Брале встретил Красную Армию
Спустя год после победы и полного освобождения страны в одном из чудесных уголков Фрушка-Горы, в санатории для политработников судьба свела группу бывших воинов из Воеводины и Белграда. Многие из них впервые оказались в санатории, хотя в большинстве своем, всякий по-своему, страдали разными недугами — ведь позади остались нечеловеческие тяготы военной жизни, трудные испытания в борьбе за новое государство. Но невзирая на слабое здоровье, а подчас и телесные увечья, эти люди не утратили присущего им жизнелюбия. Еще недавно они горели на работе, не мысля без нее своего существования, а теперь на досуге, который до сих пор был им неведом, почти по-детски предались веселью, чувству беспечности. Санаторий только что открыли. Он был построен на развалинах бывшего феодального охотничьего дома. В войну тут не раз располагался партизанский лагерь, близ строений в братской могиле с надгробной плитой были похоронены бойцы, павшие в этих местах.
Возле небольшого искусственного озера, порядком обмелевшего от сильного зноя, укрылись в тени больные — им не разрешалось ни купаться, ни загорать. Завидуя в душе купальщикам и подзадоривая их, они любовались озером, деревьями, росшими на его берегах, птицами, облаками.
На легком плоту примостилась девушка. В войну она лишилась ноги, на бедре другой остался глубокий шрам. Никто не тревожил ее, никто не выражал ей своего сочувствия, она просто-напросто не нуждалась в нем. В прошлом полуграмотная девочка из далматинского городка стала образованным, способным работником, свое несчастье она переносила с большим достоинством. Один из новичков, не знавший ранее девушку, спросил ее без тени любопытства, навязчивости, где она потеряла ногу и когда была ранена. Так же спокойно, бесстрастно она ответила:
— Ранило в сорок третьем году возле Прозора, а ногу потеряла в сорок четвертом на подступах к Белграду. Там моя дивизия встретилась с Красной Армией, вместе дрались за Белград. — И улыбнулась совсем простодушно: — Невелика потеря, Белград стоит большего.
В разговор вступил худощавый человек в очках, с бледным морщинистым лицом, слегка воспаленными глазами и нервными губами под крупным носом, как видно, привыкший произносить речи:
— Сколько встреч пережито с Красной Армией, причем самых разных и при самых необычных обстоятельствах! Одни, воевавшие в дивизиях и корпусах, встретились о Красной Армией на Дунае, когда она впервые вступила на нашу территорию в районе Неготина. Другие, бойцы небольших партизанских отрядов, встретили ее в Банате и Бачке. Известно, что некоторые наши люди переправлялись на лодках через Дунай, чтобы как-то помочь частям Красной Армии еще накануне форсирования реки. И во всех этих встречах было нечто общее: какими бы волнующими и торжественными они ни казались, их неизменно отличала особая простота. Всякий раз такие встречи выглядели настолько естественными, будто и не могли быть иными. Ведь Красная Армия была, по существу, с нами еще до того, как она вступила на нашу землю, с первого дня нашего восстания.
— Слава Красной Армии! — подхватила одна из женщин и, намекая на склонность собеседника к ораторскому искусству, озорно добавила: — Ура оратору... А как ты встретил Красную Армию?
— Я встретил ее в Германии, она освободила нас из лагеря военнопленных.
— А я в Топчидере с нашей Воеводинской бригадой, — поспешил присоединиться к беседе новый ее участник с большим шрамом на лице. — У нас даже не было времени толком поприветствовать друг друга — шли непрерывные бои. Многим бойцам так и не привелось больше увидеться со своими советскими друзьями.
На миг лица собеседников стали серьезными, хотя само упоминание о гибели воинов не привело наших людей в уныние. «Почему все смолкли?» — любопытствовали купальщики. Знакомый оратор и на этот раз не устоял перед соблазном поделиться своими чувствами, невзирая на то, что «доклады и собрания строго воспрещались» внутренним распорядком санатория.
— И смерть в нашей борьбе досталась всем разная: одни умирали в страшных муках, невыносимых страданиях, другие — быстро, легко, неприметно.
Женщина приготовилась крикнуть: «Слава павшим бойцам!» — однако вовремя спохватилась, почувствовав неловкость.
Неожиданно подала голос смуглая полная девушка, молодежный руководитель соседнего Сремского района. Все знали ее как активную общественницу, готовую взяться за любое дело по благоустройству санатория и вместе с тем неизменно преданную шутке, песне.
— Мне тоже есть что сказать вам, коли вы завели этот разговор. Правда, партизаны не так уж любят слушать серьезные речи о военных невзгодах.
— Послушаем Зорку! — воскликнули сразу несколько человек, не зная еще, скажет ли она что-то дельное или, по привычке, сведет все к шутке..
— Я расскажу вам об одной необычной встрече с Красной Армией и об одной смерти. Случилось это в одном из сел моего района...
В сорок втором году сельский юноша Брале одним из первых в своей деревне Печинцы вступил в ряды сторонников восстания и начал собирать молодежь. Брале — вымышленное имя, но оно так за ним и осталось. Подобно всем сремским партизанам и подпольщикам, которые действовали в тылу, он избрал себе эту партизанскую кличку.
Его настоящее имя хорошо знали в селе и в окрестных местах, по правде говоря, он и не думал скрывать его от людей. Я могла бы назвать подлинное имя Брале, но, думаю, в этом нет никакой надобности. Важно, что под новым прозвищем родился другой человек, воспитанный и взращенный народным восстанием. Он стал вожаком юношей родного села, к его словам прислушивалась уже молодежь всего района. Сотни парней и девушек направил он в партизанские отряды, посланные затем в Боснию. Ни единая душа на селе, да и во всей округе не спросила, почему Брале остается дома, а на поле боя шлет своих друзей, где они зачастую гибнут. Никто не удивлялся этому, хотя многие родители бойцов ревниво относились к тем, кто оставался дома, никто ничего не выведывал — Брале всегда был у них на виду: и в самую трудную пору сопротивления местным фашистам здесь, дома, и когда надо было стоять насмерть во время фашистских карательных экспедиций. В иные дни смерть навещала там людей чаще, чем на передовой линии. Односельчанам было приятно, что Брале делил с ними все тяготы — и в поле и дома, он ободрял их, вселял в них веру, пробуждал мужество. Все знали: он всегда начеку и вовремя предупредит об опасности, позаботится, чтобы накануне карательных действий все по возможности были укрыты в безопасном месте. К тому же он умел горячо говорить о наших победах, о мощи Красной Армии, которая неудержимо продвигалась к нам, — обо всем, во что верил народ и о чем хотел постоянно слышать. Но сам Брале не был доволен, мучился угрызениями совести, особенно когда до него доходили слухи о гибели друзей в партизанских отрядах. Ведь посылал их на смерть он. Помню, как Брале потребовал от краевого руководства СКМЮ{4} отправить его в армию. Я в то время была простой молодежной активисткой, но мне разрешали присутствовать на совещаниях.
— Неужели ты не понимаешь, как необоснованно твое требование? — спросил его Франьо.
Брале взглянул на него и опустил глаза:
— Знаю, я должен быть здесь.
— Именно должен. В нашей войне нет тыла. И твое село — фронт.
Франьо говорил правду. Действительно, жители села Печинцы стали известны тем, что собственными силами, без помощи партизан, уничтожали фашистские легковые и грузовые машины. Немало жертв понесли они, но с каждым разом росло их боевое мастерство.
Три года Брале убеждал людей: настанет час, придет Красная Армия, мы наверняка победим. Однако какое-то время Красная Армия была не только далеко от нас, но и отступала, отчего у многих людей горестно сжималось сердце. И все-таки вера их не угасала. Наконец пришел день, когда Брале со спокойной душой мог сообщить людям о приближении Красной Армии. Крестьяне читали об этом в партизанской печати, слушали по радио, однако все хотели услышать новость из уст живого человека, ощутить само живое слово. На перекрестке села постоянно появлялись сводки о каждом шаге Красной Армии, ее приближении. Брале не мог сдержать радости — ведь он говорил о том, что она придет, еще в те дни, когда наступление немцев посеяло в некоторых душах чувство сомнения.
Красная Армия подошла к Дунаю со стороны Баната и Сербии. Весь Срем от мала до велика так торжественно отмечал это, будто настал самый большой праздник. Жители хорошо знали наших партизан, нашу армию, много помогали им, а сейчас, в минуты огромного волнения, словно позабыли о них. Они, мол, это мы сами, что-то свое, привычное и обыденное, а люди ожидали «наших», то есть красноармейцев. И все партизанские села, которых было немало, готовились к встрече долгожданных гостей. В ту же самую пору немцы с усташами в всякой другой предательской нечистью, озлобленные на весь мир, бежали через Срем. Они наводнили придорожные села, вышли на берег Дуная. Воеводинские дивизии действовали в Сербии, а в Среме оставались лишь две бригады и несколько отрядов.
Сремцы ждали дорогих гостей, но не забывали и о своих привычных делах. Красная Армия форсировала Дунай в районе Баната и пошла вперед не через Срем, а совсем другим путем: через Банат и Бачку, в направлении на Будапешт и Вену. Конечно, все были несколько огорчены, что красноармейцы не сразу встретились с теми, кто, по мнению жителей Срема, больше всего заслужил это. Что греха таить, сремцы слыли людьми чуть-чуть самонадеянными. Еще в дни оккупации Срем отчасти познал «свободную жизнь», но до полного освобождения его жителям пришлось испытать еще одно жестокое вражеское наступление — в тех боях местные партизанские отряды казались просто крохотными в сравнении с крупными силами фашистской армии. Вскоре тут образовалась линия фронта. Затем все-таки фашистские войска были загнаны в узкий коридор между Савой и Дунаем и уничтожены. На этом участке фронта, как вы знаете, шли тяжелые бои. И вот настал долгожданный час: вместе с нашими дивизиями с противоположной стороны в Срем вошли части Красной Армии. Дела тут сложились совсем иначе — в бой вступило и население, кто с чем мог, которое оказалось в зоне боевых действий. Между тем Красная Армия, как я говорила, следовала собственным военным планам. Так случилось, что герои Красной Армии уже вошли в другие села, а в Печинцы нет. Обе братские армии взяли в клещи фашистские группировки, которые растеклись везде, как лужи после половодья. Некоторые села остались в стороне от фронта. По сути, они были свободными, но их жители не хотели верить этому, не увидев собственными глазами нашу или советскую армию.
«Если красноармейцы еще не дошли до нашего села или решат обойти его, мы выйдем им навстречу», — решили молодежь и женщины села Печинцы. Известно, что в то время там оставались лишь старики, подростки и женщины. С особой любовью собрали они разные нехитрые подарки, чтобы преподнести их армии-освободительнице. Каждый думал, что именно ему надо встретиться с бойцами Красной Армии, и не где-нибудь, а прямо на поле боя — пусть красноармейцы видят, как, ожидая их, сельский люд не сидел сложа руки, пусть посмотрят, как их любят и с нетерпением ждут с ними встречи.
Они вышли с флагами и транспарантами, которые часто носили под самым носом у фашистов, с подарками и радостным чувством в сердце. На полпути к Добране, куда уже пришли красноармейцы, они вышли на поляну, за которой был клин неубранной кукурузы. Вдруг в стороне они заметили каких-то солдат. Шествие остановилось, никто не мог сказать, наши это или враги. Но тут же все выяснилось — это были враги. Обозленные на восставших людей, пылая к ним злобной ненавистью за проявление любви к Красной Армии, они начали стрелять по крестьянам из минометов и пулеметов. Одни юноши были вооружены револьверами, другие винтовками. Они приняли бой, но их оружие оказалось бессильным: вокруг рвались мины, людей косили пулеметы, и нигде не было никакого укрытия, кроме кукурузного поля. Все залегли, пытаясь ползком выбраться из настоящего ада. Но вот послышались выстрелы с другой стороны. Это пришли на помощь красноармейцы — вдалеке замелькали их силуэты. Они заставили замолчать немцев.
Группа красноармейцев подбежала к народу. И хотя на земле осталось с десяток мертвых парней, радости людей не было предела. У обочины кукурузного поля тихо лежал Брале, осколок мины попал ему в живот. Он умирал, но в глазах его сияла такая непомерная радость, будто исполнилось самое сокровенное его желание.
В селе никто не слышал причитаний, тут и без того знали: многих своих родных не увидят односельчане, если пройдут здесь Воеводинские дивизии. Только больно было от сознания того, что эти мальчики сложили свои головы не в бою, а в последний день окончательного изгнания фашистов из их родного края.
Мать Брале томилась одной лишь мыслью: три года ее сын убеждал людей, что долгожданная встреча с Красной Армией состоится. Но успел ли он сам увидеть красноармейцев перед смертью?
Она допытывалась об этом у его товарищей, строго насупив брови и стиснув губы, видно, не хотела, чтобы ей лгали.
— Он видел их... Видел в самый последний момент... Брале ушел от нас, но перед самой смертью увидел их, — уверял ее один из друзей Брале, а другие юноши и девушки прямо смотрели ей в глаза — пусть убедится, что они говорят правду. И она поняла, что они не лгут.
— Теперь мне легче... легче, — прошептала мать, дав волю горестным чувствам и слезам. Через некоторое время, подавив печаль, она проговорила с еле заметным оттенком гордости в голосе:
— Красиво умерли... Шли на смерть, как на праздник!
Зорка замолкла. Лицо ее озарилось — будто и она была лричастна ко всем этим событиям.
— Ты хорошо знала Брале? — словно о чем-то догадываясь, тихо спросила безногая девушка, придвинувшись к ней.
Зорка ответила почти неслышно, только для нее:
— После победы мы мечтали пожениться.