Хочу умереть коммунистом
Однажды, накануне прорыва вражеской обороны, я остановил своего коня возле бойца, встревожившего меня своим видом: бледный и изможденный, он беспомощно прислонился к стволу большого бука, тревожно глядя куда-то вдаль. Видя, что с ним что-то происходит, я спешился, желая помочь ему. Подойдя ближе, я спросил, не задела ли его пуля и каким образом он оказался тут один. Поглядев на него внимательнее, я с первых же произнесенных им слов убедился, что этот боец Второй пролетарской (Далматинской) бригады, овеянной славой в боях на Сутеске, тяжело болен, и болен, по-видимому, тифом. Собрав последние силы, почти в забытьи, он молча взглянул на меня и болезненной улыбкой дал понять, что узнал, кто стоит перед ним. Казалось, этот боец революции берег остаток сил, чтобы сказать несколько последних слов.
— Товарищ Пеко, я умираю, — глухо простонал он, — теперь уже ясно, жить осталось недолго...
— Нет, товарищ, ты не умираешь, ты только болен и совсем обессилел. Скоро ты поправишься, обязательно поправишься. Мы все с тобой.
Боец кивком дал мне понять, что хочет еще что-то сказать: он явно опасался, что не успеет высказать все самое сокровенное.
С усилием шевеля непослушными пальцами, он попытался снять патронташ. Решив, что снаряжение мешает больному дышать и говорить, я хотел было помочь ему освободиться от груза. Однако он продолжал делать это сам.
— Пеко, — помолчав немного, с трудом сказал он, — я умираю, но хочу умереть... — Боец умолк, вздохнул и чуть слышно досказал: — ...коммунистом.
Его слова отдались в моем сознании эхом сражений на Сутеске, наполнили меня ощущением боя, в них чувствовалась непокоренная сила пролетария, последняя воля человека, честно исполнившего свой долг. Он нашел в себе силы произнести эти слова торжественно.
— Скажи это Тито. Примите меня... умираю...
Я был свидетелем смерти многих людей на Сутеске, видел смерть и раньше, однако эта предсмертная просьба потрясла меня... Я не мог выговорить ни слова, к горлу подступил комок...
Следовало сказать что-то, утешить его, ободрить...
— Ты не умрешь, нет! Видишь, ты с нами.
Вокруг стояли связные, низко склонив головы, словно умирал их самый близкий родственник.
— Не умрешь, не умрешь!
Но для меня и для него, для всех собравшихся тут от этих слов веяло безнадежностью, пустотой, тоской...
— Не умрешь, не умрешь, — твердил я, не замечая, как и сколько раз повторил это.
Он слушал меня, собираясь с последними силами: наверное, что-то еще недосказал. Тихо умирая, он всем существом своим по праву требовал ответа.
— Ты не умрешь! — повторил я, не слыша собственного голоса. — А в партию, в партию мы тебя примем. И я обязательно скажу об этом Тито, сегодня же, можешь быть спокойным. Считай, что ты уже коммунист.
Руки бойца судорожно сжимали патронташ, поникшая голова еще больше склонилась к дереву. Из последних сил боец протянул мне патронташ и чуть слышно прошептал:
— Возьми патроны и передай их кому-нибудь из товарищей. Пусть за меня бьет гадов — буду с вами и в про... ры...
Губы его уже не шевелились, боец не успел договорить: «в прорыве»... Голова его откинулась на ствол бука, потухшие глаза были широко открыты...
Я снял пилотку-титовку, взял патронташ и передал его посыльному, стоявшему возле меня. Потом закрыл боевому товарищу глаза и накрыл его одеялом — единственным его имуществом. Отдав герою прощальное приветствие, мы пошли вперед, переживая в своих душах его муки и нашу собственную боль. Его патроны, как он и просил, мы взяли о собой — они будут разить немцев и после его смерти.
Пройдя более часа, мы расположились на отдых на лесной поляне. Молчание прервал связной, несший патронташ умершего бойца:
— Товарищ командир, а не поделить ли нам эти патроны? А патронташ, если разрешите, я оставлю себе.
Я согласно кивнул. Его слова глубоко тронули меня, будто произнес их тот боец, которого мы оставили на Сутеске.
Вечером я рассказал обо всем Тито. На него это подействовало так сильно, что с минуту он стоял молча. Затем сказал твердо и решительно:
— Примите его посмертно в партию, обязательно примите! Это наш святой долг перед такими борцами за наше великое дело.
Я заметил в глазах Тито слезы.
Из всех драматических дней битвы на Сутеске это событие оставило самый неизгладимый след в моей памяти и в моем сердце...