Глава 17

С той минуты как Тхэ Ха покинул родной дом, прошло трое суток. За это время линия фронта продвинулась далеко на север. Большой тракт и близлежащие деревни полностью контролировались противником. То и дело, рассекая голубое небо, стремительно проносились вражеские самолеты, держа курс на север, откуда доносились глухие раскаты канонады. Со стороны населенных пунктов и шоссе, вплетаясь в захлебывающийся лай пулеметов, раздавалась непривычная для слуха стрельба из карабинов.

Три ночи и три дня пробирался Тхэ Ха через лесные дебри. Трудным и изнурительным был путь. Тхэ Ха карабкался по отвесным скалам, спотыкался, падал, с трудом преодолевая очередной подъем, надеясь, что это последняя преграда. Но Дальше его снова встречало непролазное ущелье, а за ущельем — еще сопка. И так до бесконечности.

Сколько раз он был на волоске от гибели. Оступившись, повисал над пропастью, цепляясь за скользкий выступ скалы или за корни деревьев, извивающихся змеями по голому телу камня. Несколько раз он срывался и, упав с высоты, подолгу лежал без сознания.

Положение усложнялось еще и тем, что, впервые очутившись в глуши, Тхэ Ха с трудом ориентировался. Чаще он двигался наугад. Его мучили голод и жажда. Несколько раз он принимался жевать горькую хвою и терпкие желуди, но от этого лишь усиливалась боль в желудке да еще больше мучила жажда. От сухого осеннего ветра потрескались губы. Лицо и руки, исхлестанные до крови цепкими ветками кустарников, горели, как в огне.

Ночью идти было много труднее. Ущербленный месяц почти не освещал путь, скрытый густыми кронами деревьев, темнота усиливала чувство одиночества и щемящей тоски. Он шел до тех пор, пока последние силы не покидали его; тогда он падал под первый попавшийся куст и тут же засыпал. Но вскоре просыпался и снова продолжал путь. И так трое суток прошли в неустанной борьбе с голодом, сном, усталостью, холодом.

Четвертую ночь Тхэ Ха провел совершенно без сна. Он шел, не останавливаясь. Сколько за одну эту ночь преодолел он острых, как зубья пилы, скал! Ему казалось, что в этот раз он прошел особенно большое расстояние. После захода месяца в лесной чащобе стало так темно, что каждый неосторожный шаг грозил опасностью. К утру, совершенно обессиленный, Тхэ Ха несколько раз скатывался по отвесному склону сопок, не в силах удержаться на ногах... Вконец измученный, он, постелив себе охапку листьев, решил немного отдохнуть.

Солнце было уже довольно высоко, когда Тхэ Ха открыл глаза. Его мучила нестерпимая жажда. Он огляделся. Тщетно: нигде не было видно даже намека на спасительный родник. К счастью, за ночь листья кустарников покрылись крупными каплями ледяной росы. Он припал губами к листьям и Жадно стал слизывать с них влагу. В косых лучах солнца капли поблескивали всеми цветами радуги, вызывая боль в глазах. При малейшем неосторожном движении они скатывались вниз, на землю. Пересохший, одеревеневший язык, получив живительную влагу, стал мягче, но в горло не попала ни одна капелька. Чтобы собрать хоть глоток воды, ему пришлось облизать не одну и не две сотни листьев. До этого момента он никогда не думал, что капля воды так много может значить для человека! В прошлом, когда фронтовые ребята рассказывали ему о том, как на безводной высоте, окруженной со всех сторон врагом, им приходилось набивать рот муравьями и высасывать из них сок, чтобы хоть немного утолить жажду, он только улыбался: «Врите, мол, больше». Сейчас, очутившись в подобном положении, он понял, что такое вода для человека.

Наконец, жажда была немного утолена. В пересохшем рту появилась терпкая солоноватая слюна. Теперь Тхэ Ха ощутил приступ голода. Вчера, проходя через поле, он набил себе карманы зелеными стручками гороха. Вынув из бокового кармана остатки, он быстро доел их.

Чтобы определить, какое расстояние он прошел за ночь, и наметить дальнейший путь, Тхэ Ха поднялся на ближайший перевал. Перед глазами раскинулась небольшая равнина, в центре которой виднелся маленький, всего из нескольких покривившихся крестьянских хижин хуторок, насквозь пронизанный, точно мечом, серой лентой шоссейной дороги. Равнину полукругом огибали горные хребты, и по их расположению нетрудно было догадаться, что ночью он прошел именно через эти горы. Знай он сюда дорогу, ему пришлось бы пройти всего ли двадцать, а вместо этого он сделал большой крюк, покрыв за ночь огромное расстояние: семьдесят-восемьдесят ли. Тхэ Ха даже пал духом.

— Когда я доберусь до своих, если буду идти таким черепашьим шагом? — вырвалось у него из груди.

В сухих ветвях подвывал ветер, срывая с них пожелтевшие, звенящие, как жесть, листья.

«Где теперь товарищи и Чон Ок? До какого места дошли они?» — с горечью подумал он, присаживаясь на покрытый бархатным мхом валун. Он уже начал терять надежду, что когда-нибудь ему удастся догнать ушедших вперед шахтеров.

По шоссе длинной вереницей двигалась колонна автомашин. Отсюда они казались маленькими, медлительными муравьями, копошившимися в пыли. Машины двигались в сопровождении усиленной охраны. Над колонной беспрестанно кружили самолеты. Это был, наверное, какой-то важный военный транспорт.

— Вот сволочи, повадились ходить по чужой земле! — скрипнул зубами Тхэ Ха.

В этой земле покоятся останки его предков. Он сам родился и вырос на ней, но сейчас ему нельзя открыто ходить по этой земле, он должен скрываться, как вор. «Откуда же такая напасть, неужели наши люди могут смириться с этим?» — возмущенно воскликнул он в душе.

В ослепительно чистом небе появились два самолета. Они сделали несколько кругов над лесом, а затем, описав длинную кривую, взяли курс на юг. После них в небе рассыпалось множество маленьких листочков, которые, точно снежинки, поблескивая на солнце, медленно падали на землю.

— Да это же листовки! Какого дьявола понадобилось разбрасывать их в безлюдных местах?!

Тхэ Ха поднял упавшую недалеко от него листовку. На белом квадратике бумаги красным шрифтом было напечатано, что народноармейцам нечего изнывать в горах от голода; им следует явиться с этими листовками к американцам, если они хотят получить свободу, питание и лечение. Тхэ Ха невольно вспомнил ужасную драму, которая несколько дней назад разыгралась там, на шахте. — Вот проклятое племя, обманом хотят взять! — он так сильно стиснул зубы, что под смуглой кожей заходили желваки. — Вот вам! — Тхэ Ха разорвал на мелкие клочки листовку и швырнул на землю. Но этого ему показалось мало, и он, как одержимый, бросился собирать листовки. — Эх, устроить бы из этого хлама хороший костер!..

Вдруг его тихо окликнул чей-то голос:

— Слышишь, парень, чем это ты здесь занимаешься?

Перед Тхэ Ха стоял седой старик с вязанкой дров на спине и гневно смотрел из-под насупленных бровей.

— Здравствуйте, дедушка! Вы живете в этом хуторе? — Тхэ Ха хотел улыбнуться, но лицо точно окаменело, да и язык с трудом выговаривал слова.

Не ответив на вопрос, старик продолжал строго смотреть на Тхэ Ха, словно желая угадать, что это за человек и зачем он собирает листовки. Загорелое, измученное лицо, глубоко запавшие черные глаза с острым стальным блеском и, наконец, странное поведение с листовками — все это говорило не в пользу Тхэ Ха.

— Листовки-то зачем собираешь? — спросил старик.

— А-а это? Я их собираю, чтобы разорвать, — тогда только Тхэ Ха обратил внимание, с каким осуждением смотрит на него старик.

— На что тебе рвать их, пусть себе лежат здесь. Так надежнее, — с непонятной ухмылкой сказал старик.

— Попадись они кое-кому, могут воспользоваться. Лучше уничтожить.

— Пустое болтаешь, сынок... Из тех, кто эвакуируется на север, вряд ли найдется хоть один, который клюнул бы на эту приманку. Скажи прямо, сам к американцам хочешь податься? — старик снова вперил в него подозрительный взгляд.

— О, дедушка, как вы можете так плохо думать обо мне, — Тхэ Ха никак не мог найти те нужные слова, которые устранили бы сомнения старика.

— Откуда путь держишь?

— Я с угольной шахты. Вот видишь, дедушка, как я их разорвал, — Тхэ Ха показал рукой на бумажные клочья, которые трепетали в кустах, подхваченные порывом ветра.

— Разорвал, значит, — старик поглядывал на него все еще с недоверием.

— А как же? Только что разорвал...

Старик, переваливаясь с ноги на ногу под тяжестью ноши, медленно подошел к Тхэ Ха.

— У тебя, сынок, такой вид, точно ты побывал в какой-то перепалке, — голос старика заметно потеплел. Сняв ношу и поставив ее у ног, он опустился на землю, жестом руки приглашая Тхэ Ха последовать его примеру.

— Не говорите. Чуть на тот свет не отправился.

— Они и здесь учинили настоящую бойню, — старик, тяжело вздохнув, вынул кисет с самосадом. Набив трубку, он предложил угоститься табаком и Тхэ Ха. Тот не заставил себя просить дважды и, свернув себе козью ножку, с удовольствием сделал две-три глубокие затяжки.

— Они что, сцапали тебя?

Тхэ Ха рассказал старику о том, что ему пришлось перетерпеть в последнее время.

Старик слушал с глубоким волнением и участием.

Когда Тхэ Ха умолк, он поднял свою жилистую руку и, показывая на новую вереницу машин, ползущих по шоссе на север, с ненавистью бросил:

— Видишь, сынок, все идут, идут, окаянные! — с минуту помолчав, он продолжал: — Мне уже перевалило за шестьдесят. Многое пришлось повидать, а вот такого еще никогда не видел. Детей убивают... Говорят «красные змееныши»... Все хуторские колодцы трупиками закиданы... Чтобы плод убить, животы вспарывают беременным женщинам. Таких извергов еще ни разу не видела наша земля. Падет на их головы небесная кара. Обязательно падет!

— Кара сама собой на них вряд ли падет. Надо бороться. Из двух одно: либо они нас, либо мы их! — В глазах Тхэ Ха вновь появился острый стальной блеск.

— Тебе здесь задерживаться нечего... Того и гляди опять начнут прочесывать лес. Ты, наверно, проголодался. Потерпи немного, я живо обернусь, — с этими словами старик поднялся и взвалил на спину тяжелую вязанку хвороста.

Старик не обманул. Вскоре он вернулся, неся на перекинутом через плечо рогатом чиге{12}, что-то покрытое грубой мешковиной. В руках он держал серп.

— Идем туда, поедим вместе. Там народноармейцы, — старик показал серпом на густые заросли в стороне от лесной поляны.

— Народноармейцы?! Сколько же их? — Тхэ Ха радостно вскочил с места.

— Двое. Тебе бы вместе с ними... Все лучше, чем одному.

Войдя в заросли, они неожиданно натолкнулись на выставленные вперед автоматы. Народноармейцы, услышав чьи-то шаги, выскочили из своего укрытия, готовые ко всему.

— Дедушка, кто это с тобой? — спросил грубоватым голосом старший.

— Хороший человек, с шахты. Ешьте вот вместе, — старик виновато улыбнулся, словно извиняясь за то, что без разрешения привел сюда незнакомца.

— Здравствуйте, товарищи! — Тхэ Ха, не обращая внимания на насупленные лица, радостно бросился к народноармейцам, все еще крепко сжимавшим в руках автоматы. Он схватил за руку старшего солдата — хотел сказать что-то теплое, радостное, но слова застряли в горле, глаза затуманились от набежавших вдруг слез. Народноармеец, окинув его с головы до ног, нехотя пригласил сесть.

— Почему ты один?

— Не дай бог кому другому попасть в такую перепалку. Чудом уцелел парень! — опередив Тхэ Ха, заговорил старик.

Когда Тхэ Ха рассказал, что с ним произошло, старший солдат извлек из своей дорожной сумки индивидуальный пакет и перевязал Тхэ Ха голову.

— Разве можно рану так оставлять! — с участием сказал он.

Эти два солдата были отставшими от своей части разведчиками. Они шли на север от самой реки Нактонган.

— Товарищи, примите в свою компанию. Мне одному трудновато, — попросил Тхэ Ха.

— Ну что ж, можно. Втроем лучше, чем вдвоем... Я до армии работал на Сендинском сталелитейном, — старший солдат протянул широкую, как лопата, ладонь, шершавую, всю в мозолях.

Все трое, поудобнее расположившись, принялись с аппетитом за чумизовую кашу.

— Значит, сегодня перемахнете через шоссе? — спросил старик, до этого молча покуривавший свою трубку.

— Да, когда совсем стемнеет.

— Доброго пути. Не могу задерживать, только без вас тоскливо мне будет. Один в этом аду с ними. ...Живы будем, может, встретимся, — голос старика дрогнул.

— Что так, дедушка? Встретимся обязательно. Жди нас. Нам ли забыть твое доброе дело?

— Ладно уж. Возвращайтесь, да только поскорей. Буду ждать, — старик взвалил на спину чиге и торопливо зашагал прочь.

Отойдя несколько шагов, он повернулся и еще раз предупредил:

— Дорогу переходите там, где я сказал. Не забудьте.

— Где он говорит дорогу надо перейти? — спросил Тхэ Ха.

— Отсюда десять ли еще. Здесь идти не годится. Машины часто снуют. Спешат вывезти награбленное из Пхеньяна.

— Из Пхеньяна! Неужели и там враги?

Собственно говоря, удивляться было нечему. Но Тхэ Ха не хотелось верить, что этот город также взят врагом. Пока жил и трудился Пхеньян, пока в нем находились ЦК партии и правительство республики, Тхэ Ха, да и тысячи таких же, как он, держались бодро даже в самые трудные дни. Сколько раз спокойный, уверенный голос Пхеньяна придавал силы жителям деревень и городов, истекающим кровью под пятой оккупантов. А сейчас спазмы сжали Тхэ Ха горло, сердце точно облилось кровью. В эту минуту ему почудилось, что он вновь стоит у ствола шахты и смотрит на черное дуло карабина, на ненавистного Док Ки, который, прищурившись, тщательно целится.

Увидев побледневшее лицо и широко раскрытые глаза Тхэ Ха, солдат решил, что «новенький» порядком перетрусил, и успокаивающе заговорил:

— Ничего, всякое бывало. Мы еще их не так тряхнем, — он сделал ударение на слове тряхнем.

— Оружие-то у тебя есть? — спросил старший солдат.

— Оружие?.. Нет...

— Как же ты добрался сюда без оружия?

Тхэ Ха было странно слушать, что у него, шахтера, должно быть оружие, а солдату было не менее странно встретиться с человеком, у которого оружия нет. Ведь им предстоял опасный путь.

— Для начала возьми хотя бы это, а винтовку по дороге достанем, — старший солдат отцепил от пояса ручную гранату и протянул ее Тхэ Ха.

У Тхэ Ха загорелись глаза. Он жадно схватил исчерчернную, как черепаший панцирь, гранату. Маленькая, величиной с куриное яйцо, она сразу же, словно по волшебству, придала ему необычайную силу. Тхэ Ха весь просиял.

— Раз ты так радуешься этой игрушке, то что же будет, когда мы достанем тебе настоящее оружие? — рассмеялся солдат.

— Правда достанете? — усомнился Тхэ Ха.

— Даже с боем, — в глазах солдата вспыхнул озорной огонек.

Перед этими ребятами Тхэ Ха чувствовал себя маленьким и беспомощным, ему вдруг стало почему-то стыдно. Угадав настроение Тхэ Ха, старший солдат добродушно улыбнулся и стал учить его, как обращаться с гранатой.

Солнце, похожее на багряный кленовый лист, неожиданно упало за горизонт. Быстро сгущались сумерки. Набежавший ветер разметал по лесной поляне сухие звенящие листья и, словно наигравшись ими, помчался дальше, в ущелье. Запоздалая ворона, покружившись над лесом, раз-другой каркнула и скрылась в темноте.

Трое вышли из леса. Под ногами трещали сухие ветки, заставляя невольно вздрагивать. Шли крадучись, выверенными, осторожными шагами. Особенно опасные места преодолевали ползком или короткими перебежками. Со стороны шоссе непрестанно доносился рокот моторов, пронзительные гудки, захлебывающийся лай пулеметов, одиночные выстрелы карабинов.

— Теперь они прямо на машинах устанавливают пулеметы. Видел, как заладили, сволочи! — выругался старший солдат.

Время близилось к полуночи, когда они добрались до большого шоссе. Отсюда, с высоты, казалось, что внизу двигаются цепочками светлячки: одни идут вперед, другие возвращаются назад. Заполночь движение машин заметно утихло. Трое начали спускаться вниз, осторожно ступая по крутому склону ущелья. Они прошли уже половину пути, когда их неожиданно выхватил из ночной темноты ослепительный луч фар и, будто подержав на ладони несколько секунд, отпустил. Так повторялось несколько раз, и каждый раз все трое припадали к земле, неподвижно лежали минуту-другую.

Вдруг сквозь шум моторов до их слуха донеслась неясная песня. Пело несколько голосов, монотонно повторяя один и тот же мотив какой-то модненькой песни. Когда немного утихал шум моторов, можно было с трудом разобрать некоторые слова:

У самой дороги возвышался большой бугор, на который натыкались лучи фар. Голоса будто раздавались оттуда. Немного погодя вместе с песней послышались и удары молотков о что-то металлическое.

— Что это?! Очень странно... — повел плечами старший солдат.

— Можно я взгляну?.. — предложил его товарищ.

— Хорошо. Только быстро.

Солдат скрылся в кустах можжевельника. Минуты две-три опытный глаз мог бы заметить, как змеей извивается в кустах человек, но потом его поглотила ночная тьма. Встревоженный за товарища, Тхэ Ха припал к земле, стараясь уловить малейший шорох. Несколько раз, прощупывая придорожные кусты, пробегали лучи автомобильных фар и вновь наплывала темнота.

— Что это он так долго? — забеспокоился Тхэ Ха.

— Придет, — уверенно ответил старший солдат, усаживаясь на выступе скалы. Тхэ Ха казалось, что прошло часа два. На самом же деле — всего тридцать минут. Тхэ Ха невольно вздрогнул, когда рядом с ним раздвинулись кусты и из них появился разведчик.

— Ремонтируются, сволочи. Что-то с машиной неладно, — солдат снял фуражку и вытер взмокший лоб.

— Сколько машин?

— Две.

— А их?

— Четверо. Офицер и три солдата. Давайте пристукнем?

— Далеко от бугра? — после минутного молчания спросил старший солдат.

— Гранатой можно достать.

Время приближалось к рассвету. На черном бархате неба одиноко поеживался месяц. Машины теперь проходили еще реже и уже не целыми колоннами, а группами по две, по три, временами вспарывая ночь пулеметными очередями и навешивая над ущельем осветительные ракеты с синими змеиными языками.

Низко пригибаясь к земле, все двинулись вперед. Тхэ Ха замыкал маленький отряд. Он старался Держаться спокойно, но против воли движения были неуверенны, то и дело из-под ног срывались камни и с шумом скатывались вниз, увлекая за собой другие. Тогда идущие впереди солдаты останавливались и выжидали, пока не умолкал шум. Так добрались до бугра. Перед глазами Тхэ Ха неожиданно выросли две машины. «Не слишком ли близко подкрались, не заметят ли?» — встревожился Тхэ Ха.

Старший солдат подал сигнал проползти вперед еще несколько метров. Теперь, очутившись почти на самом гребне бугра, они как бы повисли над вражескими автомашинами. Казалось, стоит только протянуть руку — и ты достанешь до них.

У передней поднят капот, солдат, посвечивая карманным фонариком, копался в моторе. На задней машине кто-то пиликал на губной гармонике.

Тхэ Ха, чувствуя в руке холодеющую сталь, ждал команды. Но старший солдат не торопился, продолжая Наблюдать за врагом. Прошло еще несколько томительных минут. Рука устала держать гранату.

Из-за облаков вынырнул месяц, и Тхэ Ха увидел, что передняя машина доверху нагружена какими-то тюками, а в кузове второй копошатся два лисынмановца.

Старший солдат вдруг припал к земле и жестом приказал пригнуться. Ничего не понимая, Тхэ Ха низко опустил голову и плотно прижался к земле. Минуту спустя полосы фар, как гончие собаки, взметнулись на противоположный склон, и вслед за ними начал нарастать рокот моторов — шла новая колонна автомашин.

Когда Тхэ Ха вновь поднял голову, машины были уже далеко. Он увидел, как над головой командира взметнулась граната, и тотчас же почти инстинктивно кинул свою.

Бух... Бух... Бух...

От грохота уши будто заложило ватой. Синие вспышки разрывов выхватывали из темноты близлежащие деревья и склоны. Вслед за этим застрочили автоматы: та-та-та-та-та-та. В первое время Тхэ Ха не мог понять, кто это стреляет — свои или враги. Придя в себя, он оглянулся вокруг и, не увидев никого, испуганно вскочил на ноги.

— Эй, друг, спускайся сюда скорей! — старший солдат стоял в кузове передней машины и весело махал ему рукой.

Тхэ Ха уже подошел к машине, когда неожиданно открылась дверца кабины и оттуда выскочил человек, щелкнул зажигалкой, пытаясь поджечь что-то. Тогда Тхэ Ха, не раздумывая, бросился на него и крепкими, как клещи, шахтерскими руками стал душить. Подбежал молодой солдат и в упор выстрелил в лисынмановца из автомата.

— Готов, сволочь!

Тхэ Ха снял с убитого американский карабин и пояс с запасными обоймами.

Через несколько минут они уже были в лесных зарослях на противоположном склоне горы.

— Ты прямо-таки молодец, вовремя схватил его. А то бы он мог много беды нам натворить. Значит, их было не четверо, а пятеро... — похвалил Тхэ Ха старший солдат. — Ну как — не страшно было?

— Граната что-то очень быстро рвется... Вот у нас на шахте подожжешь запал и беги целых сто метров. А тут не успеешь и глазом моргнуть... — ответил Тхэ Ха.

— Граната — не динамит. Здесь с боевым оружием имеешь дело, понятно? Если кинул, то лежи, иначе самого стукнет... Ну, что, закурим, братцы? — Старший солдат открыл пачку американских сигарет. — Тоже трофей! А вот это одевай, а то скоро холодновато будет, — он протянул Тхэ Ха трофейную телогрейку.

Глава 18

Прошло несколько дней с тех пор, как Тхэ Ха примкнул к народноармейцам. Все больше людей встречалось на их пути, которые так же, как они, пробирались на север. Дорога проходила через горный хребет Нанним. Раньше здесь редко можно было встретить человека, — разве что охотника или заблудившегося крестьянина. Местность дикая, хозяйничали звери — лоси, косули, кабаны. До войны это была настолько глухая сторона, что голодные волчицы со своими выводками даже среди белого дня выходили на промысел. Но теперь тут пролегла дорога со свежими ссадинами от тяжелых гусениц тягачей и военной техники.

На этой дороге встречались самые различные люди. Среди них были и солдаты, отставшие от своих частей; и административно-хозяйственные работники, которые, эвакуируя свое хозяйство, не успели уехать вместе с другими; были и простые жители, которые покидали родные места. Неумолимый закон войны собирал их по каплям, и они, стекаясь сюда по трудным военным тропам, образовали широкое половодье, движение которого уже ничем нельзя было остановить. Время от времени здесь проходили части действующей армии, отряды местной самообороны. Враг хорошо знал, что эта свежепроторенная дорога полна всяких неприятных сюрпризов. По этой или по какой другой причине вражеские солдаты, видимо, обходили эти места, оставляя беженцев в сравнительном спокойствии. На всем пути не было населенных пунктов. Правда, изредка встречались бог весть как забившиеся в эту лесную глушь одинокие чиби крестьян, которых в мирное время еще не успели переселить, но они не в силах были обеспечить продовольствием такой огромный поток беженцев.

Разных людей встречали по дороге Тхэ Ха и его товарищи, но не было среди них ни шахтеров, знакомых Тхэ Ха, ни однополчан его товарищей. Они шли только втроем.

Однажды утром перегородил им дорогу довольно широкий плес горной реки.

— Кажется, что там, внизу, должен быть какой-то населенный пункт... — высказал предположение старший солдат.

По ту сторону реки, прямо под высокими крутыми обрывами, извивалась проселочная дорога.

— Может, до вечера переждать здесь? — обратился Тхэ Ха к своему вожаку.

— Посмотрим. Дальше видно будет.

Они, присев в прибрежных кустах, наблюдали за дорогой. Но она была безлюдна.

— Наверное, сюда еще не вступили враги, — сказал солдат.

— Не торопись, слышал пушечную пальбу? — ответил его старший товарищ.

И действительно, стреляли где-то на северо-востоке. А сегодня почему-то тихо. Неужели близлежащие районы уже захвачены и враг продвинулся дальше на север? Одно было ясно: проселочная дорога по ту сторону реки пока не контролируется врагом.

К полудню они спустились к реке. Судя по тому, как быстрины местами взметывали седые космы, ударяясь о невидимые камни, река не глубокая, ее можно перейти вброд. Линия берега была уже оторочена белыми кружевами тонкого льда. Нащупав мелководье, они прямо в одежде вошли в воду. Вода доходила чуть выше колена. Вот и другой берег. Кругом настороженная тишина. Тонкий лед на лужицах снова растаял под полуденным солнцем. К ногам прилипали пудовые комья грязи, затрудняя ходьбу. Но все трое находились в отличном настроении — в последнее время им редко приходилось шагать так открыто по дороге. Они шли против течения, к верховью реки.

— Ну, что я говорил? Ведь нет противника, — заметил солдат, как бы подчеркивая правильность своего предположения.

— По такой дороге никогда не устанешь идти, — Тхэ Ха шагал легко, будто обрел крылья. После всего пережитого мир казался ему совсем иным. И багряный диск солнца, и валуны на обочинах дороги, и даже сухие листья, которые под порывами набегавшего ветра вели между собой неторопливый разговор, — все это теперь бесконечно радовало Тхэ Ха.

Вскоре обрыв кончился, и они вышли на широкую опушку, окаймленную с одной стороны молодым ельником, с другой — неубранным овсяным полем. Перед ними было две тропинки: одна углублялась в ельник в сторону глухого ущелья; другая пролегала через овсяное поле. Они выбрали вторую. «Зачем скрываться, словно разбойники в ночи, на своей свободной территории?» — подумали они.

Они уже прошли почти все поле, когда их неожиданно окликнул чей-то голос. Перед ними стояла женщина средних лет. Голова ее была наглухо повязана платком, как это делают здешние крестьянки, в одной руке она держала серп, в другой — пучок срезанных стеблей овса.

— Стойте... Возвращайтесь обратно. Идите по той тропинке, что ведет в лес, — торопливо заговорила она низким грудным голосом, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— В чем дело? — спросил Тхэ Ха.

— Туда нельзя. Вы как раз выйдете на волостной центр. — От волнения женщина говорила с сильным местным акцентом.

— Ну и что же? Разве там враги? — удивился Тхэ Ха.

— Потому сюда и пришла. Вот только сейчас людей погнали на митинг, чтобы приветствовать окаянных.

Они только сейчас сообразили, что эта женщина здесь совсем не на уборке овса, а по чьему-то поручению.

— Много народноармейцев приходило? — обратился к женщине старший солдат.

— Да, бывали и такие, — голос ее неожиданно дрогнул. Она подняла голову. Лицо ее было переплетено густой сетью морщинок, а доверчивый, бесхитростный взгляд полон глубокой печали.

— А рабочие? — спросил Тхэ Ха.

— Рабочие тоже, — тихо ответила женщина, видимо углубленная в какие-то свои невеселые мысли.

— Вы, может быть, видели наших ребят, рабочих с шахты!

— Не помню. Их было так много, разве всех упомнишь! — нехотя ответила она.

Не обращая на это внимания, Тхэ Ха уцепился за последнюю надежду узнать о своих потерянных товарищах и с большим жаром стал описывать их.

— Может, вы помните таких? — он почти с мольбой смотрел на женщину.

— Как бы не соврать вам... будто позавчера проходили здесь. Их много, а я одна... — она виновато улыбнулась.

Тхэ Ха прекратил расспросы, удовлетворенный тем, что здесь уже прошли какие-то рабочие.

— Уходите скорей! А то еще увидят. Все они прошли по той тропинке... Здесь опасно, а там, бог даст. — Вдруг она повернулась в сторону и с тревогой закричала: — Эй, куда вы идете?! Поворачивайте назад! Чен Дор, где ты? Скорей, скорей!

Пока она была занята разговорами с Тхэ Ха, новая группа солдат, миновав их стороной, направилась в сторону волостного центра.

Из ельника выскочил вихрастый парнишка и, на ходу низко нахлобучив засаленную грязную кепку, быстро побежал за удаляющимися солдатами.

— Спасибо вам, дорогая.

Поблагодарив, Тхэ Ха и его товарищи тронулись в путь. Они долго еще вспоминали женщину, которая стоит на опасном перепутье и указывает беженцам безопасную дорогу.

Чем дальше, тем больше беженцев встречала группа Тхэ Ха. И каждый раз Тхэ Ха не упускал случая расспросить о своих товарищах шахтерах. Никто ничего не знал. Правда, некоторые рассказывали, что, мол, видели каких-то шахтеров, но попробуй найди иголку в стоге сена.

* * *

Густой мрак окутал лес. Там, внизу, по склону горы, ползли клочья тумана, закрывая ребристые борозды забытого хозяевами поля, и стекали в черную пасть ущелья. Деревья и трава, покрытые белым инеем, создавали сказочный мир причудливых белых цветов. Трое товарищей долго шли сквозь пелену тумана по извилистой тропке, пока неожиданно не наткнулись на несколько глиняных домиков, затерявшихся, точно грибы в густой траве.

У входа в хутор с автоматом в руках расхаживал коренастый парень. Широкогрудый, крепко сбитый, с упругой пружинистой походкой, он был, видимо, очень силен. Казалось, ударь молотом, и то не сдвинешь с места. Услышав шаги, он рывком повернулся в сторону неизвестных пришельцев и, вперив острый взгляд в туман, зычным голосом крикнул:

— Стой! Кто идет?

В туманной полутьме мелькнули подозрительные тени.

— Стой! Стреляю! — часовой дал короткую очередь.

«Конечно, это вражеские разведчики. Дьяволы, куда же они подевались? Только что здесь прошли...» Ки Бок метался из стороны в сторону, надеясь напасть на след. Автоматная очередь, вспоров утреннюю тишину, отдавалась многоголосым эхом в глубоких ущельях.

Услышав выстрелы, из дома высыпали люди.

— Что случилось?

— В чем дело?

— Кажется, вражеские разведчики. Скрылись вон в том направлении, — Ки Бок показал рукой, куда только что метнулись тени.

— Пойдем посмотрим, — предложил Сок.

— Не опасно ли?

Но Сок Дян Гун двинулся вперед, увлекая других за собой. Туман был так густ, что трудно было отличить, где деревья и где люди. Продвигались осторожно. Сделают несколько шагов и поливают кусты автоматными очередями. «Если они действительно здесь скрываются, то непременно обнаружат себя», — думал Сок. Но кругом было тихо, ни единого шороха. Только испуганные выстрелами лесные птицы с шумом вылетали из гнезд.

— А ты и правда видел их? — усомнился Сок.

— Конечно. Даже один, кажется, был в американской куртке, — Ки Бок вдруг услышал за собой в кустах подозрительный шорох. Он повернулся.

— Ки Бок, это ты? — произнес чей-то тихий голос.

Ки Бок, спустив предохранитель, решительно окликнул:

— Стой! Кто там?

— Ну конечно! Да это же Ки Бок!

— Кто ты? Отвечай! — строго приказал Ки Бок. — А то буду стрелять.

— Это я — Тхэ Ха. Неужели не узнал?

Ки Бок и Сок Дян Гун недоуменно взглянули друг на друга, как бы спрашивая: «Что ты на это окажешь, а?»

Из-за сосны вышел человек с забинтованной головой, в телогрейке цвета хаки, с перекинутым через плечо американским карабином. Глубоко запавшие глаза, осунувшееся лицо с острыми скулами. Не удивительно, что Ки Бок не сразу узнал в нем своего друга.

— Друг!.. Брат!.. — чувствуя, как судорожно сдавила горло спазма, с трудом выдавил Тхэ Ха.

Только тут Ки Бок бросился к нему и крепко схватил в объятия.

— Тхэ Ха!.. Жив и целехонек! А мы-то уж думали...

Нервы мгновенно сдали. Тхэ Ха, не обращая внимания на окружающих, опустился на покрытую инеем траву и зарыдал, как ребенок. Слишком сильной была перенесенная боль и велика радость.

— Да что ты, спятил!.. Эх, в каких только передрягах не бывает наш брат, — вздохнул Ки Бок, с жалостью разглядывая худое заострившееся лицо друга.

Тхэ Ха все еще не мог выговорить ни слова. Подобно плохо смонтированным кинокадрам, замелькали воспоминания. Заживо погребенный в подземном лабиринте шахты... Опасности, поджидавшие на каждом шагу... И до последнего момента ни на одну минуту не покидала мысль о товарищах. Даже у черной пасти шахты, когда в его грудь смотрели дула карабинов, даже тогда мучительно хотелось увидеть их, хоть один-единственный раз.

— Где они тебя зацапали?.. Как сейчас там, на шахте? — спросил Сок.

— Какая там шахта! Ее больше нет, есть только Кладбище — обронил Тхэ Ха.

С минуту помолчав, он яростно проговорил:

— Мы должны сражаться не на жизнь, а на смерть. Пока эти проклятые американцы останутся на нашей земле, нам жизни не будет.

Лицо Ки Бока потемнело, будто небо перед грозой.

— Неужели и семью...

— Об этом поговорим потом, Ки Бок. Где секретарь партийного комитета?

— Пойдем с нами, — один из товарищей вызвался проводить Тхэ Ха.

Они вошли в небольшой, крытый соломой дом. Навстречу им поднялся Чун О и после приветствия спросил:

— Ты наше письмо получил? А что случилось потом? Должно быть, немало горя хлебнул...

— Получил, но поздно...

— Ругал нас, что оставили тебя одного? Так сложились обстоятельства, ничего нельзя было поделать.

— Что вы! Я об этом даже не думал.

Тхэ Ха не мог умолчать о том, что мучило его... Перед эвакуацией партийный комитет поручил ему взорвать железнодорожный мост, но ему не удалось выполнить это задание: его арестовали лисынмановцы именно тогда, когда он закладывал динамит.

— Может быть, я виноват в том, что замешкался, и потому не сумел вовремя поджечь фитиль... — в словах Тхэ Ха чувствовалось неподдельное горе.

— Об этом после... Лучше расскажи по порядку, что с тобой было после ареста. Как тебе удалось спастись? — с нетерпением спросил Чор Чун.

«С чего начать? — подумал Тхэ Ха. — Разве можно сейчас поведать страшную правду о старике Киме ничего еще не подозревающему Чор Чуну?»

Узнав, что Тхэ Ха вернулся, со всех сторон сюда стекались люди. Каждому хотелось узнать, что происходит на родной шахте, какая судьба постигла не успевших эвакуироваться товарищей. Рассказ Тхэ Ха потряс всех; в глазах у многих стояли слезы.

Тхэ Ха решил пока не говорить о смерти старика Кима. Но когда он стал рассказывать, как его и Кима вели на расстрел, уже никакая сила не могла удержать юношу, в сердце запылал огонь, спазмы сжали горло:

— Дядя Чор Чун, простите, что я вас так называю: привык с детства. Что поделать?.. Мы все отомстим за вашего отца! — И на глаза Тхэ Ха навернулись крупные слезы. Лицо Чор Чуна покрылось бледностью, он весь словно окаменел, только мелко-мелко дрожали губы. — Отец просил передать, что умирает честной смертью. «Шахта наша, и никто ее у нас не отберет. Здесь я и приму свою смерть», — говорил он.

Чор Чун медленно поднялся и молча вышел. Из окна было видно, как он нетвердой походкой шел по полю.

— Такая смерть достойна шахтера, — нарушил молчание Сын Хун.

— Это все дело рук Док Ки. Если бы он не донес, откуда враги узнали бы, что Ким — отец Чор Чуна?

— Ух, гад! — скрипнул зубами богатырь Сок. — Попадись он только мне в руки!

— Что можно ждать от предателя Док Ки?

— Поскорей бы вернуться туда. Руки чешутся, — произнес Хак Пин.

Чун О спросил у Тхэ Ха, сколько шахтеров арестовано и что происходит в поселке. Всегда веселый, любитель шутки, Чун О вдруг стал серьезным.

Услышав, что в здании партийного комитета теперь разместилась военная полиция, Чун О только крепче сжал побелевшие губы.

Вернулся Чор Чун. Ему уступили место. Каждый понимал, как тяжело товарищу. Ведь только недавно осколком бомбы был убит его ребенок, а теперь расстреляли отца. Несчастья преследовали Чор Чуна; горе надломило его, он потерял душевное спокойствие, стал угрюмым и раздражительнным. В этот день после обеда началась проверка кандидатов в партизанский отряд. Чор Чун придирчиво расспрашивал их, а всем беспартийным сразу же отказал в зачислении, считая, что им доверять нельзя.

* * *

Чон Ок узнала о возвращении Тхэ Ха позже всех. Ей сказала об этом попрыгунья Сон Хи. Юркая, подвижная, Сон Хи всегда знала, что происходит вокруг, всегда весело щебетала. Недаром ее ласково прозвали «наш воробушек».

Здесь в глухой деревушке нашли временный приют эвакуировавшиеся женщины. Все они трудились, стараясь чем могут помочь своим мужьям, братьям и сыновьям.

Хотя временами до деревни доносились глухие раскаты канонады, тут было сравнительно спокойно.

Трудный путь отступления не надломил жизнерадостных девушек. Как только они здесь остановились, сразу взялись за стирку накопившегося белья. Потом вымылись сами и переоделись. Причесываясь, они с улыбкой заглядывали в случайно оказавшийся осколок зеркальца.

Мальчика, которого спасли во время бомбежки у переправы, у Чон Ок забрала Сук Хи и вместе с беженцами ушла дальше к Чандину.

У Чон Ок было много забот и не оставалось свободной минуты: то она разрезала на бинты домотканную бязь, то зашивала порвавшиеся вещевые мешки, то мастерила кому-то матерчатый патронташ, то штопала носки. Глядя на постоянно занятую Чон Ок, ее подруги тоже не сидели без дела. Однако кое-кто из них попрекал Чон Ок за непоседливый характер.

— Сидела бы на месте — всем было бы спокойнее, — вздохнула одна женщина лет тридцати.

— Что только не взбредет этой Чон Ок в голову? Как она ухаживала за чужим ребенком, будто это ее собственный, — откликнулась другая.

— Да это же репетиция. Неужели не догадываетесь? Вот придет ее Тхэ Ха, она и сама матерью станет, — рассмеялась машинистка шахтоуправления, вышивавшая кому-то патронташ.

Чон Ок, опустив глаза, отмалчивалась и наматывала на катушку самодельный бинт. Только иногда у нее дрожали веки, словно трепетные бабочки. Ее чистые, доверчивые глаза были печальны.

Когда речь заходила о Тхэ Ха, сердце ее охватывала тревога. «Где он? Что с ним?» — думала Чон Ок.

Она гордилась своим Тхэ Ха. Чон Ок часто вспоминала недавние счастливые дни, и тогда еще сильнее становилась боль. Только теперь она доняла, как сильно любит его и как мало ценила прежде счастливые минуты: из-за пустяков ссорилась, неделями не разговаривала... Раньше, когда грубые шершавые ладони Тхэ Ха касались ее руки, Чон Ок коробила грубоватая простота парня... А теперь до чего дороги стали ей эти мозолистые шахтерские руки!

Вдруг дверь распахнулась настежь и в комнату вбежала раскрасневшаяся Сон Хи.

— Ой, Чон Ок, что я тебе скажу! — — Она запыхалась, хотела поскорей рассказать подруге приятную новость.

— Что с тобой? Ты вся сияешь! — Чон Ок на время отложила работу.

— Радуйся! Вернулся Тхэ Ха! — выпалила взволнованная, готовая расплакаться от радости Сон Хи.

— Что ты выдумала? — спокойно произнесла Чон Ок, но у нее побелели губы, и она чуть не упала. А может быть, это очередная выдумка Сон Хи?

Уловив настороженный, взгляд подруги, в котором было и сомнение и надежда, Сон Хи взволнованным голосом повторила:

— Чон Ок, клянусь тебе! Он вернулся.

— Где же он? — с трудом проговорила Чон Ок.

— У директора шахты. Секретарь парткома велел тебе сейчас же прийти и захватить бинт. Его схватили лисынмановцы и повели на расстрел. Чудом спасся.

Всех подруг Чон Ок взволновало это известие. Только она сама все еще не верила своему неожиданному счастью.

— Почему просят прийти меня? — допытывалась она у подруги.

— Я откуда знаю? Так велел секретарь.

— Иди же скорей, она говорит правду, — уговаривали ее подруги.

— Как хочешь, я передала, а там твое дело, — проговорила обиженная недоверием к ее словам Сон Хи.

Наконец Чон Ок решилась и, захватив бинты, выбежала из дома.

«Правда ли это? Мой любимый Тхэ Ха! Неужели вернулся?» Ей хотелось полететь на крыльях, чтобы скорее увидеть Тхэ Ха. Дорога казалась бесконечно долгой. Ее пестрая косынка мелькала среди изумрудного вереска. Уже смеркалось, когда, запыхавшись от быстрого бега, она влетела в комнату.

Навстречу ей поднялся какой-то человек и сурово посмотрел на нее. Чон Ок оторопела. И вдруг его глаза потеплели, по изможденному скуластому лицу расплылась радостная улыбка. Такая улыбка и такие глаза были только у одного Тхэ Ха. Она подбежала к Тхэ Ха и взяла его за руки. Ее счастливые глаза застлали слезы.

— Не плачь, дорогая!.. Видишь, все хорошо. — Он ласково посмотрел на Чон Ок и сильной рукой притянул ее к себе.

— Не плачь, Чон Ок, — повторил он. — Успокойся.

— Что с тобой было, Тхэ Ха? Ты ранен? — взволнованно спросила Чон Ок.

— Откуда тебе это известно?.. — Тхэ Ха горько усмехнулся и отвернулся, чтобы не встретиться с глазами Чон Ок. Он мечтал вернуться к любимой героем, а с трудом добрался сюда едва живой, весь в лохмотьях, так и не совершив ничего геройского. Чем ему похвалиться перед ней?

— Ты ранен? — снова спросила она.

— Пустяки. Слегка царапнуло голову, — ответил Тхэ Ха и опустился на кан.

В выражении его лица, манере держаться и в непривычно резких движениях было что-то новое, чего раньше Чон Ок никогда не замечала. Будто подменили его; он стал неразговорчив, мрачен и казался постаревшим лет на пять.

— Какой у тебя измученный вид! Это правда, что ты спасся чудом? — спросила Чон Ок, бережно снимая с его головы грязный бинт.

— Что было, то прошло. Лучше об этом не вспоминать, — Тхэ Ха горько усмехнулся.

— А как мама? Она ушла?

— Наверное.

— Разве ты ее не видел?

— Видел, но, когда ушел, она еще оставалась.

Чон Ок, промывая теплой водой рану на голове, засыпала его вопросами. Тхэ Ха отделывался немногословными ответами.

— Где же тебя ранили? Я должна знать, говори! — настаивала Чон Ок.

— Там, на шахте... — и Тхэ Ха нехотя поведал ей о том, что с ним произошло. Время от времени он сжимал кулаки, и глаза его блестели, точно сталь штыка.

— Раньше мы жили, ни о чем не задумываясь, — продолжал Тхэ Ха. — Знали, что есть враг, но не представляли себе, каков он на самом деле. Теперь я понял, что на этой земле нам с ним не ужиться: или мы должны уничтожить его, или он — нас. Третьего пути нет.

И он снова погрузился в свои думы. Чон Ок тщетно пыталась отвлечь его от них. Должно быть, что-то в его сердце оттеснило Чон Ок, — а ведь раньше только она безраздельно занимала все его мысли. Бывало, увидит ее — и весь просияет. О, как она любила его в такие минуты! А теперь он стал каким-то другим. Сколько он, бедный, выстрадал!..

— Так и думала, что Док Ки окажется предателем...

На этом разговор оборвался. Рана на голове Тхэ Ха все еще болела. Спина была в страшных ожогах от пыток каленым железом. Чон Ок, осторожно промыла и забинтовала раны на спине.

Вошел Чун О.

— Ну, как себя чувствуешь?

— Хорошо. Мне надо только как следует выспаться.

— А ты не шути: раны могут нагноиться. Хорошо, что у нас нет недостатка в медикаментах. Чон Ок тебя подлечит, — проговорил Чун О, следя за проворными руками Чон Ок. — А ты, как настоящий доктор, — похвалил ее Чун О. — Хоть сейчас назначай тебя начальником санчасти.

— Куда мне? Я лучше пойду бойцом в отряд.

Эти слова Чон Ок не были случайными. Как только зашла речь о создании партизанского отряда, она поделилась своими мыслями с Хи Соном. А теперь, когда вернулся Тхэ Ха, твердо решила, что ее место только в отряде, рядом с ним.

— Об этом поговорим после. А ты, Тхэ Ха, отдыхай. Хи Сон придет еще не скоро. Тогда и решим, куда тебя определить. Где тебе лучше отдыхать? Может, у Чон Ок? — Чун О широко улыбнулся, заставив покраснеть невесту Тхэ Ха.

— Я останусь здесь, — поспешил ей на выручку Тхэ Ха.

Чон Ок простилась с женихом и пошла домой. Порывами набегал пронизывающий ветер. Рваные клочья туч низко нависли над землей.

Она шла и думала о Тхэ Ха. «Да, я непременно буду рядом с ним, всегда и везде!» — сказала себе она и ускорила шаг.

Глава 19

Когда Хи Сон и старик Хен Ман с трудом добрались до провинциального комитета партии, была уже глубокая ночь. Комитет временно разместился в конторе электростанции в глухом ущелье реки Чандинган. В мирное время каждую ночь здесь зажигались гирлянды электрических огней и окрестность оглашалась гулом машин, но сейчас кругом стояла мертвая тишина, словно ущелье притаилось в напряженном ожидании завтрашнего дня.

Раздвинув маскировочный тент, Хи Сон и Хен Ман проскользнули в помещение партийного комитета. В приемной, освещенной керосиновой лампой, было много людей. Кто в рабочей одежде с винтовкой через плечо, кто в турумаги{13}, с котомкой за плечами, кто в новенькой с погонами военной форме — и все эти люди пришли сюда посоветоваться в этот трудный час с партийными руководителями.

Пробираясь вперед, Хи Сон со стариком Хен Маном случайно увидели знакомого им заведующего орготделом провинциального комитета и спросили, где найти секретаря. Он кивком головы указал на соседнюю комнату.

Хи Сон открыл дверь. Секретарь сидел за столом и беседовал с тремя крестьянами.

Рядом с ним сидел пожилой человек и, склонив лысую голову, что-то старательно записывал. Крестьяне волновались и порой путались. Тогда секретарь наводящими вопросами уточнял нужные ему факты. На его плечи было накинуто старое зимнее пальто с меховым воротником. Неторопливые движения, тихий уверенный голос секретаря — все это, казалось, говорило о большом внутреннем спокойствии и глубокой вере в правоту своего дела.

Хи Сон хорошо знал этого энергичного и умного руководителя. В мирное время Хи Сон долго и мучительно раздумывал над каким-нибудь сложным вопросом и, не найдя решения, наконец отправлялся в провинциальный комитет. Секретарь встречал его как старый товарищ, помогал дельными советами. С ним всегда было легко и просто работать.

— Здравствуйте, — подойдя к столу, проговорил Хи Сон.

Секретарь, прикрыв ладонью глаза от света лампы, взглянул на Хи Сона и сказал:

— Вижу, не один, здесь и Хен Ман... Здравствуйте, дорогие товарищи! — Он крепко пожал им руки.

Все выглядело до удивления буднично, будто старые знакомые в мирное время собрались для обсуждения очередного вопроса. Секретарь повернулся к человеку с лысиной и представил:

— Чо Хи Сон, секретарь Ковонского уездного партийного комитета. Хен Ман, председатель Народного комитета.

Теперь Хи Сон мог разглядеть представителя Центра. Он и раньше несколько раз видел его в провинциальном комитете, да и встречал его фотографии в газетах и хорошо знал, кто сейчас перед ними сидит.

— Познакомьтесь. Уполномоченный ЦК по нашей провинции.

— Здравствуйте! Не устали с дороги? — Представитель ЦК поднялся из-за стола и, чуть прищурясь, поздоровался с новыми посетителями. — Ну, как у вас дела? Не жалуетесь на трудности? — спросил он, больше обращаясь к Хен Ману, словно к старому знакомому.

— Немного подождите в приемной. Вот закончим с ними, — секретарь комитета указал на крестьян, — тогда и поговорим.

Хи Сон и Хен Ман вышли из комнаты и сели на свободную скамью. Все посетители, занятые своими мыслями, молчали. В приемной стоял полумрак. То там, то здесь изредка вспыхивали цигарки. Несколько человек начали разговор о войне.

— Кажется, они дошли до Хванчорена. Беженцы рассказывают, что уже обстреливается перевал.

— Недаром они рвутся туда. Это очень важный стратегический пункт.

— Как ни говорите, дальше их пускать нельзя. Здесь и нужно задержать.

— Видимо, развернутся жаркие бои. Оттуда уже эвакуируют жителей.

— Спросим у товарища: он должен это хорошо знать, — один из собеседников жестом показал на сидящего рядом офицера. — Скажите, мы удержим Хванчорен? Правда?

Взоры всех присутствующих обратились к молодому полковнику в серой шинели. Разглядывая красные погоны с золотыми полосками и фуражку с округлым верхом, Хи Сон решил, что это офицер связи командования франта.

— Перевал они не пройдут. Там сильный заслон, — успокоил полковник.

— Говорят, что линия Западного фронта теперь Откатилась до Синыйчжу. Правда? — спросил кто-то с тревогой.

— Этого я не знаю, — офицер вынул из кармана портсигар и закурил.

— Да и Центральный фронт почти у Канге. По крайней мере так толкуют люди, — проговорил тот самый старик, который первым сообщил, что перевал Хванчорен находится под артиллерийским обстрелом.

— Об этих фронтах ничего не могу сказать. Лучше помолчать, если сами точно не знаете, — заметил офицер.

Разговор еще продолжался, но Хи Сон уже не вслушивался, а стал обдумывать свой доклад.

Вскоре из кабинета вышли трое крестьян. Сразу поднялись несколько человек, чтобы пройти туда, но один из крестьян сказал, что просят секретаря Ковонского уездного комитета.

— Годы не молодые, а какую даль прошли... Как самочувствие? — обратился уполномоченный ЦК к старику Хен Ману, когда тот и Хи Сон заняли места у стола секретаря.

— Нам не привыкать, — и Хен Ман улыбнулся. — Вам ведь тоже не легче.

— Мне-то что. Я на машине... — тяжело вздохнул уполномоченный, точно в этом коротком вздохе воплощалась вся тяжесть невзгод, свалившихся на плечи людей. Он зажег спичку и закурил.

— Сколько вам лет?

— Не такой уж я старик. Пятьдесят семь.

— Только на год старше меня. Время, конечно, трудное, но не забывайте и о себе. Берегите здоровье.

После минутной паузы секретарь обратился к Хи Сону:

— Ну что ж, давайте начнем. Раньше всего объясните, почему вы перевели уездный центр в такую глушь и почему первыми эвакуировались сотрудники милиции? Это вызвало панику среди населения.

Хи Сон удивился, что секретарь так осведомлен о делах его уезда. Это озадачило и сбило его с толку; он растерял заранее приготовленные слова. Правда, Хи Сон предвидел такой разговор и знал, что получит нагоняй, но никак не ожидал, что дело сразу же примет такой оборот.

— Первое время мы хотели перебазироваться в Унгок, но враг так стремительно наступал... — растерянно пробормотал старик Хен Ман.

Неожиданно их выручил уполномоченный ЦК.

— Давайте перейдем к вопросу об организации партизанского отряда, — и, повернувшись к секретарю, добавил: — Времени очень мало, лучше сначала поговорить о том, что надо сделать.

— Хорошо. А с этим как обстоит дело? Рассказывайте, — предложил секретарь.

Но Хи Сону и здесь нечем было похвалиться. Видимо, товарищи хотели узнать о том, что уже сделано.

— Пока еще отряд не организован, но все уже подготовлено. И вот мы пришли за указаниями.

— Что именно подготовлено?

Хи Сон вынул блокнот и, перелистывая страницы, в немногих словах сообщил о положении дел. Уполномоченный ЦК, не перебивая, внимательно слушал. Секретарь изредка задавал вопросы.

В это время до их слуха донесся скрадывающийся расстоянием рокот ночного бомбардировщика. И тут же один за другим раздались раскаты взрывов. В комнате замигала лампа. Кто-то открыл дверь, крикнул:

— Воздушная тревога!

— Отведите людей в укрытие, — распорядился секретарь. Затем, повернувшись к посетителям, добавил: — И нам, товарищи, надо идти в бомбоубежище.

— Лучше вы идите одни. А я останусь здесь. Раз в Пхеньяне, где бомбы падают с неба, словно ливень, не убили, то здесь тем более, — и уполномоченный улыбнулся своим мыслям.

Было слышно, как из соседней комнаты люди шумно устремились к выходу.

— Все же лучше, если вы уйдете, — Хи Сон с беспокойством посмотрел на уполномоченного ЦК.

Но тот категорически отказался. Воздушный пират кружил где-то над самой электростанцией. Гул мотора то удалялся, то приближался. И каждый раз, когда особенно бывал нестерпим рокот и все строение дрожало, как в приступе лихорадки, секретарь с беспокойством поглядывал на уполномоченного.

Наконец самолет стал удаляться. И уполномоченный ЦК как ни в чем не бывало сказал:

— Ну, товарищи, продолжим наш разговор.

Подождав, пока Хи Сон и его спутник приготовили себе бумагу и карандаши, он неторопливо начал говорить, отчеканивая каждое слово:

— Операции вашего отряда должны развертываться в вашем уезде, значит, следует немедленно перебазироваться туда. Это стратегически важный опорный пункт. — Он медленно поднялся из-за стола и подошел к висевшей на стене карте. С минуту молча постояв перед ней, остро отточенным карандашом указал на железную дорогу и шоссе, которыми соединены Пхеньян и Ковон. — Вот смотрите. Если нам удастся перерезать эти коммуникации, то в известной степени будет парализовано взаимодействие Восточного и Западного фронтов врага. А это принесет огромную пользу нашему контрнаступлению и укрепит у населения веру в победу. Да и людей мы сбережем...

Заложив руки за спину, уполномоченный ЦК прохаживался по комнате, от стола к карте и обратно, и коротко, но очень понятно растолковывал задачи создаваемого отряда.

Затем перешли к практическим вопросам. Секретарь подробно инструктировал, как лучше сформировать отряд и как наладить политико-воспитательную работу среди партизан.

— Отряд надо расширить и сделать это быстро, — говорил он. — Кроме того, следует создать партизанскую базу хорошей маневренности, — это дело первостепенной важности. На мой взгляд, было бы неплохо первым боевым заданием поставить перед собой освобождение Ковонской шахты. Как вы думаете? — Этими словами он как бы подчеркнул, что доверяет Хи Сону, как командиру нового партизанского отряда.

— А как с кадрами? Наши наметки не вызывают возражений? — спросил Хи Сон.

— Вам виднее. Отряд ваш, вы и хозяин.

— Где лучше всего создать базу?

— Это опять-таки вам лучше знать. В горах Ковона легко вести партизанскую войну. Мне кажется, что следует держаться поближе к шахте. В общем вам предоставляется полная свобода действий.

— Видимо, каждую нашу операцию нужно согласовывать с провинциальным комитетом? — спросил до сих пор молчавший Хен Ман.

— А как вы рассчитываете эти сделать? — улыбнулся секретарь комитета.

— Очевидно, по радио...

— К сожалению, пока у нас нет ни радиопередатчиков, ни другой техники связи. Со временем, возможно, будут. Но сейчас дорога каждая минута. Сами подумайте, пока ваш связист доберется до нас, а потом обратно, утечет много драгоценного времени.

— Помогите нам, подбросьте немного оружия, — не унимался Хен Ман. Он погасил сигарету, придавив ее о край стола, и провел рукой по лысине, словно приглаживая густую шевелюру.

Сон Хи и Хен Ман вышли из кабинета с запиской к заведующему военным складом: «Предъявителям сего выдать из оружейного фонда провинции 10 винтовок и автоматов и необходимые к ним комплекты боеприпасов».

Беседа в провинциальном комитете заставила Хи Сона задуматься. Раньше он полагался на указания свыше. «Им видней. Лучше подождать до новой директивы», — думал Хи Сон. Но теперь понял, что партизаны должны действовать смело и самостоятельно, не дожидаясь указаний и директив.

Небо обложили низко нависшие тучи. Дул холодный ветер. К утру разыгралась метель. Хи Сон и Хен Ман возвращались в глубоком раздумье. Вскоре в снежной пелене исчезли черные контуры электростанции и все потонуло в снежной буре.

Глава 20

Всю ночь падал снег. Пушистый, как хлопья ваты, он разукрасил деревья большими белыми цветами. Идти было трудно, ноги глубоко утопали в снегу. Только на Другой день к вечеру Хи Сон и Хен Ман вернулись на базу отряда. На окраине деревни их с сияющей улыбкой встретил Чун О. Чуть поодаль за кустами маячили фигуры партизан.

— Боевые учения, — пояснил он, перекидывая на плечо винтовку и не переставая улыбаться.

— Пополнение еще не пришло? — спросил Хи Сон.

— Прибыли двадцать товарищей с Унсанокой шахты.

И вот тот парень объявился... — Последние слова Чун О произнес с нескрываемой радостью: ведь за Тхэ Ха он получил взбучку.

— Это ты о ком?

— ...Помните, посылали на ремонтный завод... Ли Тхэ Ха.

— Вот молодец, все-таки прорвался!

— Его поймали лисынмановцы. Чудом спасся... А отец Чор Чуна расстрелян.

— Негодяи, они уже принялись за свое черное дело, — сдавленным голосом проговорил Хен Ман.

— Отец Чор Чуна? А другие? — спросил Хи Сон.

— Точных сведений нет... Многие арестованы, судьба их неизвестна. Да вы сами расспросите Тхэ Ха, — Чун О собрался уходить, но Хи Сон не отпустил его.

— Надо собрать товарищей, поговорить, посоветоваться... — сказал он. — Поручаю тебе оповестить всех командиров подразделений, парторгов и членов партизанского совета... — и Хи Сон зашагал к казарме. Он понимал, что от врага нельзя ждать пощады, но, когда сам услышал о зверствах захватчиков, сердце его закипело ненавистью. Он ускорил шаг, почти побежал, забыв, что старику Хен Ману за ним не поспеть.

Когда он вошел в казарму, за ним ввалились двое крестьян. Хи Сон сразу узнал их: это они сидели у костра в беспокойную, тревожную ночь перед последним переходом к партизанской базе.

— Целый день ждем вас, — возбужденно сказал один из них, старик Цой.

— Измучились, — добавил крестьянин с короткими усиками, Кым Сун.

— Вы по какому делу?

— Хотим спросить, товарищ начальник, кого вы принимаете в партизаны? — спросил Цой, не глядя на Хи Сона. Тот не ожидал такого вопроса и не знал, что ответить. Цой прятал глаза, сердито попыхивал трубкой. Хи Сон понял, что это не праздный вопрос для старика, и задумался.

— Каждого, кто готов биться с врагом и изгнать интервентов с нашей земли. Больше от партизана ничего не требуется, — наконец сказал он.

— Ясно... Раньше так же набирали в добровольческую армию против японских оккупантов, — поспешно согласился Кым Сун, внимательно следивший за командиром отряда.

— Вот-вот, как и в былые годы, — подтвердил Хен Ман, которому пришлось по душе напоминание о добровольческой армии, и продолжал:

— А потом наш народ участвовал в вооруженной партизанской борьбе под водительством Ким Ир Сена. Помните бои возле Пэктусана?

— А как же... — кивнул Кым Сун.

— Но, товарищ, сейчас не время для воспоминаний. Итак, что же вы хотите? — прервал его Хи Сон.

— Мы потому и добирались сюда вместе со всеми. Правда, годы у нас немолодые, но и мы хотим драться. Почему же нас отстраняют? Я мог бы вернуться в родную деревню, там у меня земля... получил от народной власти. А нет... грудь жжет. После того как услышал, что творится на шахте, просто жить не хочется...

— И мне тоже. Давно бы пора домой, да нельзя, пока не изгоним врагов, — вмешался в разговор Кым Сун.

А старик Цой продолжал:

— ...Я в своей деревне председатель крестьянского союза. Сын на фронте, служит командиром роты. Стыдно от него отставать. В каждом письме пишет, что бьют они врагов. А почему же мне не попробовать? Если я не стану партизаном, как же отомщу захватчикам? — с жаром проговорил Цой.

Но тут его перебил Кым Сун:

— Я тоже был активистом, заместителем председателя совета деревни. Меня проверяли.

— Так вы к кому, собственно говоря, пришли? — улучив минуту, спросил Хи Сон.

— В партийный комитет, к заведующему отделом труда товарищу Чор Чуну, — в один голос ответили оба.

— Он сейчас занят. Ну ладно, я скажу ему, только знайте, времени у нас в обрез.

Когда оба крестьянина вышли, старик Хен Ман не на шутку рассердился и принялся ругать Чор Чуна.

— Чего он играет в прятки? Сам куда-то скрылся, прячется от людей...

Он с самого начала был против жесткого подхода Чор Чуна к зачислению людей в отряд и злился, что тот действовал самолично, не советуясь с ним.

А в это время Чор Чун и Тхэ Ха шли полем к казарме. Неожиданно они заметили двух крестьян, выходивших от командира отряда, и сразу догадались, в чем дело. Чор Чун прошел к командиру первым. За ним — юноша с перевязанной головой. Хи Сон понял, что это Тхэ Ха, оглядел его с ног до головы и остался доволен. «Молодец, держится хорошо».

— Ну-ка, рассказывай, Тхэ Ха, — Хи Сон дружески потрепал его по плечу. — Крепкий парень, — обратился он к Чор Чуну, но тот промолчал, грея руки над железной печкой.

— Ты не горюй, — продолжал Хи Сон.

— Сейчас некогда горевать. Да и слез нет, высохли. Только злость осталась, — тихо проговорил Чор Чун.

— Верно. Некогда, — согласился Хи Сон. Он вытащил из портфеля бумаги и стал их перебирать. — Созываем товарищей. Ты не против? Кандидатов в отряд проверили? — командир перешел на деловой тон.

— Да. Отобрали сто сорок пять человек.

— Это все?

— Остальные беспартийные, им доверять нельзя.

— Не включили? Ни одного беспартийного?

— Ни одного.

— Это идет вразрез с решением собрания. Разве там говорили, чтобы не принимать в отряд беспартийных? — спросил Хи Сон.

— Я и тогда настаивал, чтобы в отряд включать только членов партии.

— Тебе поручили проверить людей и составить списки, а ты это поручение не выполнил. Хоть бы посоветовался с парторгами! — голос Хи Сона прозвучал необычно резко.

— К чему разводить говорильню? Враг с нами не советуется, зверствует, пытает, истязает наших людей. Месяц назад я своими глазами видел, как в бомбежке погиб мальчонка. Мой отец завещал жечь этих подлецов каленым железом. Это Тхэ Ха рассказывал... А мы все обсуждаем, советуемся... Теперь настало время действовать, бороться... — Чор Чун ладонью вытер заблестевшие глаза.

— Ты сейчас расстроен, и я тебя понимаю. Но это не должно отражаться на деле. Мыслить надо всегда трезво, не поддаваться чувствам. И беспартийных зря обижать не следует. Ты им не веришь?

— Я и раньше был против. С беспартийными нам не по пути: с них не спросишь.

— В партизанском отряде, как в армии, приказ командира — закон для всех. Приказываю включать в отряд всех активных товарищей, которые хотят к нам примкнуть. Нам полезен каждый человек. Те, кто не сумеет принять участие в боевых действиях, пригодятся для работы с населением, помогут крестьянам на полевых работах. Да мало ли где еще? Короче говоря, раз они шли с нами сюда, в горы, значит, мы должны им доверять, — Хи Сон говорил тоном, не допускающим никаких возражений. Стоявший в стороне Хен Ман никогда не видел его таким строгим. Чор Чун молчал. Дрожащей рукой он вынул сигарету и закурил.

— Кстати, много ли вражеских солдат на шахте? — Хи Сон повернулся к Тхэ Ха. Он хотел знать все подробно, его интересовало, сколько там лисынмановцев, сколько американцев, есть ли отряды безопасности, много ли арестовано шахтеров и жителей поселка. Ответы Тхэ Ха он записал в блокнот и задумался, как бы взвешивая их.

Тхэ Ха принялся было описывать обстановку в оккупированном поселке.

— Подробней поговорим в другой раз, — прервал его Хи Сон.

Тхэ Ха понял, что сейчас командира отряда мало занимает его рассказ: видимо, есть более срочное, более важное дело. Хи Сон, казалось, не слушал его, а что-то прикидывал в уме.

Вскоре собрались и все вызванные на совещание. Они явились в чем были — в промокших ботинках, в перемазанной грязью одежде, но с полным боевым снаряжением, — видимо, пришли прямо с боевой подготовки, усталые и возбужденные. Совсем недолго пробыли они в горах, но как изменились за это время: исхудали, обросли бородами. Даже Хак Пин, всегда подтянутый и чисто выбритый, и тот отпустил бороду. Весь промокший, он выглядел усталым, ссутулившимся и очень постаревшим. Впрочем, не он один, все казались гораздо старше своих лет.

Небольшая комната оказалась забитой до отказа. Тхэ Ха встал, почувствовал, что он здесь, пожалуй, лишний и лучше уступить место другим.

— Ты куда? Сиди, сиди! — оторвавшись от блокнота, бросил Хи Сон. Тхэ Ха присел, а командир отряда продолжал:

— Итак, начнем. Все собрались? — он вынул карандаш, приготовившись записывать.

— Все! — выкрикнул из угла Чун О.

Впервые собралось так много народу. Успели уже порядком накурить, и дым сизыми струйками тянулся к потолку. В комнате воцарилась тишина, даже кашляли сдержанно. Все взгляды были устремлены на Хи Сона, все предвещало важный разговор.

Хи Сон рассказал о положении на шахте и о судьбе арестованных товарищей. Его ровный, спокойный голос вселял чувство уверенности. Можно было подумать, что идет обычное совещание в уездном комитете партии и докладывает не командир партизанского отряда, а секретарь комитета.

— Товарищи, мне хочется сообщить вам радостную весть, — Хи Сон повысил голос. — Трудности не сломили нашу партию, все члены ЦК на местах, они руководят нашей борьбой, помнят и заботятся о каждом из нас.

В комнате радостно зашумели, многие аплодировали. Вырвалось громкое и неожиданное «Мансе!»{14}. Всех охватило неистовое возбуждение. На глаза Тхэ Ха навернулись слезы. Ему почему-то вспомнились бурные демонстрации во время революционных праздников, когда люди, проходя по площади, так же радостно шумели.

— Тише, друзья! — несколько раз повторил Хи Сон. — Давайте продолжать... Партия и правительство справились с эвакуацией важнейших промышленных объектов и государственных учреждений на север, в провинцию Чаган, и оттуда, как и в мирное время, осуществляют руководство. Не оставлен без внимания и наш уезд, к нам послан представитель центра. Он хочет знать наши нужды и от имени Верховного Главнокомандования обещает помочь...

Снова раздались аплодисменты. Наконец возбуждение улеглось... Теперь слово взял Чор Чун. Он доложил о формировании партизанского отряда из трех рот и взвода разведчиков, назвал командиров и сообщил, что будет создано специальное подразделение для работы в тылу и помощи населению оккупированных районов. После него выступил Хак Пин, назначенный командиром первой роты.

— На шахте имелся отряд самообороны, о котором по непонятной причине Чор Чун умолчал. Руководство отрядом было поручено мне. Мы намеревались оборонять шахту собственными силами. Я предлагаю включить в мою работу оставшихся на шахте товарищей. Тем более что наша ближайшая задача — освободить шахтерский поселок. — Хак Пин говорил кратко и безапелляционно, словно на производственной летучке, не допуская и мысли, что кто-то будет ему возражать.

— Нет, так не пойдет! — неожиданно выкрикнул с места командир второй роты, заведующий мельницей в Унгоке. — Если директор шахты будет ориентироваться только на своих шахтеров, его примеру могут последовать и другие командиры — и мы располземся, будем воевать разрозненно, бить врагов ладонью с растопыренными пальцами, а не единым кулаком. Я против.

— И я, — не вытерпел секретарь волостного комитета Судон, теперь ставший командиром третьей роты. — Директор отправится на свою шахту, я к себе, другие тоже... Нет, так у нас ничего не получится.

— Вы неправы, руководитель не имеет права оставлять своих подчиненных на произвол судьбы. Возьмем, к примеру, меня. Я ушел в горы, а свой отряд оставил. Что скажут люди? Убежал! — Хак Пин говорил запальчиво и раздраженно. Повернувшись к товарищу из Унгока, он продолжал:

— Свою шахту я буду освобождать сам, не хотите нам помогать, обойдемся и так. Но прежде всего надо помочь нашим людям влиться в отряд.

— Ишь заговорил в нем администратор... — возразили ему с мест сразу несколько человек. — Надо подчиняться приказам штаба отряда!

— Значит, выходит, Ковонскую шахту будет освобождать первая рота? — спросил Хи Сон, до этого не вмешивавшийся в спор.

— Каждый любит свой дом и хочет туда вернуться, — ответил Хак Пин.

— Хорошо. Кого еще вы собираетесь включить в свою роту?

Хак Пин предложил назначить своим заместителем Чун О и попросил откомандировать к нему Ки Бока, Цоя, богатыря Сока и, наконец, Тхэ Ха.

Тут не вытерпел Чор Чун, вспылил.

— Ты бы лучше позаботился о Док Ки, его бы выручил... Ведь он тоже был твоим кадровым работником? Не так ли?

Не ожидавший такого поворота, Хак Пин растерялся и не знал, что ответить.

— Док Ки? И до него доберемся. Под землей найдем. И веревку для него припасем...

Но никто не улыбнулся этой шутке. Хотя Хак Пин видел, что с ним не согласны, он упрямо стоял на своем.

— Товарищ директор, не думайте только о себе. Если вы заберете лучших людей, как же быть другим ротам? Вы их этим ослабите. А что касается меня, я хотел бы пойти в разведчики. Там я буду полезнее, — проговорил Тхэ Ха.

Хак Пин низко склонил голову. Хи Сон недовольно посмотрел на него и поднял руку, призывая к тишине.

— Давайте послушаем, где кто хочет быть. Значит, первым высказался Тхэ Ха? Не хочет ли он что-нибудь добавить?

Тхэ Ха, смущенный общим вниманием, приподнялся со стула.

— Говори с места, — остановил его Хи Сон.

— Хочу разведчиком, но где сочтете нужным, там и буду.

— Вот это деловой разговор! — одобрил Хи Сон.

Между тем каждый командир старался перетянуть к себе лучших людей. В комнате стоял гул.

— Пора кончать, — предложил Хи Сон, — к вечеру окончательно согласуем списки. Возражений нет?

Все молчали.

— Ну как же? Говорите!

Но никто не промолвил ни слова. Хи Сон вопросительно посмотрел на Чор Чуна.

— Я-то, конечно, согласен. По мне, хоть сейчас бы за дело. Вы командир, как скажете, так и будет, и нечего спрашивать.

— Непривычно еще, — рассмеялся Хи Сон.

— Итак, можно подбирать людей? — спросил кто-то.

— Да, и построже. Пусть присягу дадут.

— Многие уже давали партизанскую клятву. Стоит ли еще раз, — попробовал возразить Хак Пин.

— Будем выступать ночью или отложим на завтра? Снегу-то сколько намело, — сказал Хи Сон.

— Лучше бы денек обождать, подготовиться... — заметил кто-то с задних рядов.

— Можно мне сказать? — обратился Тхэ Ха.

— Почему нет, говори.

— Вот что я хочу сказать... На шахте и в деревнях льется кровь, а мы сидим здесь и только митингуем. На моих глазах погиб отец Чор Чуна. И не он один... Людей истязают, подвергают пыткам. Родные принимают смерть, не зная, что мы здесь. Сил нет спокойно отсиживаться в лесу и ждать. Не ночью, сейчас же надо трогаться в путь, бить проклятых! Так я думаю... — и Тхэ Ха тяжело опустился на свое место.

— А как другие? — спросил командир.

— Мы готовы. Но под силу ли вам, товарищ командир, сейчас снова идти в дальний путь? Мы сидели сложа руки, а вам и отдохнуть не пришлось.

— Обо мне не беспокойтесь. А насчет нашего дедушки... — Хи Сон замялся и хитро посмотрел на Хен Мана.

— Надоело слушать, «дед» да «дед». Вроде и за человека меня не считаете. Я хоть сейчас готов. Вот именно, хоть сейчас, — с силой повторил Хен Ман.

Кругом заулыбались.

Снегопад прекратился. Окрестные сопки, деревья — все преобразилось. Будто кто-то расстелил на земле белоснежное турумаги, заботливо укрыл его полами горы и долину. Комья пушистого снега повисли на ветках, напоминая цветы грушевого дерева в пору цветения. Стало гораздо светлей. Лес притих. Изредка в нем вспорхнет птица, изумленная необычной картиной, — и ком снега полетит вниз, увлекая за собой другие.

Иногда издалека, со стороны Чандина, донесется гулкое орудийное эхо, деревья испуганно встрепенутся, осыпая землю снежной пылью, да небо на востоке озарится заревом. Но проходит мгновение — и снова воцаряется тишина.

Тхэ Ха направился к месту сбора. Шел легко. За спиной рюкзак — память о матери, в руке карабин. Над дверью сборного пункта развевался самодельный красно-синий флаг. В доме не было ни души; Тхэ Ха явился первым. Он снял рюкзак, положил в угол, подошел к окну. Перед ним, придавленный толстым слоем снега, белел кустарник. Узкая, только пробитая тропка убегала вдаль, к полю.

Постепенно начали собираться партизаны. Входили молча, присаживались на свободные места и сразу же начинали дымить цигарками. Никто ни о чем не спрашивал: вроде и так все ясно. Слабо горел фитиль в пузырьке с керосином. В полутьме с трудом различались лица; лишь седая борода Хен Мана белела в полумраке. Кто-то тихо затянул песню.

Появился Чун О. Вслед за ним подошли Хи Сон и Хен Ман.

— Товарищи! — Хи Сон постучал сухощавой ладонью по столу. Сразу все смолкли. — Ну вот, отряд организован. Настал наш черед сражаться. Вы, наверное, и без меня знаете, что в одном только районе Ковонской шахты погибло больше ста человек. Мы должны мстить, беспощадно и смело. Поклянемся же, что не пожалеем жизни ради нашей борьбы и победы.

Жалобно скрипнула половица. Слышалось чье-то тяжелое дыхание.

— Начнем с меня, — Хи Сон вышел на середину комнаты.

— ...Я, член Трудовой партии, Чо Хи Сон, торжественно клянусь перед лицом партии, родины и народа... что отдам жизнь ради полного изгнания империалистических хищников с родной земли... Не отступлю ни перед какими испытаниями... Если же струшу, испугаюсь врагов или разглашу военную тайну, то получу справедливое возмездие от народа и партии...

Затем, сняв шапку, вышел Хен Ман. Он неуклюже вытянулся по швам.

— ...Я, Ю Хен Ман, вступая в партизанский отряд, клянусь... — старик закашлялся, но лицо оставалось строгим и суровым.

Вызывали по списку. Каждый, услышав свою фамилию, давал клятву. Слова были разными, но смысл один. Глухой бас сменялся почти мальчишеским тенором, простуженный сиплый голос — взволнованным и срывающимся.

После принятия присяги все вышли на улицу и разбились по своим подразделениям.

— Смирно! На-а-пра-во! — послышалась команда.

Тхэ Ха шел следом за Кван Хо, командиром взвода разведчиков. Он только вчера впервые встретил своего командира, которого по военной выправке принял за бывшего солдата. Тхэ Ха еще тогда обратил внимание, как он выхватил из кобуры пистолет и резко скомандовал. Точь-в-точь как на поле боя. Он подумал, что Кван Хо — командир целой партизанской роты, а оказывается, этот, по всему видать, бывалый вояка будет его непосредственным начальником. Тхэ Ха обрадовался.

— Ты, парень, кажется, прошел боевую закалку. Как зовут? — спросил Кван Хо.

— Ли Тхэ Ха.

Кван Хо опросил всех и сверил со списком. В нем значились Тхэ Ха и Ки Бок, старик Цой, двое бывших работников по технике безопасности и учитель.

В сборах прошло немало времени. Было уже за полночь. С востока по-прежнему доносился тяжелый орудийный гул, небо то и дело озарялось вспышками. Колонна тронулась в путь. Шли, разгребая ногами глубокий снег. Исчезла усталость. Шли легко, точно обрели крылья. Тихо зазвучала партизанская песня.

Впереди — родные места. Колонна углубилась в кустарник. Потом началась чаща. Приходилось низко пригибаться, отстранять морозные, в снегу, ветки.

Двигались все время на юг, пока не стало светать.