Глава 13

Тхэ Ха лежал, не двигаясь. Как отсюда выбраться, он не имел ни малейшего представления. Сделал два шага и наткнулся на стену. Снова замер. Наверху наконец стихли шаги. И вдруг снова выстрелы. Пули просвистели где-то рядом. Потом мертвая тишина. Он приподнялся, шагнул вперед. Все дальше и дальше. Сзади послышался слабый стон, но Тхэ Ха не остановился, шагнул вперед в темноту, поскользнулся и свалился в жидкую грязь. На мгновение мелькнула догадка — не старик ли Ким звал его на помощь? Может быть, он лежит, истекая кровью, а ты спасаешься бегством? Да, это был Ким.

Он взглянул вверх. У края шахты вырисовывались две темные фигуры. Неожиданно они исчезли. Внизу тускло поблескивала вода. Тхэ Ха пристально вгляделся в темноту.

Наверху все стихло. Враги сюда уже не придут. Побоятся спуститься в черную пропасть. Но как самим им отсюда выбраться? Вход в шахту очень далеко, может быть, и штольни завалены. Тогда совсем плохо. Заживо погребены среди черного мрака шахты.

— Отец, скорее иди сюда, скорее! — шепотом позвал Тхэ Ха.

Старик пошевельнулся, встал на колени и пополз вперед.

— Куда тебя ранило? — спросил Тхэ Ха, когда Ким приблизился.

— В живот... Господи, умираю... В живот, — слабеющим голосом ответил старик и едва слышно застонал. Если бы не скрученные за спиной руки... Но теперь Тхэ Ха не мог ничем помочь старику, поддержать его. Он медленно побрел впереди, нащупывая дорогу. А Ким полз за ним следом. Через несколько метров путь им преградила отвалившаяся стойка крепления. Обвал. Тхэ Ха лег, уперся головой о стенку и попытался ногами сдвинуть землю. После нескольких невероятных усилий земля подалась, отступила. Тхэ Ха работал ногами, стараясь расширить образовавшуюся дыру. Если бы руки были свободны... Вскоре ему удалось протиснуться сквозь отверстие. Ким попробовал тоже преодолеть препятствие. Но силы покидали старика. Наконец и он оказался на другой стороне завала.

— Ты ступай вперед. Там скоро должен быть поворот направо, есть дорога к выходу. Попробуй, — прошептал Ким.

Тхэ Ха последовал его совету и вскоре обнаружил проход, ведущий в другой забой. Подождал старика. Казалось, дальше ему идти не под силу. Первым делом Тхэ Ха попробовал зубами перегрызть веревки, которыми были скручены руки Кима. Веревки не поддавались. Только песок скрипел на зубах — веревки, как и все тело Кима, были перемазаны грязью и угольной пылью. Старик в изнеможении лежал лицом вниз. Видимо, рана у него была тяжелая.

— Потерпи немного. Никак не получается... крепкая... черт! — Тхэ Ха снова принялся за веревку. Наконец старик с облегчением вздохнул и развел в сторону затекшие руки. Через некоторое время оказались свободными и руки Тхэ Ха. Старик довольно быстро распутал узел.

Тхэ Ха ощупал живот Кима. Его ладонь покрылась липкой теплой кровью.

— Наверно, умру... Дышать тяжело, — грустно сказал Ким. И никто сейчас бы не узнал в нем того шахтера, богатырскому здоровью которого еще недавно завидовали его товарищи.

— Крепись, отец. Ты ведь не из слабых.

Кромешная тьма и жуткая тишина угнетали. Отчетливо слышно было падение каждой капли воды, сочившейся с потолка и стен. Здесь, в этих забоях и штреках провели они оба не один час и не один год. И вот теперь эти черные стены превратились для них в западню. Многое видели эти черные стены. И радость и слезы. Ким помнит: раньше нередки были случаи обвалов. Многие товарищи нашли здесь могилу. «Неужели и я? — подумал старик. — Но ведь не все погибали. Иным удавалось выбраться». Мелькнула слабая надежда. Боль утихала. Главное — спастись, выбраться наверх любой ценой.

— А ведь говорят, что даже если небо обрушится, и то можно спастись, — задумчиво сказал старик и нащупал руку товарища.

— Конечно, — поспешил поддержать его Тхэ Ха, — выкарабкаемся, вот увидишь! Отведу тебя в больницу.

Тхэ Ха понимал, что это не так-то просто, но ничего другого не мог сказать.

— В больницу, говоришь? Где там! Весь мир перевернулся вверх дном, теперь не до лечения... Что же сталось с Ен Хеном? — вдруг вспомнил он о товарище.

— Убили...

— Ты видел точно?

— Видел. Упал и больше не шелохнулся.

Откуда-то потянуло дымом. И тут сразу же старик оживился, заговорил возбужденно:

— Хм, вот дураки... Думают, отсюда выкурить нас дымом — деваться, мол будет некуда. Разве не знает человек, проведший всю жизнь в этой яме, выхода из нее?! Они совсем ошалели. Мы по дыму и пойдем. Он нас выведет из этой ямы. Пойдем скорей.

Он первым приподнялся и пополз. Тхэ Ха догнал старика, помог ему встать, и они пошли вместе, держась за руки. Этот забой совсем был незнаком Тхэ Ха.

— Прошли сто шагов? — спросил Ким и остановился.

— Вроде бы...

— Тогда здесь начинается дуга. Слева, — с трудом проговорил старик, превозмогая усилившуюся боль в животе. И действительно, скоро они обнаружили поворот. — Ну вот, что я говорил? Значит, верно идем. Пройдем дугу, а там еще шагов семьдесят.

Они без труда нашли узкий лаз в конце забоя. Тхэ Ха подсадил старика, и тот, подобно мыши, скользнул в небольшое отверстие. Тхэ Ха не представлял себе, как оно образовалось и для чего служило раньше. Скорей всего осталось после обвала. Он вспомнил, что несколько лет назад здесь погибло пять шахтеров. С каждым движением все учащенней становилось дыхание старика. Наконец он со стоном упал на бревно. Тхэ Ха прилег рядом, тоже не имея сил двигаться дальше. Нестерпимо хотелось пить.

Сознание притупилось. Разом навалился сон.

Они спали долго. Их разбудил глухой звук взрыва. Сердце тревожно сжалось.

— Где это, отец? — испуганно шепнул Тхэ Ха над самым ухом Кима.

— Наверное, у входа в штольню. Порази их молния, гадов!

Оба прислушались. По-прежнему мерно капала вода с потолка, внизу журчал ручеек. Шум где-то совсем рядом заставил вздрогнуть. Это от стены отвалилась после взрыва глыба породы и упала в лужу. Сколько же прошло времени?

— Пойдем, отец.

— Надо идти... Все тело будто свинцовое... Сдохну — не велика беда... Ты должен жить. Бери влево, — старик попробовал встать, но не устоял и повалился. Где-то опять грохнул взрыв. На этот раз одновременно в нескольких направлениях понеслось эхо. Земля задрожала, как испуганный олень, попавший в западню. Посыпались вниз глыбы земли и угля, с гулом ударяясь о пол забоя. С шумом грохнулось что-то невдалеке.

— Вот тебе и выход, завалили, сволочи!

Тхэ Ха и старик пробрались в четвертый забой. Обшарив его, они увидели, что оправдались их самые худшие предположения. Он тоже завален. Тхэ Ха впал в отчаяние. «Неужели так и придется погибать в этом подземелье? Нет, этого не может, не должно быть. Я еще слишком молод, чтобы умирать». Тхэ Ха заставил старика подняться. Снова тронулись в путь. Все повторялось — грязь, острые выступы угля, беспроглядная темень. Пятый забой тоже был заброшенным. Здесь уж лет семь-восемь не ступала нога человека. А что сейчас там, наверху? День или ночь? Старик слабел, теряя веру в спасение. Тхэ Ха чувствовал безумную усталость. Но с еще большим упорством тащил Кима вперед.

— И что ты за человек, Тхэ Ха? Брось меня, ступай один, — просил Ким, едва передвигаясь. Ты должен жить. И выберешься. Ведь устанешь ты из-за меня. Мне уже пришел конец... Не спеши. Хорошо обдумай... Может быть, и седьмой забой завален, но все-таки выход должен быть... Должен.

— Найдем, отец... Потерпи... Не падай духом... Давай ко мне на спину... — Тхэ Ха не договорил и сам упал в изнеможении.

— Судьба, сынок! — вздохнул старик и огляделся вокруг. — Здесь схоронен и твой отец.

— Здесь?! — изумился Тхэ Ха, и вдруг страшные воспоминания встряхнули его. «Да ведь и в самом деле отца засыпало в пятом забое».

— Да, здесь... Я был рядом, тоже думал о смерти, но, видишь, бог спас... Просто чудом уцелел...

Старик дальше не мог говорить. Нахлынули воспоминания. Вспомнилась вся жизнь, самое главное — это было здесь, в шахте, в поселке...

— Твой отец был упрямым... Работал как вол. А жили кое-как. Едва перебивались. А потом... Обвал...

— Пойдем скорее, скорее! — Тхэ Ха стало не по себе от его рассказа. Старик лежал без движения. Тхэ Ха с силой поднял его, поставил на ноги. Но он едва держался и опять сполз на землю. Тхэ Ха ничего не мог поделать. Жизнь покидала старика. Он дернулся всем телом и затих. Теперь уже навсегда.

Тхэ Ха продолжал путь один. Кругом жуткая, пугающая темнота. Только монотонный звук падающих капель. Нестерпимая боль сдавила грудь. Тхэ Ха вернулся, обнял тело старика и зарыдал. «Теперь очередь за мной», — подумал он, и слезы с новой силой полились по щекам. Страх вдруг цепко схватил его за горло. Он не понял, что с ним было дальше. То ли во сне, то ли наяву неожиданно вспыхнул пучок света. Обезумев, он закричал:

— Мама!

Тхэ Ха бежал вперед, падал, вставал и снова бежал. Потом споткнулся о бревно, упал и больно ударился лбом. В полузабытьи он долго звал:

— Товарищ Чун О!

— Товарищ директор!

Глава 14

Чон Ок проснулась от холода, сковавшего все тело.

Солнце еще не взошло — очевидно, она не проспала и двух часов. Из зарослей смородины и молодого ельника доносился мужской храп. Чон Ок попыталась снова уснуть, натянула одеяло на голову, подложила ладонь под щеку. Кругом стояла тишина — война шла где-то стороной. Заплакала тоскливо кукушка. Ей откликнулась другая. Мальчик обнял ручонками шею Чон Ок и приник к ней, как к матери. Только сейчас она вспомнила, что рядом малыш-сирота, и заботливо укрыла его одеялом. Тоскливые крики кукушек вернули Чон Ок к грустным мыслям, от которых она все время пыталась уйти. Ей вдруг почудилось, что это ее зовет Тхэ Ха. Воспоминания овладели девушкой. Сердце забилось учащенно, точно у маленькой птички, попавшей в когти орлу. Тревога за Тхэ Ха росла с каждым днем, а теперь она стала просто нестерпимой. Захотелось «уда-то бежать, искать его. Но где? Чон Ок отбросила от лица одеяло. С неба глядели звезды тысячами блестящих глаз. Подобно слабой пелене тумана, пролегла полоса Млечного Пути.

Когда-то в седьмой вечер июля мать рассказывала ей о Млечном Пути историю. «На небе жили юноша, по имени Кен У, и девушка Чик Нё. Они любили друг друга. Но об этом узнал злой демон. Он бросил их обоих в темницу. Они все равно были рядом и могли встречаться. Тогда злой демон образовал широкую и глубокую реку — Млечный Путь, по одну сторону поместил Кен У, а по другую — его любимую девушку. Теперь они, казалось, были разлучены навсегда. Увидев их горе, сорока и галка решили им помочь. Они каждый седьмой вечер июля перекидывали мост через Млечный Путь, и возлюбленные снова могли встречаться. Но только раз в год, в этот день. Они долго тосковали, а когда встречались, то плакали, и оттого на земле лил дождь. Поэтому в седьмой день июля всегда шел дождь, даже если до этого была ясная погода».

— А почему злился демон? — спрашивала Чон Ок, подперев подбородок рукой и внимательно слушая рассказ матери.

— Злился потому, что Кен У и Чик Нё любили друг друга.

— А это плохо, что любили?

— Злой демон боялся любви и потому сердился, старался помешать.

И Чон Ок невзлюбила злого демона. Когда ее взяли в дом «младшей невесткой», она частенько уходила на опушку леса и оттуда смотрела на Млечный Путь. В такие минуты она представляла себя на месте несчастной девушки Чик Нё. И как той девушке помогали сорока и галка, перекидывая мост к ее любимому, так и для самой Чон Ок таким мостиком казался путь на шахту. Об этом она всегда вспоминала, когда ей доводилось идти на шахту по каким-либо делам. С годами она поняла, что рассказ матери всего-навсего легенда, но навсегда в ее сознании Млечный Путь остался связанным с разлукой и невысказанной любовью.

С тех пор как Чон Ок полюбила Тхэ Ха, полюбила в первый раз в своей жизни, она стала еще чаще смотреть на Млечный Путь... Как сейчас помнит она тот день, когда собирала пахучие цветы чиндалле, а из окон шахтерского клуба доносились возбужденные молодые голоса. Шло собрание членов Минчхона. И она пришла на это собрание. В первый раз. Выступал парень с добродушным открытым лицом. Он рассказывал о своей работе. Говорил горячо, с задором, то и дело ослепляя Чон Ок белозубой улыбкой. Это был Тхэ Ха. Она узнала в нем того мальчика, с которым в детстве не раз собирала чиндалле, делала из песка лепешки, бегала наперегонки и потому-то вдруг покраснела. После собрания Тхэ Ха подошел к ней.

— Я Тхэ Ха, помните? — приветливо представился он.

Чон Ок обрадовалась встрече и протянула ему руку.

— Вы очень изменились. Просто не узнать, — с улыбкой продолжал он.

— Вы тоже, — улыбнулась Чон Ок и по обычаю прикрыла ладонью рот.

Она растерялась, не зная, о чем говорить дальше. Они вышли на улицу, миновали дом Тхэ Ха, подошли к ручью, но он и не думал возвращаться. Перебрались по камням через ручей и молча пошли дорогой среди поля. Весь поселок уже погрузился в темноту, свет горел только в бывшем доме «старого борова».

— Помните, как мы этой дорогой бегали в школу? Вы были на один класс моложе, верно? — спросил он, когда они подошли к зданию Народного комитета поселка.

— Почему же не помню? Там, на склоне сопки, много цветов...

Так шли они, вспоминая свое детство.

— Вам пора. Уже поздно. Я теперь живу вот здесь, — сказала она, когда они подошли к дому директора школы.

В тот день Чон Ок долго не могла заснуть. А потом они стали часто встречаться в клубе Минчхона. И с каждым днем все сильнее привязывались друг к другу. И Чон Ок поняла, что это не просто товарищеская дружба, а какое-то новое, незнакомое чувство, заставлявшее ее страдать, если она долго не виделась с Тхэ Ха. То же самое испытывал и он, боясь даже наедине с собой быть до конца откровенным, признаться, что это любовь.

Так миновала весна, пришло лето. Как-то вечером они возвращались с собрания молодежи уезда. До дома было далеко, а они не прошли и половины пути. Тхэ Ха предложил отдохнуть. Присели, усталые, на берегу небольшой речушки.

— Чон Ок! — нарушил молчание Тхэ Ха.

Чон Ок почувствовала, как учащенно забилось ее сердце.

— Да...

— Чон Ок! — снова проговорил взволнованный голос.

— Говорите, я вас слушаю... — едва слышно ответила она, предчувствуя, что сейчас произойдет что-то очень важное.

— Я давно собирался сказать... но не решался... не мог. Честное слово... Я люблю тебя! — вдруг выпалил он. Последние слова прозвучали не как нежное признание, а скорее напоминали долго сдерживаемую обиду.

Чон Ок молчала, задумчиво глядя на журчащую по камням воду. Она, казалось, ничего не слышала.

— Как же мне быть, Чон Ок?

— Я не могу вас любить... Я этого недостойна.

— Нет, это я недостоин... недостоин тебя, — с жаром возразил Тхэ Ха и тут понял, что вдруг перешел на «ты». — Я рабочий, а ты... Но мне трудно без тебя... так трудно... — и он крепче сжал ее руку.

— Не надо таких слов. Мы ведь друзья с детства, хорошо знаем друг друга. Но потом я стала... «невесткой»... Самой было противно так называться... Убежала... Но достойна ли я после этого быть твоей женой? — Чон Ок уронила голову на колени, готовая разрыдаться.

— Разве твоя вина?..

— Конечно, но люди будут говорить...

— Но это же предрассудки... предрассудки!.. — как в бреду повторял Тхэ Ха.

— Нет, ты подумай...

— Я думаю о тебе все время. С той минуты, помнишь, когда мы встретились... И больше ничего не хочу знать. Я буду любить тебя всю жизнь!

— Тогда, значит, я очень счастливая, — тихо проговорила Чон Ок.

— Верь мне... Всю жизнь... — он нежно поцеловал ее.

Чон Ок смотрела на Млечный Путь глазами, полными счастливых слез. Звезды, которые ей казались холодными и жестокими, теперь улыбались... Так, сплетя руки, они сидели еще долго, забыв о времени, обо всем... Мечта о счастье, о новой жизни унесла их далеко-далеко.

А потом дни полетели с невероятной быстротой, заполненные счастьем и надеждами. В поселке знали об их дружбе. Товарищи нет-нет, да и отпустят колкую шутку, заставляя Чон Ок краснеть до кончиков ушей. Но каждый раз она успокаивала себя тем, что на всей шахте нет никого счастливее ее...

И вот теперь Чон Ок казалось, что Млечный Путь разделяет не Кен У и Чик Нё, а ее и Тхэ Ха. Кукушка куковала то где-то далеко, то совсем рядом. О чем она хочет сказать Чон Ок своей печальной песней? Неужели с Тхэ Ха случилась беда? Нет, этого быть не может.

Но тревожное чувство не покидало ее. Все эти дни Чон Ок мысленно не расставалась с Тхэ Ха. Взбиралась ли по горным кручам, обдирая руки в кровь, переправлялась ли вброд через реку, она думала о возлюбленном, — как ему тоже приходится трудно, сколько опасностей его ждет на каждом шагу. Но больше всего Чон Ок мучила мысль, что дороги перерезаны и сюда добраться будет очень нелегко. Враг всюду.

На каждом привале Чон Ок всматривалась в лица, ждала, искала Тхэ Ха, но не находила. Отряд спешил, короткие передышки и снова в путь. Все приходило в движение. Все держались и шли вместе... А как он там, один?

Заплакал малыш, и Чон Ок оторвалась от своих мыслей.

— Не плачь мой мальчик... — она обняла сиротку, укутала одеялом. — Не плачь, мама завтра придет.

Проснулась Сон Хи:

— Не надо, а то тигр услышит и придет. Скажет, кто это здесь шумит, не дает мне спать.

— Слезами горю не поможешь, мой милый, — Чон Ок вытерла мальчику мокрые щеки.

Вскоре все стихло. Только не умолкали кукушки, продолжая свой грустный перепев. Чон Ок смотрела на мальчика, и по щекам покатились крупные слезы. Вот и ему приходится терпеть то, что не под силу взрослым. Холод, непомерно тяжелый путь, где на каждом шагу подстерегает смерть. И он в свои пять лет понимает всю опасность. Смолк, съежился в комочек. Тигр... Если бы только он... тогда нечего было бы бояться... Чон Ок вспомнила, как мальчик попросился на руки к «другому дяде», видя, что тот, кто его нес, устал. Нежность к этому маленькому комочку жизни захватила ее всю... Людям было нелегко самим, но они несли мальчугана. Он напоминал им о покинутых семьях, вот о таких же маленьких сыновьях и братьях, и они несли его заботливо, с неистощимой любовью в сердце.

Глава 15

Сколько он лежал в грязи и воде, Тхэ Ха не помнил. Постепенно улеглось отчаяние. Вспомнились последние слова старика Кима о том, что нужно взять себя в руки, действовать обдуманно, не горячиться. Надо во что бы то ни стало выжить. Тхэ Ха встал и медленно побрел вперед.

Тело дрожало, как в лихорадке. Ноги едва слушались. Что же произошло? Позади черная темнота. Впереди — тоже. Мозг сверлила мысль: «Только вперед, здесь смерть, гибель, надо идти, двигаться».

Но куда? Ведь он все время шел, но конца не видно. Где же спасительный выход? Шахта стала ловушкой, это он хорошо понимал. Может быть, он идет не в том направлении? Вернуться или идти только вперед? Что же делать?

Надо попытаться найти шестой забой и там лазейку наверх. Он снова пожалел, что рядом нет старика Кима. «А что, если пойти на запах взрывчатки?» — молнией сверкнула догадка. В шестом забое продолжались работы до самого последнего дня, когда началась эвакуация шахты.

Тхэ Ха решительно тронулся в путь. Шел долго и наконец уперся в стену. Повернул назад, ощупывая каждый уступ. Но скоро опять наткнулся на препятствие.

Сколько же вот так придется блуждать? И тут в спертом смердящем гнилью воздухе он неожиданно уловил какой-то знакомый запах. Да, здесь недавно был взрыв. Тхэ Ха вскоре обнаружил небольшую лазейку. Вот он, путь в шестой забой! Подобно лучу утреннего солнца, сверкнула надежда. «Там спасение!» — радостно заколотилось сердце. В шестом забое ему все знакомо. Ведь он сам там работал и в последний день взрывал.

Отдохнув и собравшись с силами, Тхэ Ха полез в узкую щель, которая вела в забой. Спрыгнул вниз, прошел несколько шагов и наткнулся на вагонетку, полную угля.

Взял комок, подбросил в руке. Тяжелый. «Вагонетка Ки Хо, — с радостью подумал он. — Вот если бы он был сейчас здесь, тогда бы!.. Что тогда бы?» Он присел на вагонетку, задумался. Думал о людях, с которыми здесь работал, шутил, иногда и ссорился...

Заросший щетиной, всегда задыхающийся от кашля, знакомый с каждым уголком шахты старый мастер... Он чем-то напоминал Тхэ Ха его отца... Ки Бок, с сердитым видом вгрызавшийся отбойным молотком в сверкающую стену угля... Ки Хо, который, весело насвистывая, мчался вниз с вереницей своих вагонеток... А вот всегда сосредоточенный и задумчивый Док Чун, словно дятел, долбит своим топориком стойки креплений. Вот богатырь Сок... Бывало, сойдет с рельс вагонетка, он не зовет на помощь товарища, сам упрется в стену и один взгромоздит тяжелую вагонетку на место, да еще подтолкнет, чтобы догнала остальные.

Где они все, эти дорогие сердцу люди? Пробираются горными тропами или готовятся к грядущим боям? А Чон Ок? Где она? О чем сейчас думает? Уж не плачет ли о нем, как об ушедшем из жизни?.. Пусть он умрет, но она должна быть счастлива.

— Нет, и я должен жить. Должен. Мы еще будем вместе, Чон Ок!

Он стиснул зубы и упорно зашагал вперед.

Тхэ Ха шел напрямик, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться о куски угля. До поворота было не больше ста метров. Но они тянулись, как тысяча ли. Силы покидали его. Еще один метр. Потом еще. Почудилось, что где-то ухнул взрыв. Тхэ Ха припал к земле ухом. Тело не повиновалось, отяжелело.

Что это? Пение птиц или чей-то свист? Тхэ Ха не мог различить. Только сейчас он почувствовал боль в голове и озноб во всем теле. Он открыл глаза и осмотрелся. Опять слепая темнота. Перед глазами его вдруг мелькнули жуткие картины: дуло карабина, нацеленное ему в лоб... Вот он ползет черным коридором по зловонным лужам и липкой грязи. Потом, казалось, бесконечные блуждания под землей. И все-таки он еще не вырвался из страшных объятий подземелья.

— И не выберусь... Погибну здесь... Бедная мать, она ничего не узнает обо мне... Чон Ок станет женой другого. Друзья... Вспомнят ли они обо мне добрым словом?

И тут память столкнула его лицом к лицу с американцем, командовавшим расстрелом... А это кто?.. Предатель Док Ки... Вот он подошел к долговязому американцу... Докладывает ему: «Трех красных поймали. Одного около шахты, другого — когда пытался войти в нее, третьего в шестом забое схватили...»

— Схватили в шестом?.. Ах ты гад. Сам вперед сдохнешь! — Тхэ Ха встал, желваки играли на скулах. Он снова пополз вперед. Тело по-прежнему едва слушалось. Но помогала ненависть.

Он полз все дальше и дальше, хотя руки и ноги сковывали железные цепи усталости. И вдруг... до слуха донесся какой-то мерный стук. Вода или еще что-то? Компрессор взорван... Тогда что это? Он замер, прислушиваясь. Вроде бы подул ветерок... Откуда? Газ взорвался? Он принюхался несколько раз, но ничего подобного не обнаружил. Наоборот, воздух был чистый и свежий. Такой воздух мог быть только там, наверху, на поверхности, — в горах, в поселке. Неужели заработала воздуходувка? Он собрал все силы и пополз вперед. Вот и место, где он закладывал динамит. А ветерок все усиливался.

«Где-то есть выход», — с бьющимся сердцем подумал Тхэ Ха. Он напрягал зрение, надеясь увидеть хоть маленькое светлое пятно, лучик солнца, но кругом темнота. «Галлюцинация», — наконец решил он и весь обмяк. Но пополз дальше, и неожиданно впереди что-то забелело. Показалось? Может быть, и ничего не было? Он прищурился и снова начал вглядываться в темноту. Странно, но теперь стало немного светлей. С прибавившимися внезапно силами он потянулся вперед, к светлому пятну.

Звезды?.. Совсем непохожие. И потом, почему они отсюда видны? Он снова присмотрелся. И все-таки звезды. Конечно, они. Их целое море...

Когда Тхэ Ха выбрался на поверхность, небо на востоке еще чуть начинало алеть. Пахло сыростью. Белесые полосы тумана медленно взбирались вверх по склонам сопок, плыли над землей, точно облака. Причудливо поблескивали, переливаясь, снежинки на деревьях. Белел сказочным узором иней. И странно желтели еще уцелевшие на ветвях деревьев листья.

Тхэ Ха, как зачарованный, долго смотрел на родные места. Свежий ветерок ласкал щеки, пьянил. «Как хорошо! Жизнь-то какова? Значит, увижу их, моих товарищей! И Чон Ок, мое счастье, мою жизнь!..»

Радостное чувство овладело Тхэ Ха. Пусть враги сейчас злобствуют, пусть будет очень-очень трудно, но счастье они не затмят, не смогут. Он осторожно встал с земли и спустился в ложбину. У родника вдоволь напился и прилег под деревом отдохнуть.

Начинало светать. Тхэ Ха почувствовал прилив новых сил. Прячась в кустарнике, он пошел вдоль подножия горы к своему дому. Где-то стреляли. Стрельба то затихала, то вновь становилась ожесточенной. Тхэ Ха знал, что появляться в поселке опасно, но не мог совладать с собой. Там мать. Что с ней? Ему надо во что бы то ни стало ее повидать. А если нужно, то и помочь.

Тхэ Ха осторожно вышел из кустов и незаметно приблизился к домам. Вот и огороды... В домах не было света, и они выглядели нежилыми. Ни единого признака жизни, окна заколочены, ставни закрыты наглухо. И только собаки лаяли истошно, эхо глухо отдавалось в горах.

Тхэ Ха тихо полз вперед. Скоро и его дом. Там тоже нет признаков жизни, ни единого огонька. Он вскочил, пробежал несколько шагов. Подкрался к крыльцу. Ни единого шороха. Дом пустой. Где же мать? Тхэ Ха хотелось рвануть дверь, но он удержался. Нельзя, а вдруг там враги? Он отполз в огород и стал ждать. Из дома — ни звука. Тогда он прокрался к черному выходу. Прислушался. Неужели мать ушла? Осторожно дернул за ручку, дверь подалась.

— Мама! — тихо позвал он.

Где-то в глубине дома раздались торопливые шаги. Он прислонился к стене, скрываясь в темноте.

— Кто там? — с тревогой спросил женский голос. И Тхэ Ха рванулся вперед, узнав этот голос.

— Это я, твой сын...

Дверь распахнулась, и сухие жилистые руки обхватили шею Тхэ Ха. Мать плакала, ощупывая лицо сына. Она уже знала, что Тхэ Ха повели к шахте на расстрел. Думала, нашел там смерть, как и его отец. И вот явился с того света.

— Не нужно, мама, плакать. Слезами не поможешь... Как наши?

— Они ушли в горы.

— Все ушли?

— Те, которые смогли. Чон Ок тоже там.

Тхэ Ха обрадовался этим словам. Мать вынула из-под подушки письмо.

— От кого?

— От парторга. Пишет, что и Чон Ок пришла с ними. Тебя ждут не дождутся.

— Хорошо бы узнать, где они сейчас.

— Ушли к Чандину. Так ведь договорились?

— К Чандину? — Тхэ Ха взял в руки письмо. Ровный четкий почерк Чун О. Он просил мать скорее выбираться из поселка и идти на Чандин. Там ее встретят.

— И почему же ты осталась? Надо уходить.

— Куда мне старухе!..

Тхэ Ха пробыл дома два дня. И вот настал час расставания. Сын подошел к матери и горячо обнял ее. — Пора мне, мама.

На улице захлопали выстрелы.

— И ты, мама, поскорей уходи, — Тхэ Ха вскинул на плечи рюкзак.

— Обо мне не беспокойся. Я уйду.

— Знаешь, пойдем вместе?

— Глупенький ты, нельзя нам вместе. Завтра утром пойду в Яндок, родственники приютят. А не приютят — и то не беда! Кто тронет старуху?

Тхэ Ха мало успокоили ее слова. Но он понимал, что мать права. Действительно, трудно ей будет лазать по горным тропам, да еще под вражескими пулями. Может, и правда не тронут ее, старая ведь.

— Ну, иди, сынок. Пока все тихо. Да хранит тебя бог. А я завтра уже в Яндоке буду. Там Мун Чем Ди.

Тхэ Ха вышел из дому. Ночь была тихая, на звездном небе ярко мерцала Венера. Вот в такие вечера он когда-то возвращался со смены, и ему совсем не хотелось идти домой...

Тхэ Ха решительно шагнул в темноту, его путь лежал к горам.

Глава 16

Горная тропинка бежала все дальше и дальше на север. Кончился сосновый бор, за ним потянулись настоящие дебри. Группа жителей уезда Ковон, которую Хи Сон уводил от врага, углублялась все дальше в лес, где и днем царил полумрак: пышные кроны деревьев не пропускали свет. Страшно оказаться здесь в одиночестве. Кругом девственная, не тронутая рукой человека природа. Гордо взирали на усталых людей могучие кедры. Как заговорщики, шептались на ветру пихты. А может быть, они рассказывали старинную легенду... И как-то сиротливо выглядели березки, печальные и оголенные. Под ногами шелестели опавшие сухие листья.

И все-таки здесь тоже чувствовалось злобное дыхание войны. Она ворвалась и сюда, в царство вечного спокойствия. Поблескивала вода, заполнившая свежие воронки от бомб. Торчали вывороченные корни и разбитые в щепки стволы израненных деревьев. Они неожиданно преграждали дорогу, и люди останавливались в нерешительности. Что там дальше? Свернув в сторону и снова продираясь сквозь колючие заросли, они продолжали путь. Вот у края тропинки склонился к земле перебитый пополам ствол березки. Вниз стекла смола, удивительно напоминая слезы... Вот и березу поранило...

Над лесом кружили вспугнутые птицы. Горные козы шарахались в сторону, ломая кусты.

Быстро опустилась ночь, беспроглядная, тревожная и холодная. Лес разноголосо гудел, точно в боли и страхе. Люди дрожали от озноба, туман пропитал их одежду влагой. Пора было остановиться на привал. Быстро набрали коры, попытались развести костер, но долго ничего не получалось. Густой, едкий дым лез в глаза. Док Чун собрал смолистые ветки, и костер ожил. Из желтоватого дыма выбилось первое пламя.

Поверх деревьев проглянул строгий и суровый диск луны, залив окрестности мертвенно-бледным светом. Воцарилась тишина. Только потрескивал костер. Вокруг него тесным кольцом сгрудились люди.

Кто сушил одежду, кто занялся приготовлением пищи. Но больше всего хотелось спать. Устроились прямо у костра — постелили на сырую землю кое-какие вещи и прилегли на них.

Группой сидели работники комитета партии. Они впервые собрались поговорить после того, как вышли из уезда. Хи Сон выглядел злым, глаза его глубоко запали. Он молча обвел собравшихся долгим взглядом, подождал, пока все усядутся, затем вынул из кармана записную книжку. Его «речь» и одновременно «доклад» были предельно лаконичны.

— Товарищи, завтра доберемся до назначенного пункта. Прошли тяжелый, опасный путь. Однако пока еще сделаны только первые попытки собрать наши силы, сформировать партизанский отряд. Прежде всего — надо создать штаб, разбить людей на подразделения. Начать боевую подготовку. Вот давайте об этом сейчас и поговорим. Пока предварительно. У каждого из нас нет достаточного опыта, поэтому прошу не стесняться и выкладывать все откровенно.

Хи Сон говорил тихо и не спеша, но в словах чувствовалась твердость и решимость. Он так и не заглянул в записную книжку. Все молчали. Каждый понимал серьезность и важность предстоящего разговора.

— У нас опыта нет, пусть первым выскажется товарищ военный, — проговорил старик Хен Ман, смущенно поглаживая ладонью седую бороду.

— Я ведь тоже не был партизаном, — ответил офицер милиции — он просушивал над огнем фуражку.

— Никто не знает, как организован штаб в армии? — спросил Хак Пин.

— Мало ли что в армии, нам надо по-другому, — вставил Чун О.

Сзади кто-то переговаривался между собой.

— Тише! — не вытерпел Чор Чун и встал. — Не такое время, чтобы заниматься разговорами и дебатами. Решать надо по-военному. Товарищ секретарь, изложите ваше мнение. Нужен план, давайте его обсудим.

— Можно и так, — согласился Хак Пин.

План предварительно обсудили между собой секретарь комитета, Чор Чун и Хен Ман. Хи Сон раскрыл блокнот, повернул его к свету и стал излагать свои предложения. Прежде всего необходимо разбить отряд на боевые группы. Выбрать командира отряда, его заместителя по тылу и начальника штаба. В штаб войдут еще три человека, они будут отвечать за планирование операций и разведку.

— Это только первоначальные наметки. Поэтому жду вашего мнения, — закончил Хи Сон, посмотрев на сидевших вокруг товарищей.

— Самое главное упустили. Нужен комиссар и, я бы сказал, даже политический отдел. Вспомните опыт советских партизан. Или чапаевскую дивизию, там комиссар играл большую роль, — сказал Хак Пин.

— Верно, комиссар очень нужен, — подтвердил офицер. Но другие промолчали.

— Товарищ секретарь, я буду говорить прямо... — запальчиво начал Чор Чун. — Без политработы, конечно, нельзя. Но кто будет у нас комиссаром? Ведь вы возглавите отряд. Нет, мы не должны цепляться за какую-то схему. Надо исходить из реального положения вещей.

— Ну и как? Говорите, товарищи, — Хи Сон как бы извинялся за несдержанный тон Чор Чуна. — Если нужен комиссар, человека найдем.

— Чор Чун прав, — проговорил с заднего ряда секретарь волостного комитета партии, и его тут же поддержало несколько товарищей. Все с этим согласились.

— Если так, то перейдем к следующему вопросу, — секретарь уездного комитета перевернул страницу в блокноте.

— Теперь о руководстве. Это, пожалуй, самый важный вопрос — хорошенько подумайте.

Костер стал затухать. Хен Ман бросил в него охапку хвороста. Поднялся сноп искр, и повалил густой дым. Старик закашлялся. Пепел, подобно первому снегу, полетел над головами людей, посеребрил их. Но никто на это не обратил ни малейшего внимания. Люди сидели в задумчивости.

— Я уже говорил, что надо действовать соответственно военному времени, — снова заговорил Чор Чун. В раздумьях участников совещания он увидел ненужную рутину. — Все яснее ясного. Командиром назначить секретаря Чо Хи Сона. Другой подходящей кандидатуры я не вижу. В заместители по тылу вполне подходит председатель уездного народного комитета. А начальником штаба... — тут Чор Чун запнулся и предложил пока обсудить две кандидатуры.

— Можно мне? — раздался голос директора мельницы.

— Пожалуйста, — повернулся Хи Сон в его сторону.

— Считаю, что начальником штаба может быть начальник уездного отделения милиции.

Не успел он закончить, как хранивший до этого молчание Хен Ман неожиданно встал, поднял руку, требуя слова.

— Я категорически против, — сказал он. — Начальник милиции плохо показал себя во время эвакуации. Многие жители еще оставались, а в милиции уже не было ни души — поспешили первыми уйти... Это непорядок. Я предлагаю Ким Чор Чуна — заведующего отделом труда комитета.

— Еще какие мнения? — Хи Сон посмотрел на директора мельницы. Но тот предпочел промолчать.

— Хорошо. Подведем черту. Проголосуем...

Все единодушно высказались за Хи Сона, старика Хен Мана и Чор Чуна.

* * *

Было уже за полночь. У костра остались Хи Сон и Хен Ман. Старик задремал, опустив голову на колени. Секретарь комитета партии листал какую-то книжку. Хен Ман раза два пробовал сидеть прямо, но голова безвольно падала вниз, на колени. По ту сторону землянки чей-то молодой голос тихо затянул песню. Бледный свет луны, проглядывая сквозь ветви, освещали лицо Хи Сона.

Хен Ман открыл глаза, посмотрел на Хи Сона. Он понимал, что беспокоило сейчас секретаря. Он лучше других знал Хи Сона, знал его сильные и слабые стороны. Не один год пришлось им работать вместе. В глазах других Хи Сон представлялся человеком непоколебимой твердости. Если скажет «да», значит, так и будет, а возразит, тут и спорить с ним не имеет смысла. Секретарь всегда оказывался правым. И никто не догадывался, что этот человек тоже может страдать, переживать, сомневаться.

— Обойдется, — негромко сказал Хен Ман, наблюдая за секретарем. — Мы ведь уже партизанили в лесах, били и неплохо били японских оккупантов. Он вытащил табакерку, стал набивать трубку. Сейчас Хен Ман не думал, что он сам является одним из командиров отряда, председателем народного комитета и вместе с Хи Соном отвечает за судьбу людей. Ему просто хотелось ободрить товарища.

— С нами партия, народ, — продолжал старик. — Не в первый раз так приходится тяжело. Справлялись и теперь справимся...

Хи Сон молча слушал старика.

— Я вот о себе сейчас думаю. Хватит ли сил — такая сложная обстановка. Это ведь не из кабинета руководить... Далеко мне до настоящего вожака, далеко. И что я знаю о партизанской войне? Был шофером, потом призвали в армию, потом — на партийной работе...

— Партийный работник все должен уметь... Вот русские товарищи тоже не сразу все умели. А совершили чудо. Победила воля. Такая воля и у нас есть. Она поможет все одолеть, всему научиться.

Подул ветер, и пламя разгорелось сильней. Хи Сон вынул из рюкзака какую-то книгу.

— Что за книга? — спросил Хен Ман.

— «Подпольный обком действует»... Написал ее командир советского партизанского отряда. Воспоминания.

Оба некоторое время в задумчивости слушали песню, которую тихо пели несколько голосов.

— Видишь? Не унывают. Разве с такими ребятами пропадем? — добродушно улыбнулся старик. Хи Сон поднялся и пошел к землянке. В темноте сидело тремя группками несколько крестьян и пожилых рабочих. Светлячками мерцали огоньки сигарет. Двое стариков крестьян жевали кукурузные початки.

— Не кукуруза у нас в этом году уродилась, а сущее железо. Не угрызешь. Только молодым по зубам, — крестьянин с обросшим лицом зло швырнул початок на угли.

— Хорошо, если бы хоть молодые досыта наелись, — горько усмехнулся его сосед, с жестким ежиком на голове, короткими усиками. Ему было не больше сорока. Выглядел он слабым и щуплым человечком.

Хи Сон молча постоял в темноте. Песня стихла. Его Тоже внезапно охватила злость. Он уже видел этих двух крестьян, всегда ворчавших и недовольных. Хи Сон резко повернулся, ему хотелось бежать отсюда.

Прислонившись к стволу дерева, человек с короткими усиками молчал. Воображение рисовало ему стол с сытной едой, желтое море рисовых колосьев, мягкое одеяло, расстеленное на теплом кане{11}.

— И за что такие муки... — он тяжело вздохнул.

— Сами виноваты, — пробурчал старик Цой.

Собеседник ничего не ответил. Его в который раз мучила одна и та же невеселая дума: «И зачем, дурак, бросил дом? Что, пришельцы с Юга отняли бы мое поле? Или я член партии? Подумаешь, выбрали заместителем председателя совета деревни. И то был всего несколько месяцев. Красным не назовешь... Надо вернуться, пока не поздно...»

Другой внутренний голос возражал: «У человека должна быть совесть. Враги пришли в деревню. Что ж, поклониться? Милостиво угощать рисом? Забраться в норку и отсиживаться, как мышь? Да и разве оставили бы они меня в покое? Наверняка как активиста прикончили бы... Все равно хозяйство пошло бы прахом...»

Однако сомнения не рассеивались. «Вот старик Цой. Был голодранцем, а получил хорошее поле. Сделался активистом, хотя и беспартийный. Сын на фронте, командует ротой. Такому есть причина бояться американцев. А мне с какой стати? Я не получал от властей лишней земли, дом тоже свой, вола приобрел на собственные денежки. За что меня убивать? Они ведь тоже люди!»

— В этом году одного риса Столько собрал, что до нового урожая хватило бы. Ешь — не хочу! А теперь бросил все, пусть враги обжираются, — задумчиво проговорил старик Цой. Он сердито сплюнул, угли зашипели.

— У тебя хорошая земля, — в голосе усатого крестьянина сквозила зависть. На языке вертелось обидное слово, но он сдержался.

— Верно, хорошая. Признаться, Кым Сун, жалко ее...

— Да, потерять такую землю.

— Без землицы, сам знаешь, туго...

— Чем все это кончится... Как бы не перевернулось все наоборот...

Старик Цой удивленно посмотрел на Кым Суна, болезненно поморщился. Он и сам не раз размышлял о том же, а тут другой еще бередит душу...

— Ты так думаешь?

— Посчитай, сколько потеряли.

— И не жди, они ничего не вернут... Все прахом...

— Почему не вернут? Земля ведь моя, — Кым Сун сделал ударение на слове «моя». И странное дело — старик Цой тоже считал землю своей, но почему-то почувствовал неприязнь к Кым Суну. Он и сам этого не мог объяснить. Вспомнилось, как в былые годы односельчане называли его «голодранцем». И действительно, старик Цой не имел ни кола, ни двора. Работал у «старого борова» на огородах и лишь при народной власти получил надел из угодий своего бывшего хозяина. Тогда и почувствовал себя человеком, равным с другими.

— Я ведь тоже не украл землю, не выпросил, — рассердился Цой. — Дали сами. Чего ж ты завидуешь? Конечно, она лучше, чем у тебя. Но ты не мог иметь раньше хорошее поле, не по силенкам. А «старый боров» мог. Мне повезло, вот и все.

— Кто говорит, что ты украл? Я просто говорю, что бесполезно сидеть здесь и ждать, пока нам вернут землю.

— Думаешь, мы так и будем сидеть? Кончится отступление, а там... Слышал, что говорили по радио? «Временное отступление». Советский Союз и Китай помогут, другие тоже... Верно я говорю?..

Цой говорил запальчиво и смотрел в сторону старого рабочего, ища поддержки.

— Верно, отец, — обязательно победим. Друзья не оставят в беде, — ответил Сын Хун.

— Советский Союз, Китай и мы все равно что одна родная деревня. Если на маленький дом нападут грабители, жильцы больших домов придут на выручку, — продолжал Цой.

— Правильно, правильно он говорит, — богатырь Сок толкнул ногой в бок лежавшего рядом Док Чуна.

— Ну и сапожище у тебя, буйвол! Ребро переломил, наверное! — громко обругал его Док Чун.

— Что орешь, не в шахте ведь! А ты тоже хорош, человека ногой в бок, — вмешался в разговор Сын Хун.

Старик Цой, ободренный поддержкой рабочих, продолжал раздумывать над словами Ким Суна. С ним он больше уже не заговаривал. Двое крестьян сидели с удрученным видом. В темнеете снова запели, теперь уже многие подхватили песню. Больше всех старался верзила Сок.

— И чего горло дерет! — с неудовольствием проворчал старик Цой.

— Ты бы тоже поддержал, — сказал ему Сын Хун, — или не умеешь петь? Замерз?

— Наши не мерзнут. Ко всему привычны. С ранней весны босые бегаем, — ответил Цой.

— Что верно, то верно. В молодости приходилось работать в деревне, сам видел, — проговорил Сын Хун.

На песню потянулось к костру еще несколько человек.

— Что бы вернуть так годков двадцать... В молодости все бывало нипочем, — размечтался Сын Хун.

— Что ушло, того не вернешь, — ответил Цой.

— Оно-то так... Состарился, остается вспоминать, как глупо жил. Не я один, все шахтеры. Вот уже шесть десятков стукнуло, а подумаешь и не насчитаешь даже нескольких хороших дней в жизни. Честное слово. С утра перехватишь на ходу что-нибудь — и под землю. И так день за днем. Солнце не видели, как кроты, — Сын Хун замолчал, давясь от приступа кашля.

Разговор оборвался. Оба старика молча слушали песню. Только Кым Сун морщил по-детски маленькое лицо, уставившись на тлевшие угли костра.

Протяжная мелодичная песня западала в душу, согревала в эту темную неприветливую ночь. Верхушки деревьев таяли в белесой пелене опускавшегося тумана. От луны осталось большое светлое пятно.

— Наверно к утру повалит снег. Это хорошо, к урожаю, — едва слышно проговорил старик Цой.

* * *

Когда старик Цой подошел к костру, где расположилась молодежь, он ничего не мог понять. Одна песня сменяла другую. Не слышно смеха. Но не было заметно и печали на лицах.

— Ребята, не пора ли перейти на соло? Пусть кто-нибудь споет один, а? — предложил Ки Хо, когда хор смолк. Он смахнул рукавом пот со лба.

— И-дет! — сразу откликнулось несколько голосов. И всем показалось, что это происходит не в лесу, а в шахтерском клубе на вечере самодеятельности.

— В военное время не стоит заниматься дискуссиями. Я буду конферансье, согласны?

— Да-а-а! — кто-то выкрикнул, сложив руки наподобие рупора.

— Тогда первым выступает наш пулеметчик и лучший певец Пак Ки Бок!

Ки Бок вышел вперед с серьезным, сосредоточенным видом. Пригладил волосы на голове, будто перед выходом на сцену, и это вызвало взрыв смеха. Ки Бок откашлялся, протянул «О-а-а!», готовясь к выступлению. Голос был чистым, переливался, подобно журчанию весеннего ручья. Все же неудовлетворенный. первой пробой, он снова затянул: «О-а-а!»

— Ты что поешь? — спросили его.

— Вариации на темы ночной совы, — пошутил кто-то.

Но вот Ки Бок запел о советском солдате на фронте, о его тоске по родной семье. Слушатели затихли. Песня овладела людьми, заполнила собой окружающую темноту и лес.

Цой тоже слушал, застыв в недоумении. «Ишь как здорово! И где только научился?..» И тут он ясно почувствовал, как он стар. Сколько в них жизни, в Ки Боке и его друзьях! Откуда все это? Старик Цой любил поучать молодых, приводил примеры из своей жизни, думал, что это пойдет им на пользу. И вдруг увидел, что ему самому у них надо многому поучиться. Как зачарованный, продолжал наблюдать он за весельем молодежи.

Ки Бока сменила Чон Ок. Старик Цой видел ее впервые. Все в ней понравилось старику — скромность, опрятный вид, добрая улыбка.

Девушка запела старинную песню о Цветке-Недотроге, распустившемся около колодца. Тонкий, нежный голос взволнованно дрожал. Казалось, что Чон Ок поет о самой себе, о своем счастье, о пробудившейся первой любви.

Она кончила петь, и один из рабочих поднялся с места.

— Внимание! — «Публика» затихла. — Попросим теперь секретаря комитета партии. Как?

И тут же со всех концов послышалось:

— Просим! — Согласны!

Старик Цой боялся шелохнуться. Он точно прирос к стволу дерева, наблюдая за необычным концертом. А на другом конце в тени стоял улыбающийся Хи Сон.

— Что вы хотели бы услышать? — запросто обратился он и вышел вперед.

— «Восемнадцать раз»!

Хи Сон весело подмигнул и сделал движение, будто крутит баранку автомобиля.

Все засмеялись шутке. А Хи Сон тем временем затянул:

Он жестикулировал, прищуренные глаза смеялись. Старик Цой слушал с изумлением и недоумением: «Не к лицу так паясничать секретарю, уронит уважение к себе. Эх!..»

Но, вопреки всему, люди шумно зааплодировали.

Когда Хи Сон кончил петь, его попросили еще раз. Всеобщее веселое настроение невольно передалось и Цою.

После секретаря выступили другие.

Стоявшие рядом со стариком Цоем крестьяне исполнили дуэтом две песни. Наконец, вышел в круг Ки Бок, поднял руку вверх, призывая к тишине.

— Товарищи! Закончим концерт. Есть дела посерьезней. Предлагаю послушать, что скажет секретарь комитета.

Вокруг одобрительно зашумели.

— Товарищ Хи Сон, можно обратиться к вам с вопросом?

— Пожалуйста, — продолжая улыбаться, ответил Хи Сон. Все с напряженным вниманием повернулись в его сторону и слушали, стараясь не пропустить ни единого слова.

— Всю дорогу сюда люди спрашивали друг друга, когда же будет организован боевой отряд. Никто ничего не знает. Вот об этом... — Теперь Ки Бока не узнать было. Его беззаботное настроение песенника как рукой сняло.

— Боишься, что пулеметы заржавеют? — пошутил Хи Сон, вспомнив, что теперь у Ки Бока новое прозвище «пулеметчик». Он вышел немного вперед. Старик Цой снова увидел перед собой секретаря комитета партии, удивился столь разительной перемене в облике этого человека. — Что же тебя беспокоит?

— Как что?! С первого дня, как ушли из шахты, только об этом и думали... Если не собираетесь создавать отряд, подамся в армию. Чего здесь зря болтаться! — вспылил Ки Бок.

— И я такого же мнения. Можно подумать, что мы просто удираем, — сказал рабочий в железнодорожной форме.

— Завтра достигнем пункта нашего сбора. Там подождем остальных и тогда... перейдем к действиям, — тщательно подбирая слова, ответил Хи Сон.

В костре потрескивали сучья. Старик Цой огляделся вокруг. Куда девалось беззаботное настроение людей, только что распевавших песни? Лица сосредоточенные, посерьезневшие.

Секретарю задали еще несколько вопросов. Больше всего интересовались, есть ли оружие. Хи Сон отвечал обстоятельно, по-деловому. Когда вопросы иссякли, секретарь, повеселевший, направился к землянке. Теперь у него была одна дума: на нем, Хи Соне, лежит ответственность за отряд, за его боеспособность. Все остальное отошло на задний план. «Надо увлечь людей за собой. Конечно, есть среди них и малосознательные. Но опереться надо на таких, как Ки Бок и другие. Чор Чун вспыльчив, горяч, но многое говорит правильно, верно поступает. А ты, секретарь, не отстаешь ли?»

Лес молчал. Хи Сон шел вперед, осматривая окрестности, прикидывая в голове план на завтра...