма необычные докладные записки о нем.

— С ним произошел очень неприятный случай в день нашего отъезда из Саутсанда.

— Да, я слышал об этом. Не повлияло ли это происшествие на его умственные способности? Позвольте рассказать вам о его позднейших странностях. Недавно он сформулировал и попросил меня включить в приказ положение, согласно которому все младшие офицеры должны приветствовать его. Согласитесь, это выглядит не совсем нормально.

— Я согласен, подполковник.

— Или такой приказ, сказал он, или другой, в котором указывалось бы, что вы не обязаны приветствовать его. Это тоже не укладывается в норму. Что же, собственно, с ним происходит?

— Я полагаю, подполковник, дело в том, что недавно его немного рассердили.

— Я совершенно уверен, что так оно и было и что дело зашло слишком далеко. Попрошу вас передать кому следует, что шутки необходимо прекратить. Не исключено, что пройдет немного времени и вы тоже окажетесь в его положении. Тогда вы убедитесь, что у вас будет достаточно дел без того, чтобы вас еще сердили всякие юные глупцы.

Это произошло в тот день, когда немцы форсировали реку Маас, хотя известие об этом пришло в Пенкирк несколько позднее.

9

Гай передал приказание подполковника всем младшим офицерам, и дело, которое де Сауза здорово назвал «делом об отдании чести капитану», внезапно прекратилось. Однако свойственные Эпторпу странности продолжали проявляться во многих других делах и случаях.

Взять, например, вопрос о замке. С первого дня назначения командиром штабной роты Эпторп, еще будучи лейтенантом, взял в привычку бывать в замке два или три раза в неделю без всякого на то видимого повода. Обычно он появлялся там в одиннадцать часов, в перерыв, когда в различных приемных и кабинетах замка пили чай. Эпторп оказывался рядом с помощником начальника штаба бригады по тылу или с кем-нибудь равным ему по положению, и те, полагая, что он приходит по поручению командира батальона, уделяли ему соответствующее внимание. Таким путем Эпторп узнавал много разного рода новостей по второстепенным делам и часто удивлял своей осведомленностью начальника штаба. Когда время чаепития истекало и штабные чины расходились по своим комнатам, Эпторп неторопливо шел в комнату главного делопроизводителя и спрашивал: «Ну как, что-нибудь касающееся второго батальона сегодня есть?» После третьего такого визита Эпторпа главный делопроизводитель штаба бригады доложил об этом начальнику штаба и поинтересовался, уполномочен ли Эпторп задавать такой вопрос и получать ответ на него. В результате был издан приказ, в котором всем офицерам напоминалось, что они могут приходить в штаб бригады только по делам и только с разрешения соответствующих начальников.

Когда этот приказ разослали адресатам, Эпторп появился у начальника штаба и спросил:

— Я понимаю этот приказ в том смысле, что за разрешением теперь должны приходить ко мне?

— Ради бога, Эпторп, почему именно к вам ?

— Гм, в конце концов, я ведь командир штабной роты, не правда ли?

— Вы что, Эпторп, на взводе?

— Разумеется, нет.

— Да-а! Тогда идите к командиру, он объяснит вам лучше, чем я.

— Конечно. Я считаю, что это очень важный вопрос.

Подполковник Тиккеридж выходил из себя не так уж часто. Но в то утро гром и молнии из его кабинета были слышны во всех уголках лагеря. Однако вышедший из кабинета Эпторп был, как всегда, совершенно спокоен.

— Боже мой, «дядюшка», как он кричал! Даже здесь, на плацу, было слышно. Что там произошло? Из-за чего весь этот шум?

— Да так, опять какая-то канцелярская волокита, старина.

С тех пор как Эпторп лишился своего автономного химического клозета, он стал совершенно невосприимчивым к ударам.

Наиболее значительным отклонением Эпторпа от нормы была его единоличная война со службой связи. Эта кампания стала доминирующей навязчивой идеей Эпторпа в течение всех его трудных дней в Пенкирке, и завершил он ее на почетных условиях.

Началась кампания из-за простого недопонимания.

Изучая свои обязанности при свете лампы накаливания, Эпторп вычитал, что связисты в его батальоне в административном отношении подчиняются ему.

Эпторп сразу же воспринял это положение в весьма широком значении. Он уверенно считал, что благодаря этому положению командир штабной роты не только участвует в бою, но фактически и управляет им. В тот памятный день, первого апреля, в батальоне было десять таких связистов, добровольно согласившихся на эту легкую, как они полагали, службу. Связисты были подготовлены слабо и, кроме сигнальных флажков, не располагали никакими средствами связи. Эпторп же обладал некоторыми необычными достоинствами, в частности он мастерски владел азбукой Морзе. Соответственно, в течение нескольких дней он занимался связистами лично и провел с ними немало часов, размахивая флажками на открытом холодном воздухе.

Затем прибыли бригадные связисты под командованием своего офицера, снабженные радиотехническими средствами связи. Это были связисты из специальных войск связи. Совершенно случайно им отвели палатки, расположенные рядом с палатками второго батальона. Командовавшему связистами офицеру предложили питаться в офицерской столовой второго батальона, а не тратить время на переходы в замок, находившийся на расстоянии мили от палаток; квартирмейстеру связистов приказали получать продовольственные пайки на его подразделение у квартирмейстера второго батальона. Таким образом, совершенно случайно бригадные связисты оказались тесно связанными со вторым батальоном.

Эту ситуацию восприняли правильно все, кроме Эпторпа, который вообразил себе, что бригадные связисты находятся в его личном подчинении. В то время он был еще лейтенантом. Командир связистов тоже был лейтенантом, значительно моложе Эпторпа по возрасту и значительно моложе своих лет по внешнему виду. Его фамилия была Данн. При первом же появлении Данна в столовой Эпторп взял его на свое попечение, представив его с изысканным покровительством как своего нового подчиненного. Данн не совсем представлял себе, как ему вести себя в такой ситуации, но, поскольку представление сопровождалось множеством бесплатных стопок и поскольку по своей натуре Данн был медлительным тяжелодумом, он с радостью признал себя подчиненным Эпторпу.

Утром следующего дня Эпторп послал своего денщика к палаткам бригадных связистов.

— Мистер Эпторп передает свои наилучшие пожелания и просит мистера Данна доложить, когда его подразделение будет готово к осмотру.

— Какой осмотр? — удивился Данн. — К нам пожалует бригадир? Мне никто не говорил об этом.

— Никак нет, сэр. Насколько я понимаю, осмотр произведет мистер Эпторп.

Данн был человеком с замедленной реакцией, но в данном случае это возмутило даже его.

— Скажите мистеру Эпторпу, что когда я закончу осмотр своего подразделения, то буду готов навестить его и осмотреть его голову.

Денщик, алебардист из кадрового состава, отнесся к этим словам спокойно.

— Не дадите ли вы мне этот ответ в письменной форме, сэр?

— Нет. Пожалуй, я лучше переговорю с начальником штаба.

Эта первая схватка прошла сравнительно спокойно, в неофициальных тонах.

— Не будьте ослом, «дядюшка».

— Но, уважаемый начальник, это же по штату в моем ведении. Связисты , я имею в виду.

— Батальонные связисты, «дядюшка», а не бригадные связисты. — Затем, перейдя на тон, каким, как он полагал, Эпторп разговаривал со своими солдатами в Африке, начальник штаба продолжал: — Непонятно? Эти ребята присланы сюда из войск связи. Ваши же связисты — это алебардисты. Вы что же, черт возьми, хотите, чтобы я сорвал с вас знаки различия?

Однако начальник штаба в спешке представил все в слишком упрощенном виде, ибо в действительности батальонные связисты, несмотря на то что это были алебардисты во всех других отношениях, в вопросах специальной подготовки подчинялись командиру подразделения бригадных связистов. Этого обстоятельства Эпторп не мог или не хотел постичь; он совершенно определенно так никогда и не постиг его. На какое бы время Данн ни назначал занятия по специальности, Эпторп немедленно придумывал на это же время для своих связистов какую-нибудь работу по лагерю. Он пошел еще дальше. Построив своих алебардистов, он приказал им не выполнять ничьих распоряжений, кроме отданных им лично. Напряженность в отношениях между Эпторпом и Данном непрерывно возрастала. Дело принимало официальный характер.

Позиция Эпторпа, несмотря на ее теоретическую несостоятельность, усиливалась тем обстоятельством, что Данна все недолюбливали. Когда он появился в канцелярии второго батальона, начальник штаба неприветливо сказал ему, что в столовой второго батальона он всего лишь гость и что по всем остальным аспектам службы он относится к замку. С любыми жалобами на своих хозяев ему следует обращаться к начальнику штаба бригады, Данн поплелся в замок, но начальник штаба сказал ему, чтобы он без шума разрешил свой вопрос с подполковником Тиккериджем. Подполковник Тиккеридж, как и следовало ожидать, сказал Эпторпу, что его алебардисты должны заниматься вместе с бригадными связистами. Тогда Эпторп немедленно отправил их всех в неотложный отпуск по семейным обстоятельствам. Данн снова направился в замок, как будто медлительным он никогда вовсе и не был. Бригадир в это время находился в одной из своих поездок в Лондон. Начальник штаба бригады был поэтому самым занятым человеком во всей Шотландии. Он сказал Данну, что поставит этот вопрос на ближайшем совещании командиров батальонов.

Эпторп тем временем прекратил свою дружбу с Данном и перестал разговаривать с ним. Ссора между командирами не замедлила оказать пагубное влияние и на их подчиненных. Солдаты обоих подразделений пользовались всяким удобным случаем, чтобы оскорбить друг друга бранными словами. Данн обвинил шестерых алебардистов в недостойном поведении. В канцелярии батальона было, однако, сколько угодно друзей обвиненных, готовых в любой момент дать ложные свидетельские показания в защиту славного корпуса алебардистов, и подполковник Тиккеридж отклонил это обвинение.

Пока это была обычная для разных родов войск вражда, и отличалась она от подобных себе лишь тем, что веских аргументов для обвинения Эпторпа не было. В самый разгар вражды Эпторп получил чин капитана. По понятиям самого Эпторпа это событие нисколько не уступало по своей значимости визиту Александра Македонского в Сиву. Положение Эпторпа и его дела с получением чина капитана менялись коренным образом. Такие враги, как де Сауза, отходили на задний план, скрывались где-то в тени; новый, ярко освещенный путь вел теперь к покорению Данна.

На второй день после повышения в чине в послеобеденное время Эпторп приступил к осмотру подразделения связистов. Обнаруживший его за этим занятием Данн на какой-то момент буквально остолбенел.

Эпторп был занят предметом своего неослабевающего интереса — ботинками. Ему попался в руки чей-то ботинок, который явно требовал ремонта. Эпторп стоял с ним в окружении нескольких связистов и сосредоточенно отделял отставшую подошву своим складным ножом.

— Не говоря уже о качестве кожи, — говорил он назидательно, — этот ботинок просто позорит нашу службу. Посмотрите, какой здесь шов! Посмотрите, как пришит язык! А какие дырочки для шнурков! Так вот, на хорошем ботинке... — Он поднял свою ногу в ботинке и поставил ее на газоопределитель так, чтобы ботинок был всем виден.

— Какого черта вы здесь делаете? — спросил Данн.

— Мистер Данн, мне кажется, вы забыли о том, что обращаетесь к офицеру старше вас по чину.

— Что вы делаете в моем подразделении?

— Подтверждаю свое подозрение, что ботинки ваших подчиненных требуют к себе внимания.

Данн понял, что в данный момент он потерпел поражение. Ничто, кроме применения силы, в такой ситуации не помогло бы, а это чревато пагубными последствиями.

— Об этом мы можем поговорить позднее. В настоящее время связисты должны быть на строевых занятиях.

— Ваш сержант здесь ни в чем не повинен. Он несколько раз напоминал мне, что связисты должны быть на занятиях. Это я задержал их.

В следующий момент Данн и Эпторп разошлись в разные стороны. Данн прекратил разговор потому, что решил пойти в замок и доложить о происшедшем начальнику штаба бригады, а Эпторп — по совершенно иным и более странным побуждениям. Он сел за стол в ротной канцелярии и настрочил вызов Данну. Эпторп предложил Данну встретиться с ним на глазах у подчиненных, имея при себе гелиограф для испытания мастерства в использовании азбуки Морзе.

Бригадир находился в это время в замке. Он только что вернулся из Лондона ночным поездом, подавленный известиями из Франции.

— Боюсь, что я должен сообщить вам о серьезном нарушении дисциплины, сэр, — сказал начальник штаба бригадиру. — Не исключено, что это дело придется передать на рассмотрение офицерского военного суда.

— Да, да, — ответил бригадир. Он рассеянно смотрел в этот момент в окно. Его мысли были далеко от всего происходящего в замке, ибо он все еще пытался осмыслить сообщенную ему в Лондоне ужасную правду о положении на фронте.

— Один из офицеров второго батальона, — продолжал начальник штаба довольно громким голосом, — обвиняется в посещении без надобности палаток личного состава штаба бригады и намеренной порче солдатских ботинок.

— Да, да, — все еще рассеянно отозвался бригадир. — Пьяный?

— Трезвый, сэр.

— Какие-нибудь оправдывающие обстоятельства?

— Он считает, что ботинки некачественные, сэр.

— Да, да. — Бригадир по-прежнему смотрел в окно.

Начальник штаба доложил о подробностях хода кампании между Данном и Эпторпом. После небольшой паузы бригадир спросил:

— Достаточно ли хороши ботинки, чтобы убегать в них?

— Этим я еще не интересовался, сэр. Мы, несомненно, выясним этот вопрос, когда будем располагать совокупностью всех необходимых данных.

— Если ботинки достаточно хороши, чтобы удирать в них, то они годятся для нашей армии. А солдаты, если потеряют ботинки, могут, черт возьми, попасть в плен к противнику. Вы правильно заметили — это очень серьезное дело.

— В таком случае, сэр, разрешите мне заняться передачей дела на рассмотрение военного суда.

— Нет. У нас нет времени на это. Представляете ли вы себе, что наша и французская армии поспешно отступают, оставляя все на поле боя, половина из них — не произведя ни одного выстрела? Заставьте этих молодых идиотов работать вместе. Запланируйте бригадное учение для связистов. Давайте посмотрим, могут ли они использовать средства связи в ботинках и без них. Вот и все, что мы предпримем.

В результате через два дня, после лихорадочной работы в кабинетах замка и канцеляриях частей, бригада алебардистов вышла из лагеря и направилась к раскисшей от непрерывных дождей сельской местности в графстве Мидлотиан.

Этот день запомнился Гаю как наиболее бесполезный из всех дней, которые он провел к этому времени в армии. Он пролежал со своим взводом на мокром склоне холма, не ударив за все время пальцем о палец. Они находились совсем рядом с одним из бригадных постов связи, откуда с рассвета и до полудня доносились монотонные литургические заклинания:

— ...Алло, Нан, алло, Нан. Сообщи: слышишь ли меня? Прием. Алло, Нан, алло, Нан. Ты слышишь меня? Прием. Алло, Кинг, алло, Кинг. Ты слышишь меня? Прием. Алло, Нан, алло, Кинг. Ничего не слышно. Конец передачи. Алло, Эйбл, алло, Эйбл. Слышу тебя на единицу, помехи пять баллов. Конец передачи. Алло, все станции. Эйбл, Бейкер, Чарли, Дог, Изи, Фокс... Вы слышите меня? Прием...

Эта заунывная молитва повторялась почти беспрерывно в течение всей прохладной первой половины дня.

Солдаты завернулись в защитные противохимические накидки и принялись за свои пропитавшиеся влагой продовольственные пайки. Наконец из сырой туманной мглы показался медленно идущий связист. Солдаты взвода насмешливо приветствовали его. Связист подошел к посту связи и вынул откуда-то из глубины своей одежды отсыревший клочок бумаги. Капрал-радист принес эту бумажку Гаю. «Эйбл, Дог, — было нацарапано в ней, — прекратить работу радиостанции. Сообщение о конце учения получите через посыльного. Получение подтвердите».

Прошло еще два часа. На вершине холма показался едва тащивший ноги посыльный. Он доставил Гаю записку, в которой говорилось: «От командира 4-й роты — командиру 2-го взвода. Учение окончено. Сбор у пересечения дорог 643 202 немедленное. Гай не видел никакой необходимости информировать об этом расположенный рядом с его взводом пост связи. Он построил свой взвод и отправился к пересечению дорог, оставив связистов на их посту.

— Ну что ж, — сказал позднее в столовой подполковник Тиккеридж. — Я написал докладную записку о сегодняшнем бессмысленном учении и предложил, чтобы бригадных связистов отправили куда следует для прохождения подготовки.

Это событие было почти всеми расценено как личный успех Эпторпа. Последние два дня, после того как его перестали разыгрывать, Эпторпу все стремились по возможности угодить. В тот вечер он оказался как бы центром всеобщего внимания и радушия. На следующее утро в лагерь к палаткам второго батальона прибыли два мобилизованных гражданских автобуса. Бригадных связистов посадили в автобусы и куда-то отправили.

— Хоть раз-то бригада показала, на что она способна, — заметил де Сауза.

Алебардисты поздравляли себя с победой.

Однако решение об откомандировании связистов было принято в далеком Лондоне за день до событий здесь, в тот момент, когда связисты на бригадном учении в Пенкирке еще только поднимали свои антенны в отсыревший воздух. Да и причины, по которым это решение состоялось, не имели никакого отношения к постигшей связистов неудаче в установлении радиосвязи.

Если бы алебардисты знали истинные причины, они бы ликовали еще больше. Этот день был для них началом войны.

Была пятница — день получки. Каждую пятницу, после построения для получения денежного содержания, майор Эрскайн читал лекцию своей роте о том, как разворачивались события на фронтах войны. За последнее время в его лекциях слишком часто употреблялись такие термины, как «клинья», «выступы», «клещи» и «мешки» в линии обороны союзников, и такие выражения, как «прорыв линии обороны танковыми частями противника» и «их стремительное продвижение в нескольких расходящихся направлениях». Рассказы Эрскайна были откровенными и мрачными, но большинство солдат думали об отпуске на уик-энд, который начинался сразу же по окончании лекции.

Однако в ту пятницу все произошло по-другому. Через час после отъезда связистов огласили приказ, отменяющий все отпуска, который аудитория майора Эрскайна выслушала внимательно, но восприняла с негодованием.

— Я очень сожалею, что вам отменили отпуска, — сказал майор Эрскайн. — Но этот приказ касается не только нас. Отпуска отменены во всех вооруженных силах метрополии. Сегодня утром, как вы знаете, из бригады откомандированы связисты. Во второй половине дня у нас заберут все транспортные средства. Причиной всего этого является то, что мы, как вам известно, не очень хорошо оснащены и подготовлены. Всех специалистов и вооружение необходимо как можно скорее направить во Францию. Все это, возможно, даст вам некоторое представление о серьезности положения там.

Эрскайн продолжал лекцию, привычно рассуждая о клиньях, выступах и танковых частях, прорвавших фронт и разошедшихся в разных направлениях. Впервые эти вещи воспринимались его слушателями как вещи, могущие оказать воздействие на их собственную жизнь.

В тот вечер от писарей по лагерю распространился слух, что бригаду немедленно направят на Оркнейские острова. Бригадир, утверждалось в этих слухах, снова поехал в Лондон, а вокруг замка скопилось множество автомашин, принадлежащих Шотландскому военному округу.

На следующий день денщик Гая заявил:

— Похоже, сэр, что сегодня я служу у вас последний день.

Алебардист Гласс был кадровым солдатом. Большая часть призванных новобранцев стыдилась быть денщиками, считая, что они поступили в армию для совершенно иных дел. Бывалые же солдаты знали, что лакейские обязанности сулят им множество привилегий и удобств, и потому просились в денщики наперебой. Алебардист Гласс был человеком угрюмым. Появившись утром у Гая, он обычно сообщал ему все неприятные новости: «Двое из нашего взвода опоздали сегодня утром из увольнения», «Майор Тренч осматривал ночью наши палатки. Очень рассердился, что в ведрах для помоев был хлеб», «Капрал Хилл застрелился около моста, его тело сейчас несут сюда». Такие и подобные этим новости и сплетни были явно рассчитаны на то, чтобы с утра испортить Гаю настроение. Однако сегодняшнее сообщение было, видимо, еще серьезнее.

— Что ты имеешь в виду, Гласс?

— Так говорят, сэр. Джексон узнал об этом вчера вечером в сержантской столовой.

— А что же, собственно, происходит?

— Всем кадровым приказано быть готовыми к отъезду. А о находящихся на подготовке военнообязанных ничего не говорят.

Когда Гай пришел в столовую, там уже обсуждались эти слухи.

— Есть во всем этом хоть какая-нибудь доля правды? — спросил Гай у майора Эрскайна.

— Скоро вам все скажут, — ответил тот. — Командир батальона собирает всех офицеров в восемь тридцать здесь, в столовой.

Солдат отправили на работы и физические занятия под руководством сержантов, а офицеры собрались в столовой. В каждом из алебардийских батальонов командир по-своему сообщал в этот момент неприятную новость. Подполковник Тиккеридж сказал:

— Я вынужден сообщить неприятнейшую для большинства из вас новость. Через час об этом узнают и солдаты. Мне очень трудно говорить вам об этом, потому что лично для меня эта новость очень приятна, и я не в состоянии скрывать своей радости. Я очень надеялся, что пойду в бой вместе с вами. Именно для этой цели мы так долго работали вместе. Я считаю, что у нас сложилось весьма хорошее мнение друг о друге. Но вы, так же как и я, хорошо знаете, что к бою мы не готовы. Дела наши во Франции очень неважные. Намного хуже, чем многие из вас считают. Для осуществления решительного контрнаступления туда необходимо немедленно послать хорошо подготовленные пополнения. Поэтому было принято решение немедленно послать во Францию батальон кадровых алебардистов. Вы, конечно, догадываетесь, кто именно поведет нас в бой там. Бригадир провел в Лондоне два дня и настоял на том, чтобы его понизили в чине на одну ступень и назначили командиром батальона. Я очень горжусь тем, что он предложил и мне снизить чин на одну ступень и поехать с ним в качестве его заместителя. Мы возьмем с собой большую часть кадровых офицеров, унтер-офицеров и рядовых, находящихся сейчас в нашем лагере. Тем из вас, кто остается здесь, естественно, хотелось бы знать, какова ваша дальнейшая судьба. Боюсь, что на этот вопрос я ответить не в состоянии. Вы понимаете, конечно, что батальон будет невероятно ослаблен, особенно в отношении сержантского состава. Вы понимаете также и то, что, по крайней мере с данного момента, бригада как отдельное соединение специального назначения перестает существовать. Можете быть уверены, что капитан-комендант сделает все, что сможет, чтобы вы остались алебардистами и чтобы вас не бросали куда попало. Однако в такое время, когда нашей стране грозит опасность, нам приходится отказываться даже от таких вещей, как полковые традиции. Я надеюсь, что настанет такой день, когда мы все снова будем вместе. В то же время не рассчитывайте на это и не считайте себя обиженными, если вас назначат куда-нибудь еще. Будьте алебардистами в душе, где бы вы ни оказались. Ваша обязанность теперь, как и всегда, — готовить и воспитывать солдат. Следите за тем, чтобы не приходило в упадок их моральное состояние. Организуйте состязания футбольных команд. Устраивайте концерты и игры в лото. Сегодня никаких увольнений из лагеря, пока не поступят новые указания.

Офицеры, имеющие временный чин, вышли из столовой, поверженные в глубочайшее уныние.

— Здесь явно переплетение каких-то интриг, старина, — сказал Эпторп. — Все это подстроено связистами.

Через некоторое время батальон построили на плацу. Подполковник (теперь майор) Тиккеридж произнес почти такую же речь, как и перед офицерами, однако этот простодушный человек на сей раз каким-то образом ухитрился произвести несколько иное впечатление. Теперь, по его словам, выходило, что пройдет немного времени и алебардисты снова будут все вместе, что экспедиционный батальон просто сыграет роль передового отряда. Окончательное же уничтожение противника будет делом всех алебардистов.

Гай в этих условиях получил наконец роту.

Везде и во всем господствовали неразбериха и беспорядок. Алебардистам приказали «быть в постоянной готовности к новому приказу». Кадровые, которым предстояло ехать, прошли окончательный медицинский осмотр. Людям в почтенном возрасте, скрывавшим свои годы, заявили, что они непригодны, и возвратили домой. Призванные новобранцы играли в футбол и пели под эгидой военного священника: «Мы развесим белье на линии Зигфрида».

Дабы избежать, как полагали, путаницы, остающимся батальонам присвоили названия «X» и «». Гай и его пожилой старшина со свисающими бровями сидели в одной из палаток батальона «X ». В течение всей второй половины дня к Гаю поступали рапорты с просьбой об увольнении на уик-энд по неотложным семейным и личным делам от солдат, которых ни сам Гай, ни его дряхлый помощник никогда раньше не видели : «У меня беременная жена, сэр», «Мой брат в отпуске перед отбытием во Францию, сэр», «Несчастье дома, сэр», «Мою мать эвакуировали, сэр».

— Нам ничего не известно о них, сэр, — сказал старшина. — Если вы отпустите хоть одного, начнутся неприятности.

Гай с сожалением отказал им всем.

Это был его первый опыт пребывания в привычной военной ситуации, именуемой общей паникой.

Приказ об отбытии кадрового батальона поступил только после того, как горнист сыграл вечернюю зорю.

В воскресенье утром, сразу же после побудки, батальоны «X» и «» собрались на плацу, чтобы проводить кадровый батальон, но, когда прозвучал сигнал горниста на завтрак, все ринулись в столовую. Через некоторое время в лагерь прибыла длинная вереница автобусов. Кадровые алебардисты заняли места, и автобусы тронулись в путь под веселые возгласы остающихся. Когда автобусы скрылись из виду, оставшиеся вернулись в опустевший лагерь. Их ждал скучный день.

Беспорядок долгое время оставался неизменным. Командира батальона «X» в чине майора Гай совершенно не знал. Эпторп в этот период необыкновенных событий стал заместителем командира батальона «», а Сарам-Смит — его начальником штаба.

Уик-энд тянулся очень медленно.

По воскресным утрам из города в Пенкирк обычно приезжал священник и служил мессу в замке. Он приехал и в это воскресенье, нисколько не обеспокоенный и не озабоченный мрачными событиями. Пока он в течение сорока пяти минут служил мессу, все выглядело таким мирным.

Когда Гай вернулся в батальон, его спросили:

— Вы, случайно, не получили какие-нибудь распоряжения у командования в замке?

— Там никто не обмолвился ни одним словом, — ответил Гай. — В замке мертвая тишина.

— По-моему, командование совершенно забыло о нас. Самое лучшее в таком положении — это разрешить всем длительный отпуск.

Ротную канцелярию Гая, как и все другие ротные канцелярии, забросали рапортами с просьбой об отпуске.

Немногочисленных оставшихся чинов штаба, которых следовало бы теперь называть по-иному, все еще величали штабом бригады, и они пребывали в готовности к получению приказов.

По всему, лагерю носились слухи, что оставшихся возвратят в алебардийский казарменный городок и в центр формирования и подготовки части, или что их разделят на группы и направят в учебные центры пехотных частей, или что их объединят в бригаду с Шотландским пехотным полком и направят охранять доки, или что их переквалифицируют в противовоздушные части. А пока солдаты гоняли футбольный мяч и играли на губных гармошках. В который уже раз Гай восхищался их необыкновенным терпением.

Алебардист Гласс, который вопреки своим прогнозам ухитрился остаться с Гаем, продолжал в течение дня приносить ему все эти слухи.

Наконец поздно вечером поступили приказы.

Приказы противоречили всякому здравому смыслу.

В них утверждалось, что в окрестностях Пенкирка неминуема высадка воздушного десанта противника. Всему личному составу было приказано находиться в пределах лагеря. Каждому батальону предписывалось держать в немедленной готовности (днем и ночью) одну роту для отражения нападения противника. Личный состав дежурных рот должен был спать в ботинках, положив рядом с собой заряженные винтовки; дежурные роты предлагалось сменять с наступлением сумерек, на рассвете и один раз в течение ночи. Состав караулов надлежало удвоить. Вокруг лагеря должен был непрерывно патрулировать один взвод. Другим взводам предписывалось останавливать все транспортные средства (днем и ночью) на всех дорогах в пределах пятимильного радиуса и проверять удостоверения личности у всех гражданских лиц. Все офицеры должны постоянно иметь при себе заряженный пистолет, противохимическую защитную накидку, стальную каску и карту прилегающего к лагерю района.

— Я еще не получил этих приказов, — заявил незнакомый Гаю майор, командир батальона «X», впервые раскрывая таким образом свой характер. — Я получу их только завтра после утреннего чая. Если немцы высадятся сегодня ночью, то батальон «X» не будет участвовать в оказании им сопротивления. Это, по-моему, называют нельсоновским приемом.

Весь понедельник алебардисты были заняты обороной Пенкирка. В окрестностях задержали двух скотоводов, сильный шотландский акцент которых наводил на мысль, что они, возможно, разговаривали по-немецки.

Стояла отличная для парашютного десанта погода. Штормовой ветер прекратился, долину щедро освещали солнечные лучи раннего лета. Вечером в понедельник роту Гая назначили на дежурство. Гай выслал дозорный патруль на возвышавшийся рядом с лагерем холм и в полночь проверил, как он несет службу. Затем он долго сидел в окружении своих солдат и рассматривал звезды на безоблачном небе. «Кадровый батальон, наверное, теперь уже» во Франции, — подумал он, — вероятно, уже участвует в боях». Алебардист Гласс выразил полную уверенность, что батальон во главе с бригадиром находится в Булони. Неожиданно из лагеря донеслись звуки горнов и свистки. Патрульный взвод поспешно спустился с холма и обнаружил, что в лагере все на ногах, Эпторп ясно видел, как на поле недалеко от лагеря опустился парашют. В указанном Эпторпом направлении немедленно выслали дежурные роты, патрули и дополнительные взводы. Прозвучало несколько одиночных выстрелов.

— Они всегда прячут парашюты в землю, — сказал Эпторп. — Ищите свежевскопанную землю.

В поисках парашюта рота Гая всю ночь топтала молодую пшеницу. После утренней зари эти обязанности приняла на себя новая дежурная рота. Тем временем из соседнего лагеря сюда прибыло несколько автобусов с солдатами шотландской пехоты. Эти бывалые солдаты весьма скептически отозвались о состоянии зрения Эпторпа. Негодующий фермер почти все утро провел в замке, подсчитывая убытки на безжалостно вытоптанном пшеничном поле.

В среду пришел приказ готовиться к выступлению из лагеря. Батальонам «X» и «» предписывалось находиться в двухчасовой готовности. Поздно вечером в лагере снова появились автобусы с солдатами. От суточной дачи продуктов в лагере не осталось ни одной порции, чтобы покормить их. Алебардист Гласс сообщил, что из лагеря выбывает весь штаб бригады.

— Исландия, — сказал он, — вот куда нас направят. Мне сообщили это люди из замка.

О том, куда их направят, Гай спросил у командира батальона.

— В район Олдершота, — ответил тот. — О том, что будет после того, как мы прибудем туда, ничего не известно. О чем, по-вашему, говорит это название? — спросил он Гая.

— Ни о чем.

— Но ведь никакие алебардийские части там не дислоцируются, не так ли? Если хотите знать, по-моему, там находятся пехотные учебные центры. Вам это, наверное, ни о чем не говорит?

— Если и говорит, то очень о немногом.

— А мне это говорит чертовски о многом. Командование очень несправедливо к нам, но вам не понять этого. Вы, конечно, тоже были алебардистом. А теперь мы, возможно, попадем в Хайлендерский или в Бедфордширско-Хертфордширский полк. Но вы были алебардистом всего-навсего шесть месяцев. А возьмите меня. Одному богу известно, когда я вернусь в корпус алебардистов, а я ведь провел в нем всю свою жизнь. Все мои сверстники сейчас в Булони. А вы знаете, почему они меня не взяли? Одна плохая отметка во время второго года обучения, когда я был младшим офицером. И это во всей армии так. Одна плохая отметка следует за вами повсюду, пока вы не отдадите душу богу.

— А вы уверены, сэр, что батальон в Булони? — спросил Гай, стремясь рассеять свои сомнения.

— Абсолютно уверен. И, согласно всему, что я слышал, там идут сейчас ожесточенные бои.

Их привезли в Эдинбург и посадили в неосвещенные вагоны поезда. Соседом Гая по купе оказался незнакомый ему младший офицер. Усталость от нескольких последних суматошных дней дала себя знать, и Гай быстро заснул. Он спал долгим и глубоким сном и проснулся лишь на рассвете следующего дня, когда лучи восходящего солнца начали пробиваться сквозь затемненное окно вагона. Гай поднял шторку. Поезд все еще стоял в Эдинбурге.

Воды в вагонах не было, и все двери были заперты: Но вскоре появился вездесущий алебардист Гласс с кружкой горячей воды для бритья и стаканом чая. Он взял офицерский ремень Гая и вышел в коридор, чтобы почистить его. Вскоре поезд тронулся и медленно пошел в южном направлении.

В Кру поезд простоял целый час. На платформах, то и дело сверяя что-то со списками, суетились низкорослые солдаты-тыловики с повязками на руках. Затем электрокар из управления воинскими перевозками подвез к каждому вагону бачок теплого какао, банки с мясными консервами и множество картонных коробочек с нарезанным хлебом.

Поезд снова тронулся в путь. Сквозь стук колес до слуха Гая доносились звуки губных гармошек и веселые песни. Почитать в пути у Гая ничего не оказалось. Сидящий напротив него молодой офицер весело что-то насвистывал, когда бодрствовал, но большую часть пути он крепко спал.

Еще одна остановка. Еще одна ночь. Еще один рассвет. Теперь поезд шел по району с домиками из красного кирпича и хорошо ухоженными садиками вокруг них. По соседней дороге прошел красный лондонский омнибус.

— Это из компании «Вокинг», — сказал его сосед по купе.

Вскоре поезд опять остановился.

— Это Бруквуд, — сказал всезнающий спутник.

На платформе, держа списки, стоял офицер из управления железнодорожными перевозками. Затем на ней появился полный таинственности безымянный командир батальона «X». Он напряженно всматривался в запотевшие окна вагона, разыскивая своих офицеров.

— Краучбек, — сказал он, — нам выходить здесь. Построиться по ротам на привокзальной площади. Назначьте взвод для выгрузки имущества. Произведите перекличку и осмотрите солдат. Побриться им, конечно, не удалось, но в остальном должен быть полный порядок. Нам предстоит пройти две мили до лагеря.

Растрепанные, не совсем еще проснувшиеся, солдаты кое-как привели себя в порядок и стали похожи на алебардистов. Никто, кажется, не потерялся. Винтовки и вещевые мешки тоже у всех были в руках.

Батальон «X» отправился в путь первым. Вдыхая свежий утренний воздух, Гай шагал по узким пригородным улочкам в голове своей роты, вслед за ротой, идущей впереди. Вскоре они подошли к воротам полевого лагеря. В нос ударили знакомые запахи от печек «Сойера». Следуя команде, поданной командиром впереди идущей роты, Гай крикнул своим солдатам:

— Смирно!

Затем впереди раздалась команда:

— Равнение налево!

Гай повторил и эту команду, взял под козырек и увидел караульное помещение, перед которым выстроились алебардисты.

Затем Гай подал команду:

— Третья рота, равнение на середину!

Через несколько секунд впереди раздалась команда:

— Вторая рота, равнение направо!

«Что бы это могло быть?» — озабоченно подумал Гай.

— Третья рота, равнение направо! — крикнул он.

Повернув голову направо, Гай понял, что смотрит на лицо с единственным сверкающим глазом.

Это был бригадир Ритчи-Хук.

Для сопровождения батальона на отведенный ему учебный плац командование назначило специального направляющего. Батальон построили в сомкнутую ротную колонну и скомандовали: «К ноге!» и «Вольно!». Бригадир Ритчи-Хук встал рядом с майором.

— Рад снова видеть вас всех, — громко сказал он. — Вам, по-видимому, надо позавтракать. Приведите сначала себя в порядок. Весь личный состав обязан быть в пределах лагеря. Нам надлежит находиться в двухчасовой готовности к отбытию за границу.

Майор взял под козырек и повернулся лицом к батальону, которым командовал так недолго.

— Временно наш батальон расположится здесь, — сказал он. — Полагаю, надолго мы здесь не задержимся. Направляющие покажут вам, где можно почиститься и умыться. Батальон, смирно! На плечо! Офицерам выйти из строя!

Гай сделал несколько шагов вперед, подровнялся по другим офицерам, отдал честь и удалился с учебного плаца. Батальон распустили. Он слышал, как сержанты одновременно выкрикивали различные команды. Гай был ошеломлен. Майор, оставленный из-за плохой отметки, тоже был потрясен.

— Что же все это значит, сэр? — спросил Гай.

— Мне известно только то, что сказал бриг, пока мы шли к плацу. Очевидно, все будет по-старому. Он несколько дней осаждал военное министерство, чтобы добиться решения о сохранении бригады, и, как обычно, добился своего. И это все, что произошло за несколько дней.

— Но означает ли это, что дела во Франции теперь лучше?

— Вовсе нет. Дела там настолько плохи, что бриг пошел на то, чтобы нас всех считали вполне подготовленными к боевым действиям.

— Вы хотите сказать, что нас тоже направят во Францию?

— Я не очень-то радовался бы этому, если бы был на вашем месте. Корабль, на котором отплыл кадровый батальон, вернули домой, когда он еще не вышел в открытое море. У меня какое-то внутреннее ощущение, что, прежде чем нас отправят во Францию, может пройти еще немало времени. Пока мы охотились за парашютистами в Шотландии, во Франции свершилось много событий. По-видимому, кроме всего прочего, немцы взяли вчера Булонь.

Дальше