«Как это верно, — подумала она. — Да, именно «мозг», который управляет всеми движениями». Эта мысль заслонила собой все, заставила Чон Ок устыдиться того, что еще недавно, на пути в партком, ею владело чувство растерянности. «Ну и глупая же я! А еще называю себя партийцем...»

Неожиданно страшный удар потряс землю. Прислонившаяся к стене Чон Ок вздрогнула всем телом, сердце заколотилось. Разговор в комнате тотчас смолк, по лицам людей скользнула тень. А эхо взрыва волнами накатывалось на поселок и терялось в сопках.

Входили и уходили рабочие. Большинство из них были знакомы Чон Ок. Проводив Ток Чуна, заведующий отделом повернулся к девушке.

— Преподаватель Чон Ок? — в его голосе послышались чуть иронические нотки. Зато взгляд умных проницательных глаз вызывал доверие, как бы говорил, что вот мы, старые знакомые, и вновь встретились. И девушке стало как-то свободно на душе, чувство стеснения улетучилось. Заведующий отделом труда показался ей добрым человеком. — Всех научили танцевать? — глаза Чор Чуна светились доброй улыбкой.

— Завтра должны были давать концерт для раненых бойцов, вот и репетировали...

— Да, намечали... Но ничего... Придет день, когда будем... будем танцевать.

— Итак, что мы намерены делать? — спросил Чор Чун, роясь в стопке бумаг на столе.

— Я — как скажет партия, — Чон Ок старалась держаться спокойно.

— Хорошо. Надо эвакуироваться в тыл.

— Нет. В тыл не поеду, — возразила она.

— Выходит, останетесь здесь? — притворно нахмурился Чор Чун.

— Не здесь, а в горах.

— Только в горы и не иначе?

— Да. Только, — проговорила девушка.

Чор Чун изучающе смотрел на Чон Ок, как бы оценивал, на что она способна. Миловидное лицо, стройная, хрупкая фигура... Нет, он не мог представить себе эту молоденькую учительницу партизанкой. Никак не мог. Чор Чун еще раз углубился в анкетные данные. Читал и не верил тому, что написано. Не может быть ничего общего между Чон Ок и той девушкой, которой пришлось хлебнуть столько невзгод, столько выстрадать.

— Партизаны не танцами занимаются. Хорошенько подумайте.

— Я уже думала. В тыл ехать не могу...

В это время зазвонил телефон. Парторг передал трубку Чор Чуну. С первых же слов лицо Чор Чуна стало тревожным. Он приподнялся со стула и говорил стоя.

— Енхын?.. Сегодня к вечеру... Понятно... — Положив трубку, Чор Чун обвел присутствующих взглядом и обратился к парторгу: — Сегодня вечером нужно уходить. Я останусь здесь и продолжу работу, а вас, товарищ парторг, прошу срочно отправиться с директором на шахту, чтобы скорее все закончить.

— Сегодня вечером? Не может быть!.. Чье это указание? — парторг привстал.

— Звонил секретарь партийного комитета волости, — ответил Чор Чун. Он вернулся на свое место и продолжил разговор с Чон Ок.

— Ну хорошо. Согласен, можете идти домой и собираться. — Он энергично пожал руку Чон Ок, затем повернулся к остальным. — Все проверьте еще раз. Секретари ячеек должны лично убедиться, что все сделано как надо.

Чор Чун сдвинул бумаги на столе в кучу, попросил товарищей присесть поближе и принялся объяснять им порядок эвакуации.

Глава 6

С заходом солнца шахтерский поселок вдруг забурлил, зашумел. В каждом доме люди спешно собирались в путь, слышался плач женщин. Горела подстанция. Дым длинной полосой стелился над поселком. Мун Чем Ди сновал от одного дома к другому. Там подсобит упаковать, тут возьмет в руки лопату и вместе с хозяйкой дома закопает в землю ее семейные ценности. Придет, сделает, что его попросят, и уходит молча, не принимая благодарностей. Мол, это его долг, партийное поручение. Уходит с приподнятым настроением, строгий и важный. Люди его не узнавали. Бывало, Мун Чем Ди такой разговорчивый, сам все расспросит, поинтересуется, как идут дела, теперь старик отмалчивался. Никому и не заикнулся, что утром был в парткоме и получил задание. Никто об этом не догадывался.

— Все это теперь уже ненужный хлам. А бросать жаль, может, спрятать?.. Вы, отец Чем Ди, сами посмотрите, — просили женщины, завидя старика в своем дворе.

— Врагам ничего нельзя оставлять, — отвечал Мун Чем Ди и принимался за работу.

Так он дошел до подножия сопки, где находился дом директора шахты. Дом старый, остался еще со времен японской оккупации. Штукатурка облезла, двери покосились, зато двор дома был просторней, чем у соседей, сзади — большой огород. Чем Ди помнил, как не раз помогал тучной жене директора ухаживать за огородом. Двое сыновей директора стояли в растерянности, не зная, чем они будут кормить кролика.

— Я соберу капусту, — вдруг решительно заявил карапуз лет семи. — Не хочу, чтобы кролик голодал.

— Я, я, — передразнил его мальчишка в школьной фуражке. — Много ты с собой возьмешь? Лучше отнесем его дедушке Чем Ди.

— Нет, возьмем его с собой.

— Надо маму спросить. Разрешит, тогда и возьмем, — миролюбиво согласился старший брат.

Жена директора просунула в дверь чулана вспотевшее красное лицо. Она занималась упаковкой вещей.

— Мама, можно нам взять с собой кролика? — спросил мальчуган. Но женщина не ответила, увидев у калитки Мун Чем Ди.

— О, отец Мун Чем Ди пришел!

Старик по ее заплаканным глазам, усталому виду понял, что здесь рады его приходу и ждут помощи. Он вошел в палисадник.

— Собраться — собрались, да ума не приложу, как дверь заколотить.

— Не велика беда... Давайте я. Гвозди и молоток есть? Если нет, принесу, — с этими словами Мун Чем Ди проковылял на улицу.

— Мама, а мама, возьмем кролика?.. — не унимался мальчик.

— Чем мешать мне, лучше бы поискали гвозди, — она сняла с головы платок и вытерла им лицо.

— Оставить его в клетке — с голоду умрет, — сказал серьезно старший сын.

— А вы выпустите его.

Мальчик распахнул дверцы клетки, просунул руку, ласково потрепал кролика и за уши вытянул наружу.

— Ступай, глупый, ступай гулять. В горы... Там хорошо...

Кролик сделал несколько прыжков и остановился, красными, как вишни, глазами уставишись на своего хозяина. Он привык к мальчику, который кормил его, и не хотел с ним расставаться. Оба мальчика с озабоченным видом наблюдали за своим питомцем.

Вскоре Мун Чем Ди вернулся с молотком в руках. Жена директора вытащила узлы с вещами на двор и закрыла дверь.

— Пожалуйста, поосторожней. Как бы стекла в окнах не побились, — говорила она Мун Чем Ди и даже попросила не заколачивать накрепко, чтобы можно было потом легко вытащить гвозди. Наконец все окна и двери оказались забитыми. И тут хозяйка дома села на крыльцо и по-детски навзрыд заплакала.

В это время во двор дома почти вбежал Хак Пин.

— Вы здесь, товарищ Мун?.. Спасибо, спасибо. Знал бы, сам не приходил. Времени в обрез, едва вырвал минутку, — он будто не заметил слез жены и широко улыбался.

— Тебе вот все нипочем. А кто знает: может быть, уже и не увидимся... — сквозь слезы проговорила жена.

— Эх, голубушка, кончится война, под ручку будем гулять в Моранбонском парке{6}, — он по-прежнему говорил в шутливом тоне, но на этот раз в его словах прозвучала грусть.

Послышался какой-то шорох, все обернулись и увидели кролика. Большими прыжками он приблизился к людям и смотрел, часто моргая. Старший мальчик ласково отогнал его обратно к лесу, но кролик обежал вокруг дома и снова возвратился.

— Оставь его. Каждый знает свой дом, даже животное, — женщина вытерла слезы и пошла к узлам.

— Вот накрутили!.. Бабы всегда остаются сами собой — и старые пеленки не оставят, все заберут. Только тогда успокоятся... — рассердился Хак Пин.

— Вы, товарищ директор, зря так. Женщине пеленки дороже шелковых нарядов, — возразил до этого молчавший Мун Чем Ди.

— Хо-хо! Может быть... Но зачем так много набирать? — Хак Пин посмотрел на свой скромный рюкзак.

...Трое медленно вышли на улицу и двинулись по дороге. Они несколько раз оглядывались, пока не перебрались через ручей и стали подниматься к перевалу.

Хак Пин долго провожал взглядом жену и детей, пока они не скрылись за поворотом, затем устало обошел вокруг опустевшего дома. Окна забиты, на дверях замок. Он приподнялся на цыпочки и заглянул внутрь. Все прибрано, разложено по своим местам. Будто семья ушла ненадолго и вот-вот вернется.

Хак Пин отсутствующим взглядом обвел постройки. И вдруг отчетливо услышал рыдания жены, плач маленького сынишки. Сердце защемило. Он вспомнил, как вошел сюда, шутил, подгонял их скорее уходить. От этого стало еще тяжелей на душе. Когда-то он теперь увидит их, прижмет к своей груди?.. Как они будут одни, без него?.. Не хотелось, чтобы сейчас Мун Чем Ди увидел его расстроенным. Хак Пин вытащил платок, вытер повлажневшие глаза и вернулся к дверям дома. Погладил сидевшего на пороге кролика, поднял с земли рюкзак и быстро зашагал в сторону шахты...

Навстречу тянулись группы людей — женщины с ребятишками за спиной и узлами на голове, старики, дети. Им в сторону перевала, к Яндоку. Попадались шахтеры в рабочей одежде.

На дворах догорали костры: сжигалось все ненужное теперь — школьные учебники, книги, бумаги. У перекрестка дорог толпились люди. Они окружили десятка три беженцев из Ковона. Расспрашивали их, перебивая друг друга, кого-то бранили. Ответы беженцев были самыми противоречивыми. Одни говорили, что уже нельзя добраться до перевала Пурэсан, другие уверяли, что вчера высажен десант в тылу, чуть ли не в Хамхыне. Всех еще больше взволновали эти слухи.

Пройдя дома четыре, Мун Чем Ди остановился у калитки. Здесь жил Тхэ Ха. Он без стука толкнул дверь.

— Чем Ди? — донесся из глубины комнаты голос матери Тхэ Ха.

— Тхэ Ха еще не вернулся?

— Нет. Ну что слышно? — с тревогой спросила старая женщина.

— Поговаривают, надо быстрее уходить. Опоздаете, придется ночью добираться.

В свое время Мун Чем Ди и отец Тхэ Ха были близкими друзьями. Мун Чем Ди любил Тхэ Ха, как родного сына.

— Над чем хлопочешь? Зачем тебе два? — Мун Чем поднял с пола уже готовый рюкзак.

— Чон Ок просила.

— Хорошая девушка. Женился бы сын на ней, да и дело с концом.

— Не то время, чтобы о женитьбе думать... Дай бог вернулся бы целым... Кто знает, что завтра будет? — мать Тхэ Ха силилась проткнуть наперстком иголку, но руки не слушались ее.

В прихожей скрипнула дверь. Вошла Чон Ок с узлом в руках.

— Я ухожу раньше из поселка, — грустно сказала она. — В парткоме говорят, что женщинам здесь делать уже нечего, только будут лишним грузом... Вот, мама, передайте это Тхэ Ха, если он заглянет, — она протянула конверт. Затем посмотрела на рюкзак. — Какой мне взять?

— Любой. Уж не маловат ли?

Мать Тхэ Ха кончила шить и воткнула иглу в подушечку. Девушка развязала узел и принялась из него перекладывать в рюкзак вещи.

— Схожу посмотрю, что на улице, — сказал Мун Чем Ди. Взяв в руки палку, он захромал к двери. В комнате наступила тишина.

— Мама, вам тоже надо уходить, — почти шепотом проговорила Чон Ок.

— Э, что обо мне печалиться? Таких старых никто не тронет.

— Нет, нет! Они и старых людей не щадят. Совсем озверели. Надо уходить... обязательно!

— Обо мне не горюй. Придет Тхэ Ха, поможет перебраться хотя бы в Яндок к моему брату.

На улице не утихал людской шум. Все спешили, суетились. Чон Ок упаковала зимнее белье, чулки, мыло, зубную щетку, зеркало, иголку с нитками засунула в карман рюкзака. В узле остались фотографии, тетради да несколько книг. Чон Ок стала перебирать бумаги. Взгляд упал на вырезанную из советского журнала картинку. С нее улыбались двое молодых людей — муж и жена. Перед ними, раскинув ручонки, стоял курчавый белокурый малыш. Он едва только научился ходить. У молодой матери в волосах заколот цветок. Мальчуган тянется к этому цветку.

Чон Ок очень нравилась эта картинка. И сегодня днем она взяла ее с собой, не уничтожила вместе с другими бумагами. Но сейчас, упаковывая вещи, она вдруг поняла, что эта картинка теперь не нужна. На дне свертка лежали еще нарядная кофточка и чхима{7}. И это теперь не потребуется.

— А Тхэ Ха все нет, мама... — печально проговорила Чон Ок.

Мать раскрыла окно, выглянула на улицу. У крыльца с вещевыми мешками стояли Ки Бок и огромный, стройный Ки Хо. Рядом с ними еще несколько молодых людей из Минчхона.

— Уже уходите? А где же Тхэ Ха?

— Раньше полуночи не ждите, мать, — громко сказал Ки Бок.

— Чон Ок здесь? Вот здорово! А мы заходили и застали только крошки на твоем столе, — засмеялся Ки Хо.

— Ну и копаешься ты!.. Как черепаха. Враг под носом, а она прихорашивается, — съязвила из задних рядов Сук Хи.

Все они когда-то состояли в одной организации Минчхона, хорошо знали друг друга. Потом одни вступили в партию, другие еще работали в Минчхоне, но дружба не потерялась.

— Итак, мамаша, скажите Тхэ Ха, что мы ждем его. Американцы в Ковоне. Пусть поторопится.

— Мы еще вернемся!

Молодежь попрощалась и отправилась своей дорогой. Для них все было ясно. Знали, куда идут; знали, что будет трудно, очень трудно; знали, ради чего решили идти, и не испытывали страха.

Чон Ок взвалила на плечи рюкзак и вышла. Мать Тхэ Ха пошла ее проводить. Солнце уже скрылось за вершинами сопок. Догорала подстанция, устало дымя затухающим пепелищем. Над поселком висел запах гари. У шахтоуправления собралась последняя группа эвакуирующихся шахтеров с женами и ребятишками. А те, кто шел в горы, заходили сюда проститься с близкими, просто со знакомыми. Здесь были и те, кто никуда не собирался, а пришел ради любопытства. Вся площадь перед конторой шахты оказалась запруженной людьми.

У входа в шахтоуправление Чор Чун, Чун О и Хак Пин ожидали, когда соберутся все эвакуирующиеся. Директор шахты в синих галифе, сапогах и «ленинке» — кепи с приподнятым козырьком — выглядел молодцеватым и подтянутым. Чун О лихо сдвинул шапку набекрень. Смуглый, в рабочей спецовке, он ничем не выделялся из среды шахтеров.

Мать Тхэ Ха пристально всматривалась в толпу, надеясь разыскать сына. Но его здесь не было видно. К Чон Ок подбежали дети, окружили ее, самые маленькие уцепились за юбку.

— Сонсэним{8}, скорее возвращайтесь!

Дети верили, что их учительница уходит ненадолго и скоро опять начнутся занятия.

— Будьте здоровы и счастливы, мои дорогие! Кончится война — я посвящу вам всю свою жизнь, — прошептала Чон Ок, обнимая детей, гладя их черные жесткие волосы.

— Товарищ Чон Ок, не задерживайтесь. Все ждут, — сказал Ки Хо. Девушка покорно кивнула головой и направилась к шахтоуправлению, где Сук Хи прощалась с родственниками. Отец подруги — Ан Сын Хун снял с плеча вещевой мешок, чтобы обнять дочь. Мать стояла рядом с красными от слез глазами. Только Сук Хи была сдержанной, спокойной, поглядывала по сторонам, кого-то разыскивая.

— Идите с сестренкой Чон Сук в деревню, мама. Глядишь, и мы поможем! Ждать придется недолго.

— Ты лучше о себе подумай. В горах будет тяжело. Смотри не простудись!.. Больницы там нет...

— Больницы нет — это правда, но она будет. Лекарства мы с собой везем. Найдутся и доктора. Обо всем позаботились, мама.

Чон Ок подошла к подруге, та крепко пожала ее руку. — Знаешь, так боязно оставлять маму одну... Что, если я не пойду с вами, а?

Чон Ок знала, что ее подруга думает совсем не так, — просто сказала глупость, жалея своих родителей; наверное, уже ругает себя за эти слова. Но такие вещи сейчас прощать нельзя.

— Вот не ожидала от тебя! Ты что?

В это время с крыльца в толпу сошел Чун О и начал выкрикивать фамилии, заглушая общий шум:

— Товарищ Сон Док Ки!.. Начальник хозотдела!..

Но ответа не последовало.

— Я сегодня видела Сон Док Ки, — крикнула Чон Ок.

— Когда?

— Когда шла в партком.

— И я видел. Он стоял с портфелем в руках у дома «старого борова». «Куда вы?» — спросил я, а он только и ответил: «Ухожу», — сказал из толпы Мун Чем Ди и подошел к Чун О.

— Вот гадина! Струсил! — донеслось до всех громкое крепкое слово Ки Бока. Он стоял рядом со своей молодой женой. Чун О больше не спрашивал. А народ зашумел еще сильней, кто-то громко плакал. Мун Чем Ди проковылял к крыльцу, обменялся прощальными рукопожатиями с тремя руководителями партизан. Он жал руки всем своим подопечным, успокаивал их. Затем Мун Чем Ди подошел к Ки Боку, хотел что-то сказать, но раздумал — решил не мешать молодоженам. Жена Ки Бока только что приехала из деревни. Она не скрывала своих слез, вытирая их подолом розовой юбки-чхимы.

— Успокойся, иди домой, все будет в полном порядке. А там я вернусь. Недолго ждать, слышишь? — упрашивал Ки Бок жену, но та не слушала его, продолжая рыдать. Парень безнадежно махнул рукой.

— Да, дела... — тяжело вздохнул Мун Чем Ди и отошел в сторону.

Вдруг воздух потряс сильный взрыв. Где-то совсем рядом. Люди утихли и, втянув головы в плечи, с испугом глядели на небо. Оно было чистым. Никаких вражеских самолетов.

— Бросают бомбы? — всполошилась мать Тхэ Ха. — Уже не попал ли в беду сын... — От одной этой мысли сердце старой женщины больно сжалось. Чон Ок молчала, сурово нахмурясь и не спуская глаз с неба. Было ясно, что бомбят поблизости. Но где именно и какие объекты? В толпе поползли слухи, люди взбудорожились, зашумели. Одни высказывали догадку, что бомбили железную дорогу, другие добавляли, что сами видели днем, как в небе кружил неприятельский разведчик. Но никто ничего не мог сказать определенно.

Бомбежка продолжалась. Теперь для Чор Чуна приобрело особый смысл внезапное указание уездного комитета партии о том, что эвакуацию надо производить сегодня днем и не позже. Было над чем призадуматься. Поэтому Чор Чун не согласился с предложением Хак Пина дождаться всех эвакуирующихся и лишь потом трогаться в путь. Чор Чун настаивал на немедленном отходе.

— Постройтесь в колонны и отправляйтесь сейчас же! — громко отдал команду Чун О. Но люди были как во сне, они ничего не слышали или не хотели слышать. Никто не двинулся с места. Наконец, толпа медленно пришла в движение. Обменивались рукопожатиями, обнимались на прощание. И вот постепенно на площади выстроилась длинная колонна. Чон Ок крепко пожала руку матери Тхэ Ха.

— Мама, и вам пора уходить. Берегите себя, — растроганно проговорила девушка.

Старая женщина молчала, по ее смуглому морщинистому лицу катились два ручейка слез. Она провела ладонью по лицу, отгоняя слезы. Щеки стали мокрыми.

— С богом, дочка! Возвращайся скорей. И чтобы все было благополучно... — гладила она шершавой рукой гладко причесанные волосы Чон Ок. Чон Ок простилась и побежала к колонне. Мать Тхэ Ха видела, как она заняла свое место в ряду.

И вот колонна вздрогнула, двинулась вперед. А рядом потянулись те, кто оставался, провожая в неизвестность своих близких и знакомых. Потом они отстали, колонна все убыстряла шаг. Вслед ей неслись последние напутственные слова, громкий плач. Казалось, вся долина рыдала, прощаясь с покидавшими ее жителями. Мать Тхэ Ха, стараясь не потерять из вида Чон Ок, стояла на обочине дороги вместе с Мун Чем Ди, жалкая и одинокая.

Колонна поднималась по дороге к сопке и вскоре скрылась за поворотом. А в ушах старой женщины все еще звенел, больно жалил сердце плач многих и многих людей.

Последние ряды колонны эвакуировавшихся скрылись за склоном сопки, а люди на площади не хотели расходиться, громко обсуждая происходившее. Наконец, и они постепенно разошлись по своим домам.

На поселок быстро опустилась темнота, принеся с собой страх и предчувствия неминуемой гибели. В своем доме мать Тхэ Ха не могла найти покоя. За окном на ветру протяжно плакала ива, наводя ужас на старую женщину. Она до утра не могла уснуть. Не зажигая огня, сидела в темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Не слышно было глухих вздохов копра, скрежета вагонеток с углем, мерного постукивания моторов электростанции. Все замерло. Шахта перестала жить, осталась от нее одна пустая скорлупа. И только.

Глава 7

Тхэ Ха шел к ремонтным мастерским шахты. Навстречу часто попадались группы беженцев. Они двигались маленькими группами, усталые и угрюмые. Казалось, силы их совсем оставляли. На всем пути их сопровождал глухой голос войны, преследовало далекое эхо не прекращавшейся ни на минуту канонады.

Тхэ Ха пытался представить себе, как он будет выполнять задание. Заложит под массивные бетонные быки моста динамит, зажжет шнур, огонь тонкой струйкой потечет к цели — и страшный взрыв потрясет небо, разнося на куски громадину моста. А он, Тхэ Ха, герой-партизан, совершив подвиг, благополучно вернется назад... Потом с винтовкой в руках будет пробираться сквозь чащу леса, подстерегая врага. Он будет бороться бесстрашно, не жалея себя... И однажды ворвется в штаб противника, захватит важного «языка». Он свяжет ему руки и поведет в расположение партизанского отряда. Товарищи будут качать его как героя!.. Картины будущей борьбы сменялись одна другой. Трепетно и радостно замирало сердце от предчувствия чего-то большого, настоящего... И Тхэ Ха не боялся.

— Сынок, далеко ли отсюда до шахты? — спросила старуха из встречной группы беженцев, и Тхэ Ха очнулся от своих мечтаний. На голове и в руках старуха держала узлы с вещами. За ее юбку ухватилась маленькая девочка.

— Около сорока ли. Вы издалека?

— Бог мой, еще сорок ли? — со вздохом переспросила она и устало огляделась вокруг. — С Ковона мы. Вчера утром вышли. У девочки нога болит, совсем не может идти. Вот и плетемся. — А враги за нами по пятам, — за всех сказал старик с тяжелой ношей на спине.

— Где сейчас американцы? Далеко?

— Не знаю. Подходили они к нашему городу, и мы двинулись... По дороге все деревни горят, кругом пепелища. Жителей осталось немного, почти все покинули дома. Теперь остались мы без крова. Как зимовать будем? С малыми детьми... — сквозь слезы проговорила старуха и, поманив к себе девочку, снова медленно зашагала по дороге. Тхэ Ха живо представил свою мать на месте этой женщины. Всплыл в памяти ее образ — голова в инее седины, морщинистое лицо женщины, которая никогда и ничего не жалела для своего единственного сына, была готова ради него на любые страдания... В детстве Тхэ Ха не задумывался, сколь горестна была жизнь его матери. Она рано овдовела, потом вышла замуж за «мондуна» — такого же нищего, как и сама. Бывало, месяцами приходилось голодать, проводить ночи в слезах. Однажды, когда Тхэ Ха было лет десять, отец сказал, что сын их будет более счастливым, чем они сами, и уж во всяком случае не станет «мондуном». Одно упоминание этого слова заставляло мать густо краснеть. Видимо, она стыдилась своего прошлого. Каторжный труд на шахте рано свел в могилу отца. Его и похоронить по-человечески не на что было — положили на две угольные тачки и отвезли на кладбище. Через несколько дней мать вынуждена была спуститься в шахту, заняв место покойного мужа. В двенадцать лет Тхэ Ха уже помогал своей матери толкать тяжелые вагонетки с углем. А на следующий год ушел добывать пропитание на золотых приисках. Но больнее всего жгло сердце воспоминание о том, как жалки были гроши, которые он и его мать приносили домой, как тяжело, впроголодь жили, хотя работали с утра до вечера. Те годы остались в памяти как сплошной нескончаемый кошмар. Мать еле держалась на ногах, но последнюю миску чумизы отдавала Тхэ Ха, чтобы сохранить его здоровье. И вот сейчас ей снова придется терпеть нужду и голод. Война...

До ремонтных мастерских оставалось десять ли, когда в небе послышался гул мотора. Самолеты развернулись и пошли на снижение прямо над головой Тхэ Ха. В стороне мастерских послышались глухие разрывы, из-за сопки в небо поднялся столб черного дыма. Что бы это значило? Ведь там нет никаких военных объектов — удивился Тхэ Ха.

Самолеты скрылись из вида, и юноша поднялся с земли, вышел на дорогу. Смеркалось. Едва он сделал несколько шагов, как отчетливо различил сухой треск винтовочной и пулеметной стрельбы. Он прислушался. Стрельба доносилась со стороны завода. Тхэ Ха не допускал даже мысли, что противник уже так близко. Неожиданно из кустов на дорогу выбежали несколько человек. Они были в рваной, запачканной землей одежде, с узелками в руках. У некоторых на спине привязаны дети. Они испуганно озирались по сторонам, тяжело дышали.

— Что случилось? Американцы? — Тхэ Ха схватил за плечо одного мужчину.

— Враги прорываются сюда. Быстрей уходи! — ответил тот; и не успел Тхэ Ха снова открыть рот, как мужчина уже бежал по дороге, догоняя остальных.

Тхэ Ха стоял в растерянности, озадаченный этой новостью. «Неужели они так быстро смогли сюда прорваться?» Но стрельба говорила сама за себя. Не хотелось в это верить. Тхэ Ха остановил женщину с грудным ребенком за спиной, но и она ответила ему то же самое.

«А как же с мостом? Успею ли подорвать?» Тхэ Ха не двигался с места, глядя вслед уходившим крестьянам, и не знал, что предпринять. Стрельба продолжалась, и казалось, она приблизилась. Ничего определенно не решив, Тхэ Ха медленно побрел назад по дороге, но остановился, раздумывая. Ему поручили взорвать мост, почему же он уходит? Тхэ Ха снова прислушался. Пальба как будто стихала. Надо бы обождать, выяснить обстановку, и тогда станет ясно, что делать. Он взобрался на склон сопки и спрятался в зарослях молодых кленов. Прошло немало времени, стрельба не возобновлялась, и никто не появлялся.

«А может, враги не вошли в долину, а направились прямо к Яндоку? — успокаивал себя Тхэ Ха. Он спустился на дорогу, взвалил на плечо ящик с динамитом и осторожно пошел вперед. — Мост должен быть взорван во что бы то ни стало. Это партийное задание. Да и Чор Чуну как потом в глаза смотреть?»

К Тхэ Ха вернулась уверенность, и он бодрее зашагал по дороге. Стемнело. Когда оставалось совсем недалеко до мастерских, вдруг снова затрещала пулеметная очередь. На этот раз никаких сомнений не могло быть — там враг. Тхэ Ха свернул с дороги в кусты. Вскоре в темноте он увидел белевшее на холме здание конторы завода. Оттуда доносились громкие крики и брань. Резнули ухо незнакомые квакающие слова. Да, там враги! Но в темноте нельзя было разобрать, много ли их. Сердце бешено колотилось. Тхэ Ха затаил дыхание. «Как же взорвать мост?» — мучила его мысль. Единственное, что облегчало задачу, — это ночь. Она помогала укрыться. Мост находился прямо за конторой. Тхэ Ха обдумывал план действий — подползти незаметно к насыпи, заложить мину под бык моста, зажечь шнур и скрыться той же дорогой, которой пришел. Он присел на камень, отдышался и еще раз прикинул план во всех мелочах. Видимо, другого выхода не было, надо добираться.

Он заскользил по мокрой траве, часто замирая, чтобы осмотреться. И снова в путь. С непривычки ныла спина, пальцы были сбиты о камни в кровь. Минуты тянулись как вечность. Но вот и мост. Голоса вражеских солдат звучали так отчетливо, словно над ухом. Но ни единой человеческой тени не видно. Тхэ Ха тщательно ощупывал бетонированную грудь быка, пытаясь найти удобную нишу для ящика с динамитом, и не мог найти. Возможно, наверху у сочленения быка с фермой найдется подходящее место. Тхэ Ха осторожно полез по насыпи к железнодорожному полотну, волоча ящик с взрывчаткой. Для верности захватил с собой и самодельную гранату. Вот и рельсы. Медлить некогда. Тхэ Ха установил свой груз в удобной ямке, вытащил спички и чиркнул. Огонь вспыхнул, но тут же погас на ветру. Он еще раз чиркнул — и в это мгновение сзади послышалось испуганное и громкое:

— Кто здесь?

Вторая спичка тоже погасла.

— Кто здесь! — заорали еще громче.

Тхэ Ха припал к шпалам между рельсов и замер. Часовой еще раз окликнул и, не получив ответа, выстрелил.

Пуля просвистела над головой Тхэ Ха. Он продолжал лежать, не двигаясь.

— Эй, что там такое? — раздалось сразу несколько голосов, а затем ясно донесся тяжелый топот ног.

Оставаться на мосту уже нельзя было, и Тхэ Ха скатился вниз по насыпи. Ему вслед грянуло несколько выстрелов. Тхэ Ха побежал по мелководью через реку, два-три раза падал, споткнувшись о камни. Шаги преследователей были все ближе. Вскоре несколько теней преградили дорогу. Из темноты выросла фигура солдата, блеснула каска.

— Стой, сволочь!..

— Допрыгался! — К Тхэ Ха приблизился один из солдат. Тхэ Ха резко отскочил в сторону и с размаху ударил его в лицо. Солдат завопил и упал навзничь. Каска откатилась в сторону, зазвенела о камни. Сбоку к Тхэ Ха подскочил еще один солдат. Он был щуплый, и Тхэ Ха легко бросил его наземь, придавил горло к земле так, что тот захрипел. Но в это время кто-то ударил Тхэ Ха по голове прикладом. Земля закачалась, поплыла перед глазами. Тхэ Ха почти потерял сознание, тупо ныла голова. Спустя некоторое время он понял, что его куда-то волокут, скрутив руки. Попытался было упираться, но сил не было, и тело казалось безжизненным. Он едва уловил слова вражеских солдат: «Стопроцентный красный», «склад»... Скрипнула дверь. Тхэ Ха бросили на пол.

Вскоре вернулось сознание. Кругом непроглядная темь.

— Товарищ, откуда? — шепотом спросил кто-то из темноты.

Тхэ Ха понял, что он здесь не один.

— Что случилось, как попал? — спросил все тот же голос, и он почудился Тхэ Ха знакомым, но кто именно говорил, вспомнить было трудно.

— Я с шахты... — Тхэ Ха был так слаб, что отвечал с трудом. Он приподнялся на локтях и с минуту всматривался в темноту, но она молчала. В голове не было никаких мыслей, притупилось сознание. Он никак не мог осмыслить, что же случилось. Думал, что враги еще далеко, и ошибся. Хотел их встретить в открытом бою, а попал в плен.

С разных сторон посыпались вопросы:

— Какие новости?

— Шахтеры ушли или еще нет?

— Наверное, еще нет. Впрочем, точно не могу сказать, — упавшим голосом ответил Тхэ Ха.

— Плохи дела.

— Можно было заранее людей поднять. А теперь вот расхлебывай.

С разных концов заговорили люди. Кто-то подошел к Тхэ Ха, нагнулся к его лицу так близко, что чуть не коснулся, нащупал руку и крепко ее пожал.

— Я Ен Хен. Где зацепило? — тихо спросил он, и Тхэ Ха почувствовал его дыхание. Это был тот, первый голос.

— Товарищ Ен Хен? — в свою очередь спросил он, узнавая парторга мастерских. Тхэ Ха очень обрадовался этой встрече и даже приподнялся, но тут же рухнул на пол от страшной боли в голове.

— Как эти гады так быстро сумели прорваться сюда?

— Странно, что шахтеры чего-то дожидаются и не уходят. Не слышал, когда намечали эвакуацию?

— Говорили, что завтра. Сегодня все готовились, сам видел.

— Завтра? Ну и ну, беда!.. Завтра враги, наверное, и туда нагрянут.

— Сомневаюсь, — Тхэ Ха вспомнил щуплого лисынмановца.

— Американцы бросили все свои резервы, Ли Сын Ман провел тотальную мобилизацию. Эти из их гестапо. Прямо звери, а не люди.

— Да, тяжело.

— А ты по какому делу шел? — отпуская руку Тхэ Ха, спросил Ен Хен.

— Должен был мост подорвать, — упавшим голосом ответил юноша.

— Ну и как?

— Заложил взрывчатку, хотел поджечь — и тут сцапали, — глухо проговорил Тхэ Ха, а про себя подумал: «Значит, не взорвал. Эх ты, герой!.. А теперь отсюда как выкарабкаешься?» Потом вслух добавил:

— Что они собираются с нами делать?

— Кто их знает... Ведут себя нагло, как дома, подлецы. — Ен Хен сплюнул от злости.

— Попытаемся отсюда выбраться? — Тхэ Ха огляделся по сторонам. Но кругом была одна безнадежная темнота.

— Может, помогут партизаны... Налет... Больше надеяться не на что. Поблизости склады. Если бы наши догадались... — проговорил кто-то с надеждой.

Глава 8

Ночью Тхэ Ха, превозмогая боль, принялся ощупывать стены склада. Другие заключенные уверяли, что это — напрасная затея. Стены толстые, все наглухо заделано, ни единой щелки. И подкопать стены трудно. Но Тхэ Ха не терял надежды. Наверное, где-нибудь есть вентиляционное отверстие и утром оно обнаружится. Во время обвалов шахты бывало и похуже, а выход находили.

Сверлили мозг слова Ен Хена о том, что завтра враги доберутся до шахты, войдут в поселок. Любыми средствами надо вырваться. Но как?

Тхэ Ха не сомкнул глаз до утра. Малейший шорох снаружи — и он припадал к стене. Отчетливо доносились мерные шаги солдат. Несколько раз раздавались выстрелы, и тогда с радостью и надеждой он замирал у стены: «А вдруг наши?» Но стрельба затихала. Регулярно курсировали патрули, иногда урчал мотор автомобиля. Но по этим отдельным, отрывочным звукам трудно было составить полную картину происходившего за стенами склада. Он усиленно охранялся. Да и случись малейшее происшествие — рядом контора завода, забитая вражескими солдатами.

До рассвета Тхэ Ха не сомкнул глаз, прикидывая в уме, как бы выбраться на волю. Под утро в склад привели еще двух арестованных, рабочих шестой мастерской, расположенной на полпути от шахты к заводу. Они услышали стрельбу в районе завода и захотели посмотреть, что там творится. Здесь их схватили.

— В каком направлении они наступают? — спросил их Тхэ Ха.

— К шахте. Их около двухсот человек. Впереди шел лисынмановец из службы безопасности, за ним несколько здоровенных верзил. По всей видимости, американцы.

— Где они тебя встретили?

— Мы не успели пройти и пять ли от мастерской. А теперь они уже далеко...

— ...Неважно получается, — в тяжелом раздумье Тхэ Ха опустил голову. — Несомненно, отряду самообороны не справиться с двумястами врагов, если они атакуют поселок. У рабочих не то оружие. Всего одна винтовка, да и та старая, японская, образца 1938 года. А остальное — ручные самодельные гранаты.

— Не стоит унывать. В поселке есть кое-какие силенки. Наши просто так не дадутся в руки, — Ен Хену хотелось подбодрить Тхэ Ха.

— Силенки? Что можно сделать самодельными гранатами?..

— Не так мало. Как говорится, даже если небо обрушится, и то можно найти пути к спасению. У нас не такое безнадежное положение, будем держаться. Не забывай, что мы — члены партии, — продолжал Ен Хен.

«Да, — с горечью подумал Тхэ Ха, — надо было отправляться пораньше, тогда бы успел. Эх!..»

Рассвело, и слабый луч солнца пробился через вентиляционное отверстие. Оно слишком мало. Тхэ Ха потерял последнюю надежду. Солнечный луч все ниже скользил по бетонированной стене, упал на пол, а враги все еще никак не давали о себе знать. Зашло солнце.

На следующее утро в склад вошел щуплый солдат, уже знакомый Тхэ Ха, и стал по одиночке выкликать арестованных. Тхэ Ха вызвали пятым. Солдат сразу узнал его, долго оглядывал диким взглядом, затем приставил дуло винтовки к его спине. Двое лисынмановцев схватили Тхэ Ха и крепко связали ему руки. Так поступали с каждым арестованным. На дворе светило ослепительное солнце. Назойливо жужжала стрекоза над головами людей со скрученными назад руками, точно выбирала место, где бы ей сесть, но вдруг испуганно взмывала вверх.

— Пошли! — приказал наконец щуплый солдат, когда последнего арестованного — рабочего мастерской — вывели из склада и скрутили ему руки. Солдат шел впереди, двое лисынмановцев с винтовками наперевес замыкали колонну. По дороге никто не проронил ни слова, будто воды в рот набрали. Только щуплый вояка пронзительно орал иногда, подгоняя арестованных.

Когда они достигли дома «старого борова», было уже за полдень. Из-за поворота был виден дом Тхэ Ха. От этого еще сильнее защемило сердце, он до рези в глазах всматривался в дом. Ворота распахнуты настежь, но ни одного человека во дворе не было видно. Нельзя понять, что же стало с жителями шахтерского поселка. Лишь гулкое эхо винтовочной пальбы отдавалось в душе Тхэ Ха приятной мелодией.

На бывшем посту отряда самообороны поселка теперь стояли лисынмановцы в касках и с винтовками наперевес. Когда перебрались по камням через ручей и обогнули скалу, взору открылись до боли привычные строения шахты. Тхэ Ха заметил брошенные в беспорядке инструменты, вагонетки. Будто над поселком и шахтой пронесся ураган, все расшвырял, покорежил. Ни одного рабочего, ни женщины или ребенка не видно на улице, дома заколочены. Только кое-где истошно лаяли собаки, напоминая, что здесь еще недавно жизнь текла своим чередом. Вдруг послышался громкий плач женщины. Тхэ Ха подумал о матери и невольно оглянулся в сторону своего дома. Отсюда можно было различить, что дверь закрыта. «Что с матерью? Ушла? Хотя бы все было благополучно...» — и он еще раз оглянулся на дверь родного дома, но там по-прежнему было тихо — никаких признаков жизни.

Навстречу по шоссе двигалось с полсотни вражеских солдат. Издали они производили внушительное впечатление, поблескивая касками. Но когда поравнялись, то Тхэ Ха обратил внимание на их разношерстное обмундирование. Некоторые в новых гимнастерках цвета хаки, другие — в старых, линялых, кто в сапогах, кто в ботинках с обмотками. Иные даже в деревенских комусинах. Даже оружие неодинаково — карабины, автоматы, а то и простые винтовки старого образца. Никак не скажешь, что это отряд регулярной армии. Скорее всего, это кучка солдат, измотанных боями, собранных вместе из разбитых подразделений. И только каски у солдат одинаковые, новенькие.

Тхэ Ха впервые увидел южнокорейских солдат. Ну разве же это вояки?

Около рабочей столовой отряд остановился, и солдаты поспешили внутрь помещения. Столовая и шахтерский магазин, продовольственный склад и здание поликлиники — все превратилось в казармы. Рамы без стекол, многие двери сорваны с петель. У входа — горы пустых консервных банок. Ветер носил по земле птичьи перья. На помойных ямах чернели стаи ворон. Да и весь поселок напоминал двор бойни или поле сражения.

Арестованных подвели к помещению столовой. Из окон высунулись солдаты, злорадно посмеиваясь.

— Уже пожаловали? — жуя бутерброд, спросил офицер.

— Немного задержались, господин лейтенант, — поспешно ответил щуплый солдат-конвоир и снял фуражку. Лицо его тут же расплылось в виноватой улыбке.

— Никто не удрал? И этот здесь, что хотел взорвать мост? Красный ублюдок! — со злобой проговорил лейтенант, засовывая в рот остаток бутерброда. Он скрылся и вскоре пинком ноги распахнул дверь столовой.

— Вот он, — щуплый конвоир указал на Тхэ Ха.

Лейтенант подскочил к Тхэ Ха, с размаху ударил его в лицо. Юноша едва удержался на ногах. Тогда лисынмановец вытащил из кобуры пистолет и стал тыкать им в грудь Тхэ Ха. Тот отступил несколько шагов назад, стиснул зубы и в упор ненавидящим взглядом смотрел на своего мучителя. Мелькнула мысль, что лейтенант как раз и есть тот, которого позавчера вечером он столь удачно угостил кулаком.

— Я покажу тебе, как поднимать на нас руку! — С этими словами лисынмановский офицер в приступе ярости сильно пнул юношу кованым сапогом. Черные круги поплыли перед глазами, вдруг закачалась земля, и все же Тхэ Ха устоял.

— А вы что разинули рты! — закричал лейтенант на двух солдат. Один из них щелкнул затвором, но офицер выхватил у него винтовку и принялся прикладом избивать Тхэ Ха. Юноша упал, а озверевший лейтенант все не оставлял свою жертву.

— Ублюдок!.. Если бы тебя не захотел допросить господин Уоттон, ты бы отсюда отправился к праотцам, — сквозь зубы процедил лейтенант, направляясь в столовую. Конвоиры подхватили Тхэ Ха с земли и поставили на ноги.

— Ну-ну, нечего притворяться! — проворчал один из солдат.

Тхэ Ха поволокли к зданию бывшей поликлиники.

Дверь хирургического кабинета раскрыта настежь, но там ни больных, ни сестер, ни врачей. По полу разбросаны пачки ваты, бинты, инструменты. Стекла шкафов разбиты. Пол и операционный стол в кровавых пятнах.

В кабинете было трое: два лисынмановца и один иностранец в новеньком обмундировании, с тоненькими усиками. Словно уличный торговец, он показывал на оборудование кабинета, с ухмылкой что-то говорил.

Лисынмановцы удобно расположились в операционных креслах.

— Честь имею... — низко поклонился щуплый конвоир.

Тхэ Ха вздрогнул, когда из кабинета в коридор вышел высокий мужчина в черных роговых очках, чуть-чуть сутулый. Незнакомец играл пистолетом, точно ожидал нападения. Можно было подумать, что это занятие ему доставляет огромное удовольствие. Тхэ Ха показалось, что это как раз и есть тот американский советник, о котором говорил только что лейтенант. И он не ошибся. Уоттон был цветущего здоровья, хотя уже в годах, на пальцах блестели перстни. «Вот раздеть этого долговязого, точь-в-точь был бы похож на мокрого гуся», — мелькнула озорная мысль у Тхэ Ха. Пахнул ветерок, и из открытой двери донесся запах гари.

— Сколько коммунистов схватили? — хлопнув по плечу конвоира, спросил американец.

— Это я организовал засаду, господин старший лейтенант, — поклонился щуплый солдат.

— О, ты храбрец!

— Среди них есть опасный красный, — откозырял солдат.

— Те, кто с севера, — все опасные коммунисты, — снова снисходительно потрепал солдата по плечу американец. Он произнес эти слова как бы невзначай, но они заставили насторожиться солдата. Он был тоже с севера, но искал случая заслужить доверие американского офицера, старался угодить ему с первого дня, когда тот появился в их подразделении. У американского советника был всегда свой взгляд на вещи, и это беспокоило солдата. Уж что он для него ни делал, чтобы не прослыть красным, заслужить доверие. «Мистеру» нравились ценные вещи, и он доставал их ему. Но все напрасно. Советник был слишком подозрительным и недоверчивым и чуть что не упускал случая намекнуть солдату о его прошлом, пригрозить. Щуплый конвоир побаивался американца и в душе недолюбливал его.

— Лови побольше красных, — и советник снова удалился в свою комнату.

«Легко сказать, лови... Сам бы попробовал... Другие и того не умеют...» — подумал солдат.

Из кабинета вышел человек с лихо сдвинутой набок фуражкой, загадочно улыбаясь. Тхэ Ха узнал в нем счетовода шахты и невольно вздрогнул. На рукаве счетовода белела повязка с надписью «охрана». Он тоже узнал Тхэ Ха, на мгновение смутился, вдруг посерьезнел и опустил вниз глаза. А Тхэ Ха не опускал с него взгляда, точно кошка, увидевшая прямо перед собой мышь. Но тот осмелел и неожиданно нагло посмотрел на Тхэ Ха.

— Что на меня уставился, сукин сын? — а у самого голос задрожал от волнения, как у мелкого воришки. Лицо покрылось красными пятнами. Он не дождался ответа и быстро зашагал по коридору.

Терапевтический кабинет, аптека слева, еще кабинеты — и всюду полно людей. Щуплый солдат и счетовод шли впереди, за ними Тхэ Ха и Ен Хын, потом другие арестованные. Их распихивали по двое в комнаты. Тхэ Ха и его товарищи оказались в бывшем кабинете физиотерапии. Здесь уже находилось человек десять, и сесть было негде. Разговорились. Это были в основном рабочие из мастерских и больные шахтеры, не успевшие эвакуироваться. От них Тхэ Ха узнал, что из поселка благополучно ушли почти все, кто хотел, и ему сразу стало легче. Но как с матерью и Чон Ок, удалось ли им тоже покинуть поселок вместе с другими? Никто ничего не знал. Обескураживало и известие, что во главе поселковой полиции стал Сон Док Ки.