Перемирие
ИЗ ВОСПОМИНАНИИ КАЛЬМАНА КЕРИ: «В мае 1944 года я получил новое назначение: меня сделали начальником штаба одного из корпусов, входивших в 1-ю венгерскую армию. (Тогда же я познакомился с твоим отцом, который был начальником одного из отделов штаба корпуса, а командовал нами Ференц Фаркаш.) Вероятно, отец уже тебе рассказал или еще расскажет о том времени, я же могу дополнить его, сообщить о событиях, которые произошли за кулисами и которых отец твой не знает.
В один прекрасный день командира нашего корпуса вызвали в Будапешт. Вернувшись из Будапешта, вечером, после ужина, Ференц Фаркаш сказал: «Зайди ко мне, надо поговорить...»
Ференц Фаркаш вернулся в сильном возбуждении. Он сказал, что был на приеме у регента, что там шла речь об образовании «военного правительства» и что его, Фаркаша, прочат либо в премьер-министры, либо в министры культов. И; что, мол, ситуация очень серьезная. Может быть, в скором времени нам придется «вступить в переговоры с противником». И что, дескать, у него есть указание спросить у меня, возьмусь ли я за выполнение такого задания. То есть перейти к русским и провести переговоры...
Я поначалу очень удивился. Но дал краткий ответ: «Ваше превосходительство, если я получу такой приказ, то, разумеется...» Ведь приказ я обязан выполнять. На этом наш разговор тогда и закончился, я вернулся в свой кабинет. В это время с донесениями и распоряжениями на следующий день вошел твой отец. Я внезапно поймал себя на том, что не слушаю его. Я размышлял над словами командира корпуса. Я буду вести переговоры с русскими?
Но каким образом? И почему?
Я не для этого рожден, черт подери, я же солдат, а не дипломат!
Три дня кряду я никак не мог успокоиться.
В конце концов я осознал, что война вступила в такую фазу, когда пора садиться за стол переговоров. Между прочим, и мои впечатления, полученные на фронте, свидетельствовали о том же. Так постепенно внутренне я подготовил себя к этому шагу. (Я вижу, что ты удивлен... Конечно, с точки зрения сегодняшнего дня мои мучительные раздумья непонятны. Подумаешь, перейти к русским и вступить с ними в переговоры?! Ну, что тут такого?! Да, но решиться на это человеку, который всю свою сознательную жизнь прослужил в хортистской армии, было не таким уж простым и естественным делом...)
Я вполне серьезно утверждаю: если бы я внутренне не подготовил себя к этому шагу, если бы тогда у меня не состоялся разговор с Ференцем Фаркашем, позднее я бы не решился на переход к русским... Но после разговора с командиром корпуса я внутренне настроился на этот шаг, соблюдая, разумеется, строжайшую тайну...
После окончания войны я узнал уже здесь, в Будапеште, что все это заранее было обговорено с министром обороны Лайошем Чатаи. Более того, на фронт я попал (в качестве начальника штаба 6-го корпуса), чтобы постоянно быть под рукой во главе самого боеспособного корпуса... Между прочим, в свое время многие удивлялись (в том числе и я сам), зачем потребовалось отправлять меня на фронт? Ведь я был доверенным лицом самого министра обороны, скорее чиновником, нежели офицером, и вдруг — начальник штаба корпуса на фронте?! У меня не было никакого боевого опыта, никаких боевых заслуг... Теперь-то понятно, какие планы в отношении меня были у Чатаи.
Однако время шло, ничего не происходило, и я уже решил: выбор пал на кого-то другого, ведь никто мне ничего об этом не говорил. В это время произошло сражение под Станиславом{32}, где два корпуса нашей армии были разбиты Красной Армией. Уцелел только 6-й...
Однажды ночью меня разбудили для того, чтобы передать срочную телеграмму. В телеграмме было написано, что мне поручается возглавить штаб 1-й венгерской армии, причем через два дня, ровно в семь утра, следует прибыть в распоряжение командующего армией. Меня поразило содержание телеграммы. И назначение, и это самое «в семь часов утра...». Как это можно отдавать приказ начальнику штаба армии, чтобы тот минута в минуту являлся на доклад?
Ответ на свой вопрос я получил очень быстро. Буквально через несколько дней Берегфи удалили с поста командующего 1-й венгерской армией, а его место занял Бела Миклош. Последнему срочно требовался новый начальник штаба, и он обсуждал этот вопрос с министром обороны, который и предложил мою кандидатуру. Оба узнали о намерении немцев приставить к ненадежному, с их точки зрения, командующему армией своего генштабиста, и поэтому я должен прибыть туда скорее, чтобы опередить немца.
Так я стал начальником штаба армии.
Теперь я начал отчетливо сознавать: существует явная связь между моей отправкой на фронт, разговором с бывшим командиром корпуса Ференцем Фаркашем и моим новым назначением. Иначе я с моим небольшим опытом и невысоким званием вряд ли мог быть назначен на столь высокий пост.
Я оказался под командованием Белы Миклоша.
Я был знаком с ним еще со времен моего флигель-адъютантства. Семьями мы не дружили, но однажды все-таки обменялись взаимными визитами вежливости. Я знал, что он близок к регенту. Знал и то, что человек он замкнутый и крутой... Что болен тяжелой формой диабета. Однако это был образованный, обладающий широким кругозором генерал, настоящий командующий армией. Правда, о начале советско-венгерских переговоров о перемирии он тоже мне ничего не говорил.
Однако признаки, указывающие на них, были.
В один прекрасный день мне доложили, что русские неожиданно для всех отпустили трех венгерских пленных офицеров и нескольких солдат. Офицеры принесли с собой меморандум. В меморандуме написано, что пленные венгерские офицеры готовы сражаться против общего врага — немцев и ждут соответствующих действий венгерского правительства. Эти офицеры принесли с собой письмо, подписанное командующим 4-м Украинским фронтом генералом Петровым. В письме содержались точные сведения о направленных к нам бывших венгерских военнопленных, а также приветствия от генерала Петрова...
Ну и день! Ничего подобного до сих пор не бывало. Что предпринимать? Вероятно, прежде всего следует ответить на письмо... Я пишу ответ, в котором благодарю за приветствия и сообщаю: меморандум, принесенный офицерами, мы передадим компетентным лицам, надеясь, что там его проанализируют и сообщат нам о предпринятых шагах. Мы тоже (а что нам остается?) шлем приветствие советскому генералу, солдаты которого противостоят нам на данном участке фронта...
Ну-с, все пока идет нормально. Однако рядом с нами с глазами авгуров немецкие офицеры! Они еще могут поверить, что русские освободили и отправили обратно через линию фронта группу венгерских солдат (скажем, с пропагандистскими целями), а узнав, что вернулось несколько офицеров, сразу заподозрят неладное. Когда выпускают офицера, всем ясно, что он имеет какие-то полномочия.
Но выхода у нас не было, и одного из трех офицеров мы отправили к русским с нашим ответным посланием, остальных же с меморандумом прямо к регенту. Офицеры эти к нам больше не вернулись, и немцы на этот раз ничего не заподозрили. Может показаться странным, что одного из офицеров мы снова отправили в плен, однако жест русских мы не могли оставить без ответа...
Этот эпизод заставил меня серьезно призадуматься над происходящим. Я ждал, что из Будапешта придет документ или приказ. Однако столица молчала, никаких бумаг мы так и не получали...
Наступил октябрь.
В первых числах октября 1944 года Бела Миклош Дальноки сообщил мне о намерении побывать в своих поместьях, которые находились в междуречье Дуная и Тисы. Прекрасно.
Теперь войди в мое положение: я знаю, что нахожусь на фронте в должности начальника штаба армии, чтобы в подходящий момент начать с русскими переговоры. Но пока ни от моего командарма, ни из Будапешта не получаю никакой информации, никаких приказов на этот счет.
Чувствую: за кулисами должны происходить какие-то события, причем дела нешуточные. Звоню в Будапешт. Прошу к аппарату полковника генерального штаба Кути, который возглавлял разведуправление генштаба (после ареста немцами Дюлы Кадара). Кути обязан знать все. Сообщаю ему о прибытии к нам советских офицеров, которые говорят о перемирии. И что командарма нет на месте, а я — в затруднительном положении. Что не имею никакой информации, действительно ли в скором времени будет заключено перемирие?
Кути отвечает, что он тоже не располагает такой информацией.
Я ничего не понимаю.
Только спустя несколько месяцев, встретившись с Кути в Будапеште, я узнал от него, он просто не осмелился рассказать мне о делегации Фараго, которая уже выехала в Москву и вела там переговоры. Он боялся, что немцы подслушивали наш телефонный разговор. Я тогда про себя подумал: для такого случая могли бы завести специальный почтовый самолет... Я позвонил по телефону подполковнику генерального штаба Дюле Вёрешу, который унаследовал от меня должность начальника штаба корпуса, и сказал ему: «Послушай, я ничего не знаю о готовящемся перемирии. Во всяком случае, любезно примите русских и отправьте обратно через линию фронта, пока ничего другого мы предпринять не можем».
Он выполнил мой приказ.
На следующий день вернулся командарм. Рассказал, что не только объехал поместья, но и побывал у регента. Но ничего не сообщил о каких-либо новых указаниях. Заметил только: Хорти сообщил ему о намерении в ближайшее время посетить Хуст (где находился штаб нашей армии), и поэтому мы обязаны надлежащим образом позаботиться о безопасности пути следования для «Турана».
Поскольку Бела Миклош вернулся очень усталым, он попросил меня в порядке исключения доложить ему обо всем случившемся в его отсутствие не в кабинете, а на квартире. Там он представил мне человека, который должен был втайне от немцев перейти линию фронта. (Только спустя много дней, уже на той стороне, в Лиско, в штабе 4-го Украинского фронта, я узнал, что этот человек — майор Иожеф Немеш — по поручению регента вез в Москву письменные полномочия для делегации, которая уже вела переговоры по перемирию, дающие ей право подписать временное соглашение.)
На следующий день к нам пришла телеграмма от Яноша Вёрёша, начальника генерального штаба. Наконец хоть что-то! В телеграмме говорилось: «14 октября в Сатмарнемете{33} Янош Вёрёш будет проводить совещание с командующим 1-й венгерской армией Белой Миклошем, командующим 2-й венгерской армией Лайошем Верешем, а также начальниками штабов этих подразделений». «Значит, дела идут, — подумал я про себя. — Там мы обо всем наконец узнаем».
В эти дни Бела Миклош чувствовал себя скверно, у него был острый приступ сахарной болезни. Однако приказ начальника генерального штаба следовало выполнить. В половине четвертого мы уже сидели в автомобилях, когда один капитан из нашего штаба направился к нам, размахивая телеграммой, давая понять, чтобы мы не уезжали. В телеграмме говорилось о том, что совещание переносится. Это произошло во второй половине дня 14 октября 1944 года.
Бела Миклош молча вылез из автомобиля и отправился домой. Он сказал, что очень ослаб, и больше в кабинете в тот день не появился. И опять, только значительно позднее, мы узнали: на сорвавшемся совещании Янош Вёрёш собирался проинформировать нас, что мы должны были делать после обращения регента к венгерскому народу... Причем из дневника Яноша Вёрёша мы узнаем: о переговорах Хорти сначала рассказал своим доверенным, близким к нему генералам — командующим армиями, а уже потом начальнику генерального штаба.
Скажу тебе честно, и по сей день я не понимаю Белу Миклоша. Он скрыл от меня то, что услышал от регента. Утаил сведения от начальника штаба вверенной ему армии, который по уставу в равной степени нес с ним ответственность за судьбу армии. Бела Миклош не сообщил мне, что Хорти решил просить перемирия у русских. И телеграмма, в которой будет сказано, что вступает в действие приказ за номером таким-то от 1920 года, будет означать наш немедленный разрыв с немцами и установление контакта с русскими.
Об этом распоряжении регента Бела Миклош так мне никогда и не сказал, он держал это в тайне до самой смерти.
Когда спустя много лет сотрудники Военно-исторического архива обратились ко мне с просьбой описать события тех дней, я ответственность за то, что мы (Бела Миклош, я, начальник штаба 1-й армии) в должной мере не были проинформированы о ходе событий, возложил на Хорти. Машинописный текст своих воспоминаний я получил обратно из архива, чтобы в определенном месте (на каждой странице) подписать их. Я как раз был занят этим делом, когда ко мне в гости пришел Имре Погань, который в 1944 году был заместителем начальника военной канцелярии регента. Он до самого конца (до ареста) был вместе с Хорти. Я попросил его познакомиться с моими показаниями (верность которых я готов подтвердить не только своей подписью, но и под присягой). Он читает и с удивлением спрашивает: «Что это ты тут такое написал?» И рассказывает мне, что присутствовал в приемной регента при разговоре министра обороны с Белой Миклошем, во время которого Ватаи спросил у генерала: «Бела, ты получил указания? Помнишь пароль?»
На что Миклош ответил: «Да. Но чтобы не забыть, я на всякий случай запишу его в блокнот...»
И записал.
Я тут же спросил: «Послушай, Имре, а как выглядела его записная книжка?»
На мой вопрос Имре Погань в точности описал записную книжку моего командующего армией. Я прекрасно помню ее. Я ведь много раз ее видел. Только тогда до меня дошло: Бела Миклош в свое время получил полную информацию и точные указания... Но и по сей день я не могу понять, почему он не поставил в известность меня, начальника штаба его армии. То ли он до конца не доверял мне, то ли думал, что у него еще будет подходящий момент для этого. Не знаю... Вряд ли речь могла идти о недоверии, ведь в любой момент он мог попросить у регента заменить меня, а при переходе на сторону бывшего противника начальник штаба играет очень важную роль, ведь он готовит все приказы и т. д... Командарм обычно только подписывает их.
Итак, на следующий день, 15 октября 1944 года, я как раз делал доклад Беле Миклошу о текущих делах, когда приблизительно в полдень по радио прозвучало воззвание регента к венгерскому народу.
А я, начальник штаба 1-й венгерской армии, которая вела бои с частями Красной Армии, практически ничего до этого не знал о готовящемся перемирии. Точнее, как я говорил выше, до меня доходили кое-какие слухи, да еще накануне я кое-что узнал от генерал-майора Карлоци.
Как это произошло?
Я был начальником штаба армии в звании полковника генерального штаба. А командиры дивизии и корпусов нашей армии все до одного были генералами. Когда они обращались ко мне лично, я старался их принимать сразу же, не заставляя сидеть в приемной, кто бы ни был у меня в кабинете. Мой адъютант имел четкие указания на этот счет: пришел генерал, его надо тут же провести в мой кабинет и усадить. Обычно я в подобных случаях извинялся и просил генерала подождать две-три минуты, пока закончу разговор со своим собеседником. Утром 15 октября у меня в кабинете был генерал-майор Вашвари. И вот мой адъютант впускает в кабинет генерал-майора Карлоци, только что прибывшего из Будапешта принять на себя командование одной из дивизий нашей армии. В этот момент раздался телефонный звонок, я снимаю трубку. Генералы приветствуют друг друга. Еще со времен своей дипломатической работы я усвоил правило: разговаривая по телефону, прислушиваться к тому, что происходит вокруг. Поэтому я невольно слежу за тем, как ведут себя генералы. Они здороваются, и между ними начинается разговор! И что же я слышу?!
Карлоци: «Фараго уже в Москве для подписания соглашения о перемирии».
Вашвари: «Где?»
Карлоци: «Значит, ты не знаешь?»
Вашвари: «Мы здесь ничего об этом...»
Карлоци: «Но ведь в Пеште весь город говорит, что Фараго в Москве. Ведет переговоры о заключении перемирия. Насколько мне известно... Разумеется, неофициально и от неофициальных лиц».
Тут я быстро закругляю разговор, поворачиваюсь к Карлоци и спрашиваю: «О чем это ты рассказываешь, Франци?»
Он отвечает: «Я ведь сюда прибыл для того, чтобы принять командование 24-й дивизией. Из Будапешта я выехал утром, и мои сведения вполне надежные. На самом деле Фараго ведет в Москве переговоры о перемирии».
Причем по лицу Карлоци я вижу, что он удивлен, что мы здесь ничего не знаем...
Утром мне предстояло отправиться в Берегово, куда Бела Миклош перебрался на рассвете с частью людей штаба армии. После обычного дневного доклада я намеревался сообщить командующему армией о том, что услышал от Карлоци. Когда я делал свой обычный доклад, в кабинете у Белы Миклоша работал радиоприемник. И мы услышали, что диктор зачитывал обращение Хорти к народу. О чем же в нем говорилось? О том, что «я просил русских о перемирии». Но в обращении не было сказано, что наместник получил их согласие. Ничего не говорилось и об условиях, на которых регент собирался заключить перемирие...
Я лихорадочно обдумываю ситуацию. Если регент обратился к русским с просьбой о перемирии и получил их согласие, то очень скоро к нам в штаб должна поступить информация об условиях перемирия. Ведь без нее мы ничего не можем предпринимать. Должен быть получен и специальный приказ от регента — верховного главнокомандующего. Наконец мы должны получить и приказ начальника генерального штаба Яноша Вёрёша о конкретных действиях армии в данной ситуации. Причем обо всем этом прежде всего необходимо было знать мне, начальнику штаба.
...После того как по радио прозвучало воззвание, Бела Миклош вопросительно посмотрел на меня, явно ожидая моей реакции на услышанное... Я торжественно произнес: «До прибытия соответствующих приказов я в штабе буду решительно пресекать все попытки неповиновения воле регента».
После моих слов Бела Миклош встал и пожал мне руку. Я попрощался с ним, чтобы спешно отправиться в Хуст. Но интересно, что Миклош отпустил меня, не дав никаких указаний. Даже в такой чрезвычайной ситуации он по-прежнему ни о чем не рассказал мне. Не упомянул он, в частности, и о том, что у него на случай разрыва с немцами есть конкретные указания наместника. И что к нам может прийти зашифрованная телеграмма, вслед за которой должны последовать быстрые и конкретные действия с нашей стороны!
Я отправился обратно в Хуст, не располагая никакой новой информацией (кроме, разумеется, воззвания регента). Вскоре после моего возвращения в Хуст офицер штаба нашей армии принес телеграмму, в которой 1-й отдел генерального штаба снова предписывал нам вступить в бой с противником (?).
Но у меня в комнате уже собрались офицеры штаба. Разумеется, все слышали о воззвании наместника и хотели знать, что происходит.
В тот напряженный (а для меня еще и мучительно сложный) момент я со всей очевидностью начинал понимать: что-то здесь не так. Я оказался в кухне, где заваривали какую-то подозрительную кашу, что уже началась тайная война амбиций, каждый стремится хотя бы на шаг обойти другого... В этой ситуации у меня была одна мысль: необходимо сохранить единство армии...
Между прочим, такая же мысль мелькнула и у твоего отца. На своем месте, в соответствии со своими возможностями он пытался делать то же самое...
Тогда я быстро продиктовал приказ, по которому наши части должны были удерживать свои позиции, откуда бы против них ни начали наступление. Приказом предписывалось, чтобы наши военнослужащие избегали провокационных действий в отношении частей Красной Армии. Как мне представлялось, после воззвания и телеграммы-приказа 1-го отдела генерального штаба, я ничего другого поделать не мог. Проект приказа я, естественно, посылаю в Берегово Беле Миклошу, который без всяких исправлений ставит на нем свою подпись.
В это время мне по телефону начинают названивать командиры корпусов и дивизий с просьбой рассказать, что же на самом деле происходит в стране. Я честно отвечал, что знаю не больше их. Но вскоре понял: они мне не верят, считая, что я посвящен в какую-то тайну, замешан в какой-то заговор, а их обошли.
Я говорил им, что наверняка вскоре последуют новые приказы, чтобы они ждали их. И действительно, из Будапешта вскоре пришел совершенно недвусмысленный приказ, который предписывал нам «продолжение борьбы на стороне немецких войск». И это после того, как совсем недавно прозвучало обращение регента...
Снова вопросы. Так прошла вторая половина памятного дня.
Именно в это время вследствие отданного ранее приказа в нескольких местах произошло несколько вооруженных столкновений с немцами. После того как Бела Миклош побывал в Будапеште, началась Дебреценская операция советских войск. Я располагал информацией, что немцы откатываются назад, и считал, что отойдя за Тису и двигаясь на север, они перерезали пути отступления нашим войскам. Это отступление — совершенно независимо от воззвания регента — мы наметили и начали осуществлять, несмотря на резкие протесты немецкого командования...
После поражения немцев в танковом сражении под Дебреценом нам приходилось считаться с возможностью того, что части Красной Армии, продвигаясь со стороны Дебрецена (то есть с юга) и через Дуклинский перевал (то есть с севера), обойдут и попытаются окружить нашу армию. В ловушку нам попадать не хотелось, ведь мы собирались во что бы то ни стало сохранить армию, а не сдаваться в плен в Карпатах. Отступающие немецкие подразделения легко могли помешать нашему отходу. Подобные попытки немцы делали по ранее разработанному методу: они оставляли за собой в качестве заслона венгерских солдат, которые должны были продержаться на позициях хотя бы несколько дней, пока немцы благополучно и со всеми удобствами отойдут на заранее подготовленные позиции. Исходя из своего горького опыта, мы, не ставя в известность немцев, объявили линию реки Тисы перекрытой.
Чтобы ты правильно понял ситуацию, повторяю: части 1-й армии по тогдашним стратегическим представлениям «героически» обороняли восточную границу страны. Шли ожесточенные бои, но одновременно уже начались переговоры, обмен приветствиями, попытки обменяться пленными и трофейным оружием. В этот момент из войны вышла Румыния, и Красная Армия за несколько дней достигает границ Венгрии, определенных 2-м венским арбитражем. Возникла реальная опасность, что 2-я венгерская армия попадет в окружение.
Тогда и произошли столкновения отдельных частей 1-й армии с немцами. Правда, истины ради замечу: столкновения эти произошли не из-за воззвания регента, а из-за того, что мы хотели обеспечить для своих солдат безопасный путь отступления. Мы не собирались пропускать немцев в зону действия нашей армии, ибо имели печальный опыт боев на Дону.
В тот момент о заключении перемирия мы по-прежнему толком ничего не знали.
Что же произошло? Немцы намеревались переправиться через Тису. Отступление на запад нам представлялось опасным, поэтому части 1-й армии отходили в северном направлении. Немецкие подразделения собирались переправиться через Тису в районе Течского моста. Там их остановил офицер генерального штаба и сообщил, что линия Тисы закрыта. Немцы были удивлены, но, посовещавшись, решили прорваться силой. Капитан вызвал меня к телефону и спросил, что он должен предпринимать, имеет ли он право открыть огонь? Я ответил: разумеется, имеете полное право. Капитан открыл огонь и отогнал немцев.
В Мукачеве немцы попытались занять центр связи. Мне тоже оттуда позвонили, чтобы узнать, что следует предпринимать. Я спросил, есть ли у наших оружие. Мне ответили: да. Я спросил, сколько немцев. Мне ответили. Я спросил, а сколько наших. Ответили и на этот вопрос. Тогда я сказал: отбейте их атаку. Нашим это удалось.
Приблизительно часов в шесть вечера раздался телефонный звонок из зенитного артдивизиона, где командиром был мой старый боевой товарищ. Товарищ спросил меня, что он должен предпринять. Я ответил, что в его задачу входит перекрыть дорогу, ведущую к Хусту, чтобы немцы не прошли в город. А если они попытаются проникнуть туда, следует открыть огонь. Уже поздно, между 22 и 23 часами меня вызвал к телефону этот пожилой офицер-артиллерист и проговорил: «Дорогой Кальман, у нас беда, немцы намереваются прорваться в Хуст...»
— Что за часть?
— Большая автоколонна, — ответил он, — возможно, там есть и танки, я пока точно не знаю...
Я сказал:
— Без паники, дай для начала залп поверх голов, если не остановятся, стреляй прямо по колонне.
Старик, не раздумывая, дал залп поверх голов. Немцы быстро сообразили, что ничего не добьются, и убрались восвояси.
Но штаб армии по-прежнему не располагал точной информацией о перемирии. Приказ о продолжении военных действий на стороне немцев находился в явном противоречии с волей регента. По радио гремят марши, чувствуется: в Будапеште царит неразбериха. Необходимо срочно раздобыть информацию. Моим непосредственным командиром является начальник генерального штаба армии Янош Вёрёш. Решаю звонить в Будапешт. К телефону подошел флигель-адъютант Вёрёша майор Альбин Капитанфи. Я попросил к телефону начальника генерального штаба. Альбин ответил, что на месте его нет и он не знает, где тот находится. Мне больше ничего не остается, как крикнуть в трубку: «Что должна делать армия?»
Флигель-адъютант ответил, что ничего не знает... Затем я прошу, чтобы Янош Вёрёш позвонил мне, когда вернется. Адъютант пообещал выполнить мою просьбу.
Прошло полчаса, час, потом еще один. Телефон молчал. Я снова позвонил в генеральный штаб. Ответ прозвучал прежний: где находится Янош Вёрёш, неизвестно.
Тут у меня начинают закрадываться подозрения. Янош Вёрёш отсутствует, а флигель-адъютант ничего не знает, к кому же обращаться?
У меня были добрые отношения с заместителем начальника военной канцелярии регента Имре Погонем. Набираю его номер. Говорю, что мы слышали обращение регента, но нам, мол, необходимо знать, что мы должны предпринимать в данной ситуации. Нам же здесь тоже необходимо отдавать какие-то приказы...
— Подожди, — проговорил тот, — рядом со мной находится самый компетентный человек — господин генерал-адъютант.
Генерал-адъютантом регента был Антал Ватаи. Я обратился к нему с тем же вопросом: «Милостивый государь, скажите, в чем состоит задача нашей армии?»
Генерал-адъютант сказал, что мы должны порвать все связи с немцами и вступить в контакты с представителями Красной Армии.
Тогда я сказал:
— Это общие слова. В чем состоит моя задача, в чем — задача армии? Какую боевую задачу мне надо поставить перед солдатами?
В ответ прозвучало:
— Извините, пожалуйста, у нас тут кое-что происходит, и я не могу больше с вами разговаривать...
Однако мне совершенно необходимо было узнать какие-нибудь новости, поэтому я через какое-то время опять пытаюсь дозвониться Имре Погоню, но теперь нас вообще не соединяют. Связь с канцелярией регента прервана.
Что же делать? Мой аппарат трезвонит почти без перерыва: командиры дивизий и командиры корпусов требуют информации. Я по-прежнему призываю их к терпению.
А сам лихорадочно думаю, к кому бы еще обратиться? Кто может сказать, подписано ли перемирие, каковы его условия и какие задачи в связи с этим стоят перед нашей армией? Немцам я подчиняться не должен, с Будапештом у меня связи нет, к кому же я тогда должен обращаться? И мне становится ясно: я обязан установить связь с частями Красной Армии, которые противостоят нам. Ведь мы просили перемирия у советской стороны и с ней ведем переговоры о его подписании. Мне следует перейти линию фронта и там получить необходимую информацию, а потом действовать. Начальник штаба должен поступить именно так, а командарм должен оставаться на месте. Начальник штаба как раз тот человек, который в вопросах обстановки должен разбираться не хуже, если не лучше, командующего армией.
Следовательно, начать переговоры с бывшим противником надо мне.
Тогда я принял решение перейти к русским. Психологически я уже вполне был подготовлен к этому шагу, меня не волновало, что со мной будет.
Теперь я хотел бы вернуться к словам Ватаи: «У нас тут кое-что происходит, я больше не могу с вами разговаривать...» Довольно странно, не так ли? Но он был прав. Ведь несколько минут тому назад ему позвонил Бела Миклош! И они довольно долго беседовали друг с другом! Что мог подумать Ватаи? Ведь, по идее, я должен был находиться в соседней комнате... Ватаи сообщил Миклошу, что указание регента остается в силе. Бела Миклош закончил разговор следующими словами: «Передайте его высочеству, что я выполню свой долг и докажу ему свою верность!» Объяснилась лаконичность Ватаи в разговоре со мной: ведь он уже обо всем рассказал Беле Миклошу, у него не было времени отдельно объясняться еще и со мной, в столице царила сумятица. В то время я, конечно, не мог всего этого знать и несколько месяцев злился на Ватаи. А ведь Ватаи вряд ли мог предположить, что мы с командующим армией находились в разных городах: Бела Миклош уже перебрался в Берегово, а я еще был в Хусте.
Поговорив с Ватаи, Бела Миклош так мне и не позвонил. В полпервого ночи, то есть уже 16 октября, командующий армией вернулся в Хуст. Я доложил ему о своей короткой беседе с Ватаи, а потом сказал, что в данной ситуации вижу один-единственный выход: обратиться к русским, узнать у них условия перемирия. Миклош задумался. Но так и не дав мне конкретного указания, ушел в другое помещение отдыхать. О разговоре с Ватаи он ни тогда, ни позднее так мне ничего и не рассказал.
Наступил рассвет 16 октября. (Спал я в ту ночь очень мало. Я все время приказывал связистам восстановить связь с генеральным штабом. Однако за ночь это сделать не удалось.)
Бела Миклош рано утром снова был у себя в кабинете. Тогда-то и наступила очередь действовать подполковнику генерального штаба Мольнару (Мольнар был в штабе армии начальником разведывательного отдела). Он должен был вместе с рацией перейти в расположение заранее намеченной дивизии Красной Армии и установить с нами связь. В качестве сопровождающего я дал ему надежного офицера Деже Малинина, который прекрасно говорил по-русски (кстати, он сейчас живет в Будапеште). В Хусте у рации я поручил работать капитану Буришу.
Бела Миклош показал ключ к несложному шифру, передал все Мольнару, приказав ему отправляться в путь.
В это время к телеграфному аппарату нас попросил начальник немецкого бюро связи Редер, полковник генерального штаба. Редер умолял незамедлительно выехать в штаб немецкой армии, где нас ждет генерал-полковник Хейнризи. От имени своего командарма Редер попросил Белу Миклоша и меня отправиться в Собрац{34}, причем сообщил, что получил приказ сопровождать нас туда.
Я заверил Редера, что мы вскоре выезжаем, хотя, разумеется, подчиняться ему мы не собирались.
Сейчас я уже точно не помню, когда, но, видимо, рано утром один из офицеров-связистов доложил мне:
— У аппарата начальник генерального штаба! Наконец-то Янош Вёрёш вызывает нас. Браво! Начальника генерального штаба соединяют с Белой Миклошем. Я бегу к тому в кабинет, он поднимает трубку, но — у его аппарата есть еще отводная трубка — я хватаю ее и подношу к уху.
Бела Миклош взволнованно кричит в трубку: «Ну, что там у вас? Почему ты позавчера не приехал в Сатмарнемет? — Потом, немного успокоившись, генерал спросил: — В чем теперь задача нашей армии?»
Ответ Яноша Вёрёша сводился к тому, что мы, мол, должны прикрывать правый фланг соседней немецкой армии, чтобы русские не зашли ей в тыл...
— Что? — прокричал в трубку Бела Миклош. Янош Вёрёш по всем правилам повторяет приказ и потом как бы между прочим добавляет:
— У меня в приемной полно господ немцев... Бела Миклош в сердцах швыряет трубку. И я понимаю: наступило время отправляться в путь мне.
Я собирался было вернуться в свой кабинет, где меня ждал приехавший за информацией о сложившемся положении генерал-майор Вашвари, командир дивизии, расположенной ближе всего к штабу нашей армии. Но Бела Миклош, закрыв дверь, проговорил:
— Через линию фронта, для пущей убедительности, я поеду вместе с тобой. Тем более что я уже установил связь с генералом Петровым...
Действительно, Бела Миклрш обменялся письмами с генералом Петровым… Словом, он тоже собрался ехать. Но тут у меня мелькнула мысль, на кого же мы оставим армию? Хотя в конце концов под рукой генерал-майор Ватаи, он может временно принять на себя командование. Это тертый калач, человек изворотливый, умный, он был военным атташе и вполне способен справиться с задачей. Я сказал Беле Миклошу, что раз он едет со мной, нам надо временно передать кому-то командование армией...
— Кого ты предлагаешь?
— У меня в комнате находится Вашвари, думаю, он справится с выполнением приказов, которые мы будем передавать оттуда в соответствии с соглашением о перемирии.
Бела Миклош согласился с моим предложением, я быстро набросал приказ о передаче командования армии. Кратко проинформировал обо всем Вашвари.
Потом я позвонил Редеру и сказал, что мы выезжаем в Собранц, и просил заехать к нам на машине, чтобы вместе выехать из штаба нашей армии. Когда он прибыл, мы тронулись в путь, причем его автомобиль ушел первым, мы же готовились в нужный момент свернуть с дороги...
Если ты хочешь подробнее узнать историю нашего перехода, у меня сохранилась копия «официального» отчета, который я написал по просьбе сотрудников; Военно-исторического архива несколько лет тому назад.
СВИДЕТЕЛЬСТВО КАЛЬМАНА КЕРИ: «16 октября? 1944 года между 8 и 9 часами утра командир 1-й венгерской армии и я, начальник штаба армии, выехали из Хуста, чтобы перейти через линию фронта и отыскать командный пункт одной из расположенных по: близости дивизий Красной Армии. Мы собирались установить связь с советской стороной, чтобы:
1) получить более точную и полную информацию о происходящем по сравнению с той, которую мы имели по сообщениям из Будапешта;
2) мы намеревались, исходя из вышеизложенного, договориться обо всем с командованием 4-го Украинского фронта и выработать конкретные приказы, наметить действия для частей и соединений нашей 1-й армии.
В поездке нас сопровождали подполковник Партнер Чукашши, личный адъютант Белы Миклоша; доктор Енене Пинезич, переводчица из министерства иностранных дел; Жигмонд Бокор, жандармский фельдфебель (личный телохранитель Белы Миклоша); командир взвода Месарош; младший сержант Хетеши (личный шофер Белы Миклоша); фельдфебель Бувари и командир отделения Фабиан (личные шоферы Кери), а также ординарцы Миклоша и мой.
Передвигались мы на служебных автомобилях: двух «фордах», одном «бьюике» и автомобиле-амфибии...
О цели нашей поездки и о намерении перейти через линию фронта в расположение Красной Армии я сообщил своим людям непосредственно перед переездом через линию нашей обороны. Все трое были люди семейные, в течение многих лет служили вместе со мной, и я был очень к ним привязан... Поскольку путь наш я считал небезопасным, я сказал им, что возьму с собой только тех, кто добровольно готов разделить со мной все опасности и тяготы. Все трое в один голос вызвались ехать дальше.
Они оставались вместе со мной вплоть до 31 декабря 1944 года, когда всех нас командование 4-го Украинского фронта передало образовавшемуся к этому времени в Дебрецене Временному национальному правительству...
В районе Надьага мы подъехали к линии фронта, я обо всем поставил в известность командира укрепрайона капитана Фюлепа, мы договорились о том, что пришлем с другой стороны своего человека, договорились о пароле и т. д.
Потом мы направились по ничейной земле на другую сторону. Мы вытащили носовые платки вместо белых флагов парламентеров. В нашу сторону было произведено несколько выстрелов, но мы так и не поняли, откуда они прозвучали...
Двигаясь в сторону позиций русских, мы наконец заметили какого-то солдата. Стали размахивать носовыми платками, думая, что наконец-то нам удастся установить «связь». Однако солдат весьма удивился нашему появлению и попытался уклониться от встречи. Мы догнали его и объяснили, что хотим попасть на командный пункт дивизии. Солдат привел нас на командный пункт роты. Там нас обступили, все были изумлены нашему появлению. Наконец оттуда провели на командный пункт дивизии. Мы объяснили, что приехали узнать условия подписанного перемирия.
Перемирия?
Командир дивизии заявил, что пока не получил никаких указаний на этот счет, а на следующий день собирается атаковать наши позиции... Мы попросили ради бога не делать этого, ибо нам только наступления не хватает в нынешней неразберихе! Советский комдив расхохотался: хорошо, хорошо, он готов отложить наступление, хотя вообще-то привык получать приказы от своих командиров, а не от противника.
Мы попросили устроить нам встречу с вышестоящим командованием. Комдив позвонил куда-то по телефону.
Приблизительно через час на командном пункте появился пожилой приветливый генерал.
Мы поинтересовались у него, что он знает о якобы заключенном перемирии.
Генерал ответил, что слышал о нем, но пока не имеет никаких конкретных указаний на этот счет. Пожилой генерал по нашей просьбе вызвал штаб 4-го Украинского фронта. Наконец-то мы у цели! Пожилой генерал получает приказ на следующий день доставить нас в штаб фронта, который в то время располагался в Лиско.
Приказ был выполнен.
К нашему большому удивлению, в Лиско нас встретил прекрасно говорящий на венгерском языке советский майор, который приветствовал нас следующим образом: «От имени командования 4-го Украинского фронта имею честь приветствовать посланцев его высочества витязя Миклоша Хорти, верховного регента Венгрии». Именно так, дословно. После этого майор представился. Его звали Бела Иллеш{35}.
«Итак, теперь все в порядке», — подумали мы, нам удалось легализовать свою миссию, приняли нас весьма любезно, почти по-дружески.
Мы встретились с генералом Петровым, который в свое время прислал к нам венгерских военнопленных с письмом и которому мы ответили на его послание. Кроме Петрова, в переговорах участвовал Мехлис, член Военного совета фронта, политработник. Он проинформировал нас о том, что связался с Москвой, чтобы на следующий день двое членов венгерской делегации на переговорах о перемирии доставили сюда на самолете условия, на которых было заключено соглашение.
Рассказывая о цели нашего перехода через линию фронта, Бела Миклош заметил, что, зная условия перемирия, мы могли бы наметить контуры нашего сотрудничества в будущем и выработать конкретные указания частям 1-й венгерской армии.
После этого генерал Петров сообщил нам, что в Будапеште власть в свои руки взяли немцы.
Во время наших бесед нам удалось установить связь по телеграфу с главой венгерской делегации на переговорах по перемирию генерал-полковником Габаром Фараго, который, к немалому нашему удивлению, сообщил, что временное перемирие было заключено еще 11 октября, и в общих чертах обрисовал условия, на которых перемирие было подписано.
Тут я совсем перестал понимать, что же все-таки произошло в Будапеште 15 октября и почему о таком важном факте, как заключение перемирия, не проинформировали прежде всего нас — армию.
В конце переговоров Мехлис и Миклош пришли к выводу о целесообразности обратиться к венгерским солдатам по радио с воззванием. Текст его был следующим: «Венгерский солдат, оставайся верным регенту, присяге, которую ты давал Миклошу Хорти!»
Вечером нас вызвали для новых переговоров.
После того как советская сторона ознакомилась с состоянием нашей армии, Петров и Миклош приняли мое предложение: части 1-й венгерской армии должны отойти на линию Надьселлеш{36} — Мукачево — Ужгород, оставляя свободными основные дороги, а затем собраться и ждать дальнейших приказов.
Мехлис поинтересовался, за сколько времени, по моему мнению, можно повернуть части и подразделения 1-й венгерской армии против немцев. Я ответил: «Сейчас ответить на это не представляется возможным».
Петров кивком головы признал правоту моих слов.
Я считал и открыто высказал свою точку зрения: для успешного перехода армии необходимо, по крайней мере, 10–14 дней.
— Почему? — спросили у меня.
Я ответил: мол, как-никак мы только что сражались против Красной Армии. Надо же как-то объяснить, почему теперь мы решили повернуть оружие. Необходимо время, чтобы переубедить личный состав, офицеров. Узнав о перемирии, солдаты могут разбежаться... Мир как-никак. Их надо убедить в том, что во имя родины они снова должны взяться за оружие, пробудить в них чувство истинного патриотизма, что во имя Венгрии они должны выступить против немцев.
Петров сказал, что я совершенно прав, все это разумно.
Но тогда ничего другого не остается делать, как отвести солдат в условленные места, открыв Красной Армии прямую дорогу через Карпаты. А сами подготовим своих людей и в соответствующий момент начнем военные действия против немцев. Но пока это обсуждать еще рано.
По приказу Петрова и Миклоша я в соответствии с нашей договоренностью, подготовил приказы для частей и подразделений 1-й венгерской армии.
Я надеялся, что вскоре смогу отправиться обратно. Однако Мехлис распорядился, чтобы все наши приказы отправлялись через линию фронта с пленными офицерами.
Я попытался возразить, но Мехлис заявил, что он, мол, несет ответственность за мою жизнь и поэтому не имеет права отпускать меня.
Теперь я должен признать, что основания для этого у Мехлиса были. Он уже знал: к власти в Будапеште пришли салашисты — и поэтому считал мое возвращение в расположение 1-й армии не только ошибочным, но и опасным для моей жизни...
Итак, наши приказы через линию фронта переносили пленные офицеры...
Одну из групп пленных офицеров, которая состояла из 14 человек, должен был проинструктировать я сам. Эти офицеры вызвались передать наши приказы по армии.
Кратко проинформировав офицеров о сложившейся ситуации, я сказал им несколько ободряющих напутственных слов. Обратил их внимание на сложность и опасность задания, но одновременно подчеркнул его патриотический характер и необходимость этого шага. Я сказал, что за выполнение моего задания они заслуживают всяческого поощрения и наград. После трогательного прощания я отправил их в нелегкий путь.
Однако следует признать, что самоотверженность и храбрость этих офицеров, к сожалению, не дала ожидаемого результата.
Бела Миклош с удивлением был вынужден констатировать, что его приказы по армии не выполняются. В конце концов мы признали, что 15 октября нилашистам (разумеется, с помощью немцев) удалось захватить власть в свои руки.
Во второй половине следующего дня из Москвы прибыли представители нашей делегации по заключению перемирия: посол по особым поручениям Домокош Сенг-Иваньи и майор Йожеф Немеш. Первый из них был профессиональным дипломатом, которого специально включили в состав делегации на перемирии, второго регент с письменными полномочиями послал вслед за делегацией.
Сент-Иваньи познакомил нас с основными условиями заключенного соглашения, которые выглядели примерно так:
1) венгерская армия сохраняет оружие, но поворачивает его против немцев;
2) венгерская армия и администрация уходит с территорий, занятых Венгрией после 1 октября 1939 года;
3) окончательные границы Венгрии будут установлены после выработки мирного договора.
Для моего командира самым важным был первый пункт соглашения, он означал не капитуляцию, а сохранение армии, которая могла бы помочь отстоять интересы венгерской нации.
Вскоре нас перевезли в Москву, где мы присоединились к делегации, возглавляемой Фараго. Сюда же позднее, после полного приключений путешествия, прибыл в середине ноября и твой отец, но уже в качестве представителя нелегального движения Сопротивления, в состав которого входили представители левых партий и группы военных.
Но к этому времени я опять был направлен в распоряжение штаба 4-го Украинского фронта и, следовательно, в Москве с ним не встречался.