Содержание
«Военная Литература»
Проза войны

Хесус Диас.

Не убьешь!

1. Бандиты

Человек лег лицом в грязь, которая еще совсем недавно была руслом ручья, и безуспешно пытался отыскать остатки воды.

— Тварь!

Слово ударило хлыстом, и тело лежащего вздрогнуло, как от электрического тока.

— Малыш?! — вскрикнул он, еще не видя говорившего. Потом быстро повернулся и — уперся лицом в дуло автомата.

На какое-то время он замер, как загипнотизированный, не в силах отвести глаз от поблескивающей стали. Затем неожиданно выбросил правую руку, чтобы схватить свой автомат, но чей-то ботинок пресек эту попытку, вдавив его пальцы в грязь.

— Паскуда! — выругался Малыш и ударил его ногой в живот. — Ну и паскуда же ты, Петух!

Удар заставил его сжаться. Он повернул голову и увидел, как в воздухе сверкнул плевок Малыша. В следующее мгновение он ощутил противно-липкое прикосновение к своей щеке.

— Думал, нам крышка?

Он повернулся в другую сторону, на голос.

— Лоло?!

— Тварь ты, Петух!

Его снова били словами. И снова он впился взглядом в дуло «Томпсона».

— Прощайся с жизнью.

Он отвернулся — перед глазами возник тупой носок ботинка.

— Твое последнее желание?

Взгляд опять уперся в дуло «Томпсона».

— Повесить или расстрелять?

Тупой нос ботинка не шевельнулся.

— Что передать семье?

Дуло «Томпсона» оставалось неподвижным.

— Так-то, не будешь паскудой!

Тупой нос ботинка был на месте.

— Дерьмо!

Дуло «Томпсона» медленно опускалось к его лицу.

— Пусти... пусти...

Он с трудом пошевелил левой рукой, пытаясь отвести дуло. Малыш, не давая ему коснуться автомата, сделал знак Лоло, и тот убрал ботинок. Тогда он начал переворачиваться, преследуемый дулом, которое опускалось все ближе и ближе, пока наконец не уперлось ему в лоб.

— Он не на предохранителе, Малыш. Я снял его с предохранителя. Так что ты с ним не шути.

Теперь он лежал на спине, барахтаясь в грязной жиже. Потом попытался выползти из нее, подтягиваясь на локтях и плечах, а грязь все пропитывала и пропитывала его уже задубевшую одежду.

— Гляди, Лоло, гляди, как он барахтается.

— Ведь ты считал себя умником, а? Считал, что всех наколол?

— Подымайся!

Петух стал приподниматься, не спуская глаз с оружия. Уже почти встав, он споткнулся о камень и упал ничком, лицом в грязь.

— Подымайся! — снова заорал Малыш. — Мы добрые, можешь откинуть копыта стоя, как настоящий мужчина.

— Я? А при чем тут я? За что вы хотите прикончить меня? Я ни при чем. Меня не за что убивать.

Широко раскрытые глаза на его залепленном грязью лице сверкали.

— Ублюдок! — заревел Малыш и снова плюнул в него.

Раздался сухой металлический щелчок — Лоло поставил свой пистолет на боевой взвод.

— Обожди!

— Я хочу проветрить ему мозги.

— Не вмешивайся, возьми его автомат.

Лоло поднял автомат и надел на плечо. Потом погладил его, погладил свой автомат и хмыкнул.

— Дешевка ты, Петух. Из-за тебя коммунисты Шакала укокошили да и нас чуть не пришили. Нам просто повезло. Знаешь, почему я тебя не кончаю? Когда мы доберемся до Гумы, ты нам покажешь дорогу к берегу. Если все обойдется, мы тебя не тронем. Но если по дороге с нами что-нибудь случится, я из тебя все потроха выну, понял? Любая заварушка — и ты первый поплатишься. Это я тебе обещаю. Можешь не сомневаться.

— Я никого не выдавал, Малыш. Мы ведь с Шакалом были друзья, просто я...

— Дерьмо ты, и больше ничего.

— Малыш...

— Заткнись! Двигай вперед, и без шуток.

* * *

За ручьем начиналось взгорье. Они стали подниматься по склону. Шли молча, согнувшись, то и дело вертя головами в разные стороны и облизывая пересохшие губы. Глаза у всех блестели. Лоло, который с трудом двигал левой ногой, немного отстал. Он вытащил фляжку и попытался отхлебнуть, но сумел сделать лишь один глоток — фляжка была пуста. Он отшвырнул ее и бросился догонять остальных.

— Они могут быть где-то здесь.

— Наверняка — у этих гадов нюх, как у ищеек.

— Шагай-шагай, не каркай!

Они снова двинулись в путь, и снова воцарилось молчание. Окрестности были все так же однообразно красивы. Внезапно Петух остановился, и они уставились на него. Так и стояли, сузив глаза, нервно вздрагивая, пытаясь кожей почувствовать опасность.

— Что?

— Ш-ш-ш...

— Что такое?

— Мне послышался шум.

Они вскинули автоматы на изготовку.

— Я ничего не слышу.

— И я.

— Да, вроде бы все спокойно.

— Пошли быстрей!

Они шли еще часа два, не проронив ни слова. Иногда, особенно когда дышать становилось совсем невмоготу и приходилось идти медленнее, они переглядывались. Дойдя до развилки, Малыш схватил Петуха и показал направо. Тот и не пытался высвободиться. Он только глядел на Малыша и на тропинку, не решаясь идти по ней.

— Двигай.

— Ты что, хочешь идти в Гуму через Каньитас?

— А почему бы нет?

— Но там же равнина, Малыш. Целых пятнадцать минут придется идти по полю.

— Зато на два часа быстрее.

— А если заметят...

— Если заметят — нам крышка. Но рискнуть стоит.

— А может, через Сагарру — там ведь горы, а, Малыш?

— Еще два часа по этому аду? Лишних два часа, чтобы они нас укокошили?

— А если схватят?

— Только не меня. Такого удовольствия я им не доставлю. Меня можно только убить.

— Я не могу бежать через Каньитас, Малыш, — подал голос Лоло.

— Мы должны добраться до берега, должны. Черта с два они меня поймают!

— Да ты посмотри на мою ногу, я...

— Ничего, Лоло, ничего. Давай, Петух, двигай. Петух не пошевелился.

— Давай, говорю!

В конце тропинки показался просвет. У подножия начиналось заросшее сорняками поле, а чуть дальше — плантация сахарного тростника. Изнемогая от усталости, они с трудом добрались до дороги и остановились на мгновение, чтобы осмотреться.

— Бежим!

* * *

Сахарный тростник бьет в грудь и обжигает лица, и солнце слепит глаза, и трескаются запекшиеся губы, и скрипит на зубах пыль, и не хватает воздуха, и беспрестанно мелькает под ногами земля, и испуганно озираются глаза, и боязливо раздвигают тростник руки...

* * *

Задыхаясь, они добежали до горы, которая поднималась сразу за плантацией. Они тяжело дышали, на губах у них выступила пена.

Лоло отстал. Он бежал прихрамывая, волоча ногу и два автомата. Он даже не бежал, а плелся, как-то странно перебирая руками. Губы у него вспухли, глаза воспалились. Он навалился на какой-то пень, издавая глухие протяжные стоны. Задрав штанину до бедра, он принялся осматривать свою кровоточащую рану. Малыш открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал. Он сел и положил оружие рядом с собой. Петух, который все еще стоял, рухнул на ближайший пень.

На тропинку выбежала облезлая собака и стала обнюхивать незнакомцев. Малыш запустил в нее камнем, и собака оскалила зубы.

— Не трогай пса.

— А ты что, Лоло, испугался?

— Кого это?

— Некого? А чего же затрясся, когда я сказал про Каньитас? Все обошлось, как видишь.

— Я не трясся.

— Кому ты рассказываешь? Мне? А ну-ка... покажи, что у тебя там в штанах!

— Ничего, — сказал Лоло и нагнулся.

— Дай посмотреть, не бойся, — подошел к нему Малыш. — Сними штаны.

— Отстань.

— Сними, сними... А, напустил в штаны! Смотри, Петух, он напустил в штаны.

— Это от раны, — засуетился Лоло, показывая на темную линию, которая брала начало у самой ширинки.

— От раны... — заржал Петух. — Рана-то у тебя на лодыжке.

— Говорят тебе, от раны.

— Ну конечно, Петух, от раны. Просто если Лоло ломает ногу, то кровь у него идет из задницы.

— Кончайте, черт бы вас... Пошла отсюда, псина! Собака подбиралась к Лоло с высунутым языком, собираясь облизать его рану.

— Убирайся!

Он хотел ударить ее по морде, но промахнулся. Собака отскочила, зарычав, и снова стала подбираться к нему.

— У-у, сволочь!

Пес уже подпрыгнул, когда раздались два выстрела. Он взвизгнул, кувыркнулся и рухнул на землю. Из двух маленьких отверстий струилась кровь.

— Вот это сальто! — захохотал Лоло.

— Дерьмо собачье! Паскуда! — заорал Малыш.

— Вон там!.. Там!.. Там!.. — прогремел в горах чей-то возглас.

Они бросились на землю и тяжело задышали. Малыш глазами отыскал Лоло. Он буравил его яростным взглядом до тех пор, пока тот не опустил голову.

— Паскуда!

Малыш говорил глухим голосом, медленно пережевывая каждый слог. Потом он взглянул на Петуха и, резко выдохнув сквозь зубы, издал тонкий свист. Глаза у него сверкали. Петух ответил ему долгим взглядом. Рот у него был открыт, по лицу стекал пот. Малыш вонзил ему дуло в бок и, пока тот не отступил, почувствовал, как он дрожит.

— Я здесь ни при чем. Это все он, этот ублюдок. Не зря же он напустил в штаны. Я не виноват, Малыш. Это он, он...

— Паскуда! — медленно, будто пережевав, выплюнул тот знакомое слово.

Тишину разорвал оружейный залп. Он спугнул тех немногих птиц, которые еще здесь оставались, и опустился к земле вместе с листьями. Затем несколько раз повторился, с каждым разом все глуше и дальше, пока не затих совсем.

— Сдавайтесь, вы окружены!

Малыш затылком ощутил его взгляд, почувствовал его учащенное дыхание. Они взглянули друг на друга.

— Сдавайтесь!

Они снова переглянулись.

— Иди бери! Иди, если ты такой смелый!

Прозвучал еще один залп. На этот раз — почти над самой землей. Эхо винтовочных выстрелов быстро стихло, но треск автоматной очереди все отдавался в горах. Наступившая вслед за тем тишина казалась наэлектризованной.

— Слушайте внимательно, слушайте внимательно! Вы окружены, у вас нет выхода. Если не сдадитесь, мы вас перестреляем. Внимание! Даем вам на размышление пять минут. По истечении пяти минут открываем огонь. Засекаем время...

Тела их вздрогнули, как от удара, и сразу обмякли, но руки не выпустили оружия, вцепившись в автоматы, как клещами. Тишина угнетала, становилась невыносимой.

— Что будем делать? — заговорил первым Лоло. Он закусил губу и уставился на лежавшие рядом листья.

Малыш постукивал пальцами по прикладу, словно не слышал вопроса.

— Остается четыре минуты!

Малыш вскинул голову и снова опустил ее. Он казался молчаливым и сосредоточенным, словно все это его не касалось. Потом вытащил обойму, осмотрел ее и вставил на место. Глубоко вздохнул.

— Малыш... — начал Лоло прерывающимся голосом.

Он посмотрел на них.

— Три минуты!

Он сплюнул. Снова вскинул голову. Подошел к лежащему поблизости камню. Ощупал магазины, висевшие у него на поясе.

— Малыш, придется сда...

Пронзенный взглядом, Лоло не закончил фразы. Он повернулся к Петуху, который не спускал глаз с Малыша. А тот теперь смотрел на тропинку.

— Две!

Лоло издал какой-то хрип, и они посмотрели на него. Он с трудом шевелил губами, на которых выступила пена. Петух снова взглянул на Малыша, а тот опять занялся своим оружием.

— Малыш...

— Отдай этому дерьму его автомат.

— Но, Малыш...

— Отдай, тебе говорят!

— Одна минута!

Петух взял в руки автомат, не спуская глаз с Малыша. Тот снова погладил свое оружие и начал приподниматься, глядя на тропу.

— Будем прорываться вон там!

Петух прицелился, и губы его свела боязливая улыбка.

— Малыш! — окликнул он.

2. Эразмо

Отряд остановился. Покрытые пылью люди не сели, а рухнули на землю. На какое-то время они застыли в самых невероятных позах. Потом стали медленно устраиваться, стараясь не делать лишних движений, не говорить лишних слов. Время от времени они медленно шевелили губами и сглатывали, словно пили воду. Но глотать приходилось лишь обжигающий легкие воздух или в лучшем случае пот, скопившийся в уголках рта. Один из тех, кто шел впереди, неожиданно вскинул голову и тут же снова уронил ее на грудь.

— Спекся, — пробормотал он.

— Эразмо! — послышался чей-то на удивление свежий голос.

Тот, кого позвали, преодолевая усталость, подбежал к кричавшему:

— Ну что, Мендес, можно двигаться дальше?

— Дальше? — изумился тот, вытягивая шею.

— Конечно!

Мендес закусил губу, снял фуражку и пригладил волосы, отчего в воздух поднялось облачко пыли.

— Люди уже не в состоянии двигаться, Эразмо. Пятнадцать дней мы идем почти без отдыха. А потом... — Он выбил фуражку о бедро и взглянул на собеседника: — Я...

— Что ты?

— Я не уверен, что эти гады где-то здесь, — выпалил он.

— А я уверен, они здесь, я же тебе го...

— Да-да, мы идем за ними по пятам с тех самых пор, как вы допустили оплошность и...

— Не мы, а я допустил оплошность! — закричал Эразмо. — Мои люди ни при чем.

— Ладно, ладно, — примирительно произнес Мендес, — сейчас речь не об этом. — Он сжал губы и стал притопывать на месте, очищая ботинки. — Я думаю, нам лучше вернуться.

— Как это?!

— Послушай, Эразмо, люди валятся с ног от усталости. Следов бандитов не видно, и потом... они все равно никуда не денутся. С контрреволюцией в этом районе покончено. Район окружен, и бандитам отсюда не вырваться. Мы вернемся, а завтра возьмем побольше людей и со свежими силами прочешем округу.

— Трое могут проскользнуть и через игольное ушко...

— Трое? А разве не двое?

— Трое. И потом... Знаешь, окружение окружением, но среди нас много неопытных, и мы просто обяза... Что там такое?

Слева послышался какой-то шум, который вскоре перерос в возбужденные крики. Они направились туда.

— Что случилось? Что? — спрашивали они, прокладывая себе дорогу.

— Следы, там следы.

— Они где-то здесь!

— Смотрите, — показал один из бойцов на русло ручья.

— Совсем свежие, черт побери! — Эразмо наклонился, чтобы рассмотреть поближе отпечатавшиеся в грязи следы. Он готов был целовать их. — Я же говорил, они где-то здесь. Они здесь, Мендес! Они от нас не...

— Пошли! — приказал Мендес. — Вперед! Быстрее! Живо!

Люди поспешно направились к горе, которая виднелась за ручьем. Эразмо шел впереди. Он шел, пожирая тропу глазами, раздувая ноздри, стараясь не пропустить след. Вдруг он бросился к лежащей на земле фляжке, поднял ее и подбежал к Мендесу:

— Смотри!

— Ого!

— Быстрее!

— Вперед!

Люди ускоряли шаг, передавая приказ по цепочке. В спешке кто-то налетел на высохший пень. Шум подействовал на колонну ошеломляюще. Люди застыли с поднятыми руками и ногами, словно пригвожденные к месту. Двигались только головы, что не нарушало, однако, впечатления полного покоя. Эразмо нетерпеливо оглядывался по сторонам, будто надеясь таким образом заглушить шум. Все это отняло у отряда какое-то время. Когда тишина восстановилась, Мендес отдал приказ. Поднятые ноги опустились, а жесты обрели законченность. Потом тишину наполнили привычные звуки: шарканье ботинок, хриплое дыхание и сопровождающие всякий приказ распоряжения, возгласы, ругань.

— Быстрее!

У развилки отряд задержался. Мендес и Эразмо опустились на корточки, вокруг них еще несколько человек встали на колени. Остальные стояли чуть поодаль. В пяти метрах от отряда выставили посты.

— ...А потом они должны были свернуть на Сагарру, — сказал Мендес тоном, не допускающим сомнений. Он вонзил в землю заостренную палку, которую нес в руке, и хотел было подняться.

— Подожди.

Мендес все же решил встать, но на его колени легли чьи-то ладони, напомнив, что Эразмо собирался что-то сказать. Командир в упор посмотрел на него:

— Что еще?

— Я не думаю, что они пошли через Сагарру.

— Почему?

— Да потому, что это слишком длинный путь. А им надо выйти к берегу как можно быстрее.

— Ну и что? — не сдавался Мендес.

— А то, что, по-моему, они должны идти через Каньитас.

— По равнине?

— По равнине, которая сократит им путь.

— Мы теряем время.

Мендес поднялся, повернулся и зашагал по тропе. Шел он медленно, как будто что-то мешало ему. Он оглянулся — Эразмо все еще сидел на корточках с опущенной головой:

— Я не согласен с тобой, Мендес, не согласен.

— Кто здесь командир?

— Ты, конечно.

— Похоже, ты иногда об этом забываешь.

— Дело не в этом, — возразил Эразмо, не меняя позы, — просто...

— Просто лейтенант Эразмо собаку съел на борьбе с бандитами. Уж он-то никого не упустит...

— А вас, Карменати, никто не спрашивал, — резко оборвал говорившего Мендес и коснулся плеча Эразмо: — Давай отойдем.

— В другой раз подумай, прежде чем сказать такое, — бросил Эразмо, проходя мимо Карменати.

Они с Мендесом отошли в сторону.

— Почему ты считаешь, что они пошли через Каньитас?

— Потому что они спят и видят берег.

— Ты думаешь, они рискнут идти по равнине?

— Рискнут, Мендес, рискнут. Мы на них нагнали страху, а когда эти типы напуганы, они способны на все. В этих местах у контрреволюционеров одно спасение — берег. И путь у них только один — в Штаты. Вот почему они готовы на все, даже идти по равнине.

— Но ведь это нелогично, понимаешь, нелогично.

— Что поделаешь, в мире много нелогичного.

— Ты просто хочешь...

— Ничего я не хочу. Я только считаю, что они пошли через Каньитас.

— Ты меня не убедил.

— Ну хорошо, тогда давай разделимся. Дай мне половину людей, и я пойду через Каньитас.

— Ну что за упрямство, черт возьми!

— Просто я обязан их взять, обязан. Если бы с тобой такое случилось...

— Со мной? Черта с два!

Эразмо опустил голову. Он готов был провалиться сквозь землю.

— Да не убивайся ты так, — примирительно произнес Мендес и положил ему руку на плечо: — Не убивайся, с каждым может случиться подобное.

— Нет, не с каждым, — поморщился Эразмо. — Любой из здешних крестьян так бы не опростоволосился. У них эти ублюдки не выскользнули бы. Если голова на плечах, то ничего похожего не случится. Только с таким кретином, как я, это и могло произойти.

— Ладно... А как твое дело, разбирали уже?

— Нет еще. Пока только лишили звания. — Эразмо вскинул голову: — Ты должен дать мне шанс, Мендес, ты должен дать мне шанс...

— Поставить тебя во главе группы? А если не выйдет, если ты провалишь операцию?

— Тогда расстреляй меня, — сказал Эразмо сухо.

— Ну конечно! Не говори ерунды.

— Ты прав, но по мне уж лучше так, — пробормотал Эразмо.

— Что?

— Да ничего. Ты ведь меня знаешь. Мендес. Неужели ты не понимаешь, как мне тяжко? Слышал, что сказал Карменати?

Мендес ударил себя по ляжке, а затем потер рукою лоб:

— Пятнадцать человек?

— Пятнадцать.

Они вернулись к отряду. Мендес что-то произнес тихим голосом. Потом Эразмо стал называть фамилии, и люди отходили в сторону.

— ...Росалес, Хуанчо, Карменати.

— Карменати?

— Карменати.

Мендес пожал плечами.

Группа во главе с Эразмо свернула направо. Оставшиеся глядели им вслед до тех пор, пока они не скрылись за поворотом.

— Странный человек этот Эразмо, — обронил кто-то.

— Просто эти бандиты у него вот где, — пояснил Мендес и провел ребром ладони по горлу.

В конце тропинки показался просвет. У подножия начиналось заросшее сорняками поле, а чуть дальше — плантация сахарного тростника. Изнемогая от усталости, они с трудом добрались до дороги и остановились на мгновение, чтобы осмотреться.

— Бежим!

* * *

Сахарный тростник бьет в грудь и обжигает лица, и солнце слепит глаза, и трескаются запекшиеся губы, и скрипит на зубах пыль, и не хватает воздуха, и беспрестанно мелькает под ногами земля, и жадно всматриваются в даль глаза, и осторожно раздвигают тростник руки, и слышится эхо выстрелов, и люди прячутся за деревьями, волоча за собой спутанные травы, и открываются в напряжении рты, и беззвучно шевелятся губы...

* * *

— Вон там! Там!.. Там!.. — закричал, услышав выстрелы, Эразмо.

Он отдал приказание, и люди начали окружать холм. Ползли молча, оберегая стволы винтовок от земли.

Карменати он оставил около себя и теперь следил за передвижениями бойцов, подсказывая, протестуя, подбадривая и направляя их одним только взглядом. Он провел рукой по лицу, словно хотел стряхнуть что-то раздражающее его. Потом посмотрел направо и встретился с глядящими на него в упор глазами Карменати.

— Ну что?

— Для начала в воздух?

— Можно.

— Но ведь нас только десять.

— Не важно, теперь я ученый — им не уйти, они у нас в руках.

— Не знаю, Эразмо, ведь... Не понимаю, после того, что... Странный ты...

Он снова посмотрел на Карменати. Потом огляделся по сторонам, словно пытаясь предугадать, откуда может возникнуть опасность. Посмотрел на часы.

— Все в порядке, Карменати, все в порядке...

Он еще раз посмотрел на часы. Поднял винтовку к плечу и прищурился. Карменати последовал его примеру.

Кольцо неумолимо сжималось и вскоре замкнулось. И тогда тишину разорвал оружейный залп. Он спугнул тех немногих птиц, которые еще здесь оставались, и опустился к земле вместе с листьями. Затем несколько раз повторился, с каждым разом все глуше и дальше, пока не затих совсем.

— Сдавайтесь, вы окружены!

На горле кричащего вздулись вены.

— Сдавайтесь!

— Иди бери! Иди, если ты такой смелый!

— Я же говорил, — прошептал Карменати.

Эразмо снова поднял винтовку. Прозвучал еще один залп. На этот раз — почти над самой землей. Эхо винтовочных выстрелов быстро стихло, но треск автоматной очереди все отдавался в горах. Наступившая вслед за тем тишина казалась наэлектризованной.

— Молчат.

— Да.

— Открываем огонь?

— Вообще-то... зачем рисковать людьми? Если они сдадутся...

— Если... А вдруг...

— Дадим им пять минут. Как ты считаешь? — Не знаю, у тебя опыта больше.

Эразмо прищелкнул языком и обернулся. Обернулся стремительно, словно его ужалили. Но Карменати смотрел бесхитростно и даже чуть удивленно. Эразмо отвернулся.

— Слушайте внимательно, слушайте внимательно! Вы окружены, у вас нет выхода. Если не сдадитесь, мы вас перестреляем. Внимание! Даем вам на размышление пять минут. По истечении пяти минут открываем огонь. Засекаем время...

Он впился глазами в циферблат и что-то зашептал. Секундная стрелка двигалась равномерными толчками. Капля пота скатилась у него по носу и упала на губу. Он слизнул ее. Карменати зашевелился, не меняя положения, и под тяжестью его тела зашуршали листья.

— Ты можешь лежать спокойно?

Шуршание прекратилось.

— Остается четыре минуты!

Он по-прежнему не отводил взгляда от часов. Карменати снова заворочался, и снова раздалось шуршание сухих листьев.

— Черт возьми, неужели нельзя...

И опять тишина.

— Пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь... Три минуты!

Он смотрел все тем же настороженным, выжидающим взглядом. Внезапно Карменати начал ритмично постукивать кольцом о приклад ружья. Удары звучали в такт тиканью часов: раз-два, раз-два, раз-два.

— Тш-ш-ш! Раз-два...

— Две!

— От этих подонков можно ожидать любой подлости.

— Помолчи!

— Давай откроем огонь, а, Эразмо?

— Тш-ш-ш! Раз-два...

Глаза Карменати сузились, ноздри раздулись. Он весь сжался и согнул колено.

— Минута!

— Эразмо...

Эразмо медленно поднес винтовку к плечу.

— Я покажу им!

— Стой, Карменати!

Но тот уже поднялся. Эразмо бросился на него, и Карменати упал.

Грохнули два выстрела.

3. Отказ

Так тяжело бывает в жизни...
Не передать!

Вальехо

Он водил пальцем по ложбинке на подбородке, где у него никак не хотела расти борода, и смотрел невидяще на сидящего напротив. Его взгляд скользил мимо — к керосиновой лампе на столе, к заплесневелым доскам хижины и дальше — за стены, хотя окон не было, на дорогу и к темнеющим в ночи холмам.

— Ты что-то сказал, Мендес? — спросил он рассеянно, все поглаживая подбородок.

— Ты нездоров, Эразмо?

— Да нет, просто задумался. Когда же наконец?

— Завтра на рассвете, — ответил Мендес. — А твое дело?

— После обеда.

— Ну вы молодцы... просто молодцы! — сказал Мендес и поднялся, потирая от удовольствия руки. — Наверняка это учтут. Как ты считаешь?

Эразмо пожал плечами.

— Ведь должны учесть, а? — не унимался Мендес.

— Может быть, — ответил Эразмо, но не пошевелился.

— Нет, вы молодцы, черт побери! — Мендес обогнул стол и подошел к Эразмо: — Послушай, а это не те самые типы, которые... Ну те, с которыми у тебя тогда случилось?

— Нет, это не те, которых я упустил, — ответил Эразмо, делая упор на последних словах.

— Жаль. А было бы здорово, окажись они теми самыми... — Мендес вытащил сигары: одну он взял себе, а другую протянул Эразмо.

— Спасибо, не хочу, — отказался тот.

Мендес задумчиво перекатывал сигару из одного угла рта в другой:

— Было бы здорово, если бы они оказались теми самыми. — Он покрутил сигару над огнем, чтобы как следует раскурить ее. — Как ты думаешь?

— Конечно, конечно, — ответил Эразмо.

— Ну ладно, не это главное. Главное, что ты поймал бандитов. — Он глубоко затянулся: — Пришлось повозиться? Или все прошло гладко?

— Конечно, конечно, — повторил все тем же бесстрастным тоном Эразмо.

— Что «конечно»?

— Конечно все в порядке, — сказал, разводя руками, Эразмо.

— Ты меня совсем не слушаешь.

— Извини, я задумался. О чем ты говорил?

— Трудно было?

— Нет, не трудно, — ответил Эразмо и поднялся. — Так Карменати придет или нет? — спросил он совсем другим тоном.

— Я его вызвал, ведь ты...

— Да, у меня дел полно. — Эразмо заходил взад-вперед по комнате.

— Сядь ты, не мельтеши.

— Ничего, я подрасти хочу.

— Ну смотри. Так ты будешь рассказывать или нет?

— Я же тебе все рассказал.

— Черт подери! — ударил ладонью по столу Мендес. — Честно говоря, я тебя не понимаю. Там, на дороге, ты умолял, чтобы я разрешил тебе преследовать этих гадов. Казалось, для тебя это вопрос жизни и смерти. И вот ты их схватил. Я бы на твоем месте прыгал от радости. Да я и на своем прыгаю так, что люди могут подумать, будто это я, а не ты, поймал бандитов. Ты же ходишь как потерянный и еле мямлишь «да» и «нет». Такое впечатление, что ты не поймал бандитов, а упустил.

— Но ведь однажды я их упустил! — закричал Эразмо, ударив по столу кулаком. — Упустил... — повторил он уже потише.

— Брось, что было, то прошло. Прошло! Нельзя же всю жизнь казнить себя. Прошло, и все.

— В том-то вся беда, что прошло, — сжал рукой лоб Эразмо. — Прошло, и все. И ты потом хоть лоб расшиби, но случившегося не вернешь.

— Честно говоря, я тебя не понимаю. Я бы на твоем месте...

— Разрешите?

— Проходи, Карменати, проходи... Я бы на твоем месте людям проходу не давал, все рассказывал бы и рассказывал.

— День добрый, — поздоровался Карменати. Он снял берет и стал вертеть его в руках: — Вызывали?

— Да, — ответил Мендес. — Я хочу знать, как все произошло. Твой командир не очень-то разговорчив. Так как же это произошло?

Карменати глядел на них улыбаясь и продолжал вертеть в руках берет.

— Давай, давай... — подбодрил его Мендес.

— Ну вот... Помните, Эразмо был уверен, что банди...

— Тебя не для этого вызывали, Карменати.

Карменати замолчал и вопросительно взглянул на Мендеса.

— Не обращай внимания, — улыбнулся тот, — он просто невыносим.

— Давайте сначала о деле, а потом уж пусть он рассказывает, что хочет. — Эразмо взглянул на часы: — А то мне надо идти.

— Ну ладно, твоя взяла. Садись, Карменати, садись.

Карменати, все еще поигрывая беретом, сел и начал слегка притопывать ногой.

— Дело в том, что...

— Мы тебя вызвали, чтобы... Продолжай лучше ты, Мендес.

— Нет уж, давай ты.

— Да нет, лучше ты...

— Хорошо, — сказал улыбаясь Мендес, — я так я. Так вот, Карменати, Эразмо мне сказал, что ты вел себя молодцом. — Он замолчал и посмотрел на Карменати, который перестал притопывать и заулыбался. — Ты показал себя молодцом, — продолжал Мендес, — ну и он попросил меня, учитывая, что для тебя это все внове, если ты не возражаешь, конечно, включить тебя в состав его взвода. Выходить надо на рассвете...

По мере того как Мендес говорил, улыбка мало-помалу сползала с губ Карменати. Он снова начал вертеть берет и притопывать. Потом взглянул на Эразмо.

— Командовать взводом буду я, — проговорил тот.

Карменати попытался было улыбнуться, но улыбки у него не получилось.

— Сейчас как раз закончился разбор дела, — заметил Мендес.

— Да, я слышал.

— Ну так что? — спросил Мендес.

Карменати переводил взгляд с одного на другого. Лицо его ничего не выражало. Он опустил голову и начал притопывать еще быстрее.

— Ну, что скажешь? — Голос Мендеса стал сухим и резким.

— Я... если Эразмо приказывает, я...

Мендес как бы в подтверждение кивнул головой.

— Нет-нет, я не приказываю. Я просто попросил Мендеса, чтобы он тебя включил. Ведь ты был с нами, а здесь ты новичок. И в составе взвода еще не воевал. Но я не приказываю, тем более что, как ты знаешь, я уже не лейтенант.

— Поверьте, Эразмо, я ничего не хотел сказать, просто... Ну, вы знаете... — Карменати поднял голову и взглянул на Эразмо — тот опустил глаза.

— Забудь обо всем, Карменати, — сказал он тихо и повторил: — Забудь.

— Да я совсем не это имел в виду... — Карменати смотрел то на одного, то на другого.

— Я знаю, — сказал Эразмо и хлопнул его по спине: — Я знаю, не волнуйся.

— Ну так что? — спросил Мендес. — Похоже, ты не горишь желанием.

— Знаете, я... — заговорил Карменати, обращаясь то к одному, то к другому. — Когда меня коснется... Когда моему взводу придется, то я... но вот так, по собственной воле... Я бы предпочел...

— Хорошо-хорошо, — сказал Мендес, потирая руки. — Можешь идти.

— Да нет, если надо, я готов... Я...

— Можешь идти, — повторил Мендес.

Карменати поднялся, но продолжал стоять не двигаясь. Он поднял глаза на Эразмо. Тот встал и обнял его:

— Не переживай, Карменати. Я по своему опыту знаю, как тяжело бывает в первый раз. Ну а когда дело коснется твоего взвода, тогда другой разговор.

— Дело не в этом, Эразмо, я... если вы приказываете...

— Ничего-ничего, я знаю, что ты не подведешь. — Он снова похлопал его по спине.

— Да нет... Просто я не хочу, чтобы вы думали...

— Не волнуйся, — успокаивал его Эразмо, провожая к двери, — мы ничего не думаем, не волнуйся.

— Мендес, — обернулся уже в дверях Карменати, — сейчас у меня нет времени рассказывать. Я в двенадцать заступаю.

— Иди, иди, — хмуро кивнул Мендес.

* * *

В углу каморки сидели двое. Глаза у них были полузакрыты, головы опущены на грудь, руки связаны за спиной. Лунный свет проникал через оконце и, противоборствуя темноте, образовывал на полу треугольник с причудливо размытыми краями.

— Ну что ж, Конопатый, на рассвете... Сколько там осталось?

— Не знаю, мне все равно. Лучше бы уж землетрясение...

— Ну нет, не надо мне твоего землетрясения.

— А что? Все равно завтра крышка.

— Но сегодня — не завтра. Лоло пока что жив.

— Жив? Не смеши меня!

— Жив!

— Какой ты, к черту, живой, если от тебя так и несет мертвечиной?

Лоло ничего не ответил и принялся глядеть на частички пыли, которые роились в лунном свете. Они долго молчали и не шевелились. Луна пыталась осветить каморку, но за границей треугольника все поглощала тьма. Недвижно сидящие в углу люди казались двумя большими тенями. Можно было подумать, что они спят или умерли.

— А у тебя дети есть, Петух? — спросил через какое-то время Лоло.

— Нет. Хотя, может, у той бабенки, с которой мы позабавились там, наверху, что-нибудь в пузе и шевелится.

— Ничего у нее не шевелится. Ее же прикончили, ты что, забыл?

— Верно, черт побери! А может, у нее-то и родился бы пацан от меня. Хотя нет, неизвестно, от кого она зачала, ведь нас трое было. А хороша была бабенка, ничего не скажешь. Только ты ее не попробовал, а?

— У меня трое.

— Было трое, — возразил Петух внезапно охрипшим голосом.

— Нет, есть, и все — мои.

— Откуда ты знаешь, что твои? А может, соседские?

— Я знаю, что мои, знаю. Моя старуха души во мне не чаяла. Жили мы с ней душа в душу. Она...

— Все бабы — свиньи. Их дело — ублажать мужиков и плодить поросят. А хорошо бы сейчас сюда хоть одну. Если бы мне удалось добраться до Штатов...

— И что тогда? — спросил, устраиваясь поудобнее, Лоло. — Что бы ты там делал?

— То же, что и здесь, пока не пришли коммунисты. Единственное, что я умею делать.

— Кражи? — понизил голос Лоло. Он машинально посмотрел на свои карманы и немного отодвинулся.

— Нет, это слишком хлопотно, да и влипнуть запросто можно. Я другим промышлял. Подцепишь, бывало, какую-нибудь смазливую блонду, из тех, что в кино показывают, устроишь ее в публичный дом, и живи себе не тужи.

— А мне, честно говоря, ничего не надо, только бы вернуться к своим. Хорошо было. Никто меня не трогал. Детвора моя около крутится, жена... И вдруг эта революция, черт бы ее побрал! Раньше ведь все поигрывали в подпольную лотерею и каждый приходил одолжиться.

— Да, это было выгодное дельце.

Неожиданно в светлый треугольник вписались чья-то голова и грудь. Бандиты замолчали: кто-то наблюдал за ними через оконце.

— Мать твою... — заорал Петух и сплюнул.

Стоявший у окна затянулся пару раз сигаретой и, бросив ее в каморку, отошел.

Лоло кинулся к сигарете. Он судорожно задвигал кистями рук, но высвободить их ему не удалось. Тогда он опустился на колени и попытался достать окурок губами, но лишь несколько раз коснулся ими земли. Он приблизил лицо к мерцающему окурку, чтобы получше рассмотреть его, и вдруг ощутил на своей щеке влажное и хриплое дыхание Петуха. Лица их были так близко, что почти соприкасались. Дыхание обоих смешивалось в одно тяжелое и смердящее зловоние. В свете луны их обострившиеся лица казались звериными мордами. Несколько раз в воздухе глухо прозвучал стук сталкивающихся голов. Петух попытался укусить Лоло, тот в ответ двинул его ногой. Но оба промахнулись. Слышно было лишь клацанье зубов и шарканье ботинка. Наконец Петуху удалось отбросить Лоло в сторону — тот кинулся к тлеющему окурку.

— Чтоб ты сдох, сволочь!

Петух поднял голову. Он стоял на коленях и облизывал нижнюю губу, сплевывал и снова облизывал. Лоле», даже не посмотрев в его сторону, опять потянулся к сигарете, которая все еще тлела. Когда он уже совсем было дотянулся до нее, Петух, не поднимаясь с колен, смачно плюнул и огонек с глухим шипением погас. На лице Петуха застыла слюнявая ухмылка. Луна высветила его небритый подбородок, красные прожилки глаз, вытянутые вперед губы.

— Ты сейчас похож на волка, — сказал Лоло, стоя на коленях против него.

— На волка? — протянул Петух, подползая к нему, — На волка, говоришь? — Он сплюнул и снова облизал губу. — Не о том думаешь. Завтра в это время ты уже будешь гнить в земле.

— А все из-за тебя.

— Из-за меня?

— Конечно.

— А кто сдуру стал палить в собаку и выдал нас?

Петух снова двинулся на Лоло — тот отступил.

— Так кто же оказался падлой?

— Ты! — закричал, внезапно остановившись, Лоло. — Ты застрелил Малыша в спину, — наступал он. — Малыш хотел драться. Малыш был парень что надо.

— Паскуда был твой Малыш, и больше ничего.

— Малыш был парень что надо и настоящий кореш.

— Когда тебя берут за глотку, плевать тебе на всех корешей.

— Ты убил Малыша.

— Малыша мы вместе убили: ты ведь стоял и молчал.

Лоло ничего не ответил.

— Ты ведь согласился, — повторил Петух.

— Это уж потом, — закричал Лоло. — А что мне оставалось?

— Знаешь, кто ты? Вот... — И Петух показал подбородком на ширинку. — Ты согласился, чтобы спасти свою шкуру. И раньше вы точно так же не прикончили меня, потому что боялись за свою шкуру. Ведь только я знал дорогу к берегу. А уж потом-то вы бы меня наверняка шлепнули...

— Ты нас выдал.

— ...наверняка шлепнули... Я ведь не такое дерьмо, как вы. Если бы не вы, я бы скрылся.

— Вот я бы так действительно смотался, если бы не ты и не Малыш. И меня бы не тронули, потому что я никого не убивал.

— Никого? Паскуда! А тот крестьянин, фиделист, с колючей проволокой? Ведь это ты всадил ему пулю в живот!

— Это из жалости, чтобы он не мучился. Вы его подвесили с колючей проволокой на шее и стали вспарывать ему живот. Я и прикончил его, чтобы не мучился. Так что он не за мной числится.

— Но ведь ты держал его за ноги, скотина.

— Вот ты — скотина, ты многих угробил. Поэтому ты меня и обливаешь грязью. Считай, что и я твоя жертва. Ты же первый набросился на ту крестьянку, ты...

— Нас было трое, ты не...

— ...придумал привести отца, чтобы он посмотрел, как вы ее насилуете...

— ...захотел, потому что было поздно, но ты тоже ее насиловал — мысленно, глядя, как...

— ...из-за тебя тот старик и рехнулся, ведь ты же...

— ...мы с Малышом баловались с этой бабенкой...

— ...потом убил, всадив в нее нож, чтобы она ничего не рассказала...

— ...а ты насиловал ее глазами...

— Ты же подонок, мать твою...

— Не тронь мою мать! — заорал Петух, подаваясь всем телом вперед.

— Тебя не мать родила, не мать, не...

Глаза у Петуха выкатились, он взревел и бросился, оскалив зубы, на Лоло. Губы у него вспухли и вытянулись вперед, в свете луны блеснули клыки. Он лязгнул зубами и вонзил их в ухо Лоло. Потом замотал головой из стороны в сторону под душераздирающие вопли Лоло. Затем отвалился от него, унося во рту кровавую массу.

Лоло наклонил голову к плечу, которое сразу покрылось черной липкой кровью. Он вскочил и, стоная, забегал по каморке.

— Тебя не мать родила...

— Убью!

— Ты убил Малыша в спину, ты убил ту крестьянку, тебя не мать родила...

— Заткнись! Убью!

— Ты изнасиловал ее прямо на глазах у отца, и старик сошел с ума, тебя не мать родила...

— Заткнись!

От удара ногой настежь распахнулась дверь. На пороге появился часовой с винтовкой в руках. Его трясло.

— Замолчите или вам не дожить до утра! Замолчите, зверье! Замолчите!..

Он выстрелил, не переставая кричать. Пуля выбила щепки из стены. Лоло и Петух прижались друг к другу. Часовой наставил на них винтовку.

— Возьми себя в руки, черт побери! — воскликнул, появляясь на пороге, другой часовой и попытался удержать его.

— Оставь меня! — отвечал первый, весь дрожа. — Оставь меня!

— Подождем до утра. Зачем тебе неприятности из-за этого дерьма?

— Оставь меня!

— Пошли, пошли отсюда, — тащил его к двери второй часовой.

— Скоты! — крикнул первый уже на пороге. Он не мог остановить дрожь, сотрясавшую все его тело. Он плакал.

* * *

Солнце безжалостно посылало свои лучи с глубокого и чистого, без единого облачка, неба. Одни бойцы чистили оружие, другие отдыхали.

— Тяжело было, Карменати?

— Да нет... Все произошло так быстро.

— Что и говорить, ты показал себя молодцом — и в патруле, и во взводе.

— Это все благодаря вам.

— Ну как дела, друзья?

— Хороню, Мартинес, — ответил Карменати вошедшему.

— Ну, как его боевое крещение, а, Эразмо?

— Он был в нашем взводе.

— Прекрасно, — сказал Мартинес. — Кстати, когда будут разбирать твое дело?

— Сегодня, после обеда.

— Я уверен, что все обойдется.

Эразмо ничего не ответил. Он взглянул на небо и прищурился от яркого солнца.

— Что с тобой, Карменати? — спросил Мартинес. — Заболел?

— Я? — удивился тот. — Нет, почему...

— Глаза у тебя красные.

— А... просто я ночью не спал, стоял в карауле...

Дальше