Глава вторая

Знакомство не заставило себя долго ждать. С присущей морякам скорой решительностью адмирал Хеддок пригласил дам из Мейпс Корт отобедать вместе с приезжими. Вскоре после этого капитана Обри и доктора Мэтьюрина позвали к обеду в Мейпс. Там их нашли обаятельными молодыми людьми, умеющими держать себя в обществе, в высшей степени благовоспитанными, словом, истинным украшением сельской местности. Софи сразу стало совершенно ясно, что бедного доктора Мэтьюрина следует как следует подкормить. «Он был такой бледный и молчаливый», — заметила она потом. Но даже при всей своей сердобольности она не могла сказать того же самого о Джеке. С самого начала визита он был отменно весел, его смех доносился с дороги, когда он с доктором только приближался к дому, и это настроение не покидало Джека вплоть до прощальной сцены на крыльце. На его славном открытом лице с отметинами боевых шрамов все время светилась улыбка, которая уступала место разве что выражению искреннего удовольствия. И хотя его голубоглазый взор задумчиво останавливался то на графине с вином, то на исчезающем пудинге, он непрерывно вел веселый и дружелюбный разговор о том о сем. Все, что ему положили на тарелку, он благодарно съел едва ли не с жадностью, так что даже миссис Уильямс почувствовала к нему расположение.

— Что же, — заключила она, когда гости откланялись и цокот копыт замер вдалеке, — по-моему, это был самый удачный званый обед, который я когда-либо устраивала. Капитан Обри расправился со второй куропаткой. И то сказать, они были такие нежные. А меренги со сбитыми сливками особенно красиво смотрелись в серебряной миске. Их хватит и на завтра. А остатки свинины будут особенно вкусны с пюре. Как хорошо они ели. Думаю, им не часто доводилось наслаждаться таким обедом. Меня удивляет адмирал, который говорил, что капитан Обри — это не то, что нам надо. А по-моему, он самое то. Софи, душка, будь добра, попроси Джона перелить в маленькую бутылку портвейн, который не допили джентльмены, пока он не убрал со стола. Нельзя, чтобы в графине оставался портвейн.

— Хорошо, мама.

— Вот что, крошки мои, — закрыв дверь, прошептала миссис Уильямс после многозначительной паузы. — Как мне кажется, все вы заметили огромный интерес, проявленный к Софи со стороны капитана Обри. Он его и не скрывал. На этот счет у меня нет никаких сомнений. Думаю, нам следует оставлять их одних как можно чаще. Вы меня слышите, Диана?

— Ну конечно, мадам. Прекрасно слышу, — отвечала Диана, обернувшись от окна. Вдали, по освещенной луной дороге, извивавшейся между Полкари и Бикон Даун, бойкой рысцой ехали два всадника…

— Любопытно, любопытно, — произнес Джек, — остался ли у нас в доме хоть один кусок гусятины, или эти обжоры все слопали? Во всяком случае, мы можем сделать омлет и выпить кларета. Кларет! Вы встречали хоть одну женщину, которая разбиралась бы в вине?

— Нет, не встречал.

— И пудинг наши проглоты почти прикончили, черт бы их побрал. Но зато время мы провели славно — что за очаровательные девушки! Вы заметили, как старшая из них, мисс Уильямс, держала в руке бокал с вином и смотрела сквозь него на огонь свечи? Сама грация… Какая изящная кисть и рука, какие длинные пальцы. — Стивен Мэтьюрин сосредоточенно скреб затылок: он, по обыкновению, думал о своем. Но спутник его продолжал: — А эта миссис Вильерс, как горделиво она держала голову, какой у нее славный цвет лица. Конечно, смуглее, чем у ее кузины, — она, кажется, жила в Индии, — но какие глубокие синие глаза! Сколько ей, по-вашему, лет, Стивен?

— Нет и тридцати.

— Помню, как ловко она сидела на лошади… Клянусь, год-два назад я бы… Как человек меняется. И все равно, девичье общество мне по душе — это вам не кают-компания. Миссис Вильерс сказала несколько фраз о флоте, причем толковых, — в ее устах они звучали очень мило. Она прекрасно понимает, зачем необходимо занимать положение с наветренной стороны неприятельского корабля. Верно, у нее имеются родственники-моряки. Я надеюсь, мы снова встретим ее. Надеюсь, мы встретим их всех.

И действительно, они снова встретили их. Причем раньше, чем ожидали. Миссис Уильямс со всем своим выводком по случаю проезжала мимо Мелбери Лодж и велела кучеру свернуть на знакомую дорожку. Из-за двери доносился сочный, мощный голос:

Но барышни впорхнули в прихожую, не обратив внимания на песню, поскольку ни одна из них, за исключением Дианы, не поняла смысла ее слов. Но такую женщину, как она, смутить было нелегко. Все с удовлетворением отметили, что слуга, открывший им дверь, носил длинную, до лопаток, косичку, но гостиная, куда он их провел, к их разочарованию, оказалась удивительно опрятной. «Наверное, вылизали нынче утром», — подумала миссис Уильямс, проведя пальцем по деревянной панели. Единственное, что отличало помещение от обычных гостиных, это то, что стулья были выровнены так, будто это реи на корабле. И еще ее поразил шнур от звонка, представлявший собой крепчайший трос длиной в три сажени, пропущенный через блок в бронзовой оправе. Могучий голос умолк, и Диана решила, что кое-кому сейчас будет непросто сохранить лицо. Так оно и оказалось: красный, как ошпаренный рак, капитан Обри бросился им навстречу, но, взяв себя в руки, как ни в чем не бывало воскликнул:

— Вот это действительно по-соседски — как мило с вашей стороны! Добрый день, мадам. Миссис Вильерс, мисс Уильямс, ваш покорный слуга… Мисс Сесилия, мисс Френсис, очень рад видеть вас. Прошу вас, входите…

— Мы как раз проезжали мимо, — сказала миссис Уильямс, — и я решила заглянуть к вам на минутку, спросить, как у вас растет жасмин.

— Какой жасмин? — недоуменно воскликнул Джек.

— Обычный жасмин, — стойко отвечала миссис Уильямс, избегая взглядов своих дочерей.

— Ах, жасмин. Прошу вас, заходите в гостиную. Мы с доктором Мэтьюрином затопили там камин. Уж он-то вам расскажет про жасмин все.

Зимняя гостиная в Мелбери Лодж представляла собой уютную пятиугольную залу, две стены которой были обращены к саду. В дальнем углу стояло фортепьяно светлого дерева. На инструменте и рядом с ним ворохом лежали ноты. Поднявшись из-за фортепьяно, Стивен Мэтьюрин отвесил церемонный поклон и молча уставился на гостей. На нем был ветхий черный сюртук, от старости местами позеленевший, и он четыре дня не брился. Время от времени доктор задумчиво проводил ладонью по щетинистому подбородку.

— Да вы же еще и музыканты, ей-ей! — воскликнула миссис Уильямс. — Скрипки, виолончель! До чего же я обожаю музыку. Всякие там симфонии, кантаты. Вы играете на этом инструменте, сэр? — спросила она Стивена. Обычно она его не замечала, поскольку, как объяснил ей доктор Вайнинг, судовые лекари зачастую сущие коновалы и им платят гроши. Но сегодня у нее было благостное настроение.

— Я разучивал одну пьесу, мадам, — отвечал Стивен. — Но фортепьяно вконец расстроено.

— Я так не думаю, сэр, — возразила миссис Уильямс. — Это же «Клементи» — самый дорогой инструмент, какой только можно было приобрести. Я хорошо, словно это было вчера, помню, как его везли сюда в фургоне.

— Фортепьяно действительно иногда надо настраивать, мама, — негромко заметила Софи.

— Только не «Клементи», душка, — с улыбкой заявила миссис Уильямс. — Чего стоит один этот ландшафт с пагодой, как он вам, Стивен?

— Да, очень мил, — отвечал доктор, снимая с инструмента ноты адажио сонаты Гуммеля ре-мажор. На крышке были изображены мостик, дерево и пагода. Действительно, лаковая картина на дереве, размером с чайный поднос, была очаровательна: чистые, ясные линии, приглушенные, нежные краски пейзажа, словно освещенного молодым месяцем.

Растерявшись, как это с ней часто бывало, от резкого тона родительницы и всеобщего внимания, Софи опустила голову. С трудом попытавшись скрыть смущение, девушка произнесла:

— Вы можете сыграть это произведение, сэр? Мистер Тиндалл заставлял меня исполнять его по многу раз.

Она отошла от фортепьяно, взяв с него ноты, и тут гостиная наполнилась шумом. Миссис Уильямс стала уверять, что никакой закуски ей не надо. Не обращая на нее внимания, старый слуга капитана Киллик и Джон Уитсовер — оба матросы первого класса — внесли столы, подносы, кофейники, подбросили в камин угля. Френсис озорно прошептала: «Эй, там, подать галет и кружку рома!», заставив Сесилию хихикнуть. Джек стал деликатно спроваживать миссис Уильямс и Стивена из гостиной через остекленные до пола створные двери в сад, где, по его мнению, рос жасмин.

В действительности жасмин, как оказалось, рос у стены библиотеки. Через библиотечные окна Джек и Стивен различали знакомые, как будто серебристые звуки адажио, доносившиеся из глубины дома, словно из музыкальной шкатулки. Манера исполнения удивительно напоминала опыты Софи в живописи: легка, воздушна и изящна, как ее этюды на полотне. Правда, Стивен Мэтьюрин вскоре поморщился, услышав минорное «ля» и режущее слух «до». В начале первой вариации он смущенно посмотрел на Джека, чтобы убедиться, что того тоже покоробили фальшивые интонации. Но приятель, казалось, был целиком поглощен рассуждениями миссис Уильямс о том, как следует сажать кустарник.

И тут клавиш коснулась чья-то другая рука. Красивые звуки адажио разнеслись над стылой лужайкой более звонко. Новая рука тоже чуть фальшивила, но стиль исполнения был смел и свободен. В трагической первой вариации чувствовалась жесткость, что указывало на понимание смысла пьесы.

— До чего же дивно играет наша дорогая Софи, — умилилась миссис Уильямс, склонив голову набок. — И мелодия такая славная.

— Разве это мисс Уильямс играет, мадам? — воскликнул Стивен.

— А кто же еще, сэр? — вскричала миссис Уильямс. — Ни одна из ее сестер не может с ней сравниться, а миссис Вильерс и нотной грамоты толком не знает. Разбирать ноты для нее, видите ли, скучно, а скучной работой она заниматься не станет. — И, шлепая по раскисшей дорожке к особняку, миссис Уильямс принялась излагать свои взгляды на тяжелую, скучную работу, вкус и прилежание.

Миссис Вильерс встала из-за фортепьяно, но недостаточно проворно, чтобы избежать возмущенного взгляда миссис Уильямс, которая косо смотрела на Диану вплоть до конца визита. Она не сменила гнев на милость даже после объявленного Джеком намерения устроить бал в честь знакомства и годовщины битвы при Сент-Винсенте.

— Вы помните, мадам, сражение, которое дал сэр Джон Джервис у мыса Сент-Винсент? Дело было четырнадцатого февраля девяносто седьмого, в день святого Валентина.

— Ну конечно, сэр, однако, — добавила она с жеманной улыбкой, — мои девочки слишком молоды, чтобы помнить что-либо подобное. Надеюсь, мы победили?

— Конечно, мама, — зашептали ей дочери.

— Ну, конечно же, победили, — отозвалась миссис Уильямс. — Скажите, пожалуйста, а вы там были?

— Да, мадам, — ответил Джек Обри. — Я служил тогда третьим лейтенантом на «Орионе». Поэтому я всегда отмечаю годовщину этой битвы вместе с теми из друзей и сослуживцев, кого удается собрать. А поскольку здесь есть бальная зала…

— Заявляю вам, душки мои, — изрекла миссис Уильямс по пути домой. — Этот бал дается исключительно в вашу честь, и я не сомневаюсь, что его откроет Софи в паре с капитаном Обри. День святого Валентина, как же! Френки, ты вся испачкалась шоколадом. Если будешь есть столько пирожных, то покроешься пятнами. Что тогда с тобой будет? Ни один мужчина не взглянет на тебя. На тот маленький торт пошло, должно быть, с дюжину яиц и полфунта масла. Не торт, а разорение!

Диану Вильерс захватили с собой после некоторых колебаний, отчасти потому, что было бы неприлично оставлять ее одну, отчасти потому, что миссис Уильямс полагала, что не может быть никакого сравнения между девицей с приданым в десять тысяч фунтов и вдовой, у которой этих десяти тысяч нет. Хотя после некоторых раздумий и наблюдений миссис Уильямс пришла к заключению, что флотские джентльмены, пожалуй, не так надежны, как местные эсквайры и их стоеросовые отпрыски.

Диана без труда читала мысли тетушки, поэтому на следующий после визита к морякам день она приготовилась после завтрака пойти следом за ней в ее комнату, чтобы, готовя почву, «немного поболтать о том о сем». Она ожидала чего угодно, но только не широкой улыбки и неоднократного упоминания слова «лошадь». До сих пор под этим существительным подразумевалась главным образом гнедая кобылка, принадлежащая Софи.

— Как добра Софи, снова позволившая тебе воспользоваться ее лошадкой. Надеюсь, на этот раз она не будет вся в мыле.

Молодая женщина поняла, что в тетушкином словоблудии кроется ловушка. Мамаше надо было расчистить поле битвы и преодолеть нежелание Софи лишить своей лошади кузину, которая могла бы совершать верховые прогулки с капитаном Обри или доктором Мэтьюрином. Диана сделала вид, что поддалась на удочку, но с презрением выплюнула приманку и поспешила в конюшню, чтобы посоветоваться с Томасом, поскольку в Марстоне вот-вот должна была состояться большая конская ярмарка.

По пути она увидела Софи, шагавшую по тропинке, которая вела через парк в Гроуп, где находился особняк адмирала Хеддока. Девушка шагала быстро, размахивая руками и твердя на ходу: «Штирборт, бакборд».

— Эй там, на борту! — крикнула Диана через живую изгородь и удивилась, увидев, как кузина залилась краской.

Случайный выстрел угодил в цель: Софи побывала в адмиральской библиотеке, где изучала списки личного состава флота, морские мемуары, «Словарь моряка» Фалконера, «Военно-морскую хронику». Адмирал, тихо подошедший к ней сзади в стоптанных домашних туфлях, произнес:

— Это у вас «Военно-морская хроника», не правда ли? Ха-ха! Тогда вот что вам нужно, — сказал старик, доставая том за 1801 год. — Правда, мисс Ди уже побывала здесь, значительно вас опередив. Она заставила меня объяснить, для чего перед боем занимают положение с наветренной стороны и какая разница между шебекой и бригом. Тут есть статейка о сражении, но автор не знал, о чем писать, поэтому напустил туману на оснастку, которая имеет особое значение для шебеки. Я вам сейчас найду эту заметку.

— Что вы, не надо, — страшно смутилась Софи. — Просто я хотела немного узнать про… — И голос ее замер.

Знакомство продолжалось, но не продвигалось в желательном для миссис Уильямс направлении. Капитан Обри не мог быть более дружелюбным, он и так был, пожалуй, чересчур дружелюбен. Не было ни говорящих взглядов, которые ей так хотелось увидеть, ни томной бледности лиц, ни сколько-нибудь заметных предпочтений. Казалось, он был равно счастлив обществом как Френсис, так и Софи; иногда миссис Уильямс сомневалась, действительно ли он то, что им нужно, и начинала верить ужасным историям о пороках морских офицеров. Разве не странно, что он живет с доктором Мэтьюрином? И еще ее беспокоило пристрастие Дианы к верховой езде.

Насколько она слышала, Диана была куда лучшей наездницей, чем Софи. Миссис Уильямс не могла этому поверить и все-таки страшно жалела, что сделала ей такой подарок. Бедная мать терзалась сомнениями: она была уверена, что Софи тронута ее добротой, но при этом знала, что дочь никогда не станет рассказывать ей о своих чувствах. Она была уверена и в том, что Софи не последует ее советам делать себя более привлекательной в глазах джентльменов — старшая дочь ни за что не станет прихорашиваться или хотя бы подкрашивать губы, прежде чем войти к гостям.

Если бы миссис Уильямс увидела Диану и Софи со сворой охотничьих собак молодого мистера Эдварда Сэвила, то она расстроилась бы еще больше. Софи, кстати, вовсе не любила охоту: ей нравилось скакать галопом, но она находила скучным ожидание и страшно жалела бедную лисицу. Ее кобылка была резвой, но недостаточно выносливой, в то время как сильный, с обрезанным хвостом мерин Дианы имел крутой, как своды собора, круп и неутомимое сердце. Весившую пятьдесят с небольшим килограммов Диану он мог возить с утра до позднего вечера, а за убийством лисы наблюдал с живым интересом.

Охота началась в половине одиннадцатого утра, а теперь солнце клонилось к горизонту. Охотники добыли двух лисиц, но третья, матерая самка, затеяла с ними старую, хитрую игру, заведя преследователей за Плимтоном в буераки с влажной пашней, двойными изгородями для крупного рогатого скота и широкими канавами. Она оторвалась от загонщиков всего на одно поле, но успела выдохнуться и направлялась к ей одной известной дренажной трубе. У последнего препятствия Джека осенило, и он поскакал направо, срезав угол, в результате чего они с Софи оказались к своре ближе всех. Но впереди была крутая насыпь, высокая изгородь, лужа грязи перед ней и наполненная водой широкая канава сзади. Софи печально посмотрела на препятствие, направила к нему свою усталую лошадь, не испытывая никакого желания преодолеть его, и почувствовала благодарность к кобылке, когда та наотрез отказалась прыгать. И всадница и лошадь вконец выбились из сил; кроме того, девушке не хотелось наблюдать, как лису рвут в клочья. Гончие снова напали на след; послышался торжествующий, победный голос старой суки, возглавлявшей погоню.

— Ворота, ворота! — закричал Джек, круто повернув лошадь и поскакав легким галопом по направлению к углу поля. Он отворил их наполовину, они провисли и распахнулись влево. Тут к ним подъехал Стивен. Джек услышал, как Софи сказала:

— Мне хочется домой, прошу вас, вернемся, дорогу я знаю превосходно.

Заметив, наконец, жалобное выражение ее лица, Джек забыл об ускользающей добыче. Он сменил свирепую мину на задушевную улыбку и произнес:

— Пожалуй, я тоже вернусь. Хватит с нас на сегодня.

— Я провожу мисс Уильямс домой, — заявил Стивен.

— Нет, нет, не надо, — отвечала Софи со слезами на глазах. — Не надо, прошу вас, я совершенно…

Ее перебил частый цокот копыт, и на поле появилась Диана. Всем своим существом она была нацелена на препятствие и то, что за ним находится, но приметила, что кто-то толчется в воротах. Молодая женщина держалась в седле так легко, словно успела проездить не больше получаса. Слившись с конем, Диана направила его прямо на изгородь, изготовила к прыжку и с треском, подняв фонтаны грязи, перемахнула через препятствие. Ее фигура, высоко поднятая голова, сдержанная радость, уверенная суровость порыва — такой великолепной картины ни Джек, ни Стивен прежде не видели никогда. Она не обращала на них ни малейшего внимания и при этом была удивительно хороша. Случись миссис Уильямс увидеть, с какими лицами мужчины наблюдали за полетом ее резвой племянницы, она бы надолго лишилась сна и покоя. Но сейчас миссис Уильямс с нетерпением ждала бала. Она готовилась к нему почти так же тщательно, как Джек Обри: все поместье Мейпс Корт было битком набито газом, муслином и тафтой. Голова ее была полна всяческих планов; один из них заключался в том, чтобы на эти дни услать Диану куда-нибудь с глаз долой. У старой матроны не было определенных подозрений, но она нюхом чуяла опасность и с помощью полудюжины посредников и такого же количества писем сумела отыскать сумасшедшего кузена, оставленного семьей без присмотра. Но отказаться от условий приглашения, произнесенного и принятого прилюдно, было нельзя, поэтому было оговорено, что утром четырнадцатого февраля один из гостей капитана Обри сопроводит Диану в Чампфлауэр.

— Тебя ждет доктор Мэтьюрин, Ди, — сообщила кузине Сесилия. — Он выгуливает свою лошадь, облачившись в новый сюртук цвета бутылочного стекла с черным воротником и новый парик, с ленточкой. Наверное, затем-то он и ездил в Лондон. Ты одержала еще одну победу, Ди. Обычно он такой страшный и небритый.

— Перестань высовывать нос из-за гардины, точно какая-нибудь служанка, Сисси. И одолжи мне твою шляпку, хорошо?

— А теперь он просто великолепен, — гнула свое Сесилия, по-прежнему глядя в окно, отогнув газовую занавеску. — На нем еще и жилет в горошек. Помнишь, как он вышел к обеду в ковровых шлепанцах? Если бы он следил за собой, то был бы почти красив.

— Тоже мне победа, — вмешалась миссис Уильямс. — Судовой лекарь без гроша за душой, чей-то бастард и к тому же папист в придачу. Фу на тебя, Сисси. Как можно говорить такие вещи!

— Доброе утро, Мэтьюрин, — сказала Диана, спустившись вниз. — Надеюсь, я не заставила себя долго ждать. Какая у тебя славная лошадка, клянусь, эта красотка не здешней породы! Ты, наверно, откуда-то привез ее?

— Доброе утро, Вильерс. Ты опаздываешь. И опаздываешь намного.

— Это единственная привилегия женщины. Ты не догадываешься, что я женщина, Мэтьюрин?

— Я вынужден это предположить, поскольку ты не ощущаешь движения времени и не желаешь при этом смотреть на часы. Хотя я не могу понять, почему пустяковый вопрос о половой принадлежности может заставить мыслящее существо, причем такое умное, как ты, тратить понапрасну половину этого прекрасного солнечного утра. Дай я помогу тебе сесть на лошадь. Половые отноше…

— Молчи, Мэтьюрин. Здесь нельзя произносить таких слов. Мы и без того достаточно плохо вели себя вчера.

— Вчера? Ах да. Но я не первый, кто произнес, что ум — это неожиданное совокупление идей. Напротив. Это общеизвестная истина.

— С точки зрения моей тетушки, ты первый мужчина, который осмелился изречь такой срам на публике.

Они вдвоем поднимались по Хеберден Даун. Стояло тихое солнечное утро с небольшим морозцем; свежий воздух мешался с запахом конского пота, слышалось поскрипывание сбруи и фырканье лошадей.

— Женщины, как таковые, меня нисколько не интересуют, — заявил Стивен. — Только отдельные представительницы этого пола. И еще — Полкари, — добавил он, кивнув в сторону долины. — Там-то я и увидел тебя впервые верхом на гнедой кобылке твоей кузины. Давай прогуляемся там завтра. Я покажу тебе удивительное семейство, целое сборище пестрых горностаев.

— С завтрашним днем ничего не выйдет, — отвечала Диана. — К сожалению, мне надо ехать в Дувр к одному пожилому джентльмену, у которого не все дома. Он приходится мне каким-то дальним родственником.

— Но к балу ты вернешься? — вскричал Стивен.

— Конечно, об этом мы договорились. Меня должен проводить некий мистер Бабингтон. Разве капитан Обри тебе ничего не сказал?

— Вчера я вернулся поздно ночью, а утром мы с ним почти не разговаривали. Но я сам должен отправиться в Дувр на следующей неделе. Можно зайти к тебе на чашку чая?

— Конечно, можно. Тем более что мой родственник мистер Лаундс воображает себя чайником. Он сгибает вот таким образом одну руку, изображая ручку, затем другую, словно это носик чайника, и заявляет: «Вы не доставите мне удовольствие налить вам чашку чая?» Так что более удачного адреса ты бы и не нашел. Но разве тебе не надо снова ехать в город?

— Надо. Я там пробуду с понедельника до четверга.

Она придержала лошадь, та пошла шагом. С неуверенностью и робостью, делавшими ее так похожей на Софи, она проговорила:

— Мэтьюрин, можно попросить тебя об одном одолжении?

— Разумеется, — отвечал Стивен, глядя ей прямо в глаза, но, увидев в них страдальческое выражение, быстро отвел свой взор в сторону.

— По-моему, ты не представляешь, каково мое положение в этом доме… Ты не смог бы продать эту безделушку? Мне же нужно хоть как-то принарядиться для бала.

— И какую цену мне запросить?

— Ты думаешь, они сами не назначат цену? Если предложат фунтов десять, это и будет красная цена. Коли удача мне улыбнется и ты выручишь такую сумму, тогда сделай еще большее одолжение: вели Гаррисону из Ройял Эксчендж сразу же отправить мне все, перечисленное в этом списке. Вот образчик ткани. Он может прислать мне платье почтовой каретой в Льюис, и посыльный заберет его оттуда. Надо же мне что-то надеть…

Что-то надеть… Выбранное, оплаченное и завернутое в атласную бумагу, платье утром четырнадцатого февраля было положено в саквояж, стоявший в прихожей дома мистера Лаундса.

— Вас желает видеть мистер Бабингтон, мадам, — объявила служанка.

Диана кинулась в гостиную. Улыбка тотчас же поблекла на ее лице. Она еще раз взглянула на пришельца, который оказался куда менее представительным, чем она ожидала. Субтильный субъект в теплом плаще с пелериной пропищал:

— Миссис Вильерс, мадам? Докладывает Бабингтон. Я к вашим услугам, мадам.

— Мистер Бабингтон, доброе утро. Как поживаете? Капитан Обри сказал, что вы будете настолько добры, что захватите меня с собой в Мелбери Лодж. Когда вы изволите отправиться? Мы не должны застудить вашу лошадь. У меня с собой саквояж. Он стоит у входной двери. Не выпьете ли бокал вина перед дорогой? Хотя вы, морские офицеры, предпочитаете ром?

— Глоток рома на дорожку, чтоб не простудиться, — это то, что доктор прописал. Вы не составите мне компанию, мадам? Сегодня такая холодрыга.

— Маленькую рюмку рома и побольше воды туда, — прошептала Диана, обращаясь к служанке.

Однако девушка смутилась, увидев во дворе странный двухколесный экипаж, и, не расслышав слово «вода», принесла высокий стакан, до краев наполненный коричневой жидкостью, который мистер Бабингтон опустошил с большим достоинством. Диана еще больше встревожилась, завидев диковинную двуколку и нервничающую лошадь, которая выкатывала белки глаз и прядала ушами.

— А где ваш грум, сэр? — спросила она. — На кухне?

— Нашей команде никаких грумов по штатному расписанию не положено, мадам, — отозвался Бабингтон, смотря на молодую женщину с нескрываемым восхищением. — Я сам веду корабль. Вы позволите помочь вам? Ставьте вашу ножку на подножку и усаживайтесь. А багаж мы закрепим сзади этими ремнями. Все a-tanto {7}? Отворяй ворота, — сказал он садовнику, и экипаж вылетел со двора, сильно ударившись о выкрашенный белой краской воротный столб.

Завидев, как мистер Бабингтон обращается с кнутом и вожжами, Диана огорчилась еще больше. Она выросла среди кавалеристов и в жизни не видела ничего подобного. И как только этому шуту гороховому удалось доехать из Арандела, не вывалившись из экипажа? Она с тревогой вспомнила о привязанном сзади бауле и после того, как они свернули с большой дороги и, то взбираясь вверх, то едва не скатываясь в канавы, покатили по извилистым проселкам, произнесла:

— Так дело не пойдет. Этого юношу надо осадить.

Дорога все круче взбегала к вершине холма, за гребнем которого находился бог знает какой крутизны спуск, на котором наверняка можно сломать шею. Лошадь перешла на шаг. Ее кормили бобами, на что указывало оглушительное, продолжительное испусканье газов.

— Прошу прощения, — смущенно произнес мичман, когда скотина сделала паузу.

— Какие пустяки, — холодно произнесла Диана. — А я думала, это лошадь.

Искоса посмотрев на спутника, Диана убедилась, что его пробрал конфуз.

— Позвольте, я покажу вам, как это делают в Индии, — сказала она и отобрала у возницы кнут и вожжи.

Но, успокоив лошадь, которая теперь бежала ровно, молодая женщина решила вновь завоевать дружеское расположение Бабингтона. Не может ли господин мичман объяснить, что такое синяя, красная и белая эскадры? И зачем нужно занимать позицию с наветренной стороны? Она просила его рассказать о морской жизни вообще. Наверное, это очень опасная и трудная служба, хотя, разумеется, высоко уважаемая и всеми ценимая, ведь флот — оплот империи. Неужели мистер Бабингтон тоже участвовал в знаменитом сражении с «Какафуэго»? Она не может вспомнить более поразительного неравенства сил. Наверное, капитан Обри очень похож на лорда Нельсона.

— Истинная правда, мадам! — воскликнул Бабингтон. — Хотя я сомневаюсь, чтобы даже Нельсон сумел провести операцию столь блестяще. Сэр Обри замечательный командир. Хотя, знаете ли, на суше он совсем другой. Его легко можно принять за обыкновенного человека, в нем нет никакой надутости или высокомерия. Он как-то приехал к нам, чтобы помочь моему дядюшке на выборах. И помог: отколошматил палкой пару вигов! Те повалились как кегли. Оба, ясное дело, из тех, кто сует нос куда не надо, одно слово — методисты. Ах, как это было смешно, а в Мелбери Лодж он разрешил мне и Пуллингсу выбрать себе лошадей и устроил состязания. Надо было три раза объехать вокруг загона и въехать верхом в библиотеку. Приз — гинея и бутылка вина. О, мы так любим его, мадам, хотя в море он очень строг.

— И кто же победил?

— Дело в том, — отвечал Бабингтон, — что мы все падали, кто чаще, кто реже. Хотя, мне думается, он падал нарочно, чтобы не выиграть наши деньги.

Они остановились в гостинице перекусить, и, запив трапезу пинтой эля, Бабингтон признался:

— По-моему, вы краше всех на свете. Я счастлив уже тем, что вы переоденетесь к балу в моей комнате. Если бы я заранее знал, какая это великая честь, я бы купил подушечку для булавок и большой флакон духов.

— Вы тоже очень симпатичный мужчина, сэр, — отвечала Диана. — Я рада, что нахожусь под вашей защитой.

Настроение Бабингтона поднялось до штормовых баллов. Он был воспитан на флоте, где больше всего ценится предприимчивость, поэтому Диане вскоре вновь пришлось вручить ему вожжи. Мичман не выпускал из рук бразды правления от Ньютон Прайорс до самого Мелбери Лодж, куда он с шиком подкатил по главной аллее под восхищенными взглядами дюжины моряков.

В Диане была какая-то особенная стать, этакая лихая пиратская открытость, что очень привлекало морских офицеров. Но их пленяли также обе мисс Симмонс, хорошенькие как куклы, нравилась Френсис, танцевавшая в середине залы, высунув от старания кончик языка, они любовались простой и здоровой красой Сесилии и прочими прелестями, которые щедро выставлялись напоказ при ярком свете свечей, озарявших длинную нарядную танцевальную залу. Господа офицеры были околдованы грациозностью Софи, которая в паре с капитаном Обри открыла бал. На ней было розовое платье, перехваченное в талии шитым золотом пояском. Обращаясь к Стивену, Диана сказала:

— До чего же она хороша. В этой зале по красоте ей нет соперниц. Она выбрала самый рискованный для женщины цвет платья, но оно гармонирует с цветом ее лица. За такую кожу я отдала бы все на свете.

— Золото и жемчуг подчеркивают достоинства ее внешности, — отозвался Стивен. — Благородный металл под стать ее волосам, перлы едва ли уступают белизне зубов. Вот что я тебе скажу насчет женщин. Они превосходят мужчин в том, что выражают непритворное, нелицеприятное, искреннее восхищение внешностью других женщин, по-настоящему наслаждаясь их красотой. У тебя тоже весьма элегантное платье: остальные дамы им восторгаются. Я это заметил. Причем не по их взглядам, а встав сзади и прислушиваясь к их разговорам.

Платье было превосходное, сшитое из бледно-голубой ткани с белой отделкой, а не черное, как хотелось бы миссис Уильямс. Все понимали, что на балу каждой разрешалось преподнести себя в лучшем свете. Но если у двух женщин вкус, фигура и осанка одинаковы, та, которая может израсходовать на свой наряд пятьдесят гиней, будет выглядеть привлекательнее той, что вправе потратить всего десять фунтов.

— Надо занять наши места, — проговорила Диана, несколько повысив голос, поскольку в дело вступили вторые скрипки, и бальная зала наполнилась звуками музыки.

Нарядная зала была украшена флагами, причем один сигнал, который понимали лишь моряки, означал: вступить в близкое соприкосновение с неприятелем. Блестя начищенными пчелиным воском башмаками и озаряемые светом свечей, гости устремились в залу, где уже двигалась вереница танцующих пар: красивые платья, яркие мундиры, белые перчатки. И все это великолепие отражалось в высоких, от пола до потолка, окнах и трюмо, установленном позади музыкантов. Собралась вся округа, и, кроме того, можно было заметить десятка два новых лиц — из Портсмута, Чатама, Лондона и других, более отдаленных мест. Джентльмены в самых франтовских мундирах были полны решимости предаться удовольствиям. И восхищенные дамы не обходили их вниманием. Все были довольны не только редкостным событием (в тех краях, кроме Ассамблеи, устраивалось не больше трех балов за сезон), но и тем, как красиво и необычно оно обставлено, тем, что вместо неопрятных наемных официантов гостей обслуживали матросы в синих куртках, с косицами, тем, что в кои-то веки мужчин было больше, чем дам. Мужчин было множество, и всем им хотелось танцевать.

Миссис Уильямс сидела вместе с остальными родителями и компаньонками, приведшими юных подопечных на бал, у двойных дверей, ведущих в столовую, откуда она могла наблюдать за танцующими парами. Раскрасневшись, она кивала и улыбалась: это были многозначительные улыбки и кивки. Она сообщила своей кузине Симмонс, что с самого начала поддерживала устройство этого празднества. При переходе во время танца Диана увидела ее торжествующую физиономию. Затем возникло лицо Джека, он направлялся к молодой особе, чтобы подхватить ее в следующем туре.

— Славный бал, Обри, — произнесла она с ослепительной улыбкой.

В алом мундире с золотым шитьем, капитан мог удовлетворить самый взыскательный взор. Лоб его был влажен от пота, глаза сияли от возбуждения и удовольствия. За похвалу своему начинанию он на ходу сердечно отвесил встречный комплимент и начал кружить новую партнершу.

— Присядь и отдохни, — сказал Диане Стивен, когда заканчивался второй танец. — Ты очень бледна.

— Неужели? — воскликнула она, внимательно разглядывая себя в зеркало. — Я выгляжу уродиной?

— Вовсе нет. Но тебе нельзя переутомляться. Выйдем на свежий воздух. Пойдем в оранжерею.

— Я обещала побеседовать с адмиралом Джеймсом. Лучше встретимся после ужина.

Выйдя из-за стола, трое моряков, среди которых был адмирал Джеймс, направились вслед за Дианой в оранжерею. Увидев, что Стивен ждет ее, держа в руках шаль, они удалились.

— А я и не знал, что доктор такой бойкий кавалер, — произнес Моуэт. — На «Софи» мы всегда его считали кем-то вроде монаха.

— Черт бы его побрал, — сказал Пуллингс. — А я-то думал, что на хорошем счету у нее я!

— Ты не озябла? — спросил Стивен, накидывая на ее плечи шаль. Прикосновение его руки к обнаженным плечам словно бы установило между ними какую-то связь, так, что доктор без слов понял: Диана хочет сказать ему что-то неприятное. Однако, вопреки интуиции, он произнес:

— Диана…

— Скажи мне, — она резко оборвала Стивена, — этот адмирал Джеймс женат?

— Да.

— Так я и думала. Ты чуешь неприятеля издалека.

— Неприятеля?

— Конечно. Не строй из себя дурака, Мэтьюрин. Ты должен знать, что женатые мужчины наихудшие враги женщин. Будь добр, помоги мне утолить жажду. Я умираю от этой духоты.

— Вот «силлери». Это охлажденный пунш.

— Спасибо. Они мне предлагают то, что называют покровительством или чем-то вроде дружбы — название не имеет значения, — и все, что они требуют за столь великое благо, — это твое сердце, твоя жизнь, твое будущее, твою… не хочу быть вульгарной, но ты знаешь, что я имею в виду. Под дружбой они подразумевают десерт из «клубнички». Здесь нет ни одного «кавалера», начиная со старой перечницы адмирала Хеддока и кончая этим сопливым щенком викарием, который не попытался бы предложить мне такую сделку. А в Индии и подавно было то же самое. Кем они меня считают, черт их побери? — воскликнула она, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. — Единственным честным мужчиной оказался Саутгемптон, который прислал ко мне из Мадраса старушку, передавшую его слова: он был бы счастлив взять меня на содержание. Честное слово, знай я, какова будет моя жизнь в Англии, в этой грязной дыре, где нет никого, кроме лакающей пиво деревенщины, то я бы, пожалуй, согласилась с таким предложением. Как ты полагаешь, что у меня за жизнь — без гроша за душой, да еще под пятой вульгарной, надутой, невежественной бабы, которая ненавидит меня? Сам посуди, на что это похоже, когда видишь впереди лишь идиотизм деревенской жизни, когда блекнет моя красота — единственное мое богатство. Послушай, Мэтьюрин, я говорю с тобой так откровенно, потому что ты мне нравишься. Ты мне очень нравишься, и я полагаю, что ты относишься ко мне по-доброму. Ты, пожалуй, единственный мужчина в Англии, на которого я могу положиться.

— Конечно, ты можешь рассчитывать на мою дружбу, — уверенно произнес Стивен. После долгой паузы он попытался принять чуточку шутливый тон. — Но ты несправедлива. Ведь из сильного пола ты можешь вить веревки. В этом платье, с таким декольте, ты возбудила бы и святого Антония. И ты это прекрасно знаешь. Несправедливо провоцировать мужчину, а затем жаловаться на то, что он похотливый сатир. Ты же не девица, движимая бессознательным инстинктом…

— Ты хочешь сказать, что я сознательно их распаляю? — взвилась Диана.

— Конечно. Именно это я и хочу сказать. Но едва ли тебе в голову приходит, что ты тоже заставляешь мужчин страдать. Во всяком случае, твои аргументы идут от частного к общему. Да, ты встречала мужчин, которые желали воспользоваться тобой, но ты заходишь при этом в своих обобщениях слишком далеко. Ведь не все французские официанты — рыжие!

— У них у всех есть где-то рыжие волосы, и рано или поздно это проявляется. Я уверена, что из общего правила ты представляешь собой исключение, Мэтьюрин, и поэтому доверяю тебе. В Мадрасе и, особенно, в Бомбее я была воспитана хоть и распущенными, но просвещенными людьми. Они были по-настоящему умны, поэтому мне так не хватает их общества. И какое облегчение — после общения с этими куклами иметь возможность говорить о том, что думаешь.

— Однако у твоей кузины Софи острый ум.

— Неужели ты действительно так считаешь? Что ж, если тебе угодно, в ней есть некоторая бойкость ума, но она девица, и уже в силу этого мы разговариваем на разных языках. Признаю, она красива. Да, по-настоящему красива, но она ничего не знает о жизни — откуда ей! И еще я не могу простить ей, что у нее есть состояние. Как это несправедливо! Жизнь вообще несправедлива. — Стивен ничего не ответил, но принес ей мороженого. — Единственное, что может предложить женщине мужчина, это брак, — продолжала она. — Брак равный. Впереди у меня не более пяти лет, и если я за это время не найду себе мужа, тогда… Но как я найду его в этой пустыне? Я тебе очень противна? Ну и пусть, я все равно собираюсь тебя отшить.

— Я догадываюсь о твоих намерениях, Вильерс. Но ты мне ничуть не противна — ведь ты говоришь как откровенный друг. Ты охотишься, и ты присмотрела себе добычу.

— Молодец, Мэтьюрин.

— Ты настаиваешь на равном браке?

— Это самое малое. Я буду презирать женщину, которая настолько малодушна, до такой степени лишена храбрости, что согласна на мезальянс. В Дувре коптит небо этакий жидконогий адвокатишка, который, черт бы его побрал, набрался наглости и сделал мне предложение. Никогда еще в жизни я не испытывала такого унижения.

Лучше бы я взошла на костер или до конца своих дней прислуживала в трактире.

— Какова же должна быть твоя добыча?

— Я не привередлива. Разумеется, он должен быть при деньгах. Рай в шалаше меня не устраивает. Он должен быть не слишком глуп, уродлив и стар. К примеру, адмирал Хеддок по последнему пункту мне не пара. Мой муж не должен сидеть на коне, как собака на заборе, хотя это не главное. Мне также хотелось бы, чтобы он умел пить. Вот ты, Мэтьюрин, не пьянеешь, и это одна из причин, по которой ты мне нравишься. Глядя на капитана Обри и половину остальных мужчин, понимаешь, что их придется нести в постель на руках.

— Я люблю вино, оно не мешает мне сохранять ясную голову. Но нынче вечером я все же перебрал. Что касается Джека Обри, то не кажется ли тебе, что ты чуточку запоздала со своей атакой? У меня такое впечатление, что нынешний вечер может оказаться для него решающим.

— Он тебе что-то сказал? Поделился секретами? Надеюсь, ты не считаешь меня пустой болтушкой. Что касается твоего представления обо мне, то оно верно, но, по крайней мере здесь, ты ошибаешься. Я знаю Софи. Возможно, он и впрямь скоропалительно объявит о своих намерениях, но ей понадобится гораздо больше времени для принятия решения. Брака она боится куда больше, чем возможности остаться старой девой. Как она плакала, когда я ей сказала, что у мужчин на груди растут волосы! Кроме того, она страшно не любит, когда ею помыкают. Но это не то слово, которое мне нужно. Подскажи, Мэтьюрин.

— Манипулируют.

— Вот именно. В ней сильно развито довольно глупое, на мой взгляд, качество — чувство долга. Но, несмотря на это, ей все-таки претит наблюдать, как ее мамаша вечно кого-то ловит, что-то пробивает, хитрит, забрасывает удочки. Вы с Обри, должно быть, опустошили не одну бочку кларета обсуждая ее маневры. Мамашины ухищрения очень неприятны Софи; к тому же она упряма и, при всей ее провинциальности, если угодно, наделена сильным характером. Потребуется немало усилий, чтобы разморозить ее. Одного бала тут явно недостаточно.

— По-твоему, она еще не испытывает к нему привязанности?

— К Обри? Не знаю; не думаю, что она сама себя изучила. Он ей нравится, ей льстит его внимание; конечно же, такого мужа, как Джек, каждая хотела бы заполучить — состоятельного, симпатичного, отличившегося в своем деле, с хорошим будущим, из хорошей семьи, жизнерадостного, с легким характером. Но она совершенно не подходит ему — я в этом убеждена — с ее скрытной, замкнутой, упрямой натурой. Ему нужна женщина более открытая, более живая. Они никогда не стали бы счастливы.

— Но, возможно, она наделена пылкостью, о которой ты ничего не знаешь или не желаешь знать.

— Чепуха, Мэтьюрин. Во всяком случае, ему нужна другая женщина, а ей нужен другой мужчина. Можно сказать, что ты больше подошел бы ей, если бы смог смириться с ее невежественностью.

— Выходит, Джек Обри смог бы подойти тебе?

— Да, он мне нравится — в достаточной степени. Но я бы предпочла мужчину более… как бы это выразиться? Более взрослого, а не мальчика, не такого большого ребенка.

— О нем во флоте очень высокого мнения — ты сама это только что отметила.

— К делу это не относится. Мужчина может быть талантом в своем ремесле и сущим младенцем вне его. Я помню одного астронома, говорят, это был лучший специалист на свете, он приехал в Индию, чтобы глазеть на Венеру. Но в остальном он оказался лишь приложением к своему телескопу. Вот незадачливый школяр! Одним скучным-прескучным вечером он, обливаясь потом, вцепился в мою руку и все о чем-то заикался. Ну уж нет, я предпочту политиканов — те хотя бы знают, как жить; кроме того, все они более-менее начитанные люди. Я хотела бы, чтобы Обри был начитанным, вроде тебя; я знаю, что говорю. Ты очень хороший собеседник, мне нравится находиться в твоем обществе. Но зато он — привлекательный мужчина. Посмотри, — произнесла молодая женщина, повернувшись к окну, — какие па он выделывает. Отменный танцор, не правда ли? Жаль, что ему не хватает решительности.

— Ты бы этого не сказала, если бы видела, как он командует в бою кораблем.

— Я имею в виду его отношения с женщинами. Он слишком сентиментален. Но все-таки он мне подойдет. Хочешь, я скажу тебе кое-что, что по-настоящему шокирует тебя, хотя ты и медик? Ты знаешь, что я была замужем — я не девушка — и в Индии интриги были столь же обычным делом, что и в Париже. Иногда у меня появляется соблазн — изобразить из себя этакую дурочку. Страшный соблазн. И если бы я жила в Лондоне, а не в этой унылой дыре, я бы, наверное, так и поступила.

— Скажи, у тебя и впрямь есть основания считать, что Джек обладает схожей с тобой натурой?

— То есть подходим ли мы друг другу? Да. Я вижу немало признаков, которые очень много значат для женщины. Интересно, взглянул ли он хоть раз на Софи серьезно? Полагаю, он не проявляет к ней настоящего интереса. Ведь ее приданое немного для него значит? Кстати, ты давно знаешь его? Мне порой кажется, что вы, моряки, знаете друг друга чуть ли не с пеленок.

— Я вовсе не моряк. Я впервые встретился с Джеком в Менорке в восемьсот первом году, весной. Мне пришлось отвезти туда одного пациента, чтобы он подлечился в климате Средиземноморья, но он умер. А с Джеком мы встретились на концерте. Мы нашли с ним общий язык, и он устроил мне назначение на свой бриг корабельным врачом. Я согласился, потому что был без гроша за душой, и с тех пор мы вместе. Я изучил его достаточно хорошо и могу сказать, если речь идет о приданом, что нет человека более бескорыстного, чем Джек Обри. Возможно, я расскажу тебе о нем еще кое-что.

— Расскажи, Стивен.

— Некоторое время назад у него была неудачная связь с женой одного офицера. В той даме были лихость, стиль и смелость, которые его и покорили, но она оказалась жестокосердой, лживой женщиной, которая в конце концов больно ранила его. Поэтому девичья скромность, правдивость, принципиальность имеют для него гораздо большее значение, чем для многих других.

— Ах вот как. Понимаю. Теперь я понимаю. Так ты тоже неравнодушен к моей кузине? Дело бесполезное, предупреждаю тебя. Софи ни на что не решится без согласия матери. Причем это не имеет никакого отношения к тому, что ее приданым распоряжается родительница. Корень зла в ее чувстве дочернего долга. А ты не завоюешь симпатии моей тетушки и через тысячу лет. И все-таки ты на стороне Софи!

— Я испытываю к ней огромную симпатию и восхищение.

— Только не нежные чувства?

— Нежные не в твоем понимании. Но я, в отличие от тебя, Вильерс, не люблю доставлять людям боль.

Диана встала, прямая как жезл.

— Мы должны вернуться. Мне нужно станцевать следующий круг с капитаном Обри, — произнесла она, поцеловав Стивена. — Мне очень жаль, если я заставила тебя страдать, Мэтьюрин.