Родная земля
Это было к исходу года Дракона{10}, примерно на двадцать третий день двенадцатого лунного месяца, за неделю до новогоднего праздника Тет. Редактор нашей газеты товарищ Динь сказал мне:
— Послушай, ты не хотел бы съездить в Сео-Дыок? Ведь тамошние жители своими силами уничтожили «стратегическую деревню». Можно будет написать очерк о том, как наши соотечественники, недавно вырвавшиеся из когтей врага, отпразднуют Новый год. Заодно уладишь ту старую историю с лодкой.
— Ну что ж, охотно поеду, — ответил я.
И на другой день стал собираться в путь. Сердце мое пело от радости.
По привычке газетчика я заранее рисовал себе свой приезд в Сео-Дыок. Увижу своих давних друзей, тех, кто, невзирая ни на какие трудности, продолжает борьбу с врагом. Одна за другой вставали передо мной волнующие картины: вот жители освобожденного села бросаются целовать стволы деревьев, с корнем выкорчеванных врагами из земли; кругом ни одного дома, повсюду валяются обрывки колючей проволоки. С реки доносится плеск воды, ритмичные удары весел...
Конечно, думал я, в своем очерке об освобождении Сео-Дыока я обязательно все это опишу.
А между тем, дорогие читатели, есть одно дело, о котором я еще ничего вам не рассказал. Оно касается той истории с лодкой, которую Динь велел мне уладить. Как вы думаете, отчего Динь так на этом настаивал?
Поверьте мне, дорогие друзья, уже много лет из-за этой самой лодки меня мучает совесть. Да и не меня одного, а и Диня, редактора нашей газеты. Мы с ним, понимаете, несколько лет назад взяли лодку у наших земляков из Сео-Дыока и до сих пор не смогли ее вернуть...
А в тот год жителям Сео-Дыока приходилось очень трудно.
Мы, газетчики, поначалу скрывались в окрестностях села, но, когда противник создал отряды так называемой «гражданской обороны», которые проводили одну облаву за другой, мы больше не могли там оставаться. Ушли в джунгли, где основали нашу редакционную базу: у нас был старенький радиоприемник и допотопный ротатор. Чтобы не умереть с голоду, мы питались речными ракушками. И все-таки ухитрялись писать и печатать короткие статьи, содержащие важные новости.
Так и шла работа месяцев пять или шесть, вплоть до самого конца пятьдесят девятого года. А потом мы получили приказ перебраться в другой район, где нужно было создать нечто вроде походного агентства печати.
Нам предписывалось поздно вечером спуститься к реке, где будет ждать лодка. Взвалив на спину аппаратуру, мы с Динем с трудом выбрались из леса и вышли на берег, оба промокшие до нитки. Там спрятались в кустах и стали ждать. Но ждали напрасно: никто за нами не приезжал. Прошел час, другой, и по-прежнему — ничего. Нас уже била нервная лихорадка. Уйти отсюда по суше не было никакой возможности, а ведь в приказе ясно сказано, чтобы мы уходили немедленно. И все это происходило в ночь на двадцать восьмой день последнего месяца года, накануне Тета. Согнувшись под тяжким грузом, мы брели вдоль реки, то поднимаясь вверх, то спускаясь по берегу вниз, и ждали, ждали...
Тут Динь возьми и скажи:
— Боюсь, что ребята, которые должны были приплыть за нами, попали в засаду.
Я ответил не сразу:
— Может быть... Но обождем еще немного...
Кто знает холодный пронизывающий туман наших ночей, венчающих старый год? Пустынные, унылые берега? Ночь так темна, что не видно ни зги. Холод пробирает до костей, но мы не смеем закурить; донимают москиты, но мы не смеем даже хлопнуть себя по щеке. Прячась в кустах, пожираем глазами реку. И по-прежнему — ничего.
Наконец Динь говорит шепотом:
— Теперь, Бай, больше нет никакой надежды. Надо идти в село и достать лодку. Другого выхода нет.
Я согласен. Кидаюсь исполнять приказ. Динь торопливо шепчет:
— Гляди в оба, друг! Что, если тебя схватят?!
С гранатой в руках я неслышно выбираюсь из мокрых кустов.
У кого попросить лодку? Первой приходит на ум семья дедушки Тама. Эта семья непоколебимо верна партии и революции — она сохраняла эту верность в самые тяжелые, страшные времена.
Дедушке Таму почти что сравнялось семьдесят, но он еще крепкий старик. И единственный из жителей Сео-Дыока до сих пор носит длинные волосы.
Там поселился в Сео-Дыоке в те времена, когда дикие кабаны забегали чуть ли не на окраину села. Тигры подстерегали первых поселенцев, и каждую ночь та самая птица, что всегда провожает на охоту тигра, зловеще кричит: «боооннг, крааа, крааа...» Без преувеличения, дедушка Там — ходячая история нашего края. Он замечательный охотник, легко берет дикого кабана или ласку, и нос у него такой чуткий, что ему достаточно поутру понюхать речную воду, и он сразу скажет, какие звери проходили ночью на водопой. Подчас от него самого веет всеми запахами нашего леса, горячей, плодородной земли, ароматом растений и моря...
...А вот наконец и откос, под которым спрятана лодка старого Тама. Я ощупью пробираюсь к ней. Нащупываю весла — смотри-ка, они уже в уключинах! Сейчас пойду к дедушке Таму и попрошу у него лодку. Вдруг раздается громкий злобный лай. Я застываю на месте. Слышу чьи-то быстрые шаги.
— Кто идет? — кричит дедушка Там. Я ответил совсем тихо:
— Это я!
Дедушка подбегает ко мне в темноте, обнимает за плечи. Говорит:
— Только что закончил обход отряд «гражданской обороны».
Я торопливо объясняю, что с нами приключилось, прошу разрешения взять лодку. Дедушка Там отвечает, не задумываясь:
— О чем толковать, сынок, бери!
Возвращаюсь к берегу, спускаюсь к лодке. Отвязываю железную цепь, а она вдруг как звякнет! И тут, как назло, слышатся чьи-то тяжелые шаги... Дедушка Там предостерегающе кашляет.
Я сразу осознаю опасность: видно, вернулся патруль. Крепко сжимаю в руках лодочную цепь, сдерживаю дыхание, сердце бешено колотится. Наконец патруль уходит. Я осторожно высвобождаю цепь, вывожу из-под откоса лодку и плыву к берегу, где меня ждет Динь.
И вот в эту непроглядную ночь, в эту последнюю ночь старого года мы с Динем покидаем Сео-Дыок в лодке старого Тама. Я шарю по дну в поисках второй пары весел и вдруг обнаруживаю под рулем четыре огромных горячих рисовых пирога да еще две пачки самого лучшего чая. Чудеса! И зачем понадобилось прятать в лодке такую прорву пирогов и чая! Уж не о нас ли позаботился старый Там?!
Так мы и расстались с Сео-Дыоком. Вернуть старому Таму его лодку нам не удалось. Во-первых, в ту пору всеобщего восстания{11} мы были заняты более важными делами. Во-вторых, противник вдвое увеличил число сторожевых постов вокруг Сео-Дыока, и вражеские солдаты стали еще бдительнее и злее. А потом Сео-Дыок силой превратили в «стратегическую деревню», и долго мы не имели оттуда никаких вестей...
Только сегодня я наконец смогу вернуться туда. Редакция снабдила меня деньгами, которые я должен передать старому Таму в уплату за лодку...
Так получилось, что я, как и в тот раз, прибыл в Сео-Дыок на двадцать восьмой день последнего лунного месяца, накануне новогоднего праздника Тет... В деревнях, тянущихся вдоль реки, царило праздничное оживление. На берег высыпали женщины и девушки; занятые мытьем посуды, они весело болтали и смеялись. Ребятишки пели, водили хороводы. А сколько народу толпилось вокруг печей, где готовили к пиршеству лапшу! Сумерки сгущались, но даже в темноте я различал ослепительно белые пучки лапши, свисающие с краёв огромных глиняных горшков. Над домами поднимались клубы горячего дыма... Все это я увидел. И еще я увидел колючую проволоку. Туго натянутая, она опоясывала всю деревню.
А вот и тот самый откос... На шесте, вбитом у воды, табличка с надписью. Читаю: «Мы защитим наше село или умрем!» Тревога в моем сердце утихла. Да, наши люди превратили Сео-Дыок в свою собственную «стратегическую деревню»: сюда не ступит нога врага!
Ночь опускается медленно. На крышах уже заплясали отблески огней, в каждом доме пекут сейчас пироги!
Мрак густеет, но все равно я в любой темноте отыщу причал у дома старого Тама, где несколько лет назад отвязал лодку. Гляжу: передо мной вырастает высокая насыпь, в ней четыре высокие бойницы. И лодочный навес тоже обнесен колючей проволокой. Я причаливаю к берегу и привязываю лодку. И снова, как тогда, в моих руках позвякивает железная цепь. Но сердце бьется спокойно.
На этот раз я нарочно бренчу цепью — пусть старый Там готовится встретить гостя. Освобожденная земля... Свобода... Эти слова сейчас для меня — осязаемая реальность. Свобода — это значит, что я могу свободно, не таясь, звенеть лодочной цепью. И так же свободно, неторопливо я поднимаюсь по тропинке. И наконец, свободно и открыто ступаю на порог дома, вокруг которого некогда так упорно кружили вражеские патрули...
Нет, это не старый Там. Это его сын Хай Кан и с ним несколько бойцов.
Они сидят посреди комнаты на топчанах и ужинают. Рядом лежит оружие.
Вхожу. Они не сразу меня узнают. Лишь минуту спустя Хай Кан, вскрикнув, бросается обнимать меня.
— О небо! Это же наш Бай!
— Да, братец Хай, это я!
— Сколько лет, как ты уехал из Сео-Дыока! Где же ты был все это время?
— Работал, братец Хай, воевал. А вы-то как? А где же дедушка Там?
— Отец? — Хай Кан произнес только это слово и умолк. — Отец умер, — произнес он тихо через некоторое время.
Дедушка Там умер! Боль лишила меня дара речи. И Хай Кан так же безмолвно стоял рядом. Потом он потянул меня за рукав, приглашая сесть на топчан.
Кто-то крикнул нам из глубины комнаты:
— Вот что, о прошлом поговорим после! А сейчас пусть он выпьет и закусит с нами!
Сажусь на топчан. Только теперь я узнаю старых знакомых. И того, кто сейчас говорил, я тоже знаю — это дядюшка Ты Дыонг.
В те дни, когда в Сео-Дыоке хозяйничал враг, дядюшка Ты Дыонг служил в отряде «гражданской обороны». Однажды во время вражеской облавы на нашу лесную базу дядюшка чуть не наступил мне на спину, но быстро нашелся и, желая во что бы то ни стало меня спасти, прошептал: «Лежи тихо, не шевелись!»
Да, я знаю всех, кто сейчас сидит в этом доме за мирной трапезой. Почти все они по принуждению служили в отряде «гражданской обороны». Гонялись за мной и моими друзьями, свирепо размахивая палками, и в то же время были самыми верными нашими защитниками. Они пережили вместе с родным селом самое тяжелое в его истории время, долго были пленниками, томящимися за колючей проволокой. Зато теперь стали настоящими партизанами, отважными бойцами, которым то же самое заграждение из колючей проволоки служит защитой.
Они угощают меня рисовой водкой — прозрачной и чистой, как в лучшие дни Сео-Дыока. Я гляжу на пузырьки в моем стакане и с грустью вспоминаю дедушку Тама.
Отчего он умер, я так и не знаю. Братец Хай Кан ничего мне не сказал.
— Пей, Бай дорогой! — раздается чей-то голос. Я медленно, маленькими глотками пью крепкую водку. Но вот к моему стакану снова тянется рука с бутылкой.
— Не надо, — говорю я, придерживая руку приятеля, — мне скоро уходить.
— Куда ты пойдешь? Ведь сегодня Тет! Зачем тебе мыкаться в такую ночь?
И Хай Кан стал горячо убеждать меня:
— Посиди с нами, Бай дорогой! Заночуй у меня, и я расскажу тебе, как погиб отец.
Скромный новогодний ужин длился недолго. Один за другим ушли бойцы: кто — сторожить дороги, кто — охранять село.
Накормив меня, жена Хай Кана сказала мужу:
— Я иду на женское собрание. Нам надо решить, как завтра доставить новогодние подарки бойцам. А ты посиди дома, поговори с Баем.
Она ушла, и мы остались с Хай Каном одни. Он долго молчал. А потом начал неторопливый рассказ:
— В ту ночь, когда ты пришел за лодкой, отец как раз задумал отвезти вам — на вашу лесную базу — пироги и чай. Он сильно тревожился за вас, боялся, не приуныли ли вы там под Новый год. Жена моя по случаю Тета как раз приготовила рисовые пироги. Отец отнес все в лодку и спрятал под досками. Он решил, как стемнеет, съездить к вам и порадовать гостинцами. Не ожидал, что вражеский патруль будет кружить вокруг нашего дома до поздней ночи...
— Вот, значит, отчего пироги были еще совсем теплые! — воскликнул я. — Знаешь, братец Хай, мы очень виноваты перед твоим отцом. Ведь мы не вернули лодку... Конечно, теперь дела не поправишь, но мне велено передать тебе деньги, чтобы возместить убыток.
И снова Хай надолго умолк. Потом так посмотрел на меня, что я понял: история с лодкой нисколько его не занимает.
— Бай дорогой, — заговорил он наконец, — отец умер ровно год назад. Враги принуждали тогда всех перебираться в «стратегические деревни». Никто не хотел уходить из родных мест. А наш дом — сам знаешь — стоит прямо у входа в село, он всегда первым попадается на глаза, и потому они особенно наседали на нас, требуя, чтобы мы ушли. Наверно, раз десять вваливались к нам, но отец всякий раз находил предлог, чтобы отвертеться.
А нам отец говорил:
— Наш дом — первый у входа в село. Поэтому и семья наша должна быть для всех примером.
И в самом деле. Мы не уступали, и никто в селе не уходил. Вражеские солдаты всякий раз требовали, чтобы мы убрались подобру-поздорову. А отец отвечал:
— Нет, никуда мы не пойдем.
Однажды к нам нагрянул большой отряд. Солдаты кричали и уже приготовились было ломать дом. А отец взял отточенную кривую саблю и встал посреди комнаты...
— Я не шучу, — спокойно сказал он солдатам, — тому, кто посмеет выломать хотя бы одну балку, я тут же снесу голову.
И никто из солдат не посмел тронуть дом.
Видя, что с нами шутки плохи, враги ворвались во двор к тетушке Шау Он. Они думали, что вдову им легче будет запугать. Но, к их удивлению, тетушка Шау Он тоже наотрез отказалась покинуть родную деревню.
Тогда солдаты решили спалить ее дом. А тетушка Шау собрала вокруг себя всех своих внуков, самого маленького взяла на руки и заявила:
— Что ж, заодно сожгите и меня с ребятишками!
Услыхав эти слова, солдат, уже готовившийся поджечь дом, растерянно опустил зажженный факел. Вот так и на этот раз врагам пришлось уйти из нашего села несолоно хлебавши.
Узнав об этом, начальник района Лонг Док чуть не задохнулся от злобы. Он прогнал начальника гарнизона в Сео-Дыоке и назначил на его место другого. Нового начальника звали Дом, и был он отъявленный негодяй.
— Уж я-то не буду терять место из-за каких-то там жителей Сео-Дыока! — заявил он. И на следующий жо день, после того как его назначили, пришел в село со взводом солдат. Увидев их в окно, отец не сдвинулся с места. На этот раз он ждал приближения врагов с какой-то странной торжественностью. Я понимал, что нам предстоит суровая схватка — жестокость Дома всем была известна. И поэтому не отходил от отца и не отрывал глаз от топора, спрятанного за дверью.
Солдаты идут к деревне... Наш дом первый, нам первым предстоит бой.
Еще даже не ступив во двор, Дом схватил свой кольт и выстрелил в воздух.
— Кто здесь хозяин? — крикнул он и ринулся в дом.
— Я хозяин, — сухо ответил отец.
— У меня к тебе дело. Отец поднялся с топчана.
— Что ж, всякое дело можно уладить, только подождите немного...
Начальник гарнизона заинтересовался... Подмигнув солдатам, он уселся на топчан, скрестил ноги и закурил ароматную сигарету.
— Что ж, отлично! А лодка у тебя есть?
— А как же!
Открыв шкаф, где хранились молитвенные принадлежности, отец достал длинный халат из черного шёлка.
Обычно он облачался в него только по праздникам. Но тут медленно надел его на себя и бережно оправил складки. Потом распустил свои длинные волосы.
Солдаты глазели на эти приготовления, ничего не понимая.
Но отец даже не смотрел в их сторону. Он взял несколько благовонных палочек и приказал:
— А ну-ка, Хай, зажги огонь!
Я дрожащими руками зажег спичку. Палочки горели, а отец, став на колени перед алтарем наших предков, зашептал слова молитвы:
— О предки мои! О родичи! О тени павших героев! Этот дом, эта земля принадлежат и вам, о предки мои и родичи! Революция сделала меня человеком, и вот сюда пришли эти люди, они хотят заставить меня покинуть родной дом. Я хочу быть достойным дел моих предков, дел революции. И потому хочу умереть здесь, в своем доме, у вас на глазах, мои предки, и вы, мои родичи, герои революции...
— Эй, старик, замолчи! — взревел начальник гарнизона.
Но отец уже кончил поклоны и молитву. Схватив саблю, стоявшую в углу комнаты, он резко повернулся лицом к врагу:
— Я уладил свои дела. Говорите, что вам от меня нужно?
Начальник гарнизона побледнел как полотно и, вскинув револьвер, прицелился в отца... А отец замахнулся на него саблей. Опрометью кинувшись к двери, я схватил спрятанный за ней топор. Солдаты щелкнули затворами ружей...
Отец приблизил острие сабли к груди начальника гарнизона, и тот попятился. Рука его, державшая револьвер, задрожала. И вдруг он вскинул кольт. Грянул выстрел.
По лицу отца текла кровь, но он продолжал надвигаться на врага. Тот вдруг выронил кольт и в ужасе повернулся было, чтобы бежать. И тут я метнул в него топор... Он плашмя рухнул на пол...
Хай Кап умолк. Взяв со стола бутылку, он наполнил стакан. Водка перелилась через край. Хай Кап поднял стакан, разом опорожнил его и впился взглядом в ночную тьму. Тень его неподвижно застыла на стене. Я тихо спросил:
— А что же солдаты — не стреляли? Хай Кан покачал головой.
— Нет, не стреляли. И мне тогда тоже было не до них. Бросив топор, я кинулся к отцу, приподнял его... Но он уже перестал дышать... Один из солдат протянул мне отцовскую саблю и сказал:
— Беги!
Я поглядел на него в замешательстве. Но другие тоже стали меня торопить:
— Беги, ну беги же скорей!
Они подняли тело отца и прислонили к стене, рядом положили топор. Тут только я понял, что у них на уме, и, прихватив саблю, ринулся в сад. Я успел убежать довольно далеко, когда они закричали:
— Люди! Сюда, люди! Старый Там зарубил господина начальника гарнизона!
Братец Хай Кан поднял руку, потер грудь.
— Меня схватили лишь через месяц. Но никто и не подозревал, что начальника гарнизона убил я. Об этом знали только его солдаты. Когда я вышел на волю и вернулся в село, то увидел, что все оно оцеплено колючей проволокой. Оказывается, после смерти отца никто из жителей не согласился уйти отсюда. Тогда враги привезли тонны колючей проволоки и превратили наше село в «стратегическую деревню». Не было врагам покоя здесь весь этот год — то демонстрации, то саботаж... Сколько раз им приходилось присылать целую роту, чтобы усмирить моих односельчан!.. А знаешь, как мы разрушили эту самую «стратегическую деревню»?
— Слыхал кое-что, но толком не знаю. Хай Кан рассмеялся.
— Разрушили все сооружения среди бела дня.
— Неужто среди бела дня? — спросил я. Хай Кан кивнул головой.
— Вот именно. Иначе было нельзя. Возьмись мы за это дело ночью, нам бы не провести в село наших бойцов.
— Бойцов? Каких бойцов?
— Бойцов нашей Армии освобождения. Без них нам бы не справиться с врагом. Понимаешь, разрушить «стратегическое поселение» так вот просто невозможно. Надо еще вывести из строя гарнизон. Вот мы и связались с местными силами Освобождения. Самое трудное было провести наших бойцов в село.
— Вы спрятали их в самом селе?
— Ну конечно. И это не так трудно, как кажется. Все семьи, которым мы предложили спрятать бойцов, согласились помочь.
— Ладно, — сказали односельчане, — мы спрячем наших бойцов, и пусть они выйдут потом и начнут стрелять, а мы тем временем разрушим «стратегическую деревню».
И той же ночью мы провели наших бойцов в деревню. Наутро солдаты вышли из караульного помещения и стали прогуливаться по селу. Тут-то наши бойцы и встретили их яростным огнем. Попадали враги, кое-кто побежал назад к караульному помещению, но не тут-то было. Солдатам приказали сдаться. Потом разрушили караульный пост и все вражеские укрепления, можно сказать, смели с лица земли. Теперь село в наших руках.
Хай Кан умолк. А я гляжу в густой ночной мрак. И видится мне его отец, склонившийся перед алтарем. «О предки мои! О родичи! О тени павших героев! Этот дом, эта земля принадлежат и вам... Революция сделала меня человеком...»
В эти мгновения уходит старый год и начинается новый...