Глава четырнадцатая

— Прошу прощения, мисс, не можете ли вы сказать, где мисс Уильямс? — спросил адмиральский дворецкий. — Ее желает видеть один джентльмен.

— Она сейчас спустится, — отвечала Сесилия. — А кто это?

— Доктор Мэтьюрин, мисс. Он велел сказать, что он доктор Мэтьюрин.

— Проводите же его ко мне, Роули, — воскликнула девушка. — Я им займусь… Милый доктор Мэтьюрин, как вы? Каким образом вы сюда попали? Клянусь, я просто поражена! Какого замечательного успеха добился милый капитан Обри, захвативший «Фанчуллу»! Но как жаль бедный «Поликрест», ушедший под воду со всем имуществом. Но вы-то, надеюсь, спасли свою одежду? О, как мы радовались, прочитав «Гэзетт»! Мы с Софи взялись за руки и принялись скакать, точно козочки, по розовой гостиной, вопя при этом: «Ура, ура!» Хотя мы так переживали, о господи, как мы переживали! Плакали и плакали, я вся распухла от слез и такая страшная пошла на адмиральский бал. А Софи совсем не пошла на бал и потеряла немного — бал был такой дурацкий. Молодые люди торчали в дверях, а танцевали одни только старики, согласно рангу. Разве можно назвать это балом? Я танцевала один лишь раз. О, как мы ревели — у нас все платки промокли от слез, представляете? Конечно же, все это очень грустно. А она — она совсем не думала о нас. О том, что бросает тень на всю семью! По-моему, она напрасно так поступила. Могла бы подождать, пока мы не вышли бы замуж. Думаю, она… Но я не должна вам говорить этого, потому что однажды вы уже пострадали, много, хотя и давно. Разве нет?

— Кто же вас так расстроил?

— Ну конечно же Диана. Разве вы не знали? О боже!

— Расскажите, пожалуйста, что же произошло.

— Мама велела никому не рассказывать об этом. Я и не буду рассказывать. Но если вы обещаете никому этого не передавать, я шепну вам на ухо. Ди стала содержанкой этого самого мистера Каннинга. Я думала, что это вас удивит. Кто бы мог подумать? Мама ничего не подозревала, хотя она поразительно мудрая женщина. Она просто впала в бешенство и до сих пор не может прийти в себя. Она говорит, что теперь у нас нет никаких шансов найти приличную партию. Это вовсе не значит, что я против приличной партии, просто мне не хочется остаться старой девой. Даже думать об этом противно. Тихо, я слышу, что ее дверь закрывается: она спускается вниз. Я оставлю вас вместе и не буду третьей лишней. Может быть, во мне и нет шести футов роста, но никто не скажет, что я третья лишняя. Так вы никому не расскажете? Не забудьте, вы обещали.

— Софи, дорогая, — произнес Стивен, целуя девушку. — Как вы поживаете? Я сразу же отвечу на все ваши вопросы. Джеку присвоили звание капитана первого ранга. Мы приплыли на том фрегате, который стоит возле островка. Он временно исполняет обязанности капитана.

— На каком фрегате? Где он, где?

— Пойдемте, — предложил доктор, поворачивая большую бронзовую подзорную трубу адмирала, укрепленную на кронштейне. — Видите, он расхаживает по шканцам в своих старых нанковых панталонах.

На ярко освещенном корабле Джек Обри мерил шагами палубу от обреза квартердека к кормовой карронаде и обратно.

— Да у него на голове повязка! — воскликнула девушка. — Уж не пострадали ли снова его бедные уши? — пролепетала она, наводя объектив на фокус.

— Нет, нет, только прическа. Наложено не больше дюжины швов.

— Он не сойдет на берег? — спросила Софи.

— Не сойдет. Зачем? Для того чтобы на берегу его арестовали за долги? Ни один друг не заставит его сойти на сушу даже силой, и ни одна женщина, питающая к нему чувство дружбы, не попросит его сделать это.

— О да! Ни в коем случае! Я совсем забыла… Всякий раз, поворачиваясь, Джек Обри смотрел на Маунт Эджкамб, официальную резиденцию адмирала Хеддока. Софи показалось, что они встретились глазами, и она отпрянула.

— Объектив не в фокусе? — спросил Стивен.

— Нет, нет. Нехорошо разглядывать его исподтишка. Как он себя чувствует? Я так рада, что… Я совсем запуталась… Все так неожиданно… Я даже не представляла себе… Как он себя чувствует? А как вы? Милый Стивен, как вы себя чувствуете?

— Я вполне здоров, спасибо.

— Нет, нет, вы не здоровы. Сядьте сию же минуту. Стивен, Сисси проболталась?

— Это не имеет значения, — отвечал доктор, отводя глаза. — Скажите, это правда?

Софи не смогла ответить, но села рядом и взяла его за руку.

— Теперь послушайте, детка, — произнес Стивен, в свою очередь пожимая ее руку.

— Прошу прошения! — воскликнул адмирал Хеддок, просунувший в дверь голову и тотчас убравший ее.

— Теперь послушайте, детка, — повторил доктор. — Фрегату «Резвый» приказано следовать на север, в Нор, чтобы забрать там каких-то дурацких солдат. Как только они погрузятся, корабль отправится в плавание. Вы должны сесть на него и попросить Джека доставить вас в Дюны.

— О нет. Я никогда не смогу пойти на это. Это будет неприлично. Дерзко, смело, словом, неприлично.

— Ничего подобного. Вместе с сестрой вполне прилично и естественно. Ну же, дорогая, принимайтесь упаковывать свои вещи. Сейчас или никогда. В следующем месяце он может оказаться в Вест-Индии.

— Ни за что. Я знаю, вы хотите, чтобы было как лучше. Вы душка, Стивен, но девица не может, просто не может пойти на такой шаг.

— У меня совсем нет времени, — произнес доктор, вставая. — Послушайте меня. Делайте то, что я говорю. Пакуйте свои шляпки — и марш на корабль! Сейчас самое время. Именно сейчас, иначе вас будут разделять три тысячи миль соленого неприветливого моря и годы напрасно потерянного времени.

— Я вся в растерянности. Но я не могу. Нет, я никогда не пойду на это. Не могу. Может быть, я ему не нужна. — По щекам Софи лились слезы. Она отчаянно мяла в руках платок и, качая головой, лепетала: — Нет, нет, никогда.

— Тогда всего вам хорошего, Софи, — сказал он. — Как можно быть такой размазней! Такой жеманницей! Фи, Софи. Где же ваша смелость, девочка? Ведь это единственное, чем он восхищается на свете!

Когда Стивен добрался до квартердека, адмирал делился своими соображениями относительно снастей из манильского троса. Джек и Софи стояли чуть в стороне с чрезвычайно застенчивым видом. «Похоже, что он испытывает не столько тревогу, сколько испуг, — подумал Стивен. — Он не может собраться с мыслями и очень часто отвечает адмиралу невпопад».

— И если такелаж изготовлен из обыкновенной пеньки, дорогие мои, — объяснял адмирал, — то все эти снасти приходится смолить.

— Смолить, сэр? — воскликнула Софи. — Хотя конечно. С помощью кисти, я полагаю? — добавила она тихим голосом и залилась румянцем.

— Итак, я препоручаю девочек вам, Обри, — произнес адмирал Хеддок. — Перекладываю ответственность на ваши плечи. Две взрослые девицы — это огромная ответственность. Я привезу их к вам на фрегат в четверг.

— Честное слово, вы очень добры, сэр, но корабль не слишком хорош для дамы. Вернее, очень хорош для дамы. Но тут слишком тесно. Буду счастлив, более чем счастлив проявить все свое внимание к мисс Уильямс, насколько это в моих силах.

— О, не беспокойтесь. Это же только девушки, они привыкли к неудобствам, не надо выбиваться из сил. Подумайте, как помочь им сэкономить деньги на булавки. Запихайте их куда-нибудь. Поместите их в каюту к доктору, ха-ха! А, это вы, доктор Мэтьюрин. Рад вас видеть. Вы не возражаете, если их поместят к вам? А? Ха-ха-ха. Я вас видел, хитрец вы этакий. Опасайтесь его, Обри. Это такой хитрюга. — Несколько офицеров, оказавшихся на квартердеке, хмурились: адмирал принадлежал к прежнему, с более суровыми порядками, флоту. Он и обедал с таким же, как он, осколком старины, адмиралом порта. — Итак, решено, Обри? Вот и чудно. Давайте же, Софи, Сесилия. Придерживайте ваши нижние юбки. Вон какой ветер. Вот еще что, — прибавил он голосом, который счел за шепот, хотя девушек уже опустили в шлюпку в «беседке», — скажу вам кое-что на ушко, Обри. Вы читали выступление вашего отца? Думаю, нет. «А теперь обратимся к проблемам флота, — заявил он депутатам парламента. — Здесь мы тоже видим, что прежняя администрация не просто допускала, а поощряла страшную расхлябанность и неслыханное мздоимство. Мой сын, морской офицер, рассказывал, что дела обстоят очень плохо: непригодные к службе офицеры получают повышения по знакомству, снасти и паруса никуда не годятся, и, в довершение всего, мистер спикер, на борт кораблей допускаются женщины, женщины! Наблюдаются сцены невиданного разврата, достойные разве что французов». Если хотите последовать совету старика, то срочно положите конец таким разговорам. Никакой пользы флоту от них не будет. Пусть он лучше занимается своей армией.

Послушайте умное слово, хорошо? Вы поняли, к чему я клоню?

С лукавым выражением лица адмирал подошел к трапу, и ему отдали почести, достойные его высокого чина. Постояв сколько полагается при таких проводах, Джек Обри обратился к вестовому:

— Пошлите за плотником. Мистер Симмонс, будьте настолько любезны, пошлите на ют лучших матросов с пемзой и швабрами. Скажите мне, кто из офицеров наиболее отличается вкусом?

— Аппетитом, сэр? — воскликнул Симмонс.

— Нет, нет! Художественным вкусом. Знаете ли, чувством возвышенного.

— Не знаю, сэр, есть ли среди нас такие знатоки. Что касается возвышенного, то я не припомню, чтобы в кают-компании мы разбирали такие темы. Но есть такой Маллет, сэр, из плотницкой команды, который в этом точно разбирается. Он был скупщиком краденого и собаку съел на всякого рода красивых вещах — картинах старых мастеров и так далее. Сам он уже в годах и не слишком силен, поэтому помогает мистеру Чарноку выполнять столярные работы и заниматься отделкой. Но я уверен, что он разбирается в возвышенном лучше любого другого.

— Я хотел бы с ним поговорить. Мне нужно украсить каюту. Полагаю, его можно отпустить на берег?

— Ну что вы, сэр. Он дважды сбегал, а в Лиссабоне попытался добраться до берега в бочке, но попал не туда. Однажды он украл платье у миссис Армстронг и попытался проскочить мимо старшины корабельной полиции, заявив, что он женщина.

— Тогда он отправится в сопровождении Бондена и отделения морских пехотинцев. Мистер Чарнок, — обратился он к ожидавшему его распоряжений плотнику. — Пойдемте со мной и посмотрим, что можно сделать, чтобы каюта стала пригодной для леди. Мистер Симмонс, пока мы этим занимаемся, не прикажете ли вы парусному мастеру заняться изготовлением парусинового ковра из белых и черных квадратов — точь-в-точь как на «Виктории». Нельзя терять ни минуты. Стивен, мой герой, — начал он, оказавшись в сравнительно уединенной носовой каюте, обняв его одной рукой, похожей на медвежью лапу. — Разве вы не удивлены и не обрадованы? Господи, какое счастье, что у меня есть хоть какие-то деньги! Предложите-ка мне какие-нибудь идеи насчет украшения каюты.

— Каюта и без того хороша. Вполне соответствует. Нужно только подвесить еще одну койку, принести обыкновенную кровать и, соответственно, одеяла и подушки. Графин с водой и стакан.

— Можно передвинуть переборку вперед на целых восемнадцать дюймов, — сказал Джек. — Кстати, вы не станете возражать, если мы ненадолго перевезем пчел на берег?

— Из-за миссис Миллер они никуда не переезжали. Ради миссис Миллер вы не позволяли себе таких капризов, достойных тирана. Бедняжки только начали привыкать к новой обстановке — принялись устраивать для матки гнездо.

— Дружище, я настаиваю. Ради вас я бы отправил своих пчел на берег, клянусь честью. Хочу вас просить о большом одолжении. Мне кажется, я рассказывал вам о том, как я обедал с лордом Нельсоном?

— Не больше двух или трех сотен раз.

— По-моему, я описывал те изящные серебряные тарелки, что стояли у него на столе? Они были изготовлены здесь. Прошу вас, съездите на берег и закажите мне четыре штуки, если хватит этих денег. Если нет, то две. Они должны иметь каемку в виде троса. Не забудете? Каемка должна быть в виде троса. Маллет, — произнес Джек, обращаясь к не первой молодости моряку с прямыми редкими волосами, который стоял рядом со старшим офицером, всем своим видом изображая подобострастное внимание. — По словам мистера Симмонса, вы человек со вкусом.

— Ну что вы, сэр, — воскликнул Маллет, задрав нос. — Он чересчур переоценивает мои скромные возможности. Но в прежние времена я кое-чего стоил. Я внес свою малую лепту в украшение Павильона, сэр.

— Великолепно. Мне нужны какие-то вещи для украшения каюты, вы понимаете? Зеркало, большое широкое зеркало. Шторы. Изящные небольшие стулья. Возможно — как эта штука называется? — пуфик. Чтобы все радовало молодую леди.

— Хорошо, сэр. Я вас прекрасно понимаю. И в каком же стиле, сэр? Шинуазери, классический, директуар?

— В самом лучшем стиле, Маллет. А если сумеете найти какие-нибудь картины, тем лучше. С вами пойдет Бонден, чтобы вместо Рембрандтов вам не всучили каких-нибудь Рафаэлей. Кошелек будет у него.

Последние дни пребывания Стивена на фрегате были скучны и утомительны. В каюте скребли и терли; она провоняла краской, пчелиным воском, скипидаром и парусиной. Две ее койки перевешивались по нескольку раз в день, вокруг них ставились помещенные в бадьи цветы. Каюта стала запретной территорией, где ему был отведен небольшой участок в неприятной близости от Джека, который всю ночь метался и храпел. Тем временем атмосфера на фрегате накалялась, как на «Поликресте» накануне мятежа: видны были угрюмые взгляды, слышался ропот, капитан пребывал в утомительной для всей команды прострации — смеялся, прищелкивал пальцами, притоптывал по палубе. Женатые офицеры посматривали на него со злорадным удовлетворением, остальные — с укором…

Стивен подошел к особняку адмирала Хеддока и сел рядом с Софи в беседке с видом на пролив.

— Вы найдете его изменившимся до неузнаваемости, — заметил он. — Возможно, сейчас вы так не считаете, но в действительности он утратил свойственное ему сердечное веселье. Джек уже не прежний, он стал более угрюм и менее дружелюбен. Я подметил его новые черты именно на этом корабле. Он значительно отдалился от офицеров и экипажа. И вот еще что. Он переживает неудачи более терпеливо, чем прежде. Ко многому относится с большим равнодушием. Должен сказать, что мальчишка в нем исчез. Того юноши с ухватками пирата, каким он был при нашем первом знакомстве, в нем вы больше не увидите. Но если человек становится зрелым и закаленным, то поневоле кажется, что он безразличен ко многому, что доставляло ему радость. Разумеется, это не касается вашего милого общества, — добавил доктор, видя ее тревогу. — Честное слово, Софи, как великолепно вы сегодня выглядите, — сказал доктор, прищуренными глазами разглядывая девушку. — Какие у вас волосы — вы, наверное, сделали новую прическу?.. Дело вот в чем. Он стал более опытным офицером, чем был, но более скучным человеком.

— Скучным? Что вы, Стивен.

— Должен признаться, меня тревожит его будущее. Насколько я понимаю, со дня на день в Уайтхолле могут произойти перемены. Влияние его незначительно. Хотя он, несомненно, хороший, толковый офицер, другого корабля он, возможно, не получит. Сотни капитанов первого ранга остаются не у дел. На узкой полоске, поросшей редкой травой, которую называют Мотыгой, я встретил несколько таких капитанов, которые жадно смотрели на корабли, плывущие по проливу. Это временное командование скоро закончится, и он окажется на берегу. В настоящее время в строю восемьдесят три линейных корабля, сто один фрегат и, возможно, еще десятка два других кораблей первого ранга. А в списке шестьсот тридцать девять претендентов. Джек — пятьсот восемьдесят седьмой. Было бы проще, если бы он оставался командиром или даже лейтенантом: у них гораздо больше возможностей получить должность.

— Но ведь то, что генерал Обри стал членом парламента, это очень хорошо?

— Хорошо-то хорошо, если бы только заставить его не открывать рта. Но теперь он чувствует себя на коне и вовсю старается изобразить Джека закоренелым тори. А Сент-Винсент и его друзья, как вы знаете, убежденные виги. Да и флотские в известной степени симпатизируют вигам.

— О боже! Но, может, он захватит великолепный приз? Ведь он заслуживает этого. Адмирал говорит, что «Резвый» один из лучших ходоков, какие он знал. Он в полном восторге от него.

— Так-то оно так. Фрегат развивает высочайшую скорость, смотреть на него одно удовольствие, а матросы с большим прилежанием относятся к своим обязанностям. Однако, дорогая моя, дни великолепных призов миновали. В начале войны были французские и голландские суда. Теперь их не осталось ни одного. Джеку пришлось бы захватить дюжину «Фанчулл», чтобы выплатить долг и иметь возможность беспрепятственно выходить на берег. Кстати, он собирается навестить вас в воскресенье. Как мы будем счастливы отдохнуть от него немного. Прошу вас, задержите его у себя подольше, иначе матросы взбунтуются. Они не только вынуждены скоблить обшивку ниже ватерлинии, им теперь приходится еще и расчесывать ягнят.

— Как мы будем рады видеть вас обоих! Скажите, пожалуйста, а что, ягнята — это такая часть корабля? Я читала и перечитывала «Морской справочник» до тех пор, пока из него не стали выпадать страницы, чтобы понять морские действия. Но про ягнят я там ничего не нашла.

— Их там сколько угодно. На их варварском жаргоне части корабля — это лошади, рыбы, кошки, собаки, мыши. Но могу заверить вас, что теперь у нас завелись натуральные ягнята, бараны, овцы, валухи и олени. Эти животные предназначены в жертву для вашего стола: в буквальном смысле это агнцы для заклания. Джек закупил такое количество съестных припасов, какого с избытком хватило бы для двух людоедок-великанш: бочонок птифуров — они скоро зачерствеют, черт бы их побрал, — четыре головки стилтонского сыра, бадью душистого мыла, конечно же, ручные полотенца. Ко всему, этих ягнят надо мыть и расчесывать два раза в день. Задерживайте его за обедом, заставьте его делить с вами стол, тогда, возможно, у нас появится какая-то передышка.

— Что он любит? Разумеется, пудинг и, пожалуй, соленья. А чего бы вам хотелось, Стивен? Я знаю, что-нибудь с грибной начинкой.

— Увы, я буду за сотни миль от вас. Я должен выполнить одно поручение капитана Обри, а затем сяду на вечерний дилижанс. Думаю, я уеду не надолго. Вот мой адрес в Лондоне, я написал его на карточке для вас. Пожалуйста, отпишите мне потом, как вам понравилось путешествие.

— Так вы с нами не едете, Стивен? — воскликнула Софи, схватив его за руки. — Что же со мной будет?

— Нет, не еду. Бросаю вас на волю волн. Все в ваших руках, Софи. Все — или ничего. Где моя шляпа? Ну дайте я вас поцелую. Мне нужно идти.

— Джек, чем это вы занимаетесь? — спросил доктор, входя в каюту.

— Пытаюсь заставить это окаянное растение стоять и не падать. Как я ни стараюсь, они у меня вянут. Поливаю их утром и во время последней «собачьей вахты», и все равно они вянут. Вот беда-то, ей-богу.

— Чем же вы их поливаете?

— Самой чистой водой из бачка для питья.

— Если вы будете поливать их той дрянью, которую мы пьем и используем для мытья, они непременно завянут. Вы должны послать кого-нибудь на берег за дождевой водой, но так часто нельзя поливать даже водоросли.

— Какая блестящая мысль, Стивен. Так и сделаю — сию же минуту. Спасибо. Но, помимо этой чертовой плесени, что вы скажете об остальном? Стало уютно? По-домашнему? Жена старшего канонира просто потеряла дар речи. Правда, потом она посоветовала, где устроить гардероб, и подарила подушечку для булавок.

Преображенная каюта являла собой нечто среднее между борделем и салоном гробовщика. Однако Стивен разделил одобрение миссис Армстронг, тонко заметив, что интерьер не будет так пугать, если расставить бадьи с цветами более живописно.

— Вот ваши тарелки, — произнес он, протягивая капитану пакет из зеленого сукна.

— Спасибо, спасибо, Стивен. Какой вы молодец. Какие красивые, будь я неладен. Как блестят! Ох, ох! — Лицо у него вытянулось. — Стивен, не хочу показаться неблагодарным, но ведь я просил, чтобы по краю шла каемка из троса. Из якорного троса, а не веревки висельника!

— А разве я не говорил в лавке: «По краю должен быть канат»? И разве продавец, чума на его голову, не ответил: «Вот вам, сэр, орнамент в виде троса. От такого троса не отказался бы и лорд Нельсон»?

— Так оно и есть. Трос хорош, я погорячился. Но ведь вы, дорогой мой Стивен, проведя столько времени в море, могли бы отличить простой трос от якорного. Ведь только якорный трос может выразить то, что я…

— Откуда мне было знать такое? Я отказываюсь продолжать этот разговор. Вынь вам да положь именно якорный трос — что за чушь! Я морочил голову чеканщику с утра до вечера, а вы теперь заявляете, что это трос, да не тот. Нет, нет. Снявши голову, по волосам не плачут. У лягушки нет ни перьев, ни шерсти, а она поет. Берите с нее пример. Вам придется есть свой горький хлеб с этих тарелок, украшенных простым тросом, поливая его горючими слезами. Могу добавить, сэр, что есть его вы будете без меня. Меня зовет важное дело. Когда я приеду в Лондон, то остановлюсь в гостинице «Грейпс». Надеюсь добраться туда до Михайлова дня. Черкните мне пару строк, прошу вас. А пока прощайте. Благослови вас Господь.

В Каталонии выдался богатый урожай винограда. Расставшись с аббатом Монсерра, на своем быстроногом муле Стивен отправился на запад. По всей стране он видел поврежденные тяжестью гроздьев, убранные, истоптанные виноградники. Все улицы деревень были красными от виноградных выжимок; горячий воздух был насыщен запахами брожения. Урожай был ранним, год выдался благоприятный. Дыни продавались на каждом шагу, десять штук на реал; вокруг Лериды сушились фиги, на деревьях бронзовели апельсины. В Арагоне осень вступила в свои права; в зеленой Стране Басков изо дня в день шли проливные дожди, которые не давали ему покоя даже на темном заброшенном пляже, где он стоял в ожидании шлюпки. Струи дождя стекали по плащу на галечник под ногами.

Шуршание и поскрипывание отступающих волн; наконец, послышался негромкий плеск весел и с трудом различимые сквозь шум дождя слова пароля:

— Авраам и семя его вовеки.

— Уилкс и свобода, — отозвался Стивен.

— Гребем к кораблю, Том. — Плеск, глухой удар. Затем, совсем рядом, послышался голос: — Вы здесь? Садитесь ко мне на спину, сэр. Да вы насквозь промокли.

— Льет как из ведра!

Дождь стекал с палубы люггера, приглаживал волны по всему Ла-Маншу, заливал улицы Лондона, переполнял сточную канаву у Адмиралтейства.

— Натуральный потоп, — произнес молодой джентльмен в цветастом халате и ночном колпаке, встретивший его. — Вы позволите, сэр, я посушу ваш плащ у камина?

— Вы очень любезны, сэр, но, поскольку сэра Джозефа нет на месте, я, пожалуй, отправлюсь прямо в гостиницу. Я долго был в пути.

— Сожалею, сэр, что Первый лорд и сэр Джозеф находятся в Виндзоре, но я сейчас же отправлю посыльного, если вы вполне уверены, что адмирал Ноулс вас не устроит.

— Видите ли, это сугубо политический вопрос. Лучше подождать до завтра, хотя, клянусь, вопрос неотложный.

— Я знаю, что они должны будут отправиться назад сегодня вечером, и, согласно указаниям, которые сэр Джозеф оставил мне, уверен, что не ошибусь, если приглашу вас позавтракать с ним — вы можете явиться в его резиденцию так рано, как сочтете нужным.

В гостинице «Грейпс» все крепко спали. Окна были закрыты ставнями, света не было. Никто не хотел отвечать на стук, словно все вымерли. Стивен пришел в отчаяние, решив, что его никогда больше не накормят и он проведет ночь в наемном экипаже или в публичном доме.

— Может, поедем в какую-нибудь другую гостиницу? — усталым голосом произнес доктор.

— Еще раз постучу этим гребаным засоням, — сказал кучер. Он с законным возмущением загрохотал кнутовищем по ставням, и наконец шум дождя нарушил чей-то голос: «Кто там?»

— Одному господину надоело мокнуть под дождем, — отвечал кучер. — Он говорит, он вам не какая-нибудь поганая русалка.

— Это вы, доктор Мэтьюрин! — вскричала миссис Броуд, с охами и ахами открывшая дверь. — Входите. В вашей комнате со вторника топится камин. Господи, да как же вы промокли, сэр! Дайте ваш плащ, его впору выжимать.

— Миссис Броуд, — отвечал Стивен, со вздохом протягивая ей плащ, — будьте добры, дайте мне яйцо и стакан вина. Я умираю от голода.

Облачившись во фланелевый халат, принадлежавший покойному мистеру Броуду, он осмотрел свою кожу. Она была все еще влажной, шершавой, бледной и безжизненной. Там, где на нем была сорочка или панталоны, а также на животе она имела серовато-синий оттенок. Ноги были цвета индиго — от чулок, остальное тело было такого же табачного цвета, как сюртук. Было так трудно счищать перочинным ножом краску, проникшую глубоко в кожу, что он порезался.

— Вот ваше яйцо, сэр, — проговорила миссис Броуд, — и добрый ломоть ветчины. Здесь письма, полученные на ваше имя.

Сев возле камина, Стивен стал жадно есть, положив письма на колено. Он узнал твердый, на редкость четкий почерк Джека. У Софи буквы были округлые и не соединявшиеся между собой. Однако вертикальные элементы букв говорили о решительности характера.

«Письмо будет залито слезами, — писала Софи. — Хотя я стараюсь, чтобы они падали в стороне от моего письменного стола, некоторые, боюсь, упадут на бумагу. — Так оно и оказалось, лист пестрел расплывшимися чернильными кружками. — Большей частью это слезы истинного счастья. Мы с капитаном Обри пришли к соглашению: мы не вступим в брак ни с кем другим, никогда! Это вовсе не тайная помолвка, что было бы недостойным шагом. Но соглашение так на нее похоже, что моя совесть, боюсь, стала чересчур гибкой. Уверена, вы эту разницу видите, если не видят остальные. До чего же я счастлива! И до чего же вы были добры ко мне…»

— Да, дорогая моя, — произнес Стивен, пропуская витиеватые выражения благодарности, обязательные замечания и чрезвычайно подробный рассказ о судьбоносном событии, когда фрегат заштилел возле острова Уайт субботним вечером, «таким теплым и благодатным, наши милые матросы на полубаке пели и танцевали под аккомпанемент расстроенной скрипки, в то время как мистер Дредж, офицер морской пехоты, показывал Сесилии звезды» и они с Джеком в каюте пришли к соглашению. — Понятно. Переходите к делу, умоляю. Нет, тут еще одно слезное излияние.

К делу она перешла на обороте третьей страницы. Когда они вернулись, то миссис Уильямс устроила скандал. О чем, интересно, думал адмирал Хеддок! Она была удивлена тем, что ее дочь оказалась в обществе человека, как известно оставшегося без средств, — без сомнения, охотника за приданым. Неужели Софи попрала свой священный долг по отношению к матери, которая бесконечно приносит ради нее такие жертвы? Неужели она забыла о религии? Миссис Уильямс настаивала на немедленном прекращении всяческого общения с этим человеком. Если же у него хватит наглости и он появится у них в доме, ему следует указать на дверь. Правда, миссис Уильямс полагает, что он вряд ли посмеет показаться на берегу. Хорошо, пусть он захватил где-то там какой-то французский кораблик, пусть его имя было напечатано в газетах, но первый долг человека — блюсти свой банковский счет и иметь безупречную репутацию в глазах кредиторов. Слава — дым, а дым не интересует миссис Уильямс. Ни про кого из членов ее семьи, слава богу, в газетах не писали, за исключением объявления об их свадьбе, напечатанном в «Таймc». Что это за муж, который всегда будет разбойничать в иностранных портах? И нечего тут кивать на пресловутого лорда Нельсона, неужели Софи хочет повторить судьбу бедной леди Нельсон? Неужели она не знает, что адмирал предпочел законной супруге любовницу? Да и вообще, что им известно о капитане Обри? Вполне возможно, что у него связи в каждом порту и куча незаконнорожденных детей. К тому же миссис Уильямс далеко не здорова.

В этом месте слез было много больше: девушка забыла про орфографию и синтаксис, а две строчки совсем расплылись. Однако ему удалось разобрать: «Но, если нужно, я стану ждать всегда. Уверена, уверена вполне, что так же думает и он». Стивен фыркнул, взглянул на строчки, где Софи писала, что «должна спешить, чтобы успеть на почту», улыбнулся, прочитав «искренне ваша Софи», затем взял письмо от Джека. Широко зевнув, он вскрыл его, положил на кровать, поставив свечу у изголовья, и посмотрел слипающимися глазами на листок.

««Резвый», в море.

12 сентября 1804 г.

Дорогой мой Стивен…» 12 сентября. В этот день Мендоса находился в Эль-Ферроле. Усилием воли он раскрыл глаза шире. Казалось, что строки так и брызжут жизнью и счастьем, но больше всего доктору все равно хотелось спать. «Поздравьте меня!» — «Я и так вас поздравляю». — «Ни за что не догадаетесь, какую новость я хочу вам сообщить!» — «Догадаюсь, дружище. К чему столько восторженных слов?» — «Я обладаю самым драгоценным в моей будущей жене — ее сердцем!!» Стивен снова фыркнул. Следовало невыносимо скучное описание мисс Уильямс, которую Стивен знал гораздо лучше, чем Джек, — ее внешности и добродетелей. «Она такая прямая и искренняя, ничего от меня не скрывает, если вы меня понимаете, есть же девицы изворотливее наших треклятых судовых казначеев, хотя напрасно я ругаюсь. Она произвела на меня такое впечатление, словно ударила из тридцатидвухфунтовика!» Неужели Джек мог сравнить Софи с тридцатидвухфунтовым орудием? Хотя с него станется! Как же расплываются строчки. «Нельзя говорить ничего плохого о своей предполагаемой теще, однако…» Что Джек имеет в виду под словом «предполагаемая»? «Буду страшно рад, если… корабль… приезжайте ко мне в Фальмут… Портсмут… конвой… Мадейра… Острова Зеленого Мыса! Кокосовые пальмы!.. Должен спешить, чтобы отдать письмо на почту». Кокосовые пальмы, невероятно высокие деревья, которые качаются, качаются… Deus ex machina {64}.»

Стивен очнулся днем от беспробудного сна с ощущением счастья, попросил принести ему кофе, булочки и рюмку виски. Улыбаясь и кивая головой, перечитал за завтраком письма, выпил за счастье Джека и Софи, достал свои бумаги из водонепроницаемого шелкового футляра. Сел за стол и стал их расшифровывать. Составил резюме. У себя в дневнике доктор записал:

«Всякое счастье вещь замечательная. Но если его придется купить годами ожидания и, возможно, бесчестья, то оно может достаться чересчур дорогой ценой. Д. О. стал намного старше, чем был; возможно, он стал более зрелым; но он всего лишь мужчина, а обет безбрачия ему не по плечу. Лорд Нельсон как-то сказал: «Миновав Гибралтар, всякий мужчина становится холостяком». Прибавим сюда тропическую жару, не слишком щепетильных молодых женщин, устоявшуюся привычку есть помногу и его страстную натуру. А что, если в нем вновь вспыхнет страсть к Диане, которая вдруг захочет прибрать его к рукам? Нет, нет, это невозможно. Если не произойдет ничего неожиданного, то вся эта печальная и долгая история превратится в убогую трагедию. Знавал я такие затянувшиеся помолвки. Насколько я понимаю, лорд Мелвилл в двух шагах от своего падения: он не может справиться со своими обязанностями; он не умеет защищать ни самого себя, ни, следовательно, своих друзей.

NB: Нынче я проспал целых девять часов, не выпив ни капли. Нынче утром я увидел свой пузырек с настойкой опия на каминной доске нетронутым. Это нечто неслыханное».

Закрыв дневник, Стивен позвонил в колокольчик и произнес:

— Милая девушка, будьте добры, вызовите мне извозчика. — А кучеру сказал: — На Конногвардейскую площадь.

Там он расплатился, проследил за отъезжающим экипажем и, внимательно оглядевшись, быстрым шагом подошел к небольшой зеленой двери, которая вела в тыльную часть Адмиралтейства.

Не успев смыть с розовых щек мыльную пену, сэр Джозеф кинулся навстречу Стивену, попросил его устроиться у камина, полистать газету и чувствовать себя как дома. Еду сейчас же подадут, а он не заставит себя ждать.

— Мы в крайнем нетерпении, доктор Мэтьюрин, — произнес он, приведя себя в порядок. — Мендоса был арестован в Хендае.

— У него при себе ничего не было. А единственные сведения, которые он мог выдать, уже бесполезны. Испания вступает в войну.

— Вот как! — Сэр Джозеф поставил чашку на стол и пристально посмотрел на Мэтьюрина. — Это решено окончательно?

— Да. Они целиком повязаны. Вот почему я осмелился зайти к вам так поздно прошлым вечером.

— Как мне хотелось оказаться здесь! Как я проклинал Виндзор, когда посыльный встретил нас по эту сторону Стенса! Я знал, это должно быть что-то очень важное; Первый лорд сказал то же самое.

Стивен достал из кармана резюме и произнес:

— В Ферроле вооружаются и оснащаются суда, указанные в договоре, заключенном в Сан-Ильдефонсо. Вот их список. Те, что отмечены крестиком, готовы к выходу в море, имея на борту припасов на полгода. В порту и поблизости от него расквартированы испанские полки. Приводится характеристика их командиров. Я не слишком доверяю примечаниям к тем именам, которые помечены знаком вопроса. Здесь перечислены французские полки, которые уже на марше. — Мэтьюрин передал листок сановнику.

— Превосходно, превосходно, — сказал сэр Джозеф, жадно разглядывая его. Он любил, когда информация предоставляется с таблицами, цифрами и фактами, а не в виде смутных впечатлений и обывательских слухов. — Превосходно. Очень похоже на то, что мы получили от адмирала Кокрейна.

— Да, — согласился Стивен. — Подробность сведений даже настораживает. Мендоса был толковым агентом, но это был платный агент, профессионал. Я не ручаюсь за него лично, хотя мне не в чем его подозревать. За что я ручаюсь, и что вынудило меня поспешить к вам, это программа действий, которая уже согласована Парижем и Мадридом. Как вам известно, на Мадрид оказывали давление с июля. Теперь Годой уступил, но он отказывается объявлять войну до тех пор, пока суда с золотом, идущие из Монтевидео, не достигнут Кадиса. Без него Испания окажется на грани банкротства. Суда, о которых идет речь, это фрегаты испанского военного флота: сорокапушечная «Медуза», а также «Фама», «Клара» и «Мерседес» — все это тридцатичетырехпушечники. Говорят, что «Фама» удивительно быстроходный корабль; о других тоже отзываются лестно. Эскадрой командует адмирал дон Хозе Бустаменте — толковый и решительный. Общая цена золота, погруженного в Монтевидео, составляет пять миллионов восемьсот десять тысяч фунтов стерлингов. Ожидают, что корабли достигнут Кадиса в начале октября, и как только в Мадриде станет известно, что сокровища доставлены, нам следует ожидать объявления войны. Тем более что инцидент в Сарастро является casus belli{65}. Без этих сокровищ Мадрид окажется в столь трудном положении, что восстание в Каталонии, поддержанное кораблями, сосредоточенными в настоящее время близ Тулона, по всей вероятности, окажется успешным.

— Доктор Мэтьюрин, — воскликнул сэр Джозеф, схватив его за руку, — мы бесконечно благодарны вам. Мы все понимали, что это должно случиться — рано или поздно, — но знать точный или хотя бы приблизительный момент начала военных действий!.. У нас еще есть время, чтобы наверстать упущенное. Я должен сейчас же сообщить эти сведения лорду Мелвиллу. Он наверняка захочет встретиться с вами. Мистер Питт должен узнать обо всем немедленно. О, как я проклинаю эту поездку в Виндзор. Извините, я на минуту. — С этими словами он выбежал из комнаты. Стивен тотчас перелил в свою чашку кофе, к которому сэр Джозеф даже не притронулся.

Он все еще пил кофе, когда сановник вернулся с удрученным видом.

— Он занят этим злополучным расследованием. Ему придется отчитываться еще несколько часов, а тут каждая минута на счету. Однако я послал ему записку… Мы должны начать действовать сейчас же. Разумеется, нужно решение кабинета. Но промедление смерти подобно. Дай-то бог, чтобы ветер был попутный. Времени остается очень мало.

— Насколько я понимаю, вы намерены принять решительные меры?

— Конечно. Я не могу отвечать за мнение кабинета, но если к моему совету прислушаются, то единственным решением должен быть смелый удар. Уж не моральная ли сторона вопроса вас беспокоит? — спросил он с улыбкой.

— Моральная сторона не по моей части, — отвечал Стивен. — Я излагаю только факты. Что касается моего личного мнения, то я полагаю, что решительные действия значительно увеличили бы шансы на успех восстания в Каталонии. Скажите, как дела с расследованием?

— Плохо, очень плохо. Мы с вами понимаем, что руки лорда М. связаны: он не может по чести отчитаться в расходовании секретных средств. А его враги, которые знают об этом так же, как мы с вами, всячески подливают масла в огонь. Больше я, будучи лицом официальным, сказать не могу. — Он действительно был чиновником, причем одним из самых могущественных в Адмиралтействе, и каждый Первый лорд, кроме Сент-Винсента, руководствовался его советами. Сэр Джозеф также был любителем-энтомологом, и, когда после небольшой паузы он спросил у Стивена: «Какие новости из иного мира, доктор Мэтьюрин?» — тот спохватился, пошарил за пазухой и ответил:

— Новости великолепные, сэр. Господи помилуй, я так торопился, что чуть не забыл о них! Этим летом один добрый священник из Сан-Марти нашел ее, или его, или их. Чуть помятого, чуть испорченного дождем, но все же узнаваемого. — Между страницами записной книжки лежало высушенное насекомое. Это был редкий каприз природы: оба правых крылышка — ярко-зеленого цвета, а левые — золотого.

— Настоящий гинандроморф, организм с набором свойств мужского и женского полов! — воскликнул сэр Джозеф, склонившись над насекомым. — Никогда в жизни я не видел такого чуда. С одной стороны, идеальная особь мужского рода, с другой — идеальная самка. Я поражен, сэр, просто поражен. Это почти так же удивительно, как и ваши новости.

Бабочки, мотыльки, сомнительная привилегия принадлежать одновременно к обоим полам… Но тут появился пожилой секретарь, что-то прошептал сэру Джозефу на ухо и на цыпочках вышел из помещения.

— Приблизительно через полчаса мы всё узнаем. Доктор Мэтьюрин, позвольте, я еще распоряжусь насчет кофе. Странное дело, но этот куда-то испарился.

— Будьте добры. А теперь, сэр Джозеф, вы не позволите мне поговорить с вами неофициально или, в крайнем случае, полуофициально об одном моряке, моем друге, в судьбе которого я особенно заинтересован?

— Пожалуйста. Говорите.

— Я имею в виду капитана Обри. Капитана Джека Обри.

— Счастливчик Обри? Ну как же. Он вырезал весь экипаж «Фанчуллы» — очень дерзкая вылазка. Но вы о ней, конечно, знаете, вы же там были!

— Я хотел бы спросить, есть ли у него перспективы на получение должности?

— Видите ли, — откинувшись на спинку кресла и задумавшись, отвечал сэр Джозеф. — Видите ли, я не занимаюсь патронажем или назначением на должности. Это не по моей части. Но мне известно, что лорд Мелвилл о нем высокого мнения и что он в свое время намеревался позаботиться о нем. Возможно, назначить его капитаном строящегося корабля. Однако его недавнее производство имело своей целью вознаградить его за былые заслуги. Пожалуй, ему не следовало бы в течение продолжительного времени рассчитывать ни на что, кроме временного командования. Как вам известно, всякий патронаж встречает значительное противодействие. Кроме того, я опасаюсь, что, весьма вероятно, лорд М. может покинуть нас до того, как предполагаемая должность командира станет, скажем, реальностью. Может оказаться, что у его преемника совсем другие взгляды. И если это так, то шансы вашего друга… — Он махнул рукой. — Несмотря на все его заслуги, я думаю, существует ряд обстоятельств, говорящих против него. Ему не повезло с родителем. Вы знакомы с генералом Обри, мой дорогой сэр?

— Я встречался с этим джентльменом. Он не произвел на меня впечатление очень умного человека.

— Говорят, что каждое его выступление приносит по пять голосов нашим противникам. А он произносит речи одну за другой. К тому же у него вошло в привычку выступать в Палате по вопросам, в которых он не вполне разбирается.

— Иначе и быть не могло. Вот если бы Палата общин обсуждала охоту на лис, другое дело.

— Вот именно. Но, увы, военный флот — его конек. Если произойдет даже частичная смена кабинета, то к его сыну будут относиться предвзято.

— Вы только подтверждаете то, что я предполагал, сэр Джозеф. Премного вам обязан.

Оба вернулись к бабочкам и жукам — сэр Джозеф не мог уделять любимым насекомым столько внимания, сколько бы ему хотелось. Затем перешли к дискуссии о Чимарозе, к превосходному спектаклю «Le Astuzie Feminili» {66} в Ковент-Гардене. Сэр Джозеф уговаривал доктора Мэтьюрина послушать эту оперу. Сам он слушал ее трижды и нынче собирается в театр еще раз. Очаровательно, очаровательно… Однако он то и дело поглядывал на беспощадные, точные часы: выступление в защиту Чимарозы, хотя и вполне серьезное, занимало ум сэра Джозефа от силы на четверть.

Пожилой секретарь вернулся, помолодевший лет на десять; подпрыгивая от возбуждения, он протянул сановнику записку и бросился вон.

— Мы начинаем действовать! — воскликнул сэр Джозеф и схватился за колокольчик. — Теперь я должен найти корабли. Мистер Эйкерс, папки А12 и 27, текущие резюме. Мистер Робертс, обеспечьте переписчиков и посыльных. Доктор Мэтьюрин, поздравления от лорда Мелвилла и особая благодарность. Он просит явиться к нему для совещания ровно в одиннадцать двадцать. Теперь вот о чем. Дорогой сэр, не сможете ли вы сопровождать эскадру? Возможно, нам удастся вступить в переговоры, а это лучше, чем применение main forte {67}.

— Смогу. Но сам я не должен появляться у испанцев. Иначе я стану бесполезен как агент. Выделите мне джентльмена, который говорит по-испански, я буду вести переговоры при его посредстве. Позвольте сказать следующее. Желая добиться должных результатов в переговорах с Бустаменте, вы должны направить мощную эскадру линейных кораблей, чтобы дать ему возможность сдаться с честью. Это должны быть превосходящие силы, иначе он будет сражаться как лев. У него фрегаты с отлично обученными экипажами и с высокой для испанцев дисциплиной. С такими кораблями следует считаться.

— Я учту ваше мнение, доктор Мэтьюрин. Что касается формирования нашей эскадры — еще неясно, какие силы мы сможем выделить. Есть ли у вас еще какиенибудь рекомендации, наблюдения — минуточку, мистер Робинсон, — или замечания?

— Да, сэр. У меня просьба, окажите любезность. Как вам известно, за свои услуги я никогда ничего не получал, несмотря на любезные предложения Адмиралтейства.

Лицо сэра Джозефа помрачнело, но он сказал, что к просьбе доктора Мэтьюрина отнесутся с величайшим вниманием.

— Моя просьба заключается в том, чтобы «Резвый», под командованием капитана Обри, был включен в состав эскадры.

Лицо сэра Джозефа прояснилось как по волшебству. — Разумеется. Думаю, я смогу вам обещать это под свою ответственность, — ответил он. — Полагаю, что лорд Мелвилл не станет возражать. Вполне возможно, это будет последняя услуга, которую он сможет оказать своему молодому другу. Неужели это все, сэр? Не может такого быть.

— Это все, сэр. Вы меня чрезвычайно обяжете. Я крайне благодарен вам, сэр Джозеф.

— Да что вы, что вы! — замахал папкой сановник. — Дайте подумать. На фрегате, конечно же, судовой врач имеется. По чести говоря, я его не вправе заменить. Кроме того, это не входит в наши задачи. Вы должны получить временный чин. Имея такой чин, рано утром вы сможете отправиться на корабль. На то, чтобы составить исчерпывающие инструкции, понадобится какое-то время: должно состояться заседание Совета Адмиралтейства. Но к вечеру инструкции будут готовы, и вы сможете поехать вместе с посыльным из Адмиралтейства. Вы не возражаете против путешествия в темноте?

К тому времени, как Стивен вышел в парк, дождь едва моросил, но этого было достаточно, чтобы помешать доктору побродить по книжным развалам на Уич-стрит, как он намеревался поначалу, и он вернулся в «Грейпс». Сев в кожаное кресло с высокой спинкой, он уставился на огонь, думая о том о сем, а иногда попросту подремывая, до тех пор, пока тусклый дневной свет не сменился туманным полумраком, нарушаемым оранжевыми отсветами уличных фонарей. Приход посыльного из Адмиралтейства вырвал его из блаженной истомы, и он вспомнил, что ничего не ел, кроме печенья и рюмки мадеры в обществе лорда Мелвилла.

Доктор попросил принести ему чаю и сдобных пышек — много пышек — и при свете свечей, поставленных на стол рядом с креслом, принялся разбирать бумаги, доставленные посыльным: сначала он прочел дружескую записку от сэра Джозефа, подтверждающую, что «Резвый» будет включен в состав эскадры. Сановник также заметил, что, «учитывая заслуги доктора Мэтьюрина, он отдал распоряжение составить приказ по образцу приказа, выданного сэру Дж. Банксу, члену Королевского Общества», и это, возможно, доставит доктору удовольствие. Сам приказ — внушительный документ, написанный от руки ввиду необычности его формы, — имел подпись Мелвилла, смазанную в спешке. Тут же было официальное письмо, предписывающее ему проследовать в Нор и там присоединиться к экипажу корабля, а к письму прилагалась еще одна записка сэра Джозефа, где указывалось, что инструкции будут составлены лишь пополуночи, в связи с чем он просит извинения за задержку. К ней был приложен билет на спектакль «Le Astuzie Feminili», чтобы доктор Мэтьюрин смог приятно провести время и оценить достоинства Чимарозы, «этого милого феникса».

Сэр Джозеф был человеком состоятельным и холостяком; он любил доставлять себе удовольствие. Билет был в ложу — небольшую ложу на одном из ярусов в левой части залы. Зрителей и оркестр оттуда было видно гораздо лучше, чем снизу, но Стивен не обращал на них особого внимания. Положив все еще жирные от пончиков пальцы на край ложи, он смотрел на тех, кто внизу, — таких же, как он сам, простых смертных — с чувством некоторого внутреннего превосходства, если не высокомерия. Театр быстро наполнялся, об этой модной постановке было много разговоров, и, хотя королевская ложа справа от него пустовала, почти все остальные были заняты. Зрители ходили взад и вперед, передвигали стулья, разглядывали соседей, махали рукой знакомым, перед самой его ложей собралась группа морских офицеров, двоих из которых он знал. Потом он увидел в партере Макдональда с пустым, приколотым к мундиру рукавом. Шотландец сидел рядом с господином, как две капли воды похожим на него. Наверняка это был его брат-близнец. Были здесь и другие знакомые лица. Казалось, театр собрал всех столичных меломанов, хватало и равнодушной к музыке светской публики. Толпа гудела как улей, сверкали драгоценности. После того как зрители расселись, дамы принялись обмахиваться веерами.

Люстры погасили, и первые звуки увертюры почти заглушили разговоры, быстро заставив залу притихнуть. Стивен обратил все внимание к оркестру. Сколько напыщенности и шума, подумал он; звучит довольно приятно, но чересчур тривиально. О чем думал сэр Джозеф, решив сравнить этого ремесленника с Моцартом? Однако его восхитила игра одного виолончелиста с раскрасневшимся лицом — живая, решительная, энергичная. Потом Стивена отвлекла открывшаяся справа дверь: в свою ложу вошли опоздавшие. Вот дикари, настоящие мавры. Нельзя сказать, что такая музыка требовала к себе какого-то особенно трепетного отношения. Но этим гуннам было все равно, даже если бы на сцене выступал сам Орфей.

Послышались чарующие звуки арфы, затем вступили еще две, как бы перекликавшиеся между собой, — милый гармонический лепет. Особой глубины в тему они не внесли, но слушать их было приятно. Так же, как трубу в адажио Мольтера. Но отчего так сжалось у него сердце, полнясь какими-то тревожными предчувствиями, страхом чего-то неминуемого, что было невозможно определить? У этой лукавой девчушки, вышедшей на сцену, был приятный, верный голосок; она была такой, какой ее создали Бог и искусство, то есть хорошенькой, но Стивен не получал от этого никакого удовольствия. Ладони его взмокли от пота.

Какой-то глупый немец как-то сказал, что человек мыслит словами. Совершенно неверно, это вредная теория. Мысль выражается одновременно сотней различных форм, сопровождаясь тысячью ассоциаций, а ум, выражаемый речью, выбирает лишь одну форму несовершенных словесных символов. Эти символы несовершенны хотя бы потому, что кроме них существуют параллельные языки музыки и живописи. Только простейшие формы мысли можно выразить словами. Моцарт наверняка мыслил категориями музыки. А на Стивена обрушились категории запахов.

Оркестр и артисты на сцене старательно продвигались к развязке. Раздался рев инструментов, и зала взорвалась аплодисментами. В ложе, занятой опоздавшими, Стивен увидел Диану Вильерс, которая вежливо, но без особого воодушевления хлопала, глядя не на кланяющихся и глупо улыбающихся артистов, а на кого-то в глубине ложи. Он узнал ее по характерному повороту головы. Подняв руки в высоких белых перчатках, она продолжала аплодировать. Несмотря на общий гул, Диана что-то говорила, привлекая к себе внимание выражением лица и жестами.

Рядом с ней стояла еще одна дама — Стивен решил, что это леди Джерси, — а за ними четверо мужчин. Это были: Каннинг, два офицера в алых мундирах с золотыми позументами и какой-то штатский с красным лицом, страусиным взглядом члена Ганноверского дома и лентой ордена Подвязки через грудь — отдаленный родственник королевской семьи. К нему-то она и обращалась: у него был глупый, бестолковый, но чрезвычайно довольный и почти живой вид.

Стивен смотрел на нее без особого волнения, но чрезвычайно внимательно. В первый миг сердце у Мэтьюрина ёкнуло, дыхание перехватило. Но наблюдательности он не утратил. Он давно знал, что Диана здесь: по аромату ее духов он понял, что она в театре, еще до того, как поднялся занавес. Именно о ней он подумал, когда зазвучали арфы. Аплодисменты прекратились, но Диана не опускала рук, и, подавшись вперед, Стивен стал наблюдать за ней еще внимательнее. Беседуя с мужчиной, стоявшим позади нее, она грациозно покачивала правой рукой. Мэтьюрин был готов поклясться, что грациозность эта была деланной. Дверь в глубине ложи открылась. Появилась еще одна голубая лента, при виде которой все дамы встали. Он не видел лица вошедшего, закрытого высокими фигурами мужчин, но заметил резкую перемену в позах присутствующих. Заметил, как едва заметно изменился весь облик Дианы, начиная с наклона головы и кончая изящным помахиванием веера. Поклоны, книксены, смех, дверь закрылась, и в ложе восстановился прежний порядок. Синяя лента появилась в другой ложе. Стивену не было до этого субъекта никакого дела, он ему был бы безразличен, будь это даже сам Князь Тьмы. Все свое внимание он сосредоточил на Диане, чтобы найти доказательство того, что и так было очевидно. Он с болью еще раз убедился в ее неискренности. Она словно с трудом играла какую-то роль. Диана даже лишилась своей природной грации, и мысль о том, что отныне вульгарность станет ее неотъемлемой чертой, причинила Стивену острую боль. Это не бросалось в глаза тем, кто не знал ее достаточно хорошо или не столь высоко ценил ее прежнюю чистоту. Новая черта вовсе не отвращала от нее мужчин, поскольку молодая женщина держала себя с большим артистизмом. Однако на такую женщину он никогда не обратил бы внимания.

Ей тоже было не по себе. Она будто ощущала его напряженный взгляд и время от времени оглядывала публику; всякий раз, как она это делала, Стивен опускал глаза, словно охотник, читающий след оленя. Многие смотрели на нее из партера и других лож: действительно она была, пожалуй, самой красивой из всех присутствующих женщин — в платье небесно-голубого цвета с глубоким вырезом и бриллиантами в черных, высоко зачесанных волосах. Несмотря на все его предосторожности, они встретились глазами — она перестала разговаривать. Он хотел было встать и поклониться, но ноги стали словно ватными. Это его поразило, но, прежде чем он успел ухватиться за край ложи, чтобы подняться, взвился занавес, и арфы одна за другой стали исполнять глиссандо.

«Всяко бывало, — подумал Стивен, — но ноги еще не отказывались мне служить. Я и прежде испытывал тошнотворное чувство, но сейчас, похоже, и вовсе дошел до ручки… Неужели та Диана, которую я в последний раз видел в Нью-Плейс, действительно когда-нибудь существовала? Может, я просто вообразил ее? Но разве можно создать такое сказочное чудо с помощью одного лишь жалкого воображения?»

Настойчивый стук в запертую дверь ложи, заглушивший музыку и шум на сцене, нарушил ход его мыслей. Он не отозвался, и его оставили в покое. Неужели он причастен к смерти той, прежней Дианы? Стивен покачал головой в знак отрицания.

Наконец занавес опустился, в зале зажгли яркие люстры. Ложа напротив была пуста, лишь с бархатной обивки свешивались забытые белые перчатки. Оркестр исполнял «Боже, храни короля!». Стивен продолжал сидеть. Публика шаркала ногами, зала пустела. Некоторые кинулись назад, чтобы забрать забытые шляпы. Опустевший театр стал похож на огромную раковину. Служители буднично ходили по залу, убирая мусор и гася лампы.

— В верхней ложе еще сидит какой-то господин, — сказал один из них другому.

— Пьяный?

— Наверно, думает, что будет еще один акт. Но ничего, слава богу, больше не будет.

— Послушайте, сэр, — сказали они, отперев дверь своим ключом. — Спектакль окончен.

Задолго до рассвета душное, пропитанное тяжелыми запахами человеческих тел, плотно заселенное помещение батарейной палубы «Резвого» внезапно ожило, разбуженное зычными голосами боцманских помощников, вопивших: «Всем наверх! Всем наверх! С якоря сниматься! Кончай ночевать! Живо! Живо! Бегом на палубу! Бегом!» Мужчины «Резвого» (кроме них на корабле находилось около сотни женщин) вырвались из рук разрумянившихся подруг или более привычных супружеских объятий, бросились на мокрую, темную палубу и, как было приказано, стали сниматься с якоря. Вращался шпиль, визжала скрипка, временные дамы спешно съезжали на берег, огонь маяка Нора был едва заметен за кормой. Воспользовавшись приливом и попутным ветром, фрегат направлялся к Северному мысу.

Вахтенный офицер пресек споры относительно места назначения корабля, однако они глухо продолжались под шарканье пемзы по палубе. Что же случилось? Неужели Бонапартишка решился на вторжение в Англию? Но что-то определенно случилось, иначе их не стали бы посылать в море с половинным запасом питьевой воды. К фрегату подходил катер адмирала порта, в котором находились офицер и какой-то штатский; один господин до сих пор находится у капитана. Пока никаких новостей, но до того, как завтрак кончится, Киллик или Бонден разнюхают, что к чему.

Удивление офицеров, собравшихся в кают-компании, было ничуть не меньше: они тоже ничего не знали, но испытывали чувство тревоги и беспокойства, которое было чуждо рядовым матросам. Ходили слухи, будто на борту корабля снова объявился доктор Мэтьюрин, и, хотя все успели его полюбить, известий, которые он с собой привез, все же страшились.

— А вы вполне уверены? — спрашивали они Дэшвуда, который утром стоял на вахте.

— Клясться не стану, — отвечал Дэшвуд, — поскольку он закутался от дождя и было темно. Но только доктор поднимается на борт как неуклюжий медведь. Правда, не видя лица, все же трудно точно сказать, кто это. Я был бы уверен, что это доктор, если бы с катера ему не ответили как офицеру: «Есть, сэр!»

— Тогда все ясно, — заключил мистер Симмонс. — Адмиральский старшина рулевых ни за что не допустил бы такую ошибку. Должно быть, это был какой-то офицер, которого капитан знал достаточно хорошо, чтобы назвать своим дорогим другом. Наверняка это его старый сослуживец. Так что доктор Мэтьюрин здесь ни при чем.

— Конечно, нет, — отозвался мистер Рандолл.

— Ясное дело, — подтвердил штурман.

Казначей, до чьей каюты пчелы не могли добраться, был больше озабочен политическими причинами их внезапного похода и плохим состоянием припасов.

— У меня не больше пятидесяти саженей парусины, — сетовал он, — и совсем нет плетенки. Что же с нами станет, когда мы пересечем экватор? Что с нами станет хотя бы в Мадейре, не говоря о Фернандо-По? А Фернандо-По, я уверен — исходя из соображений высшей стратегии, — наш пункт назначения.

Незадолго до этого, получив распоряжение выйти в море, Джек Обри в ночной сорочке и вязаной фуфайке вернулся к себе в каюту, где, рядом с кипой инструкций и толстым опечатанным пакетом с надписью: «Не вскрывать раньше широты 43°N», лежали распоряжения, подлежащие немедленному исполнению. У него был торжественный и в то же время чрезвычайно озабоченный вид.

— Дорогой Стивен, тысячу раз спасибо за то, что вы так быстро приехали. Я почти не надеялся увидеть вас раньше Фальмута. Но, оказывается, я вас обманул: и Мадейра, и Вест-Индия лишь прикрытие. Мне приказано выйти в море как можно скорее — рандеву близ Додмана. — Он поднес документ к свету. — «Рандеву с «Неутомимым», «Медузой» и «Амфионом», — прочитал он. — Странно. И пакет с директивами, который не следует вскрывать раньше определенного момента Что это может значить, Стивен?

— Представления не имею, — ответил доктор.

— Черт бы побрал Адмиралтейство со всеми его лордами! — вскричал Джек Обри. — «Как можно скорее» — и наплевать на все планы — прошу прощения, Стивен. — Прочитав дальнейшее, он воскликнул: — Ого-го, Стивен. Я думал, что вы и правда не имеете представления о том, что происходит. Решил, что вы случайно прибыли с посыльным. Но в случае отделения одного или большего количества судов… или осложнения обстановки мне рекомендовано «руководствоваться советами и рекомендациями С. Мэтьюрина, эсквайра, доктора медицины etc., etc., которому временно присвоен чин капитана Королевского флота, и воспользоваться его знаниями и благоразумием».

— Возможно, придется вести переговоры, и в этом случае я смогу быть вам полезен.

— Вижу, мне самому следует быть благоразумным, — отозвался Джек Обри и, сев, с удивлением посмотрел на Стивена. — Но вы же сказали…

— Послушайте, Джек. Мне иногда приходится лгать, время от времени этого требуют обстоятельства. Но я не желаю, чтобы мне об этом напоминали.

— Ну что вы, что вы! — воскликнул Джек. — Мне это и в голову не приходило. Кто былое помянет, тому глаз вон, — добавил он и покраснел. — Кроме того, что я к вам расположен, это еще и опасно. Замнем для ясности. Молчок, как говорили древние римляне. Теперь я все понимаю. Как я раньше не догадался? Какой же вы скрытный! Но теперь мне все ясно.

— Ясно, дорогой? Ну и слава богу.

— Но меня удивляет то, что они дали вам временный чин, — произнес Джек Обри. — Флотские власти, знаете ли, очень ревниво относятся к присвоению чинов и очень неохотно расточают свои щедроты. Я знаю лишь один такой случай. Должно быть, Уайтхолл о вас очень высокого мнения.

— Я и сам удивляюсь тому, что они настояли на присвоении мне чина. Я благодарен за такую любезность, но удивлен. Почему бы не представить меня просто вашим гостем?

— Я догадался, в чем дело! — воскликнул Джек Обри. — Стивен, не сочтите это излишним любопытством, но не может ли эта экспедиция — как бы это выразиться? — быть сопряжена с финансовой выгодой?

— Вполне.

— Значит, они решили дать вам возможность получить долю призовых денег. Будьте в этом уверены, вам полагается капитанская доля. Приказ получен от Адмиралтейства, поэтому флагману ничего не полагается. Если дело выгорит, вам отвалят изрядный куш.

— Какой умница этот сэр Джозеф, и какой деликатный. Теперь я не жалею, что отправил ему с посыльным своего гинандоморфа. Он был потрясен, и вполне естественно — это был поистине королевский дар. Скажите, а какова была бы доля капитана от — назову гипотетическую сумму — миллиона фунтов стерлингов?

— Если разделить призовую сумму на четырех, нет, на пять капитанов? Получается по семьдесят пять тысяч фунтов. Увы, таких призов в наши дни не бывает, бедный мой Стивен.

— Семьдесят пять тысяч фунтов? Что за чушь. Куда мне такая гора золота, сэр Джозеф не подумал? На что может потратить любой разумный человек столько денег?

— Я знаю на что! — воскликнул Джек Обри, сверкнув глазами, и, несмотря на крик «Постойте!», отошел убедиться, что кливер и средний кливер забирают ветер, а все булини натянуты как струна. Сняв стружку с вахтенных, через несколько минут он вернулся.

— Неужели наш капитан собирается работать с кливерами да стакселями? — проворчал старшина формарсовых.

— Что-то он мне совсем не нравится, — заметил старшина шкотовых. — Залупаться начал.

— Верно, к встрече со своей красоткой готовится, — предположил Синий Эдвард, малаец. — Чтоб я лопнул, такую мисс, Софи по имени, я б и сам подержал за вымя.

— Прекратить неуважительные разговоры, Синий Эдвард! — гаркнул Джордж Аллен. — Не то пожалеешь у меня.

— Можно, конечно, обойти Лапландию или состязаться с Бэнксом в Великом Южном океане, — заметил Стивен. — Но скажите, Джек, как прошло ваше путешествие? Как Софи перенесла качку? Пила ли она за обедом предписанный мною портер?

— О, все было изумительно!

И действительно, тогда стояли теплые, нежаркие дни, на море не было ни одного барашка. Симмонс устроил настоящее представление, поставив бом-брамсели, трюмсели, верхние и нижние лисели. По словам Софи, она никогда не видела ничего подобного. «Резвый» обогнал «Аметиста» как стоячего. На их шканцах все полопались от злости. Затем начались чудные безветренные дни. Они часто говорили о Стивене, как им его недоставало! И Софи была так добра к юному Рандоллу, который рыдал, когда умерла бедная Кассандра: Рандолл очень любил обезьянку, да и вся кают-компания была к ней привязана. Два раза они обедали с офицерами. Похоже на то, что Сесилия очень подружилась с Дреджем, офицером морской пехоты. Джек был благодарен ему за то, что он ее развлекал. Разумеется, Софи пила свой портер и по бокалу боцманского грога, ела отлично. Джек привязался к девушке всей душой. Они часто говорили о будущем, были исполнены надежд, были готовы обойтись без многого… Без лошадей… коттедж… картофель.

— Стивен, — возмутился Джек, — да вы спите.

— Вовсе нет, — отвечал тот. — Я понял, что все прошло как нельзя лучше. Признаюсь, я действительно устал. Я был в дороге всю ночь, а вчера вечером прошел нелегкое испытание. Если можно, я лягу. Где мне спать?

— Это вопрос, — отвечал Джек Обри. — Действительно, где же вам устроиться? Конечно же, вы будете спать на моей койке. Но где же вы должны находиться официально? На такой вопрос не ответил бы и царь Соломон. Какое вам присвоили старшинство?

— Представления не имею. В документе я прочитал только одну фразу: «Мы, питая особые надежды и доверие к С. М….» Она очень потешила мое тщеславие.

— Полагаю, вы чином ниже меня, поэтому займете подветренную половину каюты, а я наветренную. Всякий раз, как будем поворачивать, мы станем меняться койками, ха-ха-ха. Что-то я совсем разболтался. Если говорить серьезно, то я думаю, что приказ о присвоении вам временного звания нужно зачитать экипажу, — это же небывалое дело.

— Если у вас есть какие-то сомнения, то, прошу, не делайте этого. Мне лучше оставаться незаметным. Джек, относительно того, что вы узнали и о чем догадывались, — могу ли я положиться на ваше благоразумие? Могут возникнуть ситуации, когда от этого будет зависеть моя жизнь.

У Стивена были все основания доверять Джеку, который умел держать язык за зубами. Но не все капитаны были таковы, поэтому, когда «Медуза» вырвалась из Плимута с неким темноволосым, говорящим по-испански господином на борту, который оказался в обществе капитанов «Резвого», «Амфиона» и «Медузы», а также доктора Мэтьюрина (корабли дрейфовали близ Додмана в ожидании «Неутомимого», который должен был к ним присоединиться), у экипажа фрегата возникло впечатление, что они должны следовать в Кадис, а Испания вступила или вот-вот вступит в войну. Это сильно взбодрило моряков, поскольку до сих пор испанские купцы были им как бельмо на глазу. Они беспрепятственно плавали по морю, в котором почти не оставалось призов; проходя мимо крейсеров английской блокирующей эскадры, испанцы хохотали и посылали им воздушные поцелуи. В их трюмах было столько добра, что за одну субботу простой матрос мог заработать пятилетнее жалованье.

Наконец на горизонте появился «Неутомимый» — мощный сорокапушечный фрегат, который шел в крутой бейдевинд и, рассекая зеленые волны, двигался навстречу западному штормовому ветру. На мачте у него был поднят сигнал: «Строиться за мной в кильватер. Ставить нужные паруса».

После того как четыре фрегата выстроились в идеальную прямую линию, находясь друг от друга с интервалом в два кабельтова, для матросов «Резвого» началась тяжелая, утомительная работа. Марсовые то и дело взлетали на мачты, но совсем не затем, чтобы ставить паруса. Для того чтобы строго сохранять свое место в строю за «Амфионом», матросам все время приходилось брать рифы, крепить шкоты, спускать кливера, стаксели, бизань, потравливать шкоты. После того как были вскрыты запечатанные пакеты, после последнего совещания капитанов на борту «Неутомимого», стало известно, что им предстоит перехватить испанскую эскадру, следующую из Ла-Платы в Кадис. Нетерпение достигло такой степени, что моряки даже обрадовались непогоде, разыгравшейся воскресным вечером. Южную и западную часть неба закрыла черная бесформенная туча. Шла такая огромная зыбь, что даже старые моряки, годами почти не сходившие на берег, заболели морской болезнью. Ветер дул со всех компасных направлений, приносил с собой то жару, то холод. Солнце кануло в зловещую синевато-багровую тучу, из которой выбивались зеленые лучи. Мыс Финистерре находился недалеко, с подветренной стороны от них, и моряки установили двойные предохранительные тросы штагов и бегучего такелажа, поставили штормовые паруса, закрепили на рострах шлюпки, усилили крепления пушек, спустили на палубу брам-стеньги и везде навели порядок.

Во время ночной вахты, когда пробило две склянки, ветер, дувший порывами с зюйд-веста, внезапно изменился на нордовый и набросился на гигантскую зыбь с утроенной силой; гром грохотал над головой, сверкали молнии, на корабль обрушились такие лавины воды, что висевший на полубаке штормовой фонарь было не видно с квартердека. Грот-стеньга-стаксель вырвало из ликтроса, и обрывки его, похожие на одеяния привидений, унесло в наветренную сторону. Джек Обри послал на помощь рулевым несколько матросов, установил аварийные румпель-тали, затем отправился к себе в каюту, где раскачивался в своей подвесной койке Стивен. Капитан сообщил ему, что начинается шторм.

— До чего же вы любите преувеличивать, братец, — отвечал доктор. — И сколько с вас стекает воды! За такой короткий промежуток времени с вас стекла чуть ли не кварта. Смотрите, как она гуляет по полу, вопреки всем законам тяготения.

— А мне этот шторм по нраву, — признался Джек Обри. — Непогода — наилучший союзник. Дело в том, что шторм должен задержать испанцев, а то со временем у нас очень плохо. Если они успеют прийти в Кадис раньше нас, в каких же дураках мы окажемся!

— Джек, вы видите вот тот кусок веревки, который болтается? Будьте добры, привяжите его вон к тому крючку. Он развязался. Спасибо. Я натягиваю его, чтобы умерить размахи качки, которая усиливает все симптомы.

— Вы что, заболели? Тошнит?

— Нет, нет. Совсем нет. Что за глупое предположение. Нет. Возможно, это начало очень серьезного недуга. Совсем недавно меня укусила ручная летучая мышь. У меня все основания сомневаться в ее здравии. Это была подковообразная летучая мышь, самка. Мне кажется, что я заметил сходство между моими симптомами и описанием болезни, составленным Лудольфусом, который ее открыл.

— Не хотите стаканчик грога? — спросил Джек. — Или бутерброд с ветчиной, с полоской вкуснейшего белого сала? — добавил он с улыбкой.

— Да нет же! — вскричал Стивен. — Ничего я не хочу. Говорят вам, дело серьезное, нужно… Опять начинается. Ну что за отвратительный корабль. «Софи» никогда не вела себя таким образом. Какие-то дикие, необъяснимые крены. Нельзя ли вас попросить убавить свет лампы и уйти. Разве в такой ситуации не нужна вся ваша бдительность? И нечего тут стоять и глупо улыбаться.

— Вам ничего не надо принести? Может, таз?

— Ничего. — Лицо Стивена заострилось, стало злым. На перламутрово-зеленом фоне его лица черным пятном выделялась борода. — И долго продлится эта буря?

— Суток трое-четверо, не больше, — ответил Джек, с трудом устояв на ногах. — Я пришлю Киллика с тазом.

— Иисусе, Мария, Иосиф! — произнес Стивен. — Снова начинается. — Попав в ложбину между двух валов, фрегат оказался в зоне затишья, но, когда волна подбросила его кверху, шквал подхватил корабль и потащил его куда-то вниз, вниз по водяному склону, которому, казалось, не будет конца. Затем нос корабля стал задираться до тех пор, пока бушприт не уставился в несущиеся с большой скоростью облака. «Трое суток этого ада, — подумал он. — Никакой человеческий организм этого не выдержит».

К счастью, «Резвый» оказался в хвостовой части злополучного сентябрьского шторма. Во время утренней вахты небо прояснело; барометр стал подниматься, и, хотя фрегат мог нести только зарифленные марсели, было ясно, что к полудню он поставит добавочные паруса. Рассвет озарил море, покрытое белыми барашками от одного края горизонта до другого. Были видны лишь затопленный водой корпус португальского рыболовного суденышка да «Медуза», оказавшаяся далеко с наветренной стороны, на вид без всяких повреждений. Теперь старшим по званию оказался Джек Обри, который приказал ей увеличить парусность, с тем, чтобы их следующая точка рандеву оказалась близ мыса Санта-Мария, откуда до Кадиса было рукой подать.

Около полудня он изменил курс и лег на чистый зюйд, в результате чего «Резвый» смог пойти в бакштаг, что чрезвычайно увеличило его скорость. Стивен вышел на палубу со все еще мрачным, но уже не злым лицом. Вместе с мистером Флорисом и его помощниками все утро они пичкали друг друга лекарствами: у каждого из них были признаки целого букета болезней (выпадение яичка, цинга, ужасный паралич Лудольфуса), однако доктору повезло, и он сумел избежать приступа недуга с помощью благоразумно принятой смеси бальзама Лукателлуса и порошка Альгарота.

После обеда «Резвый» производил стрельбы из тяжелых орудий, не обращая внимания на зыбь, вкатывая и выкатывая пушки, а также производя, один за другим, бортовые залпы. В результате фрегат, несшийся к зюйду со скоростью одиннадцать узлов, следовал за облаком дыма, созданного им самим. До побережья Португалии оставалось около двадцати лье. Проведенные в последнее время артиллерийские учения возымели действие, и, хотя скорость стрельбы оставляла желать много лучшего — три минуты и десять секунд между бортовыми залпами было самым достойным результатом, который сумели достичь канониры фрегата, — огонь они вели гораздо точнее, несмотря на килевую и бортовую качку. Ствол пальмы, плывший по правому крамболу ярдах в трехстах от фрегата, при первом же залпе выпрыгнул из воды; артиллеристы попали в него и в следующий раз. Крики «ура» докатились до «Медузы», прежде чем обломки остались за кормой.

На «Медузе» готовились к бою по-своему: многие матросы были заняты тем, что тщательно отбирали наиболее круглые ядра и сбивали с них слои ржавчины. Но большая часть сил уходила у них на то, чтобы обогнать «Резвого»; моряки «Медузы» успели поставить брамсели до того, как на «Резвом» развязали последний риф на марселях, и попытались поставить лисели и бом-брамсели, когда ветер усилился, но в результате потеряли два рангоутных дерева, не увеличив скорость и на полмили. Офицеры и парусный мастер с живейшим интересом наблюдали за происходящим, однако радость, которую они испытывали, омрачалась тревогой: успеют ли они отрезать испанскую эскадру от Кадиса? А если и успеют, то придут ли «Неутомимый» и «Амфион» в точку рандеву до начала схватки? Моряки испанцы может и не ах, но бойцы они отважные. К тому же численный перевес был на их стороне: фрегат-сорокапушечник и три тридцатичетырехпушечника против тридцативосьми — и тридцатидвухпушечника. Джек Обри объяснил тактическую обстановку своим офицерам после того, как вскрыл секретные пакеты, когда не было опасности связи с берегом. Такую же тревогу испытывал и весь экипаж: вряд ли был хоть один человек на борту, который не знал бы, что везут испанские суда с берегов Ла-Платы. Тем же, кто этого не знал, — жителю Борнео и двум яванцам — об этом сообщили:

— Там золото, корешки. Вот что они везут с Ла-Платы: золото и серебро, сложенное в сундуки и кожаные мешки.

В течение всего дня сила ветра ослабевала; то же было и ночью; и, хотя однажды лаг оторвался было от катушки, показав скорость в двенадцать и даже тринадцать узлов, несмотря на продольную качку, на рассвете последнего дня сентября его пришлось аккуратно поднять из воды на борт. Вахтенный мичман при этом доложил:

— Скорость два узла и сажень, сэр.

Весь день дуло с разных направлений, чаще всего встречных. На носу и корме матросы свистели, призывая ветер, и в четверг, 2 октября, их молитвы были услышаны. В конце дня, неся бом-брамсели, вместе с «Медузой» они прошли мыс Сент-Винсент, успев попрактиковаться в артиллерийских стрельбах, по-своему отсалютовав этому огромному высокогорью, едва различимому с клотика на левом траверзе, о чем, придя на шканцы, доложил старшему офицеру боцман. С сомнением поджав губы, мистер Симмонс, поколебавшись, подошел к капитану.

— Сэр, — произнес он, — боцман передал мне, что матросы, при всем к вам уважении, хотели бы просить вас не стрелять из носовых пушек.

— Да неужто? — спросил Джек Обри, заметивший перед этим неодобрительные взгляды некоторых моряков. — Может, они хотели бы просить и двойную порцию грога?

— Ну что вы, сэр, — сказал кто-то из взмокших от пота канониров ближайшего орудия.

— Молчать! — вскричал мистер Симмонс. — Нет, сэр. Они считают, что огонь из носовых пушек уменьшит скорость корабля, а поскольку у нас мало времени…

— Вы знаете, а они, пожалуй, правы. Ученые таким приметам не верят, но мы не станем рисковать. Давайте вкатывать и выкатывать носовые орудия, а стрелять из них не будем.

На лицах матросов расплылись довольные улыбки. Они стали вытирать лица: даже в тени парусов температура была восемьдесят по Фаренгейту. Обвязав головы платками, они поплевали на ладони и приготовились втаскивать и вытаскивать железные чудовища меньше чем за две с половиной минуты. А после пары бортовых залпов (чего уж тут мелочиться?) и стрельбы из отдельных орудий напряжение, возникшее на корабле сразу после Финистерре, неожиданно достигло наивысшей точки. «Медуза» сигналила о том, что видит парус в румбе по левой раковине.

— Полезайте-ка на мачту, мистер Харви, — обратился капитан к высокому, худенькому мичману. — Захватите лучшую подзорную трубу. Возможно, мистер Симмонс одолжит вам свою.

Мичман полез наверх, повесив через плечо подзорную трубу, и быстро добрался до бом-брам-стеньги. Бедная Кассандра вряд ли успела бы за ним. Вскоре оттуда донесся его голос:

— Это «Амфион», сэр. По-моему, он поставил временную фор-стеньгу.

Действительно, то был «Амфион». Пользуясь свежим ветром, к вечеру он догнал оба корабля. Теперь их стало трое, а на следующее утро они оказались в точке своего последнего рандеву. При ярком солнце по пеленгу норд-ост, на дистанции тридцать миль, они увидели мыс Санта-Мария.

Три фрегата (теперь старшим капитаном стал Саттон) весь день крейсировали взад и вперед. Их марсы пестрели подзорными трубами, которые то и дело обшаривали западную часть горизонта, синее море, покрытое волнами. Ничего между ними и американским континентом, кроме, пожалуй, испанской эскадры, не было. Под вечер к отряду присоединился «Неутомимый», и 4 октября корабли рассредоточились по большой площади, впрочем, поддерживая визуальную связь. Они молча упорно крейсировали, прекратив после прохождения мыса Сен-Винсент артиллерийские стрельбы, чтобы не встревожить неприятеля. Единственным звуком, который слышался на полубаке «Резвого», было поскрипывание абразивного круга, на котором матросы затачивали абордажные сабли и копья, да постукиванье канониров, сбивающих с ядер окалину.

Корабли ходили взад и вперед, каждые полчаса, с ударом склянок, совершая поворот через фордевинд. Матросы на каждой мачте наблюдали за другими фрегатами, не поднялся ли на них сигнал; дюжина пар глаз следила за далеким горизонтом.

— Вы помните Ансона, Стивен? — спросил капитан, расхаживая вместе с ним по шканцам. — Близ Паита он занимался этим целыми неделями. Вы читали его книгу?

— Да. Какие же возможности потерял человек.

— Он обошел вокруг света, довел испанцев до сумасшествия, захватил галеон, шедший из Манилы. Чего большего можно еще пожелать?

— Хотя бы небольшого внимания к природе частей света, вокруг которого он плыл так бездумно. Помимо весьма поверхностных замечаний относительно морского слона, в книге нет почти ни одного серьезного наблюдения. Ему обязательно следовало захватить с собой натуралиста.

— Если бы он взял вас, то, возможно, его имя появилось бы в названиях полудюжины птиц с любопытными носами. Но, с другой стороны, вам бы сейчас было девяносто шесть. Не понимаю, как он со своим экипажем мог выдержать такое крейсирование. Правда, все это кончилось благополучно.

— Только вот не было обнаружено ни новой птицы, ни растения, а геологией даже не пахло… Может быть, помузицируем после чая? Я сочинил пьесу и хотел бы, чтобы вы ее послушали. Это плач по Тир-нан-Ог.

— Что это такое — Тир-нан-Ог?

— Достойнейшая часть моей родины; она исчезла много лет назад.

— Давайте подождем наступления темноты, хорошо? Затем я ваш, будем оплакивать эту страну сколько вашей душе угодно.

Опустился мрак; в душных помещениях батарейной палубы и каютах наступила длинная-длинная ночь. Многие матросы, да и офицеры, дремали на палубе или на марсах. До рассвета пятого октября моряки занимались уборкой палубы (поднять людей на работу оказалось нетрудно), дым из трубы камбуза относило прочь устойчивым норд-остом. И тут носовой впередсмотрящий, Майкл Сканло — спаси его Господь — крикнул на палубу зычным голосом, который, верно, услышали в Кадисе, что «Медуза», замыкавшая кильватерную колонну, сигналит о появлении четырех крупных кораблей по пеленгу вест-тень-зюйд.

Небо на востоке посветлело, на обрывках высоких облаков отражались золотые лучи солнца, еще не успевшего подняться над горизонтом; белое как молоко море засверкало. Прямо по корме «Медузы» на горизонте появились четыре пятна — судя по всему, корабли, направляющиеся в Кадис.

— Это испанцы? — спросил Стивен, забравшийся на марсовую площадку.

— Конечно, — отвечал Джек Обри. — Взгляните на их короткие толстые стеньги. Вот, возьмите мою подзорную трубу. На палубе! Вся команда, готовиться к повороту через фордевинд!

В эту же минуту на «Неутомимом» был поднят сигнал начать поворот и преследование неприятеля. Поддерживаемый Джеком Обри, Бонденом и помощником боцмана, Стивен начал неуклюже спускаться. Джек Обри приготовил аргументы для мистера Осборна, но решил их хорошенько продумать, прежде чем будет совещаться с ним на борту «Неутомимого», капитан которого командовал их отрядом. С бьющимся сердцем он спустился вниз. Испанцы, переговаривавшиеся флажными сигналами, сближались друг с другом. Переговоры будут нелегкими, ох какими нелегкими.

Завтрак на скорую руку. Коммодор вызвал доктора Мэтьюрина. Тот вышел на палубу с чашкой кофе в одной руке и бутербродом с маслом в другой. В это время спускали на воду катер. Как близко оказались эти испанцы и как неожиданно! Они успели выстроиться в боевой порядок, следуя правым галсом с ветром, дувшим в одном румбе от траверза. Их фрегаты подошли так близко, что были видны зевы орудийных портов. Все они были широко открыты.

Подчиняясь сигналу начать преследование, британские фрегаты нарушили строй, и «Медуза», после поворота оказавшаяся ближе всех к зюйду и, следовательно, ближе остальных к испанцам, шла курсом фордевинд прямо на ведущий испанский корабль. В нескольких сотнях ярдов от нее двигался «Неутомимый», направлявшийся ко второму испанцу, «Медее», шедшей под вымпелом Бустаменте, поднятым на бизань-мачте. За испанским флагманом следовал «Амфион», арьергард замыкал «Резвый». Он быстро сокращал расстояние и, как только Стивена опустили в катер, поставил фор-брамсель, прошел по корме «Амфиона» и направился к «Кларе», замыкавшей строй испанских кораблей.

«Неутомимый» немного рыскнул, выбрал на ветер марсели, поднял к себе на борт Стивена и пошел дальше.

Коммодор — темноволосый, краснолицый холерик, весьма раздраженный, — заставил его спуститься вниз, мало обращая внимания на доводы, которые заставили бы испанского адмирала сдаться, и лишь барабанил пальцами по столу, тяжело дыша. Мистер Осборн, живой, с умным лицом господин, кивал головой, глядя в глаза Стивену. Записывая каждый пункт, он снова кивал, не открывая рта.

— И наконец, непременно заставьте его прийти к нам, чтобы мы вместе нашли ответ на его непредвиденные возражения.

— Давайте же, джентльмены! — вскричал коммодор, выбежав на палубу. Ближе, еще ближе. Противник, подняв все флаги, находился на расстоянии пистолетного выстрела. С палуб испанца на них смотрели незнакомые лица.

— Руль на борт, — скомандовал коммодор. Штурвал завертелся, и тяжелый корабль, под оглушительный аккомпанемент команд, совершил поворот и оказался в двадцати ярдах от правого траверза адмиральского судна. Коммодор достал рупор и, направив его на шканцы «Медеи», скомандовал:

— Убавить парусов! — Испанские офицеры о чем-то переговаривались между собой, один из них пожал плечами. Наступила мертвая тишина. Слышен был лишь шум ветра да плеск волн.

— Убавить парусов! — повторил он еще громче. Никакого ответа, ни единого признака, что его слышали. Испанец продолжал идти на Кадис, до которого оставалось два часа ходу. Обе эскадры молча двигались параллельными курсами, делая по пять узлов. Они находились так близко, что низко опустившееся солнце отбрасывало тени от испанских брамсель-стеньг на палубы англичан.

— Выстрелить перед форштевнем, — приказал коммодор. Ядро ударилось о воду в ярде от носа «Медеи», и брызги упали на ее полубак. Грохот словно нарушил молчание, и на борту «Медеи» засуетились, послышались команды, и марсели были взяты на гитовы.

— Вы уж расстарайтесь, мистер Осборн, — сказал коммодор. — Но, клянусь Господом, через пять минут он образумится.

— Привезите его сюда, если сумеете, — произнес Стивен. — И, прежде всего, помните, что Годой предал королевство, отдав его французам.

Шлюпка направилась к испанскому кораблю, где ее подцепили крюковые. Поднявшись на испанский фрегат, Осборн снял шляпу и поклонился Распятию, адмиралу и капитану, по очереди. Вместе с Бустаменте его проводили вниз.

Время тянулось медленно. Стивен стоял у грот-мачты, сцепив за спиной пальцы: ему был ненавистен Грэм, коммодор, ненавистно все, что должно было произойти. Он приложил все силы, чтобы повлиять на переговоры, которые шли на расстоянии вдвое меньше пистолетного выстрела. Если бы Осборну удалось привести сюда Бустаменте, тогда, возможно, с ним удалось бы договориться.

Доктор машинально посмотрел на кильватерную колонну. Перед «Неутомимым» покачивалась «Медуза», находившаяся рядом с «Фамой». За кормой «Медеи» прошел «Амфион», оказавшийся у подветренного борта «Мерседес». Колонну замыкал «Резвый», находившийся почти с наветренного борта «Клары». Даже такому дилетанту, как доктор, было понятно, что испанцы находятся в состоянии поразительной боеготовности: никто не бросал в воду бочек, клеток с птицами, животных, чтобы очистить палубу, что он часто наблюдал в Средиземном море. У каждого орудия неподвижно стояла его прислуга; в каждой кадке тлели фитили, голубой дым от которых тянулся вдоль длинного ряда пушек.

Грэм, нервничая, расхаживал взад и вперед.

— Что, он до вечера будет там торчать? — раздраженно произнес коммодор, поглядев на часы, которые держал в руке. — До вечера?

Четверть часа тянулись бесконечно, ноздри разъедал запах фитилей. Сделав еще с десяток поворотов, коммодор не выдержал.

— Произведите выстрел, вызовите шлюпку! — вскричал он, и снова перед форштевнем «Медузы» просвистело ядро.

Появившийся на палубе испанского корабля Осборн спустился в шлюпку и, поднявшись на борт «Неутомимого», покачал головой. Лицо у него было бледное и взволнованное.

— Вам привет от адмирала Бустаменте, сэр, — обратился он к коммодору. — Но он не может согласиться с вашими предложениями. Он не желает сдаваться в плен.

— Адмирал почти согласился на наши условия, когда я рассказал ему о Годое, — сообщил он Стивену, отведя его в сторону. — Он его ненавидит.

— Позвольте мне съездить к нему, сэр! — воскликнул доктор. — Еще есть время все исправить.

— Ну уж нет, сэр, — оборвал его коммодор, свирепо посмотрев на него. — Время вышло. Мистер Кэррол, наведите-ка пушку на его нос.

— На подветренных брасах… — Но слова его заглушил грохот бортового залпа «Мерседес», нацеленного прямо в «Амфион».

— Поднять сигнал «Вступить в бой!», — произнес коммодор, и широкая бухта огласилась ревом сотни орудий, которые отдавались эхом от ее берегов.

Тотчас сгустилась огромная туча дыма, которая стала двигаться к зюйд-весту. Одна за другой возникали вспышки орудийных выстрелов, сливаясь в сплошное зарево. Страшный грохот давил даже на позвоночник, от него трепетало сердце. Стивен стоял у грот-мачты, заложив руки за спину, и смотрел вверх и вниз. Во рту он ощущал кислый привкус пороха, а в душе возникло ощущение, схожее с тем, какое бывает на корриде. Яростное «ура» канониров пронимало его насквозь. Затем вопли смолкли, отсеченные страшным взрывом, от которого путались мысли и гасло сознание: «Мерседес» взлетела на воздух, подняв в небо фонтан сверкающих оранжевых огней.

Из тучи дыма падали детали рангоута, изуродованные брусья, оторванная голова; и в это время снова зазвучал грохот пушек. «Амфион» подошел к «Медее» с подветренного борта, и испанский корабль оказался между двух огней.

Крики «ура» следовали один за другим, вновь и вновь из жерл орудий вырывались снопы пламени, в то время как подносчики пороха бегали непрерывной цепочкой. Снова возгласы, а затем раздался особенно громкий крик: «Он сдался! Адмирал сдался!»

По всей линии огонь стал ослабевать. Один только «Резвый» продолжал дубасить по «Кларе», в то время как «Медуза» произвела несколько выстрелов вдогонку удалившейся «Фаме», которая, подняв сигнал сдачи, тем не менее успела привестись к ветру и теперь, не получив повреждений, мчалась на всех парусах в подветренную сторону.

Через несколько минут после того, как «Клара» спустила флаг, «Резвый» подошел к «Неутомимому», и Джек Обри крикнул коммодору:

— Поздравляю вас, сэр! Разрешите продолжать преследование?

— Спасибо, Обри, — отозвался коммодор. — Гоните из всех сил. У ней на борту сокровища. Продолжайте вести огонь. Мы все обессилели.

— Вы позволите захватить с собой доктора Мэтьюрина, сэр? Мой врач на борту призового фрегата.

— Конечно, конечно. Помогите там. Не дайте испанцу удрать, Обри, вы меня слышите?

— Есть, сэр. Живо спустить катер!

«Резвый» обошел поврежденный «Амфион», задев его бушприт; поставил брамсели и взял курс на зюйдвест. «Фама», с неповрежденными мачтами и такелажем, уже удалилась мили на три и направлялась к темной полосе воды, где дул более сильный ветер, который может помочь ей добраться до Канарских островов или позволит под прикрытием ночи повернуть назад и попасть в Альхесирас.

— Ну, старина Стивен, — воскликнул Джек Обри, втащив его на борт, — жаркая была схватка? Надеюсь, никто не поломал себе кости? Все трезвы и любезны? Да у вас все лицо черное. Ступайте вниз, в кают-компании вам дадут таз. Вымойтесь, а затем, как только разожгут печь камбуза, мы продолжим завтрак. Едва мы устраним наихудшие повреждения, я к вам приду.

Стивен с любопытством посмотрел на друга. Тот был прям как штык, казался еще выше ростом и прямо-таки светился от радости.

— Проучить их было необходимо, — заметил Стивен.

— А то как же, — согласился Джек Обри. — Я не слишком разбираюсь в политике, но для меня это была чертовски важная операция. Нет, я не деньги имел в виду! — вскричал он, увидев, что Стивен выпятил нижнюю губу и отвернулся. — Я хочу сказать, что испанец сам налетел на нас, и если бы мы не ответили, то попали бы в сложное положение. Первым бортовым залпом он сбил с лафетов две наши пушки. Хотя, конечно же, — добавил Джек с радостным смешком, — операция эта была необходима и в другом смысле. Ну, ступайте вниз, я скоро приду к вам. Мы ее догоним, — кивнул он в сторону находившейся далеко «Фамы», — ненамного раньше полудня, если только догоним.

Стивен спустился вниз. Он был свидетелем нескольких боев, но впервые слышал смех там, где люди расплачивались за то, что происходит на палубе. Два помощника мистера Флориса и три пациента сидели вокруг мичманского стола, в то время как четвертый, получивший несложный перелом бедра, которому недавно наложили шину и повязку, рассказывал смешную историю. В спешке он забыл вытащить из дула пушки прибойник. Пушка выстрелила прямо в борт «Клары», и мистер Дэшвуд, увидевший, что оттуда торчит казенное имущество, сердито заявил: «Из твоего жалованья будет удержана его стоимость, Болт, мудак ты этакий».

— Доброе утро, джентльмены, — поздоровался Стивен. — Поскольку мистера Флориса на корабле нет, я пришел выяснить, не могу ли я оказаться полезен.

Помощники судового врача вскочили и стали чрезвычайно серьезны, попытались спрятать бутылку и заверили его в том, что они очень старались. Но список раненых был невелик: два неглубоких ранения дубовой щепкой, одна пулевая рана и это сломанное бедро.

— Надо не забыть Джона Эндрюса и Билла Оуэна, они потеряли своих товарищей прямо в старшинской кают-компании, которую разрезало пополам носовым украшением старухи «Мерседес», — заметил пациент с переломом бедра.

— Уж очень старался этот испанец, — вмешался другой пациент. — И все норовил попасть по такелажу. Вы знаете, сэр, мы успели произвести семнадцать бортовых залпов за двадцать восемь минут, судя по часам мистера Дэшвуда. И склянку не успели пробить!

«Резвый», матросы которого соединяли и сплеснивали поврежденные снасти, оказавшись в кильватерной струе «Фамы», готовился к серьезному преследованию испанца. Экипаж его был неполон из-за того, что призовая команда и мистер Симмонс находились на «Кларе». Когда доктор вошел в капитанскую каюту, он увидел, что там все готово для боя. Пушки еще не остыли, пахло порохом, среди щепок, рядом с брешью в борту, валялось восемнадцатифунтовое испанское ядро. В каюте все было прибрано, не считая полуразрушенной носовой переборки и единственного стула, на котором сидел испанский капитан, уставившийся на головку эфеса своей шпаги. Привстав, он отвесил поклон. Подойдя к нему, Стивен представился, заговорив по-французски. Он заверил его, что капитан Обри хотел бы предложить дону Игнасио что-нибудь перекусить. Чего бы он хотел? Какао, кофе, вина?

— Черт побери, я совсем забыл про него, — произнес Джек Обри, появившийся в полуразбитой каюте. — Стивен, это капитан «Клары». Monsieur, j'ai l'honneur de introduire un ami, le Dr Maturin: Dr Maturin, l'espagnol capitaine, don Garcio {68}. Пожалуйста, объясните ему, что я хотел бы, чтобы он что-нибудь выпил — vino, chocolato, aguardiente?{69}.

С чинным видом испанец поклонился раз и другой. Он чрезвычайно благодарен, но в данный момент ничего не желает. Затем начался неуклюжий разговор, продолжавшийся до тех пор, пока Джек Обри не сообразил предложить дону Игнасио отдохнуть до обеда в каюте старшего офицера.

— Совершенно вылетело у меня из головы, — произнес он, снова возвращаясь. — Бедняга, я знаю, каково ему. Жизнь какое-то время кажется прожитой напрасно. Я заставил его сохранить у себя шпагу. Тогда плен не кажется таким обидным, а сражался он отважно. Но, боже, как погано себя чувствуешь. Киллик, сколько там осталось баранины?

— Две ноги, сэр, и хороший кусок бараньей шеи. Есть еще отличная часть филея, сэр. На троих будет достаточно.

— Тогда принесите баранину. И вот еще что, Киллик, накройте на четверых. Принесите серебряные тарелки.

— На четверых? Слушаюсь, сэр. Накрою на четверых.

— Давайте захватим свой кофе на шканцы. Этот несчастный дон Игнасио убивает меня своим видом. Кстати, Стивен, вы меня еще не поздравили. Вы знаете, «Клара» сдалась именно нам.

— Поздравляю, дорогой. От всей души поздравляю. Желаю, чтобы вы не слишком жадничали. Ну, дайте мне поднос.

Эскадра и призы остались далеко за кормой. «Медузу» тоже отрядили преследовать «Фаму». Но она далеко отстала, и корпус ее ушел за линию горизонта. Испанец, похоже, находился приблизительно на таком же или чуть большем расстоянии впереди, когда они начали преследование, однако матросов «Резвого» это не слишком заботило, поскольку они спешили заменить снасти, блоки, целые тюки парусов, время от времени поглядывая на беглеца. На палубе по-прежнему царила атмосфера непринужденности и свободы, которая наблюдалась во время сражения; было много смеха и разговоров, в особенности среди марсовых, которые меняли наверху такелаж. Один помощник плотника, случайно задев плечо капитана заготовкой, сказал ему:

— Ждать осталось недолго, сэр.

— Они разбили большинство наших марса-реев. Подождем, когда их установят заново.

— Похоже на то, что испанец бежит очень быстро, — заметил Стивен.

— Это так. Конечно же, перед нами хороший ходок. Говорят, что он очистил днище на Большом Канарском, и у него великолепные обводы. Да вы посмотрите! Он выбрасывает пушки за борт. Видите всплеск? И еще один? Скоро начнет выкачивать воду за борт. Помните, как мы откачивали воду и даже гребли изо всех сил на «Софи»? Ха-ха. Уж вы так выкладывались на весле, Стивен. Но испанец грести не может, нет, нет, не может. Полетела в воду последняя из пушек правого борта. Посмотрите, как он рванул! Ну что за красавец, один из лучших парусников у испанцев.

— И все-таки вы собираетесь догнать его? «Медуза» осталась далеко позади.

— Не хочу хвастаться, Стивен, но ставлю дюжину любого вина, какое вы захотите, против бидона эля, что мы захватим испанца до обеда. Можете мне не верить, но его единственный шанс на спасение — это появление впереди линейного корабля или потеря нами мачты. Хотя испанец может огрызнуться, если он сохранил свои погонные орудия.

— Постучите по дереву. Имейте в виду, ваше пари я принял.

Джек Обри исподтишка посмотрел на доктора. Бедняга начал понемногу приходить в себя. Должно быть, при взрыве он перенес тяжелейший шок.

— Не стану, — сказал капитан. — На этот раз я брошу вызов судьбе. Точнее говоря, я уже сделал это, когда приказал Киллику поставить четыре прибора. Четвертый предназначен для капитана «Фамы». Я приглашу его к столу. Но шпагу не верну. Что за подлость: сначала сдался, а потом вздумал удрать.

— Все готово, сэр, — доложил мистер Дэшвуд.

— Превосходно, превосходно. Быстро управились. Ставьте их, мистер Дэшвуд, будьте любезны.

По обеим сторонам брамселей, марселей и прямых парусов появились лисели, которые тотчас увеличили парусность фрегата. От такой резвости капитан «Фамы», вероятно, окончательно пал духом.

— А вот и воду стали выкачивать, — произнес штурман, который направил подзорную трубу на шпигаты испанского корабля.

— Полагаю, что вы можете поставить бонеты, — продолжал Джек Обри, — и взять на гитовы бизань-марсель.

«Резвый» наклонился вперед, разрезая носом волны, которые, пенясь, скользили вдоль бортов и соединялись с кильватерной струей. Теперь «Резвый» оправдывал свое название: он забирал у «Фамы» ветер, и расстояние между ними сокращалось. Работали все паруса — за ними каждое мгновение наблюдали молчаливые моряки. Фрегат приближался неумолимо, настойчиво, это была высшая ступень мастерства. «Фама» выбросила за борт чуть ли не все, что было можно, а теперь пыталась поставить дополнительную бизань-мачту с далеко выдающимся наружу гиком. Джек Обри и офицеры, стоявшие на шканцах, качали головами: ничего из этого не получится при таком ветре. Испанский корабль начал отчаянно рыскать, и все английские офицеры принялись кивать. Этот маневр заставил испанца потерять лишние две сотни ярдов: его кильватерная струя перестала быть прямой линией.

— Мистер Дэшвуд, — сказал Джек Обри, — канонир может испытать носовое орудие. Мне хочется выиграть пари. — Он взглянул на часы: — Сейчас без четверти час.

С правой скулы раздался выстрел орудия, показавшийся едва слышным после грохота боя. За кормой «Фамы» поднялся белый столб воды, хорошо заметный на синей поверхности моря. Следующее ядро, выпущенное точнее, упало в тридцати футах в стороне. Третье ядро, должно быть, пролетело низко над палубой, поскольку корабль снова рыскнул, и теперь «Резвый» подошел совсем близко к испанскому фрегату.

С минуты на минуту должен был прозвучать очередной выстрел — все приготовились к грохоту. Но пока моряки ждали его, на носу послышались оглушительные крики «ура». Точно огонь по пороховой дорожке, они мигом распространились на корму. Расталкивая матросов, которые пожимали руки и хлопали друг друга по плечам, лейтенант бросился на шканцы. Сняв шляпу, он обратился к капитану:

— Позвольте доложить, сэр, он сдался!

— Отлично, мистер Дэшвуд. Будьте добры, примите на себя командование фрегатом и тотчас пришлите сюда капитана. Я жду его к обеду.

«Резвый» прибавил ходу, повернул против ветра и, словно птица, убрав паруса, остановился у носовой части испанца. Спустили на воду шлюпку, которая подошла к нему и тотчас вернулась. Испанский капитан поднялся на борт английского фрегата, отсалютовал и с поклоном отдал капитану свою шпагу. Джек Обри передал ее Бондену, стоявшему сзади, и спросил:

— Вы говорите по-английски, сэр?

— Немного, сэр, — отозвался испанец.

— Тогда буду счастлив пригласить вас на обед, сэр. Стол в моей каюте уже накрыт.

Они сели за красиво накрытый стол в тщательно прибранной каюте. Испанцы вели себя учтиво, но вначале держались несколько напряженно. Последние десять дней они питались одними сухарями с горохом и поэтому ели с большим аппетитом. По мере того как одно блюдо сменялось другим, их чопорность исчезала, они становились просто собеседниками. Бутылки опустошались, сменяясь новыми. Позабыв о том, что совсем недавно они были врагами, моряки разговаривали по-испански, по-английски и на неком подобии французского. Звучал даже смех, порой собеседники перебивали друг друга, и, когда, наконец, вслед за великолепным пудингом подали засахаренные фрукты, орехи и портвейн, Джек пустил по кругу графин с вином, попросил сотрапезников налить до краев и, подняв свой бокал, произнес:

— Господа, я предлагаю тост. Прошу вас выпить за здоровье Софи.

— За Софи! — подняв бокалы, воскликнули испанские капитаны.

— За Софи! — произнес Стивен. — Благослови ее Господь.