Карлос Альдана.
И ярче засияют немеркнущие звезды
Прошедшие дни
постоянно всплывают
в нашей памяти
после внезапной встречи
с безмерной храбростью,
с сжимающим душу страхом —
вечными загадками войны.
По медленному движению облаков
прослеживаем мы путь,
пройденный
многострадальным Островом.
Оживают в памяти дни,
проведенные в бреду
болотной лихорадки,
зловещая кобра,
притаившаяся у ног,
и юное тело друга,
осыпанное свинцовым дождем
после его
неосторожного шага.
И слова,
пропитанные горечью и печалью,
звучат приговором
для нежной поэзии.
От этой печальной истории
мрачнеют лица,
суровеет взгляд
и снова в душе
пробуждаются тревоги и надежды —
верные спутники
революции.
Мы совсем не изменились,
но в то же время
мы уже не те,
что были раньше,
потому что, идя
путем Че Гевары,
после Анголы
должны будем жить,
пустив в земле
самые крепкие корни,
крепкие как никогда.
И ярче засияют над нами
немеркнущие звезды.
Неподозреваемый юг
Посвящается основателям пограничных войск Революционных вооруженных сил Кубы, расположенных возле американской авиабазы в Гуантанамо.
Январь — апрель 1964 года
по пыльным
тропинкам,
где вздымаются
в небо
своим ненасытным жалом
колючие иголки,
охраняющие покой
чужестранца,
и горит под ногами его
пересохшая от боли
земля.
В пыли,
хрустящей
под ногами,
идешь, словно плывешь
по многоголосой реке,
доверившей мне
свою судьбу.
Юг Острова
пленяет меня
пенистыми водами
Карибского моря.
Баррикада предвидения
Если на этой узкой полоске
Карибского бассейна,
осажденной и нищей,
красной, как шрам,
врезавшийся в кожу
карты полушария,
не будет детей,
бродящих по сельве
с яркими фонариками
и промокшими от дождя букварями,
раздающих
неграмотным
слог за слогом
вечерние зори,
если подросток
не испытает горечи
от того, что не успел еще
никого полюбить,
когда в яркой вспышке,
озарившей баррикаду,
возведенную против бандитов,
он увидит перед собой
вселяющий ужас
оскал Смерти,
если в конце концов
будут преданы забвению
дипломы мачетерос-миллионщиков
и женщина не сможет
наслаждаться любовью,
вернувшись, усталая, с поля,
если ностальгия охватит стариков,
воскрешающих в памяти
тех,
кто охранял фабрики от бандитов.
если не будет сверкать в росе
ствол автомата,
если радары
не будут наблюдать за зарей,
широко раскрыв свои зловещие
зрачки,
если это время,
овеянное знаменами,
которое хотим мы увековечить,
будет покоиться
с плакатами и лозунгами
в исторических музеях,
тогда мы придем
в новый мир
без спутников-шпионов,
без лишних словопрений,
тогда мы воздвигнем
баррикаду предвидения,
сложенную
из строчек поэмы,
как память о тех днях,
когда небо
покорил человек.
Ведь и сегодня
изучают еще
жизнь коммунаров,
чтобы защитить
эту память,
чтобы люди двадцать первого века
смогли понять
ту безграничную любовь
к Родине,
что питает
нашу ненависть к врагу,
чтобы увидели они
наш повседневный героизм
наперекор вражеской осаде
и нищете
и услышали наш голос
в едином братском хоре
воспевающем эпопею
о человеческом роде.
Никто не должен подставлять другую щеку
Пока не могу сложить я поэму,
потому что не видел еще
его лица,
не слышал его голоса,
не видел ни его улыбки,
ни мужественной стройной фигуры;
руки мои не касались еще
гражданской одежды,
не листали желанных книг,
не переворачивали страницы
тетрадей по математике;
пальцы мои не касались еще
долгожданных писем:
«Мы ждем тебя дома,
возвращайся скорей».
Врезается в память
нежная подпись:
«Вспоминай и люби
свою невесту».
Незнакомо мне
имя солдата,
имя героя,
подхваченное народом,
имя первого пограничника,
зверски убитого.
Убитого бандитами
под лучами жаркого солнца
или под яркими звездами,
и убийство это
прозвучало пощечиной,
нанесенной всем тем,
кто остался в живых.
Не могу сложить я этой поэмы,
потому что никто не должен
этого делать,
ибо никто не должен,
подставляя другую щеку,
слагать подобную эпитафию
и преждевременно ставить
надгробную плиту
над еще не вырытой
его могилой.