Настороженная весна
ОТЕЦ ВСПОМИНАЕТ: — Нас повезли из Дебрецена и доставили вначале в Ясапати, а потом — в Ракошсентмихай. Тут размещались органы спецпропаганды фронта. Я чувствовал себя ангажированным бойцом Венгерского фронта, представителем движения Сопротивления военных. Я ставил перед собой две задачи: внести посильный вклад в то, чтобы Будапешт как можно меньше пострадал от затяжных уличных боев, попытаться добиться перехода максимально большего количества венгерских солдат на нашу сторону. Мы бы переправляли их в Дебрецен, чтобы там начать формирование новой венгерской армии.
Для понимания последовавших за этим событий необходимо подчеркнуть, что 31 декабря 1944 года стало своего рода поворотной датой во взаимоотношениях, или, точнее говоря, в истории взаимоотношений советского командования с представителями венгерской армии. Жестокое убийство немцами советских парламентеров — капитанов Остапенко и Штеймеца — вызвало среди советских офицеров вполне законное возмущение. Этот подлый,: отвратительный поступок свидетельствовал о том, что немцы и нилашисты, окруженные в Будапеште, будут сражаться до последнего, что пример Сталинграда их ничему не научил. Этот акт невиданного вандализма говорил: немцы готовы обречь на гибель десятки тысяч людей, лишь бы на несколько недель задержать продвижение Красной Армии.
В конце декабря я выполнял задания пропагандистского характера. Ведь в Будапеште мало кто знал о том, что на освобожденной территории формируется новое правительство демократической Венгрии, организуется новая армия, что за освобождением от немецкой оккупации вовсе не последует длительный период управления страной советской военной администрацией, а как раз наоборот: желание стран антигитлеровской коалиции, и прежде всего Советского Союза, состоит в том, чтобы на территории освобожденных стран как можно быстрее образовались бы правительства, по-настоящему отражающие волю и желания народных масс.
Если в городе существует сильная организация Сопротивления военных, для нее этот акт должен был бы послужить сигналом к восстанию. Но вскоре выяснилось, что ни о каком восстании не может быть и речи. Все чаще перебегавшие на нашу сторону солдаты по-прежнему ничего не знали о ведущейся подготовке восстания.
(Из-за того, что немцы взорвали мосты через Дунай, перебежчики были в основном из частей, расквартированных в Пеште...) И опять приходилось ссылаться на старые аргументы, что я и делал. В Будапеште в это время находилось довольно много высокопоставленных офицеров, с которыми я был хорошо знаком. Я посылал им письма личного характера, в которых призывал к переходу на сторону Красной Армии.
ПИСЬМО ВИТЯЗЮ ГОСПОДИНУ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ ИШТВАНУ КУРДИЦИ, БУДАПЕШТ: «Господин генерал-майор! По приказу министра обороны Венгрии генерал-полковника Яноша Вёрёша, как венгерский офицер связи при командовании советских войск, окруживших Будапешт, имею честь сообщить следующее.
В самые ближайшие дни Временное Национальное правительство Венгрии подпишет окончательное соглашение со странами антигитлеровской коалиции о перемирии. Нашей стране будет обеспечено независимое существование. После освобождения Будапешта венгерское правительство переедет в столицу... Господин генерал-майор может служить в новой венгерской армии при условий, что он предпримет необходимые шаги, дабы сократить бессмысленное кровопролитие, страдания народа и разрушение нашей столицы...
Господин генерал-майор, Ваши задачи:
немедленно открыть фронт на своем участке;
на местах организовать боеспособные части войск внутренней охраны, которые поддерживали бы в Будапеште порядок;
пресекать все попытки затянуть освобождение Будапешта.
Напоминая Вам, господин генерал, о тех сердечных отношениях, которые были между нами, преподавателем и слушателем Академии генерального штаба, я еще раз прошу Вас, господин генерал-майор, не поддерживать безумные действия Салаши и его приспешников, которые могут привести к гибели нашей родины.
Штаб-квартира, 4 января 1945 года».
Я писал письма, призывы, тщательно их формулировал, представители советского командования внимательно просматривали их, вносили кое-какие коррективы. Советское командование хотело, чтобы перебежчики переходили линию фронта не по одному, не по два, а целыми подразделениями, вместе с офицерами и командирами. (Позднее подобные случаи имели место.) Но в начале января это было еще, пожалуй, невозможно. Немцы безжалостно расправлялись со всеми, кто пытался организовать подобную акцию.
В призыве от 4 января я упоминал о подписании окончательного соглашения о перемирии. Янош Вёрёш в качестве министра обороны подписал его в Москве лишь 20 января, хотя выехал он туда на поезде 28 декабря.
Я думаю, что три обстоятельства: недоверие к нам, вызванное убийством советских парламентеров, переход венгров на сторону Красной Армии неорганизованно, поодиночке, а также затяжка подписания соглашения о перемирии, вероятно, и были причиной того, что всех, кто откликался на подобные призывы, советское командование направляло не в Дебрецен на переформирование, а в лагеря для военнопленных.
Теперь представь мое положение. По радио несколько раз в день звучал мой призыв: переходите к нам, у нас есть новое венгерское правительство, новая армия, переходите к нам с оружием в руках, целыми частями и подразделениями... А переходят поодиночке. Я вижу, как на центральной площади Ракошсентмихайеи их разоружают. В моих глазах перебежчики — потенциальные солдаты новой, антифашистской, демократической армии, а в глазах советского военного командования они, увы, только военнопленные. Разумеется, я тогда весьма наивно и идеалистически представлял себе ход событий.
Я пытался отстаивать свою точку зрения, однако особых результатов не добился. В конце концов я взбунтовался. Это произошло 11 января 1945 года. Теперь я сознаю, насколько был не прав. Меня вежливо, молча выслушали, но ответили, что таков приказ вышестоящего командования. Оно, мол, рассчитывало на переход на свою сторону целых подразделений, а не перебежчиков-одиночек, о которых нельзя с уверенностью утверждать, что они не какие-нибудь тайные нилашисты... Мне дали ясно понять: если меня не устраивает работа, которой я сейчас занимаюсь, они попытаются найти для меня нечто иное.
Сейчас я понимаю, что тогда переоценил свою роль. Я мог задавать вопросы, предлагать, но уж никак не имел права укорять, упрекать, предъявлять какие-то претензии. Ведь они не обязаны были верить на слово, что я руководствуюсь честными и добрыми намерениями.
На следующий день мне объявили, что я возвращаюсь в Дебрецен. На январском жгучем морозе я трясся в грузовике до Ясапати, там мы захватили маму, а к полудню были уже в Сольноке.
Вспоминается эпизод, происшедший в пути. По дороге в кузов нашего грузовика влезли двое мужчин, один в форме полковника венгерской армии, второй в форме майора. Таким образом, в кузове нас было пятеро: твоя мама, полковник, два майора и старший лейтенант — летчик Йошка Терек. Мы поздоровались с нашими попутчиками, они едва ответили нам. Вскоре мы поняли, что эта форма — маскировка для выполнения возложенного на них задания. Они забились в один угол кузова, мы — в другой и всю оставшуюся дорогу промолчали.
В Дебрецене в городской комендатуре выяснилось, когда после телефонного звонка коменданта туда явился Эрнё Гере, что один из этих мужчин — Шандор Ногради, а второй — Андраш Темпе, прославленные руководители венгерских партизан. Выполнив очередное задание, они добирались до Дебрецена, чтобы предложить свои услуги Временному правительству. Понятно, что они с недоверием отнеслись к нам, а мы — к ним.
В Дебрецен мы приехали, когда уже начало смеркаться, и поступили в распоряжение коменданта-подполковника. Приняли нас довольно сухо. За руководителями партизан прибыл Эрнё Гере, и комендант передал их в распоряжение коммунистической партии. Нам же было предписано явиться для прохождения службы во вновь создаваемое министерство обороны.
Естественно, что в те дни большинство министерств Временного правительства существовало только на бумаге, у них не было ни необходимого инвентаря, ни помещения, ни множества самых нужных вещей. Ведь созвать Временное Национальное собрание удалось только благодаря помощи Красной Армии, предоставившей в распоряжение венгерских «властей» автомобили. Именно на «их и прибыли в Дебрецен «отцы нации» из Мишкольца, Сегеда и других мест.
Я как следует выспался и утром следующего дня отправился в город, чтобы отыскать министерство обороны. После долгих расспросов я наконец в административном здании, расположенном поблизости от театра имени М. Чоконаи, обнаружил министерство обороны. В конце длинного коридора оно занимало три комнаты. К двери одной из них был прикреплен лист бумаги с надписью: «Министерство обороны». Работал в нем один-единственный офицер, бывший полковник генерального штаба, начальник штаба 1-й венгерской армии — Кальман Кери. Конечно, мы очень обрадовались, встретив друг друга при таких неожиданных обстоятельствах.
Кальман Кери тут же проинформировал меня о том, что министр обороны Янош Вёрёш отбыл в Москву на подписание окончательного проекта договора о перемирии, что его временно замещает министр продовольствия и снабжения Габор Фараго.
Таким образом, мы оказались первыми солдатами новой армии. Это были те, кто попал в Дебрецен, побывав в Москве: Кальман Кери; капитан Тибор Вёрёш, взятый нами с собой при перелете через линию фронта; старший лейтенант, летчик Йожеф Терек; полковник Отто Хатцеги (Хатц), перелетевший незадолго до нас в расположение Красной Армии, а также подполковник Кевари, оставшийся в Дебрецене и сразу же предложивший свои услуги Временному правительству...
Начиная с 13 января 1945 года мы с Кери в течение трех-четырех дней, по существу, вдвоем «ютились» в тех трех комнатах, которые занимало министерство обороны. Мы практически жили там, потому что работать нам приходилось по 14–16 часов в сутки, домой же ходили только мыться и спать.
Прежде всего мы вместе с Кери детально обсудили создавшееся положение и пришли к выводу, что к тому времени, когда министр вернется на родину, необходимо определить основы деятельности новой демократической армии. Во-первых, к моменту прибытия новых сотрудников подготовить для них поле деятельности. Во-вторых, мы решили продумать и наметить, на каких организационных, материальных и кадровых условиях будет создаваться новая венгерская армия, наличие которой предусматривается окончательным вариантом перемирия между Венгрией и странами антигитлеровской коалиции. Необходимо было также наметить принципиальные изменения в уставе новой армии по сравнению с ее предшественницей, старой венгерской «королевской» армией. Мы хотели показать, что новая армия не наследует традиции и порядки старой, что между ними принципиальное отличие, хотя на первых порах большинство ее военнослужащих будут составлять солдаты старой армии. Это была не такая простая задача, причем решали мы ее на первых порах без помощи и указаний со стороны вышестоящего командования или представителей политических партий. Нам очень помогла твоя мама, она печатала необходимые бумаги (на одолженной пишущей машинке), а от наших родственников мы притащили шкаф, потому что в «министерстве» не было никакой мебели.
К 16 января мы подготовили предложение на двадцати страницах под № 20030. Широкую известность получили «Предложения Венгерской коммунистической партии и Социал-демократической партии Венгрии по организации новой венгерской армии». Эти предложения были написаны на 15 страницах, и все главные положения основаны на нашем проекте. Новейшие исторические работы в этой области подтвердили: речь идет не о случайном совпадении. Действительно, проект двух левых партий базировался на наших разработках, на проекте № 20030. Я хочу процитировать этот документ...
«При создании новой венгерской армии необходимо учитывать два основополагающих момента:
1. Следует незамедлительно сформировать и отправить на фронт против войск гитлеровской Германии армию из восьми дивизий.
2. Необходимость разработки задач по формированию и совершенствованию армии в послевоенный период.
Обсуждать вопросы послевоенного устройства новой венгерской армии пока еще рано. Таким образом, данный проект рассматривает круг проблем, связанных со срочным формированием и развертыванием первого корпуса...
Начальный этап — формирование и развертывание дивизии имени Кошута».
Необходимо подчеркнуть один весьма важный момент. В то время Венгерская коммунистическая партия тоже считала первоочередным и важнейшим делом формирование венгерских дивизий и их участие в вооруженной борьбе против немцев; полную реорганизацию армии коммунисты оставляли на послевоенный период. Мы тоже полагали: время не ждет, ведь шел январь 1945 года. Интересно, что и в проекте компартии тоже упоминалась «дивизия имени Кошута».
Прямо напротив нашего «министерства» помещалась Союзная контрольная комиссия, которая являлась политической, а не военной организацией. Возглавлял ее маршал Ворошилов. Неподалеку от нас находилась городская комендатура. В эти дни в Дебрецене ежедневно проходили заседания совета министров.
В конце января во временную столицу прибывает много венгерских офицеров. Сюда же пробираются и венгерские партизаны (здесь тогда появился Пал Малетер, и, как я уже говорил, к тому времени в Дебрецене уже (находились Шандор Ногради и Андраш Темпе). Правда, партизаны и члены их групп переходили в подчинение коммунистической партии, которая направляла их с различными заданиями в другие города и населенные пункты, а Пал Малетер стал офицером так называемой гвардии «Р» (гвардия охраны общественного порядка). Вот и получилось, — что даже в конце января 1945 года у новой венгерской армии еще не было ни одного рядового.
Лично со мной в то время произошли события, которые тогда меня озадачили, некоторые из них оказали огромное влияние на мою последующую жизнь. К ним, в частности, относится документ № 20021 МО, написанный, судя по всему, в середине января 1945 года:
«Министр обороны предлагает провести переосвидетельствование офицеров генерального штаба: полковника Кальмана Кери, полковника Отто Хатцеги, майора Эрнё Шимонфи-Тота, капитана Тибора Вёрёша».
На этом документе сохранилась резолюция: «19 января на заседании совета министров было проведено переосвидетельствование полковника Хатцеги, подполковника Вёрёша, полковника Чукаши, витязя Тибора Вёрёша и капитана Иштвана Киша».
А ведь подполковника Дюлы Вёрёша, младшего брата Яноша Вёрёша, даже не было в Дебрецене, подполковник Чукаши служил порученцем Белы Миклоша, а капитан Йштван Киш — его личным адъютантом. А все это было сделано так: премьер-министр Бела Миклош вписал в предложение исполняющего обязанности министра обороны (тогда им был Габор Фараго) своих людей, вычеркнув при этом двух офицеров, которые уже давно не покладая рук трудились в министерстве обороны: Кери и Шимонфи. Думаю, что конфликт между Белой Миклошем и Кальманом Кери начался еще в те октябрьские дни, когда они вместе находились при штабе 4-го Украинского фронта. Мне кажется, дело обстояло так: Бела Миклош пытался переложить свою вину (ведь он бросил хорошо обученную и вполне боеспособную армию на произвол судьбы, чем объективно помог нилашистам установить над ней контроль) на Кальмана Кери. Мы знаем, что Кальман Кери был настоящим венгерским патриотом, в свое время он ставил Бела Миклоша в затруднительное положение тем, что спорил с немецким генералом Гейнризи, который был прикомандирован гитлеровцами к 1-й венгерской армии; Кальман Кери всячески противился тому, чтобы фашисты использовали венгерские части в арьергардных боях и ценой жизни тысяч венгерских солдат обеспечивали благоприятные условия для отступления немцев. Тот же Кальман Кери в штабе 4-го Украинского фронта не соглашался с Мехлисом, все современники которого отмечали его крутой, тяжелый характер (об этом писал в своих воспоминаниях и К. Симонов). И хотя, как мне кажется, генерал Петров, командующий 4-м Украинским фронтом, и ценил Кери за решительность и четкость, споры с Мехлисом не могли остаться без последствий... Меня же Бела Миклош невзлюбил после того, как узнал о моем отрицательном отношении к его бегству, чего я ни от кого не скрывал. В частности, я говорил об этом и генералу Кузнецову. К тому же в Москве, действуя по инструкции Золтана Тилди, я пытался установить контакт не с Белой Миклошем, а с Яношем Вёрёшем. (Все это я понял лишь весной, когда мой бывший подчиненный в штабе корпуса сообщил мне в процитированном тобой выше письме, что Бела Миклош затягивает мое переосвидетельствование и собирается устроить по этому поводу целое расследование...)
Наконец мы получили телеграмму и от Яноша Вёрёша. Она была послана из Москвы 10 января, но к нам пришла только 16-го. Написана она была по-русски. Делегация, в состав которой входил Янош Вёрёш, выехала в Москву в последних числах декабря 1944 года, а мы в Дебрецене никак не могли взять в толк, почему переговоры так затягиваются, ведь каждые сутки промедления имеют огромное значение. Только позднее мы узнали: переговоры задержались из-за позиции англичан и американцев, которые очень долго обсуждали условия соглашения...
Мы же в Дебрецене были как на иголках: Яноша Вёрёша нет, соглашение по перемирию не подписано, а время уходит. И вот наконец в середине января мы получили телеграмму в 12 строк от министра. Характерно, что четыре из них были посвящены семейным делам самого Яноша Вёрёша. В телеграмме сообщалось, что мы можем приступать к формированию первой дивизии. Однако ничего не говорилось, из кого же нам все-таки формировать ее. В телеграмме говорилось: «Необходимо издать декрет о призыве».
Что же произошло на деле?
Вероятно, при переводе телеграммы на венгерский язык декрет об обязательном призыве в армию военнообязанных перевели как вербовку добровольцев в соответствии с более ранним представлением, сложившимся скорее всего еще в конце декабря у Яноша Вёрёша. Разумеется, вербовка добровольцев существенным образом отличается от обязательного призыва в армию военнообязанных. 19 января мы направили Яношу Вёрёшу наш ответ: «Объявляем добровольный набор в армию», а исполнявший обязанности министра обороны в отсутствие Яноша Вёрёша Габор Фараго тут же приписал от себя: «...мы не надеемся на большое число добровольцев...» Правда, премьер-министр Бела Миклош, подписывая окончательный текст телеграммы, вычеркнул эту фразу.
Я уже говорил, что в то время и сам не ждал особого успеха от добровольной записи в армию. Было бы здорово, конечно, сформировать (и быстро обучить) несколько дивизий из добровольцев, над которыми не довлел дух старой, «королевской» армии и в которых бы сражались с врагом добровольно пришедшие к нам убежденные молодые антифашисты. Но в то время формирование подобных подразделений относилось скорее к области фантазий и прекрасных снов. Ведь уже в 1944 году на расчистке развалин работали подростки-допризывники по 13–15 лет, а если где-то в городе или деревне и оставались взрослые мужчины, то они были единственной опорой в семье. Вот и получилось, что своим добровольным набором мы не добились почти никаких результатов. Не все еще в стране знали о существовании нового правительства, о создании новой армии. А в тех семьях, где молодые мужчины были, родственники всеми силами пытались удержать их дома, чтобы они не погибли; все чувствовали приближение конца войны, которая унесла столько жизней, что практически в каждой семье кто-нибудь погиб.
Однако мы продолжали усердно трудиться. В лице Золтана Мухораи мы обрели еще одного сотрудника-энтузиаста. Нас с ним связывала дружба по академии, и мы понимали друг друга с полуслова. Мухораи стал заниматься кадровыми вопросами.
Я уже упоминал о приказе № 20030, в котором мы сформулировали основные организационные принципы новой армии, ее новые задачи и функции. Теперь мы начали разработку более детальных предложений, которые направляли в совет министров, чтобы проинформировать членов правительства о громадных усилиях, необходимых для формирования, создания новой венгерской армии. Мы предложили отменить положение о вступлении офицеров в брак, кодекс офицерской чести, дуэльный кодекс. Все эти правила и законы носили ярко выраженный кастовый характер, символизировали обособленность старого офицерства. (Интересно отметить, что, по мнению Белы Миклоша, эти кодексы следовало не отменить, а лишь модифицировать.) Однако мы стремились к совсем другому: к тому, чтобы офицерство в новой армии (и это стало впоследствии основополагающим принципом в Венгерской народной армии) было народным, чтобы офицерство формировалось не из аристократов, не из привилегированных в имущественном отношении слоев населения и не образовывало бы обособленную касту. Мы считали, что офицерами должны становиться унтер-офицеры, сержанты, фельдфебели, хорошо знающие военное дело, солдатскую жизнь, потому что сами недавно были рядовыми. Надо сказать, что мы, молодые офицеры, выходцы не из аристократических и даже не из богатых буржуазных семей, очень страдали из-за ограниченности и узколобости старого офицерства...
Итак, мы работали с настроением, готовили различные проекты, предложения, меморандумы, создали «модель» организационной структуры новой армии. Мы буквально бомбардировали Совет министров, Союзную контрольную комиссию, пытаясь ускорить создание новой армии...
Наконец 30 января на родину вернулся Янош Вёрёш с подписанным соглашением о перемирии. Его возвращение дало новый импульс нашей работе. Теперь мы знали, что освобождение Будапешта — вопрос самых ближайших дней. А это означало, что все правительство, и министерство обороны в том числе, в ближайшее время переедет в Будапешт.
Через несколько дней мы совсем приободрились! По слухам, к нам вскоре должна была прибыть группа добровольцев из военнопленных, причем одни говорили о 20 тысячах, другие называли и большую цифру. И вот наконец первый конкретный шаг: 3 февраля советское командование передало в наше распоряжение казармы «Павильон». Еще через три дня в Дебрецен прибыл первый эшелон с военнопленными — 2 тысячи человек. После этого эшелоны прибывали один за другим, к 11 февраля в «Павильоне» было уже 8 тысяч человек будущих солдат 6-й пехотной дивизии. Командиром этой дивизии министр обороны назначил полковника Ласло Секеи, начальником штаба — майора Белу Ботонда, который прибыл в Дебрецен в качестве военнопленного. Начальником венгерской казармы стал полковник Андор Рети. Советское командование, передав казармы вместе с солдатами в распоряжение нового министерства обороны, тем самым признало, что находящиеся там солдаты больше не военнопленные, а воины будущей новой венгерской армии. Конечно, у этих солдат не было оружия, но сердца их были переполнены радостью освобождения. Весть об их прибытии тут же распространилась по Дебрецену и окрестностям; множество женщин и детей с продуктами, теплой одеждой заспешили к казармам, в которых разместились венгерские солдаты. Люди расспрашивали о родных и близких. Среди этих солдат были жители Дебрецена и окрестных деревень, и они, разумеется, мечтали побывать дома, многие из них не имели оттуда никаких вестей в течение многих месяцев, а ведь фронт прошел и через их родные места, они даже не знали, живы ли их родные... А поскольку впервые дни в казармах солдатам нечем было занять себя, шли лишь проверки, многие солдаты стали обращаться к своим командирам с просьбой об увольнительной. Я тоже побывал в казармах, видел в глазах у солдат грусть, тревогу, неуверенность в завтрашнем дне. Я понял, здесь есть и такие, которые до сих пор не осознали, что их не отправят в Сибирь, чего боялись все военнопленные, что они находятся в нескольких километрах от отчего дома, а в воротах их казармы стоят венгерские часовые.
Итак, теперь у нашего министерства обороны было достаточно солдат для формирования целой дивизии, хотя пока еще мы и не располагали оружием и обмундированием.
1974–1980